И вот уже близок финал…

 

Семейные распри накануне восьмидесятилетия

Очередная баталия между дочерьми Синатры и его женой произошла в середине декабря 1995 года. Спровоцировала ее Барбара, приняв в день рождения Фрэнка приглашение на ужин от Джорджа Шлэттера. Двенадцатого декабря Фрэнк и Барбара отправились домой к Шлэттеру. Присутствовали также Кирк Дуглас и Грегори Пек с женами. Фрэнк еще раньше сказал Барбаре, что не хочет помпезного дня рождения. Поэтому Шлэттер и его жена Джолин не стали собирать много народу.

Проблема заключалась в том, что дети Фрэнка, а также его первая жена оказались исключены из празднования такой серьезной даты, как восьмидесятилетний юбилей. Они-то планировали устроить тихий семейный ужин либо у Фрэнка, либо у Нэнси, либо в ресторане. Только для своих: Фрэнк-младший, Тина, Нэнси-младшая с двумя дочками. Тина вспоминала: она договорилась об этом с Барбарой еще в июле, за полгода до юбилея; не обсудили только место встречи. И вдруг Барбара принимает приглашение Шлэттеров! Неслыханно!

Вероятно, Барбара обиделась на падчериц за то, что они не стали уламывать отца принять участие в злополучном телешоу, и придумала такую изощренную месть. Но дело еще и в другом: к тому моменту усилились разногласия Синатр относительно релизов некоторых песен Фрэнка.

Нэнси-младшая и Тина ранее приняли решение переиздать записи отцовских песен на студиях «Коламбия», «Кэпитол» и «Реприза». Иногда сестры Синатра соглашались, пусть и неохотно, на переиздания, хоть были категорически против релиза альтернативных записей. В том же 1995 году «Кэпитол» выпустила альбом «Живой концерт» (Live in Concert) – коллекцию лучших песен Фрэнка, таких как «По-моему» и «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Альбом разошелся тиражом триста тысяч. Дети Синатры имели по условиям завещания все права на оригинальные записи; Фрэнк обещал не перезаписывать свои песни. Теперь Фрэнк сам допустил выход в свет версий, записанных с помощью разных технических новинок, чем обидел своих детей, лишив их доходов от этого альбома. Мало того он посвятил альбом «любви всей своей жизни» – то есть Барбаре! Сестры Синатра (а возможно, и их брат, хотя свидетельств этого не существует) взялись советоваться с поверенным, Робертом Финкельстайном: не возбудить ли иск против «Кэпитол», а заодно и против Фрэнка?

– Мы защищали свои интересы, как всегда, но не только. Мы защищали оригинальность записей отца, – признавалась Тина. – Да, мы поставили папу в известность об этом. В конце концов, он артист и должен помнить о своих обязательствах, тем более когда они нотариально заверены.

Впрочем, маловероятно, что дети Синатры решили судиться с родным отцом. Есть мнение, будто их недовольство было направлено на Барбару, ведь от перезаписей деньги полагались уже ей. Однако сам факт, что Нэнси и Тина «поставили папу в известность», говорит о многом.

В планы непосредственно на двенадцатое декабря Тину посвятила секретарша отца, Дороти Улеманн. По словам Дороти, Барбара сказала: раз Тина и Нэнси молчат, она, Барбара, принимает приглашение на ужин от Шлэттеров.

– А вы приезжайте к ним назавтра – тринадцатого числа, – бодро закончила Дороти, явно желая поскорее отделаться от дочери своего босса.

У Тины информация в голове не укладывалась. Во-первых, они же договорились с Барбарой; во-вторых, Джордж Шлэттер и его жена, Джолин, считаются друзьями Тины, Нэнси и Фрэнка-младшего. Как могли Шлэттеры позвать в гости Фрэнка – и не позвать его детей? Вероятно, их об этом очень настоятельно попросили. Зато вместо дочерей и сына юбиляра на ужине должны были присутствовать юрист Элиот Уайсмен и его жена Мария.

Без сомнения, Джордж Шлэттер и его жена, бывшая актриса, отлично знали, как перетасовываются люди в мире Фрэнка Синатры и как важно не попасть «на линию огня». Не зря же их дружба с Фрэнком насчитывала несколько десятилетий!

– Во-первых, ни в коем случае нельзя было принимать ничью сторону, – в 1999 году поделился стратегией выживания в мире Синатры Джордж Шлэттер. – Целые толпы народу не просто жаждали внимания Фрэнка – нет, каждый метил в ЛУЧШИЕ ДРУЗЬЯ, то бишь в фавориты. Иногда человек вылетал из окружения Синатры по нелепой случайности, иногда – совсем не случайно. Нередко происходили схватки между «друзьями», не утихала подковерная грызня, о которой сам Фрэнк порой даже не догадывался. А когда узнавал что-нибудь – бывало слишком поздно менять картину. Порой Фрэнк сам удалял от себя людей, тут уж спорить с ним никто не решался. Я лично избрал своим кредо безоговорочную преданность Фрэнку, не вмешивался в его отношения с другими. Не впутывался в интриги. И никогда не стал бы интриговать против семьи.

Растерянная Тина позвонила отцу и всё ему выложила. Она-де много лет терпит от Барбары, она столько раз пыталась наводить мосты – но с нее хватит. Чаша терпения переполнилась. Не пригласить на восьмидесятилетие ни ее, ни Нэнси, ни Фрэнки, ни маму – явный перебор.

– Это переходит все границы, папа, – сердито сказала Тина. – С меня довольно. Слышишь? Я не шучу.

Вероятно, семейная распря, длившаяся почти двадцать лет, вконец вымотала Тину. Сил для дальнейшей борьбы у нее не осталось.

– Как это вас не пригласили? – удивился Фрэнк. – В первый раз слышу!

Тина объяснила: у Барбары свои планы, приглашены разные люди – например, Элиот Уайсмен с женой, – но не родные дети Фрэнка. Фрэнк пообещал разобраться. Впрочем, по его голосу Тина поняла: усилия, если и будут предприняты, успехом не увенчаются. Она же сказала: с нее довольно. Отныне никаких телефонных звонков и тем более никаких визитов. Всё кончено.

Тина словно вернулась в детство, только теперь Барбара, а не Ава, отнимала у нее обожаемого отца. И Барбаре это удалось гораздо лучше, чем Аве. Барбара победила. Тина вынуждена отступить.

Вся в слезах, Тина повесила трубку. Впрочем, к горю примешивалось и своеобразное чувство облегчения. Если Тина чему-нибудь научилась у отца, так это беречь нервы (свои, разумеется). Ей надоели подачки отцовского внимания (виной которым был брак с Барбарой); Тина хотела полного «развода». С сестрой она говорила уверенным тоном – непоколебимая женщина, надумавшая сжечь все мосты.

Барбара же, отлично понимая, как больно ранит Фрэнка решение Тины, отнюдь не собиралась идти на уступки.

– Если честно, – говорила она близкой подруге, – у меня нет сил собачиться с Тиной. Только не сейчас! Тина, наверное, этого не понимает.

Подруга тоже не поняла, переспросила. Барбара принялась объяснять:

– Знаешь, каково быть опорой Фрэнку во всем? Это ужасно изматывает, доложу я тебе! Все силы забирает.

Далее Барбара продолжила: она устала, меньше всего она сейчас готова иметь дело с дочерьми Фрэнка, с их инфантильными обидами. У нее, у Барбары, есть дела поважнее. На первом месте – здоровье Фрэнка. Ему чуть ли не каждый день новое лекарство выписывают, он постоянно ездит по врачам, он расстроен, подавлен, Барбара за него боится. На Нэнси и Тину эмоций у нее не остается.

Конечно, можно возразить: забота о здоровье Фрэнка – не повод не звать его детей на такое важное событие, как восьмидесятилетие. Неужели Барбара и впрямь не понимала, какие последствия вызовет ее решение? Или не хотела понимать?

Со своей стороны, Фрэнк до странного быстро примирился с выбором младшей дочери. В конце концов, нечто подобное он уже «проходил». Почву для нынешнего бойкота подготовил бойкот давнишний, касавшийся, правда, только посещений дома, но не телефонных звонков. С тех пор, даже когда дочери сменили гнев на милость, Фрэнк уже не допускал их в свое сердце. И получается, правильно не допускал! В то же время чувства Тины были ему понятны. Тина хочет защитить себя – точно так же, как и он, Фрэнк!

Разумеется, фактическое отречение Тины спровоцировало ссору между Фрэнком и Барбарой. Барбара стояла на своем. Обсуждения ей надоели.

– Если твои дети хотели устроить нечто особенное – кто им мешал? Пусть бы устраивали, – заявила Барбара, по свидетельству одной из горничных. – Но они помалкивали, а почему? Потому что ничего не предпринимали! Вот я и сказала Джорджу с Джолин, что мы хотим поужинать в узком кругу. С детьми можешь отмечать день рождения тринадцатого числа. Да хоть весь следующий год! Не понимаю, в чем проблема!

– Если моих детей не будет на чертовом ужине, – шумел Фрэнк, – там не будет и меня. Старый я уже для этих распрей.

– Можно подумать, ты один старый! – запальчиво возразила Барбара. – Я тоже не девочка! Я тоже устала! (Барбаре исполнилось шестьдесят восемь.)

– Как можно праздновать день рождения без детей? – воскликнул Фрэнк.

– Мы не будем праздновать день рождения, – заметила Барбара. – Мы будем ужинать в тесном кругу. Хозяйка торжества – не я, а Джолин. Все вопросы по списку приглашенных – к ней. А ты пойдешь на ужин как миленький.

И Фрэнк действительно пошел на злополучный ужин.

 

«Прощай, папа»

Дин Мартин скончался рождественским утром 1995 года в возрасте семидесяти восьми лет. Причиной смерти назвали дыхательную недостаточность, спровоцированную эмфиземой легких.

Фрэнк, потерявший уже Аву, Сэмми Дэвиса, Джилли Риззо, Сэмми Кана, теперь, после смерти Дина, погрузился в глубокую депрессию.

– Я буду следующим, – говорил он друзьям в ресторане «Маттео» в Беверли-Хиллз. – Но мне не страшно. Чего бояться? Все, кого я знал и любил, уже ТАМ.

Хотя отношения с Дином испортились после неудавшегося турне, Фрэнк продолжал с ним видеться; в частности, седьмого июня 1995 года был на его дне рождения.

В том же 1995 году Фрэнк и Барбара продали за четыре миллиона девятьсот тысяч долларов особняк в Палм-Спрингз, которым Фрэнк владел с 1954 года. Решив вести «более скромную жизнь», супруги оставили себе дом в Беверли-Хиллз (четыре спальни, шесть ванных, стоимость пять миллионов двести тысяч) и «пляжный дом» в Малибу (стоимость шесть миллионов).

Фрэнку невыразимо трудно было продавать дом, где прошли почти пятьдесят лет его жизни. Однако здоровье требовало постоянного наблюдения врачей, которое невозможно обеспечить посреди пустыни, вдали от больниц. Нэнси, Тина и Фрэнк-младший также выступили за продажу дома, руководствуясь еще и тем соображением, что в Беверли-Хиллз отец будет к ним ближе. Фрэнку же расставание с домом далось крайне тяжело, в новом доме он долго не мог прийти в себя.

По решению Барбары продали с аукциона «Кристиз» и многие ценные вещи – Барбара считала, лучше выручить денег, чем пытаться набить реликвиями оставшиеся у них с Фрэнком два дома. В результате «Ягуар XJS», свадебный подарок Фрэнку, был куплен престарелым агентом по недвижимости за семьдесят девять с половиной тысяч и отправился в Делавэр; черный рояль Фрэнка марки «Бёзендорфер» спустили за пятьдесят одну тысячу семьсот пятьдесят долларов, почтовый ящик из стекла и бронзы – за тринадцать тысяч восемьсот долларов. Сине-белый гольф-кар, оснащенный стереосистемой, где на сиденье водителя имелась надпись «Мистер Голубые Глаза», а на пассажирском сиденье – «Леди Голубые Глаза», ушел за двадцать тысяч семьсот долларов. Статуэтка «короля вестерна» Джона Уэйна, подаренная Фрэнку им самим, была продана за семь тысяч четыреста семьдесят пять долларов.

Грустная получилась распродажа. Тина и Нэнси прямо физически чувствовали, как частями расходится по чужим рукам жизнь отца. Фрэнк то и дело отзывал Тони Оппедисано в сторонку и шептал:

– Вот золотые запонки – передай их Тине. А эту зажигалку – Фрэнки.

Тони понимающе кивал.

– Не беспокойся, дружище, будет сделано.

Всего Барбара и Фрэнк выручили два миллиона долларов.

По мере того как уходили близкие люди, Фрэнк всё больше ностальгировал по прошлому.

За полгода до смерти, в ресторане «Ла Фамилиа», Дин признавался:

– Фрэнк звонит мне, мы болтаем о том о сём. Ну, вы понимаете – как двое давних приятелей. Фрэнк всё время сворачивает на былое. Я понимаю, ему хочется говорить о старых добрых временах. Только я-то ничего доброго не помню – ни старого, ни даже нового.

Дочь Дина Мартина, Дина, вспоминает: отец пригласил в итальянский ресторан «Да Винчи» Фрэнка, Тони Оппедисано и Морта Винера. Фрэнк тогда уже носил слуховой аппарат. Весь вечер он пытался рассказать Дину какой-то анекдот про Дона Риклса. Попытки были тщетны: Фрэнк сидел слева от Дина, который давно уже оглох именно на левое ухо. Потеряв терпение, Фрэнк снял слуховой аппарат и вручил Тони со словами:

– Нацепи на Дина эту штуку!

Тони повиновался. Фрэнк повторил рассказ.

– Ты чего кричишь? – возмутился Дин. – Я не глухой!

А Фрэнк ответил:

– Что-что? Повтори, не слышу!

По старой привычке друзья продолжали хохмить сами для себя.

После этого ужина Фрэнк лишь раз говорил с Дином – в Сочельник, за несколько часов до его смерти. По свидетельству Тони Оппедисано Фрэнк завершил разговор в своей обычной манере – сказав «Прощай, папа».

Дина Мартина похоронили на кладбище «Уэствуд-Вилледж». Фрэнк хотел присутствовать на прощании, стал одеваться – но тут у него сдали нервы.

– Прости, Дин, – всхлипнул Фрэнк. – Я не могу проводить тебя в последний путь.

Родные решили, что ему лучше остаться дома.

– Фрэнк два дня в постели пролежал, – вспоминала Барбара.

Она присутствовала на похоронах, и Нэнси-младшая тоже. Тина, сама себя «загнавшая в бутылку» бойкотом, на похороны не пошла и словами утешения отца не поддержала. Плача по любимому «дядюшке Дину», младшая дочь Синатры узнала о подробностях похоронной мессы и погребения из телефонного разговора сестры с отцом.

Фрэнк, похоже, заранее заготовил фразу:

– Слишком часто меня просят сказать что-нибудь о том или ином умершем друге. Но именно сейчас мне тяжелее всего. Дин был мне братом – не по крови, по душе. Наша дружба прошла множество дорог, но не износилась. В моем сердце всегда оставался уголок для Дина. Ох, Дин! Он был словно воздух – неуловимый и необходимый.

 

Четвертая свадебная церемония

Через шесть месяцев Фрэнк и Барбара в четвертый раз обменялись клятвами перед алтарем. Церемония состоялась в Малибу, в церкви Святой Марии, в двадцатую годовщину их супружеской жизни – одиннадцатого июля 1996 года. Фрэнку исполнился восемьдесят один год, Барбаре – шестьдесят девять.

Как читатель помнит, первая свадебная церемония Фрэнка и Барбары имела место в Палм-Спрингз, вторая и третья – в Палм-Бич и Нью-Йорке соответственно – после того, как Фрэнк аннулировал брак с Нэнси.

Что касается Барбары, Фрэнк испытывал к ней не только любовь, но и благодарность за годы заботы о нем. Сколько бессонных ночей провела Барбара, сколько слёз пролила, сколько настрадалась из-за него! Понимал ли Фрэнк полный масштаб жертв, принесенных на алтарь брака четвертой женой? Конечно, понимал. Преданность (разумеется, ему, Фрэнку Синатре!) в системе ценностей Фрэнка Синатры занимала первое место, а Барбара за двадцать лет вполне доказала: надежнее и вернее жены не сыщешь. Да, но чего это стоило Фрэнку? Тина его бойкотирует, Нэнси замкнулась, разговаривает с отцом от случая к случаю. С сыном Фрэнк никогда близок не был; правда, теперь в свете отношений с дочерьми вечная холодность сына кажется почти дружелюбием.

– Мы стали встречаться двадцать четыре года назад, и мы до сих пор вместе и до сих пор любим друг друга, – произнесла Барбара на церемонии. – Мы всё преодолели; потеряли кучу денег, играя в рулетку с людьми, достаточно глупыми, чтобы соперничать с Синатрой. Мы не расставались больше чем на несколько месяцев. Нас пытались разлучить, но мы были выше всяких козней. Наша любовь крепка и глубока, исполнена доверия и преданности. Можно ли назвать наши отношения безоблачными? Нет, порой у нас в доме штормит. Можно ли назвать нашу любовь спокойной? Едва ли. Счастливы ли мы? О да! Тысячу раз да!

Тина и Нэнси на церемонии не присутствовали в отличие от Фрэнка-младшего и Бобби Маркса.

– Я пришел тебя поздравить, папа, – сказал пятидесятидвухлетний Фрэнк-младший. Отец и сын пожали друг другу руки, и Фрэнки с улыбкой добавил: – Умеешь ты, папа, устроить переполох в курятнике!

Отец хлопнул его по спине.

– Что да, то да, сынок! У меня по этой части богатый опыт.

 

Окруженный любовью

Подходил к концу 1996 год. Приближался восемьдесят первый день рождения Фрэнсиса Альберта Синатры.

Долли и Марти умерли.

Сэмми, Дин, Питер – умерли.

Не было в живых троих Кеннеди. Джон и Бобби трагически погибли, Джеки скончалась от рака.

Сэм Джанкана почил с миром.

Умерли Лана, Ава, Мэрилин.

И Джилли Риззо.

А те, кто остался, безнадежно постарели.

– С каждой очередной смертью друга мой отец теряет частицу души, – сокрушалась Тина Синатра.

– В последнее время мы с папой толком не общались, – признавался Фрэнк-младший. – Очень уж он был подавлен смертью Дина Мартина. Но дело не только в этом. Проблема гораздо глубже. У папы настоящая депрессия оттого, что он с каждым днем всё острее осознает факт собственной дряхлости. Он выдохся эмоционально. Он тоскует. Его угнетает смерть друзей.

Как и многие люди, пережившие близких, Фрэнк постоянно предавался воспоминаниям. Эмоции его при этом были крайне противоречивыми. Порой Фрэнку казалось, что всякий, кто вступал в его мир, знал, на что идет, что конкретно меняет на честь находиться рядом с ним, Фрэнком Синатрой, и какое наказание следует за «шаг влево, шаг вправо». А порой Фрэнка мучили угрызения совести. Например, он очень раскаивался, что бросил ради Авы жену и детей. Впрочем, переживания по этому поводу никогда не оставляли его. Что касается Питера Лоуфорда, Фрэнк полностью пересмотрел свои отношения с ним, признал себя виновным в ссоре, а Питера – незаслуженно обиженным.

– Нельзя было так поступать с Питером, – сказал Фрэнк по телефону своему хобокенскому приятелю Джои Д’Оразио (тот звонил поздравить Фрэнка с четвертой брачной церемонией).

– Молодые были, глупые, – принялся утешать Джои. – Не кори себя. Дело прошлое.

Фрэнк настаивал: вот бы всё вернуть, он вел бы себя иначе. Не горячился бы.

– Какой же ты тогда был бы Фрэнк Синатра? – возразил Джои.

– И то правда, – согласился Фрэнк. – Какой же я тогда был бы Фрэнк Синатра?

В 1993 году Тина говорила:

– Мы, конечно, переживали, что папа так много работает. С другой стороны, мы знали: работа его спасает. Дает ему жизненные силы. Уход со сцены мог его убить.

Фрэнк чувствовал то же самое. И вот случилось то, чего все так боялись. Фрэнк перестал петь, и душа его увядала с каждым днем. Казалось, он совсем лишился воли к жизни. Вслед за душой стремительно стало разрушаться тело. Еще совсем недавно Фрэнк сам себе казался молодым человеком, заключенным в тело старика; к концу 1996 года он стал просто… стариком. И всё же Фрэнк не сдавался. На вопрос Нэнси-младшей, какой подарок ему хочется ко дню рождения, Фрэнк ответил: «Еще один день рождения». Утомляла, изматывала его и вражда между Барбарой и дочерьми, о чем он и поведал Нэнси. Постаревшие дочери Синатры уже и сами подумывали помириться с мачехой.

Всё решили обстоятельства. В ноябре 1996 года с Фрэнком случился инфаркт, его срочно доставили в больницу «Синайские кедры». Едва состояние Фрэнка стабилизировалось, у него обнаружилась левосторонняя пневмония.

Узнав по телефону о болезни отца, Тина мигом забыла про бойкот и бросилась в больницу. Им с Фрэнком хватило нескольких произнесенных шепотом слов, чтобы, образно выражаясь, стереть с доски всё написанное ранее. Тина снова стала папочкиной Горлинкой.

Врачи считали, что Фрэнку крупно повезло – не всякий выживает после инфаркта. В случае же с Фрэнком инфаркт растопил лед, двадцать лет копившийся в сердцах его близких. Жена и дети Фрэнка вдруг осознали: его годы, а может, и дни – сочтены, нельзя отравлять ему остаток жизни распрями и дрязгами. Да и о себе не мешает подумать. Глупо разбрасываться роднёй.

Фрэнк провел в больнице восемь суток. В день, когда его выписывали, Барбара поманила детей Фрэнка из палаты в больничный коридор, где протянула обе руки младшей падчерице. Тина, не задумываясь, взяла ее руки в свои.

– Я просто хочу, чтобы вы знали, – заговорила Барбара, – навещайте отца, когда вздумается, я не только не стану препятствовать, но и с радостью приму вас в нашем доме.

Барбаре было шестьдесят девять, и она выглядела вполне на свой возраст – по крайней мере в тот день. Обычно собранная, подтянутая, Барбара казалась чуть менее элегантной, чуть более неряшливой. Правда, и неделя выдалась тяжелая.

Не только неделя – целый год.

В январе 1996-го Барбара упала с лестницы, сломала грудной позвонок и чуть ли не все кости в ступне. Об этом почти никто не знал. Барбара не хотела волновать Фрэнка, поэтому помалкивала о своем состоянии. Она носила гипс до колена и особый корсет. Каким-то странным образом ей удавалось целых три месяца скрывать свои травмы под просторными платьями и блузами с высоким воротом. По утверждению Барбары, Фрэнк ничего не замечал. На наш взгляд, это сомнительно.

– В любое время, днем и ночью, я буду счастлива видеть вас всех в нашем доме, – продолжала Барбара и, кажется, не лукавила.

– Господи, Барбара, я этих слов который год жду! – воскликнула Тина.

– Мы все заблуждались; мы вели себя неправильно, – произнесла Барбара, обращаясь к сестрам Синатра. Они закивали. Тогда Барбара их обняла.

Многим казалось, что Фрэнк Синатра не выкарабкается; особо досужие репортеры уже и некрологи состряпали и только ждали официального объявления о смерти. Но Фрэнк выкарабкался. В тот же день, когда его выписали из больницы, он, вернувшись домой, выкурил сигарету и с наслаждением, смакуя каждый глоток, выпил стакан любимого виски «Джек Дэниэлс».

Всю жизнь он руководствовался принципом «всё или ничего». Похоже, принцип обернулся другой стороной – вслед за инфарктом на Фрэнка навалились самые тяжелые недуги. Рак. Мочекаменная болезнь, сопровождавшаяся ужасными болями. Мини-инсульты. И даже зачатки старческого слабоумия.

Фрэнк хранил информацию о своем здоровье в строжайшей тайне. Хотел, чтобы его помнили молодым и полным сил, а не дряхлым и несчастным. Жизнь его можно с полным правом назвать уникальной, но смерть надвигалась самая банальная, безобразная – как у большинства людей.

– Хочешь не хочешь, а жизнь надо любить, – говаривал Фрэнк. – Хотя бы потому, что смерть – тот еще геморрой.

Теперь эти слова стали особенно актуальными.

Фрэнка часто забирали в больницу, причем каждый раз шли тщательные приготовления, имевшие целью скрыть от папарацци истинное состояние Синатры. И следила за этими приготовлениями Барбара. Синатру выносили, завешенного простынями, а окна кареты «Скорой помощи» тщательно заклеивались фольгой. По распоряжению Фрэнка Барбара просила не включать сирену; «Скорая помощь» стояла на светофоре, как обычные автомобили, теряя драгоценное время. В больнице Фрэнка анонимности ради регистрировали либо под именем «Чарли Нит» [ «Чарли Здоровый»], либо под именем «Альберт Фрэнсис».

– Фрэнк боролся за свою жизнь, – вспоминала Барбара. – А я боролась за его честь.

Следующие полтора года сами Синатры называли затишьем или перемирием. Тина, Нэнси и Фрэнки проводили в доме отца больше времени, чем когда бы то ни было. Барбара встречала их с распростертыми объятиями. Конечно, семейные проблемы никуда не делись, просто поднимать их всем казалось неуместным. Каждый хотел по максимуму использовать отпущенное судьбой время.

Врачи прогнозировали Фрэнку еще пару лет жизни. Семья воспрянула, услышав эту цифру. В то же время все понимали: быть может, завтра они проснутся – а Фрэнка уже не будет в живых. Обещать что-либо наверняка в таких случаях бессмысленно. Оставалось только держаться вместе, по возможности скрашивать существование Фрэнка и накапливать добрые воспоминания.

Двенадцатого декабря 1996 года Фрэнк отметил свой восемьдесят первый день рождения в кругу семьи. На сей раз обошлось без конфликтов по поводу «программы праздника».

Через месяц, в январе 1997 года, Синатра снова попал в больницу с зашкаливающим кровяным давлением и аритмией. И снова выкарабкался. Однако последствия были еще тяжелее; вся семья со дня на день ждала худшего.

В конце апреля Конгресс принял решение наградить Фрэнка Синатру Золотой медалью. Спонсором выступил нью-йоркский представитель демократов Хосе Серрано, инициировал голосование сенатор от республиканцев Альфонс Д’Амато. Серрано впервые услышал пение Фрэнка, еще будучи двухлетним малышом и живя в Пуэрто-Рико. Расскажем немного о Золотой медали Конгресса США. Одна из старейших государственных наград (она предшествует даже конституции!), Золотая медаль была учреждена для Джорджа Вашингтона в 1776 году. До Фрэнка ее получили триста двадцать выдающихся деятелей, в том числе поэт Роберт Фрост, артист Боб Хоуп, изобретатель Томас Эдисон, «король вестерна» Джон Уэйн, писатель Луис Ламур, военачальник Норман Шварцкопф, госсекретарь Колин Пауэлл.

– Это было не просто признание страной папиных заслуг, – говорит Нэнси-младшая. – Правительство словно бы сказало: «Фрэнк, мы знаем правду, и мы тебя любим».

Время для награды было выбрано удачно – в США остро ощущалась ностальгия по уходящей эпохе Фрэнка Синатры.

Правда, оставался открытым вопрос о том, сможет ли Фрэнк лично получить высокую награду из рук президента Билла Клинтона. Всё лето 1997 года Фрэнк чувствовал себя прескверно.

– Папа всё бы отдал, лишь бы помолодеть лет на двадцать, – вспоминает Нэнси. – Хотя то же самое можно сказать и обо мне, да и, наверное, о каждом человеке. Не знаю, продал ли бы папа душу дьяволу, появись у него такая возможность, но он бы этот вариант точно рассмотрел. Ему действительно было очень плохо.

Здоровье не позволило Фрэнку лично получить медаль.

Двадцать седьмого ноября, в День благодарения, за ужином собрались близкие Фрэнка – Барбара; Нэнси-старшая; Нэнси-младшая и ее дочери, Аманда и Эй-Джи (сокращение от двойного имени Анджела Дженнифер); Тина; Фрэнки и Бобби Маркс. Словом, всё было так, как должно быть в дружной семье. Эти люди прошли через взаимную неприязнь и сплотились ради больного и старого Синатры. И вот он сам появился за столом – в инвалидной коляске, с ярким пледом на коленях. Как странно было видеть его таким!.. Медсестра подкатила коляску к столу, зафиксировала колеса.

– Всем привет, – сказал Фрэнк, окидывая взглядом родных.

Никогда еще не казался он таким слабым и жалким, таким измученным несколькими годами тяжелых болезней. И всё же знаменитые голубые глаза смотрели почти по-прежнему, загорались любовью, когда взгляд падал на дорогих людей. Нэнси-старшая сияла, ловя эти взгляды. Сколько она пережила с Фрэнком – и без Фрэнка, но в надежде снова его обрести! Было и хорошее, и плохое – не было лишь того, что стоило бы забыть. Нэнси, определенно очень сильная женщина, выстояла, и теперь, в восемьдесят лет, казалась спокойной и довольной. Преклонный возраст почти не отразился на ее внешности, она не нажила старческих болезней, была подвижна, активна, сохраняла здравый рассудок.

Фрэнк-младший поднялся и объявил:

– У меня есть тост. Давайте выпьем за папу. Папа, мы все тебя очень любим. Хотя ты, наверное, уже и сам догадался.

– Я тоже вас очень люблю, – произнес Фрэнк, слабо улыбнувшись. – Всех вместе и каждого в отдельности.

Он поднял бокал с вином, и всем бросилось в глаза, как трясется его рука.

Зазвенели бокалы, засветились улыбки. Момент был незабываемый. По сути, от прежнего Фрэнка Синатры ничего не осталось. Однако близкие радовались и тому, что было.

Фрэнк лишь пригубил вино, посмаковал во рту. Поставил бокал на стол.

– Итальянское. Барбера. Хорошее, доброе вино, – похвалил он, кивнув в подтверждение своих слов.

 

Финал

Всё произошло очень быстро. Четырнадцатого мая 1998 года Фрэнк был помещен в больницу «Синайские кедры», где почти сразу умер. Лечащий врач, Рекс Кеннамер, позвонил Тине домой в двенадцатом часу ночи и сказал только три слова: «Мы его потеряли». Три слова, изменившие абсолютно всё для семьи и очень многое изменившие для мира. У Тины были к врачу вопросы, но она не стала задавать их по телефону. Она быстро оделась, села в машину и помчалась в «Синайские кедры», позвонив Нэнси и прихватив ее по дороге. Заплаканные сестры Синатра нашли отца уже на каталке, с закрытыми глазами и сложенными на груди руками. Барбара, окаменевшая от горя, сидела в уголке.

А вышло так. День протекал спокойно, и вечером Барбара собралась поужинать в ресторане «Мортонз». Фрэнку как раз выписали новое сердечное, он к нему адаптировался. Был, как обычно, вял, слаб и подавлен. Назавтра Барбара намеревалась встретиться с врачом – у нее возникло подозрение, что лекарство дозировано неправильно. Фрэнк лежал в постели, телевизор работал на полную мощность (у Фрэнка ухудшился слух). Барбара зашла пожелать мужу спокойной ночи, убавила звук в телевизоре, поцеловала Фрэнка в лоб.

– Спи спокойно, милый, – сказала Барбара. – Телефон ресторана есть у медсестры. Если что, она сразу позвонит. Ну, пока.

С этим Барбара уехала в ресторан. Она пробыла там совсем недолго. Вдруг к ее столику приблизился официант и сказал, что ей звонят из дома.

Встревоженная Барбара бросилась к телефону.

– Вам лучше приехать, – сказала медсестра. – Я вызвала «Скорую». Мистера Синатра сейчас заберут в больницу.

А ведь Барбара покинула дом всего час назад! Неужели за столь короткое время могли произойти столь фатальные изменения?

– Пульс не прощупывается, – продолжала медсестра.

На бешеной скорости Барбару доставили в больницу. Как она бежала, задыхаясь, по бесконечным коридорам!.. И вот муж перед ней, окруженный врачами. Барбара бросилась к Фрэнку, сжала его руку. Он выглядел слабым, как никогда. Смерть уже нависла над ним.

– Ты должен бороться, мой милый, – произнесла Барбара. – Ты столько раз одерживал верх! Пожалуйста, не сдавайся. Борись!

Фрэнк взглянул на жену. Голубые глаза, почти не замутненные болью, лучились по-прежнему. Бескровные губы зашевелились, и едва слышно Фрэнк прошептал:

– Я больше не могу.

И умер.