Ночь оказалась невероятно, невыносимо душной. Немыслимо было и пытаться всей толпой поместиться в крохотном домике, а до части леса, где, как уверяла Иона, сохранилось несколько хижин со времён ковенов, дойти бы уже не успели. И, хоть и улеглись вповалку на свежем воздухе, знакомы ли, нет ли, но всё равно ночь душила, мучила, парила и смрадно пыхтела в лицо.

Хотя возможно мучилась лишь я. Странный рыжий мужичок, так и не рискнувший ни с кем заговорить, представленный Ионой как просто помощник, маленькая чёрная коза, не отходившая от него ни на шаг (с вечера они хвостом вились вокруг матушки, невесть на что уговаривая) свернулись рядышком, спрятав носы и проигнорировав предложенное одеяло; Брианна, нет-нет, а проверяющая, на месте ли Белен, не сбежал ли, не обидел ли его кто, дёргалась сквозь кошмар, словно тянула на себе непосильную ношу. Сама лесная жрица потушила свечу, едва закончилась напряжённая беседа и, видимо, тоже отдыхала.

А я мучилась, ворочалась и никак не могла успокоиться. Тянуло бежать непонятно куда, что-то делать, спасать или спасаться, умчаться как можно дальше от этих странных, незнакомых, пугающих людей и их планов на меня.

Я поднялась и, осторожно обойдя кулёк одеяла, вероятно, спрятавший в недрах брата, двинулась к поляне. Там не перечёркивали верёвками небо витки хмеля, не смотрел укоризненным глазом-окошком дом старой ведьмы, которую я собиралась оставить без помощи, не лежали под боком люди, которым я ничего не обещала, но всё равно намеревалась предать.

Куль тряпок оказался лишь видимостью: Белен не спал. Облюбовал то же местечко, полулежал у самого края поляны, опёршись о гладкий дубовый ствол, и не отводил глаз от изрубленного лунного диска. Серебристый свет отражался в его зрачках, плескался, лил через край, укрывал холодным светом, будто хотел утешить, но не находил в себе достаточно тепла.

– Скажешь, что это твоя поляна, и прогонишь? – не поворачиваясь, поинтересовался брат.

Я присела с другого края, поджав ноги. Почему-то казалось невероятно важным не коснуться серебряного светлого пятна, падающего на землю.

– Здесь достаточно места.

– Ты следила за мной?

Я возмущённо отпрянула:

– Думала, вы все спите давно! Вот ещё…

– Ну да, оправдывайся теперь, – усмехнулся мужчина, не отводя сосредоточенного взгляда от волшебного светила. – Не спится что-то. И тебе, видимо?

Я не ответила. И так ясно, что не джигу пришла танцевать. Но Белен и не ждал.

– Мне не нравится это, – честно сказал он. – Не нравится Иона, этот лес и Источник, к которому нам нужно идти.

– Не ходи, – легко согласилась я. Мне, может, тоже твоя Брианна не нравится. Я же не лезу.

Брат с трудом оторвался от луны и перевёл полный серебристого света взгляд на меня:

– А почему?

– Что?

– Почему тебе не нравится Брианна?

Этот свет завораживал, тянул, обещал избавить от духоты и умыть свежей прохладой. Я приложила немалые усилия, чтобы отвлечься, уставилась на муравейник, рядом с которым угораздило присесть, из вредности колупнула, с досадой и виной наблюдая, как едва уснувшие труженики срываются с крохотного песочного склона, кажущегося им невероятно огромным, и скользят, падают. Вниз, вниз, вниз… Теряют то единственное, за что могли уцепиться, что считали незыблемым и самым крепким на свете.

– Просто ей не нравлюсь я.

Белен засмеялся. Беззаботно и легко, как мог только в детстве. Как мог только он:

– Это потому что она не считает тебя спасительницей всех ведьм и не преклоняется перед магией всесильного Равноденствия? Бри достаточно… своевольная девушка. И не любит правил, установленных кем-то другим.

– И конкуренции, видимо, тоже не любит, – мрачно исподлобья зыркнула я.

– Прости?

– Нет, ничего. Ночь сегодня душная.

– А по-моему, чудесная, – Белен встал, потянувшись до хруста костей, подставляя лицо прохладному бледному свету, зажмурился, как кот, ожидающий ласки. – Ты помнишь, как нас в детстве учили танцам?

Я помнила. Каждое мгновение, каждый шаг, лежащую на поясе и нелепо соскальзывающую, как я полагала, случайно, руку, напряжённо нахмуренный лоб и озабоченно считающего Белена: раз-два, поворот; три-четыре, нырок…

Помнила собственные алеющие смущением щёки и тонкие пальцы, так правильно, так спокойно лежащие в его ладони.

– Нет, – соврала я, сглотнув слюну.

– Неправда, – Белен пересёк лунный круг и склонился, предлагая опереться на локоть. – Это было не так давно, чтобы ты не вспомнила ни одного. Подаришь мне танец?

Я не хотела. Почти точно не хотела. Это всё проклятая луна, обжигающий прохладой свет и его глаза: обездвиживающие, искрящиеся серебром, обволакивающие какой-то непонятной, чужой, незнакомой, но такой нужной магией.

– Нет, – отказала я, когда моя ладонь уже легла в его, испещрённую шрамами и ожогами, которые я так хотела, но не могла вылечить.

Он дёрнул и поймал меня в объятия:

– Поздно, – прошептал, роняя на сгиб локтя и подставляя чарующему серебру.

Ноги скользили, взлетали, парили, жили своей, неподвластной мне жизнью, приминали расплакавшуюся росой траву. Глаза, губы, сплетающиеся пальцы: огонь и лёд, что жить не могут друг без друга, но не способны слиться, соединиться в единое целое, не причинив друг другу боли, не уничтожив, не погасив или растопив, не лишив всего живого, что есть внутри хотя бы одного из нас. Проклятая луна побеждала, холодным светом обнимая плечи, перебирая волосы, забираясь под одежду и в самую душу; жар гас, уступая первенство.

Шаг – поворот.

Шаг, шаг – рывок.

Уходил, смирялся, отдавался во власть успокаивающей прохлады, где не жжёт изнутри, не палит, не мучает то, что не способно ни вырваться, ни смириться с тюрьмой упрямого тела.

Сдаться. Отдаться. Не думать и поверить. Хотя бы раз…

Я с трудом вытолкнула из пересохшего горла:

– Прекрати…

– Что прекратить? – он почти позволил мне упасть, но вновь подхватил, оказавшись непозволительно близко.

– Я не хочу… Не хочу танцевать. Отпусти.

Он остановился, но и не подумал разжать ладонь. Почти с детской обидой нахмурился:

– Почему? Это же всего лишь танец.

– Ты знаешь, что нет.

– Я не сделаю тебе больно. Знаю, что напугал вечером. Нет мне прощения, – саркастично склонил голову брат, – но и ты меня чуть не убила, так что, считай, квиты.

Я попыталась вырваться. Белен обнимал осторожно, как хрупкую вазу, но так крепко, что освободиться, не сломав себе или ему хоть что-то, казалось невозможным.

– Это не смешно.

– Согласен. Конь тогда взбрыкнул и от страха меня скинул. Больно было.

Я сжала его ладонь в ответ и без страха, полными огня глазами заглянула в его – спокойные, как поверхность зимнего пруда:

– Белен, я бы хотела, правда, очень хотела бы снова любить тебя так же сильно, как в детстве. Но это было слишком давно. Слишком много ошибок, наших и чужих, сделано, слишком многое изменилось.

Ледяной ветер обдал ноги, сковывая, лишая возможности двинуться:

– И что же? Что изменилось, Вирке? Я стал другим человеком? Вдруг оказалось что, то, что мы испытываем – не странно, не неправильно. Что это – наша судьба, что мы предназначены друг другу. Почему мы не можем просто быть счастливы? Что нам мешает теперь?!

Он боялся меня отпустить. Действительно боялся. Наверное, думал, что, если будет держать достаточно крепко, я больше не убегу, не брошу его. Наверное, когда-то я тоже так думала.

– Ты стал другим человеком. И я тоже. Ты был замечательным братом когда-то, а я – не лучшей сестрой. Но этого хватало. А теперь… Я даже не знаю, кто мы теперь. И не хочу знать. Мне нравится та женщина, которой я становлюсь вдали от тебя. И я не собираюсь переставать ею быть.

Он зарылся лицом в мои волосы и глубоко зло задышал. Я уже не сопротивлялась: он сильнее. Что я сделаю? Могла лишь хлестать его словами, отталкивать честностью, уничтожать правдой.

– Мне всё равно. Вирке, мне плевать, останешься ли ты маленькой беззащитной девочкой или станешь женщиной, которая не нуждается в помощи. Я просто хочу быть рядом. Меня создали именно для этого. Мы оба всегда знали, чувствовали, что предназначены. Так зачем сопротивляться?

– Зачем?! Нашу судьбу решили за нас! Отобрали право выбора, указали единственный верный путь и приписали пару подвигов, которые нужно совершить в дороге. Тебе так не нравится Иона, жаждущая отправить нас спасать ведьм, потому что мы «должны», но ты безропотно принял то, что мы «должны» быть вместе?! Наша мать не зря скрыла правду. И, как бы я не злилась, как бы не сопротивлялась, но должна признать, что ты тоже поступил правильно, когда смолчал и отправил меня как можно дальше. Теперь я хотя бы умею сама принимать решения. А ты?

– А я не собираюсь никого слушать. Даже тебя. То, что я к тебе испытываю, – прекрасно. Это – настоящее. И я не стану отказываться от великого дара только потому, что он достался мне свыше, а не был взращён иным способом. Откуда ты знаешь, что каждая любовь на земле – это не воля богов? Чем тебя не устраивает именно наша? Отправить тебя в Карсе Игнис стало самым тяжёлым решением за мою жизнь. Я сходил с ума, Вирке. С того самого мгновения, как узнал правду, я годами сходил с ума по тебе, но не мог признаться! Если бы после смерти родителей, мы остались вдвоём… я бы не смог. Правда, не смог бы. Я был страстно влюблённым подростком, осознающим своё полное право на тебя. Мучился, изо всех сил пытался думать о ком-то другом, но так и не научился. Отослать тебя было правильно, но, поверь, каждое мгновение я жалел об этом.

Я провела пальцами по его ледяной бледной щеке не то обжигая, не то даря тепло, оставляя золотящуюся дорожку от виска до подбородка, больше чувствуя, чем видя, связь, что не пожелала рваться в разлуке.

– А я – нет. Тогда я злилась и обижалась, но сейчас понимаю. И прощаю тебя. А ты должен простить меня за то, что не пожелала остаться рядом. Эта связь сильнее, чем я хочу признавать. Я не могу разорвать её, как бы сильно этого не желала. Но если то, что ты говоришь, – правда, если ты действительно хочешь дать мне выбор, ты завтра пойдёшь со мной к Источнику, туда, где Богиня создала эту гоблинову нить, и поможешь выяснить, как от неё избавиться. Наши родители пытались дать нам выбор, ты когда-то тоже нашёл в себе на это силы, так дай же мне наконец принять его. Дай мне повзрослеть, Белен.

Стальной охват ослаб. Посади он меня хоть в подвал, это ничего бы не изменило. Солнечный луч не поймать, не удержать в комнате, если наступил закат. Он обхватил мои ладони своими, такими большими и освежающе холодными, что рухнуть в эти объятия, умыться его лаской на какой-то миг показалось самым важным на свете, а дальше будь что будет; прижал их к обветренным, чуть шершавым, губам:

– Я люблю тебя, Вирке. Это – моя судьба. И если тебе удастся разорвать связь, это ничего не изменит. Не магия ведёт меня, не она заставляла снова и снова видеть тебя во сне, не она требовала, чтобы я поцеловал тебя и уж точно не она заставляет меня дать тебе уйти. Если тебе это нужно, я отправлюсь к Источнику. Но ты должна пообещать, что, разорвав связь, уедешь из страны и никогда не приблизишься к дому Троннингов. Я люблю тебя и очень надеюсь, что когда-нибудь ты сумеешь понять, как сильно.

Я понимала. Он и не представлял, как хорошо я понимала. Но хоть один из нас обязан был сохранить рассудок, чтобы не сошли с ума оба.

– Это никогда не было судьбой, Белен. Только выбор. И свой я уже сделала.

***

– Милая, ты осознаёшь, куда собираешься?

– Более чем.

– В этом?!

Я, всеми силами демонстрируя своё пренебрежение, поплевала на ладони и с наслаждением огладила ими мятую дорожную рубашку:

– Так лучше?

– Благородная леди, воспитанная в лучших традициях знатных домов, – с умилением протянул Белен, оторвавшись от нарисованной жрицей карты и добавил уже для неё: – Что-то подозрительно выглядят твои указатели. И ещё подозрительнее, что ты сама с нами не идёшь, Иона.

Матушка ответила презрительным покачиванием бёдер, выглядывающих из бездонного сундука:

– Это Источник, дорогой лорд. Если он захочет поговорить с вами, то никого другого к себе попросту не подпустит. А карта нужна лишь для общего направления. Дорога всё равно каждый раз меняется. Ты пойдёшь в этом, – встряхнула она расшитое трискелями, воздушное, прекрасное и совершенно не подходящее для походов платье.

Брианна скрестила руки на груди и издала неприличный звук.

– Да, дорогая, – подтвердила ведьма, – тебя капище забракует в первую очередь. Ничего, посидишь пару дней здесь, поможешь мне разобраться с нашими маленькими помощниками. А то, право слово, сначала рвались отсюда вон, а теперь уходить отказываются и требуют вернуть всё назад. Девочка хорошая, не спорю, а вот козёл – он козёл и есть.

– В дороге расскажу. Обхохочешься, – без тени улыбки пояснил Белен, заметив мой растерянный вид. – Что значит «захочет»? Источник мыслит?

– Более чем. Вам предстоит познакомиться с этой Силой очень близко. Что бы я не сказала, всё равно ошибусь. Это можно лишь испытать, – Иона вырвала тряпицу с намеченной углём дорогой и, проигнорировав негодующий вопль, отправила её в огонь. – Она вам больше не понадобится. И так поймёте, куда двигаться. Если Богиня позволит, конечно.

Брианна принялась нервно отрывать листочки от букета цветов, брошенного и забытого на скамье – утреннего дара «помощника», умевшего быть необычайно обходительным, когда ему что-то нужно.

– Я бы за Богиню не волновалась. А вот эти двое поубивать друг друга вполне могут. Матушка Иона, разве вас устроит, если вернётся только один? Я бы на вашем месте отправила кого присмотреть. Кого-нибудь умного, талантливого и умеющего быстро среагировать, случись что. Жаль, нет у вас такого человека… А нет, погодите! Есть же! Я!

– Брианна, – строго одёрнула матушка.

– Чего?

– Ты не пойдёшь с ними. Тебе нельзя.

– Ну эта ж ведьма симпапусика точно порешит в дороге, – заныла ведьмочка. – Вон, поглядите, у лорда вашего уже все руки в ожогах! Вернётся небось вовсе без ноги. Или ещё без чего. Вдруг она ещё и ревнивая?

Белен быстро спрятал ладони в рукава:

– Мои руки в порядке. Сам сглупил.

– Ну да, конечно. Она б тебя и целиком сожгла!

– Если бы представилась возможность, – поддакнула я.

– Но она не представилась, – холодно отрезал Белен. – Бри, спасибо. Но ты зря волнуешься. Уж с сестрой я справлюсь. Как и всегда.

Я сжала кулаки, но промолчала. Для начала, он прав. А ещё он обижен, зол и несчастен. Одно слово – и сделке конец. Не стоило рисковать, пока Белен не выдал наш маленький уговор Ионе и её верной помощнице. Они бы точно нашли способ помешать.

– На вот, горюшко, – Брианна протянула раненому тряпицу с мелко порванными сочными листочками. – Дай замотаю, чтоб хоть боль унять.

– Я в порядке, Бри. Правда.

– Мне-то не ври. Я ведь знаю, – она зло затягивала узлы, словно пыталась наказать больного за глупость, а не вылечить. – Мне жаль, – едва слышно прошептала она, закончив.

Губы мужчины тронула тень улыбки, которую когда-то он дарил лишь мне. Только тень:

– Спасибо.

***

Мы шагали через лес, попеременно нелестно поминая хитрую ведьму. Чего стоило дать нам нормальную карту? Указать приличную дорогу, а не заставлять прыгать с кочки на кочку через болото или перебираться через овраги? Но Иона стойко уверяла, что Источник сам указывает путь, что тропа зависит исключительно от тех, кто по ней идёт. Почему в таком случае большинство «колодцев» успели иссушить военные во время восстания, а те даже не подумали защищаться, вырастив, например, непроходимый терновник или превратив лужу в море, жрица умолчала. Видимо, чести сбивать ноги удостоились только мы. Подозрение, что Иона нарисовала самый длинный и неудобный путь исключительно для того, чтобы мы с братом как можно больше времени провели вместе и приняли свою судьбу, непрестанно усиливалось.

– Мы ещё можем вернуться, – кинул через плечо Белен, когда я, в очередной раз зашипев, зацепилась подолом юбки за корягу.

– И ты готов прожить жизнь, понимая, что отказался от доставленных тебе на блюдечке ответов на все вопросы?

Мужчина из-под нахмуренных бровей кинул взгляд вправо-влево, оценивая «блюдечко». Деревья теснились всё сильнее, а плющ и хмель оплетали их так плотно, что всё больше напоминали стены заброшенного замка.

– Да, определённо с этим я справлюсь, – равнодушно пожал плечами он и протянул ладонь, помогая перебраться через яму.

– Что ж, а я – нет. К тому же, мы кое о чём договорились.

Белен тут же убрал руку и отвернулся, процедил сквозь зубы:

– Можешь не напоминать.

Почему, ну почему мне сразу стало стыдно? Я ведь поступала правильно. По крайней мере, тогда была уверена, что правильно. Это он ошибался, слепо верил навязанной свыше судьбе. Но почему казалось, что самый близкий, самый нужный на свете мужчина тает на глазах, утекает сквозь пальцы, а я снова и снова ошибаюсь?!

– Ай! – я едва не разбила нос о спину идущего впереди.

– Кажется, старая ведьма уверяла, что никто этой дороги не знает?

Либо Иона (не такая уж старая, между прочим!) врала, либо кто-то ещё хотел составить нам компанию: чуть впереди, прячась меж огромных дубовых стволов, мелькая хрупкая фигурка, закутанная не то в серый дорожный плащ, не то просто в старые тряпки. Распущенные взлохмаченные волосы языками огня лизали узкие плечи, тонкие руки обхватывали тело, пытаясь унять дрожь, которой сегодня и в лесной глуши не место: хоть солнце и добиралось до нас всё реже, а тени разрастались, напоминая диковинных животных, преследующих нас по пятам, но до ночной стужи далеко. Я и в лёгком невесомом платье не мёрзла, а девушку в накидке бил крупный озноб, вот-вот готовый начать швырять её из стороны в сторону.

– Эй! У вас всё в порядке? – выкрикнула я прежде, чем подумать, а стоит ли?

Впрочем, чего бояться? Брат рядом. Меча при нём, хоть и нет, – матушка настрого запретила оскорблять капище неосвящённым железом – но защитить от любого врага Белен бы точно сумел. Если бы захотел, конечно. Да и что это я, в самом деле? Измученная, аж серая от усталости и, судя по всему, голода, девушка точно не могла причинить нам вреда. Тогда я ещё не знала, что подобная уверенность – верный знак того, что надо бежать, пока несут ноги.

– Я бы не стал этого делать, – запоздало накрыл мне рот ладонью Белен.

Но оказалось уже поздно.

Девушка, женщина, старуха… Фигурка, словно в тумане, теряла очертания, меняла форму, облаками в ветреный день перетекала из одного в другое. Она уже услышала нас. Развернулась на голос, двинулась к замершей паре.

– Кх-кх, – прокашлялась я уже менее уверенно, безропотно позволяя Белену оттеснить меня в сторону. – Я спрашиваю, всё ли у вас в порядке?

Она не показывала лица. Опустила голову так низко, как будто высматривала что-то невероятно ценное, что-то, что только что потеряла и ещё не могла поверить, что правда обронила. Спутанные пряди гаснущим огнём стекали вниз, теряясь в складках мантии, всё больше напоминающей саван. Не просто саван, а на глазах стареющий, истлевающий, покрывающийся пятнами и паутиной. Она двигалась к нам, всё быстрее и быстрее, но волосы не шевелились, ни единая складка накидки не изменилась, не расправилась… Только руки всё продолжали дрожать, ногтями впиваясь в костлявые плечи.

– Вирке, уйди, – прошептал брат.

– Уже поздно. Мы видели её. И она это знает.

Женщина заплакала. Сначала тихонько, едва слышно, роняя редкие капли на темнеющую с каждым шагом ткань.

Потом зарыдала. Навзрыд, горестно, как мать, потерявшая дитя, как птица, в последний раз взметнувшаяся в небо с раненым крылом, как вьюга, стучащаяся в двери, где затаилось до весны тепло.

Завыла. Заголосила. Закричала. Как волк, как брошенный ребёнок, как стая диких птиц! Больно, трепетно, горестно, криком делясь самым главным горем в жизни, предупреждая и обрекая на смерть…

Банши неслась вперёд, и робкая надежда истаяла: она ждала именно нас.

– Вирке, уйди!!! – брат с силой толкнул меня в сторону, когда старуха подобралась так близко, что готова была схватить, вцепиться когтями, обнять костлявыми руками, задушить полуистлевшим саваном. Обоих. Но поймала только его.

И кричала, кричала, кричала!

Боль звенела в ушах, разбегаясь под кожей, разрывала тело на части и скреблась изнутри изломанными ногтями.

– Белен!

Один есть. Она схватила его. Крепко держала, как кинжалами, протыкая плечи пальцами, лицо в лицо, глаза в пустые, тёмные, высасывающую жизнь глазницы.

Крик.

Вопль.

Стон.

Мой?

Брата?

Банши, несущей и предвещающей смерть?

Огонь! Огонь! Ну же! Сейчас! Пожалуйста, Богиня, если я когда-нибудь научусь колдовать рядом с ним, пусть это случится именно сейчас!

Но Сила, безграничная, огромная, дарящая счастье полёта и способная испепелить врага, молчала, пряталась где-то внутри, изгнанная жутким, животным, первобытным страхом. О нет! То был не страх перед кликушей, не боязнь погибнуть от лап банши; нечто иное, не дающее мыслить, сковывающее руки, леденящее пальцы, не выпускало золотой свет наружу.

Белен умирал. Темнел лицом, бледнел ещё сильнее обычного. Оба его удара – таких точных и правильных, как по учебнику, – не причинили карге ни малейшего вреда. Крик, вой, звон раздирал уши до боли, до просящихся наружу внутренностей, а Белен не мог отвести взгляда от страшной морды, пасти самой смерти.

Но разве лорд Ноктис де Сол мог смириться с неизбежным? Тот Белен, которого я знала, – никогда. И на мгновение подумалось: он ведь не отпустит меня, не позволит уйти, связанной магическими узами или нет. Вцепится, удержит, заставит остаться с ним. Заставит ли полюбить? Придётся ли вообще заставлять? Быть может, лучше бежать и позволить банши сделать своё чёрное дело? Вдруг именно она – моё освобождение?

К гоблинам!

Сначала я спасу его, а потом убью. Может быть. Но сама. Сделать это позволено лишь мне!

Смирение никогда не было его сильно стороной. Брат едва шевелился, не в силах хотя бы поднять руку, но из последних сил брыкался, трепыхался, как выброшенная на берег рыбёшка.

На него магия не действует. Но как далеко от жертвы должна оказаться банши, чтобы колдовство вновь стало мне подвластно?

– Эй! – ярд? два? – Эй, я здесь! – я кричала и аж подпрыгивала, чтобы старуха обратила на меня внимание. Как далеко? Есть лишь один способ проверить.

– Вирке, твою мать! – о, а ругательство прохрипеть у него сил хватило! Магия, не иначе.

– Эй, я здесь! Сюда!

– Вирке, пошла прочь!

Даже банши слегка опешила. Ещё бы замолчала от удивления, – цены б ей не было!

– Орёшь? Так я тоже поорать могу! – заверила я, повысив голос, и издала убедительную трель.

– Вдвоём-то за что?! – взмолился Белен, извернувшийся, тем не менее, чтобы хорошенько пнуть старуху в её призрачный, но, видимо, всё-таки не непробиваемый живот.

Поплатился: карга отбросила его, как поганого щенка, прямо в ближайший ствол, заставив скорчиться от боли, полоснула когтями напоследок, хотела снова накинуться, разорвать… Но как тут устоишь, когда свежая, пока что не избитая и крайне наглая кровь скачет поодаль, ругается и сама приглашает напасть.

Банши понеслась ко мне.

Возможно Белен понял задумку. А может быть, как обычно, не поверил, что я способна сделать что-то сама, но стоило вещунье преодолеть половину расстояния, он звонко свистнул, как умеют свистеть только разбойники с большой дороги, но никак не благородные лорды. Впрочем, эту мещанскую науку брат освоил уже давно, доводя до исступления нянек и заставляя краснеть проходящих мимо на приёмах девиц.

Старуха, как злобный индюк, тут же развернулась – добить.

– Эй! А про меня забыла?! – тут же возмутилась я, успев отбежать ещё немного.

Ко мне…

Нет, к нему.

Вперёд…

Назад.

Банши подвывала всё менее уверенно, почти жалобно, растеряв всю свою пугающую браваду. Я успевала лишь бежать, молиться и проверять, когда же, наконец, вновь заработает магия. Но магия работать не желала ни через ярд, ни через три, ни через два десятка. Что станем делать, если карга определится и выберет себе жертву? Я бежала и кричала. Снова. И снова. И снова. А она носилась между нами, то затихая, то пытаясь вновь оглушить нечеловеческим плачем. Но у неё уже не получалось. Прошёл страх, исчезло предчувствие ужаса и потери, остались лишь азарт и сумасшедшее, на грани самоубийства, веселье.

– Догонишь? Давай, чего стоишь?

– Что ж ты меня бросила? – подхватывал понемногу приходящий в себя Белен. – Заждался!

Светлел истлевший, обдающий могильным холодом саван; потерявшие цвет волосы вновь наливались огнём, закрывали гримасу, оскаленный череп с натянутой шершавой кожей; затихал плач. Старуха всё больше походила на хрупкую заплаканную девушку, что шаталась между деревьями, надеясь не то предупредить кого-то о беде, не то обречь на страшную судьбу. Откричала, отрыдала своё, ушла. Приняла, что нет в лесу её добычи. Не в этот день. Быть может, не пропадёт, не исчезнет навсегда, а станет незримой тенью ходить по пятам, преследовать, дышать трупным духом в спину, напоминать, что не скрыться, не убежать от вещуньи, почуявшей смерть. Быть может, станет вечной спутницей, обузой и избавительницей. Но в этот раз она не смогла забрать ни одного из нас. А значит судьбу можно изменить. Значит, с ней можно бороться.

Я подбежала к брату, забыв, что тот злился на меня, что и сама не хотела лишний раз приближаться, прикасаться, чтобы не мучить его глупой надеждой. Схватила за изодранные плечи, сразу же виновато отняв ладони, как он заскрипел зубами от боли, и, как настоящая женщина, хлестнула ему пощёчину, разрыдалась и обиделась:

– Тебе так сдохнуть не терпелось?!

– Вирке, уймись! Это всего лишь банши. Они не убивают.

– Ей это скажи!

Белен с удивительной лёгкостью позволил усадить себя поровнее и осмотреть раны, оказавшиеся крайне неприятными, грязными, но хотя бы не слишком глубокими. Пришлось стягивать с него камзол и рубашку, что мужчина также принял на редкость благосклонно, и промывать водой из фляги.

Прикасаться к его крепким, хоть и осунувшимся, плечам было… Я бы соврала, если бы сказала, что неприятно. Мне нравилось. Слишком. Пальцы скользили по влажной коже, смывали следы крови, разминали одеревеневшие во время схватки мышцы. А он откинулся назад, прикрыв глаза, и, кажется, даже дышать старался не слишком глубоко. Странно. Вроде не так сильно пострадал…

Рука, только что не способная самостоятельно расстегнуть пуговицы, оказалась куда сильнее, чем стоило бы, нашла мою и уверенно сжала пальцы, поднося их к губам. Побелевшие, холодные, они прикоснулись к самым кончикам с такой трепетной нежностью, что хотелось завыть громче той банши. Я позволила себе насладиться одно мгновение. Всего одно, не больше! И вырвала руку.

– Белен. Мы уже говорили об этом. Ты не мальчишка и давно научился вести себя. Прости…

Я плеснула ещё немного воды на вновь закровившее плечо, но он остановил меня, с трудом, но уверенно поднявшись, и холодно бросил:

– Всё в порядке, Вирке. Мне не больно.