Когда я в субботу вечером вернулся домой, Алекс сидела за стоявшим на кухонном столе ноутбуком, а услышав мое «здравствуй», подняла вверх, не отрывая глаз от экрана, указательный палец, после чего продолжила что-то печатать.
Генри, увидев меня, страшно обрадовался. Я достал из холодильника бутылку пива, вышел с ним за дом. Там я уселся в деревянное кресло, откинулся на спинку и закрыл глаза. Предыдущую ночь я почти не спал. Диван в моем кабинете был все-таки узковат, тело Алекс теплым и гибким. В конце концов она повернулась ко мне спиной, и я прижался к ней, что — после нескольких лет, в течение которых я спал только с Эви, и нескольких месяцев, когда я не спал ни с кем, — оказалось позой достаточно интересной и увлекательной для того, чтобы не давать мне заснуть большую часть ночи.
Должно быть, я задремал, потому что следующим, что проникло в мое сознание, был поцелуй в ухо, которым наградила меня Алекс. Я обернулся, обхватил ее рукой за шею и прижал губы Алекс к моим губам.
— Мм, — спустя минуту вымолвила она. — Хорошо.
И села в кресло, стоявшее рядом.
— Прости, что не остановилась, когда ты пришел. У меня возникла совершенно новая сюжетная нить, нужно было записать ее, пока она не вылетела из головы. — Алекс подняла с пола мою бутылку с пивом, отпила из нее. — Ну, что тебе удалось выяснить сегодня?
Я покачал головой:
— Никаких доказательств того, что Гас не покончил с собой.
— Это только пока. С кем ты встречался?
— Мы договорились, что я все буду делать по-своему. И я сказал тебе, что не хочу каждый день подвергаться твоим допросам.
Алекс прищурилась.
— Ты только одолжений мне не делай, Брейди Койн. Я могу просто нанять частного детектива.
— Я сказал лишь одно: мне не хочется пересказывать тебе каждый свой разговор. Я побеседовал сегодня далеко не с одним человеком. Исходя из того, что мне сейчас известно, я склоняюсь к выводу, что полиция права, однако спешить с выводами не собираюсь. Я еще не закончил. С Клодией, например, я так и не побеседовал. Ты бы позвонила ей, договорилась, чтобы она приняла меня завтра.
— Глупо, — сказала Алекс. — Я просто обманывала себя. Кому могла понадобиться смерть Гасси?
— Именно это я и пытаюсь выяснить, — сказал я.
— Жаль, что ты не знал его… раньше, — сказала она.
Я сжал ее руку:
— Мне тоже жаль.
— Прости. Я постараюсь не пилить тебя больше. — Она допила остававшееся в бутылке пиво. — Скажи, ты не будешь против, если я сниму квартиру здесь, в Саут-Энде?
— Нет, конечно, — ответил я. — С какой стати?
— Действие моего романа частично разворачивается в Бостоне и как раз в этом районе, — сказала она. — Да и к племянницам я буду поближе. Им ведь трудно придется. Я нашла сегодня в Интернете пару симпатичных квартир.
— Весьма разумно, — сказал я. — А как же твой дом в Гаррисоне?
— Дом я могу сдать в аренду. Я, собственно, говорю о…
— Я понимаю, о чем ты говоришь, — сказал я.
Я поджарил на ужин пару говяжьих бифштексов, овощи и картошку. Алекс нарезала салат, и мы поели, сидя в садике за складным столом.
Небо было звездным, нам пришлось надеть свитера, чтобы не продрогнуть на прохладном ветерке. Стоял замечательный вечер позднего октября.
Сложив грязные тарелки в посудомоечную машину, мы снова вышли на улицу, теперь уже с кофе, и я сказал:
— Насчет этой квартиры…
— Не думай о ней, — тряхнула головой Алекс.
— Я всего лишь хотел сказать, что ты не должна решать что-либо, исходя из каких-то там моих интересов. Я не хочу, чтобы ты принимала их во внимание.
— Разумеется, не хочешь. И никогда не хотел. — Она хмыкнула. — Думаешь, я не поняла это уже давным-давно? Ладно, пойду позвоню Клодии.
Алекс ушла в дом и минут через десять вернулась.
— Завтра в два часа, — сказала она. — Я на час увезу девочек. Так что вы сможете совещаться в условиях полной конфиденциальности.
— Клодия легко согласилась на встречу?
Алекс кивнула.
— Она хочет кое-что обсудить с тобой.
— Вот как? — удивился я. — И что же?
— Меня она в это не посвятила.
Мы помолчали немного, потом Алекс сказала:
— Я бы легла спать.
— Я тоже, — сказал я.
Не обсуждая вопроса о том, где нам лучше устроиться, мы в скором времени оказались в моем кабинете — я в трусах, Алекс в моей футболке.
Мы постояли с минуту, испытывая странную неловкость. Потом Алекс забралась на диван, сдвинулась к самой стене, до подбородка укрылась простыней и похлопала ладонью по оставшейся свободной половинке ложа.
Я лег рядом с Алекс, выключил свет.
Она повернулась на бок, лицом к стене. Я положил ладонь на ее голое бедро. Футболка доходила ей только до талии. Она взяла мою руку, обвила себя ею. Теперь я обнимал Алекс, уткнувшись лицом в ее волосы.
— Вот так бы я и заснула, — пробормотала она.
— Хорошо, — сказал я и поцеловал ее в шею. — Спокойной ночи.
Клодия Шоу оказалась высокой угловатой блондинкой тридцати с чем-то лет. Если бы ей удалось убрать из-под глаз мешки, никто не удивился бы, увидев ее портрет на обложке «Космополитен».
Джуно и Клеа, дочери Гаса и Клодии, поприветствовав меня церемонным книксеном, уехали с Алекс — предположительно для того, чтобы полюбоваться перелетными птицами в заповеднике Грейт-Медоуз, до которого было рукой подать от их дома.
У Клодии пеклось в духовке печенье, так что мы с ней устроились за кухонным столом.
— Алекс меня с ума сведет, — помолчав с минуту, сказала она. — Она никак не хочет поверить, что Гас покончил с собой.
— А вы сами в это верите? — спросил я.
Клодия ответила мне безрадостной улыбкой:
— Я верю в то, что он мертв — тут ничего уже не поделаешь, а нам, всем нам, нужно жить дальше. Я отчасти надеялась, что мне удастся убедить вас поговорить об этом с Алекс.
— Мы с ней об этом все время разговариваем, — сказал я. — Я думаю, изменить нынешнее положение можно, только выяснив правду.
— Полиция уверена, что установила ее, — сказала Клодия. — А вы нет, мистер Койн?
— Брейди, — поправил ее я. — Пожалуйста.
— Хорошо, Брейди. Так что вы об этом думаете?
— Алекс — мой давний, близкий друг, — ответил я. — Она попросила меня о помощи, я стараюсь помочь ей. Вот и все.
— Но вы ведь не знали Гаса?
— Я виделся с ним два раза незадолго до его смерти. Представлял его интересы в…
— Ну да, — перебила меня Клодия. — В нашем разводе. Выходит, вы совсем не знали его. Человек, с которым вы встречались, не был Гасом Шоу. Гас Шоу никогда не покончил бы с собой. Тут Алекс абсолютно права. Но этот… этот однорукий самозванец, вернувшийся из Ирака, — вот он был способен на все. С первой же минуты моего знакомства с Огастином Шоу я боялась за него. Это стало просто-напросто фактом нашей жизни, нашего брака. Он то и дело уезжал туда, где происходило нечто опасное. Побывал в Боснии и Афганистане, в Нью-Йорке и Новом Орлеане. Африка, Азия, Центральная Америка. Назовите любую страну. Терроризм, голод, цунами, ураган, гражданская война — Гасу Шоу необходимо было оказываться с фотоаппаратом в гуще всего этого. Он питался риском и адреналином. Они правили его жизнью. — Клодия покачала головой. — Иногда ему удавалось делать поразительные снимки, но я вечно сходила с ума от беспокойства.
Звякнул таймер, Клодия встала, вытянула из духовки противень с печеньем.
— Запах фантастический, — сказал я.
— Печенье с шоколадной крошкой, — сообщила она. — С детства его обожаю.
Она поставила в духовку новый противень, вернулась к столу и села напротив меня.
— Когда немного остынет, я вас угощу. Ну так вот, я хочу, чтобы вы знали: к мысли о смерти Гаса я привыкла давно. С ней и жила. Вопрос состоял уже не в том, погибнет он или не погибнет. А в том — где и когда. И когда он отправился в Ирак, я подумала: теперь уж наверняка. Но он вернулся — и совершенно чужим человеком. Словно бы уже и погибшим. Он не разговаривал со мной, игнорировал девочек, перестал работать. В нем не осталось любви, Брейди.
В глазах у Клодии блестели слезы.
— Я всегда любила его, — сказала она. — Но меня приводила в ужас мысль о том, что однажды утром мы проснемся и обнаружим покончившего с собой папочку. Я не хотела, чтобы Джуно и Клеа пережили такое. Потому и попросила его уйти от нас.
— А та история с пистолетом? — спросил я.
— О да, конечно. История с пистолетом. Она стала последней каплей. Пистолет в моем доме. Пистолет, которым размахивают на глазах у моих маленьких дочерей. — Клодия покачала головой.
— Гас состоял в группе поддержки, — сказал я. — Получается, что она ему не помогла?
— Много ли от нее было пользы, если Гас в конечном счете покончил с собой? — Клодия провела по глазам тыльной стороной ладони. — Не знаю. Может быть, без этой группы было бы еще хуже.
— Он что-нибудь о ней рассказывал?
— Гас вообще ни о чем не рассказывал. Через несколько дней после его смерти мне позвонил один из членов группы, спросил, не нуждаюсь ли я в помощи. Хороший человек. Я сказала, что не нуждаюсь.
— Вы с ним знакомы?
Клодия отрицательно покачала головой:
— Его зовут Филипп Трапело. У меня создалось впечатление, что он возглавляет эту группу.
«Может быть, именно этот Трапело и подыскал работу для Гаса, и с Хербом Кройденом насчет квартиры договорился?» — подумал я.
— Мне бы хотелось поговорить с ним, — сказал я Клодии.
— Я не уверена, что он согласится, — ответила она. — Впрочем, он дал мне номер своего телефона. Сейчас найду.
Она встала, отошла к холодильнику, на дверце которого висели прикрепленные магнитиками фотографии и какие-то записи, и вернулась к столу с листком бумаги. На листке стояло имя Трапело и номер телефона.
Я записал их на обороте одной из своих визитных карточек.
— Меня кое-что беспокоит, — сказала Клодия.
— Могу я чем-то помочь?
— Возможно. Я просто не знаю, к кому мне следует обратиться по этому поводу. К адвокату, наверное. — Она коротко улыбнулась. — Адвокат-то у меня есть, но я думаю, что специалист по разводам мне больше не понадобится. А насколько мне известно, Лили ничем, кроме разводов, не занимается. — Она приподняла брови. — Алекс говорила, что вы…
— Я занимаюсь всем, что требуется моим клиентам. Если не могу сделать чего-то сам, нахожу хорошего адвоката, который может.
— А я могла бы стать вашей клиенткой?
— Если бы Гас был жив, не могли бы, — ответил я. — А теперь — разумеется.
Она кивнула.
— Дело вот в чем. Пока Гас был в Ираке, он каждый месяц присылал мне по электронной почте подборку фотографий. Он самым решительным образом потребовал, чтобы я в них не заглядывала. Попросил меня переписывать их на CD, складывать эти CD в шкафчик, который стоял в его кабинете, стирать снимки из памяти компьютера и никому не говорить о них ни слова.
— Скажите, а когда он отправлялся в другие места, договоренность у вас была такая же? — спросил я.
Клодия покачала головой:
— Снимки он мне по почте присылал, и на CD я их тоже переписывала, но лишь для того, чтобы иметь дубликат. И я совершенно уверена, что в итоге фотографии, которые он делал в Ираке и присылал мне, сохранились только в одном экземпляре. Думаю, они были своего рода взрывным материалом.
— И что случилось с этими CD? — поинтересовался я.
— После возвращения домой он ни словом о них не упомянул, — ответила Клодия. — Потеряв руку, он, похоже, потерял и всякий интерес к фотографии. Собственно, он потерял интерес ко всему. Однако через несколько дней после его самоубийства мне позвонила женщина по имени Анна Лэнгли. Она была агентом Гаса. Договаривалась с издателями о публикациях его фотографий.
— И чего она хотела?
— Коротко говоря, она хотела получить эти снимки. Я сказала ей, что у меня их нет. Она страшно расстроилась. Сказала, что у нее все на мази и что фотографии принесут нам хорошие деньги, а Гасу и его наследию большую славу. Напомнила мне, что у нее с Гасом имелось юридически оформленное соглашение, и практически обвинила меня в… не знаю. В том, что я от нее что-то утаиваю.
— А вы? — спросил я.
— Ничего такого я делать не стала бы.
— Так как же насчет этих фотографий? Они у вас?
Клодия покачала головой.
— После звонка мисс Лэнгли я принялась искать их. Там, куда я их складывала, фотографий не оказалось. Я обшарила весь дом и поняла, что здесь их нет. И куда они подевались, я не знаю.
— Скорее всего, Гас забрал их с собой, — сказал я. — Чтобы им ничто не угрожало.
— Чтобы ничто не угрожало нам, — возразила она. — Гас стал законченным параноиком.
— Если хотите, я с удовольствием побеседую с Анной Лэнгли, — предложил я.
Снова звякнул таймер, извещая о готовности второй порции печенья. Клодия достала его из духовки. И минуту спустя возвратилась к столу, неся блюдо с горкой печенья из первой партии.
Я взял одно, раскусил. Печенье было еще теплым, шоколадная крошка на нем наполовину растаяла.
— О Боже, — прошептал я.
— Что, вкусно? — улыбнулась она.
— Вы лучше уберите это блюдо подальше от меня.
— Если вам удастся поговорить с мисс Лэнгли, — сказала Клодия, — прошу вас, извинитесь перед ней от моего имени за то, что я была с ней груба. Насколько мне известно, Гасу она всегда нравилась, он доверял ей. Скажите, что я буду только рада, если она станет и дальше заниматься его делами.
Клодия замялась, потом прибавила:
— И что вы будете присматривать за соблюдением моих законных прав. Хорошо?
— Договорились, — ответил я.
Она улыбнулась:
— Знаете, у меня словно гора с плеч свалилась. Теперь я понимаю, что нашла в вас Алекс.
— Значит, нас уже трое, — сказал я.
В понедельник я все утро просовещался с клиентами, потом у меня состоялся ланч с одним адвокатом, так что возможность позвонить Филиппу Трапело представилась мне только в два часа дня.
Услышав его записанный телефоном голос, предложивший мне оставить сообщение, я назвался адвокатом Гаса и Клодии Шоу и сказал, что мне необходимо поговорить с ним по неотложному делу. Продиктовал номер своего телефона и попросил перезвонить мне как можно скорее.
Номер Анны Лэнгли, который дала мне Клодия, имел код бостонской зоны, 617, и тоже позволил мне пообщаться лишь с голосовой почтой. Я сказал, что являюсь адвокатом супруги Огастина Шоу и хочу обсудить кое-какие вопросы, связанные с его фотографиями.
Примерно час спустя, когда я возился с документами, в дверь моего кабинета постучали, и вошла Джули. Войдя в кабинет, она плотно затворила дверь за собой.
— Пришли мистер и миссис Эппинг. Я сказала им, что ты занят. Они ответили, что готовы ждать, когда ты освободишься, ждать сколько придется. По-моему, они кипят от злости.
— Я понимаю, что впускать ко мне тех, кто приходит без предварительной записи, это для тебя нож острый, — сказал я. — И все же давай не будем заставлять Эппингов ждать. Веди их сюда.
— Ладно, — сказала Джули и вышла.
Через минуту она вернулась, ведя за собой Эппингов.
Я встал, обошел вокруг стола, пожал Дугу и Мэри руки.
— Присядем, — указал я на предназначенный для посетителей диван.
— Я не хочу сидеть, — заявил Дуг.
Мэри тем не менее села, потянула его за рукав, и Дуг уселся рядом с ней.
Я опустился в кресло.
— По-моему, вы чем-то сильно взволнованы, — сказал я.
— Это он взволнован, — ответила Мэри. — Вот уже неделю, Брейди, с той самой минуты, как я пересказала ему наш с вами разговор. Насчет роспуска корпорации. Я-то не взволнована, я спокойна.
— Мне необходима уверенность в том, что я понял все правильно, — заявил Дуг. — Вы сказали, что мы не сможем прижать этого сукина сына. И Делани сойдет с рук то, что он сотворил с нашими вещами?
— Это, конечно, неправильно, но таков закон, — ответил я. — Закон ведь рассчитан не на все случаи жизни, Дуг.
Он вдруг улыбнулся:
— Это точно. Мне просто хотелось услышать, как вы это скажете.
— Да? Что именно?
— Вы сказали, что закон рассчитан не на все случаи жизни, — ответил он. — Сказали, что иногда людям приходится брать дело в свои руки.
— Это не совсем то, что я сказал. Вы что-то задумали?
— Вообще-то я предпочел бы воспользоваться пистолетом сорок пятого калибра — и воспользоваться с близкого расстояния, — сообщил Дуг. — Но мы с Мэри решили начать пикетировать мерзкого ублюдка. Расхаживать взад-вперед по улице перед его офисом, пока мистер Делани не признает, что попортил наше имущество, и не выпишет нам чек.
— Мэри? — спросил я. — Вы тоже собираетесь участвовать в этом?
— Еще как, — ответила она. — Собственно говоря, это моя идея. Нам только не хочется, чтобы нас арестовали. По крайней мере мне не хочется. Дугу, по-моему, уже все равно.
— И поэтому нам необходима уверенность в том, что мы не нарушим никаких законов, — сказал Дуг. — Уж попадать под арест, так за что-нибудь стоящее. За убийство, к примеру. Потому мы к вам и пришли. Мы хотим проделать все по закону.
Я откинулся на спинку кресла, улыбнулся.
— Это ваше священное право, и прибегнуть к нему — дело куда более умное, чем совершить убийство. Вы воспользуетесь свободой слова. Не вторгайтесь в пределы частной собственности. Не препятствуйте движению транспорта и пешеходов. Можете раздавать листовки, можете разговаривать с каждым, кто пожелает вас выслушать. Главное — ни к кому не приставать. Плакаты у вас будут?
— Разумеется, — ответил Дуг.
— На них не должно значиться имя Делани, — сказал я. — Это могут истолковать как оскорбление личности. Не используйте ругательных, да и просто грубых слов. Позаботьтесь о том, чтобы каждое слово было правдивым. Вот практически и все. И постарайтесь держать меня в курсе всех новостей.
Дуг и Мэри улыбались и кивали.
Я встал, они тоже. Мы вышли в приемную, Дуг пожал мне руку. Мэри же настояла на том, чтобы обнять меня.
— Ведите себя прилично, ребятки, — сказал я. — Оденьтесь потеплее — и насчет правильной обуви не забудьте.
Эппинги ушли, Джули вопросительно приподняла брови:
— Что?
— Они надумали пикетировать компанию перевозчиков.
Джули улыбнулась:
— Ну чисто школьники старших классов. — Она пошарила по столу и отыскала желтый клейкий листок. — Пока ты совещался с ними, тебе позвонили. Мистер Трапело, он сказал, что перезванивает по твоей просьбе.
Я возвратился в кабинет, набрал номер Филиппа Трапело. И после двух гудков услышал низкий мужской голос, произнесший:
— Трапело.
— Брейди Койн, — сказал я.
— Откуда у вас мой номер?
— Получил от Клодии Шоу, — сказал я. — Я хочу поговорить с вами о Гасе.
— Мы разговариваем только с теми, кто состоит в нашей группе, — сказал он.
— Я понимаю. Однако вы же знали Гаса лично. А я всего лишь помогаю его родным достичь какой-то ясности.
— Гас покончил с собой. Он предал нас, — сказал Трапело.
— И это понимаю, — согласился я. — Но мне все же хотелось бы угостить вас выпивкой, поговорить. Вне всякого протокола, и вы можете сказать мне лишь то, что сочтете нужным. Вы же понимаете, жене и сестре Гаса очень трудно смириться со случившимся. Да и мне тоже.
— Вы думаете, что это не было самоубийством?
— Полиция утверждает, что было, — ответил я. — А у меня еще остаются небольшие сомнения. Таково проклятие моей профессии.
Долгую минуту он молчал, потом произнес:
— Ладно, только не ждите, что я буду пересказывать вам что-либо из происходившего на наших собраниях. Гас был хорошим парнем. Да и родных его жалко. Вы сейчас в Бостоне?
— Да, — ответил я, — но могу встретиться с вами, где пожелаете.
— Дом ветеранов войны в Берлингтоне знаете?
— Нет.
— Это на Миддлсекском шоссе, проедете немного на запад от торгового центра и сразу его увидите. Как насчет восьми?
Я посмотрел на часы. Четыре с минутами.
— Буду, — сказал я. — Как я вас узнаю?
— Просто спросите Сержанта, — ответил Филипп Трапело.
Пока Генри шумно уплетал, сунув морду в миску, свой обед, я уложил поджаренное яйцо между двумя овсяными хлебцами и поставил тарелку с этим сэндвичем на кухонный стол.
Когда я доел его, было уже почти четверть восьмого. Я достал из шкафа куртку. Генри сидел передо мной, не спуская с меня глаз, говоривших: «Вот сейчас ты уедешь и никогда уже не вернешься».
— Тебе хочется прокатиться на машине? — спросил я у него.
«Прокатиться на машине» — это одна из фраз, входящих в состав обширного словаря моего пса.
Генри любил кататься. Уши его встали торчком, он склонил, глядя на меня, голову набок, а когда я кивнул, подбежал к двери, уткнулся носом в щель и заскулил.
В восемь с несколькими минутами я въехал на парковку Дома ветеранов войны. Это было невысокое одноэтажное здание. Я на дюйм опустил стекла в окнах машины, чтобы Генри было чем дышать, и сказал ему, что меня не будет больше часа.
Главный зал Дома ветеранов представлял собой просторное помещение с обшитыми сосной стенами, в левой его части располагался бар, несколько столиков с креслами, в правой — два бильярдных стола. За столиками, на которых стояли пивные бутылки и пепельницы, сидели, глядя на большой плоский экран телевизора, пожилые мужчины — десяток с чем-то. Четверо мужчин помоложе играли на бильярде.
— Мне нужно увидеть Сержанта, — сказал я одному из сидевших за столиком, совершенно лысому.
— Он вышел, — ответил тот. — Через минуту вернется. Пива хочешь?
— Конечно, — ответил я. — Спасибо.
Он встал, зашел за стойку бара и, вернувшись назад с бутылкой «Будвайзера», протянул ее мне.
— Меня зовут Тони, — сообщил он.
— Брейди, — сказал я. — Брейди Койн.
Тони присел за пустой столик, отодвинул от него ногой кресло:
— В ногах правды нет, Брейди.
Я сел.
— Эй, — крикнул Тони одному из бильярдистов, — позовите кто-нибудь Сержанта. Скажите, что к нему гость пришел.
После чего он ткнул пальцем в экран телевизора:
— «Ночной футбол по понедельникам». Я поставил на «Дельфинов», на то, что они продуют с разницей в три мяча, и выиграл пятьдесят баксов.
Я покачал головой:
— Я, если делаю ставки в какой-нибудь игре, неизменно проигрываю.
— Ну, я вообще-то люблю неудачников, — сказал Тони, — но эти «Дельфины»…
Он оборвал сам себя на полуслове, глянул мне за спину и сказал:
— Привет, Сержант.
Я обернулся.
Сержант — Филипп Трапело, решил я, — имел коротко стриженные седые волосы, кустистые брови с проседью и живые карие глаза. Лицо у него было смуглое, морщинистое.
— Вы Койн? — Росту в нем было от силы пять футов и восемь-девять дюймов, но голос его бухал, как большой барабан.
Я встал и протянул ему руку:
— Брейди Койн.
— Фил Трапело. — Ладонь у него оказалась на удивление крупной и сильной. — Вижу, вы уже разжились пивом.
— Это меня Тони угостил, — ответил я.
Он кивком поблагодарил Тони и сказал:
— Давайте поговорим с глазу на глаз.
Трапело повернулся и направился к двери в дальнем конце зала. Я заметил, что он слегка прихрамывает на правую ногу. Мы вошли в комнату размером с гостиную. В центре ее кружком стояли складные металлические стулья, штук пятнадцать или шестнадцать, в углу — деревянный стол с электрическим кофейником и двумя стопками пластиковых стаканчиков.
Трапело сел на один из стульев. Я на другой.
— Вот здесь и проходят наши собрания, — сказал он. — По вторникам, в семь тридцать.
— Собрания группы, в которой состоял Гас?
Он кивнул.
— Моей группы. Это я ее организовал. В пору «Бури в пустыне». Оттуда многие возвращались с искалеченной психикой. А профессиональной помощи им здесь не оказывали. Группа открыта для всех, кто нуждается в поддержке. Тот, с кем происходит что-нибудь неладное, рассказывает об этом, остальные обсуждают услышанное, и он понимает, что не одинок, может быть, даже советы какие-то получает. По большей части группа состоит из мужчин, но иногда в ней появляются и женщины. По преимуществу ветераны. Хотя и родственники погибших тоже — мужья, жены, родители. И парни вроде Гаса Шоу, побывавшие на войне по каким-то своим причинам. Мы делимся пережитым, стараемся, чтобы каждый понял: существуют люди, которым он может довериться, может рассказать что угодно и рассказанное им за стены этой комнаты не выйдет.
— А вы сами? — спросил я.
— Я? Я побывал во Вьетнаме. Провел там два срока. Дослужился до сержанта войск технического обеспечения.
— Там вы это и получили? — похлопал я себя по ноге.
— Мина-ловушка. Колено вдребезги, ну и так далее. Впрочем, мне повезло — в сравнении с другими. Телесные раны заживают. Но я все еще вижу дурные сны, да и пот меня по ночам прошибает. Я вернулся домой с пристрастием к амфетаминам. И очень долгое время приходил в себя. — Он коротко улыбнулся. — Правда, не могу сказать, что пришел окончательно. Однако группа мне помогает.
— Должно быть, многие ее члены столкнулись с тяжелыми эмоциональными переживаниями.
Трапело кивнул:
— Ну, естественно. Депрессия, паранойя, пристрастие к наркотикам и спиртному, разводы. Очень много злости. Постоянно заходит речь о самоубийстве. Ребятам не удается задержаться ни на какой работе. Они разочарованы в нашей Администрации по делам ветеранов, в армии, в политиках. Да и вообще в штатских. Мы стараемся добиться того, чтобы они почаще говорили об этом. У нас правило: ни от кого не отмахиваться. Если ты говоришь о чем-то, значит, это важно.
— Когда я упомянул по телефону Гаса, вы сказали, что он вас предал. Что это значит? — спросил я.
— Ну посудите сами, — сказал он. — Эти ребята, большинство их, ходят по самому краю. Что, по-вашему, они почувствовали, услышав, что Гас вышиб себе мозги?
— А вас это удивило?
— Гас Шоу не был солдатом, — ответил Трапело. — Его не готовили к тому, что он там испытал. А когда он вернулся домой, жена прогнала его. Он больше не мог работать с камерой. Но я действительно считал, что у Гаса есть шансы. Мне казалось, что он идет на поправку.
— Он когда-нибудь заговаривал о самоубийстве?
— Напрямую — нет. Я, во всяком случае, таких разговоров не помню.
— Как вы думаете, возможно ли, что это не его рук дело?
Трапело нахмурился:
— Вы говорите о том, что его кто-то убил?
— Если самоубийства не было… — пожал я плечами.
— Если вы подозреваете кого-то из членов группы, то, уверяю вас, вы не там ищете.
— Это люди с неустойчивой психикой, — сказал я, — бывшие военные, обученные применению насилия…
— Все, что происходит в этих стенах, — перебил меня он, — в них и остается.
— Я слышал это уже не раз, — ответил я. — И все же думаю, что ожидать такого можно даже от самых уравновешенных, сумевших примириться со случившимся людей.
Трапело прищурился, глядя на меня.
— Если вы пришли сюда, чтобы обвинить кого-то или что-то, так говорите прямо.
— Я просто пытаюсь понять, что произошло.
— А что говорит полиция? — спросил он.
— Полиция называет случившееся самоубийством.
Фил Трапело покачал головой:
— Вам придется смириться с этим. Гас Шоу стал еще одной жертвой проклятой войны.
— Я вот думал, не упоминал ли он какого-нибудь своего врага, человека, с которым у него возникли проблемы.
— Враги есть у каждого, — ответил Трапело. — Но это не означает, что каждого непременно убивают.
— Да, но у каждого, кто был убит, хотя бы один враг да имелся, — возразил я.
— Разумеется, — улыбнулся он. — Это вы верно подметили. Не знаю. Вот, скажем, жена Гаса. Он считал, что у нее был любовник. Потом эти его фотографии. Говоря о них, он всегда приходил в сильное возбуждение. Однако ни одного врага Гаса, который мог бы убить его, я не знаю. Если не считать самого Гаса.
— А что он рассказывал о фотографиях?
— Гас вообще мало что рассказывал. Но к фотографиям, которые он оттуда привез, отношение у него было, пожалуй, параноидальное. Он был противником войны. И противником правительства. Как и большинство наших ребят. Что именно он там наснимал, Гас никогда не говорил, но он явно считал, что правительство и армия не захотят, чтобы мир увидел его снимки. — Трапело умолк. — Постойте. Вы думаете, что фотографии…
— Вы не помните, упоминал он в связи с ними каких-нибудь людей или еще что-либо?
С минуту Трапело молчал, нахмурясь, потом медленно покачал головой:
— Простите. Если он что-нибудь такое и говорил, я этого не помню.
— Фил, — сказал я, — а вне группы вы с Гасом когда-нибудь встречались?
— Нет, — ответил он. — Все, что мне известно о Гасе, я узнавал здесь, по вторникам. На прошлой неделе я позвонил его жене, просто чтобы выразить ей сочувствие. И это все.
— То есть вы не назвали бы себя и его друзьями?
— Пожалуй, нет, — пожал он плечами. — Я многое знал о нем, но только об одной его стороне. А о прочих — можно, наверное, сказать, что о них я не знал ничего.
— А другие члены вашей группы? — спросил я.
— Вы о том, дружил ли Гас с кем-нибудь из них? Этого я не знаю.
— У вас ведь завтра состоится очередное собрание, верно?
— Верно. Завтра вторник.
— Вы не могли бы сказать вашим ребятам, что мне нужно поговорить с теми, кто знал Гаса вне группы? Скажите им, что я просто пытаюсь помочь его родным справиться со случившимся. И объясните, что любой разговор с адвокатом абсолютно конфиденциален, а они вправе говорить мне только то, что считают нужным.
Он кивнул:
— Ладно, не вижу причин отказывать вам в этом.
Я отдал ему все свои визитки, какие лежали у меня в бумажнике.
— Раздайте их тем, кто захочет поговорить со мной, и скажите, что мне можно звонить в любое время.
Трапело, прищурившись, вгляделся в карточки, потом поднял взгляд на меня:
— Вы понимаете, что у многих из этих ребят полная каша в голове?
Я кивнул.
— И они могут наговорить вам кучу небылиц.
— И это понимаю.
Трапело пожал плечами.
— Ладно, я скажу им завтра о вас. — Он взглянул на часы, встал. — Мне нужно идти.
Я последовал за Трапело в главный зал, там мы пожали друг другу руки, и я направился к своей машине.