Зарыв на скорую руку несчастные останки нашего агента, еще недавно бывшего при Пашкевиче, мы продолжаем преследование, уже в сопровождении десантников, хотя, уже через два часа, Павлову начинает не нравится скорость нашего движения.

Как еще недавно меня теперь он начинает подгонять десантников, после чего у него возникает перепалка с лейтенантом, и потом Павлов решает двигаться впереди группы, не смотря ни на какие возражения с моей стороны.

Лейтенант, следует сказать к слову, видимо от того, что отношения так быстро испортились, как будто тут же забывает, что его задача — выполнить «боевую» часть операции так, чтобы я с Павловым в этом не принимал участия. Он говорит, что знает, что должен делать, ну а если у нас есть какие-то по этому поводу свои соображения, то мы ему не подчиняемся, и вольны поступать, как хотим.

То есть субординация в группе с самого начала не была продумана, и мне приходится, против своего желания, двигаться за Павловым, хотя, честно скажу, что с десантниками, пусть и столь молоденькими мне было намного спокойней.

* * *

Тем не менее, как не надрывался Павлов, уйти вперед нам удалось ненамного. Через какое-то время, когда уже начало темнеть, мы неожиданно для себя нагоняем Пашкевича с его людьми, расположившимися на небольшой плоской площадке вокруг костра.

— Совершенно без охранения! — корчит из себя знатока Павлов — вот они и совершили ошибку!

Мы несколько минут разглядываем грозных бородатых боевиков в бинокль, а так же Пашкевича, тоже зачем-то себе отрастившего бороду:

— Вот он он, голубчик! — говорит мне Павлов, видимо не зная, что я раньше с Пашкевичем встречался и дает мне свой бинокль, будто у меня нет с собой своего — сейчас мы его и прижопим!

Тем не менее это не так-то просто. Где-то через полдчаса нас нагоняют десантники, и Павлов какое-то время инструктирует лейтенанта на счет того, что делать.

Пока же все это происходит, вдруг, неожиданно, у Павлова начинает шипеть рация, притом весьма громко, что в свою очередь в здешней тишине производит эффект разорвавшейся бомбы!

* * *

Боевики, как мне показалось, схватившись, стали действовать не думая, просто автоматически, без предварительных обсуждений между собой. Они просто встали, взяли оружие, и, разбившись на звенья, стали действовать — пока шестеро из них стали стрелять по нам плотным пулеметным огнем, четверо других, разбившись на звенья по двое, стали быстро обходить нас с флангов — справа и слева.

У нас же возникла заминка, но после, будто очнувшись, десантники так же, автоматически, видимо зная как нужно действовать в такой ситуации, предприняли абсолютно аналогичные, можно сказать «зеркальные» действия. Пока группа пулеметчиков в центре вела по боевикам плотный сковывающий огонь, два звена по два человека так же стали обходить противника с флангов.

Естественно, через несколько минут наши звенья, обхватывающие с двух сторон боевиков и боевики, пытавшиеся зайти к нам слева и справа встретились.

* * *

Догадываюсь, почему, но это «пересечение» было отнюдь не в пользу десантников — их просто смели, не дав сделать даже несколько выстрелов.

Итак, боевики обжали бы нас тисками, если бы не сержант с ручным гранатометом, частой, плотной и меткой стрельбой разнесший в клочья боевиков, обходивших нас слева.

Когда же этот сержант, перезарядив гранатомет стал перемещаться направо, ему в голову угодила пуля, так что голова разлетелась на маленькие кусочки, а из торчащего наружу горла во все стороны зафантанировала кровь!

Тогда мы с Павловым, который не в пример самому себе, еще недавно так искавшему приключений, вжались в снег, но я, в отличии от него, не смотря на грозные окрики лейтенанта все-таки хоть чем-то, но пытался помочь десантникам.

Итак, когда сержант с РГ был убит, я ползком, но быстро, переместился направо от нашей основной «пулеметной» позиции и стал стрелять по обходящим нас справа боевикам из автомата. Я конечно раньше имел представление, как стрелять, но на практике это оказалось немного сложнее. Поставив автомат в режим автоматической стрельбы я одним нажатием на курок быстро избавился (а главное — без пользы!) от половины патронов в магазине — тугая очередь, резко и больно вдарив мне прикладом в плечо практически вся ушла вверх направо — в сучья сосен. Боевики же, видя мою такую прыть, тем не менее, не остановились, и, кроме того, стали еще стрелять в ответ по мне.

Тогда я переключил автомат на режим стрельбы одиночными выстрелами и уже более метко, когда боевики почему-то одновременно и не спрятавшись в укрытие, перезаряжали оружие, и, как сам видел — несколько раз попал в обоих. Я видел своими глазами как мои пули прошивают их насквозь и как из них вылетают куски мяса, но, все равно — они не останавливались, а перезарядившись, устроили мне такую «ответку» что я был вынужден закрыв голову руками и отбросив автомат в сторону вжаться в снег на сколько только мог.

* * *

Затем у меня возникла другая идея, и я, подползя к убитому сержанту — забрал у него уже заряженный ручной гранатомет и затем, вернувшись на прежнее место, и потом отползя от него немного в сторону — наугад, не зная, под каким углом вверх выставлять гранатомет — просто в сторону боевиков выстрелил все гранаты, все шесть штук.

И у меня неожиданно получилось! Все гранаты попали либо в боевиков, либо рядом, так что после они упали на землю и больше не борзели.

Еще минут через пять боевики отступили, оставив, как заслон, одного пулеметчика, который нас, едва начавшим приподнимать голову от земли, заставлял опять вжиматься обратно, но потом затих и он.

* * *

Итак, итоги были не очень. В нашей группе потери составили пять человек, при том, что всего было четырнадцать, плюс двое из этих четырнадцати — практически не вояки (это я про себя и Павлова).

Пашкевич же потерял четверых, так что теперь, не считая его самого, в его группе осталось шесть человек. Перевес вроде как по числу на нашей стороне, но качество? Боевики, едва обнаружив опасность — действовали молниеносно. Десантники, которые вроде как тоже четко сработали, вначале все-таки замялись, а в бою такие заминки могут стоить самого дорогого.

Когда же бой стих, мне пришлось долго всех успокаивать, на ходу придумывая объяснения того, чему все были свидетелями — пули, попадавшие в боевиков, не причиняли им вреда.

Десантники гадлели, обсуждая это чуть ли не в режиме паники, и мне пришлось вмешаться.

Присев на полуколено перед распластавшейся неровным полукругом группой, я стал говорить, что боевики скорее всего надели на себя по два бронежилета, один на другой, так что даже автоматные пули их не брали. Когда лейтенант стал возражать мне, будто видел как его пули прошили одного боевика насквозь, а остальные десантники лейтенанта поддержали, дескать сами они тоже такое видели, я ответил, что это просто некоторые пули, ни в кого не попавшие «ложились» за спинами боевиков — и все. Возражения, что, дескать, в разные стороны разлеталась кровь и куски тел я парировал, сказав что это были лохмотья одежды и ткани с бронежилетов.

Десантники меня слушали, потому как видели, как я стрелял из ручного гранатомета и убил двоих боевиков, и от того меня немного зауважали, чего никак нельзя было сказать о Павлове. Павлов, казалось, впал в прострацию и уушол, непонятно — на долго ли, в себя. Пока же я объяснял десантникам, что происходит (ну не говорить же мне им правду, о которой я уже стал догадываться) он сидел, обнявшись со своим пулеметом, смотрел перед собой пустыми глазами и трясся, то ли от холода, то ли от страха.

Итак, нам ничего не остается более, нежели собрав все оружие, что было у боевиков и убитых ребят из нашей группы, распределив равномерно между собой боеприпасы, по-быстрому похоронив своих в снегу, двинуться дальше.

Совсем же перед тем, как мы пошли, лейтенант вручил мне РГ в постоянное пользование, собрав у всех, у кого на автоматах были подствольные гранатометы гранаты и отдав их мне.

— У тебя хорошо получается стрелять из этой штуки — сказал он мне с уважением в голосе, похлопав меня по плечу — будешь у нас главным гранатометчиком!

Эта почтенная обязанность, впрочем, весила несколько килограмм, которые, кроме того, было не очень удобно нести, не говоря уже о том, что всячески мною законопаченные металлические детальки моей амуниции вновь стали дребезжать при соприкосновении с РГ.

Но делать было нечего и уже впотьмах мы продолжили преследование.

* * *

Уже когда мы шли лейтенант дал мне и Павлову приборы ночного видения, забранные у погибших, при этом порекомендовав пользоваться ими только лишь в крайних случаях, потому как приборы весьма энергоемки, а запас аккумуляторов к ним ограничен. Я тут же водрузил эту штуку себе на голову и включил, проверяя, работает ли она, и потом тут же выключил. Павлов же свой ПНВ просто нес в левой руке так, будто эта вещь ему была особо ненужной.

Пока мы шли нас пару раз обстреливали, правда очень издали, не причинив никакого вреда. Было понятно, что Пашкевич не хотел, чтобы мы нагнали его, так что эти засады нас ненадолго приостанавливали и замедляли наше движение.

На эти обстрелы мы отвечали слабо, экономя патроны и радуясь тому, что противник не жалеет свои, так что его боеприпасы уходят, а пополнить их в такой обстановке, естественно, просто негде.

Как бы то ни было, но после этих обстрелов мы стали двигаться намного медленнее и осторожней, кроме того лейтенант еще решил, что Пашкевич вполне мог бы на нашем пути выставить несколько мин-ловушек, что еще дополнительно затруднило наше продвижение частыми остановками с осторожным обследованием «подозрительных» мест, где лейтенанту причудились эти самые мины и растяжки.

* * *

Кроме этого лейтенант пару раз попытавшийся заговорить о чем-то с Павловым быстро понял, что тот временно недееспособен, так что после этого он стал обращаться ко мне, пугая меня в свою очередь тем, что обращался ко мне как к старшему товарищу, который, дескать, должен был в чем-то сказать свое веское слово, притом, сами понимаете, это касалось вопросов, в которых я ну совершенно ничего не смыслил.

— Судя по ситуации — лейтенант, остановив группу, достал карту и компас, ненадолго осветив их фонариком — группа боевиков выворачивает обратно, большим кругом, и направляется к той самой деревне, где мы с вами должны были встретиться. Что будем делать?

— А какие еще есть варианты? — спросил я — ты предлагаешь накрыть их артиллерией?

— Можно и так! — лейтенант выключил фонарик — мы убедимся в том, что группа эта зашла в деревню, деревня эта уже сто лет в обед как пристрелена — и дело в шляпе!

— Хм! — у меня дико зачесался небритый подбородок — но тогда мы потеряем нашего парня. Что, впрочем, тоже вполне допустимо. С другой стороны, я перед начальством должен буду отчитаться, что сделал все, чтобы его заполучить живым, а так, просто его накрыть огнем — и в клочья, меня спросят, был ли я уверен, что сделал все для того, чтобы доставить его живым.

После этого мы какое-то время молчим, и тогда я делаю предложение:

— Думаю сделать так! — лейтенант подает какие-то знаки своим людям, скорее всего имея в виду скорое продолжение движения — если эти боевики зайдут в деревню и там остановятся, вы деревню окружите, а я зайду внутрь, и выясню, не смогу ли задержать кого мне надо.

— Один?

— А что такого? Соваться в деревню нам всем — это же точно напороться на засаду! Нас будут ждать!

— Ну, то есть — лейтенант засмущался — напороться на засаду ты хочешь сам? В полном одиночестве?

— Мне будет легче, чем группе, — отвечаю я — кроме того — с гранатометом у меня будет больше шансов, чем с автоматом.

— Ну, хорошо, — лейтенант показывает всем, что продолжаем движение — если начнется стрельба, мы выявим огневые точки и подавим их, после чего войдем в деревню, как раз там, где точки будут подавлены, после чего очистим деревню. Боевики, затаившись будут разбиты на мелкие группы, так что против нас с нашей плотностью огня долго не протянут. Дело, конечно, трудное, но…

— Я же, — говорю я, — либо найду того, кто мне нужен и засяду с ним в каком-нибудь сарае, подожду, пока все кончится, либо, если будет возможность, выведу его из деревни, и тогда вы тоже сможете отступить, в деревне останутся одни боевики — и их-то уже можно будет накрыть артиллерией!

* * *

К деревне мы подобрались уже тогда, когда ночное небо стало немного, но светлее. Мы действовали, как договорились с лейтенантом, но, как вы знаете, даже если идеальные планы могут давать сбой, то что же произойдет с планом неидеальным, придуманным на ходу, с большим расчетом на простое везение?

Включив прибор ночного видения, с гранатометом наперевес я двигаюсь, прижавшись к длинной глинобитной стене одной узкой улочки, до тех пор, пока не напарываюсь на засаду. Стреляя по мне длинными очередями, пулеметная точка обнаруживает себя, и, соответственно, обильно политая плотным огнем десантников с нескольких сторон — быстро замолкает.

Еще минут десять проходит, прежде чем десантники со всех сторон окружившие деревню собираются в одном месте — и идут туда, где еще недавно действовала засада.

Я еле различаю в ПНВ, как метрах в семидесяти от меня четко и слаженно идут наши бойцы, после зайдя в дом, из которого еще недавно стреляли по мне.

Обосновавшись в доме, десантники начинают плотно стрелять по соседним вокруг них домам — как я понял, провоцируя другие огневые точки на ответный огонь, чтобы их обнаружить.

Боевики же вначале долго не отвечают, пока, как я думаю, пара метких попаданий не заставила их думать, будто они обнаружены.

Тогда из дома, стоявшего прямо напротив того, где сейчас были десантники, началась пальба сразу из двух пулеметов, а еще через минуту-две кто-то стал запускать осветительные ракеты, так что ночь быстро превратилась в день!

Пока же вся эта заваруха идет своим чередом, я решаю обойти боевиков справа по ходу моего движения, но тут мне встречается Павлов, в обнимку с оружием совершенно не тапясь бредущий вдоль улочки, на которой я нахожусь, так что мне приходится отвлечься, чтобы затащить его в какой-то сарай, где он вполне себе комфортно устраивается, усевшись в углу, после чего, устроив его, я выхожу из сарая и продолжаю двигаться вдоль улочки, с целью зайти к пулеметной точке боевиков справа. Передвигаясь короткими перебежками, время от времени я ненадолго останавливаюсь, чтобы оглядеться и решить, где остановлюсь в следующий раз.

* * *

Обогнув один дом, в момент, когда висевшая над деревней осветительная ракета погасла, а другую еще не выстрелили, я буквально нос к носу встречаюсь с двумя боевиками, которые, скорей всего, шли во фланг десантникам. В темноте и без ПНВ эти двое меня не заметили, но, проходя мимо, вдруг стали как-то по-звериному принюхиваться, шумно вдыхая и выдыхая воздух.

Не желая пострадать от осколков собственного гранатомета я бегом удаляюсь от них метров на семь, после чего стреляю в них, и оба боевика падают, а один из них, прежде, чем упасть, подбрасывается взрывом вверх, и, перевернувшись в воздухе, после шлепается на землю хребтом, так что слышно, как тот ломается.

К пулеметной же точке подойти не удается, потому что оказавшись от нее справа, я сталкиваюсь с еще одной, тут же открывшей по мне огонь, прикрывающей правый фланг первой.

* * *

Тогда я решаю попробовать зайти с другого фланга, но для этого нужно пройти за спиной десантников.

Я захожу в сарай, где еще недавно оставил Павлова, проведать его, и, убедившись, что он цел и невредим, сообщаю по рации лейтенанту, что собираюсь пройти у его группы сзади.

На это мне отвечает один из сержантов, сказав прежде, что лейтенант погиб, а потом в наш разговор вмешивается Пашкевич, сообщая, что будет меня ждать.

Итак, вариант с обходом отпадает, и я возвращаюсь в сарай, где сидит Павлов, боясь за него с одной стороны, а с другой — боясь и его самого, как бы он при оружии с перепугу не пальнул бы и в меня, так что вернувшись в сарай я первым делом забираю все оружие, что есть у Павлова. Андрей, находясь в ступоре, слава богу, еще реагирует на слова и покорно отдает мне все, что у него есть.

После вновь оставив его, я располагаюсь в дверном проеме сарая, и, иногда постреливая из своего автомата, пытаюсь отвлечь огонь главной пулеметной точки боевиков на себя с тем, чтобы получив возможность десантники могли бы хоть что-то предпринять.

Но пулеметчик на меня не отвлекается, так что десантники организуют атаку проломив глиняную стену дома в котором находятся со стороны, обращенной в противоположном направлении от пулемета боевиков, и затем начинается страшное.

* * *

В считанные минуты бой превращается в кашу, когда противостоящие друг другу силы перемешиваются, так что не понятно где свой, а где чужой.

Оставив стрелять лишь один пулемет, боевики, видимо, организуют свою контратаку, так что на узких улочках деревушки вскоре они встречаются лицом к лицу с десантниками.

Кинжальный огонь, перебрасывание гранат, а иногда и рукопашные схватки заполоняют все вокруг, повсюду звучат выстрелы, взрывы гранат, звуки борьбы, вскрики и ужасные стоны раненых.

Увидев справа от себя троих боевиков, пригнувшись пробирающихся вдоль улочки, я выстреливаю в них все что осталось в РГ, после чего в стену сарая, на пороге которого я нахожусь, невесть откуда влетает заряд из РПГ, и эта сена падает внутрь, а с деревянного потолка, обмазанного толстым слоем глины, начинают отваливаться крупные куски, один из которых, вдарив меня по голове, лишает сознания.

* * *

Очнулся я оттого, что Пашкевич куда-то волок меня за ноги. Увидев его, а так же то, что с ним больше никого не было, я резко отбрыкнулся, так что Дмитрий схватился за автомат, висевший у него через плечо.

Впрочем, разглядев меня, он опять переместил автомат себе на бок — висеть там — и заулыбался.

— Земсков? — спросил он меня — ты?

— Я…

— Ну, вот и встретились!

Я, преодолевая жуткую боль в пояснице, привстал.

— Что ж? — Дмитрий смотрел мне прямо в глаза, наверняка не понимая, что в его глазах жирным блеском расцвело сумасшествие — ты мне как-то помог очень сильно, я теперь твой должник… Ну что? Жить хочешь?

Я отвечаю резко выставленным вперед, выхваченным из-за пояса пистолетом, но Пашкевич только смеется:

— И что же? Пристрелишь меня, так и не выяснив много чего интересного?

Я мнусь:

— Ну, например, чего?

Пашкевич садится прямо в снег, все время блаженно-загадочно улыбаясь. Он, видимо, чувствует себя хитрецом, всех обведших вокруг пальца, и теперь торжествующего свою сумасшедшую победу.

— Ну, например, я тут кое-что про тебя выяснил. Помнишь, я говорил тебе что коллеги твоего отца его и убили?

— Да, было дело.

— Ну так вот. Почему это все произошло — ты тоже знаешь. Но ты не мог знать, Андрей, при этом, что они же, под предводительством Приятеля Сараткова после пытались убрать и тебя.

— Да? А зачем?

— Они думали, что ты так же в курсе их дел, и можешь их сдать. Как ты думаешь, почему Приятель Сартакова одобрил твою кандидатуру при поступлении на работу?

— Ну и почему?

— Да потому, — Пашкевич устраивается в снегу поудобней, кряхтя, — что больно уж любопытно было ему, почему ты не покончил с собой после того, как они вкололи тебе лекарство, от которого люди с ума сходят. Кроме этого, он желал знать, знаешь ли ты о его делишках или нет, и он искал недостающую часть компромата, на себя, без которой все остальные бумаги «не работали».

Все становится на свои места, и это потрясает. Впрочем, показывать это мне сейчас не с руки, что и видит Пашкевич, наверняка ожидавший с моей стороны другой реакции. Да, только лекарство это, о котором говорит сейчас Дмитрий, некогда было придумано ангелами.

— То есть, подозревая, что я что-то про него знаю, и убрать ему меня не удалось он решил меня держать поближе к себе?

— Совершенно верно — улыбка Пашкевича из довольно-дебелой превратилась в улыбку дебелого бесконечного счастья — как говориться держи друзей при себе близко, а врагов — еще ближе. Как там, кстати, эти бумаги, что я дал тебе?

— Я отдал их Сартакову.

Пашкевич засмеялся, так что изо рта у него в разные стороны полетели слюни:

— Ну ты да! О!! — Дмитрий со смеху бьет кулаком по земле — они же два сапога — пара!

— Да? А мне казалось Сартаков заинтересовался, и у них в отношениях с Приятелем возникло напряжение.

Пашкевич резко перестал смеяться:

— Да? Думаешь, Сартаков не причем?

— Не знаю…

— Ну так вот — немного отдышавшись продолжил Дмитрий — тебе вкололи лекарство, Андрюш, которое предназначалось мне, а так как по нему в ГБ строгая отчетность, то, чтобы убрать тебя, Приятель употребил половину моей дозы. Вот от того-то мы с тобой и не сбрендили окончательно от уколов, хотя, признаюсь, у меня были с этим ну очень серьезные проблемы. А как у тебя?

— У меня — отвечал я — тоже. Был момент и я думал что не выдержу…

— А сейчас?

— Сейчас — вроде все, ничего нет, помутило — да прошло…

— Везет же! — как мне показалось, Пашкевич сказал это искренне — а я вот все еще вижу это. И слышу. Мне стоило огромных усилий это преодолеть, затравить свои эмоции, а еще — делать вид на людях, будто я нормальный человек и ничего такого со мной не происходит. Но ты, видать, Андрей, из другого теста сделан…

Я же никогда не расскажу Пашкевичу, как «преодолел» ситуацию.

* * *

— И теперь ты решил отомстить всем своим обидчикам, устроив заваруху на Кавказе? — я продолжаю разговор, уже опустив пистолет.

— Да, за то, что они сделали со мной.

— Ну, а почему бы тебе не отомстить Приятелю — и на этом все? Ты же, при всех своих таких… возможностях… мог бы сделать это очень изощренно-болезненно?

Но Пашкевич считает что виновата больше система, нежели Приятель, который, как Дмитрию кажется, просто ее порождение.

— И что? — я повышаю голос — ты хотя бы понимаешь, что спецслужбы МОГКР просто сплавили тебя сюда, не рассматривая тебе всерьез как своего партнера?

— А мне-то что? — Пашкевич постепенно становится похожим на нормального человека, что не может не пугать — я добился своего, того, что хотел.

— А этот бред про зомби?

— Думаешь — бред?

— Ну, я-то понимаю, что тебя этому научили ребята, некогда заказавшие тебе мою душу…

— Именно! Именно они, родные!

— Но разве ты не понимал, что это никогда не покажут по телевизору?

— Тут я просто рассматривал одну из вероятностей… чем черт не шутит? А вдруг? Все увидят, не поверят — а потом — раз! И окажется, что я говорил правду!

— И ты захотел, используя свои такие… навыки придти сюда, и из мертвых солдат создать себе армию? Армия мертвецов взрывает Кавказ?

Дмитрий, кажется, искренне не понимает, чему я возмущаюсь, впрочем мне и самому, уже вдосталь навидавшемуся всяческого «сюра» уже давным — давно было пора всему этому перестать удивляться.

— А что? — Дмитрий уже начинает говорить, будто оправдываясь — зато система рухнет!

— КГБ??

— Да!

Все! Финиш! Мне хочется пристрелить этого Пашкевича, впрочем, я понимаю и то, что у парня были все основания стать неадекватом. Другое дело — попав в такой переплет он не сдался, а стал сопротивляться, и, более того, живет со своим «вколотым» сумасшествием дальше, так что не мне его судить.

* * *

— Ладно — говорю я, стараясь чтобы мой тон был максимально примирительным — Дмитрий, я думаю что ты… можешь идти. Ты достаточно настрадался и я, если ты мне пообещаешь, что скроешься и больше никогда не попадешь в поле зрения КГБ, отпущу тебя.

Пашкевич снова начинает ехидствовать, вместо того, чтобы воспользовавшись моим приступом великодушия по-тихому смыться:

— Что? Рискнешь своей карьерой в КГБ? — спросил он меня демонстративно ковыряясь в носу.

— Я? Я увольняюсь из Комитета. Боюсь, в Москве вскоре за причастность к ГБ будут вешать. Достанется, как всегда, прежде всего самым незащищенным, то есть мне и таким как я рядовым служакам.

Пашкевич, как показалось, мне сочувствует:

— Спасибо тебе. Но напоследок скажу только, что все равно — берегись Приятеля Сартакова! Если он не будет уверен в том, что ты его не разоблачишь, то он может пойти на все, как с твоим отцом.

Я согласно покачиваю головой:

— Значит ты считаешь, что нас пытались убить вколов эту сывортоку? — я все еще не совсем верю, вернее даже просто не могу ощутить это, что такое могло вообще случиться.

— Да. Просто дозу поделили на двоих, и нам досталось меньше, чем всем остальным.

— И потом… потом Приятель стал за тобой гоняться, чтобы убить, обвинив в том, что ты, дескать, повел свою игру?

— Да. Я же остался жив, не смотря ни на что, и стал для него серьезной помехой!

* * *

Хорошо и, главное, в примирительном тоне поговорив друг с другом, мы было уже начинаем прощаться, Дмитрий встает, но тут происходит жуткая нелепость.

То ли прочухавшись, то ли будучи еще в ступоре, появляется Павлов и стреляет в Пашкевича из где-то им подобранного ТТ.

Павлов, проявив прыть, которая была бы в общем более уместна еще несколько часов назад, да он ее не проявлял, попал Пашкевичу пулей в живот, от чего тот свалился на землю и, подергавшись, согнулся калачиком.

Надеясь, что на Пашкевиче одет бронежилет, который, в принципе мог выдержать удар пистолетной пули я подбежал к нему, после, склонившись, обхватив его голову, но тут, как в страшном сне, из под земли стали появляться, чем-то напоминающие червей склизкие щупальца, сами понимаете кого, отчего я отпрянул назад, вспомнив слова Фетисова, как он мне некогда говорил, что то, что мы с Пашкевичем в свое время сумели победить чупакабру — это еще ничего не значит.

Те, кто послал за ним первую — могут послать и вторую.

На сей раз эта тварь не выбираясь на поверхность земли просто затащила скрюченного Пашкевича к себе, и после — все! Исчезла, больше никак себя не проявляя.

Видимо, едва придя до этого в себя, Павлов от увиденного вновь впал в ступор.