Дорога изрядно затянулась. Полагалось дойти до капища к вечеру, но утром следующего дня, переждав разгулявшуюся грозу, мы смирились с тем, что окончательно потерялись. Нет, по пути то и дело встречались остатки маленьких уютных домиков, похожих на тот, где принимала нас Иона, какие-то успели развалиться без человеческой поддержки, иные держались стойко, переглядывались в просветах зелени, грустно, понимающе кивали друг дружке: стоишь? И я стою. Недолго осталось… Одни щурились на редеющие лучи солнца, как старые, повидавшие всё, чего хотели, псы, от других веяло безысходной тоской и одиночеством. Но Источник мы так и не нашли.

Зато нашли болото, огромный улей, от которого по этому самому болоту и спасались, семью лисиц, дикого кабана, благо, не пожелавшего заводить близкое знакомство, и безмерное количество мелкой кусачей живности, по сравнению с которой комары начали казаться лучшими друзьями.

Белен молчал.

Я не произносила ни слова.

Да и зачем? Слова давно кончились, а чувств стало так много, что выпусти на волю хоть одно – вырвется вся стая, хлопая крыльями, крича и перемалывая небо в пыль. Нет уж. Пусть сидят в клетке, трусливо принюхиваясь к вольному воздуху, не решаясь накликать беду песней, сплетающей в единое любовь и прощание.

Уставшие пробиваться через лесной холод жаркие солнечные лучи сдавались, всё чаще падая на не успевающую высыхать за день землю невнятными пятнами света: не то серебро, не то золото, не то вовсе заплутавший отблеск воды.

Я бросила на человека, которого когда-то любила больше жизни, косой взгляд, постаравшись выглядеть как можно более равнодушной. Белен, как нарочно, отстал, чтобы поправить сползший сапог, долго-долго разравнивал голенище, не поднимая головы. Я тихонько выдохнула набранный для беседы воздух и продолжила путь.

Сырость щипала ноздри, несла разом аромат нежной весны и полной увядания одинокой осени. Где бы ещё им довелось слиться в непонятном, чарующем, волшебном танце? Не то день, не то ночь; не то жара, не то холод. Лес.

Лес объединял, сращивал в единое целое то, чему не суждено переплестись нигде больше. Но ступишь шаг, выглянешь из зелёного шатра на привычную дорогу – и конец привидевшемуся равновесию, расплетётся тугая коса на ровные гладкие пряди, которым уже не быть вместе. Так может и не уходить? Не бросать то место, где есть крохотная, почти неуловимая надежда объединить огонь и лёд, любовь и ненависть… нас?

– Вирке? – нерешительно окликнул он.

Я замерла, но поворачиваться не стала.

– Чего тебе?

Белен прокашлялся и сбивчиво закончил:

– Там впереди болотная бочка. Не наступи. Вытаскивать тебя ещё…

Я уверенно ступала, хлюпая пушистым ковром мха, будто специально для странных путников в самом сердце леса положили яркую дорожку. Ну как заблудятся ещё, дети неразумные?

Белен, наверное, удивлялся, что сестра словно знает дорогу. Хотя и сам не сбавлял шага, не смотрел на меня, тоже тянулся туда, в самое сердце лесного царства, к Источнику Силы. Магия приглашала, звала, пела колыбельную. Мы оба чувствовали, но как рассорившиеся дети не решались поделиться друг с другом радостью.

Матери очень не любят, когда их чада не желают мириться.

Мы увидели его одновременно: крошечное лесное озеро, с совершенно не по-книжному неровными илистыми берегами, камышом и лягушачьей икрой. Одна стрекоза мелькала над водой быстрее гонимых ветром капель или десятки – не поймёшь. Ловила букашек, обрушивалась вниз тяжёлым плюхом, хватала и взмывала в воздух, где тут же попадалась птице – живности покрупнее, поноровистее и куда прожорливее. И та разрезала крыльями поток льющегося с неба, не перечёркнутого ветками, не пойманного витками плюща солнца – свободного, прямого, смелого. Здесь ему нечего бояться. Здесь оно рождалось и здесь хотело стареть и умирать, встречаясь на закате с робким лунным светом, не жалящим, не слепящим, не требующим смотреть лишь на него, но непрестанно находящемся поблизости, оберегающим, готовым остудить неподвластный никому пыл.

Ручьи разбегались в стороны серебристыми дорожками, несли Силу далеко-далеко. Один звенел через поляну, огибал выглядывающие из земли корни огромных дубов и прятался в глуши; другой делал круг и возвращался обратно, в родной, тихий, гладкий и такой понятный омут; третий нырял под землю, как крот. Пробивал себе ход в глубину и где-то там, внизу, сливался с подземной рекой. Всего капля из волшебного озера могла остаться в нём, когда он добегал, растворившись в чужом потоке, до огромного моря. Всего одна крошечная капля. Но и это – очень много, когда есть возможность, что через годы, через столетия в другом месте, другом городе и в другой стране из неё появится новый глаз леса, созреет новый источник и родится новое Равноденствие.

То самое дерево тоже росло здесь.

Огромный дуб на краю поляны, бережно приподнявший крону, чтобы не заслонять свет озеру, тянущийся корнями к воде, но не решающийся прикоснуться к идеальной неподвижной глади. И два огромных, как раз для младенца, треснувших, как ореховая скорлупа, кокона, сплетённых из листьев цвета весенней зелени.

– Вирке, – прошептал брат, осторожно сжимая мою ладонь, – кажется мы здесь родились…

Я хотела вырвать руку и грубо пошутить. Возмутиться, что меня сравнивают с диковинной бабочкой, а то и гусеницей, что он, может, здесь и вылупился, а я – точно нет. Но…

Но коконы переливались неясным блеском, приглашали дотронуться, обещали раскрыть секрет, рассказать что-то, что нам полагалось узнать давным-давно, но от чего нас долгие годы пытались уберечь.

Ни малейшей вероятности, что я устою.

Я хотела, ждала, сердцем чуяла, что ответы совсем близко, что конец ожиданиям и странным косым взглядам, будто я – привезённый из-за моря зверь, будто опасна едва ли не больше, чем удивительна, будто вообще не человек. Конец обузам и обязанностям, связывающей, определяющей мою жизнь судьбе. Казалось, что всё это – там. Нужно только подойти, прильнуть и принять. Но что делать, если не примется?

– Ты идёшь? – слова так и застряли в горле.

Там, где только что стоял понятный, знакомый и невыносимо правильный брат, скалилось Нечто. У Нечто были огромны зубы, способные не то что поранить, а растерзать, сожрать по кускам, чёрная, как ночь, шерсть, клоками свисающая вниз и срастающаяся в крупную чешую, едва ли не доспех на груди, руки-лопаты, попасться в которые хотелось меньше всего на свете и нечеловеческий, искрящийся всеми оттенками льда, взгляд.

– Ррррррра! – лениво протянуло чудище и сделало шаг.

Я завизжала намного раньше, чем начала думать. Магия? Куда там! Первобытный, дикий, стучащий в виски страх накинул на плечи тяжёлый колючий плащ. Кинулась бежать, хотя вряд ли смогла бы мчаться быстрее существа, успела к озеру и… гулко стукнулась о невидимую границу, отделяющую волшебную гладь, способную защитить, спасти своё дитя, от берега.

Чудище не торопилось, растягивало удовольствие, но двигалось в мою сторону и передумывать не собиралось.

Я ощупала преграду. Едва мерцающая, угадывающаяся, как жар над дорогой в летний полдень, ока оказалась крепче алмаза.

Я ударила. Ещё раз: ладонью, кулаком, сбив в кровь и едва не сломав пальцы – ничего. Лишь глухой, безнадёжный, как набат во время чумы, стук.

Вот оно – спасение. Совсем рядом, даже руку протягивать не надо. Отделено чем-то, чего не должно существовать на свете: холодным, прочным, не подпускающим ни жертву, ни охотника.

Зверь поднял лапы, способные сломать любую из моих костей, если не все сразу.

– Ррррр, – низко вопросительно протянул он.

Страшно. Богиня, как же страшно! Где Белен, когда он так нужен? Изо рта вырывался лишь неясный писк, не способный отпугнуть не то что монстра, а даже покусившегося на чужой обед воробья. Ноги подогнулись, не пожелали дальше нести. Я беспомощно, обречённо, не понимая ничего, колотила в невидимую границу, уже осознав, что спасения нет. Чудовище медленно, осторожно, опасаясь, что в ведьме вдруг проснётся храбрость, подкрадывалось, капая слюной с клыков, готовых прервать мою жизнь.

Я зажмурилась.

***

Дуб как со старых рисунков, как из готовых рассыпаться, стоит перевернуть страницу, книг, хранящихся долгие годы в отцовской библиотеке под замком, как великая ценность и тайна. Они и стоили дороже золота, имения и всех слуг, что служили в Ноктис де Сол. Дерево повторяло рисунки со свитков Равноденствия: таких разных, непонятных, путающих, но таких правильных и точных, что сомнений не оставалось: я уже видел их. Угадывал изображение на следующем свитке, даже не снимая его с полки, мог изобразить, с закрытыми глазами повторить каждую ветку. Не было на этих рисунках лишь одного – нас. А мы должны были быть.

Я видел Источник вживую во второй раз. Помнил, что не в первый, хотя что может запомнить младенец? Но я точно знал, каково выглядывать из щели в коконе, сплетённом из нежных, светлых, почти прозрачных листьев, вместе с рассветом; знал, как интересно и как страшно становилось от того, что мир снаружи всё сильнее вторгался в маленькую уютную колыбельную, скреплённую, как пуповиной, с хребтом; знал, чувствовал, осознавал, что она – Вирке – рядом, словно держит за руку… нет, словно она часть меня; мы вросли друг в друга, родились единым целым, объединённым бесконечными ветвями и корнями Изначального дерева, вкручивающимися в каждый из тысяч миров.

А потом нам пришлось родиться. Оторваться от места, дарующего счастье и покой, разделиться, чтобы всю оставшуюся жизнь мечтать слиться вновь.

– Ты идёшь? – нетерпеливо оглянулась она и… закричала.

Глаза сестры, которые вечно смотрели вокруг с презрением и насмешкой, наполнились первозданным ужасом, словно она углядела чудовище. Никогда ещё она так на меня не смотрела. Разве что… Разве что в тот самый миг, когда я впервые поцеловал её.

Она, пытаясь сказать хоть что-то, давилась собственными словами, хрипела от страха, бежала к озеру, надеясь, видимо, спрятаться под дубом. Где бы ещё? Дерево и правда казалось самым безопасным местом на земле. Лишь крошечное озеро разделяло их, но добраться до него оказалось не так просто: невидимая граница обрамляла берег, лишь надрезанными солнечными лучами выдавая своё присутствие. Не прикоснёшься – не поймёшь, что Источник под надёжной защитой.

Я неуверенно двинулся к ней, готовой распрощаться с разумом:

– Вирке? С тобой всё хорошо?

Она зашлась, заколотила в невидимую стену, в кровь разбивая руки, пыталась вырваться, сбежать, скрыться как можно дальше от… от меня. Этот ужас в глазах, эта дрожь… Это ведь меня она так испугалась!

Я уставился на собственные руки: самые обычные, слегка истерзанные не слишком удачной неделей и покрытые свежими шрамами руки. Им не полагалось пугать сестру до истерики.

– Вирке? – я ещё немного осторожно придвинулся. Она зажмурилась и приготовилась падать в обморок.

***

Я собиралась упасть в обморок. Провалиться в спасительное забытьё, где нет чудовищ, где спокойная темнота, где не надо думать или бояться.

Но когда это Вирке Ноктис де Сол пасовала?

Нет, страх никуда не делся. Только в сказках бывает, что измученный, несчастный, уверенный, что сейчас погибнет, герой брал волю в кулак, подбадривал себя боевым кличем и вскакивал, чтобы в порядке очерёдности раздать тумаков всем врагам.

Я себя подбадривала диким визгом напуганной женщины. Напуганной настолько, что ей и в голову в тот момент не пришло, что, раз уж единственного, что… кто мешает ей колдовать, рядом не оказалось, то и магия должна бы работать. Но нет. Женщина попалась в оковы животного страха и нашла в себе силы лишь взять разбег и, склонившись в три погибели, потому что спину сводило при виде почему-то медлившего чудища, боднуть врага головой в живот.

Он упал. А я не пожелала больше медлить. Представится ещё такая удачная возможность, если я просто попытаюсь сбежать, доверившись внутреннему чутью и жалобно подвывающему сердцу? Нет. Страху нужно смотреть в лицо. Или в оскаленную уродливую морду – что найдётся.

Я не стала бежать. Подскочила, ударила, пнула, добавила коленом в грудь, выбивая воздух и падая сверху, и, не вспомнив ни одного из многочисленных уроков боевых искусств, что давали нам с братом в детстве, взгромоздилась сверху и принялась колотить куда придётся: по морде, по выставленным вперёд как будто в попытке защититься лапам, по щекам, прямо по зубам, не чувствуя боли, не замечая царапин, куда менее страшных, чем должны бы проступить от эдакой громадины.

Я била, колотила, молотила руками и ногами, надеясь только, что чудище и правда такое медлительное, словно удивлённое, и не вскочит сейчас, чтобы нанести ответный удар.

Зря надеялась. Огромные сильные когтистые пальцы легко обхватили мои запястья.

– Р-р-р-р-р-р-ра!!! – гаркнуло чудище мне в лицо.

– Да сам ты! – обиженно дёрнулась я.

Извернулась и чудом достала пяткой до подбородка, или того, что его заменяло, врага. Мохнатая голова стукнулась затылком о землю, глаза закатились от удара, зверь осоловело уставился в кусочек голубого неба, заботливо перебирающего облака над Источником.

А я, не теряя времени, схватила лежащий поблизости камень и занесла его, чтобы опустить вниз вместе с одним очень точным ударом.

***

Только что едва живая от страха, она нашла в себе силы не только подняться, но и сбить меня с ног. Проклятый скользкий мох! Если бы не он, устоял бы! Она сидела верхом далеко не так и не при тех обстоятельствах, которых мне бы хотелось, и бездумно опускала кулаки куда придётся. Большинство ударов приходилось мимо, какие-то задевали, но не сильно, иной раз она умудрялась довольно чувствительно попасть по расцарапанным банши плечам.

Нет, так может продолжаться бесконечно. Я поймал её запястья и гаркнул, надеясь привести в чувство и вернуть в реальность:

– Вирке, очнись!!! С головой у тебя всё в порядке?!

– Да сам ты! – очень в тему, но вряд ли понимая суть сказанного завопила она и, откинувшись назад, изо всех сил пнула меня пяткой в челюсть.

Затылок хрустнул. Вот я почти готов был поклясться, что он хрустнул. В лучшем случае меня ожидало несколько дней головных болей, в худшем Вирке, очнувшись, будет вынуждена копать очень глубокую яму и объясняться с очень недовольной Брианной.

А она схватила камень, с моей точки зрения, вполне тянущий на валун, и замахнулась.

Впервые мелькнула мысль: а сестра точно не в себе? Вдруг это лишь игра, чтобы избавиться от меня, чтобы назойливый братец не мешал вольной ведьме жить, как той вздумается?

Я мог остановить её. Мог ударить, пнуть, сбросить и подмять. Как бы не гудела голова и не двоилось в глазах, но дёрнуть её за ногу и перевернуться, оказавшись сверху, не сложно. В конце концов, я почти вдвое крупнее и тяжелее Вирке.

Но нужно ли?

Если она и правда так сильно хочет избавиться от меня, если всё, что связывает нас – обуза для ведьмы, если прошлое лишь мучает её, а будущее невозможно построить, пока я жив…

Я не стал ей мешать.

***

Я победила?

Я правда, на самом деле, победила?

Зверь сделал попытку перевернуться, и я почти уверилась: сможет. Одно движение – и нависнет надо мной, капая вонючей слюной, вцепится в шею и хорошо, если убьёт первым же укусом. Слышала, некоторые хищники предпочитают жрать жертв, когда те ещё живы.

Но моё чудовище не пожелало сражаться. Опустило лапы, смиренно вытянулось, заглянуло в глаза, безмолвно спрашивая: решишься?

Мгновение назад я бы не усомнилась.

Но эти глаза… Эти холодные, искрящиеся лунным серебром глаза. Спокойные, уверенные, смотрящие будто бы свысока даже тогда, когда смерть уже протягивала руки, чтобы принять нового знакомца в объятия.

Эти глаза всегда безумно меня пугали. Не сейчас. Не тогда, когда я увидела зверя, которым всегда втайне считала его. Я боялась их с того самого дня, как поняла, что не смогу без них жить. Что их власть надо мной – нерушима, непонятна, неподконтрольна ни мне, ни ему.

Я знала эти глаза намного дольше, чем хотела бы признавать. Я тысячи раз видела их во снах, такие близкие и такие далёкие. Я мечтала, чтобы хоть раз, один-единственный раз они потеплели, встречаясь с моими.

Узнала!

Я всегда считала тебя чудовищем, Белен. Но впервые поняла, что сама выглядела не лучше.

– Белен? – я неуверенно опустила оружие. Не на лоб, куда собиралась, а рядом, на землю. А если ошиблась?

Нет, это был он.

Почему привиделись зубы? Когти? Шерсть? Чешуя? Подо мной лежал слегка помятый, погрустневший, но очень легко узнаваемый брат.

– Вирке, – с облегчением выдохнул он, – твою ж мать…

– У тебя осталось что-нибудь выпить? – пытаясь унять судороги, уселась я рядом.

– Могла бы просто попросить. И без драки бы отдал, – протянул он полупустую флягу.

– Это ты называешь дракой? – я приложилась к горлышку, отчётливо слыша, как стучат по нему зубы. – Да я уделала тебя, как девчонку!

– Я просто не защищался! Думал, ты с ума сошла, – отобрал он напиток, пока тот не исчез бесследно и бесполезно у меня в животе. – Что ты видела? – тихо спросил он, рассматривая плетение на бутыли куда внимательнее, чем оно того заслуживало.

Я нервно хихикнула:

– Тебя. То есть, то, каким я тебя видела все эти годы. На самом деле. И знаешь, мне кажется, Источник хотел показать мне именно это.

– Какая ты дура и какой я терпеливый и заботливый? – наудачу уточнил Белен.

Я проглотила обиду и признала:

– Да. Какая я дура. Но не думай, что ты лучше! – добавила с угрозой, чтобы он вдруг не решил, что между нами что-то изменилось. Хотя изменилось. И мы оба это понимали.

Белен, слегка пошатываясь, встал, с силой размял виски и протянул мне руку:

– Мы же всё-таки подойдём к дереву?

Я помедлила, но протянула ладонь в ответ, так и не сумев выбросить облик чудовища из памяти, но признав, что оно оказалось не таким уж и страшным.

– Там какая-то преграда. Я не смогла пройти.

Мы приблизились вместе. Не совсем за руки, но всё-таки плечом к плечу. Там, где только что стояла непреодолимая магическая заслона, граница, которую не разбить ни мечом, ни заклятием, всё ещё немного рябил воздух.

Я ковырнула пальцем: ударит? Пропустит?

Преграда замерцала, кольнув кожу, сгустила воздух, как если бы я опустила руку в кисель, но не подумала задержать.

– А если мы узнаем что-то, чего не хотим знать? – моё лицо замерло в пальце от сгустившегося воздуха.

– И это нас остановит? – хмыкнул Белен.

– Должно бы…

– Но нет, – закончил он за меня.

Мы с братом переглянулись и, не сговариваясь, сцепили ладони. Шагнули одновременно, задержав дыхание от торжественности момента, совсем немного вжав головы в плечи, как нашкодившие дети.