I

— Как он? — прозвучал взволнованный голос с переднего сиденья, и я краем глаза увидела, как Игорь, отвлекаясь от дороги, перегибается через край спинки, чтобы кинуть взгляд на нас с Джеком.

Что мне ему отвечать, черт возьми!

Голова Джека подпрыгивала на моих коленях на каждой кочке. Он так и норовил сползти куда-то под сиденье, и я обнимала его за корпус, то и дело подтягивая наверх. Утомительное занятие, между прочим! Не знаю, сколько он весит, но когда он поправится — ей богу, посажу его на диету!

Я глубоко и часто дышала, пытаясь не позволить себе заплакать.

Черт возьми, больше всего сейчас хотелось бросить всё это, свернуться где-нибудь в уголке и разреветься! Это чересчур для меня! Я так устала, я просто хочу побыть одна!

Глубокий вдох — прижаться к мокрому горячему телу Джека, резко сесть, затаскивая его обратно на колени.

Почему после всего, что я только что пережила, я должна ехать в этой душной, вонючей машине, где все сидят почти что друг на друге?! Мне не вдохнуть в такой тесноте!

Нас подбросило на особенно высокой кочке, Джек вырвался из моих рук, ударился о спинку переднего сиденья, свалился вниз. Я, чертыхаясь, стала затягивать его обратно — он повис шеей на моем колене, голова свешивается в пустоту, болтается, как у игрушки-болванчика, глаза полураскрыты и светят белками, рот весь в голубоватой слизи, так и ползущей из него, толстые вены бьются на лбу…

Я судорожно всхлипнула, укладывая его голову себе на бедра. Слезы накатили волной и сорвались с век, побежали по лицу, и я тряхнула волосами, прячась за них, потому что свободных рук, чтобы утереться, не было.

Все вокруг благоразумно молчали.

Через неопределенное время мы выехали на нормальную дорогу, и Джек почти перестал сползать с меня. Придерживая его, я закрыла глаза и прислонилась лбом к холодному стеклу. Слезы, черт бы их побрал, не переставали.

Наверное, я задремала, потому что когда я в следующий раз открыла глаза, Джека на мне не было — он, всё еще без сознания, полусидел рядом, голова откинута назад, и Зимин периодически поправлял его положение.

Я чувствовала себя свежее, происходящее вокруг больше не казалось однозначным адом — как-никак мы выбрались! И это многого стоит, черт возьми!

Я осмотрелась по сторонам. За окном уже сгущались сумерки, облака обещали порцию декабрьского дождя. За рулем был Игорь, рядом с ним Хоньев. На заднем сидении мы с Джеком и Зиминым. Лени и подозрительный незнакомец в одежде официанта, столкнувшийся с нами в замке и назвавшийся другом Джека, должны были сидеть в просторном багажнике — я смутно помнила, как они туда забирались. Я обернулась и увидела две макушки — похоже, они действительно теснятся там. А я тут страдала от того, в каких условиях сама еду… принцесса, как всегда.

Мы плутали по узким улочкам Штаман-Рейна. Начался дождь. Я вернулась к своей обязанности придерживать Джека.

— Некий «медицинский центр В. Карински», — озвучил Игорь, паркуясь. — Первое подобие больницы, которое мы тут встречаем. Давайте, на выход.

Зимин и Хоньев достали Джека, Игорь открыл багажник, и оттуда вылезли, кряхтя, Лени и загадочный официант. Оба выглядели более чем недовольными.

Все критически осмотрели здание «медицинского центра». Оно выглядело дорогим и заброшенным.

— Мы хоть одного врача-то здесь найдем? — усомнился, разминая шею, незнакомец.

Он был немногим выше меня, потрепанный, но на удивление самоуверенный. Это мало кому понравилось.

— Ты кто вообще такой, парень? — прикрикнул на него Игорь. — Не нравится — добро пожаловать обратно в багажник.

— Ты его знаешь? — настороженно обратился ко мне Зимин, придерживая перекинутую через плечо руку Джека.

Я покачала головой.

— Это еще ничего не значит, — заявил незнакомец.

Игорь недобро вскинул брови:

— Вот именно. Ты вполне можешь быть Вентеделем.

Незнакомец поперхнулся и засмеялся удивленно:

— Хех, ну я, конечно, польщен, но блин, я уже хотя бы по внешности не прохожу.

— А при чём здесь внешность?

— Ну, блин, посмотрите на них — все утонченные брюнеты, — он кивнул на меня, на Джека и пошевелил рукой свою короткую соломенную прическу. — Я явно не подхожу. Я его старый знакомый. Правда! — его явно удивляло и раздражало всеобщее недоверие. — Можете звать меня Якобс.

— Как кофе?

Он закатил глаза:

— Может, мы всё-таки занесем его в эту лечебницу и хотя бы положим на нормальную кровать?

— Да уж, — тихо согласилась с ним я, но каким-то странным образом это услышали все — и кончили впустую препираться.

Без труда взломав замок, мы забрались в больницу, нашли первую попавшуюся палату и разместили в ней Джека. И хотя от его вида и состояния всё еще бросало в дрожь, во мне почему-то зародилась уверенность, что он справится и выздоровеет.

Мы поужинали чем-то невразумительным, почти молча, потому что все были измотаны. Я всё ждала, что со мной заговорит Лени, спросит, как я, попытается ободрить и поддержать — но он не отрывал угрюмого взгляд от консервов, а доев — отправился «пройтись». Посидев еще некоторое время среди наевшихся релаксирующих мужчин, я пожелала всем спокойной ночи, и, заглянув на несколько минут к Джеку, пошла спать в соседнюю палату. И хотя не было еще и восьми вечера, после всех треволнений этого дня я отключилась моментально.

II

«Смотри-ка, это не тво?..» Леон судорожно нажал паузу на панели видеокамеры. Он знал, что дальше будет, и не желал видеть это еще раз.

Мучительно зевнув (время шло к четвертому часу ночи), он перемотал на несколько записей назад и прослушал другой диалог, делая пометки в блокноте. Интервьюер из него, конечно, жалкий (ну что это за эканье, что за глупые вопросы!), но это в любом случае совершенно эксклюзивный материал.

Протерев глаза, Леон отложил видеокамеру и взялся за фотоаппарат. Вот здесь были действительно взрывные кадры. Один взгляд на них наполнял его гордостью и уверенностью в собственном профессионализме.

Он бы давно пошел спать, но стоило ему оторваться от работы, как в голову лезли всякие докучливые мысли — и он всё равно не мог уснуть. В итоге он спал урывками, в сумме по три-четыре часа в сутки, и так продолжалось уже несколько дней — с тех пор как они поселились в этой заброшенной больнице. То время, когда он не спал и не хандрил, Леон либо отсматривал имеющийся материал, размышляя, как его лучше использовать, либо снимал новый, бродя по улицам пустынного города или в стенах их печального пристанища.

Самые жуткие и странные кадры, на свой взгляд, он снял позавчера в больнице — впрочем, вряд ли они могут быть где-то опубликованы. Эта небольшая фотоистория начиналась с группы людей, столпившихся вокруг кровати больного и снятых со спины. Дальше шло несколько лиц крупным планом — в них перемешались отвращение, жалость и обеспокоенность. Затем идет сам больной…

Леон хорошо помнил, как замер над телом Джека в какой-то мысленной судороге. Единственным выходом из ступора было продолжать снимать, но все уже смотрели на него с возмущением: его объектив казался им инструментом циничного надругательства. Пересилив себя, Леон вышел из палаты. Но вид этого человека произвел на него тяжелое впечатление.

Он, этот больной, Дриммор «Джек» Вентедель, был тем, кого Леон по мере своих душевных сил привык ненавидеть. Не яростно и буйно, как это делала Вренна (по ее словам), а тихо и отстраненно. Просто если заходила речь о каких-то прославленных мерзавцах, о бессмысленном зле или неоправданной жестокости, Леон обыкновенно с горечью и этой самой тихой ненавистью вспоминал его, Джека.

И вот, он лежит перед ним. На больничной койке, беспомощный, коматозный, терзаемый какой-то невиданной заразой. И это — тот злодей, тот ненавистный враг и убийца, которого Леон помнил четыре года?

Сама абсурдность такого несоответствия затмила Леону глаза, и он не мог понять даже, насколько внешность этого «несчастного» соотносится с внешностью того «чудовища». И уж подавно он не мог понять, что думать по этому поводу и как ко всему этого относиться. Единственное было несомненно: увиденный образ лишил его покоя, и его терзали самые противоречивые чувства — включая вину, злорадство и туманное безразличие.

Тем же вечером, когда палата Джека временно освободилась от наблюдателей, Леон отправился туда и тщательно отснял его состояние. Теперь, медленно просматривая эти кадры и путано размышляя о них и не только, Леон уснул в кресле с камерой в руках.

III

— Джек! Ты очнулся?

Я обвел взглядом потолок, но никого не увидел. Надо было сесть, но я не мог себя заставить. В поле зрения появился Игорь и улыбнулся. Нужно было как-то поздороваться с ним, но разговаривать не хотелось, и я лениво подмигнул.

— Как ты? Ты давно очнулся?

Да, наверно давно, — подумал я. Уже несколько часов созерцаю потолок и не могу заставить себя пошевелиться. Нет, я прекрасно ощущаю все конечности, просто мне чертовски лень. И есть такое впечатление, что попытка встать отнимет у меня столько же сил, сколько у здорового человека — марафонский забег.

Но, видимо, разговаривать всё же придется.

— Нормально, — сказал я и почти не услышал собственного голоса. Осознание собственной слабости вдруг стало остро раздражающим.

За те несколько часов, что я тут провалялся, будучи уже в сознании, я достаточно хорошо вспомнил всё, что мог, и у меня накопились вопросы.

— Как прошло? — пробормотал я.

Игорь сел на кровать.

— Можно сказать… успешно. Правда, Вренна предупредила Мморока, и почти все Вентедели успели выбраться, а это не входило в планы Сказочника, но… а для тебя и это, наверно, хорошая новость, да? — он рассмеялся.

— Почему? — просипел я, имея в виду что-то вроде «почему Сказочнику надо было сжечь Вентеделей? Разве он крутой борец со злом?»

Но Игорь вскинул брови:

— Ну они же типа твои родственники.

Я закатил глаза. Игорь и это истолковал по-своему.

— Ну как знаешь. В общем, почти все они живы и где-то скрываются. Из персонала тоже многие спаслись. В общем, получился на удивление безобидный взрыв. Ни одного кораблиста в зоне Морской Короны с тех пор не замечено. Через несколько часов после Морской Короны подорвали и все остальные Замки.

Я с ужасом уставился на него.

— Все?

— Ну да.

Вот ублюдки, — подумал я, судорожно вспоминая всё, что можно было бы забрать из моего Замка — но уже поздно.

— Всё это было изначально твоей идеей, — задумчиво заметил Игорь, будто в насмешку над моими мыслями. — Похоже, твой план удался.

Я хотел было что-то съязвить в ответ на это, но, во-первых, мне не хватило бы воздуха на длинную фразу, а во-вторых, Игорь смотрел на меня почему-то предельно серьезно, почти печально. Я попытался прочувствовать эти слова — «твой план удался», — но ничего кроме горькой усмешки они не вызывали.

Я словно дал пинка своей больной бешеной собаке, и она побежала по городу, кусая детишек направо и налево. Часть детишек померло, зато всем остальным сделали прививки, и бешенства они больше не боятся. А собака вернулась ко мне домой и издохла у порога, даже не поскулив мне на прощанье. И теперь ко мне приходит социальный работник и говорит: «Наш город больше не боится бешенства, и все благодаря тебе, дружище». А главное, каким-то подсознательным чутьем я-то знаю, что вакцина временная и бесполезная, но молчу, чтоб ни в чём не обвиняли.

— Ладно, — опомнился вдруг Игорь. — Ты наверно голоден, да? Я сейчас чего-нибудь принесу.

Он вышел из комнаты, а я прислушался к ощущениям. Может, я и был голоден, но класть что-то в рот, жевать и глотать точно не хотел. А вот от воды я бы не отказался. Стоило о ней подумать, и я понял, что меня мучает жуткая жажда.

Игорь вернулся с бутылкой воды, парой банок консервов, пластмассовыми приборами, пачкой чипсов, пачкой сигарет и зажигалкой. Курить хотелось тоже, это точно.

Я понял, что пора садиться, но это не помогло. Я продолжал лежать. Игорь тоже понял, что мне пора садиться, и, пока он подтягивал меня выше по кровати, усаживал и облокачивал на подушку, я проклянул мирозданье.

Закончив, он встретил мой взгляд и засмеялся.

— Скажи спасибо, что Вренну не зову — она б тебе еще и колыбельную спела.

«Если бы Вренна суетилась вокруг меня, это по крайней мере можно было бы понять не только как признак моей немощности», — фыркнул я, но сам тут же усомнился в этой мысли.

Игорь дал мне бутылку, и я, достав наконец руки из-под одеяла, принялся жадно пить. У воды был странноватый вкус, и с каждым глотком мне хотелось пить всё больше и больше. Пока внезапно пищевод не воспротивился и не сжался, останавливая последний глоток под самым горлом. Я поперхнулся, судорожно отдал бутылку Игорю и наклонил голову вниз, чувствуя наступающую волну. Меня вырвало свежевыпитой водой, постель мгновенно стала мокрой, а на подушке, не проникая в ткань, остались медленно таять несколько лоскутков голубой слизи.

Я выругался. Получилось даже довольно громко.

— Что это за хрень?

— Тебя всё время, как ты вывалился из Кристалла, этой штукой тошнит, — виновато объяснил Игорь. — Оно… по ходу, залезло в тебя, пока ты залез в него.

— Что за порнография?

— Хе-хе. Из тебя вылилось уже литров десять, мне кажется. Теперь это уже так, остатки.

Я попытался всё это представить, и меня едва не вывернуло опять, теперь уже от отвращения.

Липкая холодная простыня заставила меня собраться с силами, и я вылез из постели — постоял пару секунд, борясь с головокружением, и сел на пол возле кровати.

— Давай поищу полотенце, — вздохнул Игорь и вышел из комнаты.

Я посмотрел на сухой паек, разложившийся на прикроватном столике, испытал секундный приступ аппетита, тут же понял, что меня вывернет от любого веществе в пищеводе — и закурил. Волны никотина сладко заливали изголодавшийся по сигарете организм.

Вскоре вернулся Игорь с полотенцем, а затем, не прошло и получаса, как в палату набилась целая толпа посетителей, пришедших поглазеть на меня внезапно подвижного и говорящего. Я пытался отвечать им и отшучиваться, но от галдежа и духоты, которую они принесли с собой, меня начало мутить, и я с трудом воспринимал смысл их слов. А потом как-то неожиданно стало тихо, и рядом со мной осталась только Вренна.

Я представил себя со стороны — лежу бледный, тощий на полу возле кровати, бормочу что-то, медленно перевожу мутный взгляд туда-сюда — вот она и разогнала всех. Меня снова свело от отвращения к собственной беспомощности.

Вренна меняла постель.

Мне чертовски захотелось остановить ее и прогнать, но это бы только ухудшило мое положение — мало того, что сам о себе позаботиться не могу, так еще и капризничаю.

Она закончила и обернулась ко мне, ожидая, наверно, увидеть, что я без сознания. Наткнулась на мой взгляд, тихий и безумный, и отвела свой.

Всё это было до боли неловко. Мы оба, должно быть, то и дело вспоминали, как я в прошлый раз так валялся, при смерти, а она стояла надо мной, безрадостная и безучастная, точно зная, как именно яд убьет меня. Сейчас я валяюсь если не при смерти, то полуобморочный, и она без понятия, как мне помочь, бегает и суетится вокруг меня, чуть ли не слюнки подтирает, а стоит мне посмотреть на нее — и она притворяется враждебной и безучастной. И самое тупое, что, черт возьми, будь она на моем месте, а я — на ее — так вел бы себя точно так же — точно так же бегал бы вокруг нее и точно так же отводил глаза. Да что же за отношения у нас, нелепые и болезненные! Почему мы не можем обходиться друг с другом как нормальные люди?

— «Как ты себя чувствуешь?» — насмешливо спросил я сам себя и сам себе ответил: — «Гораздо лучше» «Я рада, что ты пришел в себя».

Она зажмурилась и беззвучно рассмеялась. Обернулась ко мне с усмешкой:

— Конечно, давай будем говорить бессмысленные фразы, это же так весело и занимательно.

Я улыбнулся. Она присела рядом и в ответ на мои вопросы стала неспешно рассказывать свою версию произошедшего в Замке.

На протяжении двух следующих дней мне становилось хуже. Я не мог ни есть, ни пить и физически чувствовал, как час от часу мои силы иссякают. При этом я довольно много бодрствовал, не разрешая себе уснуть, и в голове моей крутились самые мрачные мысли. Я думал, что пришло время мне платить за все мои ошибки, что я должен был умереть еще на балу, захлебнуться в кристалле, но мне удалось вывернуться из лап смерти и убежать — но всего на несколько дней, а теперь костлявая вернулась за своей добычей. Я вспоминал все ситуации, когда моей жизни грозила опасность (а их оказалось удивительно много), и говорил себе, что выжил в них только потому, что моя роль в этом мире еще не была сыграна до конца. А теперь, когда я расторг Договор — моя задача выполнена, и я могу и должен умереть.

Всё это время рядом со мной кто-то дежурил, пытался помочь мне — и чаще всего это была Вренна. Иногда я почти не замечал ее, иногда начинал с тихим жаром пересказывать свои мысли, и она пугалась и злилась на мой фатализм, но утешить меня не могла.

Потом я надолго отключился, а когда пришел в себя, то увидел над собой незнакомого человека в очках с непроницаемым выражением лица.

— Лежите, — требовательно сказал он, когда я начал шевелиться. — Я поставил вам капельницы — не двигайте руками. Как ваше самочувствие?

Самочувствие было на удивление приличное.

А не прошло и часа, как начались всяческие врачебные экзекуции, которые сводят на нет любой фатализм и любую философию.

Как вскоре выяснилось, этими экзекуциями, как, собственно, и спасением, я был обязан Якобсу. Впрочем, косвенно.

Мое состояние казалось безнадежным не только мне, но и окружающим. Маясь безысходностью, Якобс позвонил Артуру. Не чтобы поделиться горем — скорее, наоборот: притвориться, что всё в порядке… но разговор мгновенно вышел из-под контроля:

— Господи, да я вам с Джеком тысячу раз звонил! Где вы? Что с вами? Почему вы две недели не брали трубки? Мекс всё твердит, что у нее видения, и вы в беде!

Якобс опешил, замялся. Было бы издевательством сказать, что мы были в Морской Короне за десять минут до взрыва, но всё хорошо, мы успели сбежать, вот только Джек прямо сейчас умирает.

— Да что ты молчишь? Алло!

— Да, я… мы в Штаман-Рейне. Джек болен.

— Чем? Что с ним?

— Не знаю. Никто не знает. Что-то странное.

— Что значит «что-то странное»? Какие симптомы?

И Якобс рассказал всё по порядку, начиная еще со своего проигранного спора с наемниками Мморока. Когда он дошел наконец до симптомов, Артур потребовал, чтобы он повторил их все Мекс, и передал ей трубку. Мекс сосредоточенно выслушала — и разозлилась:

— Что, и это всё? Да я и двух курсов в меде не закончила — и знаю, что тут делать! У вас что, интернета нет? Нельзя прогуглить? У него просто обезвоживание и голод. Нужно ввести глюкозу и раствор соли. У вас там есть врачи?

Покатавшись по городу, в который постепенно возвращалось население, Игорь с подручными раздобыли врача, и то ли наняли, то ли похитили его, чтобы он меня лечил. С помощью элементарной капельницы он за считанные часы поставил меня на ноги, а затем всякими изощренными методами, которых и названия-то вспоминать не хочется, стал постепенно выводить из моего организма остатки кристалла.

Через неделю этот врач заявил, что сделал всё, что в его силах, и безучастным тоном дал мне сотню рекомендаций, кардинально не соответствующих моему образу жизни. И, взяв оплату мелкими купюрами, радостно уехал. Может, мы его пугали, а может, лечить Вентеделя казалось ему чем-то недостойным.

Я всё еще чувствовал себя довольно слабым и боялся съесть лишний кусок мяса, но опасений мое состояние больше не вызывало. Тем временем из нашего убежища приехал Артур, из ревнивой предосторожности оставив Мекс дома, и мы подолгу трепались втроем: я, он и Якобс. Правда, выяснилось, что с ноутбук с моим «летчиком» безвозвратно сгинул, и на минутку мне снова захотелось впасть в депрессивный авитаминоз — но вскоре я решил, что таки отделался малой кровью.

По мере выздоровления, чем больше я убеждался в своей безопасности, тем сильнее меня волновал один странный вопрос. Что происходило с голубой слизью, после того как она расставалась с моим телом? Нет, это не зависимость и не умопомешательство. Это вполне закономерный вопрос. Но я осознавал его нелепость и задавал только тем, кто мог знать, и очень осторожно. Большинство не понимало, о чём я, и я закрывал тему. Потом я спросил Вренну, и она пожала плечами:

— Она уползла. Я видела, как она перебиралась через стенку тазика, как медуза. Ну, это же часть кристалла — она что-то себе думает, хочет.

Я уставился на нее:

— Ты понимаешь?

Вренна встретила мой изумленный взгляд с легким недоумением.

— Не знаю. По-моему, это всё мерзко, и надо забыть.

Я покачал головой.

— Слушай, можешь позвать Артура? Я хотел вам обоим одну вещь рассказать.

Я бы пригласил и Якобса, но не мог избавиться от осторожного недоверия к нему.

Вренна взглянула на меня устало.

— А можно не сейчас, Джек? У меня есть дело.

Я удивился. Неприятно удивился. Что-то в ней изменилось, что-то стало не так после того, как я вернулся из небытия. Уж не разочарована ли она?..

И тут я вспомнил что-то. Перед глазами на секунду всплыло изображение светловолосого человека, стоящего рядом с нею, потом сидящего напротив меня, с ледяными глазами, с раздутыми от бессильного протеста ноздрями. Я крупно видел его лицо — он наклонялся надо мной? И мы, кажется, даже говорили тогда. Я бормотал что-то бессвязное, слышал чей-то голос в ответ. Всё это было приветом из прошлого, всё это что-то значило. Я силился нащупать свои воспоминания внутри воспоминаний, поймать те ощущения — но лицо… я уже вспомнил его. Сейчас, на трезвую голову, я понял и вспомнил достаточно.

— Лени?..

Она раздраженно молчала.

Воспоминания разбивались о мой разум, как волны, накатывая одно за другим, и я не мог укрыться от них. Они шли вперемежку — то старые, с Лени-мальчишкой, над которым я потешался, проверяя свои постановочные способности, то свежие, туманные и болезненные, в которых человек с тем же лицом почему-то лет на десять старше и вызывает уже мой страх.

Была поздняя беспросветная ночь, может даже утро — раннее декабрьское утро, часов пять. Вренна вышла из палаты на несколько минут, измученная, с глазами, тонущими в огромных темных омутах вокруг них, и вернулась с ним, с незнакомцем, как мне показалось. Я был наполовину в сознании — всё видел и слышал, но плохо связывал события между собой и едва ли мог логически мыслить.

Теперь я припоминаю, что Вренна попросила этого «незнакомца» посидеть со мной, потому что она почти сутки не спала и валится с ног, а он… и возразить не успел. Потому что она и не просила толком, а просто сообщила ему, поставила в известность, что идет спать на несколько часов, а он остается тут, на ее месте.

Она вышла, «незнакомец» подошел, встал надо мной, и мы долго молча буравили друг друга взглядами. Если бы это был поединок взглядов, то он бы, несомненно, победил. Потому что меня его вид наполнял ужасом. Я ясно видел, как он достает откуда-нибудь мокрую тряпку, накрывает мне нос и рот — и вот, я беззвучно и беспомощно задыхаюсь, как какой-нибудь недоношенный котенок. Я мог выдумать множество способов тихого и безапелляционного убийства, и взгляд этого человека, неотрывный, безжалостный, не давал мне думать ни о чём другом.

Но хуже всего было, что даже ничего не делая, он может наслаждаться моим ничтожеством и унижением. Меня накрывали, затягивали на секунды бездонные пропасти воспоминаний, я приходил в себя, видел его сидящим напротив, ловил себя на том, что брежу вслух, проклинал всё, снова отключался. А потом его место занял Якобс, и я с облегчением и неосознанной благодарностью уснул.

Теперь я сидел на кровати, и в ушах стояли шаги Вренны и щелчок, с которым за нею закрылась дверь. «Он всё еще здесь? — напряженно думал я, — если он всё еще здесь…» Мысль об этом человеке вызывала во мне злость — обнаженное, раскаленное чувство соперничества, мстительность и ревность. Всё, что было с ним связано, выводило меня из себя. И зачем я тогда оставил его в живых?