В понедельник после полудня, когда я составлял послание к «Всеамериканским перевозчикам», в дверь моего кабинета постучала Джули.
— Войдите, — громко сказал я.
— Я принесла тебе кофе. — Она поставила чашку на стол и уселась в кресло напротив. — Как тебе сочиняется?
— Ужасно, — ответил я. — Все эти точки с запятыми и «принимая во внимание» того и гляди загонят меня в гроб. Но к заходу солнца ты получишь черновой вариант и сможешь приняться за его редактуру.
— Прекрасно, — сказала Джули. — Страх как люблю вычеркивать твои точки с запятыми. Между прочим, тебе звонила адвокат Капецца.
— Лили Капецца? И чего же она хотела?
— Она представляет Клодию Шоу. Похоже, она считает, что тебе известно, чего ей хочется.
— Могла бы и соединить меня с ней, — сказал я.
Джули склонила голову набок, улыбнулась.
— Ну да, — согласился я. — Правильно. Пусть думает, что я слишком занят и на телефонные разговоры у меня нет времени.
— Выходит, у нас появился новый клиент?
— Да похоже на то, — ответил я. — Прости. Мне следовало предупредить тебя. Гас Шоу. Огастин. Брат Алекс. Он разводится.
— И тебе придется сражаться с адвокатом Капецца?
— Да, — сказал я. — Со страшной и ужасной Лили Капецца. Попробуй все-таки связать меня с ней. Нам уже есть о чем поговорить.
Несколько минут спустя на моем столе зажужжал интерком.
— Адвокат Капецца на первой линии, — сообщила Джули.
Послышался щелчок.
— Лили, — сказал я. — Как поживаете?
— Здравствуйте, Брейди Койн, — мягким, юным голосом, за которым скрывалось гранитное сердце и стальная воля, ответила Лили Капецца. — Хорошо поживаю, спасибо. А вот клиентка моя поживает плохо.
— И мой клиент тоже, — сказал я. — Каковы — с точки зрения вашей клиентки — шансы на примирение?
— Вы шутите, что ли? — рассмеялась Лили.
— Нет, — ответил я. — Не шучу. Мы же всегда выступаем за примирение. И вы, и я неизменно придерживались на этот счет одной точки зрения.
— «Два ноль девять А» делает примирение маловероятным, вам не кажется?
Я промолчал. О существовании запретительного судебного приказа Гас мне ничего не сказал.
Я услышал в трубке, как хмыкнула Лили.
— Он не сообщил вам, что ему запрещено приближаться к семье, не так ли?
— Бросьте, Лили. Что бы он мне ни сообщил, это касается только нас с ним.
— Он этот запрет оспаривать не стал, — сообщила Лили. — Запрет имеет силу до пятнадцатого мая, а к тому времени, как мы надеемся, развод будет признан окончательным.
— Может, расскажете мне о вашем подходе к делу? — попросил я.
— Это дело словно из прописей взято, — ответила она. — Мужчина с неустойчивой психикой, страдающий посттравматическим стрессовым расстройством, потерявший руку при взрыве самодельной мины, терроризирует жену и детей. Жаль, конечно, беднягу. Но прежде и превыше всего — забота о его жене и детях.
— Терроризирует? — переспросил я. — А это не слишком сильное слово?
— Какое там «слишком», Брейди. Он угрожал им пистолетом.
— О черт, — вырвалось у меня.
Лили, помолчав, сказала:
— Послушайте, Брейди. Я не собираюсь учить вас делать ваше дело, но, строго между нами, не для протокола, вам стоит поговорить с вашим клиентом.
— Именно это я и собираюсь сделать. Но скажите, почему Гаса не арестовали?
— Моя клиентка не стала подавать на него жалобу и запретила мне использовать эти сведения в суде. Она понимает, что ее муж болен. Она терпела его столько, сколько могла. Она испуганна, Брейди. Она хочет развода и попросила меня добиться «два ноль девять А». По счастью, он это судебное постановление не опротестовал. Так что угроза оружием официально нигде не зафиксирована. Однако, если возникнет такая необходимость…
— Я понял, понял, — прервал ее я и, откашлявшись, сказал: — Опять-таки не для протокола, Лили. Признаюсь, я немного растерян. Мой клиент — человек психически неуравновешенный, страдающий от серьезной депрессии и не особо склонный к общению со своим адвокатом. Надеюсь, нам с вами удастся найти решение, которое позволит соблюсти интересы обоих наших клиентов. Во имя правосудия.
— Послушайте, — сказала она, — давайте пообедаем вместе и все обсудим. Постараемся понять, чего хочет каждый из них. И попробуем найти осмысленный компромисс, который удовлетворит и судью Кольба.
— По мне, мысль очень хорошая, — сказал я.
— Знаете, — продолжала Лили, — вопреки широко распространенному мнению я отнюдь не чудовище. И верю в правосудие.
— Для ваших клиентов, — прибавил я.
— Конечно, — рассмеялась она. — Но, когда оно срабатывает для всех, мне как-то спокойнее спится. Так что пусть наши секретарши посовещаются и назначат день и время нашей встречи.
— Да, — ответил я. — Согласен.
— Просто не теряйте из виду того обстоятельства, что мистер Шоу угрожал своей семье пистолетом, — сказала Лили.
— Что позволяет несколько иначе взглянуть на внебрачные приключения миссис Шоу, — сказал я, — не так ли?
Лили ненадолго умолкла. Потом хмыкнула:
— Да уж, адвокат Койн, я слишком близко подошла к тому, чтобы недооценить вас. Что ж, это дело может оказаться куда более занятным, чем я думала. Ну хорошо, сейчас я передам трубку моей секретарше. Встретимся где-нибудь на этой неделе, если не возражаете.
— Буду с нетерпением ждать нашей встречи, — ответил я. Затем нажал на кнопку внутренней связи и сказал Джули, что сейчас с ней переговорит секретарша Лили Капецца, чтобы обсудить возможность нашей с ней встречи за обедом.
Я положил трубку. Первое мое побуждение было таким: позвонить Гасу и устроить ему выволочку за то, что он не рассказал мне всей правды и поставил меня в дурацкое положение перед адвокатом его жены. Однако среди того немногого, чему я успел научиться, числилась и необходимость сопротивляться первым побуждениям.
С Гасом я поговорю попозже.
За несколько минут до окончания рабочего дня в мой кабинет зашла Джули.
— Мы определили день твоей встречи с адвокатом Капецца, — сообщила она.
— Ладно, — ответил я. — Хорошо.
Джули положила мне на стол два листка бумаги:
— Посмотри, что у меня получилось.
Это было письмо к «Всеамериканским перевозчикам» — отредактированное, аккуратно набранное, отформатированное и отпечатанное на наших официальных бланках.
— Надеюсь, пару-тройку точек с запятыми ты все же проглядела, — сказал я.
Джули улыбнулась:
— Прочитай письмо от начала и до конца. И можешь править его без всякого стеснения.
Она вышла, я прочитал письмо и вынес его в приемную, к Джули.
— Великолепно, — сказал я. — Прелестная череда точек с запятыми, а к тому же тебе удалось сохранить несколько моих «в соответствии с» и «в дальнейшем именуемые». Даже я не написал бы лучше.
— Собственно говоря, я почти ничего не изменила, — ответила Джули. — Ты в совершенстве овладел искусством пустых угроз и туманных недомолвок. Они, разумеется, оставят это письмо без ответа.
— Наверное, — ответил я. — Я бы оставил. Они же не знают, что у нас спрятано в рукаве.
— А что, собственно, в нем спрятано?
— Согласно Дугу Эппингу, — сказал я, — эта «Всеамериканская» контора нанимает поденщиков на улицах Лоуэлла. Делу они не обучены, руководят ими из рук вон плохо. Скорее всего, и оплату они получают черным налом. Насколько я понимаю, «Всеамериканские Инк.» не перечисляют Дядюшке Сэму ни процентов от заработной платы, ни налогов на социальное обеспечение. Ну и то, как они страхуют своих сотрудников, меня тоже очень занимает. А Дуг может дать показания насчет отсутствия у них профессиональных навыков.
Я постучал пальцем по письму.
— Отправь факсом копию Дугу и Мэри — с припиской насчет того, что машину мы запустили и скоро свяжемся с ними. А «Всеамериканским», как обычно, — заказным письмом.
Джули кивнула, улыбаясь:
— Если бы я знала тебя немного хуже, то сказала бы, что тебе не терпится броситься в драку с этой конторой.
— Готов признать, — ответил я, — что нам давненько не доставался судебный процесс, в котором хорошие люди схватывались бы не на жизнь, а на смерть с плохими и наносили им сокрушительное поражение, а здесь мы получаем возможность здорово повеселиться. Однако ради блага наших клиентов…
— Ну да, конечно, — сказала она. — Мы будем рады уладить все миром.
В тот вечер мы с Генри смотрели телепрограмму «Ночной футбол по понедельникам» — «Детройтские львы» играли на чикагском стадионе «Солдатское поле» с «Чикагскими медведями», — и, как бывало при каждом просмотре НФП, я вспоминал сиплый голос Говарда Коселла, его агрессивный комментарий и скучал по нему.
На столике рядом со мной зазвонил телефон. Я отключил в телевизоре звук, снял трубку и произнес:
— Алло.
— Привет, — сказала Алекс.
— А, — сказал я. — Привет.
— Ты получил позавчера вечером мое сообщение?
— Да, — ответил я. — Получил.
— А ответить на него не собираешься?
— Нет, — сказал я. — Пожалуй, что нет.
— Большой обходительностью ты никогда не отличался, — хмыкнула она.
«Как и Говард Коселл», — подумал я.
— Ладно, — помолчав, сказала Алекс, — возможно, мне следует счесть себя польщенной.
— Возможно, — согласился я. — Да.
— Похоже, ты неправильно истолковал мои намерения, — сказала она. — Все это связано исключительно с Гасом, договорились? Я польщена, конечно. Но я приехала сюда вовсе не для того, чтобы осложнять тебе жизнь.
— На этот счет не волнуйся.
— Я просто хотела угостить тебя ужином, — сказала Алекс. — Узнать, о чем вы договорились с Гасси. Какое впечатление он на тебя произвел. Выяснить, чем мы можем помочь моему брату, и поблагодарить тебя за то, что ты взялся за его дело. Вот и все.
— Ты звонишь мне, разговариваешь своим замечательным сонным голосом, — ответил я, — уведомляешь меня о том, что лежишь в постели, воскрешаешь миллион моих давних воспоминаний. Что я, по-твоему, должен при этом думать?
Она не ответила.
— Я с удовольствием поужинал бы с тобой, — помолчав с минуту, сказал я. — Тем более что нам нужно поговорить о делах твоего брата.
— Только поэтому?
— Ты не сказала мне о том, что жена Гаса добилась запрета «два ноль девять А». Не сказала, что он угрожал своей семье пистолетом.
— А ты, зная об этом, взялся бы за его дело?
— То есть тебе все было известно?
— Было, — ответила она. — Да. Гасси мне все рассказал. Его это очень мучило. Он сказал, что стал словно бы другим человеком. Именно поэтому он и не хотел, чтобы кто-то защищал его интересы.
— Я взялся бы за его дело, — сказал я. — Выбирая клиентов, я не ограничиваюсь исключительно ангелами. Как не ограничиваюсь и делами, относительно которых уверен в победе.
— Мне следовало помнить об этом, — сказала Алекс. — Прости.
— И главное, — продолжал я, — именно он должен был рассказать мне об этом. Гас — мой клиент. Он и обязан говорить мне правду, не ты.
— Я тоже обязана, — сказала Алекс. — Я же твой друг.
— А в результате меня огорошила адвокат его жены.
— Прости. Так что мы теперь будем делать?
— Поужинаем вдвоем, — ответил я. — Пятница тебя устроит?
— Я не об этом, я о Гасе.
— Он мой клиент, — повторил я. — Я намылю ему шею, и мы пойдем дальше.
Я услышал, как Алекс облегченно вздохнула.
— Спасибо, — сказала она.
— Я чувствую себя виноватым из-за того, что не перезвонил тебе, — сказал я. — Ты мой друг. А с друзьями так не поступают. Ты все еще живешь в «Бест-Вестерне»?
— Я сняла номер на две недели, но могу и продлить этот срок.
— Тогда давай в пятницу поужинаем у меня, — сказал я. — Я смешаю джин с тоником, поджарю на гриле цыплят. Мы поедим в саду. Вечернее платье надевать не обязательно.
— Я помню, с каким удовольствием ты жарил гамбургеры на засаленной жаровне, которая стояла на твоем балконе в Льюис-Ворф, — усмехнулась она.
— Теперь у меня шикарный газовый гриль. Около семи, идет?
— Хорошо, — ответила Алекс все тем же хрипловатым, словно созданным для спальни голосом.
Закончив разговор, я посидел немного, спрашивая себя: как по-твоему, Койн, какого черта ты делаешь?
Мы с Генри улеглись только после полуночи, когда закончился матч «Медведи» — «Львы». И вовсе не порождаемый игрой приток адреналина гнал от меня сон. Нет, его гнали мысли об Алекс, моей давней любви, которая придет в мой дом — мой и Эви, — чтобы выпить и поесть со мной, перемежавшиеся мыслями о том, как Гас тыкал пистолетом в свою жену и дочерей и получил в результате запрещение приближаться к ним.
Я был зол на Гаса, но понимал, что жизнь бедняги словно утекает от него, как вода сквозь пальцы. И насколько я понимал, возможность как-то справиться с этим зависела теперь от моих усилий.
И я решил следующим утром устранить все наши недоразумения.
А вот как мне быть с Алекс, я не знал.
Во вторник, в восемь утра, я позвонил Гасу домой и договорился о том, что через час мы с ним встретимся в Конкорде, в кафе «Сонная лощина». От этого кафе было рукой подать до фотомагазина, в котором работал Гас. А в магазине он должен был появляться в десять.
О чем я собираюсь говорить с ним, я Гасу не сказал.
Я вывел свою машину на Сторроу-драйв. Был еще один день, словно сошедший с почтовой открытки с изображением новоанглийской осени. Я покидал город, а большинство машин въезжало в него, так что доехал я быстро и на стоянке «Сонной лощины» оказался на десять минут раньше, чем рассчитывал.
Помимо зала под крышей у этого кафе имеется дворик с дюжиной накрытых зонтами столиков. За одним из таких столиков и сидел Гас Шоу, причем не в одиночестве.
Стул напротив него занимал латиноамериканского вида мужчина лет тридцати с небольшим. Плотный, подтянутый, с быстрыми движениями. Черные волосы, черные усы, черные очки. Он и Гас оживленно разговаривали, склонившись над столиком поближе друг к другу. Их позы и жестикуляция сказали мне, что разговор этот лучше не прерывать, поэтому я остановился, еще не зайдя во дворик.
Говорил главным образом Гас. Его собеседник все больше покачивал головой, а потом вдруг встал, уперся ладонями в стол и наклонился к Гасу. Разделявшее нас расстояние позволяло мне услышать страстность, звучавшую в его голосе, однако разобрать слова я не смог.
Гас откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки и отрицательно потряс головой.
Латиноамериканец некоторое время молча смотрел на него, потом улыбнулся и кивнул.
Вот тут я к ним и подошел.
Гас, подняв взгляд от столика, увидел меня.
— Простите за опоздание, — сказал я ему, хотя никакого опоздания и в помине не было.
— Я уже ухожу, — сообщил латиноамериканец, и я увидел, что он старше, чем мне показалось.
— Брейди, — сказал Гас, — это Пит. Пит — Брейди.
Мы с Питом обменялись рукопожатиями.
Затем он, приподняв подбородок, взглянул на Гаса:
— Пока, друг.
— Пока, — кивнул Гас.
— Что-то случилось? — спросил я.
— Случилось? — Гас покачал головой: — Нет, ничего.
Я присел за столик:
— Ничего такого, о чем вы хотели бы поговорить со мной?
— Ничего. Никаких проблем. Жизнь прекрасна.
— Сарказм вам не к лицу, — сказал я.
— Ну, попробовать-то можно, — улыбнулся он. И спросил: — Вы съесть ничего не хотите? Я тут оладьи заказал. С финиками и орешками, они мне нравятся больше всего. И те, что с отрубями, тоже неплохи. В общем, они здесь все хороши. Домашние. И кувшинчик кофе. Вы ведь любите кофе, я запомнил.
Колено Гаса подрагивало, словно в такт какой-то быстрой музыке.
Я улыбнулся:
— Расслабьтесь, Гас, вы слишком напряжены.
— Это я из-за вас нервничаю.
— Из-за меня? — сказал я. — Когда я появился, вы уже выглядели здорово взвинченным.
— Ладно, — ответил он. — Я нервничаю из-за себя. Все время чувствую себя измотанным. К тому же вы не сказали мне, зачем вам потребовалось увидеться со мной. И от этого я разнервничался еще сильнее. Так в чем дело?
— Я разговаривал вчера с Лили Капецца.
— С кем?
— С адвокатом вашей жены.
— Я не… — Его взгляд переместился на что-то, находившееся у меня за спиной.
Подошла официантка. Она опустила на стол перед Гасом тарелку с оладьями и поставила между нами кувшинчик из нержавейки, две чашки и кувшинчик поменьше, со сливками.
— Не хотите взглянуть на меню, сэр? — спросила она у меня.
Я указал на оладьи Гаса и попросил:
— Принесите, пожалуйста, одну такую оладью с финиками и орехами. Только подогрейте.
— Они все горячие, — ответила официантка. — Только что с плиты.
Она отошла, я наполнил две чашки кофе.
Гас посмотрел, как удаляется официантка, потом взглянул на меня и спросил:
— Так что сказала вам адвокат Клодии?
— Готов поспорить, что вам это уже известно. — Я коснулся его руки. — Черт побери, Гас. Вы должны быть откровенны со мной. Мне захотелось просто-напросто отказаться от вашего дела.
— Разве вы можете? Отказаться? Я не думал…
— Разумеется, могу. И испытал сильное искушение так и поступить.
— Из-за судебного запрета?
— Вы угрожали пистолетом жене и детям. Вам вообще хочется когда-нибудь снова увидеть ваших девочек? И как прикажете защищать вас, если вы утаиваете от меня такие подробности?
— Я боялся, что вы не возьметесь за мое дело.
— Единственная причина, по которой я не взялся бы за него, — это ваше вранье.
Он поднял на меня взгляд:
— Я не угрожал им.
— То есть вы не размахивали пистолетом в своей гостиной?
— Ну, в общем-то, размахивал, что-то вроде этого было, однако…
— А Клодия выгнала вас из дома и добилась от суда постановления «два ноль девять А», так?
— Да, так. Но только все было иначе. — Он уставился в стол и пробормотал: — Я угрожал скорее себе.
— Вы хотите сказать, что грозились покончить с собой?
— Я не собирался делать это, — сказал Гас. — И не сделал бы. Проклятый пистолет даже заряжен не был. Просто… Я был сильно расстроен, понимаете?
— Расстроен, — повторил я.
— Все шло наперекосяк. Я не мог спать. Моя несуществующая кисть болела не переставая. Дети боялись подходить ко мне. А Клодия… Я был уверен, что у нее кто-то есть. — Он покачал головой. — Не знаю, почему я так поступил. Наверное, хотел привлечь к себе внимание Клодии.
— А ваша группа? — спросил я. — Она вам не помогала?
— Я как раз о ней и разговаривал сейчас с Питом. О нашей группе.
— Он тоже в ней состоит?
Гас кивнул.
— У него какие-то проблемы?
— Есть вещи, которых мне не хотелось бы касаться.
— Да пожалуйста, — сказал я. — Я всего лишь адвокат, занимающийся вашим разводом.
Официантка принесла мою оладью. Я разломил ее пополам, и над ней поднялся парок. Я смазал одну половинку маслом, откусил кусочек.
— На пятницу у меня назначена встреча с адвокатом Капецца, — сказал я. — Она поможет мне по крайней мере понять, чего ждет от вашего развода Клодия. А я объясню Капецца, чего ждете от него вы. Я собираюсь добиваться совместной опеки над детьми, это правильно?
Он кивнул.
— Однако с учетом того, что вы натворили, мы можем ее и не получить. Я намерен также сделать все возможное для защиты ваших прав на принадлежащую вам интеллектуальную собственность.
— Это вы о моих старых фотографиях?
— И о старых, — подтвердил я, — и о тех, которые вы еще наснимаете. Они могут принести вам доход, поэтому необходимо точно установить, как он будет распределяться. А это может оказаться делом довольно заковыристым.
— С чего вы решили, будто я еще что-то наснимаю? — спросил он.
— Вы фотожурналист, — ответил я. — Вы сами так сказали. Это записано в вашей ДНК. И вечно отговариваться утратой руки вам не удастся.
— Знаете, вы иногда бываете уж больно резким, — улыбнулся Гас.
— А вы иногда бываете уж больно негативным.
Он пожал плечами:
— Ладно, стало быть, моя интеллектуальная собственность. Это хорошо. Я о ней как-то и не думал никогда.
Я откусил еще кусочек и попросил:
— Расскажите мне о вашем пистолете.
— Пистолета больше нет, — сказал Гас. — Я выбросил его в реку. За домом, в котором теперь живу.
— Он был зарегистрирован?
Гас покачал головой:
— Я привез его из-за границы.
— Из Ирака?
— Да, в вещмешке.
«Еще один триумф службы безопасности аэропорта», — подумал я.
— Зачем он вам понадобился?
— Там это стандартное оружие. «Беретта M-девять». Пистолеты носят с собой все и каждый. Журналисты, повара, капелланы, врачи.
— Стало быть, никаких документальных доказательств того, что вы владели оружием, не существует, так?
Гас покачал головой:
— Я купил его у одного солдата. А вернувшись сюда, так и не зарегистрировал.
— Как не существует и доказательств того, что вы от него избавились.
— Не существует. Я просто выбросил его.
— Ну хорошо, Гас, — сказал я. — О каких еще правдах и неправдах вам стоило бы мне поведать?
Гас взглянул мне прямо в глаза:
— Их нет. Никаких. Честное слово, Брейди. Это все.
Я тоже смотрел ему в глаза, пытаясь отыскать в них признаки того, что он врет. Признаков я не увидел, однако знал: это вовсе не означает, что он говорит чистую правду.
— Ладно, а как подвигаются дела с документами, которые вы от меня получили?
— Честно говоря, — ответил он, — я в них еще не заглядывал. Я их побаиваюсь. Мне не хочется даже думать о них. Они меня угнетают.
Я улыбнулся. Вот это по крайней мере было чистой правдой, тут я нисколько не сомневался.
— Они всех угнетают, — сказал я. — Тем не менее заполнить их все-таки необходимо.
— У меня голова совсем другим занята, Брейди. — С минуту он промолчал, потом добавил: — Я заполню эти чертовы бумаги, обещаю.
— Так у вас и выбора-то нет, — сказал я.
Он кивнул:
— Знаете, поначалу я был здорово расстроен тем, что Клодия потребовала развода. А теперь уже нет. С тех пор как я вернулся, и она, и дети ничего, кроме неприятностей, от меня не получали, а все хлопоты, которые свалились на меня… ну, после того, как я съехал из дома? Они оказались к лучшему. То есть я наконец почувствовал себя лучше. — Он взглянул мне в лицо: — Можно мне спросить вас кое о чем?
— Разумеется. Конечно.
— Я подумываю о том, чтобы уложить вещички и смыться.
— То есть? — нахмурился я.
— Убраться отсюда к чертям подальше. Начать все заново где-нибудь далеко отсюда. Ну, скажем, на Таити, или на Бали, или в Дубае — что-то в этом роде.
— И вы спрашиваете, какого я на этот счет мнения?
Гас усмехнулся:
— Конечно нет. Вряд ли кто-нибудь назовет эту идею хорошей. А отрицательных отзывов на ее счет мне слышать не хочется.
— Тогда зачем вы мне о ней рассказали? — спросил я.
Он пожал плечами:
— Вы же мой адвокат. И могли бы помочь мне. Ну, то есть, если бы я вас попросил, вы бы мне помогли, верно?
— А вы просите?
— Нет. Забудьте об этом. — Он посмотрел на часы: — Ладно, мне пора на работу.
Вернувшись в тот вечер домой, я обнаружил на полу под дверью среди счетов и предложений приобрести кредитную карточку почтовый конверт с написанным от руки адресом. Я уж и не помнил, когда кто-нибудь в последний раз присылал мне письмо.
Адрес был написан зелеными чернилами, а четкие изгибы почерка Эви Баньон я узнал сразу. «Так-так, — подумал я, — письмо. Ничего хорошего ждать не приходится».
Я достал из холодильника бутылку пива, вышел в садик, опустился в деревянное кресло и вскрыл конверт. Письмо было написано на линованной белой бумаге.
Дорогой Брейди!
В Сосалито сейчас уже за полночь, туман. Я решила, что, если я позвоню тебе по телефону, ты уже будешь дома и ответишь на звонок. А мне не хочется разговаривать. Хочется только, чтобы ты выслушал меня.
Папа спит. Дела его не очень хороши. Мы просто живем одним днем.
Вчера я договорилась о том, что буду задерживаться в больнице подольше. По правде сказать, я не уверена, что мне хочется возвращаться к моей прежней работе.
Я думаю просто остаться здесь — после того, как уйдет папа. Мне кажется, что я утратила связь со всем прочим миром. Так уж вышло. Прости.
Я почти не помню тебя, Брейди Койн. Прости меня и за это. Но такова правда. Я помню, что любила тебя. Может быть, люблю и сейчас. Не знаю.
Надеюсь, ты ведешь себя так, как я просила. Ведешь? Не отказываешь себе в удовольствиях? Мне тревожно за тебя. Я знаю, ты этим словам не поверишь. Может, я и сама им не верю. Но, когда я проснулась сегодня утром и еще лежала в постели, мне явилось видение. Не сон, нет. Сна уже не было совсем, однако в мозгу у меня вдруг сама собой возникла картина. Я увидела тебя и какую-то женщину. Я ее не узнала, но она была красива, а по тому, как она смотрела на тебя, я поняла: она тебя любит. И еще я поняла, что вы счастливы вместе. Я увидела, как вы улыбаетесь друг другу, и тоже почувствовала себя счастливой. И что-то словно отпустило меня. Я поняла, что свободна.
Вот поэтому я тебе и пишу. Это видение преследовало меня весь нынешний день. И я знаю, оно правдиво. Поэтому для меня и важно, чтобы ты выслушал то, что я должна тебе сказать.
Так вот: я хочу, чтобы ты забыл обо мне, если ты уже не сделал этого. Наши жизни пошли разными путями.
Вот и все.
Стало быть, прощай, Брейди Койн. И пожалуйста, будь свободным и счастливым.
Не забудь обнять от меня Генри.
Целую тебя, Эви
Я сложил письмо, вернул его в конверт. Так значит, ей явилось видение. Эви Баньон, которую я знал, была твердокаменной рационалисткой. Наверное, жизнь на калифорнийской яхте — и курение травки в больших количествах — смогли изменить ее.
Я взглянул на почтовый штемпель. Письмо было отправлено в прошлую пятницу, значит, написала она его в четверг ночью. Еще до того, как Алекс вошла в мой кабинет.
По какой-то причине я принял мысль о том, что Алекс и была той женщиной, которую увидела Эви. А это означало, что на определенном уровне сознания я согласился и с тем, что ей действительно явилось видение.
Эви не вернется. Она порвала со мной.
Читая письмо, я слышал ее голос. Эви писала так же, как говорила. Но, когда я попытался мысленно представить ее, лицо оказалось размытым. Эви Баньон уже не присутствовала в моей жизни — она отсутствовала. Я знал, что в моей душе было место, в котором она жила. Теперь это место опустело.
Рядом с креслом лежал Генри. Я наклонился, погладил его по спине, сказал:
— Тебе привет от Эви.
Он поднял на меня умные собачьи глаза.
— Ну что? Похоже, нас осталось только двое, — сказал я. — Как ты насчет ужина?