Жизнь преподносит новые испытания

Итак, после 18 лет службы в Красной Армии и участия с первого и до последнего дня в Великой Отечественной войне моего многодетного отца демобилизовали без предоставления пенсии, какого-либо жилья и иных льгот… Несомненно, что судя по наградам и благодарностям, отец воевал на совесть. Так было на Лужском рубеже и «Дороге жизни». Последний год войны он был в самом пекле сражений. Не жалел себя. Испытал радость побед и горечь неудач. Думаю, что он заслуживал более достойной участи. Но ему, чудом уцелевшему на войне, с женой и пятью малолетними детьми, надо было все начинать с нуля.

Ему пришлось привезти семью в комнату родителей в коммунальной квартире, из которой много лет назад уходил в армию. Однако была в теперешнем его положении большая разница сравнительно с молодостью. В армию он уходил один, а вернулся с пятью детьми и с беременной женой, которая в октябре этого же года разрешилась еще одной дочерью. Представляю, какой ужас охватил бабушку, когда она увидела нас и узнала, что мы приехали к ней на постоянное жительство. Она пока жила одна, потому что ее сын Володя, брат отца, с которым она вместе жила в этой комнате, еще служил в армии. К ее чести, она гостеприимно раскрыла всем нам объятия. После небольшой трапезы, улеглись спать на полу.

Дом, в котором она жила, был построен еще до революции, специально для немецких специалистов, которые работали на ситценабивной фабрике. Это был красивый кирпичный дом, с широкими мраморными лестницами, высокими потолками, просторными прихожими и кухнями. Он отличался повышенным по тем временам уровнем комфорта. После революции, когда уехали немцы, квартиры в этом доме переделали в коммунальные, то есть в одной квартире проживали несколько семей, занимая одну или больше комнат, в зависимости от состава семьи. Но комнаты в этих квартирах выделялись только лучшим производственникам фабрики. Получил комнату в этом доме и мой дед. Этот дом существует и сегодня, правда, сильно обветшал и своим видом вызывает щемящую грусть по тем временам, когда здесь кипела молодая жизнь. Но вернемся опять в ту далекую эпоху.

Началась наша новая жизнь. Сравнительно с предвоенным временем город сильно изменился. В годы войны Серпухов был прифронтовым городом, хотя больших разрушений не было видно. Здания сплошь были не ремонтированные, некрашеные, обшарпанные, дороги разбитые, скверы запущенные. Вокруг веяло бедностью и неустроенностью. Но главное, что изменилось, так это жизнь людей. Во многих семьях еще оплакивали близких и родных, погибших на фронтах, на углах сидели калеки, выпрашивая милостыню. Народ в массе своей был очень бедно одет. Одежды и обуви в магазинах купить было невозможно. Распределялись эти товары по ордерам, то есть были строго нормированы.

Очень болезненным для нашей большой семьи оказался переход вновь на карточную систему обеспечения продовольствием. После короткого периода сытой жизни в Германии мы вновь вернулись к привычному полуголодному состоянию. Правда, в городе существовала рыночная торговля. Особенно впечатляла так называемая барахолка, на которой рядами стояли женщины, предлагая самые бесхитростные товары. С удивлением смотря на это, я еще не догадывался, что очень скоро и моя мама также будет вынуждена встать в эти ряды, стремясь спасти семью от нужды.

На рынке были и продовольственные товары. В Серпухове исторически сложилось предместье, так называемое Заборье. Люди, проживавшие там, обитали в собственных домах, держали огороды, имели скот. Заборье пережило войну и, судя по всему, неплохо себя чувствовало и после войны. Говорю это без тени какой-то зависти к этим людям, напротив, вижу в них проявление особой жизненной силы. «Заборцы» в большинстве своем работали в городе на производстве и при этом крепко держались за землю. Их отличало отменное здоровье и жизнерадостность.

Еще до революции в Серпухове было развито производство хлопчатобумажных тканей. В городе работали ткацкие, прядильные, отделочные фабрики. Для проживания работников владельцы фабрик строили так называемые спальни. Это были очень большие кирпичные здания. В одной комнате селили по нескольку семей, иногда до 18–20 человек. Обитатели спален славились неумеренным пьянством, там господствовал криминал. За годы советской власти в городе было построено немало современных предприятий, громадные усилия были приложены для развития культуры и образования. Однако районы спален еще во многом сохранили свою специфику, накладывали особый отпечаток на жизнь города. В то время довольно было сказать о человеке, что он «из спален», и это для всех было характеристикой, причем, как можно было догадаться, далеко не положительной. Говорю об этом довольно подробно, поскольку в районе рядом с этими спальнями мне предстояло прожить немало лет.

Однако, при всех бедах и трудностях, в городе напряженно работали заводы и фабрики. Действовали школы, техникумы, больницы. Совершенно не было беспризорничества. Все надеялись, что жизненные трудности будут быстро преодолены. Вот такое непростое было время.

Между тем наш отец получил неплохую работу. По рекомендации горкома партии его избрали руководителем партийной организации Второй ситценабивной фабрики. На этой фабрике работало около трех тысяч человек, в основном женщины. Вскоре мы получили жилье во вполне приличном доме, в котором проживал инженерно-технический состав фабрики. Квартира, правда, была коммунальной, и нашей семье из восьми человек предоставили лишь две комнаты, а в третьей комнате проживала еще одна семья. Но тогда на эти мелочи не обращали внимания. Комнаты были просторные, с балконом, прекрасным видом на реку Нара. Были даже ванная, туалет, кухня. Соседи были интеллигентные люди. От этих перемен у нас поднялось настроение.

Начали осваиваться в послевоенной жизни. Кроватей не было, спали на полу. Но, по крайней мере, не мерзли – в доме было паровое отопление. Первого сентября все, кому положено, пошли в школу. Я уже потихоньку добрался до шестого класса. Возможно потому, что к этому времени я много читал, учеба давалась мне легко. Меня приняли в комсомол. Жизнь отравляло только постоянное недоедание. Опять очень быстро мы все похудели. Зарплата у отца была маленькая, жить на нее таким кагалом, как наша семья, было, видимо, невозможно.

Спасала нас, как всегда, мама. Она стала продавать те немногие вещи, которые нам удалось привезти из Германии. Среди этих вещей был отрез искусственного шелка. Из этого шелка она начала шить всевозможные рубашки, блузки и тому подобные вещи. С этим добром отправлялась на рынок и целыми днями, часто в холод и непогоду, простаивала там, чтобы выручить хоть немного денег. В удачные дни, продав свои изделия, мама покупала нам что-то из продуктов. Иногда время и труд пропадали напрасно и она, совершенно расстроенная, приходила домой, ничего не продав. В любом случае, ее шитье тогда было для семьи серьезным подспорьем.

Зима 1946–1947 годов была очень тяжелой, голодной. Весной народ потянулся на поля собирать оставшиеся после уборки картофелины. Они, конечно были перемерзшие, полусгнившие, но из них пекли лепешки, и называли их тошнотиками. Продавали их на всех углах. Приходилось есть их и мне. Их вкус неохота даже вспоминать.

Несмотря на то, что я учился всего лишь в шестом классе, к этому времени прошел уже немалую жизненную школу. Много думал, читал. Я уже знал: мне нужно обязательно учиться, получить высшее образование. Я мечтал об институте или, возможно, о военном училище. Во всяком случае, было твердое намерение закончить десятилетку, получить среднее, а потом высшее образование. Но жизнь приготовила мне новое неожиданное испытание.

В январе 1947 года отец предложил мне сходить с ним в магазин, выкупить полученный им талон на пальто, которое предназначалось мне. По пути между нами состоялся разговор, который я запомнил на всю жизнь, поскольку он для меня оказался судьбоносным. Отец начал издалека, о том, как тяжело складывается материальное положение нашей семьи. Потом начал перечислять возможные варианты его улучшения. Я сначала не догадывался, к чему он клонит, даже сочувственно поддерживал его рассуждения. В конце концов из этих рассуждений отец сделал вывод, что единственная реальная возможность облегчить положение семьи – чтобы я бросил школу и пошел работать.

Я был ошеломлен. Разбивались прахом все мои мечты. Я учился еще только в шестом классе. Мне было лишь четырнадцать лет.

Я был небольшого роста, истощенный, ни физически, ни психологически совершенно неподготовленный для работы на производстве. С весьма незавидной долей многих фабричных пареньков я уже был знаком. По всему раскладу обстоятельств меня ждала их участь. Но делать было нечего.

Фактически с девяти лет судьба отводила мне роль ответственного за выживание нашей семьи. И вновь я вынужден был ради семьи принять на себя этот тяжкий груз.

 

Вместо школьной парты – токарный станок

Но, видимо, моя судьба или мой ангел-хранитель жалели меня, поддерживали, не дали погибнуть в страшные дни блокады, помогли и в это тяжелейшее время. При оформлении на работу я заявил, что буду учиться в вечерней школе. Удивленный мастер ответил, что, мол, попробуй, только работа здесь очень тяжелая, рассчитанная на взрослых мужиков, будет не до учебы. Затем добавил, что были здесь молодые ребята, которые хотели учиться, но никто не смог этого осилить. Но я понимал, что в этой обстановке вечерняя школа – моя единственная надежда на то, чтобы добиться чего-то стоящего в этой жизни. Мне было предельно ясно, что строить свое будущее придется только самому, не рассчитывая ни на чью поддержку. С таким настроением я пошел работать на фабрику.

Оформили меня 28 января 1947 года на должность ученика токаря в механический цех Второй ситценабивной фабрики. Таким образом, я начал свой официальный трудовой путь с неполных 15 лет. Одновременно я поступил учиться в школу рабочей молодежи № 1.

Несколько слов о производстве, где мне предстояло трудиться несколько лет. На фабрике работало около трех тысяч человек. Они отделывали полмиллиона метров тканей в сутки: всевозможные виды сатина, ситца, бязи. Большая их часть шла на экспорт. Главное звено – граверный цех. Здесь работали люди, от которых зависела расцветка тканей, а следовательно, их успех на рынке. На фабрике было много вредных производств, связанных с применением красителей. Помнится, некоторым категориям работников выдавали за вредность молоко. Практически все оборудование в то время было немецкое, еще дореволюционной поры. По причине старости и изношенности машин их приходилось постоянно ремонтировать. Зарплаты большинства рабочих были очень низкими, даже по сравнению с другими заводами. В условиях товарного голода, естественно, вокруг фабрики крутился криминал. Фабрика усиленно охранялась. По всему периметру – ограда, достаточно сильная служба охраны.

После окончания рабочего дня, на выходе из фабрики, работников обыскивали. Правда, делалось это выборочно, то есть обыскивали не всех. За хищения тканей, да и других ценностей следовало суровое наказание – до 7 лет заключения. Однако воровали. Одни по нужде, другие в целях наживы. Самый распространенный прием – многократное обвертывание тела материей. Иногда чувствовалась рука организованной преступности, когда дело доходило до хищения больших партий тканей. Для меня, в силу внутренних убеждений, этот вопрос не существовал даже теоретически. За все годы работы на фабрике меня ни разу не обыскивали. Видимо, у охраны была осведомительная служба, поэтому знали, кого обыскивать.

Работать я попал в механическую мастерскую. Мне предстояло за три месяца освоить токарную премудрость, затем сдать так называемую пробу, или, проще говоря, экзамен и получить третий разряд токаря.

Для обучения меня прикрепили к очень хорошему мастеру, пожалуй, самому квалифицированному токарю мастерской Мартыну Григорьевичу Серегину. Его можно было отнести к так называемой рабочей аристократии. Даже внешне он выглядел интеллигентно, носил очки, всегда был аккуратно одет.

Никогда не ругался матом. Он очень добросовестно отнесся к порученному ему делу. Терпеливо показывал мне все приемы и тонкости токарного дела. В мастерской было немало и других интересных людей. Запомнился начальник мастерской Петр Иванович Шелепугин. Он был уже тогда в преклонных годах, тем не менее, проявлял много энергии, был внимателен к людям, считался классным инженером.

Помнится, по каждому сложному делу рабочие обращались к нему и получали помощь. Очень колоритной фигурой был мастер Николай Иванович Евдокимов: хорошо знал все тонкости как токарного, так и слесарного дела, проявлял терпение при разъяснении различных вопросов. В установленные сроки я сдал пробу, получил разряд токаря и начал работать. В этой мастерской я прошел довольно суровую жизненную школу. Были и успехи, и неудачи, но тем не менее через четыре года я имел шестой, предпоследний разряд токаря (всего их было семь). Налицо был несомненный успех. Я настолько увлекся токарным ремеслом, что даже подумывал после окончания десятилетки пойти учится в институт и стать инженером, специалистом по холодной обработке металлов.

Работа с металлом требовала большой осторожности, соблюдения мер безопасности. Не всегда это удавалось. Не обходилось без различных травм. Однажды со мной произошел случай, который лишь по счастливой случайности не закончился для меня трагически. Как-то мне пришлось обрабатывать длинный карданный вал, на котором закреплена стальная щетка, предназначенная для очищения ткани.

Закончив обработку шейки вала, я начал зачищать ее напильником и вдруг в какой-то момент почувствовал, что стальная щетка захватила рукав моей спецовки и моментально прижала ее к в валу. Я еще даже не успел осознать весь ужас случившегося, поскольку вращающийся вал мог оторвать руку, как почувствовал, что вал, прижав мою руку, дергается, но не вращается.

Сам выключить станок я был не в состоянии, поэтому закричал благим, как говорится, матом.

Подбежавшие рабочие выключили станок. Спасло меня то, что я не сильно закрепил противоположный конец вала, и когда все случилось, он стал прокручиваться в патроне. Для меня это стало на всю жизнь суровым уроком техники безопасности.

Из той же поры вспоминается курьезный случай. В перерыве мы ходили обедать домой. Там мать мне давала пустые щи с куском хлеба. И это весь обед. Чтобы как-то заглушить голод, пристрастился к курению. Исхудал совсем. Так вот, идем как-то с обеда на фабрику вместе с группой соседей.

Вдруг я почувствовал, что у меня что-то шевелится на спине. Я, естественно обомлел, сбросил с себя куртку и с изумлением увидел, что из куртки выскакивают несколько мышей и разбегаются во все стороны. Сообща пришли к выводу, что мыши тоже голодают и в поисках пищи забрались в мою куртку. К сожалению, зарплата на фабрике была очень маленькой, совершенно не соответствующей трудозатратам. И хотя, естественно, все деньги я отдавал матери и они шли в общий котел, не думаю, что моя работа привела к серьезному улучшению жизненного уровня семьи. Себе и другим я объяснял подобное положение послевоенной разрухой и навязанной нам тогда американцами гонкой вооружений, хотя это не сильно убеждало. Одним словом, жилось нам очень трудно.

Время шло, впроголодь прожили зиму 1947 года. Стало ясно, что надо предпринимать какие-то меры для улучшения жизненной ситуации. На семейном совете решили взять огород. С помощью отца получили недалеко от дома, в пойме реки Нара, четыре сотки земли. Земля оказалась довольно плодородной. Весной вскопали, посадили картошку, овощи. Все лето после работы на фабрике мне приходилось работать на огороде, обрабатывать, поливать, охранять. И вот, наконец, осенью началась уборка. Урожай превзошел все наши ожидания. Особенно порадовали помидоры, крупные, сладкие, правда, они не вызрели в поле, пришлось их зелеными раскладывать по всей квартире для дозревания. Зато поздней осенью они были великолепны.

Я с дрожью вспоминаю эту огородную эпопею. Ведь легко сказать – вырастили урожай. Но этот труд приходилось выполнять после работы на производстве. Никакой техники, электричества, все вручную. Сотни ведер воды пришлось перетаскать с реки для полива огорода. Встал вопрос, где хранить выращенный урожай. Никакого сарая или погреба у нас, естественно, не было. Жили мы на первом этаже, поэтому возникла мысль сделать подпол. Это было незаконно, но другого выхода у нас не было. Вырезали в полу квадрат и начала по очереди копать землю, а по ночам ее выносить во двор, подальше, чтобы не заметили соседи. Через неделю получился вполне приличный подвал, главное – сухой. Затащили в него две бочки – одну для огурцов, другую – под капусту, засыпали картошку, морковь, свеклу. Теперь я уже не уходил на работу утром и после обеда голодным. Кстати, со временем наш подвал перестал быть тайной и нашему примеру последовали другие семьи. На следующий год соорудили во дворе небольшой сарайчик и завели там поросенка. К зиме мы были уже с салом и мясом. Мясо засолили, заложили в бочку и поставили в тот же подвал.

Между тем жизнь понемногу налаживалась. Ежегодные понижения цен радовали людей. Хотя они были незначительными, но тем не менее их ждали. В конце 1947 года отменили карточную систему. Долго не верилось, что можно просто пойти в магазин и купить, что тебе нужно. Люди начали потихоньку оттаивать, ходить друг к другу в гости, печь пироги. Во дворе у нас по вечерам зазвучали гитары.

Но в целом в жизни сохранялось еще очень много трудностей. Оставила тяжелую память проведенная в конце 1947 года амнистия. К ней оказались не готовы ни милиция, ни общество в целом. На свободу сразу вышла большая масса людей, подверженная влиянию криминала. На улицу вечером стало страшно выходить. На работе только и рассказывали о разных бандах типа «Черная кошка» и их кровавых делах. Однажды в этот период и нашей семье пришлось пережить очень неприятные минуты. Жили мы, как я уже упоминал, на первом этаже.

И вот однажды вечером, когда мы уже поужинали и каждый занимался своим делом, вдруг кто-то начал дергать снаружи балконную дверь. Было уже темно. Вгляделись, увидели за стеклом какую-то уголовного вида личность. К счастью, дома был отец. Он все-таки прошел фронт и был неробкого десятка.

Схватив топор, он с криком устремился к балкону. Увидев его, бандит соскочил с балкона и скрылся в темноте.

Нередко приходилось слышать о случаях, когда на улицах бандиты убивали людей ни за что. Честно признаюсь, что в этот период я натерпелся страху, возвращаясь домой после занятий в школе рабочей молодежи. К сожалению, школа располагалась очень далеко от нашего дома. Занятия обычно заканчивались поздно, часов в десять-одиннадцать вечера. Освещение улиц было очень скудным, местами его вообще не было, людей – ни души. Вот так и идешь, не зная, дойдешь ли живым до дома. В такой нервозной обстановке однажды со мной произошел курьезный случай. Поздно вечером возвращаюсь из школы. До нашего дома оставался лишь неосвещенный проход мимо одноэтажных деревянных домов. В напряжении стараюсь идти быстрее. И вдруг слышу какой-то визг, кто-то бросается мне на спину. Я с ужасом упал на землю и только после этого понял, что стал жертвой кошачьей разборки. На следующее утро хотел передушить всех местных котов. К счастью, как-то незаметно волна преступности понемногу начала спадать, стало легче и свободнее жить.

Учеба в школе рабочей молодежи оставила в моей памяти самый добрый след. В то время на производстве был один выходной в неделю. Учились мы в школе четыре дня в неделю, естественно, по вечерам, после работы. К учебе я относился очень серьезно, потому что понимал: от этого зависит мое будущее. Во всяком случае, ни разу за все пять лет не имел намерений оставить или отложить учебу до лучших времен. За это время больше половины из тех, с кем я начинал учебу, бросили ее. Учиться было очень трудно физически, кроме того, были и разного рода преграды. Вот только один пример. Когда я начинал работать, мастерская действовала в односменном режиме. Но примерно года через два нам объявили, что теперь будет двухсменный режим. То есть каждый должен работать одну неделю днем, а другую неделю вечером. Встал вопрос – как быть, ведь вечером я должен был учиться. Руководство мастерской, идя навстречу моим отчаянным просьбам, разрешило мне одному работать в ночную смену. И я, вернувшись из школы примерно в одиннадцать часов вечера, быстро ужинал и отправлялся на работу. Открывал мастерскую, включал всю систему и один в цеху работал до утра. Это было грубейшим нарушением мер техники безопасности, но продолжалось довольно долго.

Все ученики в нашем классе были старше меня по возрасту. Среди моих одноклассников было даже несколько участников и инвалидов Великой Отечественной войны. Учителя были также пожилыми людьми, некоторые даже с дореволюционным стажем, как, например, учительница немецкого языка Екатерина Григорьевна Бахтадзе и учитель русского языка и литературы Дмитрий Владимирович Смирнов.

Ему в то время было, я думаю, не менее шестидесяти лет. Он хорошо помнил даже события первой русской революции и все последующие за ней войны и революции. Кроме того, замечательно знал русскую литературу и историю.

Очень трепетно относился к русским революционерам-демократам: Белинскому, Добролюбову, Писареву, Чернышевскому. Много рассказывал о каждом из них, об их произведениях. С особым чувством он говорил о творчестве и жизни Н. А. Некрасова. Должен сказать, что взгляды русских революционеров-демократов оказали на меня большое влияние. Я перечитал большую часть их произведений. Особое впечатление на меня произвел В. Г. Белинский, неистовый Виссарион, как его называли современники. Читая его, ощущаешь действительно свободную мысль, удивительно глубокую и в то же время очень доступную для понимания. Его суждениям по любым вопросам общественной или литературной жизни, по истории, культуре, религии можно было доверять без оглядки. Мне особо импонировал его радикализм, смелость мысли, так как это отвечало моему внутреннему состоянию и настроению.

Наконец школа закончена. Получен аттестат зрелости. Впоследствии я не раз убеждался, что по своей подготовке не уступал многим другим, которые закончили обычные дневные школы. Я, конечно, испытывал большое удовлетворение от того, что выдержал такое испытание характера и воли. Окончание школы меняло мое социальное положение, открывало дорогу к жизненным перспективам. Шумно провели выпускной вечер.

После недолгих размышлений я принял решение поступать в военное училище. С аттестатом зрелости в руках отправился в военкомат. В предложенном справочнике нашел романтичное, на мой взгляд, Ленинградское училище подводного плавания. Заявил, что хочу стать подводником.

Целую неделю проходил медицинские комиссии. Но судьба уберегла меня от участи подводника. Недели через две мои документы вернулись назад с припиской, что именно с этого года в училище принимают только из рядов военно-морского флота. После этого в том же справочнике в военкомате нашел не менее привлекательное для меня училище – Оренбургское училище летчиков.

Повторил ту же процедуру – медкомиссия, сбор документов. Через две недели документы опять возвратились с припиской: в училище принимаются только прошедшие обучение в сети ДОСААФ. Опять моя судьба распорядилась по-своему.

 

Моя судьба – десантные войска

Как же быть? Мне уже исполнилось 19 лет; видимо, думал я, придется идти в армию служить срочную службу. Эта перспектива меня не радовала, поскольку означала потерю темпа. Но делать нечего.

Я продолжал работать на своей фабрике и ждать дальнейшего развития событий.

Но волею провидения в моей судьбе опять произошли изменения. Однажды прямо из цеха меня вызвали в военкомат и там сказали, что есть одно место в Воздушно-десантное училище. Как сейчас помню, у меня в этот момент перед глазами встали сияющие дали, небо, парашюты, и я сразу же сказал, что согласен.

– Ну что же, – одобрил мое решение майор, – оформляй документы и не задерживаясь – в путь.

Только после этой фразы я поинтересовался, а где же находится это училище? Оказалось, что очень далеко – в столице Казахстана Алма-Ате. Это обстоятельство только прибавило мне энтузиазма. Дорога странствий всегда влекла меня.

За несколько дней я полностью рассчитался на производстве, попрощался с семьей и друзьями и в конце августа 1951 года отправился из родного города в неведомые края в поисках своей новой жизни.

Отъезжая от Серпухова, я размышлял о прожитых здесь после войны пяти годах. Решил две главные тогда для меня жизненные задачи – получил среднее образование и рабочую специальность. Сумел избежать множества жизненных рифов и соблазнов. Помог своей семье пережить самые трудные послевоенные годы.

Возможно, кто-то из читающих эту книгу подумает, что мои некоторые жизненные успехи в этот период были связаны со служебным положением моего отца, но он ошибется.

Дело в том, что мой отец через два года после нашего прибытия в Серпухов оставил партийную работу и перешел трудиться на производство, на рядовую должность. Он ничем не мог мне помочь.

Так получилось, что провожала меня в дальний путь только мама. Начиная с войны, я был главным ее помощником во всех семейных делах.

Теперь я впервые уезжал, и мы расставались очень надолго. Мама плакала, провожая меня, но одновременно благословляла.

Когда вагон уже тронулся, она, продолжая идти рядом с тамбуром, сказала:

– Держись сынок, как всегда. Пиши почаще. Приезжай. Я буду всегда тебя ждать.

На всю жизнь остался в моей памяти грустный образ моей любимой мамы на перроне, провожающей меня в неизвестность, на военную службу, в далекие края.

Дорога оказалась действительно далекой. В те годы добирались до Алма-Аты пять суток. Вагон был полностью заполнен. Попутчики были преимущественно молодыми, все быстро перезнакомились. Огромное впечатление оставило первое знакомство со Средней Азией. Жара, бескрайние пески, лохматые шапки аборигенов. Громадные развалы фруктов на станциях. Особенно поразила, как сейчас помню, дешевизна продуктов в Чимкенте и Джамбуле, неслыханная для нас в России. Наслаждались яблоками, виноградом, дынями. Никогда не забуду станцию Аральское море. Сейчас даже трудно представить, сколько там продавалось изумительного вкуса рыбы, вяленой, копченой, свежей. Весь вагон стонал от наслаждения этой рыбой.

На пятые сутки пути подъехали к станции Алма-Ата, и уже через пару часов я был у проходной училища. Я, конечно, переживал: что ждет меня здесь? А волноваться было от чего – меня ожидали новые друзья, самолеты, прыжки с парашютами, многокилометровые марш-броски.

Меня ждала моя судьба – военная служба на предстоящие сорок лет жизни.