1

Теперь, когда ставки были сделаны и рулетка стремительно закрутилась, Лютце с досадой думал о тех обязанностях, которые он на себя взял в начале своего прибытия в Энбург. Хотя без них он бы не чувствовал себя спокойным, не имел бы прикрытия. Пришло время сдавать работу Крамеру.

— Никак не думал, Макс, что ты сумеешь так быстро управиться, — Карл не без удовольствия осматривал восстановленную станцию. — Ты не представляешь себе, как я доволен и как благодарен тебе, дружище. Завтра же зарегистрирую станцию у властей, и дело мое расширится. Сколько ты еще думаешь пробыть здесь?

— Примерно неделю. А может быть, и две.

— Заедем ко мне, отпразднуем это маленькое событие, — предложил Карл.

— С удовольствием, — сказал Лютце, — ведь других дел у меня нет. Я теперь вроде бы безработный. Подумай и об этом…

Остаток дня Лютце вынужден был провести у старого приятеля, хоть его так и подмывало встать и уйти. Удерживало одно — нужно было задержать у себя документы, удостоверяющие его работу в Энбурге. Кончилось тем, что Лютце их не вернул. Да Крамер и не настаивал, решив, что Макс лучше знает, когда это сделать.

Вечером Лютце не поленился отправиться на другой конец города и проехал мимо дома Факлера. Окно в кабинете едва светилось, хозяин, видимо, работал. «Трудись, трудись, — процедил сквозь зубы Лютце. — Скоро вез это мне пригодится. А может быть, и ты сам захочешь поработать на меня, одержимый радист-любитель?»

Возвращаясь к себе, он с сожалением думал о том, что не успел прощупать Факлера на «золотой крючок» и выяснить степень его податливости. Тогда было бы, конечно, много проще. Но уж слишком мало времени было в его, Лютце, распоряжении.

Дома он тщательно проверил полученный от Старка бесшумный пистолет, достал и примерил электрические перчатки — гордость английского патрона. Особенно внимательно Лютце отобрал отмычки. «Попробуем войти без спроса и разведать, а там будет видно… Итак, завтра…»

2

— Когда, Евгений Николаевич, я услышал в трубке ваш голос, сразу вспомнил наш разговор в автобусе, — сказал Денисов. — Решил, что в этом вес дело. Верно? Приехал незамедлительно. Просвещайте меня.

— Все верно, Виктор Сергеевич. Но речь вовсе не идет о соблюдении каких-то абстрактных осторожностей, тут вещи конкретные. Прошлый раз я скользь упомянул, что английская разведка проявляет повышенный интерес к работам бюро. Теперь нам стало известно, что она интересуется лично вами. Да, да, представьте себе.

— Право, не замечал…

— Возможно, Виктор Сергеевич. Вы увлечены своим делом и многого могли не замечать. Кстати, это и делается обычно так, чтобы не было заметно. А потом — с той поры, как закончилась война, уже прошел значительный срок — мы добреем, притупляется внимание, и не та, что в войну, острота восприятия окружающего, и прежде всего людей, в поле зрения которых мы попадаем. К сожалению, я не могу вам дать ничего кроме ординарного, но верного совета: будьте предельно бдительны.

— Вы знаете, кто именно угрожает мне?

— Если бы мы знали, кто, милый мой Виктор Сергеевич, — печально улыбнулся Фомин. — Если бы только знали… Как бы тогда было просто…

— Круг лиц, с кем я встречаюсь, ограничен. — В глазах Денисова была досада и озабоченность. — Давайте разберемся. Из местных изредка бываю на квартире у профессора Шарфа. Это прекрасный человек: известный ученый, антифашист, бывший узник гитлеровских лагерей. На работе?.. Там постоянно вижусь лишь с некоторыми сотрудниками бюро. Их имена, надеюсь, вам известны. Больше у меня знакомых среди немцев тут нет. Пожалуй, можете еще включить сюда шоферов, которые меня возят, и ту милую девушку. Ну ту, помните, когда ездили в Лейпциг?..

— Ту, которой стало дурно на башне… Вы заходили к ней?

— Нет. Уехал в командировку, был на разных предприятиях, где выполняются наши заказы. А ее мы ведь собирались навестить вдвоем, — улыбнулся Денисов. — Вот так. Выходит, что я нигде и не бывал здесь после Лейпцига, кроме Дома офицеров: там изредка балуюсь на бильярде.

— Ну бог с ними, с вашими знакомыми, — сказал Фомин, — мне важно было сказать вам, что вами интересуются. А кто — я думаю, выясним сообща. Теперь же от дел грешных к человеческим страстям. Пора дать бой рыбе! Как смотрите, если в ближайшую субботу махнуть на рыбалку?..

Фомин проводил Денисова, а сам пошел ужинать. «Не мешало бы на время прикрепить к Денисову постоянного шофера, — думал он по дороге в столовую. — Кого-нибудь из наших или пограничников. Может быть, Петрова? Отличный парень. Сегодня же надо договориться об этом с Кторовым».

3

В предполуденный час этот, утопающий в зелени, уголок города был тихим и пустынным. Остановив машину, Лютце увидел лишь двух стариков, которые, удаляясь, брели в тени деревьев.

Вход в дом Факлера был скрыт густым кустарником и не просматривался с улицы. «Осторожность не помешает», — Лютце надел перчатки, полученные от Старка. Ему без труда удалось открыть калитку, но с замком от входной двери пришлось изрядно повозиться.

Притворив за собой дверь, он обошел квартиру. Сейчас, днем, он мог лучше разглядеть ее. Трудно было поверить, что в ней живет одинокий мужчина, такой крутом царил идеальный порядок и чистота. Непреодолимой преградой на пути к желанной цели стала массивная дверь в кабинет. В нее был врезан сложный замок, против которого отмычки Лютце оказались бессильными. Взломать — значит, оставить следы, а это никак не входило в его расчеты. Надо было искать другой выход.

Досадуя на непредвиденную задержку, Лютце стал заглядывать в многочисленные ящики шкафа, занимавшего добрую половину кухни. В одном из них обнаружил связку ключей, однако среди всех нужного ему не оказалось. Беглый осмотр отделения, где хранились продукты, неожиданно принес успех — на полке, рядом с банкой суррогатного кофе, лежал длинный, плоский ключ. «Тебе, как всегда, везет, одинокий счастливчик», — улыбнулся Лютце, когда замок мягко щелкнул. Привыкнув к полумраку, Лютце подошел к окну, выходящему в сад, и поднял жалюзи.

Широкая полоса солнечного света поделила комнату пополам… Взглянув на часы, Лютце стал обследовать ящики письменного стола. В первом же наткнулся на желтую папку в твердом коленкоровом переплете. Открыл, на плотном листе четким каллиграфическим почерком было выведено: «Некоторые дополнительные расчеты К2ХС-Б». Ниже шли совершенно непонятные ему формулы и заметки, пересыпанные столь же непонятными терминами. Он подсчитал листки — двенадцать. Чепуха — десять минут работы. Перенес вертящийся стул от верстака к окну. Здесь света было достаточно. Вынул из кармана «Минокс».

Легкие щелчки, шуршание переворачиваемых листов… И вдруг!..

— Теперь мне понятно, почему вы были столь любознательны, милейший Макс.

Лютце от неожиданности чуть не выронил аппарат. На пороге с толстой суковатой палкой в руке стоял Факлер.

— Если не ошибаюсь, — продолжал Факлер, — это выглядит примерно так: «Ах, здравствуйте, мы вас не ждали», — он шагнул в комнату. — Значит, не понадобись мне сейчас один расчет, вы спокойно распорядились бы моими материалами. Не так ли?

— Я очень сожалею, — хрипло выдавил Лютце, — но мне пришлось зайти, когда вас не было, — он взял аппарат в левую руку и положил его на подоконник, опустив правую в карман.

Это не ускользнуло от внимания Вернера.

— Не пытайтесь доставать оружие, — крикнул Вернер. — Я прикончу вас этой дубиной, — он угрожающе поднял палку над головой.

— Какое оружие? — принужденно улыбнулся Лютце, надавив рычажок переключателя. — Вот, смотрите, — он медленно вытащил руку из кармана и раскрыл ладонь, — на мне, как вы видите, только перчатки. И потом, я пытался договориться, но вы оказались слишком розовым немцем, мой дорогой. Вы совершили грандиозную ошибку, решив, что с проигрышем войны, проиграно будущее великой Германии. Мы еще возьмем реванш, и есть люди…

— Ах ты, гестаповская сволочь! — Факлер, замахнувшись палкой, бросился на Лютце.

— Зря спешишь на тот свет, мой мальчик, — Лютце выскользнул из-под удара и нырком кинулся на Факлера.

Факлер вскрикнул и упал мешком, по телу пробежала конвульсия, несколько раз судорожно глотнул воздух и затих. Лицо начало принимать землистый оттенок, широко раскрытые глаза, не мигая, смотрели в потолок. Мутная слезинка сорвалась с уголка глаза и сползла к виску.

— Ты зря спешил на тот свет, мой мальчик, — повторил Лютце, словно Факлер еще мог его слышать, и отпустил руку инженера. Она глухо ударилась об пол.

«Безобидные на вид перчатки оказались куда лучше пистолета. Тихо и никаких следов. Ай да англичанин! — Лютце осторожно отключил батарейки. — Что дальше? С радиолюбителем все очень просто. Легче и правдоподобнее всего инсценировать несчастный случай. Как быть с бумагами? Если о них кто-либо знал, брать их нельзя. Обойдусь пленкой», — решил он.

Пересняв оставшиеся страницы, Лютце положил папку в стол, поставил на место стул. Осторожно, чтобы труп не касался пола, подтащил его к столу, на котором стоял подготовленный к проверке радиопередатчик, и посадил в кресло. Безжизненное тело было непослушным, и Лютце с трудом удалось придать ему желаемую позу. Затем он вложил в левую руку мертвеца пинцет, а пальцы правой положил на шасси.

Включил передатчик, раздался легкий треск, мертвец дернулся.

«Дадим, пожалуй, на сцену побольше света, — он поднял жалюзи второго окна и еще раз все внимательно проверил, не осталось ли каких улик. На блестящем чистотой паркете проявились пыльные отпечатки следов. Полотенцем, взятым в ванной, Лютце протер полы. Остановился у дверей, окинул взглядом комнату, страшный маскарад и, довольный делом своих рук, покинул дом.

Единственно, что вызывало беспокойство — машина у дома. Ее следовало бы загнать в гараж;, так она бросается в глаза и если простоит долго…

Но он не захотел больше испытывать судьбу, кто-нибудь из соседей увидит, и тогда…

И опять ему чертовски везло: улица была пустынна.

4

— Скажите, Шура, от Енока ничего не поступало? — заглянул Фомин в секретариат.

— Есть. Вот в этой папке. Перевод я уже сделала. Он взял бумаги.

«Секретно.

Полицайпрезидиум, отдел К-5, Энбург.

По официальным данным, имеющимся в полицейском участке № 6, известно следующее: фрейлейн Лотта Бор на жительство в Энбург прибыла в октябре 1945 года из Шербургдорфа, округ Ганновер, где работала по найму. Сведений о принадлежности фрейлейн к молодежным националистическим женским организациям нет. С декабря 1945 года по февраль 1946 года фрейлейн Бор пела в варьете Тиволи, а затем перешла в молодежный «Голубой джаз», где работает и теперь. Коллеги характеризуют фрейлейн доброй и отзывчивой. К демократическим преобразованиям в стране относится исключительно лояльно, как и к властям».

«Маловато, — почесал затылок Фомин. — Любопытно только, что заставило ее приехать из Ганновера в Энбург? Почему именно захотела в советскую зону? Впрочем, тогда здесь вообще никаких зон не было.

Да, фрейлейн, — рассуждал Фомин, — интересно, что вы такое есть и что-то у вас на уме? Короткая встреча с Денисовым заставляет нас задумываться и рассуждать… Может быть, вы прекрасный человек, но вот слово «Ганновер» в справке. Ваша профессия открывает широкие возможности: джаз приглашают в Дом офицеров, в воинские части. Внешне вы красивы. Вы скромны. Вот и Денисов утверждает это, говорит, что сам был инициатором знакомства. Чего, увы, теперь не проверишь. А проверить необходимо. И если вы окажетесь ни к чему не причастными, милая фрейлейн, мы будем только рады».

Фомин вздохнул и взял другое письмо Енока. В нем была информация о мерах, принятых для усиления охраны конструкторского бюро, в том числе о введении дополнительных постов в районе объекта.

5

Дело Бломберга обсуждали сообща Енок, фомин и Скиталец. Так посоветовал Кторов.

— Мне думается, — сказал Енок, — Бломберг с радостью ухватится за спасательную соломинку. Я присмотрелся к нему за эти дни. За собой он особых грехов не видит и надеется на нашу милость. К тому же я перечитал его заявление с перечнем переданных «Лоцману» сведений. Они ведь довольно поверхностны, без деталей: а кое-что просто взято из нашей печати. Старик не очень усердствовал, зарабатывая у Фердмана. Если считать, конечно, что он написал нам правду, ничего не скрывая.

— Дайте-ка мне еще раз взглянуть, — попросил Фомин.

Енок пододвинул ему стопку бумаги, исписанную крупно, четко, с соблюдением старинной русской орфографии и с «ятью». У Енока остался немецкий перевод. Читая, Фомин передавал листы Скитальцу.

— Вы правы, геноссе Енок. Если здесь все правдиво, то ценность собранной им информации невелика, хотя и обширна. Заметим, что тут нет ни слова о бюро. Или он о нем не знал, что маловероятно, или, догадываясь, какое значение мы ему придаем, решил ничего не писать.

— Я имею, геноссе Евгений, одно предложение. Не знаю, как вы к нему отнесетесь? Что, если пригласить супругу Бломберга? Мне сказали, что она неглупая энергичная женщина, имеет на мужа влияние, хотя и мало посвящена в его дела. Не вдаваясь в подробности, расскажем ей о преступлении Бломберга и дадим понять, что ее семейная жизнь в дальнейшем целиком зависит от того, как будет вести себя муж. В ее лице мы можем получить сильнейшего союзника.

— Возможно, — согласился Фомин. — Это даже интересно. Как считаете? — обратился он к Скитальцу.

— Я мало искушен в таких делах, но то, что говорит геноссе Енок, действительно интересно.

— Я пошлю за ней сотрудника, — предложил Енок. — Он потихоньку, без шума, спокойно ее пригласит. Попросит, чтобы никому не говорила, что ее вызывают в полицию. И распоряжусь, чтобы доставили и Бломберга.

Бломберга привели раньше. Он производил жалкое впечатление. Борода отросла, и поэтому он казался еще старше. Опускаясь на стул, не забыл, однако, подтянуть складку брюк.

— Готовы продолжить разговор? — спросил Фомин.

— Готов, — ответил Бломберг.

— Фердман — это настоящая фамилия «Лоцмана»?

— Насколько мне известно, настоящая.

— Ваша жена знает его?

— Да, раза три — четыре он был у меня дома. Я представил его, как своего сослуживца.

— В ваших показаниях нет ничего о бюро профессора Шааде?

— Я недавно узнал о его существовании. Оно не подчиняется бургомистрату и находится в ведении немецкой экономической комиссии. Поэтому о нем я ничего и не сообщал.

— Вы состояли в национал-социалистской партии?

— Нет. Мне была чужда ее идеология.

— Слова, господин Бломберг! — заметил Енок.

— Сожалею, но ничем не могу доказать правдивость своих слов. Но я, не афишируя, конечно, этого, никогда не разделял взглядов нацистов.

— Ну, а если мы дадим вам возможность доказать свою искренность? — спросил Скиталец и, спохватившись, посмотрел на Енока и Фомина — не поспешил ли, мол с вопросом.

— Попробуйте поверить, — сказал Бломберг. — Дайте доказать — я докажу. Сделаю все, что в моих силах, господа.

— Попробуем, — Фомин переглянулся с товарищами. — Помогите нам задержать и разоблачить Фердмана.

— Я готов. Но где и как? Научите?

— Как? Мы решим вместе. Где? Тоже обсудим. Когда?.. — Фомин закурил, немного волнуясь. — В ближайшие дни Фердман должен появиться здесь, в городе, — он протянул Бломбергу портсигар. Тот закурил, закашлялся и тут же отложил сигарету:

— Простите, я не курю. Если так, постарайтесь мне поверить. Скажите, что нужно сделать, и будь он проклят…

— Как Фердман связывался с вами последнее время?

— Звонил по телефону, и мы договаривались о встрече. Происходили они в разных местах: в кафе, пивных, парках, вокзалах. Я передавал готовый материал. Если обстановка позволяла, он его перечитывал, уточнял детали. Если было неудобно, я передавал сообщения на словах. Даты следующих встреч, места встреч он никогда не назначал. Он очень осторожен.

— Как часто он давал о себе знать?

— Примерно раз в десять, иногда в пятнадцать дней. Бывало, что он звонил и приказывал встретиться с ним на следующий день после того, как мы с ним уже встречались. Фердман хитер и здоров, как бык. Его, господа, не легко будет взять.

— Сколько примерно проходило времени между его телефонным звонком и вашей встречей?

— Как правило, звонил он незадолго до конца рабочего дня. Прежде чем подойти ко мне, он, я не сомневаюсь в этом, тщательно проверяет, все ли вокруг спокойно. Раньше, до конца войны, он носил прическу и усики а-ля фюрер. Теперь он лысеет, и голова, и лицо ею гладко выбриты. Носит темные очки. Еще одна особенность: Фердман — левша.

— Господин Бломберг, сейчас сюда придет ваша жена. Мы расскажем кое-что о ваших делах, и вы в ее присутствии пообещаете, что поможете нам в задержании Фердмана. После этого мы, в свою очередь, гарантируем вам свободу. Если…

— Жена? При чем тут жена? — Бломберг всплеснул руками. — Зачем… Господа, еще раз прошу, попытайтесь поверить мне, дайте мне возможность…

В комнату вошел сотрудник и доложил Еноку, что госпожа Бломберг в приемной.

6

— Здравия желаю, товарищ капитан! — прервал мысли Фомина знакомый голос. Рядом, широко улыбаясь, стоял старшина Петров почему-то в штатском.

— Здравствуйте, Петров. Что за маскарад?

— Уже несколько дней в новом качестве. Приказали надеть этот цивильный костюм. Я теперь шофер Виктора Сергеевича Денисова и его товарищей… Живу тут у вас, вместе с вашими ребятами.

— Ну и отлично, нравится вам на новом месте?

— Я доволен. Движение — есть жизнь, — улыбнулся Петров. — Больше вижу.

— А как стихи?

— Пишу, в газете недавно напечатали. И еще мою статью про друзей. Вернее, очерк. Готовлюсь, Евгений Николаевич, как вы советовали, в университет на факультет журналистики. А там, что получится.

— Молодчина. А стихи дали бы почитать. Есть что-нибудь новенькое?

— Вообще-то есть. Только когда уж вам стихи читать. Несколько раз заходил — вы все куда-то ездите. Вид, я гляжу, у вас усталый. Работы небось хватает.

— Да, хватает, Саша. А где сейчас Виктор Сергеевич?

— В ресторане Дома офицеров. Мы приехали ужинать. Я-то правда, уже поел в подразделении, а он только теперь собрался.

— Тогда я сейчас его разыщу. Я тоже голоден, как волк.

Фомин не сразу нашел Денисова в огромном зале. Тот сиротливо сидел в углу за пустым столиком и озабоченно изучал меню.

Денисов вскинул голову:

— Вот здорово. Присаживайтесь, пожалуйста. А то скучаю, понимаете ли, и обслуживать что-то сегодня не торопятся. Даже Москва вспомнилась. — Денисов рассмеялся. — А ведь верно: московские официанты — народ медлительный. Ждать всегда долго приходится. А вы разве холостяк? В прошлый раз не спросил…

— Да как вам сказать, — Фомин потупился. — Есть у меня сын Сережка, мать… Да я вам потом расскажу.

— А я одиночка-переросток, привык вот так по-казенному — то в столовой, то в ресторане, — с печальной иронией заметил Денисов. — Правда, не моя тут вина. Работы было всегда невпроворот. Война… Вы сегодня свободны? Может быть, сходим вместе с кино? Честное слово, давайте вместе. А?.. Я проезжал мимо клуба, там скопище народу. Идет новый фильм Бориса Барнета «Подвиг разведчика», в главной роли Кадочников. О ваших коллегах, Евгений Николаевич. Пойдем?

— Когда вы думаете пойти?

— Сразу после ужина.

— Решено. Между прочим, после того, как вы сказали, что делал этот фильм Барнет, мне просто необходимо его посмотреть…

— Почему так?

— Я знаком с семьей Барнетов и с детства люблю фильмы Бориса Васильевича. Кажется, к нам идет официантка.

…Они едва успели к началу сеанса. Смотрели с интересом, волновались, перешептывались. Фильм понравился. Он явно имел успех у большинства зрителей. Выходили шумно, со спорами. Одни утверждали, что все вымысел, другие уверяли, что это правда.

— Не выпить ли нам по кружечке пива? — предложил Фомин.

— После такой духоты, охотно. Они зашли в первый же бар.

— Значит, вы знакомы с Барнетом? — спросил Денисов.

— Да. Я словно дома побывал, обрадовался, когда увидел на экране такое знакомое лицо Бориса Васильевича. Хоть он и играет тут врага Кюна… Большой талант, согласитесь — и сценарист, и режиссер, и артист. И добрейшей души человек. Когда-то мы жили в одной квартире. Перед войной он часто и подолгу работал дома. Помню, переделывал сценарий «Старого наездника». И мы, то есть я, его племянник Тошка, его мать и сестра, были первыми слушателями сценария. Он закончил снимать картину перед самой войной. Приехал однажды за своими, ну и нас с мамой взял и повез всех в Дом кино на просмотр. Отличная была комедия. Но началась война, и фильм на экраны не вышел.

Елена Алексеевна, его мать, рассказывала нам, что у них бывал не раз Маяковский, даже пытался ухаживать за женой Бориса Васильевича. Была такая актриса Наталья Глан. Стерва, каких мало, потом эмигрировала в Америку. Заходил к ним и знаменитый дядя Гиляй. Оставил о себе вечную память. В большой комнате, — дом наш старый, — сохранился камин. Он взял однажды и, шутя, свил каминные щипцы. Так они и лежали на каминной решетке. Собственно, в этом доме я впервые мальчишкой познакомился с творчеством Гиляровского. У Елены Алексеевны хранились его дарственные книги «Мои скитания», «Москва и москвичи». Первые издания. Эх! Давно мы дома не были…

Денисов уловил в голосе Фомина грустные нотки.

— Если бы вы знали, Евгений Николаевич, как мне близка и понятна ваша тоска по дому. Я и сам так соскучился по Москве… Бесконечные разъезды. В последние годы если заглядывал туда — не больше как на денек. Тоска по родине — это, знаете ли, болезнь. Как она по-научному называется, ностальгия, кажется? Помните, что писал Маяковский, о котором вы тут вспоминали:

— Вам-то недолго ждать встречи с Родиной, — сказал Фомин.

— Признаться, я рад, что это случится скоро. Уже разговаривал с Москвой, доложил о результатах первых удачных испытаний. Начальство согласилось на мое возвращение. Думаю, что еще неделя и уеду.

— А мне еще придется поработать здесь. Надо помочь немецким друзьям корчевать остатки фашистской нечисти. Если не мы, то кто же?