На следующее утро Садовский — бодрый и веселый, совсем не разбитый, как я, кроме того, в идеально выглаженной форме будет меня засветло, ни свет, ни заря:

— Сейчас покушаем — сообщает он мне — и лишь только начнет светать — пойдем, куда тебе нужно, и так успеем еще дотемна все твои дела обделать.

У меня, конечно, голова не болит, но чувствую я себя все равно не важно. Кроме того, мне несколько неудобно в помятом костюме, рядом с аккуратненьким Садовским — но да что делать?

Какое-то время провозившись с цепями на колесах машины (Садовский просил ему помочь их «подтянуть») мы вскоре отправились по заснеженной дороге, слабо освещаемой редкими уличными фонарями да фарами машины, на самую, как говорил Садовский, северную оконечность Бобруевского.

* * *

— Приехали! — разбудил меня, едва пригревшегося, бодрый голос Садовского — дальше дороги нет!

Первое, о чем я подумал, когда вышел из машины — это то, как Садовскому точно получилось рассчитать время. Когда мы остановились, было уже светло.

— Дальше — только пехом! — вновь заголосил бодрый капитан Садовский и протянул мне какую-то старую и кривую лыжную палку — вот, возьми, так будет сподручней!

Еще час мы шли с ним по снегу, который иногда был до колен, ориентируясь, как Садовский непременно сообщал, по одному ему видимым «вешкам» и приметам, которые, хоть он и говорил о них, мне были совершенно не видны.

Перейдя через два развалившихся, скользких деревянных пешеходных мостика мы прошли по большому заснеженному полю к небольшой березовой роще на холме, за которой, к моей радости, сразу следовали дачи.

* * *

Впрочем, радоваться было рано. Как мне уже говорил Садовский, дача Пашкевичей была дальше, в следующем товариществе, а это (товарищество), как мне тогда казалось, было просто бесконечным.

Мы ковыляли по снегу, постоянно в него проваливаясь по заснеженным улицам дачного поселка, потом перелезали через забор у запертых ворот, ведущих к участкам, и лишь спустя где-то часа два пути оказались на нужном нам месте.

— Вот — Садовский вытер пот со лба — мы на месте. Это — Садовский обвел рукой вокруг — «Рассвет», — там — он указывает туда, откуда мы недавно добрались — «Рубин».

— Здорово! — сказал тогда я почувствовав значительное облегчение — и где же здесь этот хренов участок номер 78? — я опять достал из пальто небольшую нарисованную мамой Пашкевича схемку.

Садовский некоторое время щурится, как я понял, силясь рассмотреть номер на ближайшем заборе, после чего идет вперед — чтобы разглядеть номер поближе:

— Тут сто сорок третий! — кричит он мне, спустя минуту-другую, и я, наконец к своему удовольствию вижу, что он тоже устал.

Впрочем, точно меньше, чем я:

— Ну, тогда двигаем? — снова бодро, но уже не так, как раньше, а натужно бодро сказал Садовский и мы еще минут сорок, не меньше, искали участок Пашкевичей.

* * *

У самых же ворот я дико перепугался — а не забыл ли я ключи от ворот и дома в сумке, которую оставил в полиции в Бобруевске? Скажу откровенно, эта мысль прошла по мне волной сильного беспокойства, заставившего меня вспотеть. Но, едва я подергал левый карман пальто, там весело зазвенели ключи, по поводу которых, впрочем, я не успокоился, пока не извлек их уже закоченевшими руками:

— Вот они — прошептал я сам себе простуженным голосом, подернутым соплями в носу и обильной слюной во рту — сейчас мы их приладим!

Но, увы, замок на воротах был весь во льду, так что мне пришлось через ворота перелезать, а при спрыгивании я порвал себе брючину аж до колена. Еще какое-то время я искал на участке Пашкевичей лестницу — чтобы Садовский смог перелезть забор вслед за мной.

Потом долго не открывался замок двери в дом, и нам помогли лишь, (как бы я их назвал) криминальные навыки Садовского. Капитан поковырялся в замке двумя булавками, после чего, открыв дверь, посторонился, пропуская вперед меня:

«Вуаля!» — крикнул он и засмеялся.

* * *

Первым делом я отыскал в доме тапочки, после чего, переобувшись, отправился осматривать второй этаж, который, по словам Евгении Петровны, мамы Дмитрия Пашкевича, когда-то полностью принадлежал ему.

Дом Пашкевичей вымерз изнутри. Слабый дневной свет, который едва проникал сквозь редкие щели плотных темных штор, которыми были завешаны все окна, освещал пар от моего дыхания.

Садовский, спустя какое-то время, пока курил на улице, так же зашел в дом и присел на входе на стул, несколько согбенно, сложив руки, немного как будто стесняясь, и нерешительно оглядываясь вокруг:

— Тебе нужна помощь? — спросил он меня, когда я уже поднимался по скрипучим ступенькам деревянной лестницы наверх на второй этаж.

— Нет! — чтобы меня было слышно чуть ли не кричу я, ощущая, что если я не вижу Садовского через стены отделявшие прихожую от лестницы — то он меня и не услышит — дальше я сам!

* * *

«Вот и его истинное царство!» — подумал я как только поднялся — в холле, в котором я оказался, тут и там были разбросаны разные книги, блокноты, бумага и карандаши. На деревянных, обшитых из вагонкой стенах, прикрепленные кнопками висели листы бумаги, похожие на те, что я видел раньше — испещренные латинскими словами, с рисунками и схемами. На полу и на каком-то старом черном сундуке в углу холла валялись различные, иногда сломанные, с отколотыми частями амулеты на кожаных шнурках и истрепавшихся, полинявших толстых цветных нитках.

Общее впечатление было такое, будто Пашкевич покинул дачу быстро, на ходу забрав самое нужное, а все остальное — разбросал в беспорядке.

Я тщательно сфотографировал все на свой мобильный телефон (хоть тот и заедал в холоде выстуженного дома), после чего попытался покопаться в тетрадках и блокнотах, но там, в большинстве, ничего не было. Вообще. Страницы из блокнотов, те, на которых когда-то были записи, это я определил по следам от ручек на оставшихся листиках, были выдраны.

* * *

И тут мне позвонил Сартаков:

— Андрей! Привет! Как у тебя дела, чем занимаешься? — спросил он меня уставшим осипшим голосом — есть что-нибудь новенькое по Пашкевичу?

— Нет — отвечаю я — пока нет. Я сейчас осматриваю его дачу, ту, с которой он, как говорил Приятель, исчез, но здесь по-моему ничего интересного, тем более, что ее уже досматривали. Что касается участка — не знаю что и сказать, тут все вокруг заметено снегом, и ничего не видно. Если Пашкевич и смог бы спрятать здесь что-то, то сейчас это найти будет трудно.

Сартаков какое-то время молчит, сипя в трубку, но затем все-таки высказывается:

— Ну, это вряд ли. Я себе не представляю, чтоб Пашкевич взял в руки лопату! Не того состава этот человек…

Я смотрю на потолок, потом — на старую, пыльную люстру «под хрусталь».

— Думаю, — продолжает Сартаков — тебе нужно вызвать из Екатеринбурга бригаду из КГБ, специальный отдел, который как раз занимается такого рода поисками.

— Производит обыски?

— Да. Тщательные досмотры помещений.

— А я сам это не могу сделать?

— Ну, как тебе сказать? — Снова повисает непродолжительная пауза, передернутая помехами на телефонной линии. — У этих людей опыт в таких делах есть — понимаешь? Они занимаются только этим, годами, у них уже на это дело и рука набита, и глаз наметан!

Мы еще какое-то время молчим, после чего Сартаков говорит, что сам позвонит в Екатеринбург — и кладет трубку.

* * *

После холла, где Пашкевич устроил форменный бедлам, я осматриваю комнаты, двери которых выходили как раз в этот холл. Комнат было всего две, и, не в пример холлу, в них все было по-иному.

Все имевшиеся в комнатах вещи, типа матрасов каких-то, грязных подушек и одеял были аккуратно свернуты или сложены и лежали аккуратными стопками или рядами. Создавалось даже впечатление, будто тут побывал ребенок-аутист.

В обеих комнатах стояла старая мебель с отколупливающимся полированным шпоном, мебель — из одного гарнитура (это что касается шкафов и комодов), а так же там были (по одной в каждой комнате) вполне себе современные кровати. Под потолком в одной из комнат висела старенькая стеклянная маленькая люстра на одну лампочку, в другой же — просто провод с патроном и в нем — лампочка.

Я пробую включить свет — но лампы не загораются.

— Толи света нет — говорю я сам себе тихо под нос — толи все выключено на распределительном щитке.

* * *

И тут снова перезванивает Сартаков, его звонок звучит в тишине неожиданно, так что я даже вздрагиваю:

— Так! — Говорит он мне. — Этим деятелям нечего делать у себя, так что они с радостью согласились выехать прямо сейчас, но просят, чтобы их в Бобруевском встретили и отвезли конкретно на место.

— Тут будет затруднение! — отвечаю я. — В дом Пашкевича можно попасть только пройдя несколько километров от села, до которого еще есть дорога.

— Ты сможешь их сориентировать? — Сартаков стал кашлять, понятно, что он заболел. — Встретить, например?

— Да, конечно!

— Ну, тогда я дам тебе их телефон и ты им позвонишь?

— Так точно — позвоню!

Созвонившись со «специалистами» я направил их в Бобруевское, а сам спустился вниз, на первый этаж, уговаривать Садовского вернуться, и уже оттуда после вновь придти на место с екатеринбургскими ГБ-истами.

Не смотря ни на какие уговоры Садовского я настаиваю на том, чтобы остаться на даче одному, пока он будет ходить туда-сюда до села и обратно:

— Ты ж здесь дуба дашь! — причитает Садовский — а дальше что? Я вернусь в село, встречу твоих друзей — и что? А согреться, поесть, посидеть в тепле?

Но я не возражаю против этого:

— Пока я тут буду все подробно осматривать, ты и посиди с этими ребятами, и чайку пивни… ты вообще — сможешь привести их засветло?

— Ну а почему бы и нет?

— Я тут тоже не буду отдыхать, вот, шторы сниму эти нелепые, чтобы светло было, свет включу!

Садовский еле уговаривается, и я его провожаю до ворот, откуда он по лестнице снова перелезает через забор — но на сей раз в обратную сторону:

— Если что — звони! — кричит он мне уже с другой стороны — я мигом! Приду раньше твоих товарищей на место, и к их приезду уже буду готов возвращаться!

— Хорошо-хорошо! — кричу я ему в ответ, несколько, признаюсь, растроганный таким участием капитана, что даже машу ему рукой. — До скорого!

Тогда Садовский, опираясь на лыжную палку, уходит, постоянно проваливаясь в снег, по следам, оставленным нами еще недавно, но уже в противоположном направлении.

* * *

Я же какое-то время занимаюсь тем, о чем говорил с Садовским — одергиваю в доме Пашкевичей шторы, где-то снимаю их с гвоздей и канцелярских кнопок, потом включаю в доме свет. Я был прав — электричество было выключено именно на распределительном щитке. Затем, какое-то время сморю маленький старенький телевизор, что стоит в одной из комнат на первом этаже, и уже после, посмотрев передернутые помехами новости «Первой Кнопки» — начинаю клевать носом, пока не засыпаю, впрочем, как мне показалось потом — ненадолго.

* * *

Мне снился полет валькирий под соответствующую музыку Вагнера.

Я как бы видел себя со стороны, заснувшего в кресле в небольшом дачном домике, а вокруг, заглядывая в окна и желая достать и растерзать меня — летали эти чудовища, совсем отдаленно напоминающие женщин, чудовища, у которых вместо крыльев — ошметки рваных и грязных одежд, временами безобразно залатанных, вместо глаз — горящие холодным огнем бриллианты, их рты были набиты человеческой плотью, так что кровь стекает по веками немытым шеям, их зубы — словно отполированный металл, острые и длинные, когти — длинные, грязные но толстые.

Валькирии витали вокруг домика, в котором я был, и агрессивно завывали в предвкушении новой жертвы. Они хватали дом за стены и раскачивали его, так что он стонал, кряхтел и чуть было не перевернулся!

И облака, похожие на сильно разбавленное водой молоко застряли в их лохмотьях, и снежбуря следовала за ними!

* * *

Меня будит самый натуральный звон колокола. Впечатление такое, будто он звенит у меня в голове, да и сама моя голова — это большой и пустой изнутри колокол. Проснувшись, я вскакиваю со старого изодранного кресла как ошпаренный.

«Откуда это?» — спрашиваю я сам себя и выглядываю в окно, но за ним — только начинающий темнеть заснеженный лес.

Какое-то время я не могу придти в себя, все соображая, где я нахожусь и который сейчас час. Едва же успокоившись я звоню Садовскому, который вначале долго не берет трубку, так что я сбросил вызов, а потом — пропадает связь, превращаясь в громкий гул и пощелкивание помех. Я мечусь из стороны в сторону, не находя себе места, но в тот самый момент, когда я уже точно решаю двигать обратно к Бобруевскому, где-то недалеко слышаться звонкие и веселые молодые голоса — к даче приближаются сопровождаемые Садовским специалисты по обыскам из екатеринбургского КГБ.

* * *

Перелезание через забор вызывает у подошедших бурю позитивных эмоций на гране восторга:

— Это вы — Андрей Земсков? — Уже будучи на участке спросил меня один ну очень молодой человек, тем не менее, как оказалось потом — начальник подошедшей группы (все остальные «спецы» были еще моложе) — мы тут по звонку из Москвы, пришли к вам на подмогу!

Я вкратце обрисовываю ситуацию и ставлю задачу, после чего эта молодя поросль, пять человек и в их числе молоденькая девушка, заходят в дом, а мы с Садовским остаемся на улице перекурить.

— Совсем зеленые какие-то — прицокивая языком говорит мне Садовский, после чего сильно затягивается сигаретой — по виду так и не скажешь, что специалисты.

— Какая организация — такие и спецы — несколько злобно отвечаю я, впрочем, понимаете, мое раздражение направлено не на Садовского, конечно, и даже не на подошедших спецслужбистов — прислали, абы кого, лишь бы только отвязаться, по принципу «возьми, боже, что нам негоже!»

Садовский только понимающе покачивает головой.

Какое-то время из дома доносится жуткий топот, будто там по кругу бегает отделение солдат в кирзовых сапогах, но вскоре все стихает, наверняка оттого, что «спецы» наконец занялись своим делом.

* * *

— Не хотелось бы мешать ребятам — говорю я Садовскому, потому как у меня есть кое-какая идея — пускай себе спокойненько поработают, а я тут огляжусь вокруг и поснимаю на мобильный.

— Хорошо — отвечает Садовский — а я тогда пойду в дом, посмотрю, что там да как! — я согласно киваю головой ему в ответ и по перекинутой через забор лестнице начинаю карабкаться верх чтобы после спрыгнуть с другой стороны.

* * *

Как только я оказываюсь снаружи, а Садовский заходит в дом и закрывает за собой дверь — колокольный звон, который (как мне недавно казалось) звучал лишь в моей голове, зазвучал вновь.

Я оглядываюсь на звук, протираю очки, щурюсь, прикладываю к глазам руки «биноклем» но все никак не могу определить откуда исходит этот звон.

Затем я захожу в ближайший березовый лесок на холме, откуда можно обозреть все окрестности, и затем осматриваясь вокруг с помощью мобильного телефона, с включенной в нем фотокамерой с функцией цифрового приближения, которую выставляю на максимум.

И вот, далеко-далеко вправо от меня обозначается едва заметная даже в мобильном телефоне темная остроконечная колокольня, совершенно не понятно — стоящая сама по себе, отдельно, либо пристроенная к храму.

От колокольни во все стороны быстро продвигался плотный, сиренево-серый туман. Впечатление было такое, будто колокольня и является его источником, центром. Туман, заволакивая все вокруг — деревья, покосившиеся какие-то старые заборы, брошенные дома, землю, покрытую снегом, продвигался. По его краям, казалось, шевелились многочисленные щупальца, хватавшие куски реальности в свои объятья, чтобы та потом, окунувшись в туман, так же превратилась в плотную массу непроницаемого тумана.

Пару раз мне даже показалось, будто туман искрит чем-то похожим на молнии, так что я, удивившись, протирал глаза и очки.

Хотя, чему теперь мне уже можно удивляться?

* * *

Захотев сообщить Садовскому о таких делах я развернулся, чтобы пойти обратно к даче Пашкевича, но, пока я, насколько мог быстро шел обратно, тот самый туман, который я только что наблюдал в мобильный телефон и который казался мне таким далеким, вдруг «вышел» на меня сам как раз с той стороны, куда я шел, и напрасно я несколько минут пытался докричаться до Садовского — две минуты, не больше, и я оказываюсь плотно окруженным этим абсолютно непроницаемым «киселем».

Сотовая связь не работала, выдавая в динамики лишь странные помехи, похожие на далекие завывающие моления, подернутые щелчками и шипением, и на этом — все.

Потом еще минута-другая, и я заблудился.

* * *

Какое-то время я шел вперед, все еще ожидая, что выйду на дорогу у дачных участков, либо столкнусь с каким-нибудь забором, по которому потом поползу хотя бы куда-то, но шло время, а вокруг меня была все та же березовая роща, конца-края которой не было видно.

Время от времени я вынимал мобильный телефон — смотреть, который час, но не прошло и десяти минут как он, заморгав, сообщил, что заряд батареи кончился — и за сим все.

Еще я попытался выстрелить несколько раз в воздух из своего «Стечкина», надеясь, что на звук среагирует Садовский и найдет меня, но увы, после этих выстрелов, как мне показалось, туман, меня окруживший будто уплотнился и это привело лишь к тому, что странная окружившая меня с туманом тишина и беззвучие будто стали еще плотнее и непроницаемее.

Тогда я еще раз разворачиваюсь в противоположном направлении. Я думаю, что если до этого я предположительно шел к дачам, то теперь — хотя бы в направлении большого (так что мне казалось я его не пройду мимо) села Бобруевское.

Еще я думал, что не смогу не пройти мимо тех дач, которые мы пересекали с Садовским по пути к даче Пашкевичей, но вот, я шел, как мне казалось, уже час, а их все не было.

«В конце концов» — говорил я себе, более пытаясь приободрить себя, нежели потому, что был в этом уверен — «Этот туман закончится. Когда-то же он должен рассеяться?».

Но все мои воспоминания о туманах, с которыми я встречался раньше, (и это всегда происходило только в Москве) убеждали меня в общем-то в обратном: туман может держаться несколько дней и при этом совершенно не меняться, не размываться и не ослабевать. Это не утешало.

Еще через какое-то время мне стало чудиться, будто меня кто-то преследует. Мне явно слышались чужие шаги за спиной, которые стихали, едва и останавливался, и вместе с ними — чье-то сдавленное, сиплое дыхание. Я вынул (опять) свой пистолет из кармана пальто, снял его с предохранителя и взвел, что, впрочем, мне не прибавило уверенности в себе — пару раз я даже сказал этому «страшному кому-то» что вооружен, что я-де — из КГБ, и что могу повредить ему, этому страшному «кому-то», и даже убить, и что не дай боже этот кто-то нападет на меня, но в ответ слышалось только прежнее сдавленное сипение, немного более тихое, нежели до того, будто этот «некто» на время пытался стать менее слышимым, и после, когда я опять начинал идти — сиплое дыхание вновь становилось громким, как и прежде до этого.

* * *

И так я шел, как мне показалось, много часов, не видя ничего дальше своего носа. Странное дело — но, не смотря на то, что мне казалось, что по времени уже должна была быть ночь, но все равно — в тумане все еще было светло. Через какое-то время, уже устав бояться сипения и шагов за спиной, я начал филосовствовать:

«Туман» — сказал я сам себе — «это не просто природное явление. Туман — это же состояние души и… ума! Туман вползает тебе в душу, после чего, обосновавшись там, внеся сумбур и неопределенность в твои чувства — проникает дальше, в голову. И тогда там тоже начинается сумбур, разброд и шатание, теряются ориентиры, координаты, дорожные указатели и «нулевые» точки отсчета».

На всякий случай я меняю обойму в пистолете на полностью заполненную патронами — все боясь при этом, что пока буду перезаряжаться на меня этот кто-то «сиплый» нападет. Но вот, обойму я сменил, а ничего такого не произошло. В конце концов я начинаю думать, будто этот «некто» меня боится, и даже преисполняюсь оптимизма от этого, но после, подумав, что рано или поздно все равно — измотаюсь, выбьюсь из сил и усну прямо на снегу — начинаю бояться еще больше!

Еще через какое-то время туман, кажется, начинает пусть и совсем чуть-чуть, но слабеть, и вот, вдруг, неожиданно и громко буквально совсем недалеко от себя я слышу четкий и громкий звон колокола:

— Хоть что-то! — говорю я сам себе вслух — это колокольня, я выйду на нее и там обоснуюсь так, что за спиной у меня будут только стены и со спины никто ко мне не сможет подойти — там-то я и отдохну и подожду, пока туман не рассеется.

После этого я начинаю бежать изо всех сил, насколько это только возможно по глубокому снегу, а сипение у меня за спиной усиливается, от чего я начинаю бежать еще быстрее, туда, на звук колокола — и так до тех пор, пока головой не ударяюсь в ветхий деревянный забор, за которым — о, счастье! — маленький, но симпатичный, и, кажется, ухоженный домик и там — о, боже! — в окнах горит свет!

Сипение, перешедшее уже в свист пролетает у меня над головой и возносится, как мне кажется, завернув в вираж над этим симпатичным домиком — вертикально в небо.

* * *

Я ору изо всех сил и стучу рукояткой пистолета в заборчик, схватившись за него другой рукой, боясь потерять его и не найти. Через несколько минут слышится скрип двери и после — голос, старческий, сдавленный, но громкий:

— Иду! Иду уже! Ну, говорю, иду же! — я ничего не вижу из-за плотного тумана, но симпатичный старичок, который наверняка живет в этом домике, находит меня, не смотря на туман быстро и безошибочно. Взяв меня за плечо он, будто поводырь — слепого, отводит меня в дом и там, все еще не пришедшего в себя усаживает на лавку:

— Что же ты, голубчик? Заблудился тут у нас? Ну так — заходи, тут до тебя таких уже было знаешь как много?

* * *

Я невероятно рад тому, что в домике нет тумана. Еще несколько минут назад мне казалось что он всюду, что он заполнил весь этот огромный мир и растворил его в себе, растворил как в кислоте все сущее.

Седовласый старичок, с утонченными, впрочем, чертами лица, подкладывает в русскую печку дров. На нем, кроме прочего — меховая бежевая тужурка с вышитыми цветами. Старичок улыбается:

— Заблудился, паря? Ну так — ничего, держи хвост пистолетом!

— Ой — говорю я — я так рад, что вы здесь есть! Я… я уже и не знал что делать.

— Ой, да не волнуйся! Я же говорил — тут таких как ты много бывает. Но, честно скажу — не зимой. Летом тут люди с дач блуждают, а вот зимой — тишина, как в гробу. Отчего и хорошо, сам понимаешь, неимоверно!

— Постойте — говорю я — мне в Бобруевском полиция сообщила что по окрестным деревням мобильные телефоны выдавали — чтобы звонить в полицию, если кто заблудится.

В ответ глаза старичка, кажется, смеются:

— Ну да! Вот он он! — Старичок протягивает мне мобильный телефон, с полным зарядом батареи — только тут связи нету! А так… поначалу я звонил, конечно, в полицию-то…

Решение моих проблем, как кажется, откладывается:

— Вот незадача! — я разглядываю комнату, в которой нахожусь, и начинаю ощущать себя немного странно от того, что на многочисленных книжных полках, в аккуратном порядке развешанных вокруг, вижу лишь научную литературу.

— Я тут-то относительно недавно — будто прочитав мои мысли сказал старичок — лет десять — не больше. Уехал из Е-бурга, как на пенсию вышел, домик тут вот купил у сына одного старика, который тогда скончался, земля ему пухом. А квартиру освободил — дочери с мужем.

Я понимающе покачиваю головой.

— Поначалу тут ничего было, пока все вокруг не померли, даже весело, общаться, сам понимаешь, с деревенскими, простота-люди! Но — душевные! А теперь вот — один я тут живу. Но — ничего. Мне — хорошо.

Я опять покачиваю головой:

— А в Екатеринбурге (я так говорю, «Екатеринбург», не так, как екатеринбуржцы говорят — «Е-бург», чтобы Старичок не подумал, что я за своего пытаюсь сойти, за местного) вы наверняка были профессором каким-нибудь?

Старичок рассмеялся:

— Угадали! В университете. Сейчас, знаете, скучаю, бывало, по прежние временам. И чего я ушел на пенсию? Ведь ж не гнали! Предлагали остаться. Но я, знаете ли, устал от суеты. А вот в эти места, понимаете, влюбился сразу.

— Только заблудившиеся иногда достают наверняка — я «оттаял» и уже начинаю шутить.

— Заблудившиеся? Да ничуть! Они же потом уже никогда не попадают в такие ситуации!

— Да?

— Да. Один раз заблудился — и все. Как люди, чумой переболевшие — больше она к ним не цеплялась!

Мы какое-то время молчим, после чего Старичок вновь подкидывает дрова в печь и «разбивает паузу»:

— Потом возвращаются — благодарят, овощи с огорода приносят — а оно мне зачем? У меня и своих полно!

* * *

Я убеждаю Старичка, что уйду, едва рассеется туман. Это чтобы он не волновался.

— Туман? — Старичок сначала сделал удивленное лицо, после чего, будто что-то вспомнив опять заулыбался — Ах! Ну да! Как же я забыл — старею! Все блуждающие говорят, будто были в тумане…

— И что же? Хотите сказать, будто тумана нет?

Старичок выглядывает в окно, потом смотрит на меня:

— Нет… нет тумана.

Я выглядываю в окно сам, но там темно и я ничего не вижу:

— А который сейчас час?

— Три часа. Ночи.

Я уже и удивляться-то не должен ничему тому, что происходит. Но это меня опять заставляет нервничать. Я выхожу во двор — а там и вправду нет никакого тумана, и рядом, недалеко от домика Старичка высится та самая колокольня, которую я недавно разглядывал в мобильный телефон. Сейчас, глубокой ночью эта колокольня кажется черной — на менее черном фоне ночного безоблачного неба:

— А почему здесь колокол бьет? — спрашиваю я Старичка вернувшись в дом.

Старичок же начинает убеждать меня, что никакого колокола на колокольне нет, и что других колоколов в округе нет и что он никакого звона здесь в жизни не слышал:

— Это все от ваших блужданий — уверяет меня он, вновь улыбаясь.

* * *

Еще где-то час мы разговаривали, Старичок покормил меня простым, но вкусным супом, после чего постелил мне постель и я лег спать.

Утром, едва проснувшись, я засобирался в путь, поначалу опасливо выглянув в окно — нету ли там вчерашнего тумана?

Но все было прекрасно. Солнечный день заставлял снег искриться, снег, земля, уже местами обнаженная, выдавали в воздух запахи приближающейся весны, а Старичок во дворе колол дрова. Увидев же, что я уже на ногах он затащил меня обратно в дом и подарил мне свои старые брюки — взамен моих порванных:

— Вот! — сказал он мне протягивая сложенные в несколько раз брюки — все лучше чем те, что у вас!

Я благодарю.

— Хоть они вам и великоваты будут… но с поясом, пожалуй, удержаться на вашей худосочной талии!

* * *

Попрощавшись с приютившим меня стариком, поблагодарив его, я вновь отправляюсь в свой путь.

Итак, я выхожу за ворота и иду к колокольне.

— Что вы! — увидев это закричал мне во след Старичок, будто заволновавшись — вам же не туда! Бобруевское — туда! — Старичок замахал рукой в обратном направлении — туда — он показал мне рукой, куда я шел — кладбище за колокольней, а потом — затопленный болотом лес!

Я отвечаю ему в том смысле, что хочу осмотреть колокольню, после чего вернусь и пойду к Бобруевскому.

— Ну, тогда зайдите ко мне опять, ладно? — Старичок, как мне показалось, искренне, за меня волновался — чтобы я не переживал — ладно?

— Ладно! — закричал я, уже достаточно удалившись — обязательно зайду!

* * *

Осмотрев колокольню, впрочем, ничем не примечательную, я двинулся дальше. К колокольне примыкал фундамент некогда стоявшей рядом церкви.

Оттуда я пошел к уже видимому мной кладбищу, от колокольни — не более километра.

Осмотрев быстро кладбище я уже хотел было пойти обратно, как вдруг нечаянно заметил, что оно продолжается в лесу. То есть большая часть кладбища была там, где не было деревьев, но дальше, среди деревьев, и не мало, так же стояли кресты и старые покосившиеся ограды.

Уже в лесу, среди старых могил я заметил немного вдали почти незаметный старый «классический» кирпичный заборчик, с которого, удивительное дело, не везде еще слезла штукатурка, и в котором, как я заметил это обойдя забор кругом — были металлические, старые, чугунной ковки ворота, конечно же открытые настежь всем ветрам.

Ворота приветливо поскрипывали на старых мощных петлях, загнанных в кирпичную ограду, и одна их створка немного не спеша двигалась туда-сюда.

* * *

Зайдя внутрь, в ворота за забор, и какое-то время поблуждав среди старых, но красивых, в основном сваленных на землю надгробий, странным образом не заметенных снегом, я обратил внимание на стоявший в удалении склеп, который сначала издали представлялся мне просто как некое темное пятно, но после, когда подойдя поближе, я смог разглядеть его более пристально.

Склеп был небольшим по высоте, старым, с испещренными трещинами оштукатуренными стенами, но, тем не менее, было видно, что он некогда был весьма украшен в «классическом» духе. В многих местах большими кусками от его стен отвалилась штукатурка, что, впрочем, никак не сказалось на его красоте «в общем». Даже более того — это придавало ему некую трагическую «горчинку».

Тем не менее, когда я подошел к склепу с другой, «парадной» стороны, странным образом смотрящей в сторону леса, а не входа в замкнутое пространство за забором, моему взору вдруг предстала сцена ужасающего разгрома: парадная стена склепа была повалена вперед, а пространство внутри стен — изрыто и выкорчевано. Рядом со стенами были отвалы земли, в которых, страшное дело, виднелись останки гробов и человеческих костей.

Сейчас, как раз в момент когда я подошел к склепу с этой стороны, из вырытой земли на меня смотрел пустыми глазницами, прямо мне в лицо, человеческий череп без нижней челюсти.

* * *

— Вот ужас! — сказал я себе громко, будучи уверен в том, что моих слов никто не слышит, как вдруг где-то слева от меня мелькнула тень, быстро пропав у меня за спиной.

В ответ я резко разворачиваюсь, выхватывая из-за пояса «Глок» и выставляю его вперед.

* * *

— Вообще-то у этой модели «Глока» очень хорошо видно, что обойма заправлена в рукоятку — говорит мне Дмитрий Пашкевич. — У тебя, как я понимаю — патрончики-то тю-тю — так ведь? Могу предложить по сходной цене и патроны, и обоймы, Андрей, ты уж поверь мне, старому торговцу оружием!

От удивления я делаю шаг назад, при этом чуть ли не свалившись в оскверненную могилу.