Подражание Сеговии

Дилетанты бывают разные

Еще обучаясь в училище, заинтересовался транскрипциями А. Сеговии музыки И.-С. Баха. Даже играл «Куранту» ля мажор, которую услышал в Москве в классе В. Славского. Но мой педагог Карлашов посоветовал мне для начала прочитать монографию Альберта Швейцера «Иоганн Себастьян Бах». С большим трудом отыскал эту книгу, и, боже мой, сколько нового узнал о Бахе, о музыке тех времен! Я и сейчас советую гитаристам, начинающим играть его сочинения, сначала прочесть этот замечательный труд. Игру известных гитаристов мира, в том числе и А. Сеговии, исполнявших сочинения Баха, я мог слушать только на грампластинках. И вот стал замечать, что многие из них совершенно не читали Швейцера: они играли музыку тех времен в современном стиле, арпеджируя аккорды, делая немыслимые крещендо и диминуэндо. И что самое неприятное — заканчивали пьесы нежнейшим пиано, тогда как согласно Швейцеру, ничего подобного в музыке Баха в то время не было. Его пьесы нельзя было играть очень эмоционально. Только созерцательно! Музыка Баха тогда не имела постепенного затихания или возрастания. Она была террасообразна. Или громко, или тихо! Конечно, «все течет, все изменяется», и сейчас все эти несоответствия канонам прошлых лет слушаются нами вполне благосклонно.

Для себя я избрал только одного кумира — Андреса Сеговию. Трудно переоценить его вклад в развитие мирового гитаризма. Сеговия своей концертной деятельностью, своей яркой игрой развеял пренебрежительное отношение к гитаре, как инструменту с ограниченными возможностями. Его игра заставила многих композиторов того времени начать писать для гитары не только сольные произведения, но и концерты для гитары с симфоническим оркестром. Сеговия значительно расширил гитарный репертуар своими переложениями с фортепиано, скрипки, лютни. Только его транскрипции сочинений Баха я принимал за эталон. Я ему подражал. И вообще в этот период своей жизни не пытался даже играть переложения с других инструментов, если транскрипция не принадлежала Ф. Тарреги или А. Сеговии. Конечно, это был максимализм, но уже тогда стал понимать, что выдающегося гитариста из меня не получится, но быть крепким любителем смогу.

Получая от игры удовольствие, у меня не было желания прославиться на этом поприще. Я был дилетантом, «квази уно дилетачче», что в переводе с итальянского значит «получающий удовольствие». Слово «дилетант» приобрело сейчас дурной оттенок. Его часто употребляют, когда хотят подчеркнуть, что у человека нет специального образования или, когда человек занимается музыкой в свободное время от своей основной профессии. Многих великих композиторов России можно назвать дилетантами, но разве у кого-то повернется язык назвать Бородина (ученого-химика) или Римского-Корсакова (морского офицера) дилетантами?

Я получил минимум музыкального образования, которое мне было необходимо, чтобы понимать музыку, овладеть инструментом. Правда, в дальнейшем, когда директора детских музыкальных школ приглашали меня на преподавательскую работу, узнав, что у меня нет документов о музыкальном образовании, то все из страха перед проверяющими органами с сожалением отказывались. Даже, когда пришел поиграть в оркестр народных инструментов при краевой филармонии и выдал на домровой альтушке такое, что профессиональные альтисты долго не могли закрыть рты от удивления, даже тогда, я был для них дилетантом. Несмотря на то, что хорошие альтисты — дефицит в любом оркестре, начиная от симфонического и кончая оркестром народных инструментов, ставку мне предлагали самую низкую. Меньше, чем у уборщицы. Но это было все впереди. А я окунулся в музыку Баха.

«Чакона» мне казалась очень серьезной пьесой. Я к ней подбирался долго. Начал с небольших прелюдий. «Маленькую прелюдию» до минора в транскрипции Сеговии в тональности ре минор, Прелюдию до мажора, по мотивам которой Ф. Листом, Ш. Гуно и многими другими композиторами была написана «Аве Мария», я включал свои концерты регулярно.

 

Технолог Люда

Не спетая песня моя

На работе все шло своим чередом. Наша технологическая группа была очень дружным коллективом. Мужчин, включая Станислава Ростиславовича, было четверо: Николай, атлетического сложения спортсмен, с которым мы выступали за сборную цеха по футболу на заводском первенстве; Борис, неповоротливый увалень, добродушный как тюлень, и я. Женщин было трое: пожилая Марья Михайловна, обремененная внуками и вечно торопившаяся домой, и две Людмилы. Одна — очень серьезная, парторг цеховой партийной ячейки, увлекалась туризмом и политикой. Другая — Люда Рац, хохотушка с веселым характером, очень привлекательной наружности, небольшого роста, но крепенькая и статная. Все у нее под руками, как говорится, горело. Заводила компании, она организовывала наши совместные празднования дней рождения, поездки по выходным в спортивно-оздоровительный лагерь в Кабардинку. Была она моей ровесницей и без мужа воспитывала дочь. Я своим «звериным» чутьем определил, что с нею у меня все может получиться.

У каждого из нас в технологической комнате имелся свой рабочий стол. Вышло так, что Люда Рац сидела напротив меня. Ее круглые коленки порой отвлекали меня и от работы, и от сольфеджио. Она частенько перехватывала мои красноречивые взгляды и, дразня меня еще больше, как бы невзначай, подворачивая белоснежный халат, обнажала свои прелести еще выше. Эти загорелые ноги на фоне белого халата меня просто сводили с ума.

Надо ли говорить, что в каждую из наших поездок к морю я оказывался в воде рядом с нею и тогда, подобно Одиссею, я скользил по волнам ее голого тела. Мои руки начинали путешествие с ее плеч и далее приближались к проливу между Сциллой и Харибдой — так я мысленно называл ее груди. Они были красивые на вид и упругие на ощупь. Но стоило мне сделать попытку задержаться более секунды после высадки на какой-либо одной из них, как сразу же я получал чувствительный удар по корпусу «корабля» ее крепеньким кулачком. Но зато мог свободно продвигаться вниз к ее талии, обнимая ее и спереди, и сзади, беспрепятственно касаясь перехватывающих мое дыхание других выпуклостей ее тела. Но, как только мои руки входили в запретную зону, Люда в последний критический момент ловко выскальзывала из моих объятий и совала мне под нос смачную фигу.

Такие процедуры были у нас с ней не только в воде. Оставаясь по вечерам наедине среди прибрежных кустарников, мы бродили по окрестностям. Конечно, поцелуи были, но не более того. Я настойчиво у нее просил большего, а она настойчиво мне отказывала. Более того, сколько раз на работе я пытался назначать ей свидание, но она всегда под благовидными предлогами отказывалась со мной встречаться. Казалось, мы должны были с ней в конце концов разругаться и покончить с такими отношениями, но, как ни странно, мы с ней становились еще дружнее. Бывало, то пирожками своего приготовления меня угостит, то варениками с вишнями, которые, признаюсь, я очень любил. Она как будто держала меня на поводке — то отпускала совсем, а то вдруг притягивала так близко, что мне казалось: еще немножко, и она моя.

Я чувствовал, что контакт есть, но не хватает маленькой искры, чтобы разгорелся костер. А этой искры пока не было. Потом я узнал, что, причиной ее такого поведения был ее бывший муж. Он то появлялся у нее, начиная заново семейную жизнь, то исчезал. А её 15-летняя дочь очень любила отца, и мое появление на их горизонте травмировало бы психику ребенка. Впрочем, однажды и мне представился случай показать ей свою стойкость и характер. Но об этом позже.

 

Московские гитаристы

Это было давно…

Соблюдая хронологическую последовательность, вернусь к тому времени, когда я выписался из больницы, залечивая язву. К Валентине я больше ходить не стал. Да меня там особенно и не ожидали. По графику мне был положен отпуск, и я снова полетел в Москву. Евгения Ларичева я не застал, он был на гастролях. Зато Славского я нашел на работе в училище. Встретились, как старые друзья. Он расспрашивал меня о гитарных делах в Краснодаре. Узнав, что у нас в музучилище стали преподавать гитару, он искренне обрадовался. Посидели мы с ним опять неплохо. И снова приходил Петр Панин. Почему-то он часто ходил к Славскому — наверное, дружили. А может быть, были и другие причины. Решил познакомиться с Владимиром Дубовицким — автором выпускаемых музыкальными издательствами сборников «Репертуар гитариста», делающим хорошие аранжировки для гитары популярных классических пьес и отличным гитаристом. Созвонившись по телефону, отправился к нему. Дубовицкий жил на съёмной квартире, мне он сказал, что развелся с женой. Не помню, играл ли ему что-либо. Помню только то, что он спросил, располагаю ли временем, чтобы сходить с ним на собрание гитаристов Москвы. Я согласился. Собрание проходило в какой-то школе. Актовый зал был полон людей.

— Видишь вон того, с рыжей бородой? Это Саша Фраучи. Пойдем, я тебя познакомлю с ним.

Так я познакомился с еще одним из выдающихся гитаристов России. (Впоследствии, когда он был на гастролях у нас в Краснодаре, мы встретились, как старые знакомые. Ходил к нему в гостиницу. Много говорили о технике исполнения. Я играл на его гитаре. Он положительно отметил мою игру — не думаю, что льстил. Посоветовал мне обратиться к творчеству Федерико Морено Торробы, исполнив первую часть его сонаты). Будучи в Москве, я познакомился с еще одним московским гитаристом — Алексеем Чавычаловым. Ходил к нему в гости, он жил на Воробьёвых горах. Позже, в мае 1979 года, он приезжал ко мне в Краснодар, подарил мне пьесу Ф. Морено-Торробы «Мадроньос» и «Собор» А. Барриоса со своими автографами. Эти копии были на фотобумаге, тогда ксероксов не было. На обратной стороне одного из листов написано: «Николаю от Лёши, май 1979 год. Может быть, когда-нибудь, я услышу „Собор“ в твоем исполнении. Играют его в Москве единицы». Его пожелание сбылось. Недавно зашел в книжный магазин и увидел книгу А. Чавычалова, забыл название, но что-то о технике игры.

Уехал из Москвы в приподнятом настроении. Начались занятия на втором курсе училища. Вновь пригласили поиграть в Доме ученых. Репертуар мой серьезно обновился. Кроме первой прелюдии Э. Вилла-Лобоса, играл уже и пятую. Увлекся музыкой Морено — Торробы. У меня начался испанский период игры на гитаре. Вообще, надо сказать, что как музыкант, я был воспитан на испанской музыке. По совету А. Фраучи начал разучивать «Сонату» Морено-Торробы. Первую часть выучил сравнительно легко. Третья в стиле рондо с испанским колоритом давалась труднее. Модуляции в ней сводили меня с ума. Я вставал задолго до работы и начинал упражняться под поролон — бесшумно. Вторая часть — просто шедевр, жаль только, что приходилось перестраивать гитару в ре. А тут попалась книжка о Гарсии Лорке. Его стихи даже без рифмы были понятны, и меня так тянуло самому что-нибудь сочинить в подражание ему…

 

Смелость города берет

И не только

Как я познакомился со своей будущей женой? Чаще всего люди находят свою пару по месту работы. Я не был исключением. За время моего отсутствия (отпуск) на конвейере появилась новая сборщица. Подошел. Проверил знание техпроцесса. Поговорили. «Довольно симпатичная и умная», — отметил я про себя. Два раза в смену конвейеры останавливались, и все работницы уходили на 10-минутный технологический перерыв. Некоторые прогуливались по центральному проходу цеха. Там я и присмотрелся лучше к этой девушке. Рост и комплекция ее соответствовали моему идеалу. С Людмилой у меня ничего не получалось, и я не прекращал свои поиски.

На новую работницу я обратил пристальное внимание и стал подходить к ее рабочему месту не только для проверки техпроцесса. Я выяснил, что она не «кубанского роду», родилась в Смоленской области. Учится заочно в Институте культуры на первом курсе. Вспоминая печальный опыт своего шефа Станислава Ростиславовича, женившегося на молодой казачке, я узнал, сколько лет Зое, так звали девушку. Оказалось, что не очень мало, но и не очень много. Ей было двадцать четыре года. «Десять с половиной лет разницы, — подумал я, — не слишком ли многовато»? Решил притормозить, но было поздно.

Каждый раз, проходя мимо конвейера, я невольно смотрел в ее сторону. Иногда наши взгляды встречались, и тогда у меня возникало непреодолимое желание заговорить с ней о любви. Судьба мне шептала слова мистера Икс: «Будь смелей, акробат!». Но повторения драмы, подобной той, которая случилась у меня при встречах с Ларисой, я не хотел. Вспоминая слова из кинофильма «Дело было в Пеньково», о том, что «от людей на деревне не спрятаться» — я шел на разные ухищрения чтобы пообщаться с Зоей, но при этом не вызывать подозрения у работающих рядом. У ее рабочего места я останавливался на минуту, не более и переходил к другим рабочим местам. Но за это время я успевал взглядом передать ей информацию о своем неравнодушии и одновременно прочитать в ее глазах поощрение моей настойчивости. Она мне начинала нравиться все больше и больше.

Однажды я не увидел ее на рабочем месте. Забеспокоился. У мастера конвейера узнал, что у нее началась сессия и она в учебном отпуске. Стало как-то тоскливо, и я написал ей письмо на домашний адрес, узнать который не составляло никакого труда. Потом, спустя годы, она показала мне это письмо (сохранила на память). Я удивился: как можно писать такие откровения? Чего только в этом письме не было! И то, что ее пустое рабочее место наводит на меня тоску, и то, что я от тоски по ней могу умереть, а ее имя я шепчу, засыпая и просыпаясь, и, самое интересное, я дарил ей целую поляну несорванных красных маков, где не ступала нога человека. И, конечно, были стихи, то ли плагиат, то ли подражание Лорке:

Я опустил это письмо в почтовый ящик, и вдруг мне стало стыдно за такие бурные признания, но вернуть письмо уже было нельзя.

Она рассказывала после, что это письмо было подобно разорвавшейся бомбе. Она даже не сразу поняла, от кого оно, а надо сказать, конкуренты у меня были помоложе меня. Но потом все стало на свои места. Как бы там ни было, но именно после этого письма мне скрывать уже было нечего. Когда она вернулась на работу, я долго не решался подойти к ней и заговорить. Все же решился. Оказалось, не все так плохо в моих амурных делах. Глаза ее мне подсказывали, что моя атака позволила захватить передовые позиции хорошо укрепленного редута. Я ее заинтересовал. Но развить свой маленький успех в условиях тотальной слежки других работниц цеха было весьма сложно.

Я стал хитрить. Как только конвейер останавливался на технологический перерыв, я звонил по телефону мастеру и просил позвать Зою. Замечу, что мастерица конвейера, где работала Зоя, была со мной в очень хороших отношениях и сразу догадалась о моих намерениях, а впоследствии даже содействовала нашим встречам. Наконец, я назначил Зое первое свидание, результаты которого вселили в меня надежду на скорое завершение моей холостяцкой жизни: она согласилась встречаться со мной! Однако помня свой «облом» с Ларисой, я решил покончить с видимостью семейной жизни и перейти на легальное положение холостяка.

Со своим двоюродным братом Дмитрием я частенько встречался, был у него на новоселье, когда он получил четырехкомнатную квартиру в районе вокзала. Пришел к нему и попросился пожить у него некоторое время. Он не отказал. Если со старшим двоюродным братом Владимиром мои встречи случались очень редко, то с Дмитрием мы дружили до самой его смерти в 2014 году в возрасте 83-х лет. А Владимир в эпоху строительства БАМа уехал в Сибирь и работал начальником железнодорожной станции. Тоже уже умер.

Когда я сообщил Рае о том, что ухожу жить к брату, она среагировала моментально. Все мои вещи были свалены в углу коридора, а их у меня было совсем мало. Самая ценная, гитара, находилась в замыкаемом на ключ самодельном кейсе и лежала поверх небогатого моего скарба. Мне было грустно уходить из дома, где я прожил столько лет, где у меня была большая любовь, и самое главное, оставался жить мой сын, которому уже шел одиннадцатый год.

Первое, что я предпринял, когда стал жить у брата, — отдал свою заводскую очередь на получение квартиры Рае с ребенком. Я не хотел обделить сына в жилье. Но у меня тоже была в этом вопросе надежда: как член семьи погибшего на фронте воина (отца) я мог записаться на городскую льготную очередь. Здесь надо сказать, что мы с братьями не знали, где точно погиб отец — известно было только, что при освобождении Украины. Где похоронен и похоронен ли вообще — мы не знали. А совсем недавно мой племянник, живущий в Харькове, обнаружил в городке Сергеевка Днепропетровской области мемориал погибшим воинам в Великую Отечественную войну. На мраморных плитах братской могилы обозначены все 99 имен павших здесь воинов. Под номером 87 числится Таратухин Трофим Васильевич — мой отец. В конечном счете, мне удалось осуществить задуманное, и меня поставили на льготную очередь для получения жилья.

До женитьбы наши свидания с Зоей были только за пределами завода, чтобы никто из сослуживцев не узнал о наших отношениях. Новый, 1972 год, мы отмечали вместе, с её двоюродной сестрой и её подругой. Стали встречаться с Зоей регулярно. Зима в том году была в Краснодаре лютая, морозы достигали 30 градусов. Сходим, бывало, в кино, дойдем до ее дома, а расставаться ни ей, ни мне не хочется. Выход нашли. Тихонько открывали дверь ее квартиры и, чтобы не разбудить спящих мать и брата, пробирались на кухню. Пили чай и болтали допоздна. Мне с ней было очень легко и весело разговаривать на любые темы.

Конечно, тема любви всегда доминировала. Я не думал, что после пережитого ранее, смогу влюбиться, да так, что все прошлое покажется всего лишь увертюрой к опере длиною на всю оставшуюся жизнь. Были жаркие поцелуи, страстные признания, но я все время старался не перейти грань между нежностью и грубостью, чтобы не дать повода для разрыва отношений. Ночью рысью бежал к себе домой (мы с Зоей жили на довольно приличном расстоянии друг от друга).

Изо всех сил старался удержать в тайне от «общественности» свои встречи с Зоей, и это мне удалось. Ведь я уже знал алгоритм действий и Раи, и её сестры Анны Ивановны и заранее предупредил Зою о их действиях. Все совпало. Их попытки помешать мне найти себе пару провалились.

 

Наша свадьба

Когда мы были молодые…

В цехе узнали о наших встречах только после того, как мы подали заявление в ЗАГС. Это произошло в марте. Как раз после праздника. Сам праздник для меня обернулся страшным конфузом. На квартире у Зои собралась вся её краснодарская родня. Начали отмечать праздник далеко за полдень. Я целый день мотался по магазинам, подыскивая подарки. Даже толком не позавтракал. Естественно, когда сели за стол и начались тосты и поздравления, то спиртное обожгло мой не совсем здоровый желудок. В результате я быстро опьянел и начал «чушь прекрасную нести». Короче, «фонтаны били голубые» на мою голову в ванной. Зоин дядька, шутник и балагур сделал вывод:

— Наш парень! Видно сразу — не алкоголик. Будем брать!

Бракосочетание нам было назначено в мае. Зоя мне заявила, что не хочет без свадьбы выходить за меня замуж:

— Коля, ну, почему я должна себя лишать возможности сделать это не так, как положено? Ты тоже, хоть и был женат, но без свадьбы. Я выхожу замуж впервые и хочу, чтобы была свадьба.

Я был не против. Свадьба для меня тоже была впервые. А у Зои к тому же было очень много родственников, которые нас совершенно не поняли бы, сделай мы наше бракосочетание тайным. И тут я задумался: а все ли у меня готово к свадьбе? Оказалось, что совершенно ничего нет. Зарплата у меня была маленькая. После вычета алиментов я едва сводил концы с концами. А нужно было купить обручальные кольца, костюм, обувь. Брать деньги в долг у брата мне не позволяла совесть: он сам зачастую сидел на мели. И я принял предложение одного из моих друзей-гитаристов, от которого не мог уже отказаться — продать свою гитару.

Анатолий — так звали моего покупателя, работал конструктором на заводе «Краснодарсельмаш». Он давно восхищался моей гитарой. Сам он играл не скажу, что здорово, но старался со мной соревноваться. Анатолий предложил за мою гитару 250 рублей. Свою немецкую «музиму» на замену мне он оценил в сто. Надо сказать, тогда немцы поставляли в СССР довольно качественные инструменты, и его гитара уступала моей только лишь в силе звука. А тембр у нее был прекрасный, и самое главное, что меня привлекало, с ней легко преодолевал все трудности исполняемых пьес. Оба мы остались довольны сделкой, а я пригласил Анатолия быть на моей свадьбе свидетелем. От этого предложения он тоже не смог отказаться. Дружили мы с ним долго. Я был тоже на трех его свадьбах и знал всех его жен, которым он оставил по ребенку. Последняя жена, профессор математики, заведовала кафедрой в Политехническом институте, очень убивалась, когда они разошлись.

— Ну, что ему не хватало у меня, скажи? — сокрушалась она, обращаясь ко мне. — У него все было: свой кабинет в моей пятикомнатной квартире, дочь я ему родила. Только живи и радуйся, а он меня променял на воспитательницу детсада, у которой кроме смазливой рожи ничего не было…

А что я мог ей ответить, когда у меня в свое время было нечто подобное. Анатолий через несколько лет продал купленную у меня гитару преподавателю музучилища, который и сейчас там работает, а учился этот преподаватель у Владимира Васильевича Карлашова, о котором я расскажу позже… Анатолий, который был конструктором, умер в возрасте 61-го года от рака легких. А тогда он был очень симпатичным, веселым парнем.

Получив от Анатолия 150 рублей и его гитару в придачу, я стал готовиться к свадьбе. С Зоей мы купили обручальные кольца, и у меня еще остались деньги на покупку себе туфель, а её тетя, Ольга Александровна, сшила из своих материалов мне к свадьбе костюм. Она была первоклассной портнихой и работала с выдающимися закройщиками города, выполнявшими заказы первых лиц края. Она во многом способствовала нашей свадьбе с Зоей.

День свадьбы сопровождался «чудесами». Мы поженились в мае, 13-го числа, в 13 часов. Едва гости уселись за стол, как над городом разразилась гроза с молниями и оглушительным громом. Если верить народным приметам, то свадьба была выбрана в самое неудачное время, но небесные силы явно одобряли наш обоюдный выбор. Судьба сжалилась надо мной и послала мне жену, с которой у нас было полное согласие во всем. В результате в положенный срок у нас родилась дочь Леночка.

На прогулке с дочкой

Итак, я перебрался жить к Зое, у которой помимо двух братьев была еще и мать, а, следовательно, моя теща, Мария Александровна. Она недавно перенесла сложную операцию на сердце и не работала, находясь на инвалидности. Семья Зои жила в двухкомнатной квартире. Младший брат Зои служил в Армии — во флоте.

Жена с младшим братом Славой

Старший брат Зои преподавал в политехническом институте, был всегда очень занят, впрочем, иногда мы все собирались за общим столом, и чувство большой семьи согревало мою сиротскую душу. Теща почти год заваривала лекарственные травы, поила меня ими, и моя язва пошла на убыль. Почти три года мы с Зоей жили в тесноте, но не в обиде. Учебу жены-заочницы я взял под свой контроль, и она без всяких академических отпусков защитила диплом.

 

В поисках заработка

Эти деньги дребеденьги

Нам, наконец, дали от военкомата двухкомнатную квартиру, но очень далеко от нашего ЗИПа, где мы оба всё еще работали. Почти одновременно с нами получила квартиру и первая моя жена Рая, тоже двухкомнатную, но в другом районе города.

Мои гитарные дела приняли педагогическую направленность не сразу. Сначала я попытался найти применение знаниям, полученным в институте, а также знаниям технологии металлов и их обработки. Работа на заводе меня уже не устраивала. Причина лежала на поверхности: семью надо было кормить, а после вычета алиментов у нас на всё про всё оставался мизер. Я ушел из сборочного цеха в механический, где была вакансия старшего инженера-технолога по инструменту с окладом на 20 рублей выше. Но согласно известной теореме из теории вероятности, если к одной бесконечно малой величине прибавить еще одну бесконечно малую, то в результате получится опять бесконечно малая величина. Это ничего не изменило в материальном положении моей семьи.

Стал искать работу за пределами завода и сразу почувствовал всё могущество КПСС. Встретил своего однокашника по техникуму, Толика Филимонова. Поздоровались.

— Ну, как живешь? — спросил он.

Я рассказал ему все без прикрас.

— Слушай, иди ко мне на завод. Мне нужен начальник участка.

На другой день пришел к нему в приемную. Он работал директором одного из краснодарских заводов. Зашел в кабинет. Мы долго вспоминали наших общих друзей.

— Теперь бери анкету, заполняй и завтра на работу…

Заполняю анкету и слышу:

— Ты что — не член КПСС?!

— Да не пришлось вступить как-то… Нас, работников ИТР, не очень сейчас принимают.

— Да, Николай, это облом, — сказал Анатолий, и продолжил, — должность-то эта номенклатурная, райком не утвердит тебя…

Так я получил первый урок дискриминации по партийной принадлежности. Затем были аналогичные. Как только узнавали, что я не член КПСС, обещали позвонить, но все на этом и заканчивалось.

Вспомнил я о своих музыкальных способностях. В любом оркестре народных инструментов альтисты нужны были всегда позарез. В краевой филармонии прослушивание меня как альтиста прошло более чем успешно. Меня усадили в оркестр, дали ноты, и я с ходу вписался в партию альта в концерте Будашкина. Но меня не устроила предложенная ставка, да и частые разъезды оркестра уже не устроили бы мою жену, которая была в декретном отпуске по уходу за дочкой. И тут подвернулся случай. Мой друг Юрий, гитарист, ушел из Кубанского сельхозинститута, где он преподавал игру на гитаре студентам интернационального клуба. Руководству клуба срочно нужна была замена, и меня приняли на работу по договору без записей в трудовую книжку с окладом 45 рублей в месяц.

 

Обучаю иноземцев

Гуру

После основной своей работы на заводе я спешил теперь два раза в неделю по вечерам в клуб сельхозинститута к своим ученикам. К этому моменту опыт обучения игре на гитаре у меня был минимальным. Но одно дело — учить играть человека с консерваторским образованием, понимающего все с полуслова, и совсем другое — новичков, для которых нотная грамота — дремучий лес. Если кто-то подумает, что в СССР на учебу тогда приезжала беднота из трущоб Африки и Южной Америки, то он сильно ошибется. Почти все студенты-иностранцы были из зажиточных семей чиновников или богатых фермеров. Когда я объявил, что все, кто хочет серьезно заниматься гитарой, должны приобрести инструмент, то у них никаких финансовых проблем не возникло. Все имели гитары, и не было проблем со струнами. Их присылали родственники из-за рубежа. Руководство клуба поставило передо мной задачу: организовать обучение студентов так, чтобы они грамотно играли классическую гитарную музыку, и в дальнейшем создать ансамбль гитаристов.

Перуанские песни на русской сцене

Юрий начинал эту работу, но, видимо, масштабность желаний руководства клуба испугала его, и он «сошел с дистанции». Мне пришлось продолжить начатую им работу, хотя «продолжить» — глагол здесь совсем некорректный: со многими пришлось начинать обучение с нуля. На занятия приходили одновременно 20—25 человек. Некоторые из них слабо говорили на русском, хотя все они целый год до основной учебы обучались языку.

Пока изучали нотную грамоту, это не вызывало особых затруднений, но когда полученные знания нужно было применить к гитаре, мне пришлось изрядно попотеть, и, как ни странно, за три часа мне удавалось позаниматься с каждым студентом. А вскоре у меня появились ассистенты из числа продвинутых способных учеников, которые занимались с отстающими. Через три месяца наметился ансамбль из восьми учеников. Пятеро из них были выходцами из Латинской Америки, один из Нигерии и двое из ГДР. Юрий вел кружок гитаристов в клубе «Строитель», где был довольно сильный ансамбль гитаристов. Нотный материал я брал у него со всеми партиями. Всё было расписано на три гитары. Ученики из Перу у меня прекрасно пели дуэтом свои песни на испанском языке. Я быстро обучил их аккомпанементу, причем не «трем аккордам», а по функциям, так называется буквенное обозначение типовых аккордов, что гораздо шире примитивного исполнительства. Стоит ли говорить, что гитарное сопровождение их пения остальными участниками ансамбля вызывало восторг слушателей. Особой популярностью славилось исполнение моими перуанцами песни «Малагэнья соле роса» под аккомпанемент трио гитар, где солирующую партию вел я сам. Мы подражали известному мексиканскому трио и у нас получалось довольно неплохо.

 

Вышел сухим из воды

Испытание верности

Теперь настал момент рассказать об искушениях, с которыми я столкнулся после женитьбы. Людмиле из нашей технологической группы, которая долгое время была моей мечтой, и которая так долго «водила меня за нос», я все же показал свой характер. А было так. После нашей с Зоей свадьбы, на третьем месяце моей семейной жизни, наша группа технологов праздновала день рождения Люды у нее дома. Мы всегда собирались у очередного именинника на застолье и праздновали допоздна это событие. И на этот раз все было, как всегда. Я предупредил жену, что ненадолго задержусь, посижу немножко и вернусь не позднее девяти вечера. Посидели мы хорошо: поздравляли Люду, дарили подарки.

Когда все стали смотреть по телевизору новый сериал «Семнадцать мгновений весны», я засобирался домой. Не тут-то было! Люда вышла провожать меня и стала у двери. Не знаю, что на неё подействовало — возможно, проникновенный тост, в котором я очень откровенно высказал свое сожаление о не получивших продолжения отношений между ею и мной, а может, просто хмель ударил ей в голову, но такого бешенного напора на моё целомудрие, на мою моральную устойчивость — я не ожидал.

— Видишь ключи? Я кладу их вот сюда, — сказала она, показывая на бюст, — теперь достань.

— И ты не боишься, что я полезу к тебе за пазуху?

— А то не лазил?

— Но это было так редко, ты же отбивала мне руки…

— Отбивала потому, что дура была. Я думала, что ты никуда от меня уже не денешься. Я видела, что ты ко мне не ровно дышишь… Уступлю тебе, а я к этому уже приближалась, уступлю, и все закончится только постелью. А я хотела за тебя замуж. Сейчас, понятно, ты женился, поезд ушел. Спасибо тебе за твой подарок, но и я хочу тебе подарить то, о чем ты меня, когда-то просил. Пойдем сейчас в соседнюю комнату, и ты получишь все, что тогда хотел…

Тут она меня обняла и прижалась с такой силой, что застежки её бюстгальтера не выдержали и оборвались. Ключи от двери упали на пол, а я увидел ее обнаженную грудь. Я знал, что у неё она упругая, но это только в результате мимолетного касания через ткань бюстгальтера руками. А когда увидел глазами, то брюки мои стали мне сильно жать в гульфике.

Её жаркий шепот, страсть, с которой она это говорила, не позволяли мне сомневаться в том, что это не провокация. И все же, это было великое испытание моей верности молоденькой жене, которая была уже на втором месяце беременности, а я её просто обожал. Тогда я испытал странное раздвоение личности — когда плоть страстно хочет, а сознание яростно сопротивляется.

— Людочка, нет и еще раз нет! Давай останемся непорочными друзьями…

— Ну, почему же нет? Ты ведь хочешь меня, — шептала она, — указывая на мои ставшие тесными брюки. — А это что?

— А это то, что он дурак, а я уже поумнел…

Простояли мы у двери вплоть окончания серии фильма, когда гости начали звать виновницу торжества к столу. Ключи она мне отдала, и я устремился на улицу.

Я пришел домой не в девять вечера, как обещал, а в одиннадцать. Я так спешил, что решил добираться к дому не городским транспортом с пересадками, а пешком — напрямик, через дворы, минуя улицы, перелезая через какие-то заборы, отбиваясь от собак. Вид у меня был ужасный. Весь в извести, с царапинами на лице от веток деревьев, хлеставших меня и мешавших продвигаться. Заявился с большим опозданием, но мог смело смотреть в глаза своим жене и теще. Они меня ждали и очень переживали: «Не случилось ли со мной какого-нибудь несчастья»? О том, что со мной могло случиться счастье — я промолчал.

Зоя обработала перекисью водорода мои царапины на лице, и мы улеглись спать на нашей маленькой кровати в малюсенькой комнате. Обнимая свою жену и засыпая, я почему-то раз за разом повторял слова какой-то песни: «Ты долго меня ожидала — минуты свиданья лови, и к милой с турецкою раной приплыл я на голос любви».

Свою супругу я любил очень крепко, и меня не соблазнил бы тогда никто. А к Людмиле через некоторое время, наконец, окончательно вернулся супруг, и ее семья стала полной. Так было угодно всевышним силам.

После того, как мы переехали от тещи в собственную квартиру, Судьба вновь приготовила мне испытание. Дом — обыкновенная пятиэтажная «хрущевка» — был недавно сдан в эксплуатацию и находился на окраине города, на самом краю поселка Гидростроителей. Жители нашего дома знали друг друга в лицо, жили дружно. Мы с Зоей дружили не только с соседями по своей лестничной клетке, но и с семьей из соседнего подъезда. Хотя, нужно сказать, что это была неполная семья. Мать, женщина лет около пятидесяти, ее дочь Людмила с маленьким сыном. Муж Люды, молодой лейтенант, погиб на учениях два года назад. Им дали квартиру в этом доме тоже от военкомата.

Люда номер два была не просто красивая, она была очень красивая: натуральная блондинка с густыми черными бровями на идеально чистом от всяких родинок лице. Но больше всего ее украшали темные пушистые ресницы, обрамлявшие удивительной голубизны глаза. Взглянув на нее однажды, невозможно было удержаться, чтобы вновь и вновь не смотреть на это потрясающее создание природы.

Мы часто ходили к Людмиле в гости, и они с матерью часто бывали у нас. Как это бывает в новом доме, то сантехника выйдет из строя, то электрические розетки начнут выпадать из своих гнезд, и всюду нужна мужская рука. Будучи тем самым мужиком на две семьи, я никогда не отказывал в помощи Людмиле.

Задумали мы с ней на своих балконах сделать полочки для посуды и разной домашней утвари. Для этого дела нам нужны были доски. В окрестности их было полно. Здесь шла интенсивная застройка поселка. Каждый строящийся дом обносился забором из досок. По завершении строительства очередного дома некоторые секции этих заборов падали и лежали в густой траве, которая порой была едва ли не выше самих заборов. Мы с Людой решили воспользоваться разгильдяйством строительных организаций, экспроприировав у них немного этих досок. В общем, как поется в песне, «была бы только ночка, да ночка потемней…».

В одну из таких ночей, надев спортивные костюмы, мы отправились за досками. Я взял с собой фомку, и мы растворились в густых зарослях амброзии. Приблизившись к нескольким лежащим на земле секциям, я стал отдирать доски от поперечных перекладин. Скрежет поднялся неимоверный, проснулись собаки и, наверное, сторожа. Сложив около десятка оторванных досок в кучу, мы решили прислушаться к результату нашей шумной деятельности. Легли на поваленную секцию и стали смотреть в бездонную даль темного, усыпанного звездами южного летнего неба. А вокруг стояла, если не мертвая, то полуживая тишина. Я знал плохо астрономию, и Людмила очень толково стала мне показывать разные созвездия. Увлекшись ее рассказом о Стожарах, я «нечаянно» подсунул руку под ее голову и привлек к себе. Она смолкла на полуслове и вдруг так прижалась ко мне, что я на миг забыл о цели нашего вояжа.

— Кто-то идет, — прошептала она испуганно.

— Это собаки, — успокаивал я её.

— Коля, я так боюсь, мне страшно…

Прижавшись к друг другу, мы затихли. Её лицо приблизилось к моему, губы наши вот-вот должны были соприкоснуться, а может быть и соприкоснулись, и не только соприкоснулись, а мои руки уже находились за границей дозволенного. Я чувствовал, что «крышу» начало сносить у нас обоих… Люда находилась в состоянии какого-то оцепенения. Без всякого сопротивления послушно приготовилась мне отдаться… Я в бога не верю, наше поколение воспитывалось в духе атеизма. Но я верю в Судьбу, в то, что некие сверхъестественные силы управляют нами и посылают нам раз за разом какие-то испытания. Вот и сейчас мне показалось, что эти силы опять посылают мне женщину-искусительницу под одним и тем же именем. Как от раскаленной плиты отпрянул я от Людмилы. И мы вернулись к «нашим баранам», то бишь к доскам.

Иногда от свершения того или иного поступка получаешь моральное удовлетворение, но порой не меньшее удовлетворение испытываешь и от несовершения того, что может сильно повлиять на твою жизнь. В этот момент я мог совершить поступок. Я его не совершил. Я не знал, какие могут быть последствия от этой мимолетности — я испугался наказания Судьбы. У меня теперь было все: молодая жена, маленький ребенок и второй в проекте, который должен вот-вот родиться, квартира, и лишиться всего этого я боялся. Поэтому, придя домой, я заснул с чистой совестью.

Впрочем, Судьба все же погрозила мне своим пальчиком. Был конец августа 1976 года. Моя жена только-только родила сына и находилась еще в роддоме. Ко мне пришел мой друг Александр, мы отмечали это событие. Трехлетняя дочка играла в соседней комнате. Вдруг погас свет и раздался ее отчаянный крик. Вбежав в комнату, увидели воткнутый в отверстия электророзетки обеими концами пинцет и перепуганное дитя. Пинцет — это короткозамкнутая электрическая цепь, и ток пошел по пути наименьшего сопротивления, не причинив ребенку удара, но волдыри от ожога на пальцах появились. Я уже имел опыт борьбы с ожогами, поэтому все обошлось. Но испугалась она сильно. А я подумал о судьбе и мысленно дал клятву больше не искушать её. С Людмилой мы остались хорошими друзьями и никогда не вспоминали о нашем порыве. Впоследствии она очень удачно вышла замуж.

 

Ничто не проходит бесследно

Я часто захаживал в музучилище навестить Владимира Васильевича Карлашова. В его жизни тоже произошли довольно серьезные изменения. У него болела нога — какой-то серьезный был дефект. Болезнь прогрессировала, удалили часть ноги до колена, и он ходил с протезом, опираясь на трость. Но бодрость духа никогда не покидала его. Он много шутил, знал уйму анекдотов и при случае их рассказывал. В училище у него было много друзей среди преподавателей, а в его классе всегда было людно и весело. Он был душой компании. Женился на своей ученице-домристке, которая хотя и была намного моложе, но очень любила его. Теперь она вела в училище класс домры и еще что-то, а Карлашов окончательно стал преподавателем класса гитары. Жена родила ему сына. Жили они в однокомнатной квартире. Сказать, что жили небогато — не то слово. Жили они просто бедно.

Умер он в самую жару лета 1979 года от остановки сердца. Ни в одной газете не был опубликован некролог! Никто не знал, что умер человек, положивший начало обучению игре на шестиструнной гитаре в музыкальных учебных заведениях Краснодарского края. Его ученики, преподаватели краснодарского музучилища, воспитали сейчас уже несколько поколений гитаристов. Некоторые из них стали лауреатами различных гитарных конкурсов, а один из них — Андрей Парфинович, стал первым в истории россиянином, занявшим первое место на конкурсе памяти Андреса Сеговии в Испании

Я продолжал преподавать гитару в интернациональном клубе сельхозинститута. После пяти лет преподавания ушел с этой работы. Но ничто не проходит бесследно. В этом часто приходилось убеждаться. Однажды почтальонша приносит огромный пакет, весь обклеенный иностранными марками. До этого я переписывался со своим учеником из Нигерии. Он мне писал, что хочет издать самоучитель игры на гитаре, используя мои уроки. Сам он довольно прилично играл и был одним из лучших моих учеников. После окончания института он стал работать на родине заместителем министра сельского хозяйства. Видимо, это позволило ему без труда осуществить свою мечту и прислать мне экземпляр самоучителя с дарственной подписью. К сожалению, большинство материалов моей переписки с ним и с другими гитаристами пропало при переезде на другую квартиру после обмена.

 

Как я был мастером

Тихий ужас

Как только у меня родилась дочь, я подал заявление в заводской комитет профсоюза на обеспечение яслями, но очередь за четыре года не продвинулась. Уже у меня родился и сын, которому скоро исполнится год, а в профкоме ничего не обещали. А тут я услышал по краевому телевидению, что на краснодарском хлопчатобумажном комбинате (ХБК) проблем дефицита мест в детсадах и яслях не существует. Об этом заявила в своем выступлении на телевидении председатель профкома комбината. Не долго думая, я пришел к ней на прием. Выслушав меня, она тут же позвонила в отдел кадров, и вопрос мой быстро решился. Мне предложили место мастера в паро-вентиляционном цехе (ПВЦ-2) ворсовой фабрики. ХБК был в то время градообразующим предприятием, занимал огромную площадь — 62 гектара. Там было все: собственная больница, поликлиника, две школы и 12 детских садов. Вокруг него строились жилые дома для работников, имелись общежития для холостяков и малосемейных. Там работало около 12 тысяч человек. Первые дни работы я мало запомнил.

Я присматривался к коллективу, с которым мне придется работать. Начальник цеха предупредил меня, что коллектив сложный, за год на моем участке сменилось шесть мастеров. Я был седьмым. Узнав о специфике работы своего участка, я пришел в тихий ужас. Основная задача цеха — обеспечить температурно-влажностный режим на фабрике. Нет, это не забота о работниках, чтобы создать им комфортные условия, это забота о машинах: чёсальных, прядильных и ткацких станках, которые могут бесперебойно работать только в диапазоне определенных температур при определенной влажности воздуха. Мой участок ремонтировал не станки, а именно оборудование, поддерживающее нужные параметры воздуха. Основу такого оборудования составляли промышленные кондиционеры. Их на фабрике было более 40 штук. Кроме этого, водоснабжение, канализация, душевые и туалеты — все это курировал мой участок.

Не стану описывать работу промышленного кондиционера — это сложнейший агрегат, занимавший отдельное помещение. Два огромных вентилятора — осевой и центробежный, водяной насос — все это мне было нужно изучить и обеспечить ремонт в случаях поломки. Голова у меня пошла кругом от всей этой техники. Но то обстоятельство, что дочка начала ходить в детский сад, а жена получила возможность работать по своей специальности, заставляло меня нести сей тяжкий жребий и постепенно вникать в особенности работы.

Скажу сразу, я не сидел постоянно за столом мастера, а вместе с рабочими зачастую работал как обычный слесарь. Через месяц уже понимал все термины, стал различать особенности работы осевого вентилятора и центробежного. И самое главное, мог уже сам отремонтировать центробежный водяной насос, который выходил в кондиционерах в первую очередь из строя. Я понял, что это происходит из-за некачественных подшипников. Предложил стенд для проверки качества подшипников до установки их в насос. Это позволило намного увеличить срок работы насосов.

У меня в подчинении было около 30 человек. В основном молодые ребята, хотя были и пожилые. Женщин не было. Это было совершенно другое общество, где крепкий мат не считался чем-то позорным, а грубые шутки никого не смущали. В то время среди ремонтников комбината была очень популярна игра в «балду». Кто ее занес на комбинат, неизвестно, но эта зараза иногда серьезно тормозила работу. Условия игры были до безобразия примитивны, но требовали от игроков большой смекалки и большого запаса слов в памяти. В квадрате пять на пять клеток задавалось ключевое слово и от него в именительном падеже единственного числа нужно было в любом направлении по клеточкам подставлять по одной букве, чтобы получить свои слова. Побеждал тот, кто набирал большее количество букв. Казалось ничего сложного, но это на первый взгляд. Опытные «балдмены» ставили ловушки своим противникам не хуже, чем в шахматах. Кстати, в ответственных поединках играли с шахматными часами на время. Орфографические словари имелись для улаживания спорных конфликтов.

Я стал мастером участка в самый разгар этой игры на комбинате и принял решение каким-то образом умерить пыл своих рабочих в этой игре, а играли они прямо во время работы в кондиционерах. На листах железа чертили эти сволочи квадраты и мелом вписывали слова.

— Кто у нас чемпион по балде? — спрашиваю как-то раз во время обеденного перерыва.

— Да вот, Володя Бе—в.

— Так, Володя, я выдвигаю условие. Мы с тобой играем три партии. Если побеждаю я, то буду строжайшим образом наказывать играющих в рабочее время, но если ты, то играйте сколько хотите и где хотите в течение месяца. Матч-реванш через месяц.

Все дружно одобрили мое предложение. Я опрометчиво думал, что мой тезаурус (словарный запас) поможет мне победить, но не учел ловушек и подставок в этой игре. В следующий обеденный перерыв состоялся матч, который я проиграл со счетом 2:1. Не скажу, что после этого был полный разгул и шабаш балды на моем участке. Основная масса слесарей работала сдельно, и им нужно было зарабатывать деньги, но, когда не было аварийной работы, обеденные перерывы вместо часа могли продолжаться и два. Я частенько сам участвовал в игре, набираясь опыта.

Через месяц состоялся матч-реванш. Мы уселись за стол. Болельщики разместились рядом. Кинули жребий, кому начинать. Начал Владимир. В квадрате пишет слово «спорт». Он повел — 5:0. Я пишу «тропа» — 5:5. Под одобрительный гул болельщиков он пишет «рапорт». Явно домашняя заготовка. Счет — 11:5. Я задумался. Пишу «тропарь»! Все кинулись в словаре искать это слово. Нашли. Короче, я Володю победил в этом матче. Наказывать за игру в рабочее время мне не пришлось никого. Люди умели держать свое слово. Да и сама «балда» как-то пошла на убыль.

Помимо своей работы мастера с зарплатой 140 рублей я взялся еще за подработку — чистить воздуховоды кондиционеров. Их две разновидности: нагнетательные — те, что под потолком, и вытяжные — те, что под станками. Первая работа была очень опасной. Её доверяли только мастерам. Нужно было при чистке лежать на одной доске, а вторую толкать перед собой, чтобы переползать на нее. Так, меняя доски, продвигаться вперед. Считалось, что если разобьется мастер, упав с 5-метровой высоты на станки, то скандала будет меньше, нежели это произойдет с рабочим. Бывало, ползешь по такому каналу, а стекло предательски потрескивает… Ужас! Каждое попадание тела за пределы доски могло означать смерть. Такие подработки позволяли слегка увеличить зарплату. Но это была плата за страх и за утрату здоровья.

 

Обмен квартир

Жить стало веселей

Дома у меня было все в порядке. Тылы мои были крепки как никогда. Во главе всех домашних дел находилась моя теща, незабвенная Мария Александровна. Она перенесла очень серьезную операцию на сердце и была на пенсии по инвалидности. Мы с женой работали и знали, что дома у нас все в порядке: обед готов, дети присмотрены, квартира убрана.

Теща с внучками

Но она не сразу перешла жить к нам. Старший сын тещи Владимир женился и переехал к жене. А младший, Вячеслав, после демобилизации окончил мореходное училище в Новороссийске и стал плавать на судне мотористом. Во время стоянки судна в Новороссийске пошел проведать свою невесту, живущую в общежитии, а та не знала о его прибытии в порт и уехала на выходные к родителям в станицу. Зато в общежитии оказалась ее подруга, которая не растерялась и легла под симпатичного молодого парня, ушедшего опять в плавание. Когда мы еще жили в квартире тещи, однажды в дверь позвонили. На пороге стояла молодая женщина с ребенком.

— Здравствуйте, я (называет имя), а это ваш внук Сергей, ему полтора года. Ваш сын Вячеслав его отец. Мы с вашим сыном были близки, он обещал жениться, но…

Ребенок, действительно был похож на Славу, как две капли воды. Естественно, мы все растрогались, Мария Александровна даже всплакнула. Стоит ли говорить, что по возвращении Вячеслава из рейса, мы хором уговаривали его проявить отцовские чувства и не оставить своего сына без отца. Так образовалась новая семья. А мы освободили ей место в связи с получением квартиры. Как говорится, свято место пусто не бывает! Но совместная жизнь с невесткой для моей тещи превратилась в ад. Молодая невестка буквально выживала Марию Александровну из квартиры, и самое интересное, что сын всегда оставался на стороне жены. Только у нас теща находила покой.

Разменять её двухкомнатный «трамвайчик» на две однокомнатные квартиры было нереально. Мы решили подключить свою двухкомнатную квартиру и поменять две наши квартиры на трехкомнатную и однокомнатную. Вариант сам по себе тоже был трудным. Тогда не было приватизированных квартир, все они были государственными, но обмен разрешался. Не знаю, кто пустил слух о том, что государство решило уплотнить занимающих жилые площади выше нормы, но «черная биржа» (так называлась сходка граждан, меняющих жилье в городе) вдруг пополнилась вариантами обмена, которые нам подошли. Мы с тещей получили трехкомнатную квартиру, а её младшему сыну досталась однокомнатная. Нам очень повезло. Новая квартира была в десяти минутах ходьбы от работы, рядом был детский сад и школа. Но самое главное — не было транспортных проблем. Все рядом — и трамвай, и троллейбус.

О моей гитарной деятельности мне напомнило общество «Знание», с которым я сотрудничал пару лет назад. Мне предложили летом совершить турне по домам отдыха и пансионатам с лекциями-концертами. У меня летом был отпуск продолжительностью около месяца, и я согласился.

 

Как я был «звездой эстрады»

Не могу сказать точно — пользовался ли я успехом у публики или нет, но пока мои концерты проходили в районных городах и пансионатах отдыха на побережье моря, она меня встречала и провожала довольно тепло. Слушателей всегда было очень много, и я своим исполнением, как сейчас принято говорить, срывал бурные, продолжительные аплодисменты.

Однажды после лекции-концерта в городе Крымске, ко мне подошла девушка, как выяснилось, секретарь комсомольской организации одной из станиц района и попросила выступить у них в станице. Договорились о времени выступления. О программе я сказал, что буду исполнять вариации на русскую песню «Во поле береза стояла» и украинскую «Ехал казак за Дунай», а также произведения зарубежных композиторов.

Через пару дней привозят меня в станицу. У сельского клуба толпится народ, все ожидают моего приезда. У входа в клуб читаю объявление: «Такого-то числа в клубе выступит популярный исполнитель русских, украинских, а также зарубежных песен — Таратухин Николай». Хоть стой, хоть падай! А людей собралось человек двести. Все радуются. Еще бы, в кои веки приехал артист в их станицу!

Музыкальным слухом Бог меня не обидел, а вот голоса, соответствующего артисту эстрады, не дал. Правда, кое-какой голосишко был и песен я знал очень много — начиная от блатных и кончая популярными в то время песнями Высоцкого, Визбора, Окуджавы… А уж цыганских городских романсов у меня было навалом. Недаром я два года был гитаристом заводского эстрадного квартета.

Пока заполнялся публикой зал, я за сценой объяснил девушке, организатору концерта, что я не пою, а только играю. Вижу — она расстроена, чуть не плачет, извиняется. «Пожалуйста, ну, хоть что-нибудь спойте, а я со своими девочками, тоже спою вместе с вами». Делать нечего. «Ладно, — говорю, — принесите мне домашнего вина, которым ваша станица так славится, выпью для храбрости немного и, так и быть — спою».

Концерт я начал довольно уверенно. Сам себе конферансье и сам себе исполнитель. Песни Марка Бернеса и Леонида Утесова, которые, как певцы, тоже не очень были голосистыми, прошли под бурные аплодисменты. «Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет и не теряет бодрость духа никогда…» пришлось повторять на бис. А когда я спел «Враги сожгли родную хату…», то пожилые станичницы, сидевшие на первых рядах, даже прослезились. Окончательно осмелев, я выложил весь свой песенный репертуар. Некоторые песни пришлось повторять. Чувствуя, что голос начинает сдавать, попросил желающих спеть вместе со мной. Таких нашлось довольно много. «Ой, цветет калина…», «Лучше нету того цвету…». «Ходит по полю девчонка…» и еще множество других любимых народом песен звучало в коллективном исполнении. И, конечно, гвоздем программы была «Ой мороз, мороз…». Концерт продолжался едва ли не три часа. Как говорится, под занавес я спел: «Три года ты мне снилась, а встретилась вчера…», чем едва не покорил сердце организаторши концерта. Но я был уже к тому времени женат. К сожалению. Провожали меня очень тепло. Просили приезжать еще.

Репетиция перед выступлением, 1973г.

Гитара у меня теперь была не такая мощная, но зато во всех клубах имелись усилители и микрофоны, которые вполне компенсировали недостаток её силы звука. За каждое выступление мне платили 7 рублей, плюс ночлег и ужин бесплатно.

 

«Гвозди бы делать из этих людей»

Работа на ХБК была трудной, но интересной в плане общения с рабочим классом. Здесь я столкнулся с пьянством на работе. Вся наша работа вращалась, если можно так выразиться, вокруг сварщика. Хороший сварщик в бригаде слесарей — то же самое, что вратарь в хоккейной команде. У меня сварщик был виртуозом своего дела. Но, как уже замечено, и не только мной, если природа наградит человека золотыми руками, то обязательно в придачу даст еще и луженую глотку. Наш сварщик не начинал работу, пока, как мы говорили, не примет на грудь вес не менее 200 граммов водки. Вино категорически он не пил. А за день он выпивал, как минимум бутылку водки. Но, удивительное дело, на профессиональную деятельность это ничуть не влияло! После его сварки нам не нужно было производить дополнительную опрессовку и проверять швы, настолько качественно он работал.

Личная жизнь у него не складывалась. С женой он был в разводе, но от женского невнимания не страдал. Наоборот, к нему в его сварочную комнату, как на прием к известному светилу медицины, то и дело приходили не только простые ткачихи или прядильщицы, но и «одна женщина» — (да простят меня Ильф и Петров) мастерица участка. Уходили всегда довольными. Всех, правда, вскоре разогнала мощная бригадирша строительного участка, который находился рядом с моей мастерской. Бригадирша прочно обосновалась в сварочной: один только ее могучий вид отпугивал всех остальных жаждущих любви представительниц прекрасного пола.

Именно из-за сварщика у меня были конфликты с начальником цеха и даже с главным энергетиком фабрики.

— Что за безобразие творится у тебя на участке? Почему сварщик в рабочее время устроил у себя в сварочной бордель? Если это не прекратится, я уволю сварщика, а тебя лишу премиальных за квартал, — говорил мне главный энергетик фабрики.

— Дмитрий Алексеевич, я уже уволил алкоголика-токаря. Теперь я, сам вынужден стоять за станком, потому, что на такую зарплату квалифицированный токарь не пойдет. Если еще и сварщика уволить, то сразу увольняйте и меня, — отвечал я ему, — варить я не умею…

Все кончилось тем, что руководство было вынуждено закрыть глаза на «художества» нашего сварщика. А с приходом бригадирши паломничество любительниц острых ощущений уменьшилось (не скажу, что прекратилось вовсе), но пьянка, теперь уже на пару с бригадиршей, продолжалась. Такого крепкого организма я не видел никогда. К тому же он был еще дальтоником. Как этот сварщик получил права на вождение автомобиля, не знаю, но правил дорожного движения на своих «жигулях» он никогда не нарушал. И все-таки он погиб от водки в начале 90-х: пьяный, упал в гаражную смотровую яму, ударился головой и, не приходя в сознание, умер.

 

Гитарное братство

Гитарист гитаристу —друг и брат

С гитаристами общаться мне часто приходилось. Наше музучилище было первым открывшим на юге СССР класс гитары на заочном отделении, и сюда потянулся поток молодежи, желающих обучаться игре на гитаре. А преподавать там стал приехавший с Украины Алексей Иванович Колоней. Он окончил военную академию по классу дирижеров духовых оркестров, а игре на гитаре обучался у замечательного украинского гитариста Ивана Митрофановича Балана. С точки зрения приверженца ортодоксальной испанской техники, коим я себя считал, Алексей Иванович меня шокировал. Большими узловатыми пальцами левой руки он выделывал на грифе замысловатые движения, а правой умудрялся исполнять самые невероятные пассажи.

Подобно тому, как Эйтор Вилла-Лобос привел однажды в ужас Андреса Сеговию своей техникой игры на гитаре, но поразил музыкальностью, так и Алексей Иванович сразил меня пониманием музыки. И самое интересное, он преподавал студентам абсолютно верную постановку рук, и здесь никаких претензий со стороны самых тонких знатоков гитары не было. А еще он переписывал ноты таким каллиграфическим почерком, что копии выглядели словно напечатанными.

Краснодарское музучилище было единственным на Северном Кавказе, где был класс гитары на заочном отделении, и сюда приезжали поступать молодые гитаристы из Мелитополя, Ставрополя и Днепропетровска. В то время существовало некое гитарное братство. Слово «гитарист» было своеобразным паролем, чтобы любой гитарист приветливо открыл для тебя дверь. Так было, когда я приезжал в Москву к Славскому, так было, когда я пришел к известному в то время гитаристу Владимиру Дубовицкому, и даже когда я пришел к дочери А. М. Иванова-Крамского — Наталье, она приняла живое участие в моей гитарной судьбе. А когда меня завалила профессорша по политэкономии на последней сессии в институте и в кармане не осталось ни копейки, меня целую неделю кормил преподаватель кружка гитаристов Бурмакин. И позднее, когда я приезжал в Харьков к украинскому гитаристу И. М. Балану, тот сразу заявил: «Никаких гостиниц! Оставайся у меня».

Но что интересно, гитарное братство распространялось не только в кругу отечественных гитаристов. Зарубежные гитаристы, гастролировавшие у нас в стране, тоже всегда были доброжелательны к своим советским коллегам. Владимир Славский постоянно общался после концертов с гастролирующими гитаристами, выпрашивая у них ноты для гитары зарубежных изданий. По его примеру я тоже приобщился к такой практике. Для этого я приобрел разговорник испанского языка и через некоторое время мог хотя коряво, но доходчиво изъясняться с испаноговорящими гастролерами. Помню, у нас в Краснодаре гастролировал парагвайский гитарист Балтазар Бенитос. Его концерт в зале краевой филармонии прошел с большим успехом. Публика долго не отпускала артиста за кулисы. Он играл блестяще как классические пьесы, так и народную свою музыку.

После концерта я проник в его гримерную комнату и представившись студентом местного музыкального училища, попросил уделить мне внимание. Поняв в чем дело, Балтазар через переводчицу пригласил меня утром на следующий день прийти к нему в гостиничный номер для беседы. Самолет у него только вечером и он располагал временем.

Утром следующего дня я пришел в гостиницу «Интурист» и позвонил в его номер. Администратор, получив разрешение, пропустил меня к нему. Балтазар принял меня хорошо. Его гитара лежала на неубранной постели, видимо, он как раз музицировал. Я достал свой разговорник и начал что-то лепетать, но он прервал меня и жестами показал, что идет принимать душ, а мне в руки дал свою гитару, показывая, чтобы я играл на ней.

Такого инструмента я в руках никогда не держал. Как он мне позже сказал, что это гитара мастера Флета (на гитарах которого играл Сеговия). Струны располагались близко грифу, натяжение их было очень мягким. Играть было очень легко. Когда Балтазар захотел меня послушать, то я сыграл свой коронный номер: «Фандангильо» Х. Турины. Вскоре пришла переводчица и мы беседовали около часа. Наш разговор превратился в мастер-класс, который дал мне гитарист очень высокого уровня. На прощанье Балтазар подарил мне несколько сборников гитарных пьес со своими автографами.

Кстати, со своим автографом мне дарил вариации на тему украинской песни «Ехал козак за Дунай» и украинский гитарист Петр Полухин. Он гастролировал в Краснодаре и давал мастер-класс студентам нашего училища. Позже он уехал в Аргентину. Совсем недавно я установил по интернету с ним связь. Оказывается, он там работал несколько лет по контракту в филармонии солистом оркестра. Затем пять лет жил в США, занимаясь педагогической деятельностью. А теперь девять лет живет в Канаде. Он мне рассказал, что когда приехал в Канаду, в город Эдмонтон (это промышленный город на севере Канады), то вопрос о заработке для него был непростым. Это в СССР он был известным гитаристом, а в Канаде его мало кто знал. Пришлось ему дома записывать компакт-диски со своим исполнением и торговать ими в супермаркете города. Гитаристу-виртуозу удавалось таким образом зарабатывать 200—300 долларов. в день. В дальнейшем он стал известным в Канаде преподавателем гитары.

Стоит ли говорит, что у меня тоже постоянно гостили молодые гитаристы, приезжавшие поступать в наше музучилище. А однажды из Баку приехало пятеро. Все они поступили учиться и, конечно, все они приходили ко мне, и мы устраивали домашние концерты.

 

Не гитара, так скрипка

У меня вновь появился ученик. Он хотел мастерить гитары, но решил, что сначала нужно изучить предмет досконально и уметь играть хотя бы не очень сложные пьесы. Я начал обучать его игре. Анатолий, так звали моего ученика, работал столяром-краснодеревщиком и тонкости обработки дерева знал в совершенстве.

В то время я начал переписку с В. М. Мусатовым, гитаристом из города Орджоникидзе. Он прислал мне чертежи гитары известного испанского гитарного мастера Рамиреса. Я помог Анатолию изготовить необходимые приспособления для гибки обечаек, так называемые шаблоны, а также еще массу других инструментов. И вскоре, месяца через два, он принес мне свое первое детище. Столярка была великолепной, но звучание гитары оставляло желать лучшего. «Первый блин комом», — успокоил я его. Скажу сразу, второй тоже был не очень. Но зато третий экземпляр мне очень понравился. Эту гитару Анатолий мне подарил, и я играл на ней очень долго.

Попутно скажу, что с древесиной у нас проблем не было. В горном Апшеронском районе Краснодарского края был небольшой заводик, снабжавший скрипичных мастеров Союза древесиной волнистого клена. Там всегда можно было купить несколько досок, а на Краснодарской фабрике пианино «Кубань» — выдержанной ели и даже эбенового дерева, благо там мастером работал мой ученик Коля Панов, бравший у меня уроки игры еще в Интернациональном клубе сельхозинститута.

Анатолий загорелся желанием изготовить скрипку. Я довольно скептически отнесся к этому. Через три-четыре месяца приходит ко мне и с загадочным выражением лица разматывает укутанное в плед чудо.

— Вот, посмотри. Я ее делал по образцу, взятому у сына своего товарища по работе.

— Толик, но это же не скрипка. Это альт. Хотя, конечно, это тоже скрипка. А чем лакировал?

— Лак шеллачный. Как в учебниках. Я прочитал это в книжках.

Альт выглядел превосходно. Тогда в продаже еще было можно купить шеллак и сварить лак. Но смычка он не сделал, да и струн тоже не поставил. Пошли мы с ним в наше музучилище. Преподаватель класса скрипки долго вертел детище Анатолия, заглядывал внутрь.

— Давно увлекаетесь изготовлением скрипок?

— Это первая.

— Не может быть. Пропорции очень правильные.

Заметив, что у него в классе нет комплекта струн, добавил:

— Оставьте мне инструмент. Я натяну струны и опробую.

В следующую нерабочую субботу мы с Анатолием пришли в училище. Преподаватель пригласил ученицу, скрипачку, и они сыграли дуэтом. К моему удивлению, альт не портил музыку, хотя звучал резковато.

— Ну, что я могу сказать, это, конечно, не Амати, не Добрянский, но не так уж и совсем плох. На инструменте нужно поиграть, чтобы он начал звучать прилично. Если хотите, оставьте и приходите через месяц, — сказал он в заключение.

В конечном итоге альт был куплен училищем для учащихся. Анатолий вскоре уехал в загранкомандировку на работу в Ирак, и связь с ним я надолго потерял.

 

Новая работа

А проблемы старые

В то время в Краснодаре начал свою работу клуб любителей бардовской песни. Меня пригласили поиграть там классику. После концерта несколько человек захотели расширить свои знания помимо «трех аккордов» и попросили меня дать им несколько уроков, чтобы более качественно аккомпанировать себе в пении. Я согласился. Один из моих новых учеников, геолог, узнав, что я работаю мастером на ХБК, предложил перейти работать в его организацию:

— Нашей организации (институт «Севкавтисиз») сейчас нужен начальник участка. Ни одно строительство не может начаться без нашего заключения. У нас крупный участок по ремонту бурового оборудования и автотранспорта. Мы называем его базой. Если хотите, я переговорю со своим руководством.

Я согласился. Мне порядком надоела работа на ХБК, особенно чистка каналов. Через неделю меня пригласил директор «Севкавтисиза» и предложил должность начальника участка. Никакого членства в КПСС не потребовалось, и оклад меня устроил — вдвое выше, чем оклад мастера ХБК. Дети мои были уже определены в детсад, и я не боялся, что их не станут принимать, если я уйду с комбината. Три года работы мастером на тяжелейшем участке стоили этого. Рабочие моего участка, правда, огорчились, но тепло меня проводили. Через две недели я приступил к работе в новой организации. Начальник базы имел очень интересную фамилию — в переводе на русский «сын грека» и выглядел весьма импозантно. Высокий брюнет с раскосыми глазами и зычным голосом. Знал досконально все тонкости бурения и ремонта автотранспорта. «Сын грека» встретил меня довольно приветливо.

— Будешь моим помощником, думаю, что сработаемся. Бывший начальник участка по болезни попросил перевести его работать слесарем, он работает у тебя. Он обучит тебя всем тонкостям нашей работы. А пока пойдем, я тебя представлю коллективу.

Коллектив оказался небольшим. Вопросов никаких не задавали, и я приступил к работе. По сравнению с моей бывшей мастерской здесь были просто хоромы. В огромном зале для ремонта буровых машин имелась перегородка с дверью в механическую мастерскую. В ней было светло и тепло. Не было того раздирающего уши шума, какой издавал ткацкий цех ворсовой фабрики по соседству с моей бывшей мастерской. Ритм жизни здесь был совершенно другим. Никто никуда не спешил. Все были заняты определенной работой. А работу задавал в основном институт. Геологи и топографы разрабатывали различные приспособления для взятия проб грунтов и отдавали чертежи на нашу базу. По этим чертежам и надо было претворять в металле их идеи. Впоследствии я убедился, что многие замыслы оказывались бредовыми, но в науке отрицательный результат — тоже результат. Бывший начальник участка взял надо мной шефство и вводил меня в курс дел. Поскольку я был не новичок в металлообработке и чтении технических чертежей, то освоился довольно быстро. А что касалось паро-водоснабжения и канализации базы, то я показал свои знания, устранив несколько технических ляпов, которые были заложены еще проектировщиками базы.

Новая работа и новый коллектив, 1979г.

Если на ХБК в моей работе все крутилось вокруг сварщика, то здесь главным действующим лицом был токарь. Это был мой ровесник, звали его Виктором. В отличие от Анатолия, который пил только водку, Виктор пил все, что имело хоть какие-то градусы. О его пьянстве знало все руководство, но закрывали глаза потому, что такого специалиста по нарезанию резьбы на буровых трубах не было нигде в городе. В чем особенность этой резьбы? В отличие от общепринятой, метрической, резьба на буровых трубах может быть трапецеидальной, прямоугольной и при этом еще и конической. Это наиболее прочная резьба. Он выполнял её идеально. Всю остальную мелкую токарную работу приходилось делать мне.

Здесь я едва не потерял правую руку. В мастерской имелось два токарных станка. Один большой российский, другой поменьше, выпущенный каким-то армянским станкостроительным заводом. Если у первого имелись две кнопки аварийного выключения, выполненных в виде большого грибка с ярко-красной головкой и располагались они под левую и правую руки в разных концах станка, то у второго — только одна и только под правую руку. Вздумалось мне полировать какую-то деталь в виде стержня с резьбой на конце. Для полировки нужна большая скорость вращения патрона, в котором зажата деталь. Начал полировку мелкой наждачной бумагой и тут рукав халата правой руки вдруг стал стремительно наматываться на резьбу стержня. Если бы аварийный «грибок» был слева, то проблемы с остановкой станка не было бы. Но он был справа! Халат и рубаха были из прочной ткани — не рвались, я отчаянно тянул руку к себе, а вращающийся стержень все сильнее её сжимал, силы покидали меня, и я должен быть через мгновение переброшенным через станину с вывернутой наизнанку рукой. Вот тут и сработала моя «футбольная реакция». Я ногой сумел попасть по аварийному «грибку». Станок остановился. Рука потом долго болела. И скажу еще вот что. Если Вы потратили минуту на чтение это случая в моей токарной работе, то сам случай длился не более трех-четырех секунд.

Эта «футбольная реакция», видимо, была у меня, как говорят, «божьим даром». Как будто внутри меня сидел кто-то другой, который мгновенно принимал нужные решения независимо от меня. Не зря футбольные тренеры меня выделяли по владению своим далеко не гигантским телом и координации движений из числа других футболистов. Я мог, выражаясь футбольным термином, «один в один» — обыграть любого защитника, а порой и двоих, пробить по мячу из любого положения, причем, достаточно метко. И только травма и, в дальнейшем серьезная болезнь, помешали мне стать известным футболистом. Хотя кандидатом в мастера спорта я все же успел стать. Мне было строжайше запрещено врачами играть в футбол из-за перелом челюстно-височной кости.

 

В университете

Педагог— это звучит гордо

Новое место жительства рядом с Кубанским университетом (КубГУ) определило дальнейшую мою педагогическую гитарную деятельность. В то время университет готовил в основном преподавателей для сельских школ. Считалось, что сельский преподаватель должен не только учить детей, но и способствовать развитию культуры на селе. Поэтому в КубГУ существовал факультет общественных профессий (ФОП). Здесь обучали студентов второй профессии. Преподавателей гитары на ФОПе не было. Получив рекомендательное письмо из нашего музучилища, декан факультета принял меня на работу по договору без записи в трудовую книжку.

Ансамбль гитаристов КубГУ, 1981г.

Число студентов, пожелавших освоить гитару и в первый, и в последующие годы было достаточным. Их приходилось разбивать на две группы. С каждой группой я занимался два раза в неделю. Опыт группового преподавания у меня был, но в отличие от студентов сельхозинститута здесь не у каждого моего ученика имелись гитары. Хотя те, кто очень хотел обучиться, были с гитарами. Впоследствии все ученики инструмент приобретали, правда, качество многих гитар оставляло желать лучшего.

Обучение игре на любом инструменте — дело индивидуальное. Одни ученики более способные, другие менее, поэтому после курса нотной грамоты приходилось учеников вновь делить на группы в зависимости от их способностей. Скажу сразу: не все те, кто вначале был очень способным, в дальнейшем станут гитаристами. Как показала практика, именно те, кому обучение давалось с большим трудом, в дальнейшем становятся «фанатами гитары».

Для обучающихся на ФОПе выбранный предмет котировался точно так же, как и основные. На освоение гитары отпускалось четыре семестра. А у меня были ученики, которые посещали занятия на протяжении всей учебы. Передо мной ставилась задача — научить студентов не только игре на гитаре, но и методике её преподавания будущим ученикам. Поэтому мои лекции по методике преподавания студенты конспектировали и в конце каждой сессии сдавали зачеты, а после окончания курса — экзамен. Это накладывало на меня большую ответственность.

Прием зачета на ФОПе

У меня уже были наработки, дававшие ученикам возможность продвигаться вперед и не топтаться на месте. Но, повторюсь, обучение игре на инструменте — сугубо индивидуальное дело. Для каждого ученика зачастую приходится подбирать, а большей частью сочинять упражнения и этюды. Ошибка многих педагогов-гитаристов в том, что они следят за правильностью исполнения нотного текста, абсолютно не обращая внимания на правильность звукоизвлечения. Ученика нужно постоянно контролировать, заставлять правильно держать гитару, руки. Часто ученик в статике ставит руки правильно, а в динамике рука сваливается, основание ладони приближается к струнам, кисть напрягается, а пальцы вместо защипывания струн дергают их. Все эти ошибки педагог должен замечать и немедленно устранять. Сейчас есть много вспомогательной хрестоматийной литературы, помогающей педагогам и ученикам, а в то время ничего не было.

Домашнее задание студентам

В КубГУ я проработал около 10 лет. То поколение студентов не имело соблазна интернета и других современных достижений науки и техники, видимо, по этой причине они отдавали больше времени гитаре. Скажу даже больше: несколько человек из числа занимающихся на ФОПе перевелись на заочное отделение университета и поступили на дневные отделения музучилищ по классу гитары; теперь они преподают гитару в музыкальных школах. То время, которое у меня оставалось после работы и занятий со своими детьми, я отдавал гитаре и встречам с гитаристами Краснодара. У меня было много друзей-гитаристов. Я тепло вспоминаю тех, кого уже нет, и радуюсь встречам с теми, кто еще жив.

Их сейчас осталось всего несколько человек. Часто звоним по телефону друг другу. Разговоры, в основном, о здоровье и опять же, о гитаре. С Александром, моим однокашником по музучилищу, иногда спорим до хрипоты на политические темы, здесь у нас с ним нет никакого консенсуса. Да и в вопросах техники игры часто случаются разногласия. Он никак не может освоить тремоло. Занимается по собственной методике, советов не принимает, но дело продвигается довольно туго. Не помню, то ли в шутку, то ли всерьез, мы с ним заключили устный договор: если кто-то из нас умрет, то оставшийся живым должен прийти и у гроба сыграть пьесу Франсиско Тарреги «Воспоминание об Альгамбре». Эта красивейшая пьеса из золотого фонда гитарной музыки основана как раз на использовании тремоло. Глядя на его довольно слабые успехи, я не без сарказма замечал:

— Саша, при таких темпах освоении тобой тремоло, я буду просто вынужден жить еще не менее 20 лет.

Но шутки шутками, а у меня действительно однажды была дилемма: выполнить или не выполнить просьбу умирающего гитариста. Был у меня хороший товарищ Василий, о котором я расскажу ниже. Он долго болел. Я часто бывал у него дома. Играл на его гитаре. Когда он уже не мог держать гитару в руках, то каждый раз просил меня сыграть одну и ту же пьесу: «Этюд в форме менуэта» Ф. Тарреги. Она вызывала у него ассоциацию с храмом. в котором шло богослужение. Он просил меня исполнить ее на его похоронах. Я был на похоронах, но сыграть не решился. До сих пор не уверен — правильно ли я поступил?

 

Ищу гитару и работу

Кто ищет, тот всегда найдет

Не знаю, как других гитаристов, а меня все время преследовала мечта приобрести гитару, которая грела бы душу своим звучанием и была удобна в игре. К сожалению, попадались гитары с прекрасным звуком, но играть на них было настолько тяжело, что их звук не приносил радости. Гитара, которую мне подарил мой ученик Анатолий, удовлетворяла моей мечте на 50 процентов, немецкая «музима» итого меньше. Алексей Иванович Колоней, преподаватель нашего музуилища, занимался изготовлением гитар, но они могли нравиться только начинающим гитаристам, да и вид их приводил в тихое уныние. Так вот, упомянутый мной Василий часто общался с московским мастером Феликсом Акоповым и другими гитарными мастерами. Привозил от них забракованные москвичами гитары и продавал их по удвоенной цене. Такой уж бизнес у него был. Гитары эти для нашей провинции казались шедеврами, и их быстро покупали. Но меня и эти гитары не устраивали ни по цене, ни по качеству.

Однажды Василий привез гитару, сделанную учеником Акопова (фамилию не помню, он погиб впоследствии). Эту гитару, по словам Василия, Акопов не видел. Но, когда я ее опробовал, то воскликнул: «Вася, если бы Феликс увидел эту гитару, то она бы сюда к нам не попала!». Это был удивительный кленовый инструмент. Такого звучания гитару я в руках никогда не держал. Зря я это сказал: цену Василий по-дружески обозначил в три моих месячных оклада, и, конечно, я купить ее не смог.

Впрочем, с этой гитарой была связана небольшая драма другого нашего краснодарского гитариста. Василий назвал ему цену. Тот помчался собирать деньги. Принес, но Вася, чувствуя, что продешевил, назначает новую цену на 100 рублей дороже. Гитарист денег нигде достать не смог, сорвал в своей квартире со стены новый ковер стоимостью в 250 рублей и принес Василию домой. Того дома не было. Его жена, увидев красивый ковер, по тем временам дефицит, получив деньги и доплату в виде ковра, отдала гитару. На другой день к этому гитаристу ни свет, ни заря, приходит Василий с заплаканной женой, с ковром и забирает гитару обратно. В конце концов Василий продал эту гитару за крупные деньги заезжим цыганам. Такие вот драмы разыгрывались вокруг хороших инструментов у нас в провинции.

В Москве, мне рассказывали, тоже случалось подобное. Сергей Орехов, говорят, продал гитару какого-то зарубежного мастера Борису Хлоповскому, а когда одумался и попросил вернуть её, но тот отказался. Да и мне мою проданную гитару мастера Шкотова мой друг не вернул, хотя при покупке обещал вернуть по первому требованию. Так, что гитара может стать причиной раздора даже между самыми хорошими друзьями.

А на работе у меня опять наметилась перемена. Бывший начальник участка, работавший у меня слесарем, поправил свое здоровье и почувствовал, что между простым слесарем и начальником участка, как говорят в Одессе, две большие разницы. Начал меня, используя футбольный сленг, оттирать к бровке поля. Все принятые мной решения он подвергал пересмотру и всячески старался доказать, что нас пора поменять местами. Конечно, двадцать лет его работы на этом месте не шли в сравнение с моим годовалым стажем. Я это почувствовал и стал искать себе новое место.

Работу новую я долго не искал. Рядом с базой «Севкавтисиза» находилось родственное ему в какой-то степени предприятие «Краснодаргеофизика», куда я часто обращался за помощью в снабженческих вопросах. Снабжение у них было налажено хорошо, и можно было по бартеру обменять что-то необходимое для работы — чаще всего металлорежущий инструмент. Я узнал, что на недавно открывшийся участок этого предприятия по производству каких-то новых радиофизических приборов нужен нормировщик. Поскольку моя специальность по техникуму — «радиометролог», а по институту — «инженер—экономист», то это место по мне не то чтобы плакало — оно просто рыдало.

К великой радости моего слесаря я подал заявление на увольнение и принялся осваивать очередную профессию на новом предприятии. Три месяца ушло на нормирование всех деталей и узлов нового прибора и определение его себестоимости. Все это делалось по чертежам. Когда началось изготовление приборов, оказалось, что фактические затраты времени не очень расходились с моими нормами. Сборка продолжалась еще три месяца. В СССР было плановое производство, и невыполнение плана каралось очень строго.

По плану мое новое предприятие должно к новому году выпустить семь приборов. Что они собой представляли, я уже не помню, но запомнилось, что это были метровые шкафы с начинкой из радиосхем и механизмов. Когда до нового года оставалось двадцать дней, заместитель директора собрал производственное совещание на предмет выполнения плана. Я, как старший нормировщик, тоже присутствовал. Я знал, что готовность приборов едва достигла 70 процентов, и это за три месяца сборки! К моему удивлению руководство участка и мастера бодро заверили, что план выполним.

И тут черт меня дернул подвергнуть критике этот энтузиазм и пойти не в ногу с общим строем, заявив, что это нереально. Что тут началось! Замдиректора обозвал меня паникером и заявил: «Если бы это было бы военное время, то я приговорил бы вас к расстрелу». Приказал мне покинуть совещание и не разлагать коллектив. Я написал заявление об уходе и бесславно закончил так оптимистично начатую экономическую работу. Ну как, «бесславно»? Приборы-то, как я потом узнал, выпустили только через два месяца…

По большому счету, я был рад своему увольнению. Такая геморройная работа не по мне. Малого того, что дома сидишь с гитарой, так еще и работа сидячая. Ну, нет! И нашел я себе работу по душе. «Кому в жизни не вэзэ — приходи на РМЗ» — бытовал в то время в городе лозунг. А если быть точным, то это завод «Краснодарсантехпром», а раньше это был ремонтно-механический завод (РМЗ-4). Прочитал объявление о том, что туда нужен заместитель главного технолога и пошел в отдел кадров.

Приняли меня с распростертыми объятиями. И хотя очень насторожило то обстоятельство, что бывший заместитель главного технолога опять попадает под мое руководство, я все же рискнул. И не пожалел: наступать второй раз на грабли мне не пришлось. Это была добрейшая женщина — Галина Васильевна Матирная, которая была моим учителем и помощником на протяжении всего срока моей работы на заводе. Она перешла работать старшим технологом тоже по состоянию здоровья.

Проработал я на заводе три года и все же что-то для завода сделал. Наладил работу инструментального участка, который до меня работал из рук вон плохо. На участке не было даже прибора для измерения твердости закалки матриц и пуансонов штампов, которые ломались по этой причине. Термисты определяли твердость закалки деталей штампов на глазок. Когда я, используя свои родственные связи (брат моей Зои работал к этому времени начальником снабжения крупной фирмы), доставил на завод прибор «Роквелл», все смотрели на него, как на чудо. Теперь термисты были вооружены самым точным прибором, определяющим твердость закаленных деталей. Но самое главное — я устранил брак, который достигал пятидесяти процентов при изготовлении трубных поворотных отводов.

Проработал я на заводе более трех лет. Конечно, когда я надумал уволиться, директору завода было жаль расставаться со мной, но у меня дома складывалась обстановка, требующая моего большего внимания. Дети учатся в школе неважно, теща по состоянию здоровья уже не успевала заниматься домашними делами, жена тоже уставала без моей помощи, так как я приходил с работы поздно и тут же уходил в университет на преподавание гитары.

Но сказать, что я мало уделял времени воспитанию детей нельзя. Дочери, когда ей исполнилось пять лет я купил фортепиано и водил ее к частному репетитору. А уж когда она пошла в первый класс, то нам с женой пришлось серьезно заняться педагогикой. Сын тоже «звезд с неба не хватал» в учебе. В первом классе нам пришлось его даже перевести к другой учительнице с более мягким характером.

 

«Снова туда, где море огней…»

В то время праздники 7 ноября и 1 мая отмечались демонстрациями трудящихся. Нужно было пройти в колонне перед трибунами, где находились первые лица края, города, передовики производства. С трибуны неслись здравицы в честь работников предприятий, проходящих мимо трибун, а те отвечали дружным «ура». Был первомайский праздник, на котором я повстречался со своими рабочими ХБК, а начальник цеха пригласил меня на старое место. Мастера там по-прежнему менялись часто, и на данный момент место было свободно. Я согласился. Вернулся, как блудный сын в свои чертоги. А там все по-старому с одной лишь разницей — оборудование стало более изношенным, ремонт усложнился, а рабочих стало меньше. Так бывало каждой весной, когда на зиму адыги из окрестных деревень устраивались на работу, а с наступлением весны увольнялись для работы на своих огородах.

Трудно объяснить мое возвращение в это пекло. Это была скорее всего рука Судьбы, которая меня испытывала, подсовывая мне различные варианты выбора решений. Итак, я окунулся в знакомую мне работу. Из старых рабочих у меня осталось лишь несколько человек. Остальные были прикомандированными из строительно-монтажного управления и ремонтировали только кондиционеры. Алкоголиков прибавилось. К пьянице-сварщику добавился еще и пьяница-токарь. Наученный горьким опытом, я не спешил увольнять токаря, ибо у меня появилась бы перспектива стоять у станка самому. Конечно, меня часто вызывали «на ковер» к главному энергетику фабрики и лишали премий. Это больно било по бюджету моей семьи и меня вновь все чаще стала посещать назойливая мысль об уходе с этой работы.

Однажды я узнал, что на отделочной фабрике в такой же паро-вентиляционный цех (ПВЦ) нужен бригадир в дежурную службу. Не долго думая я решил покинуть клан инженерно-технических работников и перейти в гегемоны — рабочий класс. Отделочная фабрика — это финишное производство ворсовой фабрики ХБК. Рулоны готовых тканей поступали сюда на крашение, но перед этим они должны были пройти операцию обжига лишней ворсы на специальных машинах с газовыми горелками. Затем другие машины гасили искры на этой ткани. Увы, пожары случались от одной единственной непогашенной искорки, которую не всегда сразу можно заметить. Тачки с подготовленной к крашению тканью ставились вечерней сменой тесно одна к другой, а ночью могла выгореть не одна сотня метров ткани. Отделочное производство ночью не работало. Бригадиру ПВЦ-3 вменялась обязанность кроме своей основной работы следить за пожаробезопасностью, а точнее, быть ночным директором.

С начальником этого цеха я был в хороших отношениях, и он дал согласие на мой переход. Пошел к главному энергетику и попросился на перевод в ПВЦ-3 бригадиром, став слесарем 5-го разряда. Четыре дежурные смены по четыре человека работали по 12 часов без выходных и праздничных дней. Задача дежурной службы — поддерживать температуру горячей воды в красильных машинах, поддерживать температуру воздуха, и содержать кондиционеры в рабочем состоянии.

Вода грелась системой из четырех скоростных бойлеров на крашение тканей и двух емкостных для хозяйственных нужд. Работа была связана с острым (250 градусов) паром, приходящим с городской ТЭЦ. Если выходила из строя запорная арматура, то дежурная служба была обязана менять ее, а это задвижки весом от пяти килограммов до 200! Работать в подвале, где размещались трубы, иногда приходилось при температуре 60 градусов и стопроцентной влажности, которая и позволяла не обжечь легкие. Это были черные дни, а скорее, ночи моей работы.

 

Ни дня без кроссворда

Это вам не балда

Но были и светлые дни, когда автоматика работала исправно, поддерживая заданные параметры температуры воды и воздуха в цехе. В такие смены можно было заниматься чем угодно. Партнеры играли в нарды, но смена обязательно начиналась с коллективного решения кроссвордов. Их приносили, покупая в киосках газеты и журналы. В каждой смене были свои эрудиты. Я тоже начал выбиваться в лидеры. Однажды даже высказался, что кроссворды — легкая забава: «Я сам смогу сочинять их легко». О своем высшем образовании я скромно умолчал, об этом знал только начальник цеха. Моя новая работа была связана с вечерними дежурствами, поэтому пришлось расстаться с педагогикой в университете, хотя там и без того дело шло к закрытию ФОПа. Но скажу сразу: расстаться пришлось и с гитарой. Более десяти лет я не смог с былой интенсивностью заниматься игрой. Пять — десять минут в день, а то и в неделю! Почему?.. Все поймете, читая дальше.

«Назвался груздем — полезай в кузов». Но одно дело составить кроссворд, его надо еще и опубликовать где-то в прессе. Знакомых журналистов у меня тогда не было, но я знал, что всеми публикациями в газете ведает ее ответственный секретарь. Я позвонил в газету «Советская Кубань» и ответственный секретарь перечислил основные требования к составлению кроссвордов. В то время не было компьютерных программ, да и самих компьютеров еще не было. Две сетки кроссворда надо было вычертить тушью на ватмане и сдать в редакцию: одну пустую для печати, а другую — с заполненными ответами. Вопросы должны быть лаконичными и корректными.

Не стану рассказывать, как я составлял свой первый кроссворд, скажу только, когда я принес секретарю «Советской Кубани» Анатолию Зиме свой труд, он молча открыл стол, достал огромный пакет и вывалил на него штук тридцать кроссвордов от таких же, как я, претендентов увидеть свое творение в прессе. Стал читать мой, заинтересовался. Дело в том, что я первым в крае отошел от традиционных «узорных» кроссвордов и предложил рамочный со многими пересечениями слов. Это был предшественник современного скандинавского кроссворда. Позже я такие посылал в московский «Собеседник», где их неоднократно принимали к публикации.

Почему моими кроссвордами заинтересовались газеты? Скорее всего потому, что я вращался в самой гуще кроссвордистов-любителей и знал все их предпочтения. А в газеты стали поступать письма с просьбами публиковать мои кроссворды. Составление кроссвордов я пустил на поток. Вскоре во всех краевых газетах я стал своим человеком. Особенно тесно сотрудничал я с газетой «Комсомолец Кубани». Там публиковались тематические кроссворды, а большей частью — юмористические. Конечно, случались и досадные недоразумения. В одном из моих кроссвордов был вопрос: «Подвид благородного оленя». Наборщик ошибся: в слове «подвид» вместо последней буквы «д» красовалось «г». Получилось «Подвиг благородного оленя». Корректоры не заметили ошибку, и кроссворд был опубликован.. Телефонные звонки и письма буквально взбудоражили газету: все просили ответить, что же за подвиг совершил этот благородный олень?

Гитарой заниматься стало просто некогда — я был занят составлением кроссвордов. Старался придумывать не заумные, а общедоступные вопросы, но вместе с тем познавательные и интересные. Мне это удавалось. Вершиной моей кроссвордной деятельности было издание двух сборников кроссвордов, в каждом из которых было по 50 самых разнообразных кроссвордов. Эти сборники были изданы краснодарским издательством и быстро разошлись по киоскам» Союзпечати». И что интересно, в дальнейшем я почти 10 лет был едва ли не самым скандальным журналистом краевых газет: «Кубанские новости», «Кубанский курьер», «Аргументы и факты» — Кубань», позднее «Кубань сегодня» и «Новая газета на Кубани», но мало кто знает меня как корреспондента этих газет, зато многим я известен и сейчас как составитель кроссвордов. Наверное, это из-за разными псевдонимами, которыми я подписывал свои статьи, а может быть, и по другой, не ведомой мне причине.

Кроссвордная деятельность позволяла моей семье сводить концы с концами. Я не имел в газете штатного оклада, а получал только то, что зарабатывал гонорарами. А до этого, в конце 80-х, на наши с женой (библиотекарем) зарплаты и пенсию тещи наша семья жила довольно бедно. Нам постоянно помогала сестра моей тещи, Ольга Александровна.

Моя теща с сестрой в молодые годы

Своих детей у нее не было. С мужем они работали и жили тоже небогато, но бабушка Оля, как мы ее называли, всегда старалась нам помочь материально, давая безвозмездно то пять, то десять рублей. А нам всегда не хватало денег от получки до получки.

 

Я осыплю тебя деньгами!

Дело не в деньгах, а в их количестве

Помню смешной случай. До получки оставалось еще три дня, а у нас осталось три рубля. Взял эти деньги и пошел в магазин. Купил на рубль буханку хлеба и пару пакетов молока. Осталось два рубля. Прохожу мимо киоска, в котором продают лотерейные рублевые билеты. Дьявол мне шепчет: «Сыграй, не бойся, сегодня твой день». Помимо своей воли подхожу и покупаю два билета. Раскрываю первый — «без выигрыша». Второй — 25 рублей! Киоскерша спрашивает: «Будете брать билеты еще?». Отказываюсь к большому неудовольствию киоскерши, которая назло мне дает выигрыш одними рублями. На эти деньги можно жить целую неделю. Прихожу домой, а жена решила в выходной день поспать. Бужу.

— Сейчас я осыплю тебя рублями. Извини, что не червонцы, — гордо сказал я и высыпал на нее все 25 рублей. После этого, сколько ни играл, больше этой суммы выиграть не удавалось.

Наши с Зоей дети выросли. Дочь в 1991 году вышла замуж за выпускника военного училища, молодого лейтенанта, которого по распределению направили служить в Благовещенск. Ей совсем недавно исполнилось 18 лет, она даже не успела закончить Краснодарское педучилище, где училась на третьем курсе. Пришлось переводиться в аналогичное училище в Благовещенске. К сожалению, ее брак был неудачным. Муж решил поступать в военную академию, и жена могла помешать его карьере, да и родители его очень желали их развода, который и состоялся вскоре. Хорошо, что детей от этого брака не было.

Мой сын поступил учиться в Краснодарский станкостроительный техникум, но поступил туда не один, а вместе с моим племянником — сыном моего младшего брата, который тогда жил и сейчас живет в Крыму. Племянник жил тогда у меня.

Молодые студенты в моей семье, 1991г.

Семья моя тогда увеличилась на одного человека, но не надолго. Умерла моя теща Мария Александровна. Ей было 74 года.

Сына я пытался приобщить к классической музыке. Он с охотой принялся за изучение основ игры на гитаре, но серьезно затормозил, когда дело коснулось нотной грамоты. Стал играть «по слуху» аккордами. Позже, будучи студентом Краснодарского политехнического института, увлекся тяжелым роком, отрастил длинные волосы и классику окончательно вытеснил «хеви-метал».

Сын повзрослел

 

Я — внешкор

В журналисты я пойду — пусть меня научат

К началу 90-х годов перестройка была в самом разгаре. Но поскольку М. С. Горбачев дело поставил так, что нужно было при этом еще совершать ускорение, то в магазинах стали исчезать самые необходимые товары. Стиральный порошок можно было купить, простояв в огромной очереди, а сахар продавали только по талонам. Помню, как-то проходя мимо Сенного базара, увидел очередь. Оказывается, из какой-то станицы, где был сахарный завод, привезли сахар и продавали мешками по 50 кг. Стал в очередь и купил мешок. Это сейчас мне тяжеловато принести с базара даже 10 килограммов продуктов, а тогда, в цветущем возрасте мужчины чуть более пятидесяти лет, взвалив мешок на плечи, втиснулся в автобус, затем пересел в трамвай и припер домой этот дефицит.

Трудности с продуктами коснулись не только товаров первой необходимости. На базаре исчезла говядина. Мясники шутили, что коровы не успевают бежать за нашим ускорением. Самые страшные очереди были за спиртным. Люди буквально давили друг друга, протискиваясь к заветному окну, которое для продажи водки во избежание порчи витрин, магазины открывали с тыльной стороны зданий.

На ХБК наше производство работало еще в полную силу и выдавало продукцию, которую никто не покупал, и её складировали в бомбоубежищах комбината. Эти два огромных бомбоубежища смогли бы вместить продукцию десяти лет непрерывной работы. Мое бригадирство щедро развязывало руки для «побочной» деятельности, но кроссворды мне изрядно надоели за два года их сочинительства. Собственно, надоело постоянное черчение тушью. Однажды, прочитав убогую заметку какого-то корреспондента газеты «Советская Кубань», я подумал, что мог бы написать поинтереснее, и поделился этой мыслью с Анатолием Зимой. Тот был, что называется, человеком дела.

— Пожалуйста, вот тебе тема. Напиши и приноси. Почитаем и узнаем, на что ты способен. Только учти, это нужно сделать за три дня.

Тема касалась мобилизации работников городских предприятий для помощи пригородным овощеводам по уборке урожая. Хаос в этом деле был настолько очевиден, что мне не составило большого труда раскритиковать существующую практику и предложить более действенные методы в организации этой помощи, поскольку я сам неоднократно призывался на эти работы. Принес я свою рукопись Анатолию Зиме. Тот молча прочитал, слегка подправил и направил меня в машинописное бюро, не говоря ни слова. Отпечатанный машинистками текст я вновь принес ему.

— Так, теперь пойдем к главному редактору, — сказал он.

— Вот, привел к Вам готового корреспондента. Местный самородок. Почитайте его заметку.

Редактор прочитала и спросила:

— Что окончили?

— Ростовский институт народного хозяйства и три курса факультета журналистики Ростовского литературного института, — соврал я не задумываясь.

Впрочем, это было почти правдой благодаря Владлену и его контрольным работам. Далее редактор поинтересовалась, чем я занимаюсь и имею ли я возможность днем работать в газете. Получив от меня утвердительный ответ, распорядилась принять меня на работу по договору без записи в трудовую книжку корреспондентом в отдел информации, другими словами, репортером.

Но толком поработать мне в этой газете почти не пришлось: открылась новая газета под названием «Кубанские новости», куда Анатолий Зима перешел работать. Вместе с ним перешел и я. Мне как начинающему журналисту он оказал неоценимую помощь. Словно малого ребенка он вел меня за руку, оберегая от падений и ушибов на непростом журналистском пути. Он был инвалидом, передвигался, опираясь на трость. Однажды, уже работая в другой газете, не успел быстро перейти проезжую часть улицы и погиб под колесами автомобиля пьяного водителя.

Пишущей машинки у меня не было, как и у многих корреспондентов того времени. Рукописные материалы мы приносили ответственному секретарю и тот, вычитывая, доводил их «до ума». Все, что оставалось от заметки после его правки, нужно было нести машинисткам на печатание. Диктофонов тоже не было. Но я немножко владел стенографией и успевал записать многое из того, что говорили персонажи моих репортажей. Интервью — самый легкий, как мне кажется, журналистский жанр. Самым трудным по праву считается написание фельетонов. В газете мастеров этого жанра не было, и, разумеется, этим занялся я. Нельзя сказать, что я все умел и все знал.

Моими наставниками в газете были и известный кубанский журналист Владимир Рунов и работавший ответственным секретарем Владимир Бердников. Последний заменил на этом посту Анатолия Зиму, который возвратился в газету «Советская Кубань». У меня сложились очень хорошие отношения с Бердниковым. Он многому меня научил. Я не стану перечислять все заповеди журналиста, которые он мне перечислял, но самая главная — «Выслушай обе стороны, описывая какие бы то ни было баталии конфликтующих противников».

— Если ты приводишь в заметке какие-то факты, — говорил он мне, — то обязательно имей документальное подтверждение. И еще — не пытайся сам судить. На это есть народные суды.

Я до работы в журналистике переступал порог суда, когда разводился с первой женой, но никогда не думал, что стану, когда-то завсегдатаем почти всех районных судов Краснодара. Свое первое «боевое крещение» я получил с подачи «мэтра» кубанской журналистики Владимира Рунова. Именно он, как я стал догадываться впоследствии, предложил испытать на практике теоретические постулаты Бердникова. Встречает меня как-то в редакции и заводит примерно такой разговор:

— Николай, тут мне редактор передал письмо работников краевой книготорговой базы о том, что их директор бессовестно расхищает имущество базы. У меня сейчас большая загруженность. Возьми и почитай. Может быть, что-то напишешь.

Я согласился даже, не подозревая о последствиях. Добросовестно стал изучать материал будущей заметки, а вернее, фельетона. Встретился с директором, с авторами письма в редакцию. Присвоение директором имущества базы не вызывало сомнений, и я принялся писать. Но я не знал, что подобно щуке заглатываю очень колючего ерша.

Ведь главным персонажем моей критической статьи должен быть весьма влиятельный директор центра книготорговли не только Краснодара, но и всего Краснодарского края. Связи у него были огромные и критиковать его побоялся бы любой журналист, тем более, обвинять в «прихватизации» имущества центра книготорговли. Я, совсем «необстрелянный», еще только начинающий стажер, написал небольшой фельетончик, всего 110 строк. Но судился с директором четыре месяца. Он подал иск в суд на газету и на меня по защите чести, достоинства и своей деловой репутации. Большинство в газете мне сочувствовали и искренне переживали за меня, но были и такие, кто злорадствовал и давал мне понять — случайным людям в журналистике делать нечего, тем более, какому-то слесарю ХБК!

Защита чести, достоинства и деловой репутации в суде — самый трудный для журналиста процесс. Дело в том, что во всех других судебных процессах обвиняемый не должен доказывать свою правоту, его вину должно доказывать следствие. А здесь журналист должен сам доказывать свою правоту. И горе, если журналист не сможет документально подтвердить хотя бы одно свое утверждение. В моем случае документами служили свидетельские показания работников книжной базы. Причем эти показания должны быть изложены только в суде. Никаких письменных заочных показаний суд не принимает. Это хорошо усвоил директор и принял политику «вымывания свидетелей». На первое слушание пришли пять работников базы. Директор не пришел «по болезни». На второе явились четыре. У директора «предынфарктное состояние» и опять неявка, и опять перенос заседания суда. Мои свидетели работали и просто не могли тратить время на безрезультатное хождение в суд. Их число сокращалось. Так было до тех пор, пока я не понял, в чем дело. Попросил двух оставшихся, но самых главных свидетелей спрятаться и прийти в суд с небольшим опозданием.

Увидев, что я стою один у двери зала суда, адвокат директора подал сигнал директору и тот, как говорят, явился — не запылился. Когда через пять минут после начала процесса свидетели вошли в зал, у директора на самом деле было предынфарктное состояние. Процесс я не проиграл. Но и не выиграл. Оказывается, этот директор (не хочу называть его очень сладкую фамилию) был в хороших отношениях с главным редактором моей газеты — Петром Ефимовичем Придиусом. Так вот, когда директор почувствовал, что иск ко мне у него трещит по швам, то пришел к редактору и наврал ему, сказав, что процесс он выигрывает и хочет закрыть дело миром. Редактор, не зная истинного положения дел в суде, согласился. О мировом соглашении без моего ведома было опубликовано в газете. А я получил первую моральную оплеуху. Но и директор вынужден был уйти с работы, потеряв доверие коллектива. Так состоялся мой дебют в газете в качестве автора критических статей.

Напомню, что я не состоял в штате газеты, а зарплату получал только в виде гонораров, и мне приходилось проявлять большую работоспособность, чтобы хоть что-то заработать на этой, как может показаться на первый взгляд, непыльной работе. Коллектив журналистов газеты был достаточно опытным, все профессионалы с большим стажем работы. Я потихоньку учился у них, и мои статьи стали получаться не хуже, а иногда даже лучше. Я ни с кем не конфликтовал, старался не выпячиваться, и, наверное, поэтому в журналистской среде было у меня много друзей. Особенно я был дружен с тремя своими тезками — Николаем Рыжковым, Николаем Грушевским и Николаем Ивановичем Харченко. С ними я часто обсуждал политическую обстановку в стране, мы ожидали больших перемен. С Николаем Грушевским меня сближал футбол. Он обладал большой спортивной эрудицией и прекрасно комментировал футбольные матчи с участием «Кубани». Позже мы с ним работали в газете «Рассвет», где он вел спортивный отдел.

На гитаре я играл все реже и реже. Приходил домой, ужинал и отправлялся на комбинат — ночное дежурство никто не отменял. Хорошо, когда не было аварийных ситуаций, а только плановые профилактические работы. Но были и такие ночи, когда требовалась большая отдача сил. Придешь домой и валишься с ног. И все же, несмотря ни на что, во второй половине дня я всегда шел в редакцию, благо там у меня был свободный график работы, и занимался журналистикой.