Сила. Настоящая, пьянящая, не имеющая ни начала, ни конца, текущая в ветре, оплетающая корнями землю, вспыхивающая солнечным светом, обливающая серебряной лунной прохладой.

Она – во мне.

Она – я.

Слиться, раствориться, стать частью чего-то огромного и бесконечного, самой стать этим огромным и жарким.

Я могу. Я должна.

Только не хватает чего-то. Чего-то важного, нужного, словно вдыхаешь, а воздуха вокруг нет.

Но какое это имеет значение, когда ты – сама Сила? Когда всё подвластно, когда чувствуешь токи магии, знаешь, как заставить целый мир перевернуться, когда способна летать?!

Я летела. По-настоящему, так, как, говорят, могли летать очень немногие ведьмы даже столетие назад.

Метла нестерпимо натирала зад.

Всё бы хорошо, но это – невыносимо. Понятно, почему полёты столь редко встречались даже среди самых сильных волшебниц.

Навьюченная Тварь, крайне недовольная подобным поведением, освобождённая из конюшни путём магического выламывания одной из её стен (перестаралась, виновата), бежала внизу.

Я спустилась к животному, невероятно уставшая, ухватилась за переднюю луку. Разве не это счастье? Разве не это свобода? Стоило ради этого сбежать, бросить всё, что знала. Не хватает лишь какой-то мелочи, чего-то невероятно глупого и доставучего, что горит на самом краю памяти.

Я поморщилась от густого духа конского пота.

– Прости, подруга, не подумала о тебе, – похлопала её по шее. – Давай трусцой до той опушки и отдохнём.

– Пфффф! – презрительно бросила лошадь в ответ, но скорость снизила.

Опушка словно нарочно меня ждала: чистая, ровная, без единого кострища, хотя и наверняка приманивающая путников. Зелёный ковёр невысокой, едва прикрывающей щиколотки, мягкой поросли огибал ледяной ручей, из которого мы не побрезговали напиться: я вдоволь, а Скотина немного, чтоб не опиться после работы.

«Ну и кто здесь скотина?», – говорил весь её укоризненный вид.

– Ничем не могу помочь, – пожала я плечами, шагом водя её по поляне. – С меня половина оставшегося хлеба за труды.

Гадина недоверчиво фыркнула: «знаем мы твои половины, небось опять самую краюху отдашь».

– С-с-с-с! – я затрясла обожжённой рукой: браслет, прощальный подарок Айн, решил разогреться, как железный, и впиться в запястье.

Тонкая лента нитей ожила, принялась извиваться и резать кожу, нетерпеливо дёргалась.

– Да чего тебе надо?!

Тварь недоумённо покосилась: откуда бы взяться поводу для ругани? Кажется, на этот раз она вела себя удивительно покладисто, а морду в сумку с провиантом сунула совершенно незаметно.

Я принялась стаскивать проклятое украшение, но оно, как нарочно, ускользало и прижималось к руке так плотно, что не подцепить; попыталась порвать – и тут же с шипением сунула в рот обожжённый палец. Затрясла ладонью и, как ужаленная, забегала по поляне: ну как удастся убежать от собственной руки?

Вверх-вниз-вправо-влево!

Ай! Что ж так больно-то?!

Жгло нестерпимо, всё сильнее, сильнее… Ещё немного, и я бы начала отгрызать конечность.

А потом боль замерла.

Так же внезапно, как и появилась: затаилась, свернулась невидимым колдовским клубком, спряталась среди узлов и переплетений. Поскорее снять гоблинов подарок! Никак! Стоило сдвинуться хоть на шаг, браслет снова оживал, кусачим сторожем не пуская с места.

Я осторожно, прощупывая мыском границы невидимой тюрьмы, попыталась вернуться к стоянке. Браслет требовал идти к деревьям, под самые раскидистые кроны дубов, жалил, как только я норовила свернуть с пути, следил.

– Значит, в лес? – поинтересовалась я у него.

Тот не ответил болезненным уколом, а значит, согласился.

Айн оказалась права: мимо дороги в ковен я бы точно не проскочила.

Дубки сменялись дубами, те – дубищами, а они – настоящими исполинами. Лес темнел неясной тайной, приглашал в чащу, шутливо выхватывая солнечными лучами слишком правильные для непроходимого дубняка узоры. Морщинистые стволы темнели трискелями и узелками, так похожими на те, что сплетали мой браслет, листья шелестели потустороннюю песнь, понять и подхватить которую могли разве что фейри, ветки звенели, струнами подыгрывая, усыпляя, завораживая…

Тьма перестала глодать испугом, холодом подниматься к ногам и царапаться в животе. Она веяла тайной. Звала, предлагала разгадать загадку, прислушаться к мелодии, нырнуть в манящий прохладой омут в жаркий летний день.

Браслет вёл, уже не кусая жаром, а касаясь нежным теплом, лишь слегка направляя. Но меня и требовалось уже вести: ноги сами двигались, переносили через овражки, перелезали падуны, скакали по чавкающим кочкам в болотистых низинах, помогали увернуться от протянувшейся через незримую тропу паутинку, перескочить через любопытного лягушонка.

Дубовая роща приглашала гостью в самое сердце. И гостья шла, не допуская мысли, что может угодить в капкан.

Я и не заметила, когда неразличимая, едва угадывающаяся стёжка превратилась в аккуратную дорожку, не зарастающую травой, не зарешётчатую прутьями. Дубы-исполины шуршали где-то высоко-высоко, а вьющийся по их стволам хмель сворачивался забытыми рунами, скрещивал пальцы, прорастая настоящим коридором, лазом, ходом для избранных в зачарованную темноту: рискнёшь ли пройти? Не испугаешься? Назовёшься достойной?

Я шла, оглаживая пальцами шелковистые листья, и те словно отвечали, прижимались нежными лицами к коже, прося толику тепла. Что ждёт меня на той стороне? Смерть? Или сама жизнь?

И нечего пенять на браслет! Он забытой верёвочкой свисал с запястья, не заставляя продолжать путь и не причиняя боли. Меня вёл не он, и даже не магия, сквозившая в каждой ветке, каждом звуке странного леса.

Любопытство. Только и всего. И, может быть, собственная дурость. Но в этом я тогда ещё точно не была готова сознаться.

– Кого же такого важного ты потеряла, что пришла искать его сюда, юная ведьмочка?

Она стояла, опираясь плечом о тело огромного, кажется, выше неба, дерева, мягко, по-матерински улыбалась, глядя сквозь пришелицу в глубину бора, и рассеянно переплетала невозможную, в руку толщиной, льняную косу. А у её ног, невесть откуда взявшийся в гуще леса крутился шустрый рыжий козлик с застывшим виноватым выражением на морде.

– Думаю, себя. Этого достаточно, чтобы стать желанной гостьей в вашем ковене? – я не могла ошибиться. Никогда прежде не видела матушку Иону, но знала, что передо мной, по-старчески щуря глаза от разрезающих полумрак солнечных лучей, стояла она. И только она могла дать уснуть на тёплых коленях и гладить по голове так, что казалось, нет на свете озлобленных людей, жадных королей и жестоких воинов; нет голода и болезней, слёз и ненависти, добра и зла. Лишь тёплые колени и усталые руки, перебирающие льняные пряди.

– Если ты так думаешь, то, конечно, достаточно, – скулы округлились от незаметной спокойной улыбки. – Наверное, устала с дороги, девочка? Пойдём, у меня есть травяной отвар. Ты любишь кипрей?

И не возникло ни малейшего желания отказаться или, не дай Богиня, напомнить себе, что незнакомцы редко приносят удачу.

Горячий, пряный аромат доверху наполнил крохотный домик, кажется, без людской помощи выросший в паутине лиан хмеля, как травяной вар – чашку. Я вдохнула пар, а выдохнула все страхи и сомнения, все оковы, оказывается, сжимавшие грудь с самого побега из дома, и впервые за долгое время расслабилась. Ухватилась за сосуд, как за островок спокойствия, и жадно приблизила его к самому носу. Отражение ответило удивлённым взглядом: оно тоже не верило, что бывает так легко.

Ужас пробежался по хребту ледяными иглами: неужели отсюда когда-то придётся уйти?

– Это и есть последний ковен? – хозяйка молчала, едва слышно напевая убаюкивающую мелодию, так что нарушить тишину пришлось мне.

– Да, – просто ответила она.

– А где же…

– Все? – закончила женщина, усмехнувшись. – Прошли те времена, когда ведьмы могли не таиться. Теперь они приходят сюда лишь чтобы прикоснуться к Силе, вспомнить, кто они есть, и вновь натянуть ненавистную маску, вернувшись домой. Здесь осталась только я. Последняя настоящая ведьма, стерегущая последний источник.

От всего в этом доме веяло спокойным, давно и смиренно принятым одиночеством. Куча посуды: плошки разных размеров, крынки, кружки – и всё покрыто пылью. Пристроенными остались лишь одна тарелка, выставленная на стол и доверху наполненная голубикой, и закопчённый котелок в очаге. Когда-то жизнь кипела здесь, как вода в стареньком сосуде, уже многие годы не используемом для зелий, когда-то шум и смех не затихали возле крохотного домика, укрывшегося вьюнком. Но это было невыносимо давно.

– Я не скрывалась, – подняла я на матушку упрямый взгляд. – Я – ведьма. Этого не за чем стыдиться.

Она убрала прядь моих волос за ухо, опустила пальцы ниже и подцепила ими подбородок, как могла бы сделать древняя старуха, полюбовалась, не скрывая восхищения:

– Ты очень красивая. И очень, просто невероятно смелая. Они не стыдятся – им страшно. Нас победили один раз. Унизили, отобрали всё, чем мы дорожили, разрушили наши дома. Люди боялись ведьм. И поэтому захотели заставить бояться их.

– Но я не боюсь!

Она улыбнулась, хотя хотела заплакать, блеснула своими невероятными, светлыми, огромными и искренними глазами, смотрящими взглядом старухи с лица зрелой женщины:

– И не должна. Потому что ты спасёшь всех нас, Вирке Ноктис де Сол.

Я осторожно отставила успокаивающе тёплую кружку, отодвинула подальше, неспешно перекинула ноги через скамью:

– Не помню, чтобы я представлялась.

– И поэтому сейчас перепугаешься и снова убежишь? Ты ведь так привыкла поступать? – Иона не попыталась меня поймать или остановить, не заставила дверь захлопнуться взмахом руки, не подняла от напитка своих восхитительных светлых глаз. Качнула чашку, потревожив идеально ровную гладь. – Ты действительно веришь, что я хочу тебя обидеть?

Я остановила ладонь на пути к дверной ручке. И правда, верю?

– Я не держу. Можешь уйти в любой момент, – насмешливо наклонила голову она. Я не двинулась ни вперёд, ни назад, не опустила руки. – Но не хочешь, верно? – закончила Иона.

– И зачем же мне оставаться? – страшно. По-настоящему страшно. И веет чем-то слишком большим, слишком сложным, чем-то, с чем мне не доводилось никогда прежде сталкиваться. И на этот раз не выйдет спрятаться от вредных мальчишек за спиной Белена, не позволить ему взять вину за разбитую вазу на себя, не опереться на крепкое, уверенное плечо, оступившись и подвернув ногу.

– Потому что тебе любопытно? – предположила ведьма. И, вскинув на меня искрящиеся совсем молодые глаза, засмеялась: – Вообще-то понятия не имею. Ты мне скажи. Оправдай свой приход сюда. И то, что приняла путеводный браслет от Айн, рискующей теперь никогда не найти дорогу в ковен. Так почему ты пришла, Вирке?

И правда, почему?

Потому что боялась.

Не хотела остаться одна.

Не знала, насколько сильна, и нуждалась хоть в ком-то, кто скажет, что я не чудовище и не превращусь однажды в безжалостную тварь, способную ради выживания уничтожить кого угодно.

– Пусть будет любопытно, – я вернулась к столу.

Матушка кивнула: её вполне устроил ответ, хоть весь вид и говорил, что она прекрасно понимает всё, что я не решилась произнести вслух.

Я залпом допила остатки чая, стукнула кружкой об стол:

– Ну. Рассказывай. Я хочу знать всё.

Иона ехидно хмыкнула, пододвинула ко мне миску с ягодами:

– Так уж и всё? Фейри куда менее злобны, чем принято считать; наколдовать дождь можно, не вылавливая наугад облака, а обращаясь к земле и командуя ветром; горечавка в основном жёлтого цвета, поэтому комплимент про очи её цвета, звучит довольно сомнительно…

Сначала я воспринимала её серьёзно. Готовилась едва ли не записывать.

– Вы издеваетесь? – сообразила наконец.

– Правда?! – открыто удивилась женщина, прижимая руки к груди. – О, действительно. Издеваюсь. Здесь мало с кем можно побеседовать.

Обезоруживающая доброжелательность. Мне бы вспыхнуть, закричать, пригрозить… Раньше я бы так и сделала. А тогда засмеялась в ответ.

– Отдохни, девочка. Сколько ночей ты не спала в удобной постели? Когда в последний раз ела горячий, не подгоревший на костре ужин? Я отвечу на все твои вопросы. Если хочешь, прямо сейчас. И обещаю ни разу не соврать. Но ты можешь стачала отдохнуть. Если хочешь.

Я посмотрела туда, куда указывала хозяйка: аккуратная маленькая кровать, укрытая непроглядной тенью даже тогдашним солнечным утром, поманила одеялом, обещая спокойный сон. Провалиться в спасительную темноту, не мучащую кошмарами, плотно укутывающую, не дающую вскочить по пять раз за ночь, озираясь в поиске источника отчаянного крика. Того самого крика, на который я не обернулась, когда бежала из Ноктис де Сол.

Вирке!

Он много раз с тех пор звал меня во сне.

Вирке!

Я не попрощалась, не объяснилась, не сказала, что очень сильно хочу его простить и что постараюсь когда-нибудь сделать это.

Вирке!

Я проклинала себя за это. Одно единственное «прости». Одно слово, которое могло изменить всё.

Вирке!

Возможно он уже забыл меня. Вздохнул спокойно, избавившись от взбалмошной требовательной девчонки и разделил наследство с кем-то весёлым, верным по-настоящему любящим его и часто, очень часто, говорящим об этом. С кем-то, кто лучше меня.

Как же я скучала. Но ни за что на свете не призналась бы в постыдном чувстве вины.

В тот раз Белен не явился ко мне в кошмаре.

В лесу солнце садится раньше. Пустой горизонт может лишь начинать алеть, подёрнувшись расплывчатой дымкой, только робко лизнуть языками тумана зарумянившийся золотистый диск, а в чаще уже ночь. Непроглядная тьма бродит между деревьями, обнимает стволы, трогает тенью листья. Она знает, что скоро наберётся сил и выберется из укрытия туда, откуда раньше её гнал невыносимый яркий свет, помнит, что нужно немного подождать, и всё вернётся к началу, к спокойной пустоте, ко мраку, в котором заканчивается жизнь и который родит новый радостный первый крик.

Темнота выползала из нор, поднималась от земли, набиралась сил. Она бродила вокруг крохотного домика, в котором когда-то теснились люди, не затихал смех, не затухали свечи, не остывал очаг. Она заглядывала в маленькие окошки и всё звала поздороваться юную наивную ведьму, не знающую ничего о собственной силе, и очень старую, очень одинокую женщину, глядящую на спящую гостью как на давно потерянного ребёнка.

Я открыла глаза, почувствовав наступление ночи. Темнота накрывала веки и слепила не меньше рассветного солнца.

– Я проспала весь день? – а казалось, не меньше недели. Я попыталась откинуть одеяло и вскочить, смущённая внезапной слабостью и непредусмотрительностью: на мгновение ведь прилегла, не собиралась засыпать!

Иона сидела на краю кровати, перетирая в ладонях ароматную траву, пригладила мои волосы:

– Ты очень устала. Стоило передохнуть.

Хотелось возразить, но матушка была права. Я пересилила себя и произнесла то единственное, что раньше вовсе не умела говорить:

– Спасибо.

А она и не требовала благодарности, молча поднялась, развернула укутанный плащом чугунок с чем-то пряным, невероятно вкусно пахнущим:

– Приготовила, пока ты приходила в себя, – пояснила женщина. – Надеюсь, не слишком мешала. Проголодалась?

Я не стала скрывать:

– Ужасно!

Каша оказалась самой вкусной из всех, что я когда-либо пробовала, хоть и всё равно подостывшей. Ни диковинные птицы, ни фрукты невероятных форм и цветов, ни изысканные десерты королевского повара не радовали так, как это простое густое варево, пряно щекочущее нос. Как ни старалась, а принять суровый вид и показать, что о цели визита я не забыла, не выходило. Пришлось сначала доесть и дважды облизать самую простую, грубо вырезанную из ясеня, ложку.

– Вы же не думаете, что сумели отвлечь меня?

– А я разве пыталась? – удивилась она. – И зови меня Иона. Или матушка. А то «вы»! Я не знатная госпожа, чтобы соблюдать этикет.

– Матушка… Иона, – как могла мягко проговорила я, – откуда ты знаешь, кто я?

– Хороший вопрос. А ты сама знаешь, кто ты?

И что она хочет услышать? Пытается выведать информацию или старается не напугать важным знанием?

– Я знаю, что мне лгали, что была неродной в семье.

– Вы с братом оба стали приёмными, это так, – Иона убрала посуду, покачав недовольно головой, достала из сундука гребень. – Совсем ты себя не бережёшь. Когда в последний раз причёсывалась? Я тактично промолчала: уже и сама не помнила. Времена, когда по полдня крутилась перед зеркалом, безвозвратно ушли, сгинули в другой, чужой, навязанной жизни. Матушка стала за спиной, неспешно взялась разделять пряди. – Но ты ведь знаешь, что он тебе не брат?

Щеки вспыхнули, а губы сами собой дрогнули, отвечая на призрачное прикосновение, оживляя видение, которое я так старательно хоронила в глубинах памяти.

– Знаю, – буркнула я, умоляя сердце стучать потише.

– Равноденствие… – быстрые пальцы пробежались вдоль спины, расправляя волосы и волшебным образом успокаивая, снимая усталость, расслабляя напряжённое тело. – Вы удивительные. Каждый из вас, каждый из когда-либо родившихся – маленькое чудо, дети самой Богини. Вы – чистая магия, а мы, простые ведьмы, лишь пропускаем через себя её Силу. Когда-то давно один очень несчастный человек сказал, что мы зависимы от колдовства. И знаешь, он был прав. Почувствовав магию один раз, ни одна ведьма уже не сумеет отказаться от неё. Это как всю жизнь жить в слепоте и, наконец, узреть краски мира. Мы нуждаемся в Силе, желаем её каждое мгновение и погибнем, отними её кто-то. Поэтому мы собирались в ковены, селились ближе к источникам. Поэтому их разрушили в первую очередь, когда пытались уничтожить нас. Но Богиня мудра. Она ни за что не позволила бы своим детям сгинуть. В самые тяжёлые времена, когда Источники готовы были иссякнуть, когда были осквернены или стёрты с лица земли, появлялись такие как вы.

Я рассеянно смотрела в маленькое окошко. Сумеречная мгла скреблась в освещённый тусклой золотистой свечой домик, затекала в щели, и я невольно содрогалась от мысли, что могла оказаться снаружи, без защиты крохотного жёлтого огонька. Неужели столько ночей я провела одна? В темноте? Как же страшно, что свеча может потухнуть!

– Такие как мы… Равноденствие. Мы можем вернуть Источник? Или найти новый?

Иона зашлась каркающим смехом:

– О, прости, милая. Ты, кажется, даже не представляешь, насколько сильна. Ты ведь встречала ведьм прежде? Знакома с малюткой Айн, раз уж пришла с её браслетом? Что она умела? Прочитать слабое заклинание? Поговорить со зверьём? И все остальные ведьмы похожи на неё: кто-то ладит с даром лучше, развивает его, учится правильно применять, хитрит; иные не обладают особыми талантами, но могут запастись силой впрок и реже питаться от Источника. Но чтобы сделать что-то по-настоящему важное, что-то посильнее фокуса с напёрстками, нужно три, пять, дюжина или сотня ведьм! Только собравшись вместе, объединив силы, касаясь Источника, мы совсем немного, самую капельку приближались к тому, что подвластно тебе. Даже самые могущественные из нас нуждаются в подпитке, тянутся к волшебным токам.

– А я? Что не так со мной?

Матушка обвила меня мозолистыми, привычными к труду, руками:

– Обычная ведьма может прожить без Источника месяц. Может, два. Если не слишком много колдует. Самые старые и сильные из нас – полгода. Что не так с тобой, спрашиваешь? Милая, ты хоть раз в жизни от него питалась? Знаешь, где находится хоть один?

– Сила проснулась совсем недавно, – попыталась невесть за что оправдаться я.

– И, полагаю, бурлит в тебе, как вышедшая из берегов река? Вирке, милая, ты не просто можешь жить без Источника; ты и есть Источник. Равноденствие – две точки года, весеннее и осеннее, отмечающие начало и конец, высшую точку силы и час беззащитности Богини. Вы и есть эти точки. Вы – наши защитники, наше спасение, наше оружие. Наша самая большая ценность и чистейшее порождение магии.

Я нехотя выпуталась из завораживающе приятных объятий:

– Я – не ценность! Не вещь! Меня нельзя запереть в сундуке… или в ковене и превратить в гоблинову свечу, у которой вы будете греться!

Иона мирно скрестила руки, больше не пытаясь дотянуться до меня:

– Свеча? Я бы, скорее, назвала тебя неистовым пламенем, пожаром, способным дотла спалить всё на своём пути. Я не держу тебя, милая. Ты – дар Богини для всех нас, для всего мира. Разве кто-то посмеет стать на пути лесного пожара?

Я медленно подошла к окну и уставилась в темноту, жалея, что не могу нырнуть в неё, как в спасительное незнание. А ночь оказалась совсем не такой беспросветной, как думалось: деревья здоровались друг с другом, скинув усталость дневной жары, играли, перекидывая надкусанный с краю лунный диск, касались одно другого облитыми серебром ветвями; светлячки заспанными звёздами метались, перескакивая с одного порыва ветра на другой; хмель шелестел, шептал, убаюкивал, удивлённый, что мир вокруг оживает, а не прячется при виде наползающего мрака. Ночь звала, манила, умоляла упасть в её объятия. И казалась такой заманчивой!

– И этот пожар, – молодой светлячок с другой стороны окна никак не мог понять, почему животик не горит так же сильно, как у остальных жучков. Он вспыхивал ярко-ярко и тут же снова гас, не умея удержать ровный спокойный свет, метался, ударяясь о тонкую границу, не понимал, нужно ли её вообще преодолевать, но старался, бился и горел, горел, горел, не в силах прекратить ненужную никому пытку. – Этот пожар может спалить кого-то ещё?

– Он может спалить всех, – матушка расплела собственную косу, сверху-вниз провела гребнем по невозможным, льняным, густым прядям. – Каждого врага, – ещё одно движение, уже скорее. – Каждого предателя, – вжих! – Слабака, – вжих! Вжих! – Или струсившего друга. Твоё пламя спалит всех.

– А если я не хочу? – я развернулась, подскочила, требовательно поймала покрытую мелкими морщинками мягкую руку. – Как это контролировать? Как превратить пожар в камин?

Иона накрыла мою ладонь своей:

– Зачем?! Ты великолепна! Ты – сама Сила! Твоя суть, всё твоё нутро хочет слиться с Беленом, стать единым целым, воплощением благословенного союза Бога и Богини! Так не мешай ему!

– Он мой брат! – я почти воочию увидела, как отпихиваю женщину, как она падает, зацепив стол, как, потревоженная, с обиженным звоном бьётся посуда. Нет, сдержалась. Лишь мягко высвободила руки.

– Он не твой брат, малышка. И никогда им не был. Он – часть тебя; твоя сила и твоя судьба.

– К гоблинам судьбу!

– Разве ты сама в это веришь? Разве не чувствуешь ночами его прикосновения? Разве не слышишь рядом дыхание того, кого сама оттолкнула?

– Вы не можете этого знать. Вы… ты. Ты следила за нами? Ты так и не ответила на вопрос: откуда вообще знаешь, кто я?

Она не попыталась оправдаться. Села, как ни в чём не бывало, на скамью, вытряхнула из приготовленной корзины несколько горстей подвявших листьев, разворошила, раскладывая ровнее и критически осматривая: нет ли сухого? Не попался ли потемневший цветок?

– Конечно, следила. И у вас дома, и во дворце, где вы рано или поздно оказались бы. Или ты думаешь, я оставила бы такую ценность, как Равноденствие, без присмотра? Мало ли, что могло случиться.

– Неправда. Отец не позволил бы. Мама…

– Да-да? – заинтересованно приподняла бровь ведьма. – Что твоя мама?

– Мама не согласилась бы. Если бы нам правда суждено было… слиться, – выплюнула я брезгливо, – нас бы не воспитали как родных.

– Или вас просто старались уберечь от тех бед, которые выпали на долю Этны. Как думаешь, кто принёс вас, беззащитных малышей, в Ноктис де Сол? Кто вытащил из бойни, защитил от обезумевших людей? Уж не тот ли, кто следил за каждым вашим шагом, выжидал, пока проснётся Сила, отправлял для надзора хранителей? Уж не тот ли, кто теперь знает намного больше, чем следовало бы не покидающей лес затворнице?

– Ты подкинула нас родителям?

– Подкинула? Я оказала им великую честь! А они совершили столь же великую глупость, не сказав вам правду.

– Но почему?

– Потому что твоя мать не хотела, чтобы вы страдали так же, как страдала она. Вы последние из Равноденствия. Но далеко не первые. А из-за магического восстания погибли слишком многие.

Я села рядом и, подражая ведьме, принялась перетирать листья в ладонях:

– Не понимаю. Наши родители – тоже Равноденствие? Но они не были близнецами…

– Думай, милая, думай.

– Наша мать?

– Умница. Этна согласилась взять вас, потому что была на вашем месте. Кто бы сумел воспитать новую пару лучше? Но я сглупила. Отдала вас не последнему живому Источнику, а сломанной женщине. И она решила сделать всё, чтобы новая война не сломала вас.

Зелёные листья истекали соками, сворачивались, сминались и падали к таким же измятым комочкам. Они уже никогда не вернутся к земле, не умоются росой, не искупаются в розовом рассвете. Их ждал лишь сухой жар очага, темнота холщового мешка, одного из множества привязанных вдоль стен, да обжигающий ужас кипятка. Они не дадут жизнь, не проклюнутся новыми ростками, не накормят спокойной влагой гнили детей. Лишь, измученные, послужат непонятную службу одинокой ведьме, растворив в воде последние силы.

– Она потеряла брата? – из-под пальцев посыпались сморщенные комочки.

– Она потеряла всё. Агро любил её. Больше жизни. И, поверь, не только он. Этна была прекрасна. Многие мужчины творили глупости чтобы обратить на себя её взор. Твой названный отец, добившись её, делал всё, чтобы она снова научилась улыбаться. И она отдавала ему каждую кроху любви, что находила в своём сердце. Но Равноденствие – едино. Вы не умеете оставаться счастливыми по одиночке. Даже если очень стараетесь.

– Это она… Мама не захотела сказать нам правду?

– Да. К счастью, Агро прислушался к советам старой мудрой ведьмы и объяснил всё хотя бы одному из близнецов. Но вторая, к сожалению, всё ещё не желает принимать то, кем является.

Белен. Он знал. Он всё знал. Долгие годы понимал, что никого и никогда не сумеет полюбить, что лишь со мной будет счастлив, и молчал. Гнал меня, отправил как можно дальше, в проклятую Карсе Игнис, лишь бы дать возможность самой принять решение. Не отбирал свободу, а неумело, грубо, невероятно по-мужски пытался её подарить…

Что ж, мне понравился дар. И так просто я с ним не расстанусь.

– Мама была права, – я рукавом сдвинула травяные заготовки в другую сторону стола, к Ионе. – Ни я, ни Белен не обязаны следовать вашим выдуманным правилам. Даже если это всё правда, если вы не сошли разом с ума и не шутите, если мы действительно предназначены друг другу, это не должно быть судьбой. Лишь выбор. Правильный или нет, но наш!

Ведьма сгребла смятые листья и с наслаждением запустила руку в корзину – достать новую горсть, возобновить пытку, начать незавершённое. Она улыбнулась странно и зловеще:

– Что ж, тогда тебе придётся объяснить это ему.

– Нет. Я не вернусь домой.

– Придётся, – настояла ведьма.

Маленькая дверца открылась, цапнув золотой огонёк свечи прохладным вечерним воздухом. Внутрь, сильно наклонив голову, чтобы не стукнуться о низенький потолок, вошёл высокий широкоплечий мужчина с длинными, собранными в аккуратный низкий хвост волосами.

– Придётся, – подтвердил Белен. – Потому что я уже нашёл тебя.