Полное освобождение Ленинграда от фашистской блокады

К началу 1944 года на Северо-Западном стратегическом направлении советским войскам по-прежнему противостояла группа армий «Север».

18-я и 16-я немецкие армии, входившие в ее состав, защищали участок фронта от Финского залива до города Невель силами 44-х дивизий общей численностью около 500 000 человек.

На Карельском перешейке четыре финских дивизии оборонялись против нашей 23-й армии. На участке фронта между Ладожским и Онежским озерами против нашей 7-й отдельной армии оборонялись войска финской Олонецкой оперативной группы.

Финны уже поняли, что дело идет к поражению, и начали лихорадочно искать пути выхода из войны, но оборону по-прежнему держали крепко. Потребовалось еще несколько ударов для того, чтобы они начали просить о мире.

К этому времени положение на этом участке фронта решительно изменилось в пользу советских войск. Немецкие командиры и штабы потеряли былую наглость и смелость в проведении операций. Советские же войска, пройдя суровую школу испытаний, научились бить врага.

Теперь уже на нашей стороне превосходство в огневой мощи и господство в воздухе. Группа армий «Север» в предыдущих боях понесла большие потери. Свою оборону она вынуждена строить в один эшелон, имея лишь несколько дивизий в резерве.

В тылу у нее действовали 35 тысяч советских партизан. Но в целом враг еще был силен, отлично вооружен и отчаянно сражался на поле боя.

Верховное германское командование считало очень важным для себя обеспечить устойчивость левого крыла всего Восточного фронта, поэтому оно поставило войскам группы армий «Север» задачу продолжать блокаду Ленинграда и оккупацию Ленинградской области, в то же время любой ценой удерживать Прибалтику и порты на восточном побережье Балтийского моря.

Готовясь к отражению вполне вероятного наступления советских войск, противник рассчитывал на долговременную оборону, на так называемый Северный вал.

Его основу составляли опорные пункты и узлы сопротивления, насыщенные большим количеством артиллерийских и пулеметных точек, в основном железобетонных, броневых и деревоземляных.

Общая глубина вражеской обороны достигала здесь 230–260 километров.

Хотя после прорыва блокады в январе 1943 года положение Ленинграда несравненно улучшилось, но враг стоял у его стен. Он продолжал бомбардировки и обстрелы. Для этой цели немцы сформировали две артиллерийские группы. Первая, расположенная севернее Красного Села, предназначалась для обстрела Ленинграда, вторая вела обстрел путей сообщения Ленинграда со страной из района севернее Мги.

Советское Верховное Главнокомандование решило в период 14 января – 1 марта 1944 года провести Ленинградско-Новгородскую стратегическую наступательную операцию силами Ленинградского, Волховского и 2-го Прибалтийского фронтов с целью полного снятия блокады Ленинграда и освобождения Ленинградской области от гитлеровских оккупантов. Ее замысел был выработан Ставкой еще в конце ноября 1943 года.

Было решено одновременными ударами войск Ленинградского и Волховского фронтов разгромить самую мощную в составе немецкой группы армий «Север» 18-ю армию, а войскам 2-го Прибалтийского фронта активными действиями сковать основные силы 16-й немецкой армии.

В последующем войскам всех трех фронтов предстояло, разгромив 16-ю армию, очистить от противника Ленинградскую область, что создало бы условия для освобождения Прибалтики. К операции намечалось привлечь также силы Балтийского флота, четыре корпуса авиации дальнего действия, Ленинградскую армию ПВО и партизанские соединения.

Войска Ленинградского фронта под командованием генерала Л. А. Говорова вели активную подготовку к разгрому противника. Непосредственно перед операцией на Ораниенбаумский плацдарм была тайно от противника переброшены 43-й, 122-й и 108-й стрелковые корпуса 2-й Ударной армии под командованием генерал-лейтенанта В. З. Романовского.

Совсем не просто было перебросить сюда эти соединения из районов восточнее и северо-восточнее Ленинграда, тем не менее эту задачу блестяще выполнил Балтийский флот.

По приказу его Командующего адмирала В. Ф. Трибуца сетевые заградители, озерные и речные баржи под покровом ночи переправили на Ораниенбаумский плацдарм пять стрелковых дивизий, тринадцать артиллерийских частей и соединений, танковую бригаду, два танковых полка, а всего 54 тысячи человек, 211 танков, 677 орудий, 2400 авиабомб, почти 30 тысяч тонн различных грузов.

Немецкая разведка не сумела вскрыть сосредоточение на этом плацдарме столь значительных сил, поэтому удар советских войск с этого направления оказался для немцев неожиданным. Одновременно войска фронта имитировали подготовку к наступлению на Кингисеппском направлении. Волховский фронт в это же время проводил ложное сосредоточение сил в районе Чудово.

Эти мероприятия оперативной маскировки оказались настолько успешными, что противник начал перегруппировку своих сил в нужном для нас направлении. Ближайшая задача войск Ленинградского фронта состояла в том, чтобы одновременным ударом с двух направлений, из района Ораниенбаума и из района Пулковских высот, где наступала 42-я армия под командованием генерал-лейтенанта Ф. И. Николаева, прорвать оборону немцев под Ленинградом, уничтожить 18-ю немецкую армию и тем самым ликвидировать блокаду Ленинграда. В последующем, развивая наступление в западном и юго-западном направлениях, предстояло отбросить противника на рубеж реки Луги.

Замысел командования Волховского фронта на проведение данной операции предусматривал ударом главных сил в направлении Луги расколоть северную группу войск противника как раз на стыке его 18-й и 16-й армий и захватить Новгород. В дальнейшем этому фронту предстояло окружить и уничтожить основные силы 18-й армии западнее реки Волхов. Войска 59-й армии, входившие в состав Волховского фронта, должны были нанести два удара: главный севернее Новгорода, вспомогательный – из района Новгорода. Предполагалось, что эта же армия освободит Лугу и отрежет 18-й армии путь отхода в сторону Пскова.

Войска 2-го Прибалтийского фронта имели задачу перерезать дороги, ведущие на юг и север, сковать главные силы 16-и армии с целью помешать перебросить ее соединения под Ленинград и Новгород.

Все фронты, принимавшие участие в этой операции, пошли на смелое сосредоточение сил на направлениях главных ударов. Так, на Ленинградском фронте на участках прорыва было сосредоточено более двух третей всей пехоты и артиллерии, а также все танки. Это позволило достичь решительного перевеса над противником в силах и средствах. Как и при прорыве блокады, так и на этот раз Командующий войсками Ленинградского фронта генерал армии Л. И. Говоров особое внимание обратил на инженерную поддержку наступающей пехоты, особенно при преодолении ею мощных железобетонных укреплений противника, заболоченных участков местности.

На Волховском фронте в этой операции применили новую тактику, и она принесла большой успех. Была сформирована и хорошо подготовлена Ильменская оперативная группа в составе одной стрелковой бригады, одного стрелкового полка, двух аэросанных и одного лыжного батальонов. Эта группа должна была пройти по льду озера Ильмень и внезапно для противника атаковать его в районе Новгорода. Даже перечисление всех этих мероприятий показывает, насколько выросло умение и мастерство нашего командования.

14 января 1944 года в ночь перед атакой передовые позиции заняли штурмовые полки, саперы проделали проходы в минных заграждениях. Утром по единой команде на направлении главного удара фронта ударили по врагу тысячи стволов советской артиллерии. Вместе с полевой артиллерией, как мощным молотом, били орудия Кронштадта, фортов Серая лошадь и Красная горка, артиллерия кораблей.

Очевидец рассказывает, что огонь артиллерии был столь мощным, что немецкие позиции буквально вздыбило. Там образовался сплошной вихрь, в котором среди снега и земли летели бревна, куски бетона, покореженная техника. Пришло, наконец, к захватчикам возмездие. Всего в ходе артиллерийской подготовки атаки по позициям немцев было выпущено более 100 тысяч снарядов.

Для того, чтобы ввести немцев в заблуждение, одновременно начала артиллерийскую подготовку 67-я армия, расположенная восточнее. Немцы, несомненно, были сбиты с толку – откуда ждать главный удар?

Когда 65-минутная артподготовка закончилась и артиллерия перенесла огонь вглубь обороны противника, сводный оркестр, находившийся к тому времени на передовом крае, неожиданно заиграл священную тогда для всех нас песню В. Лебедева-Кумача «Вставай, страна огромная». Воодушевленные торжественной и воинственной музыкой, на Ораниенбаумском плацдарме поднялись из траншей бойцы 2-й ударной армии и устремились на врага. В боевых порядках пехоты двигались танки непосредственной поддержки. Атакующие дивизии быстро прорвали передовую позицию немцев. Вскоре над захваченными позициями врага затрепетали красные флажки.

На следующий день со знаменитых Пулковских высот после 100-минутной артподготовки началось еще более мощное наступление войск 42-й армии. Здесь по врагу били 2300 орудий и было выпущено 220 тысяч снарядов. На острие главного удара армии находился 30-й гвардейский стрелковый корпус, которым командовал герой прорыва блокады в январе 1943 года генерал Н. П. Симоняк.

Придя в себя после сокрушительного удара, немцы начали оказывать ожесточенное сопротивление и даже контратаковать. Нашим войскам приходилось с боем брать буквально каждый метр. Две наши ударные группировки устремились на соединение друг с другом. Началось то, во что верили, чего ждали и к чему внутренне готовились советские люди в дни блокады – освобождение и возмездие!

Вся боль Ленинграда, вся ненависть к врагу, накопившаяся в сердцах воинов, вылилась в неудержимый наступательный порыв.

После недельной боевой страды, к исходу дня 19 января 2-я Ударная и 42-я армии соединились в районе Ропши – завершили окружение петергофско-стрельнинской группировки противника, а на следующий день ликвидировали ее. Именно в эти дни были захвачены 85 тяжелых осадных орудий, которые столько лет мучили ленинградцев и разрушали город.

Успешному завершению Красносельско-Ропшинской операции во многом способствовали действия Волховского фронта. 14 января после двухчасовой артиллерийской подготовки основные силы 59-й армии, наносившие главный удар, прорвали оборону немецкого 38-го армейского корпуса и форсировали реку Волхов. Южная оперативная группа 59-й армии успешно нанесла вспомогательный удар южнее Новгорода. Очевидцы рассказывали, что немцы были буквально ошеломлены, когда на озере Ильмень вдруг возникла высокая снеговая завеса, из которой начали с ревом моторов выскакивать аэросани с автоматчиками. Потом пошли лыжные батальоны. Необычный способ атаки оправдал себя. Был захвачен плацдарм глубиной 6 километров. Войска Волховского фронта окружили и ликвидировали часть сил противника западнее Новгорода и 20 января освободили этот древний русский город.

Эти дни были наполнены наивысшим напряжением духовных и физических сил борющихся сторон. Немцы, надо признать, бились с упорством и фанатизмом, отстаивая свои позиции. Они цеплялись за каждый метр, используя созданные за несколько лет укрепления. Наши войска яростно атаковали, временами терпели неудачи, несли немалые потери. Но на этот раз наша сила и наша воля превзошли врага. И нам, и немцам стало ясно, что мы научились более умело воевать, бить врага, добиваться своих целей. В этом, пожалуй был главный итог этой знаменательной операции.

В результате наступления Ленинградского и Волховского фронтов 27 января 1944 года наконец-то с Ленинграда была полностью снята фашистская блокада.

В этот день на Марсовом поле, на Набережной Невы и на кораблях Балтийского флота в честь победы гремели залпы праздничного салюта. Ленинградцы ликовали и плакали от радости.

 

Путь к дому

Время шло. На фронтах по-прежнему кипели сражения, но уже явно перевес склонялся в нашу сторону. Жизнь становилась немного светлее, хотя тяжесть потерь была велика.

Летом 1944 года нашей семье пришло разрешение на возвращение в Ленинград. Это постарался отец. Такие разрешения в тот период давались очень скупо. Ведь с момента полной ликвидации блокады прошло всего четыре-пять месяцев. Мы радостно начали собираться в путь.

В эвакуации мы прожили 27 месяцев и навсегда сохранили в своих сердцах и памяти эти гостеприимные места, внимание и заботу, которые получили от местных жителей. Тепло попрощавшись со всеми, мы на полуторке отправились на ту же станцию Шебалино.

Ехали по проселочной дороге, лесом. На середине дороги нас настиг ливень. Никаких зонтов или плащей у нас не было. Промокли насквозь. Приехали на станцию, а там оказалось, что поезд будет только на следующий день. Дело в том, что пассажирское движение тогда было сильно ограничено. Но у нас были так называемые литерные билеты, которые отец заблаговременно прислал нам. Зашли в зал ожидания. На этой маленькой станции он был мизерный, буфета или чего-то подобного не было. Вот так, мокрые и голодные, целые сутки мы сидели на скамейке и ждали своего поезда.

Наконец поезд пришел. Вагон был общий, полностью заполненный. Зато было тепло. Когда мы всем семейством втиснулись в вагон, кто-то воскликнул: к нам в гости детский дом. В вагоне нашему взору открылась живописная картина. Ехало много военных, большинство из которых возвращались на фронт после ранений или болезней. С верхних полок свешивались головы и обнаженные ноги пассажиров, которые успели занять эти лежачие места. Все пространство вагона плотно заставлено огромными сумками и мешками. С трудом протиснувшись между ними, мы пытались найти себе место. Началось, как всегда в таких случаях, препирательство. Проводница пыталась нам помочь. Но дело продвигалось очень трудно.

Только когда народ узнал, что мы блокадники и возвращаемся в Ленинград, отношение к нам заметно изменилось в лучшую сторону. Людям понравилось, что блокадники уже едут домой. В этом, видимо, увидели хороший знак на пути к победе. После этого дело пошло веселее. Постепенно мы устроились, правда, расположились по разным полкам и купе. Мама с дочкой и младшим Геной устроились на нижней полке. Я, Вова и Вася втроем расположились на верхней полке в другой части вагона.

Вскоре по русскому обычаю большинство пассажиров приступило к еде и выпивке. Каждый выкладывал на общий стол все, что имел. Преобладала деревенская снедь, но были и консервы, в том числе американская тушенка. Постепенно от общей трапезы кое-что начало перепадать и нам. Помню, один сержант дал нам по куску хлеба с вареным мясом. Кто-то угостил хлебом с медом. Ехали медленно, часто подолгу стояли на полустанках. Потом наступило полное веселье. То тут, то там были слышны раскаты смеха. Это рассказывали анекдоты. Начали петь песни. Пели преимущественно народные и фронтовые песни, но пели и советскую лирику. Постепенно выделились лучшие певцы. В середине вагона образовалась группа мужских и женских голосов, которые превзошли всех.

Но со временем веселье начало стихать. Кое-где затеяли игру в карты. Играли преимущественно в подкидного дурака и без денег. К вечеру началось чаепитие и беседы до глубокой ночи. Это была моя первая встреча с солдатами, которые опять возвращались на фронт. И тем интереснее было для меня все, что я от них услышал. Прохаживаясь по плохо освещенному вагону, я пристраивался то к одной, то к другой компании, где шел интересный для меня разговор. Один молодой солдат с увлечением рассказывал, как они боролись с немецким снайпером. Солдат был отличный рассказчик. Все слушали его, затаив дыхание. Немецкий снайпер, по словам солдата, был очень изобретателен. У него было несколько оборудованных позиций.

Засечь его было почти невозможно, поскольку из одного места он не стрелял. Стоило какому-либо нашему бойцу неосторожно на миг высунуться над бруствером окопа, как он тут же падал на дно с простреленной головой. Долго охотились за этим фашистом, но все впустую.

Наконец, в роту прислали нового снайпера-сибиряка, который, не шевелясь часами, лежал с биноклем, изучая повадки фашистского снайпера. Заставлял фашиста стрелять по макетам и обнаружил все его подготовленные позиции. Наконец, он подловил противника. Стоило тому на миг показаться в своем окопе, как прозвучал выстрел сибиряка. Больше фашистский снайпер бойцов роты не беспокоил.

От другого рассказчика я впервые услышал о немецком шестиствольном миномете, как его называли наши солдаты, «Ванюше». Все признавали, что он не так могущественен, как наша «Катюша», но лучше под его огонь не попадать.

Меня заинтересовал рассказ немолодого старшины о поведении на фронте солдат, призванных в армию из Средней Азии. Запомнилась такая деталь: когда в ходе боя кого-то из их земляков убивали или ранили, они, не обращая внимания на огонь, сбегались к нему и начинали причитать на своем языке, вероятно, молиться. Помню, что об этом говорили с ноткой снисхождения в тот смысле, что, мол, требовать от людей, плохо знающих русский язык и не совсем представляющих, во имя чего они находятся на фронте.

До глубокой ночи я слушал рассказы фронтовиков. Многое, конечно, забыл. Но хорошо помню, что у всех рассказчиков сквозила уверенность в грядущей победе. Над немцами стали иронизировать. Их обобщенно называли гансами или фрицами.

Утром проснулся от какого-то шума. Оказалось, пришел военный патруль проверять документы. Старшим патруля был пожилой капитан с очень строгим лицом. За ним три солдата с автоматами, с красными повязками на рукавах. Когда мама подала капитану документы, он вдруг засомневался, как можно возвращаться в Ленинград, когда враг еще на расстоянии 200 километров от города. Мама вдруг разволновалась и, чуть не плача, начала разъяснять ему ситуацию. Наконец, капитан нас оставил в покое и пошел дальше по вагону.

В середине вагона возник какой-то конфликт. Молодой солдат начал пререкаться с капитаном, даже кричать на него. Кончилось тем, что его вывели из вагона. Дальше ехали без особых происшествий.

 

Здравствуй, любимый город

Наконец, приехали. Всего несколько месяцев назад была сокрушена фашистская блокада и враг окончательно отброшен от стен Ленинграда. Покидали мы его заснеженным, пустынным, содрогающимся от взрывов тяжелых вражеских снарядов, и было очень интересно увидеть, какой он теперь, что в нем изменилось.

Первая новость – нам дали другую квартиру, в доме, расположенном недалеко от домика, где мы провели блокадные месяцы. Работали все системы обеспечения жизни города: водопровод, канализация, электричество. В городе действовал транспорт. Мы получили продовольственные карточки и начали жить.

Для меня до сих пор остается загадкой, почему отец решил так рано возвратить нас домой из эвакуации. Дело в том, что, проживая в интернате, мы особых хлопот родителям не приносили. Нас кормили, поили, одевали, мы учились в школе. Мама, конечно, была в худшем положении, но со временем тоже как-то приспособилась к обстановке. Вела огород, подрабатывала в колхозе. Ленинград же продолжал, по существу, оставаться на военном положении. Немцы были еще очень близко от него, всего в каких-то 150–200 километрах, а финны на Карельском перешейке находились вообще в нескольких десятках километров.

Правда, в это время уже шло интенсивное возвращение из эвакуации множества людей, но это преимущественно были взрослые люди, нужные в производстве. Детей еще не возвращали. Я хорошо помню, с каким изумлением в интернате узнали о нашем предстоящем отъезде в Ленинград. Директор интерната даже отговаривала маму от этого намерения. Задним числом скажу, что она была права, поскольку по возвращению в Ленинград мы вновь окунулись в массу проблем и трудностей.

Но, как бы там ни было, мы вернулись.

В первый же день я решил пройтись по местам, памятным с блокады. Оказалось, что домик, в котором мы жили в дни блокады, огородили забором, и я туда не попал. Затем я прошел по улице, по которой таскал на санках воду из Невы. Ничто уже не напоминало о той жуткой картине, когда снег, мороз, одиночество и смерть шли рука об руку. Теперь кругом было оживленно, сновали люди, шли трамваи, работали магазины. Даже не верилось, что все, что происходило с нами в блокаду, было с нами именно здесь, что это не был сон.

По этой улице я дошел к тому месту на Неве, где в блокадные жуткие дни брал воду из проруби. Пересчитал семнадцать ступенек, казавшихся мне ледяным Эверестом, когда я втаскивал на них санки с ведром воды. Посидел на теплом парапете набережной. Невская вода как всегда облизывала камень, равнодушная к горестям людей.

Таврический сад был закрыт, там шли какие-то работы. Прошел к Смольному, обошел все окрестности. Во многих местах еще сохранялись развалины, кое-где шли восстановительные работы. Постоял у музея А. В. Суворова, полюбовался на картину «Переход через Альпы».

До начала занятий в школе я еще очень часто ездил по городу, осмотрел много улиц, памятников, сооружений. Ленинград выглядел суровым и напряженным, как богатырь, выстоявший в тяжелом бою. Может быть, мое тогдашнее восприятие города определялись контрастом с только что оставленной деревней, может быть, я стал смотреть на него другими глазами, поскольку, кроме блокадных воспоминаний, у меня за плечами уже было немало жизненных впечатлений и прочитанных книг.

Больше всего меня притягивала величественная Нева, я как будто увидел ее впервые. Ошеломляющее впечатление в этот раз произвели на меня Петропавловская крепость с ее шпилем, Стрелка Васильевского острова, памятник Петру I. Упоминаю об этом лишь для того, чтобы подчеркнуть значение городской культуры для формирования убеждений молодых людей, особенно тех, кто намерен заниматься государственным строительством, обороной страны. В России нет другого городского ансамбля, который мог бы соперничать в решении этой задачи с Санкт-Петербургом. Правда, замечу, что, на мой взгляд, нынешнее название города крайне неудачно. Это поняли еще в старой России, переименовав его в Петроград.

Мне совершенно непонятно, почему город, олицетворяющий нашу державную мощь, символ нашего сопротивления врагу, нашей способности выстоять в жуткой обстановке, получил свое имя на языке нашего врага в той страшной войне. Рано или поздно это нужно исправить.

В это же время я начал приобщаться к музейному фонду Ленинграда. Посетил Эрмитаж, побывал в Русском музее, в Военно-морском, Артиллерийском музеях. Как следствие – на всю жизнь полюбил все, что связано с морем, а также античное искусство. Может быть, по этой же причине, когда пришло время, пытался поступить в военно-морское училище. К сожалению, меня не приняли. Замечу, что в то время в музеях работали замечательные, любящие свое дело экскурсоводы. Все посетители невольно заражались их энтузиазмом и любовью к искусству и культуре. Вскоре я обнаружил, что в округе появилось много газетных витрин. Благодаря им я пристрастился к чтению газетных материалов. Большей частью увлекался военной публицистикой. Особенно нравились очерки И. Эренбурга, В. Гроссмана, К. Симонова.

В это же время начал ходить в кинотеатры. Любил смотреть выпуски военной кинохроники. Особенно запомнился, можно сказать, запал в память выпуск, посвященный разгрому группировки фашистских войск на Украине, в районе города Корсунь-Шевченковский. В документальной ленте была хорошо показана панорама разбитой и брошенной гитлеровской боевой техники и оружия, масса истощенных, вывалянных в окопной грязи пленных немцев. Эта кинохроника, несомненно, вызывала подъем духа, гордость за нашу армию, укрепляла веру в нашу конечную победу.

В один из летних дней я посетил выставку трофейной немецкой боевой техники. Я давно мечтал наяву увидеть боевую технику врага. Особенно запомнился тяжелый немецкий танк «Тигр», у которого снарядом насквозь была пробита башня. Об этом танке уже приходилось много слышать от отца. Несомненно, это было грозное оружие. Тем приятнее было видеть, как с ним расправлялись наши артиллеристы. Другие немецкие танки не произвели особого впечатления. Лучший тогда средний немецкий танк Т-4 по всем основным показателям не шел ни в какое сравнение с нашим танком Т-34. Многие немецкие легкие танки имели клепаные корпуса, что выглядело совсем анахронизмом.

Очень меня удивило то, что у немцев на вооружении стояло много трофейной боевой техники. На выставке я впервые увидел французские и чехословацкие танки, французские гаубицы, итальянские танкетки и много другой побитой техники. Кстати, много лет спустя я узнал, что 56-й механизированный корпус генерала Манштейна, который столь активно участвовал в блокировании Ленинграда, был оснащен главным образом чехословацкими танками типа 38 (t), которые вовсе не отличались высокими боевыми качествами.

В этой связи мне хочется высказать одну мысль, которая меня давно занимает. Конечно, если говорить в целом, то немецкая армия имела высокую степень технической оснащенности. К тому же немцы умели организовать мощное огневое подавление противника. Наши воины, попавшие под удары пикирующих бомбардировщиков врага, его артиллерии, минометов, других боевых средств, сразу начали понимать, что имеют дело с сильным противником, что к нему нельзя относиться с пренебрежением. Это факт.

Но сколько мне ни приходилось выслушивать наших воинов-фронтовиков, от солдата до генерала, отношение к боевой технике врага не носило характера восхваления или, тем более, восхищения.

Напротив, когда заходил об этом разговор, всегда на первый план выходила тема превосходства нашей боевой техники и вооружения. Вне конкуренции были наши реактивные минометы «Катюши», танки Т-34, штурмовики ИЛ-2. Очень хвалили полковые пушки калибра 76 мм, противотанковые орудия калибра 100 мм, гаубицы калибра 122 и 152 мм. Летчики дружно утверждали, что наши истребители ЛА-5, ЯК-3 по меньшей мере ни в чем не уступали немецким Мессершмитам-109, Фокке-вульфам-190. Фронтовики очень хвалили автомат ППШ. Кстати, и немецкие солдаты нередко использовали в бою наши автоматы. Немцы косвенно признавали превосходство нашей боевой техники. Известны факты, когда они оснащали свои дивизии, оборонявшие побережье Нормандии, трофейными танками Т-34, противотанковыми орудиями и гаубицами советского производства. Единственное, в чем немцам завидовали, так это их «Рамам».

Так у нас называли немецкие двухфюзеляжные самолеты-корректировщики артиллерийского огня. Когда они появлялись в небе, надо было ждать артналетов и других неприятностей. У нас такого самолета не было.

Но в целом общее мнение фронтовиков сводилось к тому, что наша техника лучше.

Так было в годы войны. А что происходит в наши дни? Можно сказать, что в исторической литературе и в Интернете сформировалось какое-то направление, в котором с величайшим пиететом относятся ко всему, что связано с гитлеровской армией, в том числе и к ее технике и вооружению. Названия всех образцов техники и вооружения обязательно произносятся и пишутся по – немецки, все эти штуки, шмайсеры, ягдпанцеры. Всячески превозносятся их достоинства. Напротив, все, что касается нашей армии, изображается в черном цвете. Для нас, переживших ту страшную войну, эти упражнения в низкопоклонстве перед бывшим врагом оскорбительны, они принижают наш народ и нашу победу, тем более, что лживы по существу.

Если посмотреть на вопрос пошире, то он выглядит так. Наша страна была исторически отсталой. После революции встал вопрос: или в кратчайший срок провести модернизацию страны, или погибнуть. Был избран и осуществлен курс на модернизацию. Буквально за десятилетие созданы передовые отрасли промышленности: авиастроение, танкостроение, производство двигателей, подшипников, специальных сталей и многое другое. Были подготовлены миллионы людей, способных обращаться с современными машинами и технологиями. Все это позволило в годы войны организовать массовое производство современной боевой техники, вооружения, боеприпасов, превзойти в этом самую передовую в техническом отношении страну Европы и заложить предпосылки победы. Для нашей страны сегодня вновь актуальным встал вопрос модернизации. Думается, что опыт подобной работы, проведенной в тридцатые и сороковые годы, может сослужить нам полезную службу.

 

Отца вновь направили на фронт

В первые два-три месяца наша жизнь в Ленинграде после двух лет деревенской жизни была наполнена впечатлениями. Мы все были вместе. Отец продолжал служить в штабе фронта. Он навещал нас, хоть и довольно редко, не чаще одного раза в неделю, поскольку находился на казарменном положении.

В последних числах августа он неожиданно пришел к нам. По его мрачному и сосредоточенному лицу мы все сразу поняли, что случилось нечто серьезное. Они пошептались с мамой, а потом собрали всех нас. И тут отец объявил, что его отправляют на фронт.

Мы, конечно, расстроились, потому что очень боялись за отца, ибо хорошо понимали степень опасности для его жизни, ведь фронт есть фронт.

На все наши вопросы отец отвечал коротко: «Так надо». На следующий день он вновь приехал, быстро собрал свои походные вещи, в очередной раз попрощался с нами и уехал на поджидавшей его машине.

Впоследствии я не раз пытался выяснить у него, что было причиной такого внезапного перемещения его по службе из штаба на фронт. Но он уходил от прямого ответа. Возможно, это было связано с большими потерями на фронте опытного офицерского состава. Не исключена также простая ротация. Ведь он прослужил в штабе целых два с половиной года войны.

Однозначно, что для него это тоже было неожиданностью. В противном случае он не вызвал бы нас в это военное время в Ленинград, поскольку, несомненно, представлял, какие трудности нас ожидают, если мы останемся в городе одни, без него. В это время жизнь в городе, несмотря на несомненные положительные изменения к лучшему, продолжала оставаться очень тяжелой. Конечно, мы уже не голодали в той степени, как в блокадные дни. Но продовольственные нормы были очень скудными. Постоянно хотелось есть. По сравнению с детским домом наше положение существенно ухудшилось. Это видно из следующего сравнения. В детском доме нам полагалось в расчете на месяц: 1,5 кг мяса, 500 гр. жиров, 2 кг круп, 0,75 кг сахара, 3 литра молока, 200 гр. сыра, 15 яиц. Кроме того, нам в месяц было положено еще 7,5 кг картофеля.

Нашему детскому дому для детей из блокадного Ленинграда помогал продуктами и тыл Ленинградского фронта. Время от времени оттуда поступали различного рода посылки. Летом мы могли в лесу лакомиться ягодами. И даже при таком положении нельзя сказать, что мы были вполне сыты.

Вернувшись в Ленинград, мы стали получать на детскую карточку значительно меньше. Нормы в расчете на месяц были такие: мясо – 0,5 кг, 400 гр. жиров, 300 гр. сахара, 1,2 кг круп или макаронных изделий. Хлеба выдавали на день по 400 граммов. Легко представить себе величину этой нормы, если разложить ее в расчете на день. Тогда получалось, что в день каждому из нас можно было съесть по 17 граммов мяса, 13 граммов жиров, 10 граммов сахара, 40 граммов крупы. Даже невооруженным глазом видно, что это очень малые величины. Они обеспечивали существование человека, но лишь на грани выживания. Да и эти продукты надо было еще получить.

В магазинах они имелись далеко не всегда. Появилось выражение «выкинули продукты». Это означало, что в каком-то магазине продают по карточкам какой-то продукт. Мы неслись туда, чтобы встать в очередь. Допускались также замены или взаимозачеты различных смежных продуктов. Допустим, вместо сахара можно было приобрести кондитерские изделия. Или вместо жиров сметану.

Возможностей у нас купить дополнительно продукты не было никаких, ибо денежный аттестат, который начал присылать с фронта отец, составлял всего 1200 рублей. При тогдашних ценах на рынке этих денег хватало лишь на то, чтобы выкупить товары по карточкам и расплатиться по самым необходимым платежам. Помнится, единственное, что было доступно нам, дополнительно к продуктам, получаемым по карточкам, это соевое молоко в небольших количествах и рыбий жир.

Отвратительный вкус рыбьего жира известен всем. Но мама с железной неумолимостью каждый день заставляла нас проглатывать по столовой ложке этого продукта. Думаю, что он в итоге помог нам облегчить дефицит жиров и укрепить наши растущие организмы. Что касается соевого молока, то оно было довольно приятным на вкус, питательным и недорогим. Его иногда, как тогда говорили, выбрасывали в продажу в обычных, то есть некоммерческих магазинах. И вот мы, вернувшись из школы, вооружались чайниками, банками, и начинали бегать по магазинам в поисках этого молока. И если повезет, то вечером наслаждались им.

В этот период мы часто вспоминали вятскую деревню. Там, по крайней мере, было в достатке картошки и других овощей. Здесь же ничего этого не было. Мы сидели на жесткой и очень скудной норме.

Когда мама отправляла нас в школу, то вручала каждому завтрак – маленький кусочек хлеба. Проблема для нас состояла в том, чтобы дойти до школы и не съесть этот хлеб еще до занятий. В общем, было очень голодно. Некоторое время мама носилась с мыслью выйти на работу. Ей предлагали место посудомойки в какой-то рабочей столовой. Возможно, это облегчило бы нашу жизнь. Но нам нужно было учиться, а ей не на кого было надолго оставлять пятилетнего Гену и младшую сестру Ларису, которой тогда было всего три года. С трудом, но от этой мысли маме пришлось отказаться.

В сентябре мы пошли в школу. Я уже учился в четвертом классе, Володя в третьем. Вася в этот год пошел в первый класс. Школа находилась сравнительно недалеко от нашего дома. Она мне очень нравилась. Хорошее здание, просторные классы. Но самым главным ее достоянием были квалифицированные преподаватели. Особенно запомнилась мне преподаватель английского языка. Это была женщина среднего возраста, всегда очень аккуратно одетая, со стильной прической, только очень худая. Видимо, тоже недоедала. Но класс она держала железной рукой. Сама прекрасно, бегло говорила по-английски и заставляла нас по-настоящему заниматься. Впоследствии я неоднократно в разных ситуациях принимался за изучение английского языка, но скажу честно, в памяти осталось лишь то, чему научила меня ленинградская учительница. Жаль, что я не запомнил ее имя и отчество. Кстати, изучение иностранных языков обычно в те годы начиналось с пятого класса, а вот в Ленинграде, даже во время войны, мы изучали английский язык в четвертом классе. В школе хорошо была развита кружковая работа. Организовывались различные экскурсии. На переменах и после занятий горячо обсуждалось положение на фронте.

В это время обстановка на фронтах решительно повернулась в нашу сторону. Раненый фашистский зверь, огрызаясь, уползал в свою берлогу. Летом 1944 года была сокрушена самая сильная группировка немцев в Белоруссии. Пришел час нашего торжества. 57 тысяч пленных генералов, офицеров и солдат гитлеровской армии были под конвоем проведены по улицам Москвы.

Об этом событии широко оповещали по радио, писали газеты. Спустя какое-то время его показали в кинотеатрах. Не ошибусь. если скажу, что мы, пережившие много горя и страданий, от лицезрения нашего торжества испытали глубокое удовлетворение и радость.

Глядя на кадры кинохроники, я внимательно всматривался в лица врагов. Хотя некоторые из них пытались сохранить высокомерие и чувство достоинства, большинство выглядели жалкими и убогими. Геббельсовская пропаганда вбивала им в головы мысль о том, что в советском плену их ждут сибирские рудники и мучительная смерть. Видимо, ожидание всех этих ужасов придавало их лицам выражение неопределенности и страха. Многие любопытством оглядывали улицы Москвы, в которую они попали не на победный парад, а пленниками.

Вслед за разгромом врага в Белоруссии сокрушительные удары по врагу наносились один за другим. Освобождены Украина, Молдавия, Прибалтика, Польша. Наши войска выходят на подступы к Берлину. Выведены из войны Румыния, Болгария. Москва в это время почти каждый день салютовала в честь очередных побед Красной Армии.

Сокрушительный удар настиг Финляндию, которая вскоре запросила мира. С ней было заключено перемирие. Кстати, мне однажды уже осенью в очереди пришлось быть свидетелем оживленного разговора и даже спора. Поводом были условия только что заключенного перемирия с Финляндией.

Большинство считали эти условия очень мягкими, полагали необходимым принудить финнов к безоговорочной капитуляции. Очевидно, ленинградцы не могли простить финнам, что они вместе с гитлеровцами держали смертельное кольцо блокады.

Спустя полвека, в очередной приезд в Ленинград, я зашел в свою школу, побеседовал с директором, рассказал ей о тех далеких событиях, о нашей учебе, выразил школе благодарность за наше обучение и воспитание. Школа эта и до сих пор носит № 187.

 

Облик пленного врага

Как-то мой одноклассник сказал, что рядом с домом, где он живет, пленные немцы разбирают развалины. Предложил сходить и посмотреть на них, тем более что это было недалеко. Меня это предложение очень заинтересовало, давно уже хотелось поближе посмотреть на людей, которые так методично, с железной хваткой убивали нас всеми возможными средствами.

На следующий день мы подошли к разрушенному дому, в который, видимо, попал тяжелый снаряд. Среди этих развалин копошились немецкие военнопленные. Было их немного, человек двадцать-двадцать пять. Все они были в своей военной форме, в шинелях, на головах форменные картузы. Выглядели они очень истощенными. На лицах – печать равнодушия и усталости. Задача их состояла, видимо, в том, чтобы разобрать весь этот хаос, оставшийся после взрыва. Этим они и занимались, постепенно выкладывая в кучи доски, трубы, металлические конструкции. На нас они не обращали никакого внимания.

Посмотреть на пленных немцев подходили и взрослые люди. Одна довольно пожилая женщина, обращаясь к немцам, произнесла целую речь. Она возмущенно говорила, сколько же они погубили людей, сколько зла принесли в нашу страну, и что теперь им придется ответить за все свои преступления.

Немцы, не понимая слов, очевидно по интонации чувствовали, о чем она говорит, и еще больше съежились. Конвоир – молодой русский солдатик, пытался прервать поток ее красноречия. Но она набросилась на него, возмущенно восклицая:

– Ты, наверное, не был здесь в блокаду, не видел, сколько людей они погубили, может быть как раз вот эти стреляли по нам из пушек, а теперь, посмотри, как они сжались, вроде совсем ни при чем!

Из толпы раздались одобрительные возгласы. Немцы, видимо, поняли, что это может кончится для них плохо. Они стали тревожно переговариваться между собой. А один пленный солдат смиренно склонившись, сказал, обращаясь к этой женщине: «Гитлер капут!»

Женщине это только придало новые силы:

– Вот как заговорили! Всем вам капут, давно бы так! Не скрою, я очень сочувственно относился к словам этой женщины. Мой отец был на фронте, от него опять давно не было писем. Может быть, именно они или такие, как они, убили его. Из-за них я натерпелся столько страданий, голода и страха. Такие мысли были тогда в моей голове. Не знаю, чем бы все это закончилось, но подошел милиционер и призвал всех к порядку.

С военнопленными немцами у меня через несколько лет была еще одна любопытная встреча. Зимой 1947 года мы уже жили в городе Серпухове Московской области. Зима была очень трудная, голодная. Наша семья опять голодала. И вот в такой обстановке однажды днем я был один в квартире. Все куда-то ушли. Накануне отец привез из деревни вещевой мешок картошки. Внезапно раздался робкий стук в дверь. Открываю, и что же я вижу? На пороге стоят два немецких солдата, опять же в своей военной форме. Вид их был жалок. Одежда на них была грязная, потрепанная. Лица исхудалые, глаза потухшие. По всему было видно, что они голодают. Они униженно протягивали мне руки и на ломаном русском языке просили еды.

Признаюсь, что несмотря на все мои понятные чувства к фашистам, этих униженных их представителей мне почему-то стало жалко. Сказав: «Айн момент!», я зашел в квартиру, взял из вещмешка с таким трудом добытой отцом картошки и, вернувшись к ожидавшим меня немцам, дал им каждому по две картофелины. Они оживились, несколько раз сказали: «Данке, данке!», положили картофелины в грязные сумки и отправились наверх по лестнице обходить следующие квартиры.

Гораздо позднее я узнал, что в суровую зиму 1947 года голодали не только наши люди, голодали и военнопленные. Руководство лагерей разрешало отобранным от каждой роты людям ходить побираться среди населения. И наши люди давали им еду. Вот таким побирушеством у тех, на кого пришли войной, над кем издевались, кого убивали, завершились фашистские мечты о мировом господстве. Да, добр русский человек. Не можем мы долго хранить зло.

 

Сытый голодного не разумеет

Мои ленинградские одноклассники, несмотря на войну, в это время переживали повальное увлечение шахматами. В шахматы играли при любой возможности. Постоянно проводились первенства в классе, турниры в школе.

Не могу похвалиться своими какими-то особыми достижениями, но в числе слабаков не был. С шахматами был связан случай, который врезался мне в память на всю жизнь и послужил определенным уроком.

Поскольку шахматных досок в школе всем желающим не хватало, однажды после занятий мой сосед по парте предложил пойти к нему домой и там поиграть одну-две партии. Жил он недалеко от меня, и я согласился. Пришли, заходим в квартиру. Никого нет. Квартира большая, хорошо обставленная. В первой комнате стоит длинный стол, обильно уставленный тарелками, бутылками, рюмками и стаканами. На нем расставлено много разной снеди, давно мной не виданной. Судя по всему, это были остатки вчерашней гулянки. Я, находящийся в состоянии постоянного недоедания, был просто ошеломлен. Мне, ребенку, казалось тогда, что так, как питается наша семья, питаются и все остальные. Я снял пальто, и мой одноклассник спокойно провел меня мимо этого стола в свою, как он сказал, комнату.

Начали играть, но меня мучила только одна мысль – угостит он меня или нет, ведь ему ничего не стоило дать мне хоть немного поесть. Но он обсуждал различные шахматные перипетии и все удивлялся, почему это я играю сегодня так необычно слабо.

В результате я проиграл две партии. Иначе и не могло быть, поскольку вместо шахматной доски перед глазами стоял стол с яствами, меня мучили муки голода, а в голове билась мысль: попросить мне у него поесть или нет?

Всю последующую жизнь я гордился тем, что все-таки не попросил, хотя есть хотел зверски. Но находиться в этой квартире больше был не в состоянии. Сославшись на то, что разболелась голова, быстро прошел мимо этого стола, стараясь не глядеть на разложенную на нем снедь, оделся и ушел. Я навсегда запомнил фамилию этого одноклассника, но никогда не называл ее, хотя об этом поучительном случае рассказывал неоднократно. Этот мальчик, конечно, не был виноват в том, что не предложил мне поесть. Просто он, в отличие от меня, жил другой жизнью, и по всей вероятности, никогда не испытывал мук голода.

Этот случай в очередной раз подтвердил пословицу, что сытый голодного не разумеет.

 

Фронтовая драма отца

Мы с большой тревогой переживали за отца. В письмах он был аккуратен, но в начале 1945 года вдруг замолчал. Как раз шли ожесточенные бои в Восточной Пруссии, в Польше, Венгрии.

Мы, конечно, беспокоились больше обычного. Мама начала опять ходить в различные штабы, узнавать о судьбе отца. Там ей ничего не сообщали, и от этого она волновалась еще больше.

И вдруг от отца пришло письмо. Письмо, как всегда, бодрое – воюем, громим захватчиков. Но по тону письма мы почувствовали, что у него не все ладно. Только через много лет отец рассказал, что же с ним тогда произошло.

В начале 1945 года он занимал должность заместителя командира танкового полка по политчасти. Полк постоянно участвовал в боях, дошел до Восточной Пруссии. Один из таких боев сломал всю военную судьбу отца.

Недалеко от Кенигсберга полк получил приказ атаковать немецкие позиции. Видимо, не проведя должной подготовки, пошли в атаку, но налетели на минное поле и встретили очень сильный огонь противника. Сразу потеряли почти половину танков. Танк, в котором находился отец, тоже был подбит и загорелся. С большим трудом, с помощью экипажа, отец кое-как выбрался из него с обожженным боком. Не успел он прийти в себя, как ему доложили, что командир полка от отчаяния пошел в кусты стреляться. Отец побежал его искать, нашел и еле-еле удержал от самоубийства. Закончилось дело тем, что их обоих сняли с должностей, понизили в воинских званиях и назначили на новые должности с понижением.

Стихия войны постоянно держит человека на лезвии судьбы. Одних ожидает постоянное везение, удача, служебный рост, награды и прочие атрибуты успеха. Для других судьба оборачивается другой стороной. Так случилось и с моим отцом. До этого боя он постоянно рос по службе. Судя по многочисленным наградам, имел заслуги и высоко оценивался командованием. Но вот одна неудача – и все здание успеха рухнуло. Но отец никогда не роптал по этому поводу и старался не возвращаться к этой истории в разговорах. Возможно, для этого у него были серьезные основания.

Но тогда мы не знали об этой беде отца, были только безумно рады тому, что он жив…

 

Ленинград празднует Победу

Весенние месяцы 1945 года запомнились особым предчувствием близкой Победы. Почти каждый день гремели победные салюты; в школе, в магазинах, на улицах люди только и говорили о том, когда и как завершится война. И все же, как это часто бывает, Победа пришла неожиданно. Из радио и газет мы знали, что вовсю еще идут наступательные бои. И вдруг 9 мая по радио объявили, что враг повержен, и великое желанное слово Победа стало явью.

К этому времени в городе на улицах были установлены громкоговорители, поэтому об этом событии узнали практически все сразу, и пустынные до этого улицы мгновенно наполнились народом. Четыре года страна шла к этому заветному слову через море крови, страданий и потерь. Миллионы сыновей, отцов, братьев, сестер и мужей легли в землю ради Победы, сколько их было искалечено, сколько судеб повержено в прах, сколько мучений, сколько разрушений принесено на алтарь заветного слова ПОБЕДА!

Ленинградцы, уцелевшие в этой страшной войне, узнав, что наконец Победа, по словам Сталина, пришла и на нашу улицу, словно обезумели.

Началось всеобщее братание, крики радости, слезы, объятия, кто-то хотел поделиться своими чувствами, кто-то искал знакомых, все это продолжалось целый день. Вечером, во время победного салюта, все это пришлось увидеть и пережить в еще большей степени.

Как и многие другие ленинградцы, в этот вечер мы всей семьей пошли в центр города и оказались в районе Зимнего дворца. Там уже было море людей. Настроение всех торжественно-возбужденное – все ждут салют. И вот первый залп. В ответ – общий громогласный возглас. И так после каждого залпа. Что тут началось! Объятия, крики, всех военных подбрасывают в воздух, люди ищут знакомых и друзей. Какой-то военный обнял нас с братом Володей и все спрашивал: «Где ваш батя, ребята?» Узнав, что на фронте, начал угощать нас леденцами. Группа матросов, человек пять, с каждым залпом возглашала: «За Кронштадт, уррааа!» Запомнилась пожилая женщина. Она стояла у парапета, с платком в руках и, не скрывая слез, плакала. Не трудно было догадаться, что она оплакивала родных и близких ей людей. Вся эта масса людей была как живой и единый организм, без всякой организации он и радовался, и пел, и плакал. Вокруг слышались возгласы и здравицы в честь Сталина.

Сталин и сталинизм очень непростые понятия. Вокруг них еще долго будут кипеть споры и страсти политиков, историков, ученых, литераторов. Применительно к проблематике нашей книги коротко коснемся лишь одной стороны этой проблемы.

Нынешнему поколению трудно понять ту степень любви и обожания, которыми был окружен Сталин. Надо было пережить всю глубину отчаяния и горя, которые охватили наш народ перед лицом ужасов 1941 года. Десятки миллионов людей под пятой захватчиков. Горят города и села. Разгромлена армия, миллионы людей в плену. Стало понятно, что враг замыслил уничтожить нас как страну, как народ, что этот враг беспощадно жесток. Надеяться не на что, кроме как на себя. Первые же бои показали, что народ готов на жертвы во имя победы. Но народу нужен вождь, бесстрашный, смелый руководитель. Им стал Сталин. Конечно, теперь мы знаем, что далеко не все делалось правильно, как много было ненужных потерь, излишней жестокости.

Все это так. Но главное состоит в том, что ожесточенная борьба миллионов людей, борьба не на жизнь, а на смерть завершилась нашей победой во многом благодаря Сталину, его способностям сплотить и мобилизовать все силы народа. И не случайно Сталин и Победа стали синонимами нашего торжества. Понимание этого позволяет лучше уяснить, почему, когда умер Сталин, по всей нашей земле раздался плач.

Но вернемся к маю 1945 года. Еще несколько дней продолжалось радостное возбуждение среди народа. Больше уже никогда в жизни не довелось мне видеть такого сильного проявления народного чувства торжества и праздника, как в Ленинграде в день Победы.

 

В Ленинграде начинается мирная жизнь

После празднования Дня Победы мы с мамой стали задумываться о том, как же нам жить дальше. Отец продолжал службу за границей, и его дальнейшая судьба нам была неизвестна. Перспективы помощи от него также были весьма туманными. И мы пришли к выводу, что нужно получить землю под огород и попытаться вырастить себе дополнительное пропитание. Мама куда-то ходила, хлопотала на этот счет и однажды объявила, что мы с ней едем смотреть огород. На следующий день поехали. Долго ехали электричкой. К нашему приезду на выделенном поле собралось много людей, подобно нам желавшим получить огород. Начали межевание. Нам достался участок очень болотистый, под ногами хлюпала и проседала земля.

Пока мама занималась с землемером, я обратил внимание на большую группу девчат, которые тоже трудились рядом на земле. Подошел поближе и увидел, что они заготавливают торф. Это была очень тяжелая работа. По щиколотку в воде, они лопатами вырезали куски торфа, отвозили их на тачках на возвышенное место, там их складировали и сушили. Женщин, которые занимались этим трудом, называли торфушками. Это было синонимом их низкого социального положения. Я еще несколько раз по огородным делам бывал с мамой в этих местах и постепенно узнал, что эти девчата мобилизованы на заготовку торфа из деревень Ленинградской, Новгородской и Псковской областей.

Несмотря на тяжелый труд и видимые нелегкие общие условия жизни, девушки были веселы и говорливы. То и дело с их стороны доносились взрывы хохота. Иногда они пели песни. Тогда, конечно, я всему этому не придавал значения. Но с годами я на этом и многих других примерах понял, как велико было напряжение, которое испытывали наши села в годы войны.

В самом деле, на фронт ушло почти все мужское население. Через систему налогов и обязательных госпоставок колхозники отдавали государству значительную часть продуктов питания.

Вдобавок к этому, путем различных мобилизаций отвлекали самую здоровую часть женского населения. Понятное дело, все это было вызвано тяжестью войны.

Этим же летом мы с мамой по каким-то ее делам оказались в Петергофе. Мы были там перед войной всей семьей, и я хорошо запомнил все великолепие этого чудесного места. Теперь же мы увидели сплошные руины и развалины. Здания зияли пустыми окнами, фонтаны не работали, деревья и кустарники почти полностью отсутствовали. Мы уже знали из газет и радио, что фашисты, отступая, взрывали все памятники культуры, но увидеть такое своими глазами было очень тяжело.

Несмотря на то, что война закончилась лишь несколько дней назад, на развалинах уже копошились рабочие, преимущественно женщины. Сегодня, любуясь на сияющие во всей красе, восстановленные из руин памятники культуры Петергофа, хочется снять шапку и сказать огромное спасибо тем, кто вернул народу все это великолепие.

В эти летние дни по радио стали широко оповещать, что в город с войны возвращается Ленинградский стрелковый корпус. Народ стал готовиться к торжественной встрече. В назначенный день, путем немыслимых ухищрений, я оказался у триумфальной арки. Собралась масса народу. И вот послышались звуки оркестра, а затем показались они сами, победители. Впереди – командование, за ним стройные ряды воинов, с автоматами наперевес, с орденами и медалями на груди. У всех радостное и торжественное выражение на лицах. Как их можно было понять! Они прошли всю войну, уцелели, и вернулись в родной город победителями. Встречающие их люди тоже были радостно возбуждены. Ведь ленинградцы встречали тех, кому были по существу обязаны жизнью. У многих в рядах воинов шли родные и близкие. Я побежал рядом с шеренгой бойцов, и один сержант прижал меня рукой к себе. Так некоторое время мы шли с ним вместе. Этот первый в Ленинграде марш победителей стал торжественным и радостным событием для всего города, настоящим выражением подлинного единства армии и народа.

Между тем жизнь и после Победы оставалась очень трудной. Мама постоянно шила и перешивала нам одежду.

Я щеголял в перешитой отцовской гимнастерке, братья мои носили какие-то немыслимые вещи, сшитые мамой из шинельного сукна и прочих подобных материалов. Но все воспринимали это как должное.

С огородом у нас не заладилось. Тому было несколько причин. Земля была очень заболоченной и мало пригодной для выращивания овощей и картофеля. Располагался огород также очень далеко, добираться до него требовалось не менее двух часов. А самое главное, не была организована охрана. Все говорили, что картошка, не успев вырасти, будет украдена. Одним словом – мы не рискнули.

В ноябре 1945 года мы, мальчишки, пережили массу положительных эмоций и даже восторга. Дело в том, что московская футбольная команда «Динамо» совершала тогда победное турне по Англии. Всего «Динамо» сыграло четыре матча. В числе соперников были самые сильные и известные английские команды – «Арсенал» и «Челси». В двух встречах «Динамо» победило, два матча свело к ничьей. Общий счет забитых голов был 19:10 в пользу «Динамо». Все мы тогда уже знали, что Англия – родина футбола, что в этой стране футбол является национальным видом спорта. Нашей же стране всю войну было не до футбола. И вдруг такая убедительная победа. Футбол мгновенно стал очень популярным. У всех на устах были имена лучших игроков «Динамо»: К. Бескова, В. Боброва, А. Хомича и других. Понятное дело, в Ленинграде мы стали болеть за местную команду «Зенит». Потом, спустя многие годы, переменив множество мест пребывания, я не изменил этому клубу и до сих пор мои симпатии с ним. Кстати, тогда были впервые организованы по радио прямые репортажи, которые вел знаменитый впоследствии Вадим Синявский.

Как-то быстро наступила осень. Отец все еще служил в Германии. Мы вновь начали готовиться к холодам, к зиме. Наше новое жилище отапливалось большой цилиндрической печью, обитой железом. Для того, чтобы ее согреть, нужно было очень долго топить, и только после этого она начинала давать тепло. Опять встала проблема топлива. Маме с большим трудом где-то удалось достать кубометр дров, которые мы во дворе распилили, раскололи и затащили в квартиру. Затем несколько дней все мы, дети, бегали по городу – искали замазку для утепления окон. Так, в трудах и хлопотах, мы встретили зиму 1945 года.

Жизнь нашей семьи постоянно делала какие-то совершенно немыслимые зигзаги. И на этот раз нас ожидал неожиданный поворот. В декабре 1945 года без предупреждения вдруг приехал отец. Море радости. Однако отец приехал какой-то не такой, каким мы привыкли его видеть. Уехал на фронт подполковником, а вернулся майором. Показал ожоги на боку и на ногах, рассказал, как в бою горел в танке. Вообще чувствовалось, что на фронте ему очень серьезно досталось. Но для нас тогда все неприятности отца были не главными – главным было то, что он вернулся к нам живым. И здесь он объявил нам, что мы все едем в Германию. Конечно, это было чертовски интересно – поехать в другую страну, в логово вчерашнего врага.

Начались сборы, хотя, собственно, собирать у нас было особо нечего. Поскольку жилье у офицеров было служебным, к нам пришла женщина, представитель жилищной конторы КЭЧ (коммунально-эксплуатационной части), и отец сдал ей квартиру и казенную мебель. Таким образом мы остались бесквартирными. Буквально через полгода мы об этом очень сильно пожалели.

За различными хлопотами, в предвкушении ожидающих нас новых впечатлений, как-то буднично прошло расставание с Ленинградом. Мы ведь тогда не могли знать, что расстаемся с этим великим городом на долгие годы, а некоторые из нас и навсегда.

* * *