С первых же лет Северной войны постройка флота, проходившая в неимоверно трудных условиях, не переставала оставаться в центре внимания правительства. Создавая армию, вводя первые необходимейшие государственные преобрзования, Петр, прекрасно понимавший, что без морской силы и шагу не ступить на Балтике, взвалил всю тяжесть поспешного сооружения флота на плечи народа. «Морским судам быть!» Эти памятные слова постановления 20 октября 1696 г. ярким маяком стояли всю жизнь перед Петром и его сподвижниками.
Каждую копейку Петр экономил для флота, т. е. экономил то, что возможно было урвать от армии, от укреплений на о. Котлин, от построек в Петербурге. Мало было тогда у него серебра, и царь грозно напоминал строителям судов и организаторам флотских экипажей, что сурово будет расплачиваться за упущения: «…Когда спросил о экзерциции, на что он отвечал, что она не единожды не была (которое зело мне неприятно и не знаю для чего то главное дело ради младых матросов забвению предано) и отговаривался будто для того, что все корабли и шнявы, кроме двух негодны к ходу; но сие есть великой важности; ибо я буду оное свидетельствовать, и аще не так найдется (курсив мой - Е. Т.), то не легко плачено будет (ибо не добро есть брать серебро, а дела делать свинцовые)».1 Так грозил «нелегкой» расплатой царь в письме к вице-адмиралу Корнелию Ивановичу Крюйсу 11 октября 1705 г. Он сидел в городе Гродно, был занят военной тревогой, следил за намерениями и передвижениями Карла XII, но не забывал о далекой Неве, Финском заливе и недостаточной выучке «младых матросов». Подчеркнутые мной слова очень характерны для служебного стиля Петра: много тратя на флот, Россия вправе была за свое «серебро» требовать от морских командиров дел «несвинцовых».
Правда, с трудом, но быстро строился флот, и хоть много лет прошло, пока он начал, наконец, играть заметную роль в войне, но уже с 1703-1705 гг. его существование никак нельзя было игнорировать.
Конечно, одно дело только не «игнорировать» новое явление, а совсем другое дело - оценить по достоинству его роль в настоящем и учесть его возможное значение в будущем. Ни такой оценки русского флота, ни подобного предвидения в эти годы между Нарвой и Полтавой мы в Западной Европе еще не встречаем.
Если даже крупные сухопутные победы 1704 и 1708 гг. не в состоянии были изгладить отрицательное для России впечатление от 18 ноября 1700 г., то подавно не могли этого сделать первые выступления молодого русского флота, упорно, с невероятной затратой людских жертв и с проявлением неслыханной, истинно фантастической энергии создаваемого Петром в устье Невы. А ведь уже и эти выступления представляли собой нечто в самом деле удивительное и небывалое. Русские овладевают с помощью флота устьем Невы, забирают о. Котлин, укрепляются в основном поселке, который они именуют городом Петербургом, и, несмотря ни на какие усилия, шведы ровно ничего не могут с ними поделать. На Ладожском и Чудском озерах происходят мелкие стычки небольших шведских озерных эскадр с русскими плохо выстроенными мелкими судами, и в большинстве случаев успех остается на стороне русских. Сам Петр после взятия Нотебурга выходит к устью Невы и завладевает двумя шведскими судами. Эти первые успехи открывают (так казалось Петру и его сподвижникам) счастливые перспективы. Но для дипломатов Европы ясно пока было одно: настоящего флота у русских нет; правда, их верфи (например Олонецкая и др.) работают неустанно, но о результатах их работы много говорить пока еще не приходится.
В европейские столицы приходят новые и новые вести: русские войска берут шведские крепости, победоносно отбивают одно за другим нападения шведов на о. Котлин. Карл XII в раздражении приказывает направить на Котлин и к берегам Невы эскадру Анкерштерна и большой отряд генерала Майделя. Русский флот, уступавший и численностью, и техникой, и артиллерийским вооружением шведскому, прогоняет шведского адмирала прочь, а высаженный на Котлине десант почти полностью уничтожается. И все-таки ни во Франции, ни в Англии, ни в Голландии никакого заметного действия эти победы не производят. Еще об армии иногда вспоминают, к ней присматриваются, австрийский двор даже досадует, что русские воюют на Балтийском берегу, а не на юге, против шведов, а не против турок, но о возникающем русском флоте нет и речи. Его игнорируют почти вовсе, пробавляясь больше устарелыми анекдотами о саардамском и амстердамском плотничестве и об участии Петра в морских смотрах в Англии.
Стоит ли вообще придавать много значения русским победам на Балтике? Ведь ясно, что если бы эти победы в самом деле имели политическое будущее, то разве стал бы шведский король целые годы воевать в Польше и Саксонии, гоняться там за ничтожным Августом II, углубляться дальше и дальше к югу? Шведский «Александр» явится на Север, когда найдет нужным, и снова сметет прочь русские войска, как сделал это в начале войны под Нарвой 18 ноября 1700 г. Таково было мнение большинства дипломатических канцелярий в описываемый «предполтавский» период.
На самом деле ложно было представление, будто Карл и его генералы так-таки не тревожились по поводу русских успехов на Неве, на Ладоге, у Копорья. Карл приказал дать серьезнейшую острастку русским в 1708 г. Шведы решили напасть на отвоеванные русскими территории с двух сторон: с юго-запада - из Эстляндии и с северо-запада - из Финляндии. Первым двинулся из Эстляндии отряд генерала Штромберга, но его два полка потерпели от Апраксина тяжкое поражение.
И тогда-то была совершена попытка нанести очень серьезный удар на устье Невы из Финляндии и со стороны моря. Из Финляндии шел генерал Любекер, в распоряжении которого было около 13 тысяч человек; со стороны моря наступал флот в числе 22 шведских судов.
8 августа войска Любекера, перейдя реку Сестру, подошли к Неве выше Тосны. Одновременно на виду у Кроншлота показались 22 шведских корабля. 29 августа Любекер, после очень оживленной артиллерийской перестрелки, продолжавшейся почти три часа, переправился через Неву и пошел искать запасы, собранные в Ингерманландии. Около двух с половиной недель продолжались эти тщетные поиски: русские уничтожили все запасы (кроме тех, которые забрали в Петербург). У Апраксина не было достаточно сил, чтобы напасть на Любекера, а у Любекера не хватило сил, чтобы взять Петербург. Шведы занимали берег (ораниенбаумский, как он позже стал называться) и очень долго не знали, что им делать дальше.
У Любекера была сильно потрепанная походом и самым настоящим образом голодавшая армия, перед ним стоял пришедший уже в конце августа шведский флот, под командованием Анкерштерна, который так же точно был бессилен взять Кроншлотское укрепление и о. Котлин, как сам Любекер был бессилен взять Петербург. Колебания Любекера и Анкерштерна окончились довольно неожиданно. Случилось это так. У Апраксина не было сил покончить с Любекером, но была возможность беспокоить его, нападая малыми отрядами на отдалившиеся от главного шведского лагеря части. При одной из таких стычек у Копорья, где шведам удалось одержать верх, они на беду свою нашли среди попавшей в их руки русской добычи письмо графа Апраксина к начальнику этого небольшого русского отряда генералу Фризеру. Апраксин сообщал Фризеру, что он спешит к нему с большой армией на помощь. Это письмо именно затем и было, написано Апраксиным, чтобы каким-нибудь путем оно попало к Любекеру и сбило его с толку, потому что никакой большой армии у Апраксина не было и в помине, никаких подкреплений он сам не получал и другим послать не мог. Затея Апраксина увенчалась самым блестящим успехом. Любекер и Анкерштерн поверили в реальное значение попавшей в их руки записки. Все колебания кончились, шведам представилось, что им грозит неминуемая катастрофа, если они замешкаются. Решено было поскорее посадить армию на суда Анкерштерна и отплыть подобру-поздорову, не теряя золотого времени. Но это решение и привело к катастрофе. Любекер покинул свой прежний лагерь и перевел свое войско к самому берегу моря. Сюда в Копорский залив, к деревне Кривые Ручьи, подошли суда Анкерштерна. Началась трудная посадка войск. Чем больше войск оказывалось на судах и чем малочисленнее становился шведский лагерь у Кривых Ручьев, тем смелее русские, находившиеся все время в некотором отдалении, производили свои внезапные нападения. Наконец, когда у неприятеля осталось на берегу лишь около пяти батальонов, Апраксин напал на шведский лагерь и перебил 900, а в плен взял 209 человек. Последние часы посадки имели вид и характер панического бегства. Любекер велел перебить почти всех лошадей, еще оставшихся у шведов после тяжких потерь в этом голодном ингерманландском походе. Шведы впоследствии признавали, что Любекер потерял в провалившейся экспедиции от 4 тысяч до 5 тысяч человек.