Все это означало, что шнур наконец-то дотлел. Взрыв грянул. Доктор Рыжиков снова оказался, как когда-то, подброшен взрывной волной, десять раз перевернут и брошен оземь непонятно где.
Хотя ничто не предвещало взрыва, когда он тихо-мирно сидел себе в дежурке, где все скрипели перьями и чесали языки и где перед ним предстал кузнец дядя Кузя Тетерин. Поскольку на нем не было признаков колотых или рубленых травм головы, дядя Кузя виновато улыбался и тянул доктору Рыжикову здоровенную, в зазубринах, рабочую ладонь. Аккуратно пожал белую, пахнущую дезинфекцией докторскую руку. Сел на кушетку, куда велели, осмотрелся. На вид абсолютно здоров – и телесно, и нравственно. Доктор Рыжиков уже давно не встречал таких здоровых положительных людей.
Только вот почему-то вокруг дяди Кузи все боялись дышать. И смотрели на него как на падающий хрустальный сосуд. И дрожащими пальцами протягивали доктору Петровичу мокрый снимок человеческого черепа, с виду тоже вполне добродушного. Но только с виду.
Доктор Рыжиков встретился взглядом с глазницами черепа и тоже содрогнулся. И тоже перестал дышать. В самой его глубине, в мозговом веществе, четко темнел посторонний предмет, продолговатый как осколок. Но дядя Кузя на войне и ранен был не в голову, да и сейчас голова абсолютно цела… Ему осталось только родиться с посторонним предметом в ней.
– Братцы кролики, протрите мне глаза, – попросил доктор Рыжиков. – А это точно его снимок?
По заданию доктора Рыжикова дядя Кузя исправно шевелил руками и ногами, попадал пальцем в нос. Единственное что – болела голова. Просто трещала. Особенно когда глаза следили вправо-влево за докторским молоточком. Притом не первый день.
Но голова – не палец, более нужный в работе на пневмомолоте. Притом понедельник. Какой же понедельник без головной боли… И дядя Кузя думал: так и надо. Исправно простоял у пневмостукалки, исправно прокрутил заготовки. Конец декады – не до головы. Под вечер полечился пивом – думал, пройдет. Утром во вторник еще хуже. Стошнило. Глазами не пошевелить. Перед работой забежал в санчасть, спросил пирамидону. Запил таблетку, подмигнул сестре, оставил на стакане темный след пальца. Пошел давать норму. А она разламывается. В обед явился снова. Чтой-то не то. Смерили температуру – нормальная. Дали еще две таблетки. Выпил. Уже и подмигнуть не смог. А от стука вообще смерть. Бух-бух-бух-бух-бух… В цехе-то канонада. Бьет по мозгам. Дали записку в поликлинику. Там тоже за температуру: нет. Врач и так напуганный: бюллетенщики обложили. Что дядя Кузя симулянт, он прямо не сказал, но щупал очень неохотно. Вместо больничного дал еще таблеток: к утру пройдет. А не проходит. Чтобы так затянулся понедельник – с ним еще не бывало. Люди жалеют – а нечего делать. Температуры нет, кровь не течет – что еще надо? Одни советуют в бане попариться, другие – водки с перцем, третьи – на голове постоять, ногами в стену упершись. Ему бы денек отлежаться, да без него кузнечно-прессовый как без рук. Да он и сам их первый враг, прогулов. Как член цехкома и ударник. Думал дотянуть до выходного – не вышло. Хоть лезь на стену. Стало просто выворачивать. Вроде глаза вылезают и тошнит непрерывно. В третий заход врач сдался, послал на снимок. Или решил доказать симуляцию. На снимке дядя Кузя терпеливо сидел в очереди. Потом там выключили свет. Потом свет дали, но рентгенщицы стали обедать, кипятить чай. Тетки, боевые, облученные вдоль и поперек, весело огрызались, ничего не боялись. Они кузнецу даже понравились. Тем более что в очереди от спокойного сидения полегчало. Напились чаю с леденцами, вызвали. Пошел, подставил лоб излучающей трубке. Тоже техника, уважения требует. Потом висок. Потом спросил, куда идти – домой или в цех. Они захмыкали: не их, мол, дело. Он побрел на работу, хоть там остался час. Потом в автобусе домой в микрорайон. Автобус попался трясучий – дух вон. И не то что присесть – зажали, не дохнешь. Кряхтя и мыча чуть доплелся. Не хотелось ни пива, ни раков. Ни сидеть, ни лежать, ни смотреть футбол, ни забивать козла. Соседи даже поразились. Только от боли стучал себя кулаком в лоб и мычал. Утром даже не поднялся – будь что будет. Тут за ним и явились. Тот же врач желдорбольницы, но уже выпучив глаза. «Вы лягте, мы поможем, вы головку вот так, мы подержим…» Дали б больничный, и дома бы отлежался, а так только старуху напугали.
– Сознание не теряли? – приветливо спросил доктор Петрович.
Слово «сознание» имело для дяди Кузи только идейный смысл. От «сознательный» и «несознательный».
– Ну, обмороки были?
За «обморок» дядя Кузя даже обиделся.
– Значит, ничего страшного, – успокоил доктор Рыжиков, как первым делом успокаивал каждого пациента. – А это что? – И дотронулся пальцем до чуть припухшего правого века.
Кузнец чуть дернулся.
– Да искрой обожгло… щипнуло.
– Давно? – внимательней всмотрелся доктор.
– Да уж забыл… Ну, дня четыре… Да не болит она…
– До головы или после? – уточнил доктор Рыжиков.
Дядя Кузя, нарушивший технику безопасности и пренебрегший защитными очками, на этот вопрос отвечал неохотно. Сам расписывался в книге, знал все последствия, о чем теперь речь? А ведь могут навесить за свой счет – не нарушай! Так, что ли? Уж больно он очки не любил. Да кто их надевает? Если все выполнять, что написано да за что расписался, то до работы не дойдешь.
– Бюллетенчик бы мне, – ласково ушел он от вопроса. – Денек передохнуть – и пройдет.
Доктор Рыжиков пообещал бюллетеньчик. Но отдохнуть попросил пока здесь.
– Да дома полежу, не беспокойтесь, – махнул кузнец признательной рукой. И сморщился от головного приступа. – Эк меня!
Эк его, только и осталось сказать. Доктор Рыжиков молча посмотрел на железнодорожного коллегу. Железнодорожный коллега густо побагровел. «Ничего, – подумал доктор Рыжиков. – Значит, еще не все потеряно. Все мы немножко…»
– Ну, есть кузнечный бог, – сказал он, когда дядю Кузю осторожно увели переодевать и укладывать.
Это была не искра, а кусок здоровенной окалины. Осколок, будь это на фронте. Но только из-под молота. И до чего он ловко проскочил в глазную яму мимо глаза и застрял в мозговом веществе! Потом этот снимок годами будут демонстрировать друг другу братья доктора Петровича – нейрохирурги – и объяснять друг другу, что стало бы с дядей Кузей, возьми осколочек миллиметром правее или левее, а также выше или ниже. А так, в горячке выполнения плана дядя Кузя и не заметил, что ранен в голову, в самую ее мякоть.
Дядю Кузю осторожно положили в палату лицом вверх и велели не двигаться. Редко он с таким удовольствием подчинялся. Лежать и смотреть в потолок было делом приятным. Доктор ему тоже понравился как человек свой, мастеровой. Не стал выламываться с этими очками. А главное – никуда больше не посылал, сам все решил. Таких людей дядя Кузя научился ценить за свой век.
Он лежал закрыв глаза, и боль постепенно переставала разламывать череп, собираясь внутрь в одну точку. Где-то рядом шептались соседи, с которыми не мешало бы познакомиться, но он выполнял приказание не вертеть головой и не рыпаться. Поэтому не мог быть вежливым.
Он выпил несколько таблеток, вытерпел укол от сердитой костистой женщины с сжатыми в нитку губами, тихо-мирно уснул. Проснулся и увидел над собой, на фоне белого больничного потолка, незнакомое деликатное лицо красноватого цвета.
– Как вы думаете, – вежливо спросило лицо, – можно подавать на жену в суд или нельзя?
…В это самое время Иван Лукич и выслушал доклад о столь необычном явлении.
– Готовь к операции, – пожевал он губами.
– Какой операции? – мирно спросил доктор Рыжиков.
– Осколок надо извлекать, голубчик!
Тут доктор Рыжиков опять-таки мирно сказал, что извлекать не надо. Что он закрепится и больше ничего там не нарушит. А если ковырять в мозговом веществе…
Но доктор Черныш его по-профессорски оборвал. Сегодня ничего, а завтра железяка перережет сосуд, и человек погибнет. А человек-то, видно, неплохой, работник. Так или не так?
Доктор Рыжиков сказал, что не так. Тут Доктор Рыжиков и сказал, что консервативная тактика (если так можно выразиться) спасла бы жизнь сенатору Кеннеди, а вот такая погубила.
– Наверное, Юрий Петрович считает и вас таким же хирургом-убийцей, – вот тут-то и сказала Ада Викторовна.
Доктор Рыжиков на это не прореагировал и сказал, что он операцию делать не будет, а будет лечить консервативно.
– Юрий Петрович думает, что он тут один царь и бог, – премило улыбнулась Ада Викторовна.
Доктора Черныша это завело, и он сказал, что сделает операцию сам. И при этом начал багроветь.
Доктор Рыжиков опять-таки мирно заметил, что доктор Черныш не специалист по нейротравмам, а для такой операции надо быть специалистом.
– Юрий Петрович думает, что его командировка на практику перевешивает весь ваш опыт, – еще любезнее улыбнулась Ада Викторовна.
Все шло как по маслу. Иван Лукич наливался кровью, его взгляд тяжелел.
– Юрий Петрович думает, что только он спаситель президента Кеннеди, что других больше нет. А человека украшает скромность…
– Юрий Петрович думает…
– Юрий Петрович думает…
– Ты, Юра, мне здесь мозги не крути. Ты скальпель когда в первый раз увидел? А я в землянке партизанской пилой, понимаешь… – На глаза Ивана Лукича наворачивается слеза былых событий. – Холод вокруг, кровь в красный лед превращается… Дашь ему стакан самогона, остатками пилу протрешь и… Легко, думаешь?
До этого момента все было терпимо. Но тут доктор Петрович и сказал непоправимое. Оно прозвучало все так же спокойно и мирно, без всякого нахальства, которое потом ему приписывали как друзья, так и враги.
– Иван Лукич, – сказал он, – пятнадцать лет назад, на практике, я этим восхищался. И пилой, и самогоном. И даже брал пример. Но мы ведь сейчас не в лесу и не пилой больных пилим. Давайте уже смотреть не назад, а вперед…
– А это не тебе решать! – рявкнул Иван Лукич по-полковничьи. – Ты разговаривать сначала научись! Я советских бойцов, партизан спасал от смерти, а он меня президентом Кеннеди тычет! С американскими наемными лжехирургами олицетворяет! Мне до сих пор люди пишут, благодарят, что живут!
Дошел-таки заряд Ады Викторовны!
– Виноват, но… – пикнул доктор Рыжиков.
– И никаких «но»! Нахал! И я, старый дурень, нахала своими руками вырастил! Отец бы на тебя, покойник, посмотрел! Отца бы постыдился! Ах, пень я, пень…
Доктора Рыжикова еще долго корили и под конец даже пытались взывать к его чувствам. Кончилось тем, что Иван Лукич все же назначил день операции и велел брить дядю Кузю. Это все происходило в присутствии врачебного персонала, притихшего на время спора, и он должен был обязательно выйти победителем. Хотя бы в глазах Ады Викторовны. Уж так она прятала улыбку, когда этот щенок его срезал.
– Юрий Петрович, очевидно, считает, что он один разбирается в передовой науке, а вокруг, извините, одни рутинеры и доктора лесных наук…
Доктора лесных наук! Ну не хам ли?!
Иван Лукич вышел победителем, и Ада Викторовна восхищенно улыбнулась ему.
Только одно «но»: утром больного Тетерина не оказалось в палате. Пустая койка аккуратно заправлена свежим бельем. И следа нет. Ивану Лукичу доложили, а он как раз решил идти знакомиться и доказывать пользу головной операции. Лично. А тут пустое место. Вызвали доктора Рыжикова. Он пожал плечами и сказал, что ничего удивительного. Он выписал больного на домашний режим. Показатели очень хорошие, температура, давление, частота сердечных сокращений, голова…
– Ты что, смеешься? – сказал ему главный хирург гарнизона в присутствии больных, врачей и среднего медперсонала. – Чтоб через час больной был на месте!
Через час больного на месте не было. Иван Лукич разъярился. Домой к дяде Кузе послали санитарную машину немедленно его забрать. Но там была лишь дяди Кузина старуха, которая испуганно моргала и ведать ничего не ведала, кроме того, что от него только что принесли записку: «В больницу не ходи, переводят в другое место укреплять здоровье, сам жив-здоров, не хнычь, старуха, скоро заявлюсь».
– Его почерк? – спросили старуху.
– Вроде его… – посмотрела она на свет, как на денежку.
Удивились и уехали. Дед топал ногами и требовал уважения. В больнице все притихли и ходили пригнув головы, как под обстрелом. Такого здесь еще не было, как и везде, где есть свои великие.
– Я верну, – сказал доктор Петрович послам деда, которых привела Ада Викторовна, светившаяся небывалым счастьем. – Но при условии, что никаких разговоров об операции. Больному это вредно.
«Щенок! – передали ему вернувшиеся послы. – Я тебя под суд упеку!»
– Чужая голова покоя не дает? – спросил доктор Рыжиков не столько уважаемого шефа, сколько услужливых послов.
– Юрий Петрович еще шуточки отпускает, как будто здесь не больница, а кинокомедия…
– Ох… Сердце!.. Плохо мне… Бросаю… Не жилец… Ухожу!.. Пенсия… Я или он!.. Не просите…
– Какая жестокость! – громко прошептала потрясенная Ада Викторовна, расстегивая пострадавшему рубашку и укладывая его на кушетку. – А ему хоть бы что, как ни в чем не бывало!