Личностью стать непросто: город глотает всех, — тех, кто впадает в грех, — женщин, детей, подростков.. Геи, бомжи, бродяги… — каждый им может стать: надо лишь чуть «дожать» — в городе их ватаги… Город – капкан для всех: сильных людей и слабых, трусов, героев храбрых — всех, кто стремился вверх. В город попав, они вмиг надевают маски, веру теряют в сказки, быть не хотят в тени… Город, как тот вампир, Их иссушает души, Целостность мира рушит, — Люди … они для игр…

Ночные тени куполов Размыты, будто на эскизах, Страшат изломами крестов На парапетах и карнизах. Прохлады ласковая тишь Взяла в полон церковный дворик. Немые тени виснут с крыш, Под ноги стелятся, как коврик. Тепла пригоршни в темноту Бросает вдруг заблудший ветер И тем взрывает пустоту, Смешав оттенки в чёрном цвете. Так тихо! Будто не Москва… И церковь, словно в деревушке. В стихи слагаются слова, И бродит тенью где-то Пушкин…

Томится свет в нестиранном окошке, Как в клетке, норовя всё убежать В огромный мир по огненной дорожке, Что отражается в воде и будет ждать… Ведь стёкла, закопчённые снаружи, В следах от насекомых и дождей, Решёткой кажутся ему, а свет жемчужин — Небесных звёзд – глазами юных фей. Томится свет, рождённый человеком, В том доме, где молчит давно звонок… А окна здесь не мыл никто «от века» Лишь потому, что был мужчина одинок…

Матерился забор на прохожих… Отучить бы сынишку… но как? Ничего не придумав, я (Боже!!!) Приписала: «Ты, Вовка, дурак!»

«Скребут ли кошки на душе?» — Спросил я в марте у кота… «Скребут! – ответил Казанова. — Особенно, вон та!»

Опять один — уже не молод, жена в который раз ушла… Я еду в этот страшный город, где у неё всегда «дела». В душе тоска, вернее, холод, чернее ночи – чернота, ведь хрупкий мир наш вновь расколот и жизнь бесцельна и пуста. Опять один — в купе напротив старушка с внуком лет пяти… Мой поезд, будто хлипкий плотик, несёт меня к концу пути. Я всё ещё прошу у Бога, чтоб нас Он целым сохранил, чтоб я нашёл жены «берлогу» и с ней хотя б поговорил… Один, один — звучит набатом, из дома он меня сорвал… В деревне жили мы когда-то, — деревня наш с женой причал. Зачем ей город? Насмотрелась на жизнь «красивую» подруг: эффектно каждая гляделась, когда к нам приезжала вдруг. И вот – ушла! К кому из них? Зачем я еду, сам не знаю… Внук бабкин спит, вагон затих, а я всё думаю – решаю! Решаю: «Быть или не быть?» — быть может, лучше возвратиться в деревню мне, – её забыть и жить свободным, будто птица?

Солнце прячется за тучи, дождь идёт колючий, злющий… Что готовит день грядущий, коль с утра уже так «плющит»? Грусть по дому бродит тенью, ветер лает псом брехливым, Будет новый день холодным, серым, грязным, несчастливым. Кот всё нежится в постели… Чем кота хозяин хуже? Буду спать: кому я нужен там – на службе? Я… «простужен»!

Тучи серые вновь над столицей, Мокрый снег прилипает к лицу, И цепочки людей… вереницей По тропинке спешащих к крыльцу. Снег, что снизу – что сверху, как каша, Вяжет ноги, мешает дышать… Ах, столица, – красавица наша, В непогоду тебя не узнать. Вспоминаю родную деревню: Старый дом под охраной осин И кафе, а вернее, харчевню, Где кормил я своих «герцогинь». Не добраться зимой даже «пехом» До харчевни, бывало, подчас, Но сегодня с таким же успехом Я в Москве… до метро… иду час…

Я в тёплой шубе… под зонтом… (Из дома вышел рано утром, При минус пять – был снег кругом… Сейчас обед… и дождь как-будто?) Нет, точно – дождь! И – гололёд… (Скольжу «коровой по паркету»… Движенья плавные… мой ход Подобен танцу… менуэту) А вот и финиш, – в луже я! (Как поплыву в тяжёлой шубе? Причём, заметьте, я не пьян, — Ноябрь месяц… где все будем?)

Мы квартиру сняли с мужем В центре города Москвы. Пятый год живём – не тужим, Не боясь людской молвы… Дело в том, что брак – гражданский: В ЗАГС меня муж не зовёт… Занят он: язык «албанский» Учит ночи напролёт. Программист – муж, в фирме «Глыба», Где без этого нельзя: Там с «албанским» он, как «рыба», Среди этого «зверья». Всю зарплату за учёбу Фирме Вася отдаёт, Да ещё и с «подработки» — По ночам с «албанским», вот… Вот поэтому аренду Из «своих» и я плачу, Отдавая их «бойфренду» Каждый месяц… и молчу… Нас не жалуют соседи, Только толку что с того: Я его люблю, «медведя»… «Медвежонка» своего. Сплетни, сплетни… я – Эльвира, Не хочу знать ничего… И не верю, что квартира «Наша» – собственность его.

Белый, белый, как сметана, Снег у зимнего фонтана. Будто кто платочек обронил… Может быть, какая дама По дороге шла – из Храма, И платочек с рук её «уплыл»? Может быть, она молилась За того, в кого влюбилась? Ведь платочек мокрый весь от слёз… Что-то всё-таки случилось, — Время здесь остановилось… А фонтан от ужаса замёрз.

Оттолкну я будни от себя — Праздника мне что-то захотелось. Надоела серость бытия: Всё осточертело, всё приелось… Праздника хочу я для души, Что во мне скукожилась до точки. Новый год навстречу мне спешит, Ох, и оторвусь я этой ночкой!

«Здравствуй, мама! Как ты там живёшь? Думаю, глаза все проглядела (Ты всегда, я знаю, меня ждёшь.), Сидя на веранде сине-белой. Мама, у меня всё хорошо… (Не писать же, что меня муж бросил.), Вовка в первый класс вчера пошёл — Весь в соплях… ты знаешь его носик. Ольга – заневестилась совсем… В универе – «первая» на курсе, С нею никаких пока проблем. (Дома не живёт – ютится в бурсе [9] .) Дмитрий, её парень, хоть куда… (Наркоман законченный, паскуда.) Не обидит внучку никогда, — Молится на Ольгу, будто Будда. Слава Богу! Мир вокруг хорош: На работе – сослуживцы любят… (Пользы мне от этого – на грош.) И я знаю точно, не осудят. Мама, я приехать не смогу… Ты не обижайся, дорогая. Может быть, к апрелю? Помогу Вытащить гумно всё из сарая. Мама, не болей и не грусти… Мама, я приеду… вместе с Вовой. (Мне сейчас себя бы обрести.) Будешь щеголять в косынке новой.

Улица петляет и круглится, Там, за поворотом, у окна, Мечется испуганой синицей По квартире бедная жена. Ждёт меня, как водится, с работы, Я же здесь торчу который час. Не было бы горя и заботы, Если б не случайности подчас. Въехала в мой «Smart» на перекрёстке Девочка на «Hummere» крутом… Был он неожиданным и жёстким, Тот удар… ведь «Hummer» был, как дом. А потом «братки»… откуда только? (Как успел я двери-то закрыть?) Откатили «Smart» мой (было скользко) И давай его ломать, крушить. Думал, что не выдержит «букашка»… Но они уехали, щенки… Бедная жена моя, Наташка, — Сломаны в дверях стальных замки. Телефона нет – запропастился: Где-то здесь, но я зажат в тисках. Никого… туман вот опустился… Кажется, я ранен? В сердце страх…

Реклама просто оглушает, Бьёт наповал одним ударом, Товар «со скидкой» предлагает: Почти «за так», почти задаром. Упали цены вполовину, А кое-где и на две трети! Как на удава, на витрину Смотрю я… сколько междометий! От предложения пьянею… Пришла, пришла моя пора! Но вот у кассы вновь трезвею, — Цена «со скидкой»… как вчера… Весь «фокус» в том, что накануне Цена «поднялась» в аккурат На те ж проценты (в полнолунье). Вот так-то, брат…

«Привет, братэлла, родаки Ушли в киношку – побазарим? Ты не бухаешь? Чуваки Бабла срубили – покумарим? Давай, подкатывай, слизняк. На хазу, ботан, типа в школу. Да не очкуй ты, на крайняк, Лишь поколбасим по приколу. Ну ты – красава, алканафт! Тут о тебе уже пытают… Ну, делай ноги, космонавт, Нас две мочалки поджидают».

Я звёзды заворачивал в рассвет, Как в целлофан, храня от ночи стылой. Так кутала подарочный букет Цветочница в киоске на Счастливой [10] . Ловил я отражения лучей От солнышка во всех вчерашних лужах, Кроя картину дня из мелочей, Надеясь, артефакты мне послужат. Я ноты собирал по всей земле, Вплетая их в мелодии и песни И растворяя звуки их во мгле, Старался сделать день поинтересней. Новорождённый рвался в небеса Из рук моих… ему так не терпелось, Что он взорвался прямо на глазах, Как только отпустил… как мне хотелось.

Тихо, как в деревне… никого… нигде… Ночь среди деревьев спит в своём гнезде. Пахнет свежим хлебом поле под горой, На чернильном небе звёзды мишурой. Спит, забыв о Боге, горе-гармонист — Пьяным на дороге… по-кабацки чист… Ни огня, ни звука – ни в одном окне, Спит у будки сука: вертится во сне… Воздух, как сметана: мажь на хлеб и ешь, Жаль, что нет стакана, – нужная здесь вещь. Робко сыплет ласки месяц вниз с небес… А заря уж краски выдаёт в развес…

Тропинка к калитке, Подобная нитке, Бежит от родного крыльца. А там, вдоль забора, Резного, в узорах, Дорога… уже до конца… В конце деревушки, У самой опушки, Под снежною шапкою дом. По-нашему – школа, Куда я (Никола) Зимой добираюсь с трудом. Нас, школьников, – десять, Науки здесь «месят» — На всех нас учитель один. Спортсмен, математик, И физик, и лирик, И душ наших он властелин. Февраль заметелил, Уже две недели, Как школа моя на замке… Уехать бы в город — Там холод не холод, Хотя интернат на реке. Эх, «выйти бы в люди»… Здесь что со мной будет? — Деревня ведь гибнет совсем. Жаль, дед «не пускает», — Опять вот хворает… Да и годков только семь…

На лучах, как на ходулях, Солнце прямо через лес Прошагало, будто пуля: Так же быстро… день исчез. Ночь свалилась на деревья Как-то вдруг: не ждал никто. Ожила зато деревня — Время ужинать… а то! Мужики вернулись с поля, Бабы – с ферм… скорее в дом. Время «Ч»… их бабья доля — Накормить всех за столом. Пацаны – те прямо с речки — Уже ложками стучат… Во дворах дымятся печки, — Грибы жарятся… шкварчат. Суматоха! Хотя поздно, И деревне пора спать… Но без ужина? Как можно? А с рассветом всем вставать.

Прищепкой к городу цепляется деревня… Домишки старые, как мокрое бельё, полощутся на склоне, меж деревьев, пугают своим видом вороньё и кажутся мне чёрными жуками, ползущими на гору, вдоль реки, к домам многоэтажным, где кострами пылают ТРК [11] , как маяки. Там «счастье» топчется на каждом перекрёстке… Огни горят, зовут меня к себе, а здесь, в деревне, я, как все подростки, «кучкуюсь» вечерами «на трубе» [12] , что десять лет уже лежит у сельсовета, забытая ещё с тех давних дней, когда тянули воду… Есть примета, что будешь счастлив, прикоснувшись к ней. А счастья хочется, – у мамы я седьмой… Сестра Маняшка только на год старше, а остальные – младшие… за мной… мир без отца, поверьте, очень страшен… Моя мечта – его им заменить, — мне это, чувствую, по силам, коль батю мне не воскресить, — их подниму, как мать просила. Пусть город корчится в огнях… Живёт пусть каждый в нём без страха (тут фейерверк гремел на днях на день рожденья олигарха), а я пасую… верней, пас чужих коров… и мне не стыдно… пока чужих… пока, сейчас… а там посмотрим: будет видно!

Была деревня, – люди жили в ней… был сельский клуб, два магазина, школа, свинарник на пятьсот голов свиней, асфальт у сельсовета (для прикола). Теплицы были… множество теплиц… (совхоз был овощной – кормил столицу) и птицеферма с тысячами птиц встречала за околицей зарницу… Была деревня – много лет прошло… (лет двадцать как уехал я из дома) деревни нет… есть станция метро с названием родным… и незнакомым.

Я – не перечу… Ты: «Покалечу!» Скалка над ухом свистит. «Снова нажрался! Сволочь! Дорвался — Водка для свадьбы стоит!» «Будь человечней! Мама!!! Полегче, Всё же отец это мой… Свадьба – не завтра! Стынет же завтрак…» — Дочка вернулась домой. Скалка, как палка… Голову жалко, — Вот и крови уж струя… «Учишь??? Как мудро! Славное утро!» — Жаль, невменяемый я…

На селе, в деревне грязь — Осень всё же на дворе. В туалет мне не попасть В октябре и ноябре… Там к тому же снизу дует… Попа мёрзнет на ветру, — Так её злодей «целует», Особливо поутру. На галошах все полпуда Грязи с сеном пополам. Путь к сортиру и оттуда К ним прибавит килограмм. Вот те – нате, лучше стало, — Беспокоясь за нутро, По нужде по этой… «малой» Ночью я хожу в ведро. И опять же – самогонка… А куда идти-то в грязь? Осень – классная девчонка — Пьём с ней вместе, веселясь.

Плутает ноченька по закоулочкам, а моя доченька за компом – дурочка! Совсем девчоночки везде целуются — трещат юбчоночки, гуляет улица! Гармонь – бедовая, да голосистая, дочь «бестолковая», но сердцем чистая… А ночь беснуется: зовёт на улицу. Дочь не волнуется: «Ах, моя «умница»!» Наддать бы девице по заду плёточкой, её «безделицу» [13] да сковородочкой! Из интернета, ой, да в чисто полюшко… и как мне жить с такой? Ох, моё горюшко!»

Пропах наш двор коровьим потом, — Да там и нет зверей иных… Но бык слывёт здесь полиглотом И в языках силён любых. Коровы есть из Аргентины, Есть из Парижа, из Москвы, Шотландки есть (из Украины), Голландки, немки (из Литвы). Есть тёлки с Севера и Юга — Со всех концов эСэСэСэР [14] , Есть из Китая, а «подруга» Быка жила в КаэНДээР [15] . Конечно, есть девчата наши… Но это взрывчатая смесь: Она большая – «наша Раша», Всех языков не перечесть. А бык (российский) понимает Мычанье их… (ну всех подряд!) И уговорами склоняет Коров к рождению телят.

Бревенчатый дом прилепился к сараю — Четыре угла будто в землю вросли… Ступени крыльца прямо к речке сбегают, Тропинкою узкой теряясь вдали. Звенит тишина! В доме старом – ни звука: Вьётся серая пыль, да снуют пауки. — Дом давно нежилой, и какая-то сука, Даже жгла здесь костёр, закоптив потолки… Зияющей раной, в полгорницы яма, — За стенкой исправная печь. Поймать бы её, эту сволочь, и прямо На месте ей руки отсечь!

Луна – замок скупой ночи, Висит на дужке в петлях звёздных, Как сторож этих дней морозных — Пёс бессловесный… и молчит. В своей бесстыдной наготе Деревья, вывернув колени, Стоят, отбрасывая тени… Что странно видеть в темноте. Беззубым ртом зияет печь… Она не топлена неделю. — Дрова на улице метелью Занесены почти до плеч. В холодном доме я – «борец» [16] , Больной лежу под одеялом… Мужчине жить так не пристало, Но я – лесник… к тому ж вдовец…

За забором шавка забрехала, Всхлипнули гармоники басы, Хлопнула калитка… пробежала По ступенькам внучка… а часы Тотчас глухо стукнули три раза — Можно спать, закончен летний день… Дед мой спит, вот каменный, зараза, — Не волнуется за внучку старый пень. Дождь пошёл – бельё намокнет – плохо… Надо б снять, ведь сон давно пропал. Всё вопросом мучаюсь, дурёха: «Кто ж до дома Людку провожал?» Выскочила с тазиком, в ночнушке, И застыла я, не зная, как мне быть, — Дождик-то закончился, подружки, Рано и коровушку доить? Босая стою я на крылечке, На ветру от холода дрожу, — Не спалось мне, бабушке, на печке: «Ой! Пойду-ка деда разбужу!»