1

Отстучав звонкую дробь на станционных стрелках, скорый берлинский поезд остановился у крытой платформы Энбургского вокзала. Разом, шумно высыпав на перрон, пассажиры столпились у багажного вагона, в ожидании своих вещей.

Людской поток вынес Лютце на привокзальную площадь, которая сильно изменилась с тех пор, когда он был тут. Постоял, прикидывая, куда лучше идти. Решив не торопиться, он пересек трамвайные пути и сел на скамейку в сквере.

Да, это место было памятно ему. Именно это место, а не площадь и вокзал, исковерканные войной и еще полностью не восстановленные.

…Год тридцать восьмой. Вечерний поезд Берлин — Ганновер. Лютце получил тогда свой первый отпуск после успешного окончания училища в Фалкенбурге. Приехал навестить родной город. Не жить в нем, а навестить, ибо, кроме дорогих могил, ничего сюда не влекло: близких у него тут не осталось. Нужно было распродать недвижимость, оставшуюся в наследство, иначе он не стал бы тратить столь драгоценное время, заезжать сюда, в тот раз…

Да…

Лютце бросил окурок, встал. В поезде он оставил проводнику чемодан для сдачи в камеру хранения и теперь налегке, с перекинутым через плечо макинтошем, не спеша, пошел к центру. С горечью отмечал про себя, какие неизлечимые раны нанесла городу война. Даже тщательно выметенные улицы и аккуратно уложенный при разборке развалин кирпич не могли сгладить картины пережитых юродом потрясений. Многие дома смотрели на мир пустыми глазницами окон.

Разглядывая пешеходов, их одежду и лица, витрины магазинов, он пытался определить, чем же эти люди и город отличаются от таких же людей и городов там, в Западной Германии. Отметил, что ведется большое строительство, восстановление и ремонт зданий. Об этом красноречиво свидетельствовали стальные руки кранов над крышами, разноцветные кирпичные заплаты на домах, а то и целиком новые стены. И еще повсюду непонятные для него плакаты с призывами к «борьбе за скорейшее строительство». Лютце кривил губы: коммунистическая манера пропаганды. Еще он обратил внимание на то, что в городе не было солдат и военных патрульных машин, от которых тесно во всех без исключения крупных городах Запада. Такое впечатление, будто русские вовсе не считали себя победителями, как англичане и американцы, всегда старающиеся подчеркнуть это.

«Русские ведут себя здесь тише, спокойнее, а значит, уверены в себе, значит, у них порядок. А порядка в стане противника разведчики всегда должны бояться. И еще это, не иначе, психологический маневр, рассчитанный на то, что немцы уверуют в их лояльность: мы, мол, предоставляем вам самостоятельность. Ловко! Может быть, кто и клюнет на подобную приманку, только не немцы. Для немцев враг всегда останется врагом. И я, Лютце, здесь именно для того, чтобы доказать это».

Показалась серая громада, неизвестно каким чудом уцелевшей гостиницы. Осколки снарядов и бомб оставили на ее стенах рябины, но сама она устояла. Увидев рекламу ресторана, сулящую посетителям за сравнительно невысокую, хотя и коммерческую цену хороший обед, Лютце вдруг почувствовал, что здорово проголодался.

В холле ресторана остановился перед зеркалом, тщательно причесался, осмотревшись при этом, нет ли кого-нибудь за спиной. Отыскал в зале одиноко стоящий столик. Сразу же с профессиональной улыбкой подошел кельнер, мирно беседовавший до того с барменам, подал меню, привычным жестом стряхивая со скатерти несуществующие крошки. Лютце удивился обилию блюд. Сделал заказ, поинтересовался лишь, действительно ли есть все русские вина, указанные в карте. Получив утвердительный ответ, небрежно бросил меню на стол и попросил тройную порцию водки и бутылку лимонада.

Ел медленно, смакуя, оценив мастерство повара. Водка, слегка затуманившая голову, сняла нервное напряжение и тревогу, преследовавшую его с момента посадки в поезд на станции Цоо. Вспомнились напутствия Старка. «Вздумал учить, наставлял, как мальчишку. — Лютце досадливо поморщился. — Теперь бы без помех найти эту «Сильву» и немного отдохнуть».

А дальше?.. Дальше лучше всего остаться одному. До конца дней своих Лютце обещал себе помнить одну из двадцати заповедей, которые завещали ему многоопытные преподаватели: «Не доверяй никому. Разведчик, твердо следующий этому правилу, гарантирован от провала. В разведке тот, кто живет один, живет дольше».

Если бы он только знал, какой опасности подвергал его Старк, скрывший при инструктаже, что агент, к которому он идет на связь, практически не проверен, Лютце ни за что бы не стал рисковать.

Посмотрел на часы: до вечера еще далеко.

Выжидая свой час, Лютце забрел на стадион и устроился на пустой скамейке. На футбольном поле кипели страсти. Играли не профессиональные команды. Играли скверно, но слабую технику восполнял азарт.

А память ворошила картины прошлого, его детство в этом городе.

…Ученик частной гимназии Мюллера, в которой учились только дети состоятельных родителей, он — ревностный член гитлерюгенда, признанный нападающий футбольной команды. Играл на этом поле… И здесь же проходили факельные шествия: местные и приезжие вожаки гитлеровской молодежи произносили блистательные, будоражащие речи о великом счастье молодых немцев жить во времена новых крестовых походов, в эпоху великих завоеваний необходимого для Великой Германии жизненного пространства…

Свисток судьи возвестил конец игры. Лютце пошел через парк, в котором уже зажигались фонари, достиг широкой улицы, на ней, сразу же за поворотом, должно было быть кафе «Рассвет» — он видел его еще днем и теперь шел уверенно.

Небольшое уютное помещение, летняя веранда, увитая плющом. Живая изгородь густого кустарника и плюща надежно защищала отдыхающих от посторонних глаз и городской пыли. Судя по всему, кафе пользовалось популярностью у молодых горожан. Лютце еле сумел найти стул в дальнем углу. Кельнерши ни минуты не стояли на месте, многие посетители называли их по именам. Вино, пиво, мороженое, прохладительные напитки — несложный набор заказов. На крошечной сцене оркестр наигрывал танцевальные мелодии.

Но вот к микрофону подошла девушка, которую встретили аплодисментами. Ее, как видно, ждали многие. Зазвучала неаполитанская песенка…

«Она!» — определил Лютце, вспоминая портрет, который ему показали в Ганновере.

Исполнение каждой новой вещи зал встречал шумным одобрением. Он поймал себя на мысли, что певица действительно заслуживала похвалы: не сильный, но хорошо поставленный голос приятного тембра, четкая дикция, скупые, но выразительные движения. Да, ему, Лютце, определенно нравилось, как она пела.

Лютце достал блокнот, вырвал листок.

«Фрейлейн, написавший эти строки будет ждать вас на углу Лейпцигерштрассе и Шенебекерштрассе после работы. Хорошо, если сможете освободиться пораньше. Привет от дяди Боба».

Лютце свернул бумажку и, подозвав кельнершу, попросил ее передать записку фрейлейн Лотте. Кельнерша с сомнением покачала головой, однако записку взяла и отнесла певице. Лютце видел, что та, не читая, опустила ее в карман.

2

— Как держится Мевис? Оправдались ли наши предположения? — спросил Кторов Фомина, пришедшего с утренним докладом.

— Оправдались, Георгий Васильевич. Он далек от мысли, что нам известна его связь с англичанами. На допросе вел себя спокойно, даже пытался каламбурить по поводу информации о своей гибели, опубликованной в газетах.

— Избитый прием. Мне помнится, как в конце войны шведская газета «Экспрессен» писала, что после нашего успешного наступления на Берлин среди нацистской верхушки появилось значительное число покойников и что союзникам, мол, не просто будет проверить их списки. Газеты назвали несколько фамилий, которые мы взяли на заметку, а потом, проверив, убедились… Ну ладно об этом. А как он сам расценивает свою деятельность в Польше? — поинтересовался Кторов.

— Пытался обелить себя тем, что он-де солдат и был обязан выполнять приказы командования.

— Рассеять иллюзии ему помогут потом наши польские друзья. А нам хорошо было бы выяснить, где находятся в настоящее время его ближайшие сотрудники, хотя маловероятно, что он скажет. Но поинтересоваться все же нужно, попробуйте, что из этого выйдет. Может быть, чтоб быстрее развязать узел, так и начать переход к главной теме?..

Фомин пошел к себе и попросил привести к нему Мевиса.

— Ну что же, продолжим разговор, — сказал капитан, когда немец, раскланявшись, сел на стул. — Назовите ваших ближайших сотрудников, где по вашим сведениям, очи сейчас могут быть?

— Вы имеете в виду Польшу?

— Да. А вы иначе поняли мой вопрос?

— Нет, — замялся, улыбаясь, Мевис, — я просто уточнил… Увы, ничего конкретного не скажу. Коллеги оказались дальновиднее меня и осели на Западе, где военная администрация не так щепетильна в вопросах трофейного имущества. Я плохо сориентировался, понадеялся на новый паспорт и вынужден теперь сидеть здесь перед вами.

— Значит, ни о ком ничего не знаете? Что ж, тогда начнем наш главный разговор. Вы задержаны за шпионскую деятельность, направленную против Советской Армии и оккупационных властей в пользу английской разведки.

— Что? — вытаращил глаза Мевис. — Вздор! — и тут же, осекшись, понизил тон, процедил: — Мне просто непонятно, о чем вы говорите?.. О, мой бог, — вздохнул, всплеснув руками.

— Допустим, все это, как вы утверждаете, вздор. Тогда объясните, кому принадлежит квартира по адресу: Ганновер, Принц-Альбертштрассе, 22.

— Это адрес моего родственника, у которого… — он на мгновение замялся, — у которого я останавливался, бывая в Ганновере по делам газеты.

Мевис говорил теперь медленно, сдержанно и убедительно, нарочито глядя в глаза. Капитан оценил эту способность немца не терять самообладания. «Только надолго ли тебя хватит?» — подумал Фомин и достал карту, которую принес Вышпольский.

— Это ваша вещь?

Сложная гамма чувств отразилась на лице Мевиса: сначала удивление, потом растерянность. Он приподнялся на стуле.

— Успокойтесь, Мевис. И не будем зря терять времени. Вам знакома такая наука — дактилоскопия? Так вот, на карте, помимо многих других следов, есть следы ваших пальцев. Вот они в увеличенном виде. Стоит ли вам запираться…

Мевис шумно вздохнул, вытер ладонью пот со лба.

— Пожалуй, вы правы… Пишите, — выразительно поглядел на папку, лежащую на углу стола. — Но что же еэм рассказывать? Я даже не представляю, в какой мере вам известна моя биография. И откуда? Я не подлежал денацификации и отправке в лагерь, на меня не заводили дела. В Вернигероде меня не знали. Так все же, с чего начинать?

Фомин не ответил, давая Мевису «плыть» самому.

— Видимо, в первую очередь вас интересует моя вербовка? Все в общем-то сложилось довольно нелепо. Однажды я поехал в Ганновер, желая выяснить, живет ли там, как и прежде, моя близкая приятельница. Какому-то томми приглянулся мой мотоцикл, и он украл его у меня на глазах Черт меня дернул тогда, и я пошел в английскую комендатуру жаловаться. Меня задержали. А дальше — все до глупости примитивно. Я оказался на допросе у английского майора, и тот без обиняков заявил, что английской разведке известно мое прошлое. Предложил, вернее, порекомендовал в весьма суровом тоне быть их агентом.

— И вы тут же дали согласие. Как все просто…

— У меня не было выхода. — Мевис развел руками. — Что я мог поделать?

— Дальше?

— Дальше. Наш альянс скрепили соответствующей подпиской, в которой, в частности, мне присваивался псевдоним «Журналист». Люди они оказались более чем просвещенные и даже знали, что раньше я имел пристрастие к журналистике, выступал в военной печати. Так, собственно, определилась моя профессия. Позже мы детально обсудили, что я должен делать, какую информацию поставлять, оговорили и способы связи. Тогда же мне посоветовали устроиться на работу в «Дойче вохе» и обещали свое содействие. — Когда все это произошло?

— До раздела Германии на зоны. Мой новый шеф тогда уже знал, что по соглашению большой четверки район Вернигероде, занимаемый в ту пору американскими войсками, отойдет русским. Так что мне, жителю советской оккупационной зоны да еще корреспонденту газеты, будет чрезвычайно легко и безопасно собирать информацию. Так обстояло дело. Ну, а дальше все произошли как он предсказывал. Рекомендательные письма, хорошо оформленные документы и деньги помогли мне сравнительно легко выполнить наш план. С его же помощью я приобрел автомашину. Разъезжая по зоне, я собирал интересующие шефа сведения довольно усердно. Впрочем, это видно по карте.

— Кто помогал вам в этом?

— Вы хотите знать, были ли у меня помощники? Нет, господин офицер, можете поверить, помощников у меня не было. Все наблюдения я проводил лично, данные записывал в специальном блокноте. Лишь для уточнения некоторых деталей я действовал «втемную», расспрашивая своих соотечественников, но не больше. Информацию лично передавал майору Старку на конспиративной квартире в Ганновере или ездил к нему на виллу.

— Когда последний раз вы встречались с, ним?

— Месяца три назад. Признаюсь это была не теплая встреча. Настало новое время, и англичане стали заигрывать с нами. И я, полковник немецкой армии, зная об этом, не мог мириться с ролью, которую мне отвел Старк в начавшейся игре. На последней встрече я заявил об этом. Наши отношения обострились. С того дня я с ним больше не встречался, однако задания продолжал выполнять.

— Где находятся средства для тайнописи, документы?

— Блокнот, копии материалов, которые я передавал Старку, хранятся на квартире в Ганновере.

— А точнее?

— Я теряюсь в догадках, как попала сюда карта. Неужели это могла сделать Эльза, моя служанка?

— Точнее объясните, где находятся документы.

— Один из ящиков письменного стола оборудован под сейф. В нем я их и храню. Но они вряд ли досягаемы для вас. Карта же, я думаю, это следствие моей неосторожности, иначе бы она не оказалась на вашем столе. Теперь, конечно, поздно заниматься самобичеванием. Простите, господин офицер, я могу задать вопрос?

— Задавайте.

— Будут ли приняты во внимание мои откровенные показания на следствии?

— Суд учтет. — «И этот не лучше других — начинает торговаться и искать для себя смягчающие обстоятельства», — подумал Фомин.

3

Лотта вошла в комнатку отдыха музыкантов, посмотрела на себя в зеркало. Открыла окно в парк — хотелось свежего воздуха. Прополоскала горло и, сделав несколько дыхательных упражнений, опустилась в кресло. До следующего выхода — полчаса. Вынимая платок, наткнулась на бумажку. Записки не были для нее новостью, получала их постоянно и уже привыкла. Как правило, в них просили о встрече. Она развернула бумажку.

Сердце взволнованно застучало. Что это?! Увидела в зеркале, как сильно побледнела. Она так страшилась всегда этого… А иногда успокаивала себя, надеясь, что о ней забыли. И вот…

Значит, сегодня, сейчас она должна будет встретиться с посланцем господина Старка. Отказаться?.. Нет, раз уж это неизбежно — надо набраться сил, смелости и идти. В конце концов нужно все сказать, что она думает, и навсегда покончить с этим. Слегка подкрасив губы, Лотта направилась к двери. Навстречу ей ввалилась шумная компания музыкантов, товарищей по работе.

— Послушай, Вальтер, — обратилась она к руководителю ансамбля. — Мне сегодня нездоровится, и если ты не возражаешь, я закончу свое выступление несколько раньше.

— Да, ты бледна, Лотта. Отдохни. Выйди еще раз — и хватит. Скажи, чем закончишь выступление?

— «Не преследуй меня, уйди» — шлягер, который вчера репетировали.

…Зазвучавшая в зале мелодия песенки, которую она должна была исполнить, вывела Лотту из оцепенения. Она вышла на сцену, глаза искали среди танцующих и сидящих за столиками того, кто был автором этой страшной записки. Но разве можно узнать незнакомого…

Без обычного подъема пропела песенку и ушла.

…«А этот шлягер «Не преследуй меня…» не в мой ли адрес», — подумал Лютце. Он спустился с веранды и встал в тени развесистого дерева. Через четверть часа с сумочкой в руках прошла Лотта. По другой стороне улицы Лютце последовал за ней. Так они и шли до места встречи. Убедившись, что за ними никто не наблюдает, он решился приблизиться.

— Добрый вечер, фрейлейн! Я от дяди Боба, — сказал он, приподняв шляпу.

— Добрый вечер, — ответила Лотта. — Что от меня требуется?

— На первое время только приют, а дальше будет видно по обстоятельствам, — ответил Лютце, оценив самообладание девушки.

— Хорошо. На несколько дней вы можете остановиться у меня. Я снимаю небольшую квартиру, и моя хозяйка сейчас уехала на побережье.

— Ну и прекрасно. За это время я вполне смогу устроиться, — обрадовался Лютце, что проблема жилья разрешилась так просто. — Где вы живете?

— В районе Вильгельмштадта. В квартире изолированный вход — это удобно.

— Послушайте, Лотта. Вы разрешите мне вас так называть, да?

— Пожалуйста.

— Я сегодня целый день на ногах и порядком устал. Не взять ли такси, чтобы быстрее.

— Хорошо. Здесь недалеко стоянка. Впрочем, вон идет свободный таксомотор. — Лотта подняла руку, и машина затормозила. — На Боргштрассе! — сказала она шоферу.

Ехали молча. Когда автомобиль свернул в переулок, Лотта попросила остановиться у дома, от верхних этажей которого остались лишь стены и сквозь пустые квадраты окон проглядывали звезды. Лютце расплатился, и они еошли в подъезд. В бельэтаже Лотта достала ключ и открыла дверь.

— Проходите. Раздевайтесь тут, в прихожей, а я пока задерну в комнате шторы.

Комната мало чем отличалась от обычных гостиных в домах среднего достатка. Диван, полумягкие стулья в чехлах, люстра, затянутая марлей. Явно не гармонировала с окружающей обстановкой — большая двуспальная кровать в углу, отгороженная ширмой. Пока Лютце осваивался, Лотта успела переодеться.

— Если хотите помыться, есть ванная. А я пока успею постелить вам на этом диване.

— Благодарю, — сказал Лютце.

Сквозь шум воды он услышал, как Лотта несколько раз прошла из комнаты в кухню и обратно. Затем все смолкло.

4

— Кто у полковника? — спросил Фомин дежурного.

— Проходите, он один.

Кторов что-то писал, жестом показал Фомину на кресло. Закончив, вызвал машинистку и попросил перепечатать документ.

— С Мевисом придется расстаться, Евгений Николаевич, — сказал он, отодвигая от себя бумаги. Пришла шифровка: польские товарищи просят передать его им для предания суду как военного преступника. Наше руководство дало согласие.

— Этого следовало ожидать, Георгий Васильевич.

— Как он ведет себя?

— Приперт фактами, обмяк. Вот, почитайте протоколы, — Фомин пододвинул полковнику папку.

— Орешек в общем-то не из трудных, — заметил Кторов, быстро пробежав глазами протокол. — Но вам нужно будет еще повидаться с ним. Уточните, что он еще знает о наших противниках: к чему проявляют особый интерес, может быть, ему известны какие-нибудь конспиративные квартиры, пройдитесь, кстати, по его связям с офицерами вермахта.

— Вечером, Георгий Васильевич, постараюсь это сделать. Меня настораживает, почему Старк так легко выпустил Мевиса, то есть оставил его вроде бы на произвол судьбы. Не дорожил им, что ли? Ведь если рассудить, Мевис был хорошо законспирирован, имел такие возможности…

— Это можно в какой-то мере объяснить показаниями самого Мевиса. Помните, он говорит о заигрывании наших недавних союзников с немцами. Это вам один из ответов. Кроме того, у Старка могли быть в отношении Мевиса другие планы. Вот что, будете его допрашивать, предложите нарисовать подробный план квартиры в Ганновере. И непременно уточните, действительно ли у него над столом в кабинете висит его фотография, о которой упоминал Вышпольский.

— Вы думаете. Георгий Васильевич, что с Вышпольским не все чисто?

— Э, дружок мой, — прищурив глаз, улыбнулся Кторов. — Торопитесь медленно, говаривал Козьма Прутков. В понедельник, когда вас не было, я беседовал с ним. Кое-что в его поведении, прямо скажем, мне не понравилось. Настораживает. О человеке, грабившем его родину, думает, возмущается, а о возвращении домой даже не хлопочет. А говорил мать…

— Да нет, Георгий Васильевич. Вышпольский производит на меня хорошее впечатление. И эта карта. Впрочем…

— Вот именно, «впрочем». Я тоже хотел, чтобы он в конечном счете оказался хорошим честным парнем. Но, право, появились вопросы, на которые нужно суметь ответить: почему он не поехал в Вернигеродскую комендатуру, а явился сюда, к нам, в Энбург? Хотя из той же карты видно, что в Вернигероде комендатура есть и до нее значительно проще было добраться. Доверяя — проверяй, Евгений Николаевич. А потом уж больно смущает меня одно обстоятельство: один раз, да еще мимолетом, видел Вышпольский Мевиса в полковничей форме и запомнил так, что сразу признал его в цивильной одежде, через несколько лет. Я попросил приглядеть за ним товарищей из народной полиции. Вот читайте рапорт их сотрудника.

«Докладываю, что принятый мною 10 июля с.г. в 11.30 под наблюдение молодой человек 25–27 лет, круглолицый, русоволосый, одет в темно-серый костюм, темную рубашку, на ногах — желтые полуботинки, особых примет не имеет, проследовал от гостиницы на трамвайную остановку. В вагоне маршрута № 3 доехал до Марксплац, оттуда отправился пешком к Берлинерштрассе. Дважды прошел мимо дома номер шесть, стараясь заглянуть внутрь двора. Потом вернулся в парк, пообедал в кафе и пошел на пляж — купался, загорал. Вечером посетил кинотеатр, в 22.30 пришел в гостиницу и больше из помещения не выходил».

— Вы полагаете, Георгий Васильевич, Старк решил въехать к нам верхом на Мевисе?

— А почему бы и нет? Мевис с ним не в ладу. Думается, Старк не дорожил им, да еще после того, как он стал выходить из повиновения. Передавать Мевиса Польше как военного преступника он, понятно, не стал бы — можно испортить отношения с немцами. И тогда решил пожертвовать фигуру. Мы можем так рассуждать?

— Вообще-то, конечно…

— Но Старк — это, дорогой Евгений Николаевич, не вся английская разведка. Объективности ради надо сказать, что в период войны Интеллидженс сервис провела ряд очень удачных агентурных комбинаций. Так сказать, с живыми и даже мертвыми. Например, перед высадкой английских войск в Италии, зная, что испанские власти находятся в тесном контакте с гитлеровской разведкой, англичане выбросили со своей подводной лодки в районе Кадикского залива труп в форме британского морского офицера. В карманах этого офицера находились «секретные письма», специально сфабрикованные разведкой. Письма были адресованы ряду высших английских военачальников. Труп был, конечно натуральный. А письма — сплошной дезинформацией. Однако сработали без ошибки. «Секреты» попали куда надо, и реакция, сами понимаете, была той, на какую рассчитывали англичане. Слышали о таком деле? — улыбнулся Кторов.

— ?! — Фомин пожал плечами.

— Однако вернемся к нашему разговору. Порассуждаем еще. Какой объект у нас им может быть особенно интересен?

— Скорее всего — конструкторское бюро.

— Допустим, что они ищут к нему подходы. Может быть такая ситуация? И вот — Вышпольский. Чем не кандидатура? Зарекомендовал себя у советской администрации выдачей военного преступника. Старк вполне мог полагать, что мы клюнем на такую приманку. А если это так, Вышпольский сделал неосмотрительный шаг — очертя голову бросился к объекту, если это, конечно, не случайность. Так ли, иначе, если появляется сомнение, если какие-то даже незначительные факты выстраиваются в некоторой последовательности, значит, покоя у нас быть не должно. Согласны? Итак, заканчивайте с Мевисом. Утром вместе поговорим с Вышпольским. Когда он придет, позвоните. Я сам зайду к вам.

Фомин поймал себя на том, что несколько сбит с толку. Завершение дела Вышпольского ему уже казалось ясным и простым.

5

На смену короткой летней ночи пришло тихое солнечное утро. За окном слышались шаги, говор и смех рабочих, спешивших к проходной вагоностроительного завода, что находился неподалеку. Тихо потрескивал не выключенный с вечера радиоприемник. Почти всю ночь Лотта не спала. Усталой встретила утро. Лежать с открытыми глазами было больше невмоготу, она встала и прошла в ванную комнату. Прохладный душ освежил ее. Поставив на малый огонь кофейник, выбежала из дома к ближайшему магазинчику купить чего-нибудь к завтраку. Когда вернулась, гость уже встал.

— Завтрак на столе, — пригласила она.

— Доброе утро, Лотта. Благодарю.

Теперь при ярком дневном свете она наконец как следует рассмотрела его: худощавый, жилистый, выше среднего роста, гладко зачесанные назад светлые волосы, высокий, с ранними морщинами лоб. Из-под густых бровей смотрели серые, холодные глаза. Она определила, что лет ему не больше тридцати. Лютце в свою очередь отметил, что хозяйка чертовски хороша, шапка темно-медных волос прекрасно гармонировала с большими серыми глазами, затененными длинными черными ресницами. Она была хорошо сложена, он обратил внимание на ее длинные стройные ноги. «Девушка пошлостей не любит», — вспомнил он предостережения Старка.

Лотта решила теперь же, за завтраком, выяснить, что именно от нее ждут.

— Что же я должна буду делать? Может быть, гость теперь скажет? Предупрежу заранее, что знакомых, которые интересуют господина Старка, у меня так и не появилось. Живу довольно однообразно, почти все свободное время посвящаю музыкальному самообразованию.

— Если нет знакомых, так будут, — отрезал Лютце. — Осмотрюсь, и тогда продолжим наш разговор. Пока приму это к сведению. В свою очередь постараюсь Бас не очень обременять. Никаких заданий для вас я не привез. Прошу лишь запомнить следующее. Я ваш кузен Макс Лютце. Приехал из Мекленбургской провинции подыскать здесь работу — моя специальность конструктор-механик по двигателям внутреннего сгорания. Особо любопытным можете сказать, что я был в русском плену, в настоящее время являюсь членом ЛДП.

Лотта кивнула, долила кофе в чашку гостя.

— Дальше, — продолжал Лютце. — Мне необходимы ключи для беспрепятственного прихода в дом. Обслуживать «своего кузена» особенно по утрам, придется вам, Лотта. А поэтому попрошу держать в доме некоторый запас продуктов. — С этими словами он прошел в комнату, вынул из кармана пиджака бумажник и положил перед Лоттой несколько крупных банкнот. — Лучше, если нас будут реже встречать вместе. — Не отдавая себе отчета почему, он начинал злиться. Наверное, на него действовало безмятежно-спокойное поведение Лотты. — Учтите, я не люблю лишних вопросов!

— Хорошо, — односложно сказала девушка, подошла к стеклянному шкафу, достала ключ от входной двери и положила перед новоявленным «кузеном». Тот, не откладывая, проверил, как работает замок.

Лотта не успела еще закончить уборку, как жилец ушел. Тогда она села в кресло и разрыдалась.