– Но самое поразительное, что нас с вами просто не существует, – сказал присутствующим доктор Рыжиков.
Присутствующие осмотрели друг друга. Сулейман, Сильва Сидоровна, рыжая кошка Лариска, доктор Коля Козлов, преданно глядящий Чикин. Каждый был вполне видимым.
– Ремонт-то здесь должен начаться только будущей весной. А наше скудное оборудование дадут в третьем квартале. Или в четвертом. Еще не решили. Мы с вами стоим в безглазой развалине без пола и без стен, где свистит холодный осенний ветер…
– Привидения в замке Лукича, – четко сформулировал Коля Козлов. – Вообще-то обмыть надо. А то с покойника начнете.
– Типун тебе на язык, тьфу! – вырвалось у Сильвы Сидоровны.
– Вот это и есть подпольное предприятие, – мягко сказал Сулейман. – А вы спрашивали, откуда они все берут. Теперь у вас будут спрашивать. То есть у нас…
– А мы свои фонды получим и вернем долги, – пообещал доктор Рыжиков. – Больному Самсонову сообща печку отремонтируем, забор восстановим…
– По мордам мы получим, если не обмоем, – убежденно сказал доктор Коля.
Сильва Сидоровна бросила на него один из самых своих свирепых взглядов.
– Вот свой и приноси! – огрызнулась она в дурном предчувствии траты сокровенного спирта.
– А у вас в Баку, как там, – с интересом посмотрела рыжая Лариска на Сулеймана, – насчет подпольных сумочек – водятся?
– Не смотрите на него так огненно, Лариса, – предупредил доктор Рыжиков. – Он скромный честный труженик и с мафией не связан. Примерный семьянин.
– Да не нужен он мне, – тряхнула она рыжими кудрями. – У меня муж пока дома… Мне сумочка нужна. Из крокодиловой кожи.
– Пожалейте крокодилов, Лариса, – заступнически вздохнул доктор Рыжиков. – Они и так льют крокодиловы слезы.
– А вот крокодилы, между прочим, вас не пожалеют, – ответила она дерзко, по отношению к своему прямому начальству. – Ядовитовна вчера на планерке сказала, что этот домик ей нужен для физкультурной терапии. У нее больные, мол, ведут неподвижный образ жизни, это им вредно, а упражняться негде. А тут такое помещение со шведской стенкой простаивает, неизвестно, когда понадобится.
– Надо начинать операции, – командирским голосом сказал доктор Рыжиков.
Собственно, это он вел свое первое оперативное совещание. И все, что он тут говорил, подразумевало то, что говорят в таких случаях начинающие и бывалые руководители. Что надо быть внимательным к состоянию больных, вежливо с ними обращаться, соблюдать производственную дисциплину, беречь казенное имущество и экономить лекарства и перевязочные материалы.
– Значит, жметесь? – спросил Коля Козлов по существу дела и нехотя полез в карман брюк под халат. Оттуда появилась бутылочка-четвертушка, очень удобная для переноса. – Мензурки хоть у вас есть?
Первой жертвой был намечен Чикин. Для облегчения головы ему надо было разорвать какие-то спайки методом продувания воздуха через позвоночник, если так можно выразиться. Может, и лицо станет не таким уж багровым. Чикин молчаливо согласился быть первым. Его благодарность могла пойти и дальше. Кроме того, от него требовалось находиться в эту ночь при Жанне, пока Сильва Сидоровна додежуривает на старом месте, и никому постороннему ни под каким видом не отпирать ночью двери. Пароль: «Нет ли свежих бараньих голов?» Отзыв: «Имеем только свежие позвонки».
– Вот теперь все тик-так, – вытер Коля Козлов рот своей белой докторской шапочкой. – Всего пятнадцать граммов, а спуск на воду по полной форме. Теперь не утонет. Можете начинать навигацию.
На прощанье доктор Рыжиков нечаянно спросил у первой жертвы:
– А эта соседка ваша… свидетельница…
– Рязанцева? – с какой-то вдруг надеждой спросил Чикин.
– Зачем ей врать-то надо было? Она с вами ссорилась?
Чикин развел руками. Лоб пересекла морщина недоумения. Он словно решал неразрешимую шахматную задачу, не умея играть в шахматы. Никогда он не ссорился с Женькиной матерью, никогда она не обижалась на него.
– Она вообще женщина неплохая… Сына воспитываеть старается…
Сердце доктора Петровича еще раз благодарно дрогнуло – как всегда, когда он встречался с самым достойным неумением этой жизни. Неумением держать зло.
…И весь их прекрасный план – кого оперировать первым, чтобы почин был удачным, кого следующим – рухнул той же ночью. Как рушатся многие и многие прекрасные планы.
Доктор Петрович бился в дверь своего детища, забыв про отзыв и пароль. Чикин, наоборот, про пароль хорошо помнил о ожидал указания насчет свежих бараньих голов. И даже начал благородно подсказывать, так как узнать-то он доктора Рыжикова узнал, но опасался пострадать за нарушение устава. Но доктор Рыжиков в сей раз был неузнаваем. Он только ломал дверь плечом и повторял: «Откройте, Чикин!»
Чикин, чуть не плача, открыл.
В операционную бегом пронесли носилки с неподвижным телом. Пробежала Сильва Сидоровна, оставившая основное дежурство. Подожгли протертый спиртом операционный стол. Он горел синим пламенем. Чикин лично включил ускоренное кипятильное устройство, сооруженное им в подарок отечественной хирургии.
То ли все другие операционные места в городе были тогда заняты, то ли кого-то в другом месте не добудились, то ли просто без доктора Петровича снова не обошлись, но студента железнодорожного техникума, который выпал с четвертого этажа общежития, он приказал нести сюда.
Студент ударился о цокольный выступ подвала, потом его швырнуло на асфальт. В больницу его везли испуганные девушки. По дороге он пришел в сознание. Девушки плакали и спрашивали, что ему сделать. Он говорил, что ничего, и успокаивал их, что не чувствует боли. Он и вправду не чувствовал боли, но вместе с ней не чувствовал и ног. Все приподнимал голову и старался на них посмотреть. Девушки плакали и успокаивали его, что ноги совсем целые.
Доктор Петрович, оторванный от пенопластовых небоскребов и фонтанов пригородной зоны, взял студента за руку и посчитал пульс. Пульс был слабый. Студент спросил его, почему он не чувствует ног и не может ими пошевелить. Доктор Рыжиков ответил, что это наверное от испуга. Потом пройдет. Сколько было случаев, добавил он, когда спасались парашютисты с нераскрытым парашютом. И умолчал, сколько было случаев, когда они не спасались.
На столе доктор Рыжиков увидел, что студент уже никогда не пошевелит ногами. Мягкий светлый жгутик спинного мозга, на котором держатся все наши движения, был порван вбитым позвонком. Кроме того, все, что можно было отбить при падении, было отбито. Поразительно, что студент был в сознании. Это не влезало ни в какие учебники. Видно, спинной мозг еще и разбухал от ушиба. Доктор Рыжиков работал как каменотес, раскусывая крепкие молодые кости и освобождая от тисков пухнущую кровоточащую нитку жизни. Пот выедал глаза, правая кисть онемела и уже не сжималась. Тут нужна была армейская траншееройная машина, которая прошла бы по позвонку сверху донизу. Самое страшное было в том, что любой живой, кому так разворотили спину, должен был умереть от болевого шока. Студент же ничего не чувствовал. Не требовался даже новокаин. Ему было даже не щекотно. «Больно?» – спрашивал доктор Петрович. «Нет», – терпеливо отвечал студент в простыню. Он был темноволосый, длиннолицый, наверное, умный очкарик. Несколько раз спросил, где остались очки – там, наверху, или упали с ним.
Доктор Рыжиков видел, что все уже умерло и не чувствовало боли. Жизнь цеплялась только за сознание. Развороченная жутким рвом спина, утыканная марлями и обвешанная зажимами, тазики, полные красных тампонов. Сильва Сидоровна, подававшая инструмент, не могла отлучиться и осквернить руки, поэтому тазики освобождал и менял Чикин.
– Как я теперь побегу? – глухо спросил студент, даже не представляющий, во что превратилась его спина, и думающий только о ногах.
– Побежишь как заяц, – сказал доктор Рыжиков. – Ноги у тебя вон какие здоровые…
Ноги у студента были абсолютно целые, по-юношески гладкие, сильные.
– А я на любую дистанцию бегаю, – хотелось говорить студенту. – Хотите – стометровку, хотите – на пять тысяч…
К концу фразы он уставал и говорил совсем бессильно. Но потом набирался сил и начинал снова.
– Только пусть им не пишут… Выпишусь – сам приеду… А то примчатся…
Родителям, значит.
– Ноги целые – значит, прыгать умеешь, – через силу сказал доктор Рыжиков. – Когда мы в десантных войсках прыгали с учебной вышки, сержант нас заставлял держать между сапогами спичечный коробок…
Доктор Рыжиков знал, что он повторяется, но слышать как говорит разбитый студент, был не в силах.
– Я не нарочно, – сказал, передохнув, студент, как будто споря с кем-то. – Я только бычок бросить. Я наступил, а там…
В комнатах четвертого этажа общежития железнодорожного техникума были двери на балкон, а самих балконов не было. Не хватило балконных плит. А общежитие сдали хоть и не к первому сентября, как отрапортовали, но к возвращению студентов с сельхозработ. Двери, конечно, позабивали досками и понаделали предупреждающих надписей. Но поскольку там и форточек нет, да и вообще интересно, студенты их пораскулачивали и пораскрывали, и все сидели на закате, свесив ноги, и курили, перебрасываясь между собой с этажа на этаж спичками и сигаретами. Все прекрасно знали, что балконов нет. Но бывает, что помнишь, а на секунду забудешь. Докуриваешь, открываешь дверь, делаешь шаг… Глухое «ой» и стук чего-то мягкого внизу, на дне двора…
– Бывало и хуже, – сказал доктор Рыжиков, прекрасно зная, что хуже бывало редко. – Однажды у нас батальон на прыжках воткнулся в снежный наст. Ветер тебя дернул, хруст – и готово. Человек двести с одинаковым переломом, как бритвой срезанные… И ничего потом, прыгали… Как миленькие… Это дело поправимое…
Он должен был говорить что-то бодрое. Не потому, что правила игры, а потому что…
– А кто этот балкон… – с последним вдруг усилием сказал студент. – Он и не знает…
Больше он ничего не сказал. Его голова стала безвольно перекатываться в стороны по мере последних рывков доктора Рыжикова.
Хорошо еще, что в коридоре никто не ждал. Девочки-студентки ушли, после того как он пообещал им сделать все, что возможно. Родители еще мирно спали где-то во Владимирской области. Утешать и обманывать было некого. Сильва Сидоровна громыхала тазами и инструментом, убираясь в операционной. Кто-то из «Скорой помощи» двигал там носилками. Хорошо, если унесут до того, как увидит Жанна. Чикину было приказано следить, чтобы она ничего не заподозрила, и успокаивать ее, если она услышит царапанье в коридоре.