Все меньше тех вещей, среди которых
Я в детстве жил, на свете остается.
Где лампы-«молнии»? Где черный порох?
Где черная вода со дна колодца?
Где «Остров мертвых» в декадентской раме?
Где плюшевые красные диваны?
Где фотографии мужчин с усами?
Где тростниковые аэропланы?
Где Надсона чахоточный трехдольник,
Визитки на красавцах-адвокатах,
Пахучие калоши «Треугольник»
И страусова нега плеч покатых?
Где кудри символистов полупьяных?
Где рослых футуристов затрапезы?
Где лозунги на липах и каштанах,
Бандитов сумасшедшие обрезы?
Где твердый знак и буква «ять» с «фитою»?
Одно ушло, другое изменилось,
И что не отделялось запятою,
То запятой и смертью отделилось.
Я сделал для грядущего так мало,
Но только по грядущему тоскую
И не желаю начинать сначала:
Быть может, я работал не впустую.
А где у новых спутников порука,
Что мне принадлежат они по праву?
Я посягаю на игрушки внука,
Хлеб правнуков, праправнукову славу.
* * *
Но по-прежнему стихи поэта не печатаются, журнал «Знамя» отверг его подборку, присланную другом Тарковского, поэтом Ильей Френкелем. Поэтесса Вера Инбер написала в рецензии на эти стихи, что они слишком литературны и не нужны читателям.
Сам Арсений Александрович ничего не делает для того, чтобы быть напечатанным. Это уже не гордыня, это — смирение. Он смирился со своим уделом, его привлекают иные пути, зовут иные голоса. Он опять становится нищим странником.