И взял посох свой в руку свою, и выбрал себе пять гладких камней из ручья, и положил их в пастушескую сумку, которая была с ним; и с сумкою и с пращою в руке своей выступил против Филистимлянина.1-я книга Царств. 17:40
Сегодня левые на всем постсоветском пространстве (а и Литва, и Россия относятся именно к постсоветскому пространству) находятся приблизительно в такой же крайне невыгодной для себя ситуации, в какой находились западные левые во времена издания Марксом «Рейнской газеты». Отчасти это связано, разумеется, со случившимся 20 лет назад крахом советской системы, что повлекло за собой идейный кризис левых во всем мире (включая и тех левых, кто был справедливым или несправедливым — в данном случае это неважно — критиком советской системы). «Законодателем моды» в мире левых, как правило (исключая отдельные периоды, вроде периода после Октябрьской революции или после Кубинской революции), был и остается «первый мир». Но именно левые «первого мира», левые мировой капиталистической метрополии, получающие свою (пусть небольшую) долю от неоколониального империалистического грабежа всей остальной планеты, показали примеры позорной деградации и еще более позорной продажности. «Левый постмодернизм», «постмарксизм» в духе Лаклау — Муфф и тому подобные проявления идеологической деградации оказались преобладающими и задающими интеллектуальную моду для левых всего мира. Шарлатан и шоумен Славой Жижек, впадающий в маразм Тони Негри, клинический идиот Джон Зерзан вдруг стали считаться «самыми яркими представителями левой мысли». Разумеется, одновременно сохранилось большое число сталинистских, троцкистских, маоистских, анархистских и прочих догматиков, способных лишь механически повторять заученные формулы полувековой и вековой давности, и потому никаких достижений от них ждать не приходится. Социал-демократы «первого мира» выродились в обычных буржуазных либералов («новый лейборизм» и т.п.), коммунисты — в обычных социал-демократов.
Между тем все левые (а далеко не одни только представители «новой периферии», то есть постсоветского пространства) оказались в ситуации, когда действует сразу несколько факторов, препятствующих успешной революционной борьбе. Причем эти факторы возникли не вдруг, а складывались в последние несколько десятилетий (приблизительно с эпохи наступления неолиберализма) — и левые (в первую очередь левые «первого мира») оказались не способны что-либо этим новым факторам противопоставить. И такое впечатление, что и не хотели противопоставлять (им и так было хорошо и удобно: они сидели в уютных парламентских креслах в буржуазных — то есть вражеских — парламентах и в уютных профессорских креслах в буржуазных — то есть вражеских — университетах; называя вещи своими именами, это — платная измена левой идее и левому делу).
Что это за новые факторы? Это:
1. Окончательное доведение до совершенства тактики буржуазной многопартийности, насаждение множества массовых партий, способных дурачить население и раскалывать его, поднимая на щит реальные или надуманные противоречия между разными группами населения — причем именно те противоречия, которые не носят принципиального, антагонистического характера, не затрагивают экономические основы капитализма. Превращение политических партий из партий социальных классов и социальных групп, партий программ в продукты шоу-бизнеса, которые создаются вокруг раскручиваемых по законам шоу-бизнеса медийных персонажей или гламурных лозунгов. Часто такими персонажами оказываются миллионеры и миллиардеры — владельцы медиа-империй (Берлускони, Пиньера), часто — ультраправые популистские медийные фигуры (Пим Фортейн, Йорг Хайдер, братья Качиньские). Поскольку реальные проблемы из такой «борьбы партий» вытеснены и сама партийная пропаганда начинает апеллировать к примитивному мещанскому сознанию, к предрассудкам и инстинктам, открывается возможность для возвращения в «большую политику» правого популизма и религиозного фундаментализма.
2. Связанный с первым пунктом и серьезно на него влияющий фактор: доведение до небывалого прежде уровня способности СМИ и «массовой культуры» воздействовать на сознание рядового избирателя, контролировать и формировать его представления о мире, «зомбировать» его. Это связано не только с техническими усовершенствованиями, но и с постановкой такого «зомбирования» на научную основу, с развитием исследований по социальной психологии, психологии восприятия и психологии внушения — с одновременным массовым подкупом соответствующих научных кадров, разумеется. Но таких успехов не удалось бы добиться, если бы не предшествовавшая им неолиберальная контрреформа образования, направленная на разрушение той образовательной системы, что была задана Просвещением, и на замену ее примитивизированным узкоспециальным образованием, которое не дает возможности учащимся приобрести опыт и способность к самостоятельному (то есть критическому) мышлению, к системному мышлению и делает выпускников полуграмотными и аполитичными покорными наемными рабами монополий.
3. Сознательное и целенаправленное превращение современного капиталистического государства в полицейское государство, в котором — в первую очередь с помощью электронных средств — власть стремится поставить под тотальный контроль каждое действие каждого гражданина. Невероятное по сравнению с прошлым развитие полицейских технологий и полицейских спецсредств; создание специальных подразделений по борьбе с уличными выступлениями и протестами; выделение все большего и большего финансирования на содержание карательного аппарата; создание — под предлогом «борьбы с терроризмом» — всё большего числа всё более мощных и всё более непрозрачных для общества спецслужб. Криминализация любого протеста, в том числе самого что ни на есть законного.
4. Развитие новых типов вооружений, пригодных для использования не только в «большой» войне, но и в гражданских конфликтах (в том числе вооружений дистанционно управляемых и разработанных специально для антипартизанских действий) — при одновременном максимальном ужесточении доступа рядовых граждан к таким видам вооружений, что дает большое преимущество правящему классу. Вплоть до эпохи огнестрельного оружия повстанцам довольно легко было противопоставить (хотя бы на первом этапе) боевому холодному оружию правительства самодельное, бытовое или охотничье холодное оружие, а затем и наладить производство боевого холодного оружия в достаточных количествах. Уже с эпохи огнестрельного оружия для успеха революции требовалось либо массовое распространение такого оружия среди гражданских лиц, либо возможность его легкого захвата в правительственных арсеналах, как показал опыт Американской и всех французских революций. Парижская Коммуна технически оказалась возможной только потому, что у парижан была артиллерия — пушки Национальной гвардии. И, напротив, Декабрьское (1905 года) вооруженное восстание в Москве оказалось относительно легко подавлено только потому, что повстанцы испытывали острейший дефицит оружия и боеприпасов и были вооружены в основном револьверами и охотничьими ружьями, а им противостояли регулярные воинские части с артиллерией. Именно эту ситуацию — когда в руках у рядовых граждан могут быть лишь пистолеты и в крайнем случае охотничьи карабины, а в руках у карательного аппарата какое угодно оружие — и моделирует современное буржуазное государство. Энгельс в свое время предсказывал, что революция будет успешной, когда буржуазия, развязывая для своих захватнических целей войны, выдаст на время войны оружие рядовым гражданам, сделав их солдатами, — и пролетарии получат возможность повернуть это оружие против буржуазии. В 1917 году это предсказание блестяще подтвердилось. Но сегодня, когда буржуазное государство не просто переходит от призывной армии к наемной профессиональной, но и движется в сторону создания частных армий, частных фирм и корпораций секьюрити, эта схема уже не работает.
В «первом мире» вдобавок к этим факторам действует еще и фактор изменения классового состава общества — из-за сознательной деиндустриализации, выноса производящего производства в «третий мир» и, таким образом, превращения всего «первого мира» в одного огромного паразита и эксплуататора всего остального человечества. В таких условиях, естественно, широкие слои населения в странах «первого мира» становятся соучастниками этого коллективного преступления и (пусть и не в одинаковой степени) бенефициариями неэквивалентного обмена с «третьим миром». Даже нынешний мировой экономический кризис не устраняет этого положения (а лишь корректирует его, уменьшая аппетиты рядового потребителя в «первом мире»), поскольку не ликвидирует ни пособия по безработице, ни социальные выплаты, ни другие основные атрибуты Welfare State. Следовательно, не возвращает депролетаризированное население в положение пролетариата, в положение класса, опасного для капиталистической общественно-экономической системы.
Применительно к странам «новой периферии», то есть к территории бывшего Восточного блока, ситуация отягощается еще несколькими факторами.
Во-первых, общий для всех левых идейный кризис носит в странах «новой периферии» особенно глубокий и злокачественный характер, так как именно здесь социалистическая идея была максимально опорочена контрреволюционной практикой суперэтатистского сталинистского и постсталинистского государства. Так как это государство демагогически провозглашало себя «социалистическим» (при том, что социалистического государства вообще не может быть в природе), а официальную идеологию именовало «марксизмом-ленинизмом» (при том, что к марксизму эта идеология имела весьма смутное отношение — фактически имело место не более чем заимствование большого числа терминов, лишенных в советском «марксизме-ленинизме» реального содержания и превращенных в ритуальные формулировки идеологической квазирелигиозной системы), оно, таким образом, тотально дискредитировало левую идеологию. В том числе и потому, что контрреволюционный сталинский «белый террор» стал в обыденном сознании восприниматься как революционный «красный террор». В том числе и потому, что демагогическое обещание «построить коммунизм к 2000 году» в СССР осталось, разумеется, пустым обещанием. В том числе и потому, что реальная общественная практика радикально противоречила марксистской теории, из чего люди с неразвитым, ненаучным, обыденным сознанием легко делали вывод, что «теория неверна» (вместо вывода, что практика неверна), — обыденное сознание страдает ползучим эмпиризмом и без принудительного (через систему образования) освоения научного взгляда на мир всегда готово на основе собственных непосредственных наблюдений заключить, что не Земля вращается вокруг Солнца, а наоборот — Солнце вокруг Земли. Этот идейный кризис не может быть преодолен тупым повторением сталинистских, троцкистских, маоистских или анархистских мантр, так как сегодняшняя ситуация радикально отличается от той, когда эти мантры были придуманы, и у подавляющего большинства населения к этим мантрам уже выработан иммунитет. А новая теория еще не создана. Более того, весь постсоветский период новый правящий класс в наших странах — класс бюрократ-буржуазии, получивший в массе своей качественное образование советского типа (и, в частности, понимающий — пусть и примитивизированно — что такое классовая борьба и какую опасность для правящего класса представляют революционная идеология и опыт классовой борьбы угнетенных) — занимается наглым, безудержным, систематическим очернением советского прошлого и советского опыта, в первую очередь — революционного, досталинского, активно прибегая при этом к лжи, клевете и восхвалению дореволюционных и контрреволюционных порядков, в том числе даже фашистских. Платных борцов с «революционной заразой» (в которых превратилось подавляющее большинство интеллектуалов в системе образования, в СМИ, в области «культуры») сотни, если не тысячи раз хватали за руку, доказывая, что они лгут, клевещут и восхваляют фашизм. Но поскольку такое проституированное поведение хорошо оплачивается и подкреплено индустрией тиражирования этой лжи и клеветы, а разоблачения, как правило, вытеснены на обочину «больших СМИ» и наказанием не грозят, эти разоблачения остаются без последствий. Одновременно правящий класс настойчиво внедряет в умы населения идеологию индивидуализма, эгоизма, потребительства и цинизма, заставляя население участвовать в «войне всех против всех», принуждая его к социальной атомизации и социальной агрессии на основе принципа «человек человеку волк». Еще одним таким же механизмом идеологической обработки является насаждение религии и мистицизма.
До тех пор, пока с исторической сцены не сойдут, во-первых, позднесоветское поколение, поколение мещан-потребителей, проникнутых духом цинизма и ернического осмеяния всего, что выходит за рамки их узкого убогого мещанского мирка, и уверенных, что единственная цель жизни — это «бабки, бабы и бухло», а во-вторых, первое постсоветское поколение поклонников и поклонниц «гайдарочубайсов» — поколение, отравленное разнузданной черносотенной агрессивной антикоммунистической пропагандой, невозможно рассчитывать на успех в странах «новой периферии» даже и адекватной (какой пока нет) революционной пропаганды.
За период контрреволюционного суперэтатизма была полностью прервана и изъята из общественной памяти традиция самостоятельного левого революционного сопротивления — в отличие от стран «третьего мира» (и даже и «первого»), где такая традиция сохранилась. Там же, где из общественного сознания и опыта не полностью исчезла традиция какого-то сопротивления суперэтатизму (в Польше, Венгрии, Чехословакии, Литве), эта традиция оказалась в основном (или почти полностью) правой, прокапиталистической, клерикальной, реакционной. Левую революционную традицию в странах «новой периферии» придется выстраивать с нуля. Это неизбежно потребует много времени.
В странах «новой периферии» проходит процесс деиндустриализации и вовлечения этих стран — на невыгодных для них условиях — в систему глобального капитализма. Это означает, что начавшийся 20 лет назад процесс классообразования не завершен и не будет завершен, пока указанные выше процессы не достигнут своего логического конца, пока страны «новой периферии» окончательно не займут свое место в системе глобального капитализма, в системе мирового разделения труда, пока не сложится воспроизводящаяся из поколения в поколение новая классовая структура. До тех пор, пока это не случится, левые в странах «новой периферии» могут быть лишь, как когда-то в аналогичной ситуации «Народная воля», авангардом армии без самой армии.
Против левых в странах периферии играет сам процесс глобализации, когда в ситуации сформировавшегося мирового рынка и открытости границ «первый мир» неизбежно высасывает из стран периферии (в том числе и «новой периферии») наиболее подготовленные, талантливые мобильные кадры, отнимая таким образом у левых периферии потенциальных неофитов. В прошлом не было подобной географической мобильности, не было мирового рынка рабочей силы — и даже в период классического капитализма трудовая эмиграция носила пусть и массовый, но чрезвычайный характер (бегство от голода в Ирландии, от еврейских погромов в царской России и т.п.) и являлась (в процентном отношении к общему числу трудящихся) исключением.
Наконец, левые в странах «новой периферии» находятся на самом первом, докружковом этапе развития — и лишь в самое последнее время наблюдается появление типичных кружков. Основной же формой существования наших левых являются секты и тусовки. Ситуация отягощена еще и тем, что на политической арене действуют крупные силы, архаичные по своему происхождению и характеру и необоснованно именующие себя левыми. В России это в первую очередь Коммунистическая партия Российской Федерации (КПРФ), в Литве — Социалистический народный фронт (СНФ). Фактически эти и другие аналогичные политические организации являются обломками советской «перестроечной» политической системы, порождением советской номенклатуры, той ее части, которая оказалась оттертой от самых больших кусков государственной собственности при разделе этой собственности. Эти политические организации, по экономической программе типично социал-демократические, по политической тактике популистские, паразитируют на «ностальгии по СССР» и апеллируют к присущей многим обывателям патерналистско-клиентельной психологии, совершенно не революционной. В России КПРФ к тому же является еще и клерикально-шовинистической, но это уже — дополнительный реакционный довесок, в принципе, необязательный для таких политических организаций. Все организации такого типа нацелены на парламентскую деятельность, на встраивание в буржуазную политическую систему. Все они оттягивают на себя и дезориентируют стихийных (то есть политически неграмотных) сторонников левых взглядов. Именно для этого они и нужны правящему классу. Я об этом уже неоднократно писал.
Хотя у нас много тщеславных (или психически неадекватных) людей, пышно именующих свои группы «партиями», «движениями» и «фронтами», эти «партии», «движения» и «фронты» либо не имеют никакого отношения к настоящим левым (скажем, сталинисты — не только не марксисты, как и было всегда, но в сегодняшних условиях «новой периферии» уже и не левые), либо настолько несерьезны и малочисленны, что могут именоваться «партиями» и «фронтами» разве что иронически. В СНФ Палецкиса состоит тысяча человек — на всю Литву. Предлагаю сравнить это с настоящими левыми народными фронтами — народными фронтами 30-х годов, объединявшими миллионы и даже десятки миллионов человек. Левого же движения в странах «новой периферии» вообще нет. Движение — это, по определению, нечто большее, чем даже партия, какой бы крупной та ни была. Движение — это блок, объединение, коалиция многих партий и организаций, это что-то такое, что включает в себя десятки, сотни тысяч, миллионы человек: рабочее движение, крестьянское движение, студенческое движение, женское движение, антивоенное движение. А в сегодняшней России, например, пара сотен троцкистов, разбросанных по разным городам, пышно именует себя Российским социалистическим движением (РСД). А дюжина «левых» «художников» и не художников именовала себя «Движением сопротивления имени Петра Алексеева» (ДСПА, недавно самораспустилось)!
Все это либо давно устаревшая имитация организаций прошлого, либо вообще игра, пародия на революционную деятельность. Я об этом уже неоднократно писал.
То есть мы находимся в самом начале очень долгого пути по созданию настоящего левого движения в странах «новой периферии». И хотим мы этого или не хотим, наши страны обречены быть в арьергарде революционного движения в странах «третьего мира». Неприятно, конечно, но, как известно из марксистской классики, нельзя выставлять собственное нетерпение в качестве аргумента.