Они мчались сначала по дороге, вздымая клубы пыли, примерно с полмили — мимо полей пшеницы и ржи, потом ещё немного до зелёных кустов на берегу, через скошенный во второй раз луг. Река была всё та же, Мельничная, плавно извивавшаяся вокруг Кайдараха. От реки к замку тянулся канал, питавший крепостной ров. Наверняка тоже гномы ещё в стародавние времена делали: копали вручную, потом укрепляли заклинаниями — чтобы не мелел, не заиливался, не «цвела» в нём вода.

Пришли к кустам почти голова в голову, вороной отстал на пару ладоней. Иллюзию с Шоко магесса не снимала, иначе нечестно, какой смысл соревноваться. Шоко никакой скакун не догонит, но когда он был в облике савраски, то из-за магических и физических законов был вынужден подстраиваться под «иллюзорные» короткие, толстые ноги, снижавшие его скорость.

Давая разгорячённым коням остыть, они немного поездили по берегу шагом, со смехом обсуждая скачку, потом спешились, устроившись в тени густых кустов. Айриэ, как всегда, отпустила Шоко бродить на свободе, только заткнула поводья за седло, чтобы не болтались. Конь тут же потянулся к воде, рядом пристроился вороной, привязанный хозяином к кустам. Взгляд магессы зацепился за грустные розы, торчащие из седельной сумки, и Айриэ решила дать им шанс. Щедро окунув букет в воду, она положила его на траву рядом с собой.

Айриэ с Фирниором разлеглись в тени на травке, отдыхая. Магесса лениво полюбопытствовала:

— Фирниор, почему вы не стали предлагать мне фору?

— Мэора Айнура, я сначала хотел, но… Пусть ваш конь выглядит заведомо хуже моего, и любому другому в подобной ситуации я бы, разумеется, дал фору — зачем мне нечестная победа? — пожал он плечами. — Но мне показалось, что вы знали что делали, когда выбирали себе лошадь. Если вы ездите на этом саврасом, значит, у вас есть на то основания. Дело не в бедности и не в отсутствии вкуса, как подумал было Орминд. И ведь я оказался прав!

Он лукаво улыбнулся и перекатился на живот, подперев щёки кулаками.

— Вам не откажешь в разумности, — усмехнулась магесса. — Ну, а теперь расскажите мне что-нибудь интересное — например, об обитателях замка. Какие они?

— Файханасы — древний род, влиятельный и могущественный, но это вы наверняка знаете. Мой двоюродный дядюшка был дружен с отцом нынешнего короля и едва не стал регентом после его смерти, но большинство членов Королевского Совета решили, что шестнадцать лет — возраст достаточный для того, чтобы надеть корону и нести полную ответственность за королевство. Однако его величество Кайнир сделал герцога своим ближайшим советником и, как говорят, дядюшка заменил королю умершего отца. Я был тогда слишком мал, чтобы это хорошо помнить, а потом мы стали реже бывать в столице и чаще жили в Файханасе. Но я помню, как его величество запросто заезжал в гости в наш городской особняк в Юнгире, да и в Файханас-Маноре, случалось, гостил. — Фирниор подумал и добавил: — Мэор Рольнир кажется строгим и даже суровым, но он всегда справедлив. Он умеет приказывать, а его люди очень ему преданы. Поэтому он сейчас так расстроен тем, что происходит — ведь его светлость обещал защиту всем, кто живёт на его земле и платит ему налоги.

— А его наследник? — полюбопытствовала Айриэ. — Язвительный и не слишком любезный молодой человек, как мне представляется.

— Что язвительный, так это точно, — рассмеялся Фирниор. — У Орминда злой и колючий язык, но на самом деле он лучше, чем кажется. Просто он сегодня раздражён из-за ссылки на конюшню, он не слишком любит чистить стойла и ухаживать за лошадьми.

— А что, часто приходится?

— Да когда как. В общем, мы — я, Орминд, раньше ещё и Койдир — иногда развлекаемся чисткой конюшен, если его светлость бывает чем-то недоволен, — смущённо признался он. — Койдир — это другой мой кузен, сын дядюшки Синтиона, ему двадцать пять. Они с дядюшкой оба отсутствуют, занимаются делами имения, за которое отвечают. Вообще у нас никто не живёт в праздности: женщины ведут замковое хозяйство, мужчины заняты делами герцогства. Его светлость, как он говорит, не терпит бездельников.

— Весьма разумный подход, — заметила Айриэ. — А ваша остальная родня?

Он послушно принялся рассказывать, давая краткую характеристику каждому члену семейства и иногда добродушно иронизируя в адрес родственников.

Дядюшку Эстора полностью удовлетворяет роль правой руки его светлости: прав почти столько же, а обязанностей и головной боли не в пример меньше. К герцогскому титулу младший брат не стремился и никогда не давал повода заподозрить себя в зависти. С его светлостью Эстор, бывает, спорит и даже ругается, но, можно, сказать, по-дружески — не по злобе.

Тётушка Альдарра — преданная супруга и отменная хозяйка; до женитьбы Орминда замковое хозяйство ведёт она, и ждёт не дождётся, когда можно будет передать бразды правления молодой хозяйке. Правда, Орминд пока что о женитьбе думать не желает, но если его светлость решит, то кто станет спрашивать кузена? Женится и будет преданным супругом.

Кузина Юминна — девушка неплохая, хотя порой излишне насмешливая. Сейчас она немного дуется на родителей: на Большом Летнем Балу должны были объявить о её помолвке с представителем семейства Сэйбаонов, однако в последний момент обе стороны решили повременить с этим до зимы. Кстати, т-с-с, мэора, это секрет, но вы Юминну немного раздражаете. Девушка сама желала бы обладать вашими смелостью и независимостью, однако опасается прослыть неженственной и вынуждена изображать паиньку. И вашим брючкам она отчаянно завидует, ведь девушкам из хороших семей позволено носить брюки только при прогулке верхом или в путешествиях, но никак не за обедом. Юминна интересуется магией и всякими зачарованными предметами, так что порой даже снисходит до бесед с мэором Мирниасом. Не смотрите так насмешливо, беседы весьма благопристойные и всегда в присутствии компаньонки кузины.

Дядюшка Синтион и Койдир много времени проводят в разъездах по всему герцогству, представляя интересы его светлости. Оба не любят долго жить на одном месте, тем более в древнем Файханас-Маноре, который они за глаза именуют фамильным склепом.

— А вы и ваши родители? Расскажете мне семейные тайны? — чуть поддразнивая, улыбнулась Айриэ.

Вот как раз о семейных тайнах он рассказывать не станет, усмехнулся он про себя. Даже ей.

Айнура будоражила воображение и дразнила пряным, чуточку резковатым и невероятно притягательным ароматом загадочности. С такими женщинами Фирио ещё не сталкивался. Магессам позволялось многое — точнее, а кто бы им мог запретить вести себя так, как хочется? Независимость суждений, гордый нрав, смелость и решительность, право быть самими собой, а не наряженными по чьему-то вкусу куколками дорогого стоили. Наверное.

Айнура могла отпугнуть своей резкостью и неженственностью, но стократ сильнее Фирио притягивали её необычность, экзотичность даже, и нечто ещё, скрытое глубоко внутри её существа. Неуловимая загадка — как бабочка, чуть мазнувшая крылышками по раскрытой ладони и ускользнувшая раньше, чем он собрался её поймать. Только лёгкая пыльца на коже осталась — пыльца, незаметно отравившая его желанием извлечь тайну на яркий солнечный свет. Хотя подспудно он понимал, что не ко всем тайнам следует приближаться, от иных лучше держаться на безопасном расстоянии, иначе бабочкой рискуешь стать ты сам. Мотыльком пустоголовым, вьющимся над свечой.

Фирниору, быть может, хватило бы силы воли держаться подальше от этой яркой, независимой личности, пока он не успел отведать ядовитой радости общения с ней. Однако существовала просьба его светлости — для него равносильная приказу: «Будь рядом с нашей гостьей, если сможешь, но никогда не навязывайся». Интересы рода требовали присмотра за опасным противником, каковым являлась магесса. Нет, Фирио не обольщался касаемо своих способностей — шпионить он не умел, да и не стал бы, но герцог ничего не делал зря. Возможно, его светлость решил, что Фирниор просто сумеет отвлечь магессу от того, что ей видеть не полагается, или же планировал нечто иное. В любом случае, Фирио надлежало сделать то, о чём его просили.

Магесса расспрашивала об обитателях замка, Фирио отвечал, стараясь непринуждённой болтовнёй развлечь собеседницу и при этом не сказать ничего, что могло бы нанести ущерб роду. А вот услышав вопрос о себе, он медлил, едва ли не впервые почувствовав желание рассказать всё как есть. Видимо, правду говорят, что постороннему человеку довериться легче, а носить всё в себе не так уж легко. Может быть, не будет вреда, если он поведает кое-что о крайне неудачном браке виконта Ниараса…

Без малого девятнадцать лет назад юный беззаботный красавчик Нэрбис Ниарас гостил у одного из своих друзей в герцогстве Сэйбаон. Кончался последний месяц осени, с неба периодически сыпался мокрый снег вперемешку с дождём. Когда Нэрбис отправился на верховую прогулку по окрестностям, его конь угодил ногой в какую-то яму, заметённую снегом, и упал. К счастью, любимый конь виконта не пострадал, чего не скажешь о его хозяине: тот успел спрыгнуть, но так неудачно, что повредил ногу. Виконта сопровождал лишь один слуга, а места были безлюдные: берег моря, скалы, заснеженные песчаные дюны и вересковые пустоши. Ближайшим местом, где виконту могли оказать помощь, было небольшое поместье рингира Биорса, куда виконт добрался с помощью слуги.

Целителя-мага в тех диких местах не имелось, а привезённые из ближайшего храма Лунные сёстры облегчили боль в распухшей ноге виконта и предписали ему полный покой в течение полдекады. О том, чтобы перевезти его хотя бы в дом друга, не могло быть и речи: слабенькое «лунное» заклинание могло развеяться и нанести ноге ещё больший вред. Виконту, не привыкшему к жизни в глуши, оставалось лишь тихо беситься от скуки и с тоской вспоминать о тех благословенных временах, когда маги умели делать исцеляющие амулеты, так называемые «лечилки». В позапрошлом веке случилось что-то такое (виконт не был силён в истории), что маги именовали «билтинским феноменом», из-за которого в Акротосе перестали нормально работать боевые и исцеляющие амулеты. Зато, словно бы в качестве компенсации, начали рождаться сильные маги — и целители, и боевые.

Хозяин поместья, рингир Ойдир Биорс, радушно пригласил виконта оставаться столько, сколько ему будет угодно. Поместье было небольшим, но богатым. Отец старого рингира был морским капитаном на гномьем океанском корабле — из тех, что ходили на соседний материк Стайфарр за тамошними экзотическими товарами. Капитан Биорс успешно заботился о гномьих интересах, не забывая, впрочем, и о своих собственных. И в своё время сумел так порадовать юнгиродского короля шоколадом, кофе, паутинным шёлком и разными экзотами от серпентесов, что получил сначала личное дворянство, а после и право передать его потомкам. Его сын Ойдир с морем не ладил, предпочтя прожить спокойную и обеспеченную жизнь в своём уютном поместье. Ойдир сделал довольно удачные вложения в океанскую торговлю, что гарантировало пусть небольшую, зато стабильную выгоду: гномьи предприятия никогда не прогорали. Разумеется, Ойдир сумел бы многократно увеличить унаследованное состояние, если бы лично плавал за океан, однако странствия были ему решительно не по вкусу. Его сын пошёл в деда, и сейчас отправился в своё третье плавание на Стайфарр в качестве второго помощника капитана. Со старым Ойдиром оставались жена и семнадцатилетняя дочь Сэнфия.

Итак, виконт отчаянно скучал, хозяева всячески старались развлечь страдальца беседами и даже музицированием. Очевидно, от скуки всё и случилось: проведя в обществе юной Сэнфии несколько восхитительных часов, Нэрбис вообразил, что влюблён. Ему едва сравнялось двадцать, он был пылок, решителен и привык получать всё, что пожелает. К несчастью, девица была слишком добродетельна, и единственным способом получить желаемое оказался брак. Виконт к тому времени дошёл до такой стадии влюблённости, когда ему казалось, что сия любовь обречена быть вечной и что он решительно не может вообразить себе дальнейшей жизни без тихой, нежной, золотоволосой девушки с ласковыми серыми глазами.

Вторым несчастливым обстоятельством было то, что рядом с виконтом не оказалось умудрённых опытом советчиков, которые отговорили бы его от столь опрометчивого шага, как женитьба на девице не своего круга. Родители виконта уже скончались, а герцог наслаждался собственным семейным счастьем и не вмешивался в дела кузенов. Узнав о скоропалительной женитьбе Нэрбиса, его светлость ограничился письмом, в котором сдержанно высказал своё неодобрение, но и только. Всё равно поделать ничего уже было нельзя.

Родители Сэнфии, надо сказать, тоже не слишком одобряли этот брак, несмотря на титул и высокое положение жениха. Однако они видели, что их дочь полюбила Нэрбиса, и это обстоятельство оказалось для них решающим. Через декаду после знакомства брак виконта Ниараса и Сэнфии Биорс был зарегистрирован мэром ближайшего городка: ждать долее Нэрбис не соглашался.

Родители давали за Сэнфией солидное приданое, вдобавок она получила неплохое воспитание, была нежна, послушна и ласкова, к тому же проявила редкостную твёрдость в вопросах добродетели, что и позволило молодому человеку считать, что девушка станет превосходной супругой для него. Увы, влюблённый виконт по молодости лет не учитывал такую мелочь, как весьма сомнительное происхождение Сэнфии, а следовало бы. То, что позволено простому рингиру, ну на крайний случай барону, никак не приличествует виконту, представителю древнего рода и кузену одного из знатнейших людей Юнгира. Женитьба на внучке простолюдина, какого-то морского капитана и торговца!.. Высшее общество сей брак единодушно осудило, но, впрочем, возложило вину отнюдь не на кузена герцога Файханаса, а на провинциальную ловкачку, обманом окрутившую наивного влюблённого юношу.

Новоиспечённая виконтесса Ниарас встретила весьма холодный приём при дворе, когда виконт, как полагалось, представил свою супругу его величеству. Да и сама Сэнфия ужаснулась, поняв, сколь огромная пропасть пролегает между ней и теми, кто считался ровней её супруга. Прямодушие, искренность высказываний считались глубоко провинциальными и вменялись ей в вину. Общество было безжалостно и не прощало ни единого промаха юной виконтессы, будь то неумение разбираться в веяниях моды, незнание стихов любимого придворного поэта или непонимание двойного, а то и тройного смысла «засахаренных гадостей», высказанных нарочито участливым тоном.

Сэнфия боялась шагу ступить без своего мужа, чтобы не наделать новых промахов, а юношу это поначалу весьма умиляло. К сожалению, недолго. Ибо он-то прекрасно понимал все завуалированные намёки, получил немало показного сочувствия и наслушался рассказов про сделанные его супругой ошибки. Вдобавок старый король, весьма недовольный этим браком, потерял терпение и ясно дал понять виконту, что «внучке простолюдина» при его дворе не место. Самому виконту также было настоятельно рекомендовано не показываться в столице в ближайшие несколько месяцев и оставаться в своём имении Мэй-Ниарас. Опала явилась для молодого человека настоящей катастрофой: кончается зима и приближаются весёлые новогодние праздники, а он вынужден будет сидеть в глуши, вместо того чтобы блистать на столичных балах!.. И всё из-за этой… добродетельной супруги!

Виконт был, мягко говоря, взбешён. Глухое раздражение поднималось в нём всякий раз при взгляде на несчастную супругу, чей образ в его глазах уже значительно потускнел. Игрушка начала приедаться. Последней каплей стало известие о беременности Сэнфии и о запрете посещать супружескую постель. Виконт отправился искать утешения в объятиях провинциальных вдовушек и нимало не озаботился тем, чтобы скрыть свои похождения от жены. Мнение Сэнфии его отныне не интересовало. Нэрбис постарался забыть о наличии у него законной супруги. Пусть сидит в имении, занимается хозяйством, вышивает, да что угодно, лишь бы пореже показывалась на глаза. В общем, мимолётное увлечение виконта прошло, но заплатить ему пришлось слишком дорого, причём он искренне считал себя единственным пострадавшим.

О чувствах бедной Сэнфии никто не думал. Юная женщина, которую «доброжелатели», тайно злорадствуя, просветили насчёт похождений мужа, молча проливала слёзы в одиночестве, оплакивая свой неудавшийся брак. Она-то любила по-настоящему, в отличие от легкомысленного мальчишки, только игравшего в любовь. Впрочем, Сэнфия надеялась, что после рождения ребёнка муж оттает и простит её мнимые прегрешения, особенно если она родит сына. Откуда же бедняжке было знать, что виконт готов был молить Лунных богинь о том, чтобы родилась дочь. Ибо в таком случае он, проживая отдельно от супруги, через пять лет мог тихо и благопристойно развестись, мотивируя это тем, что ему необходим наследник. Закон в таких случаях был на стороне мужчины. Девчонку он бы охотно отдал матери, по крайней мере, до тех пор, пока ей не исполнится шестнадцать. А после можно было бы подумать о замужестве дочери и заключить с кем-нибудь выгодный союз. Проклятье, ну зачем, зачем ему вообще пришло в голову перед свадьбой избавиться от противозачаточного заклинания?.. Надо же было так поглупеть от любви!..

Прошло несколько месяцев, и в конце весны герцог сообщил своему непутёвому кузену, что ему разрешено вернуться ко двору, ибо король наконец смягчился. При условии, что «виконтесса-простолюдинка» никогда не появится во дворце. Это как нельзя более устраивало Нэрбиса, и он умчался в Юнгир, оставив беременную супругу в родовом имении. Он весело отпраздновал Начало Лета и провёл следующие три месяца в гостях сначала в Файханас-Маноре, потом у нескольких друзей. Отметив, по традиции, Праздник Начала Осени в сельской местности, к началу нового светского сезона виконт вернулся в столицу, как и большинство дворян. Там его и застало известие о том, что в седьмой день осени виконтесса Ниарас родила сына.

Робко надеясь на примирение с мужем, Сэнфия написала ему ласковое письмо. Гордая тем, что родила мужу наследника, она предлагала назвать сына Фирниором, выкопав это имя в одной из древних хроник прервавшегося рода графов Мэй-Ниарас, от которого и пошли нынешние виконты.

Разочарование, обрушившееся на виконта, было слишком велико. Он-то уже успел убедить себя в том, что для него всё обойдётся благополучно, а теперь развод был возможен разве что в том случае, если виконтесса запятнает себя супружеской изменой. Ага, как же, дождёшься от неё такого подарка… Махнув рукой на свою загубленную судьбинушку, виконт с головой окунулся в развлечения, тем более что на его-то измены общество охотно закрывало глаза.

Ответил он на письмо супруги весьма нелюбезно, впрочем, послав ей какую-то дорогую побрякушку в подарок, ибо того требовали традиции. Имя сына его не слишком волновало, пусть будет, как предлагает Сэнфия, а появился виконт в Мэй-Ниарасе лишь следующим летом. К тому времени юная виконтесса уже поняла, что любовь мужа ей не вернуть. Да и как вернуть то, что и вовсе никогда не существовало? Внешне она смирилась со своим положением, опасаясь сделать хуже сыну, которого отец и так недолюбливал. Однажды просветил супругу, за что именно: ведь это Фирниору, с его нечистой кровью, предстояло стать наследником титула. Виконт к тому времени уже успел стать изрядным снобом, переняв взгляды его величества.

Фирио никогда не помнил свою мать весёлой или просто искренне улыбающейся. Бледные, бескровные губы с печально опущенными уголками, потухшие серые глаза, строгое тёмное платье — почти вдовий наряд, своеобразная месть охладевшему к ней супругу. Увы, того наряды опостылевшей жены не заботили вовсе: вдвоём они никуда не выезжали, званых ужинов не устраивали, так что пусть носит хоть мешковину, ему-то какое дело. Деньги у неё имелись: исправно выплачиваемое содержание и собственное приданое, до которого виконт и пальцем не дотронулся.

С Фирио мать была ласкова, проводила с ним много времени, рассказывала сказки об океанских чудовищах, злобных воинственных серпентесах и отважных морских капитанах. Когда мальчик немного подрос, вместо сказок появились истории из жизни. Мать, будто чувствуя, что ей недолго осталось, подробно и не единожды рассказывала о знакомстве с виконтом и своём скоропалительном замужестве, хоть эти рассказы были не слишком-то понятны мальчику. Это потом он, вспоминая, понял гораздо больше того, что Сэнфия Ниарас хотела сказать. Мать была откровенно несчастна; она, кажется, устала от жизни и тихо угасала, хотя тогда он, разумеется, был слишком мал, чтобы это понять. Она умерла, когда Фирио было девять. Простудилась во время очередной своей долгой прогулки в слякоть и дождь и запустила простуду; с пренебрежением отнеслась к непрекращающемуся кашлю, отказавшись вызвать целителя. Когда спохватились, было уже поздно, воспаление лёгких быстро свело её в могилу. Она не хотела жить.

Отец никогда его не любил, это мальчик понимал с самого раннего детства, но упрямо тянулся к нему, надеясь хоть чем-то привлечь его внимание, вызвать одобрение — да просто улыбку, в конце-то концов! Увы, Фирио доставалось лишь безразличие, чаще всего смешанное с брезгливостью. Сын напоминал виконту о совершённой в юности ошибке, и ни робкие улыбки мальчика, ни его успехи в учёбе или фехтовании, не могли смягчить Нэрбиса. Его ужасало, что следующим виконтом Ниарас станет этот… правнук простолюдина, сын нежеланной женщины, заманившей его в ловушку неравного брака. Да-да, со временем виконт охотно снял с себя большую часть вины, переложив её, как нетрудно догадаться, на супругу, завлёкшую его в свои сети ласковыми телячьими взорами и дурацкой добродетелью. Что ей стоило уступить и отдаться ему, они бы мило провели время вместе и разошлись бы, как только всё наскучило. Подумаешь, за девственность она свою держалась, как будто эта самая девственность хоть что-нибудь стоит. Да, поначалу его эта старомодная, провинциальная скромность нравов умиляла, но надо же меру знать!..

В память Фирио врезался один случай. Был день похорон матери — бесконечный, холодный, серый и словно тоже заплаканный: с неба сыпался подмокший снег и таял на щеках, помогая прятать слёзы. Мальчик уже тогда ненавидел плакать на людях, и только порой, забившись куда-нибудь в уголок, позволял себе проявлять слабость. Вечером Фирио бродил как потерянный по опустевшему дому, и его как магнитом тянуло в столовую, где расположился отец. Мальчик понимал, что ему вряд ли обрадуются, но где-то в глубине души смутно надеялся найти у отца участие и поддержку.

Фирио хотел проскользнуть в столовую незамеченным, но у него не вышло. Отец в одиночестве сидел за столом, перед ним стоял кубок и кувшин с вином. В столовой был полумрак, и тени дрожали на стенах: комната освещалась единственным подсвечником с несколькими свечами, магические светильники не горели. Виконт поднял голову и сказал невыразительно:

— А, это ты. Возьми себе кубок и иди сюда, раз явился.

Ослушаться Фирниор не посмел. Подойдя к столику в углу, взял серебряный кубок, как у отца, потому что его маленького кубка, в который ему наливали несколько глотков лёгкого вина за ужином, не было. Виконт наполнил кубок до краёв и велел:

— Сядь и выпей. За твою мать!

Фирниор молча глотнул терпкого тёмно-красного вина и во все глаза уставился на отца. Тот не был пьян, умея во хмелю сохранять ясную голову, но вино развязало ему язык.

— Покойная виконтесса Сэнфия Ниарас… как звучит, а! — медленно протянул виконт, будто смакуя каждое слово. — Своей смертью твоя матушка оказала мне большую услугу.

Его глаза блестели в полумраке; нос с благородной горбинкой как никогда напоминал клюв хищной птицы.

— Верная супруга, преданная мать… мир её праху! — Прозвучало это как издёвка.

Фирио смущённо молчал, только изредка смачивал губы вином.

— Да-а, сегодня у меня праздник. Удивляешься? — искоса глянул на мальчика Нэрбис. — Так говорить не принято? Ничего, кто меня здесь услышит? Ты не в счёт, кому ты нужен… А я десять лет ждал свободы. Что твоей матери стоило завести себе любовника, а? Я бы с чистой совестью развёлся и вернул её родителям, вместе с приданым. Так нет же, эта ходячая добродетель предпочла возвышенно страдать…

Фирио молча уткнулся взглядом в кубок с вином; в эту минуту он ненавидел отца за злые, несправедливые слова.

— Ну-ка, посмотри на меня! — приказал виконт, и мальчик нехотя подчинился. — Что волчонком смотришь? Не нравится правду слышать? Ты слушай, тебе полезно. Я хочу, чтобы ты не питал никаких иллюзий. Твоя мать имела слишком низкое происхождение, чтобы быть достойной супругой одного из рода Файханасов, а ты — её сын. И мой, к моему величайшему несчастью. И почему только ты не родился девчонкой?..

Пальцы Фирио до дрожи стискивали кубок; губы тоже тряслись и, чтобы скрыть это, он сделал несколько поспешных глотков и раскашлялся, размазывая по лицу выступившие на ресницах слёзы. Виконт хмыкнул и, осушив свой кубок, заново наполнил его.

— Твоё происхождение позорит наш славный род. Моя юношеская глупость грозит обернуться бедой. Разве сможет такой, как ты, с честью носить столь славное имя? Ты ведь на Файханасов и не похож почти, весь в свою матушку уродился. Я с ужасом жду, что ты вот-вот откроешь в себе склонность к торговле, — едко заметил отец. — А дворяне не должны торговать, они должны служить королю и проливать свою кровь за королевство, если это потребуется. Но ты вряд ли на это способен… И вряд ли ты сделаешь мне такой же подарок, как твоя мать, и благопристойно скончаешься от какой-нибудь хвори.

Фирниор чувствовал, что ещё минута, и он позорно разревётся. В носу невыносимо щипало, злые слёзы жгли глаза, но пока он удерживал их, не давая пролиться. В отчаянии он опять припал к кубку и осушил до дна. В голове уже шумело, лицо отца то отдалялось, то приближалось, а тени на стенах устроили какую-то дикую пляску. Пришлось зажмуриться, а потом он, кажется, даже ненадолго провалился в сон — мутный и тяжёлый. Мальчик не мог открыть глаза — они тут же закрывались обратно, но услышал, как виконт позвал своего камердинера и приказал невозмутимо:

— Отнеси щенка в его комнату. Дай ему молока и проследи, чтобы выпил.

Фирио помнил, что его чуть не вытошнило, а потом он через силу глотал молоко и его не оставляли в покое, пока чашка не опустела. Комната кружилась, а постель под ним медленно покачивалась. Потом он уснул, а наутро у него даже голова не болела. Зато ныло где-то глубоко внутри, как только на память приходили жестокие и холодные слова отца. С тех пор он понял, что, пожалуй, может считать себя круглым сиротой.

А месяц спустя после смерти Сэнфии Ниарас пришло письмо от герцога, в котором он настоятельно приглашал кузена пожить в Файханас-Маноре. Потеряв супругу, герцог постепенно собирал в родовом гнезде всех членов семейства — очевидно, чтобы заполнить гулкую пустоту в замке и в собственной душе. Избавившись от неудобной жены, виконт Ниарас теперь тоже мог с полным правом вернуться в лоно семьи.

Фирниор не хотел ехать в Файханас-Манор и боялся этого, хотя из гордости старательно скрывал свой страх. Он был уверен, что ничего хорошего его там не ждёт. Если уж собственный отец хотел бы, чтобы он умер, то чего было ждать от грозного герцога?

Однако же его светлость встретил мальчика если не слишком радушно, то вполне спокойно и уж точно без попрёков в низком происхождении. Об этом ни герцог, ни кузен Орминд впоследствии вообще ни разу не упомянули. А тогда, при первой встрече, герцог задал несколько вопросов, Фирио что-то отвечал, от волнения даже не запомнив, о чём его спрашивали. Потом мальчика отпустили, и он вышел, побоявшись слишком громко хлопнуть дверью. Из-за этого она осталась неплотно прикрытой, и до Фирио неожиданно донеслись голоса из кабинета герцога. Из любопытства он решился послушать, о чём говорят его светлость и виконт, раз уж подвернулась счастливая случайность.

Голос герцога сказал:

— Признаться, я опасался худшего. Но это неплохой материал, из которого можно вылепить что-то вполне достойное. Ещё не поздно взяться.

— Оптимист, — проворчал отец.

— А ты недальновиден, Нэрбис. Зачем своими руками делать врага из собственного сына? Оттолкнуть его от себя легко, а ты попробуй сначала приручи, чтобы пользу роду приносил.

— Тебе легко говорить, Рольнир, это же не твой наследник, — ядовито заметил виконт. — Тебе он нужен, вот ты его и приручай.

Ответа герцога Фирио так и не услышал: позади него раздалось весьма неодобрительное покашливание и, испуганно повернувшись, мальчик обнаружил герцогского камердинера, строго и укоризненно смотревшего на него. Залившись краской до корней волос, Фирио последовал за камердинером в комнату, где ему отныне предстояло жить.

С кузеном Фирио познакомился в тот же день. Когда в его комнату без стука ворвался тоненький, высокий русоволосый мальчик и улыбнулся шальной, чуточку капризной улыбкой, сказав: «Ну здравствуй, я твой кузен Орминд», — Фирио понял, что обрёл своего кумира. Орминду было уже целых тринадцать лет, он был сильный, ловкий, смелый и дерзкий. К маленькому, обожающему его Фирио кузен относился с редкостной снисходительностью, позволяя собой восхищаться. Правда, порой кузен довольно зло высмеивал мальчика или безжалостно наставлял ему синяков деревянным мечом в учебном поединке, но Фирио никогда не обижался на него всерьёз. Даже если Орминд подбивал наивного мальчишку на рискованные шалости, сам ловко оставаясь в стороне. К тому же герцог был достаточно проницателен, чтобы понять, кто является тайным инициатором совершённых безобразий. Так что если Фирио ссылали на конюшни на пару дней, Орминду назначали четырёхдневное воспитание трудом. И ещё его светлость при этом непременно устраивал сыну разнос.

— Никогда нельзя делать врагов из своих собственных людей просто из глупого мальчишеского каприза, — втолковывал герцог насупленному наследнику, стоявшему перед ним навытяжку. — Своих людей нужно беречь и ценить, тогда они пойдут за тобой в огонь и в воду. А Фирниор — твоя родня, он из твоего рода, хочешь ты этого или нет. Вам всю жизнь предстоит прожить бок о бок, он должен быть твоим союзником, а не врагом. Плодить врагов в собственном окружении глупо и недальновидно, Орминд! Срывай своё дурное настроение на фехтовальных манекенах и не веди себя как сопливый мальчишка, пора уже вырасти! Ты — будущий герцог, ты должен уметь смотреть на много лет вперёд и просчитывать свои действия на несколько ходов, а не потакать собственным детским капризам!

Помогли отцовские внушения либо же Орминд действительно повзрослел, но зло задирать слабого младшего кузена он почти перестал. А на язвительные замечания Фирио быстро научился не обращать внимания, он же знал, что Орминд это не со зла, просто у него характер такой.

Прочие обитатели замка приняли нового члена семьи с царственной невозмутимостью. Если его светлость решил, так тому и быть. Особенной любви к мальчику никто не питал, но брезгливости и презрения, как от отца, Фирниор по отношению к себе не видел, и ему этого хватало.

Не прошло и полугода, как его отец снова женился, и на сей раз жена имела подобающее происхождение. Графская дочь Эльдия Кальфарас охотно согласилась стать супругой виконта, несмотря на более низкий, чем у её отца, титул: положение герцогского кузена с лихвой всё искупало, в том числе и наличие сына от первого брака. Мэора Эльдия вскоре подарила супругу двоих сыновей, которым сейчас было семь и пять лет. Фирио чувствовал себя рядом с ними лишним и старался пореже попадаться на глаза отцу и мачехе, тем более что поселили его в другом крыле замка.

Фирио никогда не позволял себе всерьёз задумываться, было ли человечное отношение к нему двоюродного дядюшки следствием плана по «приручению» или же нет. Юноша просто знал, что, если потребуется, для герцога и кузена Орминда он готов пойти на любые жертвы.

Далеко не сразу Фирниор осознал, что рассказал Айнуре гораздо больше того, что намеревался. Поняв, почувствовал острую досаду и скомкано окончил рассказ. Он давно уже сидел, обхватив руками колени, и упорно не поднимал глаз: на траву смотреть безопаснее, она тебя ответным взором не одарит и жалости не выкажет. Больше всего Фирио сейчас опасался, пожалуй, именно жалости, будто он нарочно плакался тут как сопливый мальчишка, чтобы его сочувственно погладили по головке и дали конфетку.

Магесса сидела рядом в такой же позе, как он, и молчала. Через какое-то время поднялась, подозвала своего чудного коня и порылась в седельной сумке — Фирио наблюдал за ней краем глаза. Вернувшись, плюхнулась опять на траву и сделала несколько глотков из фляги.

— Сидру холодного хотите? — спросила буднично.

Фирио кивнул и рискнул поднять глаза, принимая флягу. От желудка куда-то вниз ухнул холодный комок, щекотнув тревогой и растворяясь в мгновенно нахлынувшей радости: в ореховых глазах магессы было понимание. Не жалость и не равнодушие.

— Выходит, вам почти восемнадцать, Фирниор? — спокойно спросила Айнура. — Я думала, больше.

— Говорят, я выгляжу немного старше своих лет, — пожал он плечами. — Моё совершеннолетие — в седьмой день осени. Его светлость обещал устроить праздник, а потом мы вернёмся в столицу.

Охлаждённый заклинанием сидр приятно пощипывал язык и нёбо. Вернув флягу владелице, юноша сидел рядом и молчал, а магесса улеглась, откинувшись на траву, и тоже, кажется, не испытывала потребности в болтовне.

Где-то на том берегу, скрытые зеленью деревьев, назойливо верещали птенцы-подростки — не то требуя еды от замотанных родителей, не то просто затеяв ссору. Ветерок изредка легонько теребил ветви ив, заставляя их издавать тихие вздохи. Было жарко, спокойно и безлюдно, пока на дороге не показался всадник, чей конь передвигался ленивой рысцой. Всадник заметил их лошадей и направился прямиком к кустам, где укрылись от зноя Фирио и магесса. Та приподнялась на локте, всматриваясь в силуэт всадника.

— А, это Тианор, — зевнула она и томно, грациозно потянулась.

А Фирио почему-то ощутил сожаление, что сюда явился кто-то ещё, хотя, в общем-то, ничего не имел против полуэльфа, с которым был едва знаком.

— Айнура, а я тебя искал! — весело заявил менестрель, спешиваясь и наматывая поводья своего гнедого на ивовый стволик. Отвесил лёгкий поклон сыну виконта: — Моё почтение, мэор Фирниор.

Юноша ответил на приветствие, а Айриэ заметила:

— Теперь нашёл. И?

— А я-то питал робкую надежду, что ты мне обрадуешься, — проворковал менестрель ей на ушко, присев рядом и обняв её за плечи. — Я вот по тебе скучал, любовь моя… Кстати, тебе очень идёт новая причёска, ты стала ещё очаровательнее!

— Да мне вроде некогда было скучать, — невинно хлопая ресницами, ответила магесса. — Я чудесно провела время в Файханас-Маноре.

Скосив глаза, заметила, что Фирниор чуть прикусил губу и отвернулся, чтобы не мешать им ворковать. Почему-то юноша выглядел очень сердитым.

— О да, я вижу, Айнура, ты времени зря не теряла, — беззлобно рассмеялся менестрель, кивая на валявшийся в траве букет роз. — Обзавелась тайным поклонником? Миленькие цветочки. Но, надеюсь, ты помнишь, что я был в этом деле первопроходцем? Интересно, и почему именно этот сорт пользуется такой популярностью у кавалеров?

— Вот себя первого и спрашивай, — насмешливо посоветовала магесса. — Мне-то откуда знать? Я принимающая сторона… О, Фирниор, вы уже уезжаете?

— Да, мэора, мне пора, — кивнул юноша, избегая её взгляда. Отвязал своего вороного и влетел в седло, сухо пожелав на прощание: — Желаю приятно провести время!

— Тин, ты зачем мне мальчика спугнул? — Магесса проводила его взглядом, подавила очередной зевок и недовольно уставилась на менестреля.

— А зачем он возле тебя крутится? — вопросом на вопрос ответил любовник.

— Вообще-то мне решать, кто возле меня будет… крутиться, — заметила Айриэ.

— Так и знал, что ты это скажешь, — насупился менестрель и тряхнул своей кудрявой гривой. — А ревновать я что же, не могу, по-твоему?

— Не смеши! — фыркнула магесса. — Своих предыдущих пятьсот подружек ты тоже ревновал?

— Почему это пятьсот? — недовольно засопел Тианориннир.

— Названная мной цифра — это оскорбительно мало или оскорбительно много?

— Да откуда же мне знать, сколько их было? Я не считал!!! Но ревновал, да. Немножко и самых-самых особенных, — расплылся в плутовской улыбке менестрель.

— Тин, тебе сколько лет? — задумчиво вопросила магесса. — Я вижу, что не двадцать пять, но всё-таки?

— Тридцать семь.

— А мне — лет эдак на сто двадцать побольше, — сказала абсолютную правду магесса, насмешливо вздёрнув бровь.

— Ха, уж не думаешь ли ты меня напугать? — рассмеялся Тианор. — Я же полуэльф, что мне твой возраст? Я и сам лет триста проживу, не старея. Так и помру молодым и красивым!

Он шутливо вздохнул и придвинулся ближе, накрыв губы Айриэ своими. Она позволила его шаловливому язычку немного поиграть с её собственным, потом решительно отстранила своего кудрявенького барашка:

— Не увлекайся, Тин. На кроватке в номере гораздо комфортнее.

— Где твоя романтичность?.. — ещё более тяжко вздохнул менестрель, но послушно отодвинулся.

— Отродясь не имелось.

— Я это подозревал, — тихонько проворчал Тианориннир.