Картина 1–я. Комната Ами Бергера

Ами Бергер и Человек-с-лопатой.

На сцене — кровать, окно, у окна — письменный стол. Над столом склонился Ами Бергер — сидя на инвалидном кресле, он читает учебник и подчеркивает при этом в конспекте. За окном — вид на Полосу. Время от времени он озаряется вспышками от взрывов и стартующих ракет. Звуки соответствующие: ракеты и мины словно пролетают над головой Ами (и над головами зрителей в зале). После каждого старта Ами, не отрываясь от занятий, прислушивается, оценивая, куда полетело. На сцене появляется Человек-с-лопатой. Какое‑то время он прохаживается по комнате, останавливается за спиной у Ами, заглядывает ему через плечо, качает головой. Вспышка. Сирена. На этот раз звук летящей ракеты несколько иной, отличный от предыдущих.

Человек-с-лопатой (тревожно, зрителям): Не к нам ли?

Ами (не поднимая головы): Не — а… перелет…

Звук нарастает, становится невыносимым. Человек-с-лопатой бросается на пол, закрывает голову руками. Близкий взрыв.

Ами (равнодушно): Это в трех улицах от нас. Там пусто.

Человек-с-лопатой поднимается, отряхивает брюки. Он говорит, обращаясь к зрителям — сейчас и в дальнейшем.

Человек-с-лопатой: Вот так и живем. Вам крупно повезло, что до вас пока еще не долетает. Или… уже? Да? Неужели и до вас… (потешно прикрывает рот ладонью) Быть такого не может. А, впрочем, мне‑то что за дело… — я ведь здесь, в Матароте. Матарот — это поселок. Маленький такой поселочек, домов на сто. Когда‑то здесь был кибуц коммунистического толка. Сейчас от него ничего не осталось.

Ами (не поднимая головы): А Хилик?

Человек-с-лопатой: Ну разве что Хилик. Сумасшедший фермер Хилик Кофман — последний кибуцник — коммунар. Хилик Кофман и его таиландские работяги.

Ами: Чук и Гек.

Человек-с-лопатой (доверительно): На самом‑то деле их имена звучат иначе — Лонгхайрачук и Верихотчайгек. Довольно просто, в отличие от фамилий, которые и вовсе непроизносимы. Но Хилик их все равно сократил. Чук и Гек.

Ами: И правильно сделал. С такими обстрелами поди успей выговори: «Верихотчайгек, в укрытие!» Или: «Лонгхайрачук, беги в подвал!»

За окном снова вспыхивает. Сирена. Звук летящей ракеты. Далекий взрыв.

Человек-с-лопатой: Да, с такими обстрелами… (кивает в сторону окна) Стреляют оттуда, из Полосы. Матарот ведь буквально на границе, вот полосята и стараются.

Ами: Вообще‑то они метят не по нам.

Человек-с-лопатой: А чего по нам метить, если в поселке, почитай, никого не осталось? Все разъехались. Метят по городу (указывает в сторону, противоположную окну). Это километров десять от нас, для ракеты плевое дело. В городе, как‑никак, население, колледж и все такое… Чего по нам‑то?

Ами: Чего по нам, чего по нам… Ракеты‑то самопальные — труба на треноге, только и всего. Бывает, не на тот угол поставят. Бывает, кошка треногу заденет. Полосятам лишь бы пульнуть, а уж куда полетит — дело десятое. (поднимает голову, прислушиваясь к очередному пуску). Это — в город.

Человек-с-лопатой (уважительно): Ами знает, что говорит. Ами Бергер — специалист, бывший сапер, инвалид армии.

Ами (смотрит на часы, откладывает книгу, потягивается): Фу-у-у… на сегодня хватит. И вообще, пора к профессору заглянуть… Или сразу в бар?

Ами отъезжает от стола и в нерешительности останавливается на авансцене.

Человек-с-лопатой: Налево? Направо? (хихикает) Вопросец‑то непростой… У нас в Матароте от такого случайного выбора зависит, можно сказать, жизнь… Если налево, в бар, то нужны деньги…

Ами достает кошелек, копается в нем, с досадой качает головой.

Человек-с-лопатой: Что, пусто? Ну, тогда давай направо. Профессор тебе еще за прошлый перевод должен. Езжай, забери деньги. Свои, заработанные. Сколько можно быть фраером?

Ами (неуверенно): Да ну… как‑то неловко. Хотя для бара, вроде как, тоже рановато…

Посомневавшись, решительно машет рукой и поворачивает направо.

Человек-с-лопатой (глядя вслед уезжающему со сцены инвалиду): Значит, все‑таки к профессору Серебрякову… (с беспокойством смотрит в сторону Полосы) Что‑то давно не стреляли. Не к добру эти перерывы, ох, не к добру…

 

Картина 2–я. Двор виллы Серебряковых

Ами Бергер, Леночка, Человек-с-лопатой.

Двор виллы Серебряковых. Леночка — сексапильная особа возрастом явно за 30 загорает в шезлонге. На сцену въезжает Ами и, не замечая присутствия Леночки, останавливается.

Ами: Альександер Владимирович! Ау! Есть кто дома? Это я, Ами Бергер! Я принес перевод… Господин профессор!

Леночка кошачьим движением поднимается из шезлонга. На ней легкомысленный халатик, скорее предъявляющий прелести, чем скрывающий их.

Леночка: Минуточку… (то ли играет с пояском халата, то ли завязывает его) Ами? Это вы? Я сейчас…

Ами (смущенно): Госпожа Элена… добрый день… я, наверно, не вовремя.

Леночка: Ну что вы! Вовремя, очень даже вовремя… Ах да, я не совсем одета… но мы ведь не чужие, можно и по — домашнему. Загорала, знаете ли. Говорят, зимний загар здесь самый лучший. Говорят, летом солнце активное, сразу обжигает. Вот прямо сразу — раз и готово, ожог. И рак. Говорят, тут у солнца жуткий рак. Александр говорит, что солнце тут сразу ставит раком. Ха — ха — ха… Вам не понять, но по — русски это звучит немного неприлично. Ха — ха — ха… Зато сейчас, говорят, солнце не вредное, а наоборот. Вот я и ловлю, знаете ли. Без всего. То есть совсем. Так приятно… та — ак прия-я-тно… (оглаживает себя по бокам).

Ами (стараясь не смотреть в вырез халатика): Мне бы Альександер Владимировича, госпожа Элена. Он дома? Я принес перевод.

Леночка (утрируя акцент, с которым ее собеседник произносит трудное русское имя — отчество): Уехал Альександер Владимиро́вич. В Упыр уехал, в колле́дж, до вечера. А вас, Ами, я давно уже просила не называть меня «госпожа Элена». Я Леночка. Ну‑ка, скажите: «Ле — нач‑ка…» Ну? (низко наклонившись, принимается теребить пальчиком губы Ами Бергера) Повторяйте за мной. Ле…

Ами (завороженно, уставившись в распахнутый прямо перед глазами вырез халатика): Ле…

Леночка: нач…

Ами: натч…

Леночка: Да не «натч», а «нач»! Язык не поднимайте! (раздвигает пальцем Амины губы и прижимает язык) Ну?..

Ами (поворотом головы избавляясь от назойливого пальца): Я, наверно, лучше пойду, госпожа Эле…

Леночка (перебивает): Леночка! Сколько раз повторять! Ле — нач‑ка! И никуда вы не пойдете. Вот еще. В кои веки кто‑то в гости пришел. Теперь вы мой, Ами. Понятно? Мой. Я вас сейчас чаем поить буду, на террасе. И не смейте возражать! Даже не думайте!

Обходит инвалидное кресло и решительно выкатывает его в центр сцены.

Леночка: Вот! Ждите здесь! И только попробуйте сбежать!

Уходит. На краю сцены появляется Человек-с-лопатой.

Ами (про себя, качая головой): Вот ведь чертова кукла!

Человек-с-лопатой (как и раньше, обращаясь к зрителям): Это — с одной стороны. С другой — после ранения у Ами было не так много возможностей наблюдать вблизи… гм… Не говоря уже о том, чтобы… гм…

Ами: Унизительно это всё. Не встать, не уйти. Крутят тебя на этом дурацком кресле, как манекен… Тьфу!

Человек-с-лопатой: Что есть, то есть. Кстати, ранило его недалеко от этих мест. А точнее, у самого забора, отделяющего Матарот от Полосы. Мина разорвалась точнехонько на капоте патрульного джипа. Водитель и офицер погибли. Ами сидел сзади с солдатиком — первогодкой и всего — навсего потерял способность управлять ногами. Первогодка не потерял ничего, а напротив, приобрел: контузию, пожизненную бессонницу и два осколка в голове. В новостях про это сказали так: «Двое других солдат получили ранения легкой тяжести».

Появляется Леночка с подносом. Человек-с-лопатой уходит.

Леночка: Вот, угощайтесь.

В молчании пьют чай. Леночка серьезна. Она сидит на краешке шезлонга, коленки крепко сдвинуты, халат тщательно запахнут, от прежней игривости нет ни следа.

Леночка: Скажите, Ами, а правду говорят, что из Страны можно только через аэропорт выбраться? Самолетом, то есть.

Ами: Ну почему же. Можно и морем. Покупаете билет на пароход и…

Леночка (перебивает): Но это ведь все равно через пограничников, правда? А если так, как в Европе? Типа, сел в тачку в Португалии и — фьюить… в Норвегию… Так можно?

Ами: Думаю, что нет. А зачем?

Леночка (тряхнув головой): Действительно, зачем?.. Вы печенье‑то берите, берите. Такое вот угощение… а другого нет. Прямо стыдно, правда?

Ами: Вовсе не стыдно. Просто время такое, госпо… извините, Леноточка. И место. В Матароте сейчас ни у кого денег нет.

Леночка (с вызовом): Почему вы так думаете? А вдруг у кого‑то здесь лежит чемодан с бабками где‑нибудь под полом? Представляете? Большой серый чемодан, набитый буро — малиновыми банкнотами…

Ами (смеется): Буро — малиновыми? Бывают и такие?

Леночка: По пятьсот евро, мальчик… Ты, наверное, и одной такой бумажки не видел, а тут — целый чемодан. Миллионы и миллионы евро. Представляешь?

Ами: Знаете, госпожа Элена, я другого не представляю. Почему вы выбрали для жизни именно Матарот? Вам тут, должно быть, ужасно скучно. Понятно, у профессора Альександера намечается работа в Упыре… но ведь пока что ее не так много! Пока что он даже не каждую неделю туда ездит. А книгу можно писать где угодно. Сняли бы квартиру где‑нибудь подальше… да хоть в столице. Почему тогда здесь? Неужели только из‑за того, что у вас нет этого серо — буро — малинового чемодана?

Леночка (тоскливо): В столице… в столице нельзя.

Ами: Нельзя? Почему?

Леночка (после паузы): Да нипочему. Хрень это все, булшит. Так, кажется у вас говорят: булшит? (кокетливо улыбается). Но что это мы все о грустном, да о грустном? Давайте лучше поговорим о чем‑нибудь хорошем. Например, о любви. Вы ведь не против поговорить о любви, господин Ами?

С хрустом потягивается. Ами ставит чашку на поднос.

Ами: Пожалуй, мне пора, госпожа Элена. Будьте добры, передайте Альександер Вла…

Леночка (обрывает его): Никуда тебе не пора!

Пауза. Леночка расслабленно откидывается на спинку. Лацканы халатика снова расходятся по сторонам. Ами уже не прячет глаз.

Леночка (блуждая глазами по потолку): Скажите, Ами… Меня всегда интересовало: как это делают на инвалидном кресле? Должно быть, интересно, когда на колесах… вперед, назад… вперед, назад… вперед, назад…

Ами (сухо): Не знаю, не пробовал.

Леночка (удивленно): Надо же, какое совпадение… Выходит, мы оба не пробовали. Это плохо, Ами. Надо исправлять. Знаешь, что?..

Внезапно соскальзывает на пол и, встав на колени перед инвалидным креслом, начинает расстегивать пояс Аминых джинсов. Ами не сопротивляется.

Ами: Гос — по — жа Элена…

Леночка: Шш — ш… Не мешай. Ну‑ка, что тут у нас есть? О — о… вот видишь… красота‑то какая…

Из кулис появляется Человек-с-лопатой. Пока он просто наблюдает за происходящим. Ами откидывается на спинку кресла. Где‑то в глубине дома звонит телефон, и почти сразу включается сирена. Леночка не реагирует, увлеченная своим занятием.

Ами (не открывая глаз): Сирена. Надо… в укрытие. И телефон. У вас звонит телефон…

Леночка: Мм — м-м…

Человек-с-лопатой: Мм — м-м… А что еще она может сказать в такой ситуации? Вот будет веселенькая картина, если прилетит прямиком сюда! Только представьте себе эту скульптурную группу… Спасатели поумирают со смеху.

Нарастающий звук подлетающей ракеты.

Ами: Ра — кета… ракета…

Леночка (на секунду поднимая голову, чтобы полюбоваться на результат своих усилий): Ну и что ж, что ракета? У нас тут своя ракета… Мм — м-м…

В двух шагах от них вспышка. Взрыв. Затемнение. Затем немного светлеет, так что можно разглядеть лишь контуры лежащих на полу неподвижных тел. Свет концентрируется на Человеке-с-лопатой.

Человек-с-лопатой (досадуя): Вот черт! Я ведь предупреждал! Как это некстати! Поверьте, у меня и в мыслях не было расставаться с Ами Бергером столь экзотическим образом. И не в том даже дело, что он симпатичный парень, хотя и инвалид. В конце концов, ракета не разбирает, кого убивать. А в том, что Ами у нас главный герой, понимаете? Он нам еще нужен, очень нужен — ведь спектакль едва начался… И вот, нате вам — прилетела ракета и бах! — нету нашего Ами. Леночки тоже нету, но Леночка — Бог с ней… Нет, не подумайте плохого, Леночку тоже в каком‑то смысле жаль. Особенно, когда она в таком халатике. Но она, в отличие от Ами, персонаж второстепенный… Жалко парня, ужасно жалко. Если бы он давеча повернул не сюда, а налево, в сторону бара… (пауза)

А может, так и сделаем, а? (смотрит вверх) Просто отыграем назад и дело с концами, а? Ты как, согласен? Нет возражений? Ну и слава Богу…

Человек-с-лопатой идет в глубь сцены и вывозит оттуда кресло с бесчувственным Ами Бергером, толкая коляску задом наперед. Они скрываются в той кулисе, откуда Ами приехал к вилле Серебряковых и затем так же, задом наперед, выезжают с противоположной стороны. Человек-с-лопатой устанавливает инвалидное кресло в том же положении, в каком оно пребывало в конце 1–ой картины — на авансцене, лицом к залу.

Человек-с-лопатой: Эй! Эй!.. (расталкивает Ами) Может все‑таки в бар?

Ами (поднимая голову): А деньги? Денег‑то нет…

Человек-с-лопатой: Да что ж тебе, Мали в долг не нальет? Конечно, нальет. А еще знаешь что? Там наверняка сейчас и Эстер. Ты ведь хотел бы повидаться с Эстер? Ведь хотел бы? Ну?

Ами (мечтательно): Эстер… Да, Эстер… А — а, была не была!

Решительно поворачивает налево и уезжает. Человек-с-лопатой, облегченно вздохнув, уходит следом.

 

Картина 3–я. Улица Матарота

Боаз Сироткин, Меир Горовиц, Человек-с-лопатой, Ами Бергер.

На авансцену въезжает тележка, толкаемая Боазом Сироткиным. Телега доверху нагружена тяжелыми мешками, сбоку к ней привязана лопата. Один из мешков падает, и Боаз, чертыхаясь, принимается водружать его назад на телегу. Появляется Человек-с-лопатой.

Человек-с-лопатой (зрителям): Это Боаз Сироткин, прошу любить и жаловать. Он живет в Матароте с женой Далией. Они тут не коренные, как, впрочем, и все.

Боаз (поднатужившись под тяжестью мешка): Вранье. Хилик Кофман коренной… (не удерживает мешок и тот снова падает на пол) ах, мать твою!..

Человек-с-лопатой: Ах да, Хилик. Но Хилик сумасшедший, а потому не в счет. А Сироткины, вроде, пока нормальны. Раньше они проживали в Полосе, в анклаве, выращивали цветы в оранжереях. А потом их оттуда — фьють!.. А оранжереи ихние — прр — рум!.. (изображает затаптывание воображаемого цветника)

Боаз (глухо): Заткнись, сволочь…

Человек-с-лопатой: О, не любит… Бог их знает, зачем они поселились именно здесь. Наверно, чтобы быть поближе к прошлой жизни. (заговорщицким полушепотом) Говорят, их вытащили прямо из‑за стола. Сидели, обедали: скатерть, супница, тарелочки, все такое. Солдаты их р — раз! — под белы ручки, да в автобус. А потом бульдозер…

Боаз (кричит в голос): Заткнись!

Человек-с-лопатой: Ладно, ладно, не буду…

На сцене появляется Меир Горовиц и останавливается, наблюдая за безуспешными усилиями Боаза.

Человек-с-лопатой: О! А это не менее интересный персонаж. Меир Горовиц, пацифист, по прозвищу «Меир — во — всем мире». Говорят, он из семьи миллионеров. Да — да, те самые Горовицы… Могли бы скупить все дома Матарота без ущерба для своего годового бюджета на шпильки и салфетки. Вы спросите, что держит его здесь, под обстрелами? (заговорщицким полушепотом) любовь! (Меир резко поворачивается к говорящему, и тот поспешно добавляет): Любовь… э — э… к миру, само собой. К Миру — во — всем — мире! (дождавшись, пока Меир отвернется): и к хозяину местного бара Давиду Хену! И еще неизвестно, которая из двух любовей безнадежней… хе — хе… (уходит)

Меир (Боазу): Вам помочь?

Боаз (хрипя под тяжестью мешка): Как же… ты поможешь… ах, мать… (мешок снова вываливается из его рук) тьфу, мать его!..

Меир подскакивает к Боазу. Совместными усилиями они водружают мешок на телегу и, отдуваясь, садятся рядом.

Меир: Ну и тяжесть… что у вас там — удобрения? Вроде, не пахнет.

Боаз: Удобрения, не удобрения… Тебе‑то что?

Меир: Да так. Просто спросил. Вы же цветы выращиваете…

Боаз: Цветы, не цветы… откуда тебе знать, как удобрения пахнут? Специалист хренов. Ты в колледже чему учишься?

Меир: Я‑то?

Боаз: Ты‑то, ты‑то. Меня‑то уже всему научили. А потом догнали и еще раз научили.

Меир: Я это… на социального работника.

Боаз: Как Ами Бергер?

Меир: Ну да. Мы с ним на одном факультете.

Боаз: Ну коли так, тогда тебе сам Бог велел знать, как навоз пахнет.

Меир: Это почему же?

Боаз: А с чем еще соцработники возятся? С дерьмом всяким, известное дело.

Меир: Зря вы так. Ами вон с инвалидами работать будет. Людям помогать.

Боаз: Ты мне Ами в пример не ставь. Ами мужик правильный. Инвалид армии. Армии, понял? Вот ты в армии был?

Меир: Вы же знаете, что я пацифист.

Боаз (передразнивает): Пацифи — и-ист… Чего ты тут делаешь, пацифист? Ами тот же — понятное дело. Тут и к колледжу близко и денег на квартиру тратить не надо — сдают задарма, лишь бы кто‑то в доме был. Хилик Кофман — тоже ясно: сумасшедший. Таиландцы его при нем — тоже понятно. Давид и Мали бар не хотят бросать. Профессор Альександер и его ламцадрица… ну, эти русские, их хрен поймешь. Но ты? Тебя‑то сюда каким чертом притянуло? С твоей‑то богатенькой семейкой?

Меир: При чем тут моя семья? Я и моя семья — разные вещи.

Боаз (мрачно): Разные — заразные…

На сцену выезжает Ами Бергер. Меир поднимается на ноги.

Меир (разводит руками): Вот и помогай после этого людям.

Боаз: А никто и не просил. Ами, привет, браток.

Ами: Здорово, Боаз. Меир. Куда едете, чего везете? Удобрения? (тянет носом) Вроде не пахнет…

Боаз (с досадой): Да вы что, сговорились с этими удобрениями? Ты в бар наверно?

Ами: Ага. Айда, по стаканчику! Заодно и мне одолжите.

Боаз: А ты чего, пустой? Погоди‑ка… (лезет за кошельком) Держи, с пенсии отдашь…

Меир (поспешно вытаскивает из кармана деньги): Я тоже могу. Ами, возьми.

Ами: Ничего, Меир, я уже. Боаз, спасибо. Значит, с пенсии. А может, и раньше — мне Серебряков еще должен, за перевод. Привет Далии!

Меир: Погоди, я с тобой.

Боаз (вслед им): Ами, Ами! (Ами вопросительно поворачивается к нему, но Боаз, как видно, передумав, машет рукой) Ладно, езжай, в другой раз… (уже оставшись один, вполголоса) Поговорить надо. Надо поговорить. Поговорить надо…

Берется за край телеги, раскачав, сдвигает ее с места и увозит со сцены.

 

Картина 4–я. Бар «Как в Гоа»

Мали, Эстер, Шош, Карподкин, Лео, Ами Бергер, Меир Горовиц, Давид Хен, Человек-с-лопатой.

За стойкой бара, уставившись в телевизор, сидит на высоком табурете хозяйка — Мали Хен. В баре всего четыре столика. За одним сидят девушки Эстер и Шош вместе с анархистами — малахольным Лео и хамоватым Карподкиным (он явно задает тон в этом дуэте). За другим, угловым, столиком восседает в одиночестве Человек-с-лопатой.

Человек-с-лопатой: Единственное общественное заведение поселка Матарот называется «Как в Гоа». Давая своему бару такое название, хозяева рассчитывали на куда более безмятежную обстановку, не так ли, Мали?

Мали (не отрываясь от телевизора): Что есть, то есть…

Человек-с-лопатой: Вот именно. Что есть, то есть. А единственное имущество, которое есть у Мали и Давида — этот вот бар. Не будь его, разве они задержались бы хоть на минутку в этом гиблом месте?

Мали: Да ни в жисть!

Человек-с-лопатой: Вот — вот. Вы, наверно, думаете, что большого наплыва посетителей здесь не бывает. А вот и неверно! Стоит упасть поблизости какой‑нибудь шальной ракете, как тут же набегает уйма всякого служилого народа. Полиция, военные, химики, служба тыла… Тут‑то и появляется шанс сделать кассу, а, Мали?

Мали презрительно фыркает.

Человек-с-лопатой: Но сейчас‑то здесь исключительно местные. Девушки — подружки Шош и Эстер — студентки все того же колледжа Упыр, расположенного там, в городе. Как они оказались в Матароте? Из чисто альтруистических соображений — дабы помочь нуждающимся в помощи. Правда, сейчас, когда практически всё местное население разбежалось, из кандидатов в нуждающиеся остался один Ами Бергер, инвалид армии.

Шош: Вот именно!

Человек-с-лопатой: Но сдается мне, и он принимает эту помощь из несколько иных соображений…

Шош (указывая на Эстер): Влюблен в нее по уши!

Эстер возмущенно отмахивается.

Шош: Да ладно тебе! Все и так знают…

Карподкин и Лео тем временем поглощены подсчетом мелочи, которую они достают из карманов и высыпают перед собою на стол. Денег явно не хватает.

Карподкин: Шош, ну дай хоть десяточку…

Лео: Хоть десяточку…

Шош (отмахивается): Отстань, Карподкин! Ищи себе других фраеров.

Человек-с-лопатой: Карподкин и Лео — местные анархисты, авангард революционного класса. Скорее всего, это не настоящие их имена, а подпольные клички. Так, Карподкин?

Карподкин (мрачно): Так вам все и расскажи. Ну дайте десяточку…

Человек-с-лопатой: Хотя профессор Серебряков клятвенно уверяет, что Лео Троцкий никогда не был анархистом, а Карподкин, хоть и был, но назывался как‑то по — другому. Крап… Клоп… Кроп… Кроподкин, вроде бы… А, Карподкин? Что скажете?

Карподкин (презрительно): Скажу, что плевать мы хотели на вашего буржуазного профессора и ваши буржуазные законы! (сплевывает) Как хочем, так и называем!

Лео: Так и называем!

Человек-с-лопатой (оглядываясь на кулисы): А вот и Ами, живой и здоровый. Ну и чудненько… (уходит)

Появляются Ами Бергер на инвалидной коляске и Меир. Меир робко присаживается у краешка стойки, Ами подъезжает прямиком к Мали. Карподкин тоже встает из‑за стола и подходит к стойке. Лео тенью следует за ним.

Мали (демонстративно игнорируя Меира): Ами! Тебе как обычно?

Карподкин (насмешливо): Кого я вижу! Главный оккупант Матарота! Инвалид преступной фашистской армии захватчиков! Оккупант, дай десяточку!

Лео: Оккупант, дай десяточку!

Ами: Ага, как обычно, Хейникен.

Мали: Записать?

Ами: Не, сегодня я богатый (кладет на стойку ассигнацию)

Карподкин: Мали, налей и нам пивка…

Мали: Деньги давай! В долг не налью!

Карподкин: Мироеды. Кровососы прибавочной стоимости. Ну хоть сто грамм. (сплевывает) Мы потом отдадим.

Лео: Мы отдадим…

Мали: Когда? После мировой революции? И не смей тут плевать!

Карподкин: Завтра и отдадим.

Мали: С чего это вдруг?

Карподкин (кивая на Ами): Вот он заплатит. Он за все заплатит… Правда, оккупант?

Лео: Хи — хи… Правда, оккупант?

Ами: Я вот все спросить тебя хотел, Карподкин. Почему вы с Лео так деньги любите? Это ведь отрыжка буржуазной системы, так? У вас ведь, у анархистов, даже закон, вроде, есть такой: деньги презирать. Так?

Карподкин: Ну?

Ами: Что «ну»? Есть такой закон у анархистов?

Карподкин: Ну, есть.

Ами: Так чего ж вы на него плюете, на свой собственный закон? А?

Карподкин: А мы на все законы плюем. И на этот тоже.

Лео: И на этот тоже!

Ами (удивленно): Логично. Об этом‑то я и не подумал. Действительно…

Карподкин: Так дашь в долг?

Ами (скорбно вздыхая): Нет, товарищ… Не могу. Обуян буржуазными пережитками. И вообще, пошел‑ка ты вон, товарищ. Не хрен тут воздух портить. И товарища своего вонючего прихвати, товарищ.

Карподкин (сжав кулаки): Что ты сказал?

Ами (весело): Давай, давай, подходи поближе… Мне бы только тебя, гада, ухватить, а там уж я тебе ручонки‑то переломаю, сволочь гадкая…

Карподкин (делая шаг назад): Это общественное место. Общественное! И никакой недостреленный убийца — оккупант нас отсюда не выгонит. (сплевывает) По закону! Мали, что ты молчишь?!

Мали молчит, насмешливо ухмыляясь.

Лео (отбегая к кулисе): По закону!

Ами: А, может, я тоже на законы плюю… (медленно подъезжает к отступающему Карподкину) Причем, на этот в особенности… А?!

Карподкин (с ненавистью): Ладно, ладно… дождетесь… Все дождетесь! И вы дождетесь, и вы… Вот придут полосята из Полосы — всех вас под нож пустят, как баранов, всех, до единого! Из‑под земли придут! Из туннелей! Всех вырежут! Всех! (убегает вслед за Лео).

Мали: Вот ведь тараканы, прости Господи…

Меир: Зачем вы их выгнали? У них такие убеждения. Нельзя преследовать людей за убеждения.

Мали (презрительно фыркнув и по — прежнему игнорируя Меира): Так что тебе, Хейникен? Здесь будешь пить или отнести за столик?

Ами (поколебавшись): Отнеси туда, к девушкам…

Мали: Молодец. И спасибо, что выгнал этих недоносков. Расплевались тут… Один ты мужик, Ами, остался — на весь поселок! Даром, что на коляске, а мужик. Настоящий. (бросает косой взгляд в сторону Меира) А вот некоторые, хоть и своими ногами ходят, а сами не пойми что…

Ами (подъехав к столу): Пустите, девочки?

Шош: Поди такого мачо не пусти. Еще выгонишь как тех двух ковбоев…

Ами: Да какие они ковбои…

Мали приносит Ами бокал, затем со стуком ставит стакан перед Меиром и тут же возвращается на место.

Меир (сдавленным голосом): Спасибо…

Эстер (тихо): Жалко его, сил нет.

Ами: Кого, Меира?

Эстер: Кого же еще… Мали его ненавидит.

Шош: А ты поставь себя на ее место. Когда кто‑то приходит сюда каждый вечер и прямо‑таки пожирает твоего мужа глазами.

Эстер (сердито): Нехорошо это. Ненавидишь — выгони. Но она ж его доит как дойную корову. Нехорошо.

Шош (усмехнувшись): Ага. Опять самое дорогое пойло налила. Шваркнула, даже не спросила. А он и возразить ничего не может… (после паузы, помахав рукой перед глазами Ами) Эй, Ами! Ами Бергер!

Ами (оторвавшись от завороженного созерцания Эстер): А?.. Да?

Шош: Что «да»? Ты кавалер или не кавалер? Пришел за столик, так говори что‑нибудь.

Ами (растерянно): Я согласен.

Шош (прыснув): С чем ты согласен?

Ами: Ну, скорее, с тобой согласен… Конечно, жаль Меира, что говорить. Но на месте Мали я бы тоже его ненавидел.

Эстер: Почему это? Они оба любят одного и того же человека. За что же ненавидеть?

Ами: Именно потому, что любит… А значит, делиться ни с кем не хочет. Любовь дележа не принимает: кусочком поступился — оп, все потерял.

Эстер: А деньги? Она же его внаглую использует! Не хочет делиться — пусть вообще сюда не пускает!

Шош: Тише вы! Еще услышат, не дай Бог…

Ами: Деньги в такой ситуации очень важны, Эстер. Понимаешь, Меир ведь только смотрит, ни на что не рассчитывает, ничего не просит. Но это сплошная видимость. Потому что любовь — это война. Захват территории, оккупация. Если Мали ему просто разрешит, скажет: «сиди тут и смотри сколько хочешь на моего Давида», то Меир тут же возьмет это и потребует еще. А когда она берет деньги, то тем самым как бы отмеривает ему ровно столько, за сколько заплачено. Понимаешь? Она оставляет себе контроль над событиями. Вот в чем тут дело — не в деньгах, а в контроле.

Шош: Больно умно, на мой вкус. Любовь… оккупация… отмеривает… контроль… Ерунда это, Ами. Все намного проще: заведению нужны доходы… (потягивается) Заведению доходы, а мне зачет.

Ами: Зачет?

Шош: Ага. По гуманизму. У самого ректора.

Ами: У самого Упыра? Что ж ты со всеми не сдала?

Шош: Так вышло. Теперь отдельно, у него в кабинете. Боюсь — жуть…

Мали со стуком меняет почти нетронутый стакан Меира на новый, полный.

Эстер: О! Снова! Бедный Меир…

Ами: Да, девочки, спасибо за обед. Было очень вкусно.

Шош: Что, уже все слопал? Мы ж тебе на неделю наготовили! Да на тебя, солдат, не напасешься…

Эстер: Ну зачем ты так, Шош? Организм у Ами молодой, растущий…

Шош (многозначительно): Ага… знаем мы, что там у него растет… и где, и на кого…

Эстер толкает подругу ногой под столом. Входит Давид Хен, кивает девушкам, хлопает по плечу Ами, проходит за стойку и начинает вытирать руки полотенцем. Меир пожирает его глазами.

Давид (не оборачиваясь): Привет, Горовиц! Как твой докторат?

Меир (сдавленным голосом): Здравствуй, Давид. Спасибо, что спросил. Только это пока диплом, а не докторат…

Давид: Сегодня диплом, завтра докторат… (повернувшись, смотрит на нетронутый коньяк Меира, бросает укоризненный взгляд на Мали и наливает стакан сока) Пей, Горовиц. Сок, как ты любишь. За твою ученую карьеру. За счет заведения.

Мали возмущенно грохочет посудой.

Меир: У тебя… в волосах…

Давид: Что?

Меир: Песок в волосах…

Давид: Ах, это… это ничего. Не обращай внимания…

Взвывает сирена. Начинается всеобщая суета. Из‑за кулис появляется Человек-с-лопатой.

Ами: Сирена! На пол, ребята, на пол! Черт его знает, куда прилетит! Эстер, на пол!

Эстер: А как же ты? Ами!

Человек-с-лопатой (в зал): Черт его знает, куда прилетит… Ну, мы‑то с вами знаем это не хуже черта, правда? Прямиком во дворик Серебряковых. Надеюсь, что госпожа Элен уцелеет в своем одиноком шезлонге. Хотя… насколько я помню, там был какой‑то телефонный звонок. Вот ведь от каких мелочей всё зависит…

Эстер: Ами!

Нарастающий звук подлетающей ракеты.

Ами: Это к нам! Лежать! Всем лежать! (сидя в кресле, закрывает голову руками).

Шум близкого взрыва. Полежав еще секунду — другую, все поднимаются с пола.

Мали: Вроде, не в нас… И не в соседей. Но близко. Да, Ами?

Ами: Ага. По — моему, на том конце улицы. Где‑то в районе профессора. Давид, надо бы туда подскочить… поможешь?

Давид (выйдя из столбняка): Конечно! Бежим! Скорее! Выезжай, что ты тут перегородил! (хватается за ручки инвалидной коляски).

Ами: Не трожь коляску, я сам! Сам!

Всеобщая суматоха. Все, за исключением Мали, бегут в направлении взрыва.

 

Картина 5–я. Двор виллы Серебряковых

Ами Бергер, Давид Хен, Эстер, Шош, Меир, Леночка, профессор Серебряков.

Двор виллы выглядит в точности как во 2–ой картине после взрыва. В отдалении, в глубине сцены светится розовым халатик госпожи Элены. В полумраке не очень понятно, что находится под халатиком — неподвижное тело или что‑то другое. Эстер и Шош вбегают первыми и останавливаются, оглядывая сцену.

Эстер (указывая на халатик): Смотри! Вон там, под кустом!

Шош: Боже мой!

Давид (вбегает): Что? Что случилось?

Шош: Вон там, видишь!

Давид: Это ее халатик! (подбежавшему Меиру) Горовиц, пойдем посмотрим!

Давид и Меир начинают осторожно продвигаться в сторону халатика. На сцену въезжает Ами.

Шош (передразнивая Давида): «Это ее халатик»! Тебе‑то откуда знать? Хорошо, что Мали не слышит…

Ами: Чего не слышит?

Эстер: Ами, смотри… вон там… розовое…

Ами: Ну? Это халат госпожи Элены!

Шош: И этот тоже!

Ами: Да в чем дело, вы можете объяснить?

Эстер (вцепившись Ами в плечо): Как ты думаешь, она мертва?

Ами: Да это просто халат, Эстер! (поняв, наконец) Обычная тряпка… Ты что, думаешь, это труп? Трупы не так лежат, уж я‑то знаю…

Давид (поднимает халатик): Это просто халат! Ее здесь нет! Поищите в доме!

Шош убегает в дом. Слышатся сирены подъезжающих спецслужб. Мелькают огни их мигалок — красно — белых, красно — синих, желтых…

Ами: О, слетелись… На одну самодельную ракету — батальон наикрутейших спецов.

Эстер: Как ты думаешь, у них есть еще что‑то?

Ами: У спецов? Конечно. Лаборатории, инсти…

Эстер (перебивает): Да нет, не у спецов. У полосят. Есть у них еще что‑нибудь, кроме ракет? Например, туннели. Как Карподкин сказал, помнишь?

Ами: Карподкин болтун и сволочь. Нашла кого слушать…

Шош: Эй, кто там! Давайте сюда, в подвал!

Давид и Меир бросаются на голос и вскоре совместными усилиями выводят во двор дрожащую перепуганную Леночку. Одежды на ней по — прежнему минимум.

Леночка (виснет на руках у Давида): Ой, какой ужас, ой, какой кошмар… (указывая на перевернутый взрывом шезлонг) я ведь прямо здесь вот сидела, представляете? Загорала… совсем без всего, ну, вы понимаете, голышом… какой ужас!

Шош: Ну почему же ужас? Очень даже симпатичная картина, правда, Давид?

Леночка: Вечернее солнышко оно ведь полезное для тела, неактивное совсем. Александр уехал в город, а я вот тут… на солнышке… на вечернем… (всхлипывает)

Шош: Да что ты все про солнышко, да про солнышко! Давай про ракету!

Леночка (жалобно): Пожалуйста, не кричите на меня… пожалуйста…

Делает шаг и, расчетливо покачнувшись, снова падает в надежные руки Давида.

Давид: Зачем ты так, Шош? Женщина столько натерпелась, а ты… продолжайте, госпожа Элена, продолжайте…

Леночка: Вы можете звать меня Леночка. Ле — нач‑ка… Ах, Давид, подумать только! Меня спасло только чудо… настоящее чудо. Представьте себе: сирена, а потом телефон. (на короткое время задумывается) Или нет — сначала телефон, а потом сирена… (машет рукой) Ах, ну какая разница: кто здесь обращает внимание на эту сирену?

Шош: В самом деле.

Леночка: И я… я пошла к телефону! Это был Александр! Он такой деликатный! Он всегда звонит, когда возвращается.

Шош: Важное качество в таких обстоятельствах.

Леночка (игнорируя Шош и обращаясь исключительно к Давиду): Если б вы знали, сколько раз Александр меня спасал! Сколько раз… Скажите, Давид, это судьба?

Давид: Наверно, судьба. Значит, вы подошли к телефону, и тут…

Леночка: И тут — ка — ак бахнет! А я — совершенно голая. Представляете? Совершенно…

Врывается запыхавшийся профессор Серебряков.

Профессор: Боже мой! Леночка! Ты жива?! Ты ранена?! Нет?! Слава Богу, слава Богу…

Леночка: Александр! Ты снова меня спас! Ты мой спаситель! Александр!..

Давид сдает свою драгоценную ношу с рук на руки законному мужу. На сцену, разматывая шнуры измерительных приборов и прочего оборудования, вступают спецы. В глухих костюмах противохимической защиты и противогазах они кажутся инопланетянами. Ами, Эстер и Меир перемещаются на авансцену. Меир выглядит подавленным.

Ами (с наигранной бодростью): Эй, Меирке, кончай грустить. Главное, все живы, а прочее образуется. Пошли в «Гоа», я угощаю.

Меир: Спасибо. Я лучше пройдусь. Мне как‑то не по себе. Наверно, съел что‑нибудь не то…

Ами: Куда тут можно пройтись? Там только кукуруза, а за ней Полоса.

Меир (уныло): Да хоть и в кукурузу. До завтра. Эстер… Ами…

Меир уходит. Ами и Эстер смотрят ему вслед.

Эстер: Жалко его ужасно. Если бы только Мали, а теперь еще и эта блонда…

Ами: Можно тебя проводить?

Эстер (смеется): Куда тут можно проводить? Там только кукуруза, а за ней Полоса.

Ами: Домой. Не хочу, чтобы ты шла одна.

Эстер: А Шош?

Ами: Шош осталась давать показания. Будешь ее ждать?

Эстер: Не буду. Пошли…

Уходят, оставляя позади «инопланетян», мигалки и рабочую суету на месте падения ракеты.

 

Картина 6–я. Улица Матарота

Ами Бергер, Эстер, Человек-с-лопатой.

Сгустившиеся сумерки. Эстер и Ами на улице Матарота. Ами не спеша крутит колеса своей коляски, Эстер идет рядом. В глубине сцены — массивная бетонная автобусная остановка, закрытая сверху и с трех сторон.

Ами: Фонари зажгли.

Эстер: Ага.

Ами: Как где‑нибудь.

Эстер: В смысле?

Ами: В смысле — как в каком‑нибудь нормальном месте.

Эстер: В смысле — это место ненормальное?

Ами: А что, нет?

Пауза

Эстер: Ами…

Ами: Да?

Эстер: Я все думаю о том, что сказал Карподкин. Вот мы идем себе спокойно. Фонари горят, как где‑нибудь. И вдруг — бац! — дырка в земле. И лезут эти, с автоматами и ножами. Может такое быть?

Ами: Я этому Карподкину язык оторву.

Эстер: Но ведь может, может?

Ами: Почему ты у меня спрашиваешь?

Эстер: Не увиливай. Я ведь знаю: ты в армии был в этой роте, анти — туннельной. Ты их видел, ты знаешь. Кого и спрашивать, как не тебя? Ну, чего ты молчишь?

Ами (неохотно): Ну, был.

Эстер: Что «был»?

Ами: В роте был.

Эстер: Слушай, я тебя сейчас тресну. Я тебя не про роту спрашиваю, а про туннели. Может такое быть, что они вот прямо сейчас копают? К нам, или… вон, в город?

Ами: Ну, может. Всё может быть.

Эстер: Как ты это просто говоришь!

Ами: А что, надо кричать?

Эстер: Не кричать, но… надо же что‑то делать!

Ами: Например?

Эстер: Ну не знаю… например, тоже копать… Что это?

Слышен нарастающий свист.

Ами: Мины! Быстро, в укрытие! Эстер, бегом!

Эстер и Ами забираются в бетонное укрытие автобусной остановки. Из кулис появляется Человек-с-лопатой, встает в сторонке, опершись на лопату.

Человек-с-лопатой: Конечно, это не совсем укрытие, а всего лишь автобусная остановка, просто очень… э — э… монументальная. Что, честно говоря, забавно, поскольку автобусы в Матарот давно уже не ходят. Так что нужды в остановках нет — тем более, таких массивных. Но, как говорится, ничто не бесполезно в этом загадочном мире. Нынешние жители Матарота используют эти бетонные монстры в качестве бомбоубежищ, когда обстрел застает их на улице…

Шум взрыва где‑то поблизости. Человек-с-лопатой слегка приседает и снова выпрямляется. Уличные фонари мигают.

Ами: Погоди, еще рано. Мины обычно летят пачками…

Эстер: Ами, мне страшно…

Ами: Погоди, погоди… скоро они перестанут…

Новый взрыв, на сей раз сильнее и ближе. Фонари, мигнув, гаснут. В наступившей темноте видны лишь ярко освещенная фигура Человека-с-лопатой на краю сцены и слабо подсвеченные силуэты Эстер и Ами в глубине бетонной автобусной остановки.

Эстер: Ами!

Ами: Не бойся, иди сюда… вот так… вот так…

Эстер: Ами…

Человек-с-лопатой: Хорошая вещь темнота. В темноте не видно инвалидной коляски. Не видно даже лиц. Не видно ничего. Только и слышно, что дыхание… Помнишь, как ты видел ее во сне, Ами? Как ты приходил к ней во снах? Облаком… дождиком… темнотой? А что ты делал с ней потом в этих снах, помнишь?

Эстер: Ами…

Еще один близкий взрыв.

Человек-с-лопатой: Это взорвалось не здесь, правда, Ами? Это где‑то в другой галактике. А ты — ты уже не несчастный инвалид на коляске. Ты темнота… темнота… Это темнота кладет руку ей на затылок. Темнота гладит ее по щеке. Темнота находит губами ее полуоткрытый рот, мягкий и отзывчивый, как цветок, как головокружительный провал, как взрыв…

Новый взрыв.

Человек-с-лопатой: Это мина или грохот в твоей голове, в голове темноты?

Эстер: Ами… Ами…

Человек-с-лопатой: И снова — пить, пить — ртом темноты изо рта темноты, пробовать и мять ее губы, обмирать от вкуса ее слюны, от ее осторожного языка, от запаха ее кожи, от касания ее волос, лететь, не ощущая опоры, не чувствуя земли, не зная и не желая знать ничего, лететь, как мина, как ракета, лететь хоть куда, хоть к взрыву, хоть к смерти, неважно…

Эстер: Ами… Ами…

Включаются уличные фонари, свет заливает сцену и автобусную остановку. Ами, словно очнувшись, отшатывается от девушки.

Человек-с-лопатой: Что такое, Ами? Ага… ты просто перестал быть темнотой… теперь всё на свету. Нате, смотрите! Смотрите все, весь зал! Вот оно, позорище: грязная бетонная стена и бетонная скамейка, и испуганная девушка на скамейке, и заплеванный пол, и окурки на полу, и инвалидная коляска, и инвалид на ней, инвалид, инвалид, безногая кочерыжка!

Эстер: Ами!

Ами (закрыв лицо руками): Боже, что я наделал… Извини. Сам не знаю, что на меня нашло…

Эстер: Ами, но…

Ами: Нет — нет… не сейчас. Сейчас иди, уже можно идти. Пожалуйста, уходи.

Эстер уходит. Ами отнимает наконец руки от лица и какое‑то время сидит, покачивая головой.

Ами: Ну не идиот ли? Всё, всё, всё испортил! Идиот!

Человек-с-лопатой: Да брось ты. Ничего не случилось. Пока не случилось. Ты извинился, все в порядке. Пока в порядке. Когда у вас занятие по статистике?

Ами: Послезавтра.

Человек-с-лопатой: Ну вот, послезавтра. Если послезавтра она придет, то вы оба просто сделаете вид, что ничего не произошло. Вообще ничего. И тогда, возможно, все останется по — старому. Уроки, обеды, музыка, прогулки, сидение в баре…

Ами: А если не придет? Идиот! Надо было давать волю рукам… Мало того, что ноги ни к черту, так еще и руки подводят… Идиот…

Медленно выезжает из остановки. Навстречу ему бегут «инопланетяне» в противогазах с приборами, шлангами и кабелями.

Ами: Слышь, браток… куда полетело? (противогаз мычит в ответ неразборчиво). В кукурузу? Ах ты… там же вроде как Меир… Не сгорел бы, чудак… (уезжает)

 

Картина 7–я. В кукурузе

Хилик Кофман, таиландцы Чук и Гек, Меир, Человек-с-лопатой, спецы.

На грунтовую дорогу по краю кукурузного поля въезжает тяжело груженая телега, наподобие той, какая была у Боаза Сироткина. На телеге закреплен фонарь. Телегу толкают два таиландца — Чук и Гек. За ними идет фермер Хилик Кофман.

Хилик: Тпру! Стой, родимые! Не садиться, не садиться! Кто за вас будет песок раскидывать? Лопаты взяли — и вперед! Ну?! Веселей, веселей!

Телега останавливается. В мешках, нагруженных на телегу, песок. Хилик и его работники берут лопаты и начинают опорожнять мешки, раскидывая песок по сторонам. Входит Человек-с-лопатой.

Хилик: Чук, шустрее, шустрее!

Таиландец: Я не Чук, я Гек…

Человек-с-лопатой: Хилик Кофман — единственный уцелевший обломок коммунистического кибуца Матарот. Когда он родился, все здесь было общим, даже одежда.

Хилик (не отрываясь от работы): Ну и правильно. Чтобы не было эксплуатации, по справедливости чтоб. Не то что сейчас…

Человек-с-лопатой: Поэтому мамы Хилик не помнит, не говоря уж о папе. Коммунары презирали семейные узы, а свои детородные органы рассматривали как инвентарь, пригодный для всеобщего пользования во время, свободное от сельскохозяйственной работы. Особенной популярностью пользовался инвентарь здоровенного рыжего Мордехая Варшавского по прозвищу Мотька — Мотыга, поэтому логично было бы считать отцом ребенка именно Мотьку, хотя уверенности в этом нет никакой.

Хилик: Мотька Мотыга! Вот был человек! Сейчас таких уже нет, кончились…

Человек-с-лопатой: К врагам в кибуце Матарот относились сурово и беспощадно. В столовой под большим портретом товарища Сталина висел лозунг, который дети заучивали наизусть, едва лишь начинали говорить…

Хилик (выпрямившись во весь рост): Если враг не сдается, его уничтожают!

Человек-с-лопатой: Вот — вот. Соседи из Полосы довольно быстро усвоили это на своей шкуре. В кибуце был тщательно замаскированный тайник, где хранилось оружие и боеприпасы.

Хилик (гордо): Винтовки, автоматы, пулеметы типа Маузер и один крупнокалиберный Шпандау — на случай самолетов. Товарищ Сталин прислал, из Германии…

Человек-с-лопатой: Ходят слухи, что этот тайник еще существует…

Хилик (возвращаясь к работе): Меньше болтай, целее будешь…

Человек-с-лопатой: Потом Хилик Кофман вырос, ушел в армию, остался на сверхсрочную. А когда вернулся в родной кибуц… кибуца уже не было… (уходит)

Хилик (скрипнув зубами): Разбежались все, сволочи! На сладкую жизнь потянуло! Инвентарь весь распродали, землю под виллы пустили — эксплуататорам… Где равенство, где братство, где социальная справедливость? (снова берясь за лопату, ожесточенно) Ничего — ничего! Мы еще посмотрим, за кем будущее… мы еще посмотрим… Будущее — оно светлое! Светлое!.. (таиландцу) Ну что, Чук? Закончили?

Таиландец: Я не Чук, я Гек. Закончили, хозяин.

Хилик (утирая пот): Ну и чудно… Погоди — погоди… это что это там? Уж не полосята ли ползут?

Секунду — другую вглядывается в темноту, затем вытаскивает со дня телеги старый карабин времен Второй мировой войны и бросается в кукурузу.

Хилик: Стой! Стой, гад! Все равно догоню! Стой, тварь полосячья! (тащит из темноты перепуганного Меира Горовица) Шпионишь, да? Сколько вас тут еще? Говори! (передергивает затвор карабина).

Меир (в панике): Не убивайте меня, я пацифист! Пацифист!

Хилик: Пацифист?! А ну, вставай, сволочь полосатая! Все вы, мать вашу, пацифисты, когда вас за жабры возьмешь. Говори быстро: сколько вас тут, полосят нерезанных? Давай‑ка к свету…

Меир (узнав Хилика): Хилик! Хилик Кофман! Слава Богу, а я уже испугался… Ты что, не узнаешь? Это ведь я, Меир Горовиц. Который во — всем — мире…

Хилик: И впрямь Меир… А я‑то думал, полосёнок какой залетный. Ты чего тут делаешь в темноте?

Меир: Гуляю…

Хилик: Гуляешь? А зачем тогда в кукурузе прячешься? (заговорщицки) Ты чего тут — не один? А? Неужто Давида Хена уговорил? А?

Меир: Да я… да вы… Да я бы и не прятался. Вы же сами тут в темноте… и фонарь вон пониже поставили, чтобы издали никто не увидел. Вот я и испугался. Разве свои станут так по ночам ездить? Зачем?

Хилик (смущенно): Зачем, зачем… все тебе объясни. Надо — вот зачем. Разве городской землепашца поймет? (прячет карабин в телеге) Дуй‑ка ты домой, Меирке, вот что.

Из Матарота взвывает сирена. Хилик яростно грозит кулаком в сторону Полосы.

Хилик: Гады! (таиландцам) Эй, ребята! Что вы там расселись? Слышите — сирена… А ну — вниз, носами в пыль! Меир, и ты тоже. Ложись!

Звучит близкий взрыв.

Хилик: Это мины! Лежать! Сейчас еще прилетит!

Новый взрыв, за ним другой. В поле начинается пожар.

Хилик: Горит! Быстро! Тушить! Всем тушить! Чук!

Таиландец: Я Гек…

Хилик (в ярости): Гек твою мать! Быстро! Лопату в руки и туши! (Меиру) И ты тоже, давай! Помогай, пацифист хренов! Песком забрасывай, песком! Тут его много!

Вчетвером орудуют лопатами, справляясь с очагами пожара. Закончив, устало садятся на землю возле пустой телеги. Со стороны Матарота слышатся сирены на машинах спецов, появляются огни мигалок. Затем входят две фигуры в комбинезонах и противогазах. Их голоса звучат сквозь внешние динамики, что придает им механическую интонацию. 1–ый спец командует, второй записывает в планшет.

1–ый спец (осмотревшись): Так. Мины стандартные, стодвадцатимиллиметровые, местного производства, в количестве трех штук. Запиши. (Хилику) Сами потушили?

Хилик: Нет, премьер — министр помогал.

1–ый спец (помощнику): Этого не записывай. (Хилику) Как справились‑то? Огнетушителей вроде не видно.

Хилик (раздраженно): Как‑как… лопатами. Землей забросали.

1–ый спец (с сомнением): Землей? Тут земля как камень.

Хилик (поднимаясь с земли): Ты что, с Марса свалился? Сказано землей, значит землей. Скребли и бросали. Чего тут непонятно?

1–ый спец: Ну — ну. Пусть так и будет. Скребли и бросали. Записывай: мины разорвались в открытой местности, повреждений, ущерба и претензий от населения нет. (Хилику) Или есть?

Хилик (мрачно): Нету претензий.

1–ый спец: Ну, на нет и компенсаций нет. Бывайте, труженики…

Спецы уходят.

Меир: Почему, Хилик? Столько кукурузы погорело, а ты от компенсации отказываешься. В честь чего это?

Хилик: Не твоего ума дело, пацифист. За помощь тебе спасибо, но теперь знаешь что? Иди‑ка ты своей дорогой, асфальтовой, а мы уж на своих грунтовках как‑нибудь обойдемся. Эй, Чук, Гек! Поехали!

Таиландец: Я не Гек, я…

Хилик: Чук, Чук… поехали.

Таиландцы впрягаются в телегу и везут ее к выходу со сцены. Хилик следует за ними.

Меир (кричит им вслед): Я знаю почему! Вы не хотите, чтобы они увидели ваш песок. Чтоб не спрашивали, откуда он взялся! Так?

Хилик (резко останавливаясь): Тпру — у! Стой! (подходит к Меиру вплотную) А ты непрост, пацифист. Надо было тебя раньше пристрелить, как полосёнка. Еще когда ты в кукурузе прятался. А теперь нельзя: видели нас вместе, сразу поймут…

Хилик ловко сбивает Меира с ног, переворачивает на живот, вяжет руки за спиной, затем связывает ноги и рывком поднимает в вертикальное положение.

Меир: Хилик, ты что… как это… зачем?..

Хилик: Открой рот. Скажи «а — а-а»…

Меир: Зачем?.. А — а-а…

Хилик засовывает ему в рот кляп и несет к телеге.

Хилик: Поехали, ребята. Чук, Гек…

Уходят.

 

Картина 8–я. В подвале дома Хилика Кофмана

Хилик, Меир, таиландцы Чук и Гек.

Подвал дома Хилика Кофмана. На стене — большой портрет Сталина, под ним обрывок выцветшего лозунга белыми буквами на красном полотнище: «Если враг не сдаё». Сбоку тяжелая занавеска. Связанный Меир лежит на топане. Сам Хилик сидит возле небольшого столика и чистит карабин.

Хилик: Хорошая машина, немецкая… если вовремя чистить, сто лет прослужит, до самого коммунизма. (кивает на портрет) Товарищ Сталин прислал, чуешь? Из Германии…

Меир: Мм — м-м… Мм — м-м!

Хилик: Ну, что тебе? (подходит к пленнику, вытаскивает у него изо рта кляп). Чего надо?

Меир: Хилик! Ну Хилик! Ну отпусти меня! Хилик!

Хилик: Скажи «А-а-а!» (снова засовывает Меиру кляп и возвращается к карабину) Вот ведь заладил, честное слово: «Хилик да Хилик…». Я уже семьдесят шесть лет Хилик и что? И ничего. Имя как имя, ничего особенного. У нас в кибуце, знаешь, как имена давали? Секретарь брал газету, тыкал пальцем куда попадет, да и брал ближайшее имя. Ближайшее к пальцу. А потом так же фамилию. Вот и меня так назвали. Ткнули раз — вышло Йехиэль, Хилик. Ткнули второй — Кофман… Такая вот система. (усмехается) Иногда, правда, бывали промашки. Мою подружку, к примеру, звали Шахида Рабинович. Неплохо, а?

Меир (отчаянно дергаясь): Мм — м-м… Мм — м-м!

Хилик: Ну, подружкой это я ее так назвал: у нас постоянные пары не одобрялись коллективом. В настоящей коммуне всё общее — и лицо, и одежда, и мысли. Так один русский писатель — коммунист говорил. И лицо, и одежда, и мысли… ну, а бабы — тем более. Согласен? Хотя ты‑то по другой части.

Меир: Мм — м-м… Мм — м-м!

Хилик: Не согласен? А, что с тебя возьмешь, пацифист хренов. Вот и Шахиду эту, слышь, тоже буржуазный предрассудок одолел. Проклятое чувство собственности. Я, говорит, хочу быть только твоей. А ты, мол, будешь мой. Слыханное ли дело?

Меир: Мм — м-м… Мм — м-м!

Хилик: Ну, я, конечно, осудил. Да и как не осудить‑то? Ну какое в коммуне «твоё — моё»? Я, говорит, беременная! От тебя! Давай, говорит, убежим отсюда. Будем жить, ребенка растить… Я как раз тогда в армию уходил. Да…

Меир: Мм — м-м… Мм — м-м!

Хилик: Ну, что мне с тобой делать… Ладно… Но учти: закричишь — сразу зарежу. Понял? (вытаскивает кляп).

Меир: (полузадушено) Ба — ба — бабушка!

Хилик: Ты чего? (оглядывается) Какая бабушка?

Меир (с трудом работая онемевшим языком): Мою бабушку звали Шахида Рабинович. Она была из кибуца Матарот. Сбежала отсюда на седьмом месяце беременности.

Хилик (ошеломленно): Вот так так! Это что же выходит?

Меир: Выходит, я ваш внук.

Хилик: Да я не об этом. Внук, не внук — какая разница? Я о том, что Шахида, значит, сбежала? Предала идеалы? Ты это хочешь сказать?

Меир (с наслаждением): Еще как предала, дедуля! Мир не видывал большей собственницы, чем моя бабушка. Не дай Бог, кто‑нибудь случайно брал принадлежащую ей вещь хотя бы на время… скандал обеспечен!

Хилик: Ей что, принадлежало много вещей?

Меир: Ей?! (смеется) Много ли вещей у миллиардеров? Одних океанских яхт у нее было три. Частные самолеты, дворцы по всему миру. И все ей казалось мало. Такую ненасытную стяжательницу еще поискать! Моя бабушка выходила замуж трижды и каждый раз за еще большего магната. После чего успешно вгоняла этих старых хрычей в гроб своим несносным характером…

Из‑за занавески показывается таиландец. Он молча выволакивает наружу тяжелый мешок и уходит обратно.

Хилик (встряхнувшись): Ну и черт с ней, с твоей бабулькой… Я вот чего не пойму: как ты про песок догадался? А? Такой с виду педик малахольный, а вот поди ж ты…

Меир: А чего тут долго гадать? В этом ведь вся трудность: куда породу девать, правда, дедуля?

Хилик: Рокфеллер тебе дедуля. Но насчет трудности ты прав. Так‑то проблемы никакой. Песочек мягонький, влажный, лопата сама идет, как по маслу. Мои таиландцы за день могли бы хоть десять метров туннеля проходить, как раз плюнуть. Копают что твои кроты! Крепеж‑то я им не доверяю, сам делаю. А копают они. Вот… Да только как их пройдешь, эти десять метров, когда песок девать некуда? А?

Меир: Вот именно. Вы бы развязали меня, а?

Хилик: Сначала в огород кидали. Клумбы там всякие, ну, понимаешь… но сколько их можно делать, клумбы эти?! Ну, по кубу породы на клумбу — так это и то вдвое больше, чем той клумбе надо! А у меня, почитай, на каждый метр проходки два куба! Это что же получается: на каждый погонный метр две клумбы делать? Десять метров — двадцать клумб? Есть в этом логика? Тьфу!

Меир: Хилик! Развяжите меня!

Хилик: Приходится в мешки складывать, в поля вывозить, разбрасывать. Там не так заметно. Но это ж сколько труда лишнего! Пока собрал, пока вынес, пока погрузил. Да еще и по поселку везти, где вы головами вертите: чего это ты везешь, дядя Хилик? Значит, надо ночи ждать, осторожненько, да втемную. Ну намного ли со всеми этими заморочками можно продвинуться? Два метра максимум! Два жалких метра! Эдак я от старости помру, пока доберемся… Только не дождетесь! Сколько не мешайте, не дождетесь! Хилик Кофман свое дело знает…

Меир: А зачем?

Хилик: Что зачем?

Меир: Зачем вы роете этот туннель? (кивает на занавеску).

Хилик: Зачем, зачем… так тебе все и расскажи… (показывает на карабин) Вот зачем. Кто‑то ведь должен защищать мирный труд.

Меир: Неужели вы собираетесь убивать людей? Стрелять и убивать?

Хилик: Не людей, а врагов. (указывает на лозунг) Вот, читай! Что там написано? Если враг не сдается, его уничтожают! Уничтожают! А не цацкаются, как эти… козлы малахольные. Разве это армия? Вот раньше армия была — это да. А сейчас она непонятно кого от кого охраняет — то ли нас от них, то ли их от нас. Но я до этой Полосы доберусь, вот увидишь! (грозит кулаком) Вот увидишь! Хотя нет, ты не увидишь.

Меир (с тревогой): Почему?

Хилик: Потому что о туннеле никто не должен знать. Никто и не знает. Теперь ты вот узнал. Но это ничего… ничего… Ты ведь никому не расскажешь. Мертвые, они молчаливые, даже если пацифисты. (берет со стола нож)

Меир: Вы что, собираетесь меня убить? Зарезать, как Авраам Исаака? Я же ваш внук! Внук! Это еще хуже, чем сын!

Хилик: Мне очень жаль, Меир. Но если оставить тебя в живых, ты донесешь о туннеле.

Хилик заваливает Меира на топчан и заносит нож. Из‑за занавески таиландец выволакивает очередной мешок и останавливается, наблюдая за сценой.

Меир: Помогите!

Хилик: Куда ты смотришь? Ищешь подменного барашка, как Исаак? Не найдешь, я их давно уже распродал… (таиландцу) Чук, иди работай!

Таиландец: Я не Чук, я Гек. (уходит)

Меир: Я не донесу!

Хилик: Донесешь.

Меир (отчаянно): Я не донесу! Я не стану доносить на самого себя! Я тоже рою туннель!

Хилик (изумленно, опуская нож): Ты что? Что?

Меир (торопливо): Я давно уже рою туннель из своего дома. Даже продвинулся на десять метров. Идет очень медленно. И песок некуда девать, все как у вас…

Хилик сажает Меира на топчан лицом к себе.

Хилик: Ты — роешь — туннель?! Ты?! Но зачем?!

Меир: У вас свои причины, у меня свои. Чтобы облегчить страдания осажденных полосят. Чтобы прорвать блокаду. Чтобы закончить диплом: у меня тема такая — «Дружба и кооперация с народом Полосы»…

После паузы Хилик перерезает веревки на ногах и руках Меира.

Хилик: Что ж ты раньше молчал, дурило? Я ж тебя чуть не зарезал. Вот что: теперь будешь помогать здесь. Два туннеля нам ни к чему, хватит и одного. Ну, по рукам?

Потерев занемевшее запястье, Меир пожимает Хилику руку.

Хилик: Ну и славно, товарищ! (приобнимает Меира за плечи) Пойдем, покажу тебе, куда мы продвинулись…

Уходят за занавеску.

 

Картина 9–я. Комната Ами Бергера

Ами, Эстер, Человек-с-лопатой, Шош.

Ами в инвалидном кресле возле стола. Он то и дело поглядывает на часы. Человек-с-лопатой расхаживает по комнате.

Ами: Пять минут первого…

Человек-с-лопатой: А ваши занятия начинаются…

Ами: В полдень по понедельникам… Она не придет! Конечно, она не придет…

Человек-с-лопатой: Да ладно тебе, пять минут — не опоздание. И вообще, полдень понятие растяжимое. Час дня — тоже полдень. Строго говоря, и два, и полтретьего…

Ами: Она не придет. Ну почему я такой дурак? Зачем было распускать руки, зачем? (смотрит на часы) Шесть минут первого!

Человек-с-лопатой (в зал): Ох, как с ним скучно… Теперь так и будет минуты считать… Вот у Эстер я немало повеселился.

На авансцене появляется Эстер — медлительная и задумчивая.

Человек-с-лопатой: Весь вчерашний вечер плюс сегодняшнее утро. Знали бы вы, сколько времени она провела перед зеркалом, примеряя разные платья, брюки и блузки и как минимум двадцать раз приходя к окончательному решению…

Эстер: …чтобы тут же его отвергнуть! Просто нечего надеть. Нечего надеть!

Человек-с-лопатой: Это при полном‑то шкафе…

Эстер: А прическа! Совершенно дурацкая прическа!

Человек-с-лопатой: Вы не поверите, но с утра она полтора часа провозилась с феном, прилаживая волосы то так, то эдак.

Эстер: И ничего не получалось! Ничего!

Человек-с-лопатой: Пока насмешница Шош не сказала, что Ами примет ее в любой прическе и в любой одежде, а если без всего этого, так и вовсе на ура.

Эстер: Это было уже слишком даже для Шош! Подруга называется! Вместо того, чтобы посоветовать…

Человек-с-лопатой: Поэтому пришлось вспылить, и накричать на подругу, и где‑то в середине гневной тирады понять…

Эстер: …что кричала‑то я не на Шош, а на саму себя. На свою растерянность, на свою глупость, на свое неумение справиться… справиться… справиться…

Человек-с-лопатой: С чем? В этом‑то всё и дело: она даже не слишком понимала, с чем и какого черта нужно справляться…

Эстер: Чепуха! Всё я понимала, зачем врать‑то? Понимала, что ничего хорошего из этого сумасшествия получиться не может, а потому хватит порхать, хватит! Встань уже на твердую землю, дура! Встань обеими ногами. Благо, есть чем встать…

Человек-с-лопатой: В итоге, расплакавшись и от этого еще больше рассердившись, она твердо решила никуда не ходить, сунула под кран голову с уже готовой завивкой, переоделась в обычные свои джинсы и футболку и упала на диван с книгой, которую читала примерно три четверти часа, не сходя с одного и того же абзаца и даже, возможно, предложения.

Эстер: Потом, когда радио пропикало полдень…

Человек-с-лопатой: Когда радио пропикало полдень, Эстер попробовала еще раз мысленно повторить весь список правильных резонов, по которым не следует никуда идти.

Эстер: Там было примерно десять пунктов, и я как раз пыталась припомнить самый первый, когда пришла Шош и всё испортила.

Человек-с-лопатой: Испортила?

Эстер: Ну да! Она сказала: «Давно бы так!» Ха! «Давно бы так!» Она сказала: «Дураку ясно, что ничего хорошего из этого сумасшествия получиться не может»!

Человек-с-лопатой: В ответ на это совершенно справедливое замечание Эстер отложила книжку, встала с дивана, посетовала на свою склонность к опозданиям и напомнила подруге, что вернется часа через полтора, как всегда после урока.

Эстер: Привет!

Человек-с-лопатой: На коротком пути до дома Ами Бергера она старалась не думать вообще…

Эстер: …чтобы не позориться перед Шош внезапным возвращением: решила так решила, точка!

Человек-с-лопатой: Но дурацкие, плохие мысли все равно катались в голове, стукаясь друг о дружку, звонкие, как биллиардные шары, и это выглядело так нелепо, так глупо, так неудобно… Полностью они пропали лишь потом, когда завыла сирена и Эстер, взбежав по лестнице, увидела его перед окном на фоне дымного ракетного шлейфа…

Воет сирена. Ами смотрит в окно. Эстер останавливается в дверях.

Эстер: Его стриженую голову и тяжелые плечи, и губы, отсчитывающие секунды полета, и то, как смешно он вывернул шею, отслеживая траекторию, и руки с длинными сильными пальцами…

Человек-с-лопатой: …с теми самыми пальцами, которые она до сих пор словно чувствовала на своем затылке…

Эстер (обращаясь к Ами): Почему ты не спускаешься в подвал?

Звук близкого взрыва.

Ами: По — моему, это где‑то на восточной окраине…

Эстер: Откуда ты так знаешь?

Ами: По траектории сужу: прямо над крышей пролетело.

Эстер (насмешливо): Похвальная чувствительность, господин Бергер. Жаль, что в статистике вы не проявляете столь же выдающихся способностей… Открывайте тетрадку! (присаживается к столу)

Человек-с-лопатой: На самом деле Ами знал статистику едва ли не лучше всех на курсе. Именно поэтому он и выбрал этот предмет для занятий с Эстер — чтобы легче было управлять процессом псевдообучения. Вот уже два месяца он успешно лавировал между проявлениями прискорбной тупости и скромными, но устойчивыми успехами. Главная сложность заключалась в том, чтобы не сорваться и не выдать себя. Объясняя материал, Эстер увлекалась и можно было, ничем не рискуя, пялиться на нее во все глаза, дивясь прихотливой милости природы, создавшей этот подбородок, эту шею, эти губы, волосы и глаза. Ах, статистика, самая увлекательная из всех придуманных человечеством наук!

Эстер: Так. На чем мы остановились? Ты построил график?

Ами: Конечно, госпожа учительница. Полдня потел…

Эстер: Что ж, прекрасно. Ты делаешь успехи.

Ами: Еще бы, с твоей‑то помощью!

Эстер: Не подлизывайся.

Человек-с-лопатой: На самом деле график содержал искусно встроенную ошибку — не слишком грубую, но в то же время требующую подробного разбора. То, что Эстер не обратила на это внимания, несколько обескуражило Ами: похоже, сегодня учительница была рассеянна намного больше обычного.

Эстер: Давай, пройдем следующую главу.

Эстер и Ами склоняются над тетрадью.

Человек-с-лопатой: Самым трудным для обоих было избежать соприкосновений, так, словно между ними стена. Но в том‑то и дело, что никакой стены не было, а потому и упереться в нее не представлялось возможным. Таким образом, проклятый локоть будто висел в воздухе, хотя и лежал на столе, и вся эта чушь вместе порождала неожиданное и неприятное напряжение в плече, вплоть до онемения.

Эстер принимается крутить плечом, затем то же движение повторяет Ами.

Человек-с-лопатой: Увы, неловкость не исчезала даже после этой вымученной разминки. Ведь существо проблемы заключалось отнюдь не в несчастных локтях, выставленных навстречу друг другу, как принюхивающиеся собачьи носы.

Эстер: Ты понял этот параграф?

Ами: В общем, да. Хотя есть парочка вопросов…

Человек-с-лопатой: Они старались вести себя, как ни в чем не бывало, но уже в этом «как ни в чем не бывало» была заложена такая вопиющая ложь, что не получалось ровным счетом ничего. Все силы уходили на поддержание видимости, на наблюдение за локтем, за плечом, за глазами, которые постоянно утыкались то в губы, то в руки, то в грудь, то в шею. Особенно за глазами: прежде они просто смотрели, теперь — трогали, гладили, целовали, словно жили сами по себе и не просто жили, но еще и вели себя с поистине бесстыдной наглостью.

Эстер (взглянув на часы): Ой! Уже четверть третьего! Мне нужно идти, а то Шошана будет беспокоиться.

Ами: Да, да, конечно, иди. Спасибо тебе огромное. До среды?

Эстер: До среды… (встает и отходит)

Человек-с-лопатой (насмешливо): Зачем ты вообще приходила, можно поинтересоваться?

Эстер: Зачем… действительно, зачем… вот зачем!

Решительно возвращается к Ами, склоняется над ним. Поцелуй. Затемнение. Луч света падает лишь на Человека-с-лопатой.

Человек-с-лопатой: Их рты помедлили, прежде чем стать одним ртом, она почувствовала на затылке его руку, и пронзительное, щемящее, чудное чувство вдруг вынырнуло внутри упругим светящимся дельфином и полетело по темным волнам, выпрыгивая из них, ахая в черноту и вновь вылетая на поверхность в ворохе сверкающих брызг. Вот зачем… вот… зачем… вот зачем…

В полумраке сцены — Ами и Эстер.

Эстер: Мне нужно идти.

Ами: Да, ты уже говорила.

Эстер: Мне нужно идти. Уже темнеет. Шошана…

Ами: Переживет твоя Шошана. Оставайся.

Эстер: Еще?

Ами: Оставайся навсегда.

Поцелуй.

Эстер: Мне нужно идти.

Ами: Иди. Когда мы увидимся?

Эстер: Не знаю. Завтра. Не знаю. Мне еще надо это переварить. Прощай…

Ами: Прощай.

Затемнение. Эстер выходит на авансцену.

Человек-с-лопатой: Представляешь, что скажет об этом Шош? (уходит)

Эстер (усмехнувшись): А что тут представлять… вот она, Шош…

Появляется Шош.

Шош: Ты с ума сошла! Что ты наделала?!

Эстер: А что такое?

Шош: Что такое?! Она еще спрашивает «что такое»… Это уму непостижимо! А о нем ты подумала? Что с ним станется, когда ты его бросишь?

Эстер: Почему я должна его бросить?

Шош: А почему нет? Назови мне хоть одну причину, по которой из этого сумасшествия может выйти что‑нибудь путное! Хоть одну!

Эстер (неуверенно): Любовь?

Шош: Ну ты и дура! Тебе ведь уже не шестнадцать, подруга. Тебе двадцать два! Эй! (машет перед носом Эстер ладонями, как это делают, когда хотят вывести человека из ступора) Эй! Проснись! Любовь… Марш в ванну, дура. Сначала смой с себя эту свою любовь, а с нею, может, и глупость сойдет. А потом поговорим. Любовь…

Уводит Эстер за кулисы.

 

Картина 10–я. Бар «Как в Гоа»

Ами, Карподкин, Лео, Давид, два амбала.

Бар пуст — нет никого ни за стойкой, ни в зале. Ами Бергер въезжает на инвалидной коляске и останавливается, оглядывая помещение. У него превосходное настроение.

Ами: Куда все подевались? Мали! Давид!

Нет ответа. Ами подруливает к одному из столиков. Входят Карподкин и Лео.

Карподкин: Привет оккупантам! Здорово, недостреленный!

Ами: Пошел вон, Карподкин. Нет у меня для тебя денег, сколько раз говорить?

Карподкин: Ну и не надо! Сегодня я и тебя угостить могу, если захочу. Но я не захочу. (вытаскивает из кармана несколько купюр и помахивает ими как веером)

Лео: И я не захочу!

Ами: Ничего себе… Откуда это? Неужто старушку ограбили?

Лео: А вот и нет! На демонстрации заработали! Угадай, кто оккупанту по кумполу булыжником попал?

Ами: Ты, что ли? Хорош врать, Лео. Тебе ведь камня на двадцать метров не добросить, а подходить ближе вы не рискуете. Вы же трусы. Сволочь ничтожная.

Карподкин: А чего бояться? Армия нам все равно ничего не сделает — перед телекамерами‑то. Максимум шумовые хлопушки. Но шуметь мы и сами могем, правда, Лео?

Ами: Вот и шумите где‑нибудь в другом месте (угрожающе выдвигается из‑за столика).

Карподкин (миролюбиво): Кончай, Бергер. Предлагаю кратковременное прекращение огня. Хоть на один вечер. Ну что тебе стоит? Мы ж клиенты, да еще при деньгах. Нас выгонишь — Мали спасибо не скажет. Кстати, где она?

Ами: Ладно. Твое счастье — сегодня у меня настроение хорошее.

Появляется Давид.

Карподкин: О! Хозяин пришел! Давид, принеси‑ка нам бутылочку (снова машет банкнотами). Карподкин угощает!

Давид: Редкий случай… (приносит бутылку и стаканы) Ами, давай сюда!

Ами: С этой сволочью? За одним столом?

Давид: Брось, братан. В одиночку не лучше. Выбирать не приходится. Сколько нас тут в Матароте осталось?

После некоторых колебаний Ами присоединяется к компании.

Карподкин: Ну, за мировую революцию! Хе — хе…

Давид: Что‑то я Меира давно не вижу. Третий день не заходит. Не похоже на него.

Карподкин: Жив — здоров твой воздыхатель. Он теперь у Хилика поселился. Наверное, платит Чуку и Геку, чтобы жарили его по — таиландски.

Лео (заливаясь смехом): По — таиландски!

Давид: И откуда ты такой взялся, Карподкин?

Карподкин: А я тебе расскажу, если хочешь. Отсюда и взялся, с этих краев. Дедуле моему родному в здешнем кибуцном концлагере жизнь угробили. Как он вас всех ненавидел! Как ненавидел! И меня научил… Давай, Лео! За ненависть! За революционную ненависть!

Лео: За ненависть!

Давид: Кого это «нас всех»? Я твоего деда знать не знал.

Карподкин: Всех! Матарот этот сраный, армию эту сраную оккупантскую, города эти ваши поганые, всю страну эту подлую! Всех! (прицеливается в Ами Бергера из воображаемого оружия) Бах! Бах! Бах!

Лео: Бах! Бах!

Ами: Прицеливаешься? Не советую, Карподкин. Стреляю‑то я получше тебя. Ты же в армии не был, не знаешь, каким концом магазин вставлять.

Карподкин: Ничего, дай время, научимся. Мне дед говорил… уж он‑то знал, дед. Они, говорил, будут заставлять тебя целовать ихний сапог. И тут, говорил, у тебя будет три варианта. Всего три! (наливает)

Давид: Ну?

Карподкин: Первый: ты можешь испугаться и поцеловать. И это исковеркает тебе жизнь, как исковеркало жизнь деда. Второй: ты можешь отказаться. Тогда от тебя отстанут — временно, чтобы не привлекать внимания. Но не думай, что они не придут за тобой позже, когда никто не смотрит. И наконец, третий, самый правильный вариант: ты можешь заорать во всю мочь и плюнуть. Плюнуть на их сраный сапог и в их сраные рожи! Тогда, возможно, они надают тебе по щекам, но зато твой пример поможет другим понять кое‑что. Другие тоже сообразят, что плевать можно, что вас много, что вы не одни… Выпьем за третий путь! Выпьем за право плюнуть!

Ами: Тьфу, пакость! (отъезжает от стола)

Карподкин: Вали, вали, оккупант! (сплевывает) Я еще увижу, как тебе перережут горло, фашистский ты недобиток! Я еще…

Ами: Ах ты…

Начинается суматоха: Ами пытается добраться до Карподкина, Давид преграждает ему путь. Вокруг, паясничая, скачут Карподкин и Лео. В разгар этой суеты слышен шум подъехавшей машины, и некоторое время спустя в бар входят два амбала мафиозного вида. Один остается стоять у входа, второй проходит к стойке.

1–ый Амбал: Эй, хозяин! Есть тут кто‑нибудь?

Давид (удивленно): Ни черта себе! Первый незнакомый клиент за год… что за честь такая, интересно… Здесь я, здесь! (проходит за стойку) Как вас сюда занесло, люди? Или вы тоже из спецкоманды? Вроде непохожи…

1–ый Амбал: Из спецкоманды? (пожимает плечами) Это как посмотреть… Двойной скотч.

Давид (кивая на второго): А ему?

1–ый Амбал: А ему не надо, он за рулем… Немного же у тебя посетителей.

Давид: Не сыпь мне соль на рану…

1–ый Амбал (одним глотком выпивает): Чудо — вещь… Давай‑ка повторим! (бросает на стойку банкноту) Сдачи не надо.

Давид (впечатлен банкнотой): Спасибо. Приезжай каждый день, ладно?

1–ый Амбал: Не обещаю. Я всего‑то на сутки завернул. Друга ищу. Ты тут, наверное, всех знаешь. Русский он. Серебряков. Профессор Серебряков.

Давид: Альександер? Конечно, знаю. Хороший мужик. Повезло тебе с другом.

1–ый Амбал: Ну и чудо — вещь. Объясни, как доехать.

Давид: Как доехать?..

Пауза.

1–ый Амбал: Что‑то ты долго думаешь… Неужели так далеко? (кладет на стойку еще одну банкноту) Вот, чтобы легче думалось.

Давид: Вообще‑то, недалеко… Но, знаешь, я лучше тебе нарисую. У нас ведь теперь улицы не освещают, без плана не найти. Погоди, схожу за листком.

Ами (кричит со своего места): А чего там рисовать? Это же просто. По улице направо, последний дом. Да вы по свету смотрите. Тут освещенных домов — раз два и обчелся.

Амбал, не оборачиваясь, выслушивает совет, меряет Давида недобрым взглядом и выходит, не прощаясь. Слышен шум отъехавшей машины.

Давид (с досадой): Ами, ну кто тебя за язык тянул? По — твоему, эти гориллы похожи на профессорских друзей? И если они такие друзья, то почему узнают дорогу в баре, а не звонят другу домой? Я‑то зачем им про план голову морочил — чтобы профессору позвонить, предупредить. Сейчас‑то уже поздно.

Карподкин: Русские… Их всегда хрен поймешь.

Ами: Действительно, зачем это я выскочил… дурак, одно слово дурак.

Карподкин: Наконец‑то понял! Я это тебе уже который месяц объясняю, а ты все не веришь…

Включается сирена. Все вслушиваются в воющий звук.

Давид: На пол, ребята! Это мины! Сюда!

Давид и анархисты бросаются на пол, Ами остается сидеть. Слышен звук близкого взрыва.

Ами: Сюда, но не совсем. Это на том конце улицы… Сгонять, что ли, к Серебряковым? Проверить, что и как…

Давид: Ложись! Летит!

Воющий звук минометного обстрела. Гаснет свет. Слышны звуки взрывов. По авансцене пробегают «инопланетяне» в противогазах и фосфоресцирующих комбинезонах.

 

Картина 11–я. Двор виллы Серебряковых

Профессор Серебряков, Леночка, два амбала, Человек-с-лопатой.

Двор виллы Серебряковых. Уже изрядно избитые Леночка и профессор привязаны к стульям. Допрос ведет 1–ый Амбал.

Профессор (умоляюще): Поймите, я тут совершенно ни при чем. Это все она. Я знать ничего не знаю.

1–ый Амбал: Ни при чем, а? Ну ты чудо — вещь… (отвешивает профессору оплеуху)

Профессор: За что?! Я ведь все вам рассказал!

1–ый Амбал: Рассказал он! Да что мне с твоих рассказов, фраер конченый? Рассказы не шуршат, понял? (кричит в направлении дома) Санёк, нашел?

Голос 2–го Амбала (из дома): Нету! Весь подвал обшарил!

1–ый Амбал: Слыхал? (отвешивает профессору новую оплеуху, кричит в дом товарищу) Ищи, Санёк, ищи!

Профессор (почти плача): Но я ведь точно помню… за верстаком… только руку просунуть… Можно, я сам поищу?

1–ый Амбал: Сам он поищет… Дурак ты, хоть и профессор. И сдохнешь тоже по дурости… И где она тебя подцепила, койра драная…

Профессор: В Мюнхене. Там и познакомились. Коротко. Я же не знал. Она ко мне потом сама пришла, уже с чемоданом. Я не хотел, поймите. Я говорил ей: уходи! Говорил: знать тебя не желаю! А она… она меня заставила… она угрожала…

1–ый Амбал: Тьфу ты, чудо — вещь… (переходит к Леночке). Ну что, сука? Думала, тебе такое забудется? Думала, не найдут? Лучше сразу говори, пока я тебе пальцы резать не начал. Ты ведь чемодан перепрятала, верно?

Леночка: Да пошел ты… волчара вонючий! (харкает кровью на светлую футболку Амбала)

1–ый Амбал: Ах ты, шкура! (замахивается кулаком, но в последний момент передумывает и уходит в дом).

Леночка (разражаясь издевательским смехом): О, видели?! Замывать побежал…

Профессор: Лена, ну зачем ты так?

Леночка: А что тебе не нравится? Кто‑то же должен тут вести себя как мужчина.

Профессор: Ты еще меня упрекаешь! Тебе не стыдно? Кто нас во все это втянул?

Леночка: А что мне еще оставалось? Кроме тебя идти было не к кому. Да и не за бесплатно ты в это дело втянулся. Семь‑то лимонов, небось, не семь копеек…

Профессор: Ты что же думаешь, я из‑за денег на это пошел? Из‑за денег? Ты, оказываешься, совсем меня не знаешь…

Леночка (презрительно): А из‑за чего же еще? Ясно, из‑за денег…

Профессор: Из‑за тебя, дура! Я все эти десять лет только о тебе и думал! О тебе! А… что там объяснять, все равно не поймешь…

Леночка (отворачиваясь): Ну и дурак. О таких, как я, не думают. Я одноразовая, понял? Таких, как я… (умолкает, закусив губу)

Профессор: Зачем ты так, Лена…

Леночка: Еще долго прожила. Тридцать восемь лет для такой профессии — неплохо. А тебе так и вовсе вздыхать не о чем. Седьмой десяток, зажился уже, старый ты хрен…

Профессор: Боже, что ты несешь…

Леночка: Еще на что‑то надеешься? Мы с тобой уже трупы, профессор. Особенно ты. Меня‑то они еще помучают.

Профессор: Почему особенно я?

Леночка: Потому что с тебя взять нечего. А я им позарез нужна. Из меня им надо чемоданчик выбить. Вот как выбьют, тогда и убьют.

Профессор: Значит, все‑таки это ты перепрятала…

Возвращается 1–ый Амбал, на ходу разглаживая мокрую футболку.

1–ый Амбал: Ну, сука, ты у меня попляшешь. Дай только переодеться в рабочее… (кричит) Санёк, нашел?!

Голос 2–го Амбала (из дома): Нету! Наврал фраер!

1–ый Амбал: Хватит! Давай сюда!

Появляется 2–ой Амбал, удивленно осматривает 1–го.

2–ой Амбал: А чего ты такой мокрый? Замочил кого? (смеется собственной шутке)

1–ый Амбал: Да эта сучка кровищей залила. А нам еще через блокпосты ехать, надо чтоб чистенькими, чудо — вещь…

2–ой Амбал: Чего, так и уедем? Валере не понравится… (отвешивает оплеуху профессору) Ты кому туфту гонишь, фраер? Говори!

Профессор: Не надо! Я всю правду… я тут ни при чем! Я все сказал! Это там, за верстаком, в чемоданчике таком… сереньком…

1–ый Амбал: Кончай, Саня. Ты что, не видишь: фраер он конченый. Все, что знал, давно уже вывалил. Тут шкура мазу качает. Она и бабки перепрятала, к гадалке не ходи. Вот только времени у нас нету ее здесь колоть. Придется с собой забирать. Неси баян из тачки, вколем ей вкусненького, чтоб не шумела.

2–ой Амбал: Времени нету? А чего так? Тут вроде как тихо…

1–ый Амбал: Ты засек, как халдей на нас смотрел? В баре? Неровен час, легавых вызвал. Они ведь тут все друг другу кенты, в дыре этой. Нет, надо уходить. Неси баян…

Профессор (обеспокоенно): Леночка, что такое баян?

Леночка: Шприц. Порадуют напоследок.

Профессор: Молодой человек, мне ничего такого нельзя. У меня сердце слабое…

1–ый Амбал: А тебе и не предлагают…

2–ой Амбал выходит, 1–ый достает из кармана пистолет и принимается накручивать глушитель. Из‑за кулис появляется Человек-с-лопатой.

Человек-с-лопатой: Ну нет! Опять! И, главное, в том же месте! (1–ому Амбалу) Опусти пистолет! Опусти волыну, тебе говорят!

Амбал в недоумении оглядывается вокруг, пожимает плечами, опускает пистолет.

Человек-с-лопатой: Второе действие едва началось, и уже два трупа? А кто‑нибудь спросил меня? Меня кто‑нибудь спросил? (Леночка, профессор и амбал отрицательно мотают головами) Вот что! Давайте‑ка отматывайте назад! Назад, я сказал! Ну?!

Звучит сирена. На сцену, едва не сбивая Человека-с-лопатой, врываются «инопланетяне», бегут из одной кулисы в другую. Затемнение.

 

Картина 12–я. Бар «Как в Гоа»

Ами, Карподкин, Лео, Давид, два амбала.

Действие возвращается в конец 11–ой картины. Давид и 1–ый Амбал у стойки, Ами и анархисты за столиком, 2–ой Амбал застыл у входа.

Давид: Альександер? Конечно, знаю. Хороший мужик. Повезло тебе с другом.

1–ый Амбал: Ну и чудо — вещь. Объясни, как доехать.

Давид: Как доехать?..

Пауза.

1–ый Амбал: Что‑то ты долго думаешь… Неужели так далеко? (кладет на стойку еще одну банкноту) Вот, чтобы легче думалось.

Давид: Вообще‑то, недалеко… Как выйдешь из бара, так сразу налево, до конца улицы. Последний дом у угла.

Амбал залпом допивает виски и выходит, не прощаясь. Слышен шум отъехавшей машины. Карподкин разражается восторженными аплодисментами, Лео хихикает.

Ами: Ты ж его в другую сторону послал! Надеюсь, у тебя будет подходящее объяснение, когда они вернутся.

Давид: А чего там объяснять… (достает из‑под стойки блокнот, начинает листать) Скажу, что они не так поняли, а вы подтвердите. Черт, да где же он? Ты на память профессорский телефон помнишь?

Ами: Нет, не помню. Так зачем ты их обманул?

Давид: Наивный ты человек, Ами. По — твоему, эти гориллы похожи на профессорских друзей? И если они такие друзья, то почему узнают дорогу в баре, а не звонят своему другу домой?

Ами (удивленно): Да… в самом деле…

Карподкин: Русские… их всегда хрен поймешь.

Давид: А! Вот он! (набирает номер) Алло! Госпожа Элена? Хотел вас предупредить: тут какие‑то громилы дорогу к вам спрашивали. Так что, ждите гостей… Госпожа Элена?.. Алло! (озадаченно смотрит на трубку)

Ами: Что?

Давид: Бросила трубку…

Включается сирена. Все вслушиваются в воющий звук.

Давид: На пол, ребята! Это мины! Сюда!

Давид и анархисты бросаются на пол, Ами остается сидеть. Слышен звук близкого взрыва.

Ами: Сюда, но не совсем. Это на том конце улицы… как раз там, куда ты этих послал… Надо бы посмотреть.

Давид: Ложись! Летит!

Воющий звук минометного обстрела. Гаснет свет. Слышны звуки взрывов. По авансцене пробегают «инопланетяне» в противогазах и фосфоресцирующих комбинезонах.

 

Картина 13–я. Улица Матарота

Ами, Сироткин.

«Инопланетяне» в разгаре рабочей суеты на месте взрыва. Мина угодила точнехонько в машину амбалов. Повсюду мигают огни спецмашин, суетятся люди в комбинезонах и противогазах. За этим наблюдает Боаз Сироткин. К нему подъезжает Ами на своем инвалидном кресле.

Ами: Что случилось, Боаз?

Сироткин: Прямое попадание. Чей‑то «БМВ — шник», не наш.

Ами: А где пассажиры?

Сироткин: Да вон, уже обуглились, все трое. Это ж не джип бронированный. Мина через крышу вошла, взорвалась внутри. Не повезло ребятам…

Ами: Жуть.

Сироткин: Ага. Пошли отсюда. А то начнут опрашивать: кто да что, до утра промурыжат. А чего нас мурыжить? В Матароте «БМВ — шников» не бывает. «Субары» были, а «БМВ — шников» не припомню. Пойдем лучше, я тебе оранжерею покажу. Ты как‑то просил, помнишь?

Ами (удивленно): Просил?

Сироткин: Пошли, пошли, разговор есть…

Медленно движутся вдоль сцены, оставляя позади суету спецов и мелькание мигалок.

Ами: Боаз, ну говори уже. Или так и будем молчать, пока до города не дойдем?

Сироткин (неловко): Ты ведь в саперах служил, правда?

Ами: Правда.

Пауза. Видно, что Сироткин собирается с духом.

Ами: Тебе помощь нужна? Так скажи какая. Письмо по — английски написать? Поговорить с кем‑то?.. Да не молчи ты, чудак — человек…

Сироткин: А в Полосе… в Полосе тоже бывать приходилось?

Ами: Приходилось. Но только до депортации анклава. (сделав особый упор на предлог) До.

Сироткин: До. Значит, во время депортации тебя там не было. Точно?

Ами (потеряв терпение): Слушай, отстань ты с этими своими «точно»! Следователь нашелся! Либо говори, чего тебе надо, либо я поехал домой. Ну?!

Сироткин: Просто многие тогда были внутри…

Ами: Многие были, а нас на север отправили, на плато.

Сироткин: Марва хорошая в этом году… мягкая… (приседает на корточки, разглядывает траву)

Ами: Ладно, я пошел…

Сироткин: Погоди. А это… ну… с туннелями ты тоже дело имел? Когда в Полосе воевал…

Ами: А как же. Это, считай, наша специализация была. Полосята копали, мы взрывали. Видел бы ты, сколько нор они там нарыли. Как крысы, честное слово…

Включается сирена. Нарастающий звук летящей ракеты.

Сироткин (прислушавшись): Это сюда! Ложись! Ами, в кювет, в кювет! (бросается к Ами, хватается за рукоятки кресла)

Ами: Я сам! Сам! Отстань!

Оставив Ами, Боаз бросается на землю и закрывает голову руками. Ами, секунду постояв, заваливается набок вместе с креслом. Взрыв в нескольких метрах от него. Когда пыль рассеивается, оба некоторое время лежат без движения. Ами, придя в сознание первым, поднимается на ноги. Он в сомнамбулическом состоянии.

Ами: Где это мы? Погоди… патруль… джип… Где джип? Где пацаны? (подходит к лежащему Боазу, склоняется над ним). Нево, вставай, братан! Слышь, Нево…

Сироткин: Какой Нево… ты что… Ами! Ты стоишь?!

Ами: Это не Нево… Ты кто, дед?

Сироткин: Сироткин. Боаз Сироткин. Тебе что, заместо ног мозги отшибло?

Ами: Ах да… Боаз… Привет, Боаз. Где это мы? Давай, вставай, чего разлегся. Ну что ты на меня смотришь, как на привидение?

Сироткин (садясь): Ами, ты не бойся, я никому не расскажу. Честное слово.

Ами: О чем не расскажешь?

Сироткин: О ногах… Ну симулируешь — а кто из нас не симулировал? Я понимаю, так тебе удобнее: инвалидность, пенсия и все такое. Машина без налогов. Скидки всякие…

Ами: Какая инвалидность, ты что, сбрендил? Какие ноги… (вдруг, осекшись, осознает произошедшее изменение) ноги… Ноги! (ощупывает внезапно включившиеся в работу ноги, делает несколько пробных шагов)

Сироткин: Ами…

Ами пробует ноги и так, и эдак. Подходит к креслу, садится в него, ощупывает подлокотники и снова принимается сгибать и разгибать ноги.

Ами (удивленно): Работает… Это работает…

Сироткин (торопливо): Ами, сейчас спецы подъедут. Времени не так много. Давай договоримся, ладно? Я тебя ни за что не выдам, в любом случае. Просто раньше я тебе не мог доверять, а сейчас могу, из‑за секрета. Ну, так получилось, сам понимаешь. Разве я за тобой следил? Нет ведь. Если бы не ракета, я бы и не узнал никогда, что ты на самом деле ходишь как все.

Ами (смакуя каждое слово): Я хожу. Я хожу как все.

Сироткин (горячечно): Ну вот. Это твой секрет, и я теперь его знаю, и обязуюсь… в общем, буду… ну, сам понимаешь. А ты тогда — так же и к моему секрету, ладно? Потому что у меня тоже кое‑что есть, свой секрет то есть, понимаешь? И мне одному уже трудно, раньше еще кое‑как справлялся, а теперь уже совсем никак, хоть ты тресни. А Далия — ну какой из Далии помощник? Нет, ты не подумай, она старается, очень старается. Но ведь женщина, да и годы уже, и радикулит тоже не помогает, позавчера ее так прихватило, встать не может, только на уколах и держу… понимаешь?

Ами (обратив наконец внимание на собеседника): Да погоди ты, Боаз. Я пока ни слова не понимаю. О чем это все? Что ты несешь? Какие секреты?

В глубине сцены слышатся сирены машин, видны мигалки спецов.

Сироткин (шепотом): Собака… Там у меня собака, Ами. Моя собака. У меня. Там. Понимаешь?

Ами (тоже шепотом): Где «там»?

Сироткин: Там, на Полосе. Ты не думай, я бы ее ни в жисть не оставил. Но это получилось как‑то само… (садится на землю и недоверчиво рассматривает свои руки). Они же хватали нас прямо из домов. И заталкивали. Хватали и заталкивали, по нескольку жлобов на человека. Тут за детьми‑то не уследишь, понимаешь? Я и внуков‑то не считал — все ли. А уж собаку и подавно… (всхлипывает) и пода — а-авно…

Ами (мягко, как умалишенному): Боаз, дорогой. Я, конечно, тебе помогу. Во всем, что потребуется. Я вот только не понимаю — в чем? Ты не мог бы объяснить мне еще раз? Только не торопись: времени у нас хватит. Никакие спецы не помешают, не волнуйся. Ну, давай, все по порядку…

Сироткин (выталкивая слова в перерывах между мучительными всхлипами): Я… я, наверное, сам виноват. То есть, не наверное, не наверное, а точно… Я должен был подумать о ней. А я не подумал. Они заперли ее в комнате, оставили там. Понимаешь?

Ами: Кого? Оставили кого?

Сироткин: Собаку. Мою собаку…Тебе это, может, смешно, да? В конце концов, это всего лишь собака, тьфу… они мне так и сказали, когда я пришел просить: это всего лишь собака, тьфу, мы не пойдем в Полосу из‑за твоей собаки. А я сказал: ладно, я и не хочу, чтобы вы шли, пустите меня одного, я схожу за ней сам, вы ведь заперли ее в комнате, вы ведь… а они…

Утыкается лбом в колени Ами Бергера, бормочет что‑то вовсе неразборчивое. Появляются спецы — «инопланетяне», неразличимые в своих комбинезонах и противогазах. Один из них встряхивает за плечо сидящего в инвалидном кресле Ами Бергера. Двое других отрывают Сироткина от Ами, начинают укладывать его на носилки. Сироткин вяло сопротивляется.

Спец: Эй, солдат, ты в порядке?

Ами (задумчиво): Хватали и заталкивали…

Спец: Что?

Ами: Хватали и заталкивали… (вдруг кричит) Оставьте его! Оставьте его в покое! Сейчас же! (крутанув колеса кресла, преграждает дорогу спецам) Я в порядке. И он тоже! Вам что, сто раз повторять надо? Он тоже в порядке. Отпустите его. Ну! Руки прочь, говорю, падлы!

Спецы ставят носилки с Сироткиным на землю, и тот, скуля, начинает выбираться из них, вставать на ноги.

Спец: Ты что, парень? Мы ж как лучше хотим. У него ведь шок явный, ты глянь только, сам убедишься: вон, вся будка в слезах…

Ами: В башке у тебя шок! Пойдем, Боаз, пойдем. Я тебе провожу. Вот так… вот так…

Ами и Сироткин покидают сцену. Затемнение.

 

Картина 14–я. Дом Сироткиных

Ами, Сироткин, Человек-с-лопатой, Далия.

Дом Сироткиных напоминает гостиную в процессе переезда. Повсюду картонные коробки с вещами — распакованные и нет. Появляются Ами на инвалидном кресле и Сироткин, который сразу начинает освобождать место, чтобы кресло могло развернуться в этом бедламе. Одна из коробок жалобно звякает.

Сироткин: Тарелки. Так и не распаковали. А сколько нам их надо, тарелок? Две. Далия да я. Проезжай, Ами, проезжай. Э, да тебе ж не протиснуться. Сейчас… (суетится, разгребая место)

Ами: Да все нормально, не переживай.

Сироткин: Нам‑то чего, нам ничего… Мы‑то с Далией — двое. Гостей давно не было. Ты уж не обессудь. Проезжай…

Ами: Да я уж проехал. Сядь, успокойся.

Боаз садится на одну из коробок. Его руки бессильно опущены. Время от времени он поднимает их к глазам и принимается недоуменно разглядывать.

Сироткин: Что ж ты не спрашиваешь, давно ли мы переехали? Давно, парень, давно. Скоро уже три года будет. Почти сразу, как выселили. Поваландались несколько месяцев по караванам… перессорились все вдрызг… ну и разъехались, кто куда. У меня ж там семья большая была. Дочка, два сына женатых, девять внуков. Ну, а как выдернули нас…

Ами: Где ж они все теперь?

Сироткин: Так это… живут. Было ведь как: своя земля, свое дело. А своя земля — это… А когда без земли, то все сразу — ух… Вот так. Мы‑то с Далией к ним на праздники ездим. А они сюда — ни — ни, ни в какую. Не хотят на Полосу смотреть.

Ами: Ну и правильно. На черта зря сердце бередить? Может, и вам тоже стоило бы.

Сироткин: Ага. Дети то же самое говорят. Молодые вы, вот и думаете одинаково.

Ами: Не только одинаково, но и правильно… Извини, Боаз, но ты действительно будто в шоке. Не зря тебя спецы прихватывали. А ведь уже три года прошло. Три года! Ну зачем себе душу травить? Нельзя так.

Сироткин: Думаешь, я не понимаю? Я понимаю. И Далия тоже понимает. Вот найдем ее и сразу уедем. Дня лишнего не задержимся.

Ами: Кого найдете?

Сироткин: Как это «кого»? Я ж тебе объяснил. Собаку нашу. Найдем и тут же уедем.

Ами: Погоди. Погоди, Боаз… И где же ты собираешься ее искать? После трех‑то лет?

Сироткин: Понятно где — в Полосе. Собака, парень, это такое животное, которое ждать умеет. Ты ее, к примеру, у двери оставил, а сам ушел. По делам там или еще куда. И вот, ты где‑то гуляешь, а она там ждет. Ждет, сколько понадобится. Такие они, собаки… (улыбается) А моя так в особенности. Умная она у меня, сучка — сучара…

Ами: Ну… это… (разводит руками)

Сироткин: Вот мы и копаем, я и Далия. С самого первого дня копаем, по очереди, круглые сутки. Копаем и вывозим, копаем и вывозим… Сам видишь: даже распаковаться некогда.

Ами: Копаете? Что вы копаете?

Сироткин: Туннель. Что же еще?

Ами (оторопело): В самом деле… Что еще обычно копают нормальные люди? Конечно, туннель…

Сироткин: Ты знаешь другой способ попасть в Полосу?

Пауза. Ами пытается осмыслить услышанное.

Сироткин: Ну так как?

Ами: Что?.. О чем ты?

Сироткин: Ты согласен мне помочь?

Ами: Помочь? Чем?

Сироткин: Да уж не рытьем. Ты же у нас инвалид… (заговорщицки подмигивает) Советом, Ами. Я боюсь потерять направление. По одному компасу много не поймешь. А ты в этом деле, как‑никак, специалист.

Ами: Понятно.

Пробираясь между коробок, подъезжает к кулисе, где уже некоторое время стоит Человек-с-лопатой.

Ами: Он сумасшедший, это ясно. Сволочи…

Человек-с-лопатой: Ты о ком?

Ами: Мало что отняли дом, семью, дело, так еще и рассудок. Дом, семью, дело и рассудок.

Человек-с-лопатой: И собаку.

Ами: И собаку. Но что теперь делать — вот вопрос. С одной стороны, нельзя потакать этому безумству. Но и прямо отказать тоже невозможно. Сегодня откажешь, а послезавтра их завалит на фиг в этой их любительской норе.

Человек-с-лопатой: А власти? На то они и есть. Иди к властям…

Ами: Ага. К тем самым сволочам, которые хватали и волокли Сироткиных три года назад? И зачем? Чтобы их снова схватили и выволокли, на этот раз — в тюрьму? Ну, уж нет, увольте…

Человек-с-лопатой: Тогда как?

Ами: Надо по — умному, постепенно. Сначала согласиться. Войти в доверие. А затем громоздить препятствия, искать отговорки, добиваться задержек. Типа: мы, конечно, продолжим, но не сейчас, а через неделю, через месяц, через год… Спускать эту сюрреалистическую жуть на тормозах, аккуратненько, пока она не умрет сама собой… Должны же они когда‑нибудь осознать свое безумие?

Человек-с-лопатой: Ну — ну…

Сироткин: Ну так что? Поможешь?

Ами: Помогу.

Сироткин (в восторге): Ай да Ами! Я знал! Я знал! (расцеловывает Ами в обе щеки, кричит в глубь дома) Далия! Далия! Спускайся, что ты там лежишь? (Ами) Она, наверно, внизу! Сейчас за ней сбегаю, подожди! Вот же радость! (убегает)

Входит Далия — пожилая женщина в длинной юбке и головном платке.

Ами: Далия! Добрый вечер. А Боаз решил, что вы в туннеле…

Далия: Добрый вечер, Ами. Притащил он тебя все‑таки… (садится на коробку и устало вытягивает ноги) И рассказал, да? Ну, а ты что? Неужто согласился?.. Ох, ноги гудят… заездил он меня с этим туннелем. Там меня и похоронит, вот увидишь.

Ами: Далия, зачем? Зачем это всё?

Далия: Он тебе, наверно, про собаку рассказывал, да? Глупости. Думаешь, он совсем ку — ку? Не в собаке дело. Хотя сам он в этом ни за что не признается.

Ами: Не в собаке? А в чем?

Далия: В жизни, Ами… Жизнь он там свою оставил, вот что… Ну, и собаку, конечно, тоже. Заодно. (оглянувшись, полушепотом) Я одного боюсь: что он когда‑нибудь действительно докопается туда, к дому. Выйдет, посмотрит, даже найдет свою собаку… И что дальше? Что дальше, Ами? Ведь ничего уже не вернешь… ничего… ничего…

Ами: Он не докопается, Далия. До главного шоссе Полосы и то очень далеко, а уж до вашего дома и вовсе невозможно. Поверь мне, я знаю.

Далия: Ничего ты не знаешь! Ничего. Он сможет! Он все сможет. Ты не знаешь, какой он упрямый! (шепотом) Я тебе вот что скажу, только ты не проболтайся: я уже давно не копаю! Я его обманываю. Говорю, что высыпала мешки в поле, а на самом деле возвращаю их в подкоп. А он и не замечает! Хи — хи — хи…

Ами: Далия…

Далия: Но он работает за десятерых, Ами! Этот упрямый мул, если ему что втемяшется… Он докопается, вот увидишь! Прямиком до нашего дома!

Ами (снова отъезжая в направлении Человека-с-лопатой): Далия, ваш дом в пятнадцати километрах отсюда. Да и самого дома уже нет. Они ведь разрушили все дома, Далия. И оранжереи тоже. Там ничего нет. Там теперь одни развалины. И ты знаешь это не хуже меня.

Далия (перебивает, не слушая): До самого дома! Он все может. Всё. Упрямый мул, каких мало… (поднимается и перевязывает платок)

Человек-с-лопатой (насмешливо): А ведь сначала казалась почти нормальной…

Ами: Нормальной? Да она чокнутая не меньше, чем Боаз. А может, даже больше. Сумасшедший дом. Отделение для буйнопомешанных…

Возвращается Сироткин.

Далия: Ну, где ты там бродишь… Займи гостя, а я пока кофе поставлю. (уходит)

Ами (деловым тоном): Вот что, Боаз. Я хочу бросить взгляд на ваш туннель. Крепеж, распорки, ориентация, всякое такое.

Сироткин: Нет проблем. Пошли, покажу.

Ами: Нет — нет, не сегодня. Давай договоримся так. Пока я не достану нужных приборов, ты никуда не двигаешься. Передохни немного сам и дай отдохнуть Далии. Хорошо?

Сироткин: Далия… (ухмыляется) Станет она тебе отдыхать! Копает, как заведенная, чуть ли не больше моего. Я ей все говорю: полежи, переведи дух… куда там! Упрямая, как ослица. Уж если что ей втемяшится…

Ами: Ну все‑таки постарайтесь, вы оба. Обещаешь?

Сироткин (кивая): Ладно. Только, знаешь, что? Я совсем забыл тебе рассказать (переходит на шепот) Я тут не один такой.

Ами: Какой такой?

Сироткин: Шш — ш… (прикладывает палец к губам) Такой, который копает. Есть еще один.

Ами беспомощно оглядывается на Человека-с-лопатой. Тот кивает.

Человек-с-лопатой: Как по учебнику. Начальный курс психиатрии. Безумцы всегда склонны находить аналогичное безумие в других. Это как бы служит подтверждением их собственной нормальности.

Ами: Ну и кто же этот «один»?

Сироткин: Хилик. Хилик Кофман. Я видел, как он возит землю. Много земли. Точно тебе говорю — иного объяснения нет.

Ами (вздыхает): Так, Боаз. Сейчас уже второй час ночи. Если ты не возражаешь, я бы поехал домой, спать.

Сироткин: Ясное дело… (с видимым сожалением пожимает Ами руку) Ты только поторопись, ладно? Для нее каждый день важен…

Сироткин уходит в глубь темнеющей сцены, оставляя Ами на авансцене.

Ами: Для нее — это для собаки… Господи, как я, оказывается, устал от этих Сироткиных! Наверное, у меня даже ноги подкашиваются. Теперь я уже могу так сказать: ноги подкашиваются. Ноги…

Осторожно встает на ноги, делает несколько шагов. Подходит Человек-с-лопатой, усаживается на освободившееся место.

Человек-с-лопатой (в зал): А чего? На черта они ему сдались, эти ноги? Разве плохо было без ног? И вообще, что такое «хорошо»? Хорошо — это то, к чему привык. А он привык здесь ко всему: к коляске, к Матароту, к людям. Ему здесь уютно, у него здесь дом.

Ами: Ага, посмотрел бы я на вас без ног‑то…

Человек-с-лопатой: И жалобы по поводу инвалидности — не более чем часть этого уюта. Разве его тут не уважают? Еще как уважают: экое горе на парня свалилось, а он, смотрите, ничего! Живет и в ус не дует. Учится, пиво пьет, жизни радуется не меньше других, а может, даже и больше. Точно больше, потому что в мелочах‑то самая радость и водится. В лужице радость, не в море. А на бегу поди разгляди ее, лужицу…

Ами: Хватит чушь пороть, философ доморощенный…

Человек-с-лопатой: Будь у него ноги, разве оказался бы он здесь, в Матароте?

Ами: Дудки! Одному Богу известно, где бы я тогда оказался. В Боливии, в Рио, в Непале, в Гоа, в Коста — Рике…

Человек-с-лопатой (подхватывает): В дикой скачке по касательной, подгоняемый ненасытными глазами, по невиданным горам, умопомрачительным ущельям и таинственным равнинам, когда постоянно хочется, требуется еще, и еще, и еще… Почему? Почему требуется?

Ами: Почему — почему… Потому, что увиденное не насыщает, при всей своей умопомрачительности, пролетает мимо, в воронку пустоты — фьють, и нету… а, значит — подавай‑ка поскорее что‑нибудь новенькое, да покруче, а иначе какого хрена мы вообще забрались сюда, братишка, зачем?

Человек-с-лопатой: Вот именно, зачем?

Ами (хлопнув себя по бедрам): А что? Выйти сейчас перед всеми… Вернее, встать и выйти: вот он, я, смотрите, почти такой же, как и был, только с ногами. То есть совсем другой от задницы вниз. Но от задницы вверх‑то я тот же самый, в точности. Ами Бергер, помните такого? Ами, который на коляске… нет, не помните?

Человек-с-лопатой: Думаешь, вспомнят?

Ами: Нет, не вспомнят. А хуже всего — я и сам‑то себя не вспомню, как не помню сейчас того давнего бостонского мальчика, каким был до своего приезда сюда. Школьника из причесанного американского пригорода, болельщика «Патриотс», «Селтикс» и «Ред Сокс». И он меня тоже не помнит.

Человек-с-лопатой (в зал): Эй, Ами Бергер, помнишь Ами Бергера?

Ами: Кого — кого?

Человек-с-лопатой: То‑то же… А ведь есть еще и она. Та, которая кажется ему сейчас главнее всего прочего. Как посмотрит она на нового Ами? И как новый Ами посмотрит на нее? Есть дворцы, которые строятся по песчинке, по камешку, по кирпичику. Трудно строятся, зато легко падают. Устоит ли этот? Это ведь вам не окно перестеклить…

Ами подходит к коляске, треплет Человека-с-лопатой по плечу.

Ами: Ну‑ка брысь… Мое это. Брысь!

Человек-с-лопатой уступает ему кресло. Ами садится и уезжает.

 

Картина 15–я. Комната Ами Бергера

Ами, профессор Серебряков, Леночка.

Въехав в комнату, Ами обнаруживает там Леночку и профессора Серебрякова.

Ами: Профессор? Госпожа Элена? Вы здесь, в такой час? Что‑то случилось?

Профессор (поднимаясь навстречу): Ами, дорогой, извините за вторжение… Как видите, мы позволили себе…

Ами: Видите ли, я ужасно устал. И, по — моему, немного контужен…

Профессор: У нас к вам важное дело.

Ами: Я надеюсь, Альександер, что оно действительно важное. Даже очень — очень важное. Потому что, если речь идет о чем‑то, что можно прояснить завтра, то я предпочел бы…

Профессор: Дело жизни и смерти. Клянусь вам!

Ами: Что ж… говорите. И пожалуйста, сядьте. Что вы вскочили?

Леночка (презрительно): Сядь, Саша! Что ты, как…

Профессор: Нет — нет. Я уже насиделся. И вообще, не хочу вас задерживать… (потирая руки, бегает по сцене) Я ужасно благодарен вам за помощь, которую вы мне оказываете с переводами. Прямо не знаю, что бы я без вас делал…

Ами: Для меня это работа. Работа, за которую вы мне платите.

Профессор (явно думая о другом): Что? Ах, да… но дело не в этом. Сейчас речь идет о помощи иного рода. Впрочем, если понадобится, то и она может быть оплачена. Только назовите цену.

Ами: Да о чем вы наконец?

Профессор: За нами охотятся, Ами! Охотятся! Я чувствую себя дичью на прицеле. Вы когда‑нибудь чувствовали себя дичью на прицеле?

Ами: Неоднократно, когда служил в армии. Но вы‑то не в армии. Кто может охотиться на вас? Или вы имеете в виду ракеты?

Профессор: Какие ракеты… При чем тут ракеты? Вы видели трех горилл, которых сегодня убило миной? Тех, что расспрашивали обо мне у Давида?

Ами: Видел. Не повезло людям.

Профессор: Не повезло? (издает нервный смешок) Зато повезло мне. И Леночке тоже. Потому что иначе в морге лежали бы сейчас мы, а не они. Это были килеры, Ами. Они приехали убивать нас с Леночкой. Мафия! Как они нас нашли, ума не приложу… (плюхается на диван и закрывает лицо руками)

Леночка: Саша, возьми себя в руки!

Ами (удивленно): Убивать вас и госпожу Элену? Но за что?!

Профессор: Ах, Ами, это длинная история. Не хочу рассказывать. Да и зачем вам лишние детали? Не хватало только, чтобы они начали гоняться еще и за вами… Нет — нет. Я всего лишь хочу попросить вас о помощи…

Ами: Ну уж нет. Как можно просить о помощи, не раскрывая сути вопроса? Хотя бы коротко. (после паузы) А лучше всего перенесем этот разговор на утро. Или даже на вечер, потому что утро уже вот — вот…

Профессор: Хорошо! Я расскажу… расскажу… Понимаете, Ами, я диссидент — был такой круг людей в Советском Союзе. Вы, наверно, о таком и не слышали…

Ами: Слышал. Так эти килеры из КГБ?

Леночка (рассмеявшись): Из ЦРУ!

Профессор: При чем тут ЦРУ? Лена, я попрошу… Ами, нет, и КГБ тут ни при чем. Понимаете, я был один из… э — э… вождей этого движения. Уважаемый человек. Со мной встречались сенаторы, премьер — министры и лично президент…

Леночка: К делу, профессор, к делу!

Профессор: Да — да… В общем, где‑то в конце восьмидесятых меня позвали в Мюнхен, на конгресс, выступить на тему будущего Европы и мира. Вообще‑то меня приглашали довольно часто, но власти, конечно, не выпускали. А тут вдруг выпустили… времена уже начинались другие.

Леночка: Горбачев.

Профессор: Вот — вот. Я произнес большую речь. Она произвела огромное впечатление. Огромное! Мне очень хлопали, а канцлер…

Леночка: Саша, к делу!

Профессор: Ну да, ну да… В общем, потом устроили банкет в роскошном отеле. Там‑то мы и познакомились с…

Леночка: Меня посадили рядом с гостем.

Профессор: А потом спустились вниз, в казино. Мне выдали горсть жетонов. Леночка тоже присоединилась, а когда жетоны закончились, сказала, что у нее в номере завалялись еще несколько штук и она их немедленно принесет, чтобы возместить мой проигрыш. Я, конечно, возмутился. Я сказал: «Что вы, Леночка?! В конце концов, это даже не мои деньги!» А она ответила…

Леночка (театрально): Нет, нет, не спорьте! Я принесу. Составите мне компанию?

Профессор: Мы поднялись к ней в номер… и… сами понимаете… Это было… незабываемо. Она призналась мне в любви. Она говорила, что…

Леночка (преувеличенно пылко): Ни с одним мужчиной мне не было так хорошо!

Профессор: О себе она рассказала, что работает редактором — переводчиком крупного издательства, и, судя по роскоши номера, в это можно было поверить. Под утро Леночка вызвала такси. Я хотел записать номер ее телефона, адрес, что‑нибудь… Но она сказала…

Леночка (с бутафорской страстью): Я позвоню сама. Как я буду жить без тебя, как?!

Профессор: Вернувшись в Москву, я мог думать только о ней. О ней и о своем мюнхенском триумфе. Я мечтал вернуться туда — в залы конгрессов и к ее… к ее…

Леночка: …заднице.

Профессор (горько): …к ее любви. Мог ли я предполагать, что все это было бутафорией? Видите ли, Ами, мы, советские люди, были ужасно наивными. Ужасно. Ужасно… (замолкает)

Леночка: Редактор… издательства… (презрительно фыркает) Я была тогда элитной шлюхой и зарабатывала намного больше любого редактора, профессора и председателя. Правда, потом, годы спустя, когда этот чудик — профессор привязался ко мне на улице, я уже специализировалась на игорном бизнесе…

Профессор: Это было уже после того, как я эмигрировал. Нечего и говорить, что все оказалось не так, как я себе представлял. Ни тебе конгрессов, ни тебе Леночки, хотя искал я ее отчаянно… Но никто не знал ни такой переводчицы, ни такого издательства. Хорошо, подвернулась работенка на радио. А так — убогая квартирка, убогая одежка, убогие неудачники в друзьях и знакомых. Все остальное от случая к случаю: тут конференция, там телепередача. Как‑то я возвращался домой после ресторана — отмечал десятилетие эмиграции. Все‑таки дата… Вот и вспомнилось прошлое — триумф, Леночка. Ноги сами принесли меня к тому отелю. И вдруг вижу — она! Она!

Леночка: Я как раз садилась в лимузин с клиентом. И тут вдруг этот чудик. Наскочил: «Леночка, это я! Узнаешь! Твой Александр!» Ну не дурак ли?.. Я швейцару мигнула, он оттащил. Чудик только и успел визитку свою бросить.

Профессор: Неужели ты меня не узнала?

Леночка: Саша, ты уже тыщу раз спрашивал. У меня такие клиенты сотнями. Сотнями! Конечно, не узнала. Но визитку сохранила. Шлюхам редко визитки дают. По визитке и вспомнила. Они меня потом и спасла, эта визитка…

Ами: Визитка? Спасла?

Леночка: О, интересно стало молодому человеку… Спасла, Ами, спасла. Я тогда работала на игорную мафию, раскручивала богатых клиентов. Клиент должен проиграть и проиграть много. А если выиграет — вернуться на следующий вечер и играть снова, пока не проиграет. Что я и обеспечивала (качает головой) пока не попался мне один румын, которому везло, будто сам сатана ему шарик бросал. В общем, вышел он с четырнадцатью миллионами в чемоданчике, и я, понятное дело, приклеилась к этому чемоданчику мертвой хваткой. Поднялись к нему в номер, все чин — чинарем. А утром он вдруг лепит: мол, прости — прощай красавица, улетаю полуденным рейсом. Каково, а? Я сразу в ванную, да за телефон. Так, мол, и так, клиент уходит с бабками, присылайте бойцов… Только вот румын тем еще Рембо оказался. Короче, когда они стрелять перестали, в номере из живых осталась только я и четырнадцать миллионов евро в чемоданчике.

Ами: И тогда ты сбежала? С деньгами игорной мафии?

Леночка: А что мне еще оставалось, прикинь! Для друзей румына я была наводчицей, виновницей его гибели. Для своих — единственной свидетельницей убийства богатого клиента. Меня должны были убирать по — всякому. Да и невелика птица — шлюха без роду без племени… Вот только куда бежать? Все мои знакомые были так или иначе связаны с делом. Тут‑то я и вспомнила про Александра.

Профессор: Когда я увидел ее на пороге, то сначала решил, что это сон. Или белая горячка.

Леночка: Я была в белом плаще.

Профессор: В белом плаще, шляпке с пером и сапожках на высоченном каблуке… А я… я был едва очнувшимся от похмелья стариком в несвежих трусах. Стариком с нечесаными жидкими прядями и грибком на артритных ногах. Я не хотел впускать ее в свою убогую берлогу.

Леночка: Я вошла без спроса. Прикинь: первыми словами этого чудика были…

Профессор: Ты обещала позвонить…

Леночка: Ха! Я ответила: «Извини, телефон сломался…» Тогда он стал вопить:

Профессор: Пошла вон! Пошла вон!

Леночка: Тогда я сказала: «Александр, милый, сейчас не время для сцен. Не понимаю, за что ты на меня сердишься. Тогда я отработала по полной программе, даже сверху… А также снизу и сбоку. Если ты забыл те или иные детали, то можно повторить все прямо сейчас, после того, конечно, как ты умоешься и почистишь зубы. А свой мобильный телефон я действительно выбросила, чтобы меня по нему не засекли и не убили».

Профессор: И она рассказала мне все. Что я мог сделать, Ами? Теперь и я тоже стал частью мафиозной разборки. Мне угрожала не меньшая опасность, чем этой дурочке! Нужно было спасаться, бежать из Мюнхена, из Европы, а лучше всего — с земного шара! И тут я вспомнил об израильском профессоре, с которым познакомился на недавней конференции по проблемам гуманизма. Он был озабочен невысоким авторитетом своего молодого колледжа и безуспешно пытался заинтересовать маститых европейских преподавателей. Я разыскал его визитку, позвонил и выразил согласие прочитать курс лекций. Профессор Гамлиэль Упыр обрадовался: какой‑никакой, а европейский лектор — это, знаете ли, придает университетский лоск любому провинциальному заведению.

Ами: Понятно. Так вы и оказались здесь.

Профессор: Ну да. Сначала профессор Упыр рекомендовал нам поселиться в столичном центре, но я выразил желание пожить в тихом уголке, вдалеке от опостылевшего городского шума. «Что ж, — сказал он, — Тогда наш городок подойдет в самый раз. Глуше него на этом свете — только поселок Матарот». Конечно, мы выбрали Матарот…

Леночка: Купили виллу за сущий бесценок. Думали, переждем годик — другой, а там и искать перестанут.

Профессор: А они вот нашли! Как они умудрились? Как? (безнадежно крутит головой) Ами, теперь только вы можете нам помочь.

Ами: Я? (пожимает плечами) Боюсь, что сейчас я плохой телохранитель — в моем‑то состоянии. Но, если вы хотите, могу поспрашивать у друзей.

Профессор: Я не имею в виду охрану. Против игорной мафии никакая охрана не поможет. Мы должны бежать, исчезнуть. Пропасть без следа.

Ами: Допустим. Но чем тут могу помочь я? Вызвать такси? Попросить Давида, чтобы подбросил вас до аэропорта?

Профессор: В том‑то и дело, что аэропорт не годится! И пароход тоже. У них везде свои информаторы. Стоит лишь купить билет или показать чиновнику паспорт — и всё! Это уже след! А там, где след, там и охотник… Нет — нет, нужно что‑то совершенно… э — э… неконвенциональное.

Ами: Например?

Профессор: Например, туннель… Туннель прямиком в Полосу. Туда даже мафия не сунется!

Ами (оторопело): Вы хотите сказать…

Профессор: Да — да… Мы с Леночкой начали рыть туннель. Давно, еще до этого случая. Прямо как чувствовали. Уже на целых пять метров углубились. Неплохо, правда? Но теперь нужно заняться этим на полном серьезе. Теперь нужно быстрее, профессиональнее. Потому что времени у нас мало, сами понимаете. Пока они там в Мюнхене поймут, что случилось, пока организуют новых исполнителей… Сколько это займет — месяц? Два?

Ами: Да что вы тут все — с ума посходили?

Леночка: «Вы»? Да еще и «вы все»?

Ами (выставив перед собой руки): Так. Тпру. Теперь понятно. Сделаем так, Альександер… госпожа Элена… Прежде всего, успокойтесь. Я постараюсь вам помочь. Даю слово.

Профессор (радостно вскакивая): Слава Богу! Вы не представляете…

Ами: Поверьте мне, представляю. Причем в деталях. Итак, прежде всего успокойтесь. Идите домой и не делайте глупостей. А я тем временем попробую успокоиться сам. Туннель — дело возможное, но непростое. Заниматься им следует на свежую голову. А если я сейчас не лягу спать, то свежей головы у меня не будет еще очень и очень долго.

Профессор: Ами, дорогой, у меня слов нет… Вы — наш спаситель. Я… мы… вы не представляете…

Ами: Представляю. Идите домой. Да, вот еще. Утром потрудитесь заскочить к Давиду и объяснить ему… ээ — э… щекотливость ситуации. Потому что ваши новые гости, если приедут, скорее всего, тоже будут узнавать дорогу в баре.

Профессор: Обязательно! Спасибо вам огромное… Вы не представляете…

Ами (устало): Представляю, Альександер, представляю…

Профессор и Леночка уходят. Ами поднимается на ноги, делает несколько шагов, качает головой.

Ами: С ногами. С ногами. (усмехается) Не знаю, как пойдет дальше, но сегодня я точно буду спать без задних ног.

Уходит в глубь сцены. Затемнение.

 

Картина 16–я, двойная

Ами, Эстер — Карподкин, Лео.

Два световых пятна на сцене в двух противоположных ее сторонах. По сути, это две разные картины, две линии действия: любовная сцена и сцена рытья. Вооруженные лопатами анархисты роют свой туннель, Ами и Эстер заняты любовью. Диалоги каждой из пар происходят во то время, когда другая пара поглощена своим делом, не требующим слов. Начальная ситуация: Ами спит, Эстер, глядя на него, сидит рядом; анархисты отдыхают с лопатами в руках.

Карподкин: Ну что, погнали дальше?

Лео: Погоди, дай отдохнуть…

Карподкин: Слышь, Лео. Ты зачем в анархисты пошел? Зачем со мной снюхался?

Лео: Как это «зачем»?

Карподкин: Ну да, зачем? Да ты не бойся, я без подвоха спрашиваю. Просто интересно. Меня вот дед научил. И плеваться я люблю. А ты, к примеру, вовсе не плюешься. И о родственниках своих никогда не рассказывал. У тебя мама‑то есть или ты инкубаторский?

Лео: Есть. И мама, и папа.

Карподкин: Ну вот. Какого же хрена ты со мной тусуешься?

Лео: Ну как… потому что клево.

Карподкин: Чего клево?

Лео: С тобой клево. Ты такой… клевый. Другие анархисты тоже клевые, но ты самый клевый из всех. Вот.

Карподкин: Понятно. (сплевывает) Ладно, погнали.

Встают, начинают копать. На другом конце сцены просыпается Ами, видит перед собой Эстер, улыбается.

Ами: Какой классный сон! (натягивает на голову одеяло и утыкается лицом в подушку)

Эстер: Не притворяйся. Ты уже не спишь.

Ами: Я сплю. И мне снится, что ты здесь. И я не собираюсь просыпаться.

Эстер: Ты врун. Я еще с тобой разберусь, вот увидишь. Врун и притворщик.

Ами: Ты не могла войти. Дверь заперта.

Эстер: Врун, притворщик, да еще и дурак. Весь поселок знает, что запасной ключ у тебя под ковриком.

Ами: Весь поселок одно, а ты — другое. Ты мне снишься. Ты мне снишься каждую ночь. И сейчас тоже.

Эстер: Ну как знаешь. Тогда я пойду.

Ами: Ну и иди. Во сне ты всегда уходишь.

Эстер поднимается, и Ами сразу выныривает из‑под одеяла. Но она не уходит, а стягивает с себя джинсы.

Ами: Так и пойдешь по улице в одном белье?

Эстер: Почему же в белье? Без белья… (стягивает через голову футболку) Я обычно так и хожу. Неужели в твоих снах я всегда одетая?

Ами: Во снах не видно деталей. Во снах ты похожа на облако…

Эстер: Вот тебе детали… (расстегивает лифчик) И вот…

Ами: Иди скорее сюда. Там холодно…

Эстер забирается под одеяло. Поцелуй. На другом конце сцены Лео присаживается отдохнуть, недовольный Карподкин присоединяется к нему.

Лео: Фу-у-у…

Карподкин: Слабоват ты, товарищ. Революционер должен быть сильным физически.

Лео: Я стараюсь…

Карподкин: Стараться мало. Революционер — он что? Революционер, во — первых, борется с реакционным насилием.

Лео: А во — вторых?

Карподкин: А, во — вторых, применяет революционное насилие. В этом, товарищ, суть революции. Так говорил Бэк Юньон.

Лео: Бэк Юньон? (после секундного размышление) Наверно, Бакунин?

Карподкин: Ну, а я что сказал? Бэк Юньин. (сплевывает) Ты бы лучше лопатой работал, а не языком…

Лео: Карподкин, а как их различить?

Карподкин: Кого?

Лео: Ну… революционное насилие от реакционного.

Карподкин: Эх, Лео, Лео… Элементарных вещей не понимаешь. Реакционное насилие — это когда насилуют нас, а революционное — когда насилуем мы. Уяснил?

Лео: Ага… (после паузы, робко) Карподкин…

Карподкин: Ну что еще?

Лео: Ты только не сердись. Нам долго еще копать? Уже второй год роем… Роем и роем, роем и роем… Конца — края не видно.

Карподкин: Ты что, совсем тупой? Я ж тебе сто раз объяснял: пока не сомкнемся. Из Полосы тоже роют, навстречу. Они к нам, мы к ним. До смычки. Что тут непонятно?

Лео: Да, но… а что если… мимо?

Карподкин: Что мимо?

Лео: Они мимо… или мы мимо. Что если они уже роют где‑то там, рядом (указывает пальцем за спину), а мы и не знаем? Разминулись если?

Карподкин: Ну разминулись… так что? Невелика беда. (сплевывает) Там, Лео, на Полосе, знаешь сколько туннелей? Тыщи! Там всё в подземных ходах — во всю толщь! Нам с тобой главное до Полосы докопать, а там уже куда‑нибудь да уткнемся. Уяснил? Ладно, погнали…

Встают, начинают копать. Включается сирена. На другом конце сцены Эстер поднимает голову.

Эстер: Опять… Уже пятая сегодня.

Ами: А ты считаешь?

Эстер: Не — а… пусть летают. Все равно не убежать. Я ног не чувствую. Что ты со мной такое сделал?

Ами: Еще посмотреть — кто с кем сделал…

Эстер: Ну да. Это я тебя изнасиловала. Шош говорит, что я плохая. Что я тебя использую и брошу.

Ами: А может, это я тебя брошу. Такого варианта твоя Шош не рассматривает?

Эстер: Вот именно! Скажи это ей, чтоб на меня бочку не катила. Она просто тебя не знает. А я знаю. Ты врун и притворщик, Ами Бергер. Ты врал мне все это время…

Ами: Что?

Эстер (насмешливо): Ну, что напрягся? Это не то напряжение, которое мне нравится. Скажи что‑нибудь.

Ами: Извини. Вообще‑то я хотел тебе сам рассказать. Просто момент выбирал…

Эстер: Выбирал! Ты меня, наверное, за дуру считаешь, да?

Ами: Эстер…

Эстер (возмущенно): Вот тебе и «Эстер»! Если хочешь знать, я давно подозревала, что ты крутишь мне мозги с этими уроками статистики. Почти с самого начала. Уж больно старательно ты строил из себя идиота. Но, знаешь, для этого тебе вовсе не надо стараться. Просто будь самим собой и все… Ну, что ты молчишь?

Ами (с явным облегчением): А что тут говорить? Сдаюсь. Раскусила. Врун и притворщик. Признаюсь…

Эстер: Ага! Тогда слушай…

Ами привлекает ее к себе.

Ами: Ты что‑то говорила о напряжении, которое тебе нравится… Как насчет такого?

Эстер: Такого… такого… Если ты еще раз мне соврешь… если еще хоть раз… хоть раз…

Ами и Эстер умолкают, занятые любовью. Зато у анархистов очередной перерыв.

Карподкин: Эх, когда докопаем… (обнимает Лео за плечи) Я так и вижу этот момент! Представь, Лео: лопата вдруг проваливается! В пустоту! Но там не пустота!

Лео: Там туннель!

Карподкин: Туннель бойцов Полосы! Представь: мы с тобой расширяем отверстие, отгребаем песок, выбираемся из своей норы в этот длинный, просторный, хорошо освещенный туннель. (поднимается) Вот мы стоим… по стенам змеятся кабели связи, под ногами дощатый пол…

Лео: …или даже рельсы!

Карподкин: Рельсы? Ну конечно, рельсы! Они положили рельсы, чтобы быстрее доставлять оружие и взрывчатку! Тяжелые крупнокалиберные пулеметы! Артиллерию! Минометы! Мы пока не видим их самих…

Лео: Почему?

Карподкин: Ну, они ведь тоже не знают, в каком месте нас ждать. Вот мы идем по туннелю… идем… идем…

Лео: Идем… идем…

Карподкин: Не забегай вперед! Идем… идем… и вдруг — навстречу — группа борцов за свободу Полосы: «Стой, кто идет!»

Лео: Друзья! Это идут друзья!

Карподкин: Кому говорю — не забегай! (отодвигает Лео за спину) Это мы, Полоса, солдаты вашей и нашей свободы! Пришли встать в ваши ряды и сражаться с проклятыми оккупантами!

Лео: В ваши ряды!

Карподкин: Конечно, они не сразу нам поверят…

Лео: Почему?

Карподкин: Потому что проклятая оккупация приучила их не доверять сразу никому, даже таким, как мы. Но мы сразу докажем им свою верность!

Лео: Мы докажем! Но как?

Карподкин: Кровью! Мы станем их проводниками. Мы проведем их в город… нет, сначала мы приведем их в Матарот!

Лео: В Матарот! В Матарот!

Карподкин: Мы скажем: не стреляйте! Работайте ножами и топорами! Мы вырежем это клопиное гнездо подчистую! Всех до одного! А Ами Бергера я зарежу сам, лично. Возьму за волосы, сдерну с коляски, наступлю ногой на морду… Нет, лучше на горло, чтобы видеть его глаза. Видеть его страх. Он будет визжать, как свинья, и молить о пощаде. Но я буду непреклонен. Я наклонюсь и медленно — медленно перепилю ему шею. Медленно — медленно… И ты, Лео… ты тоже кого‑нибудь зарежешь. Ну, скажем, этого педика Горовица.

Лео: Я? Это обязательно?

Карподкин: А как же иначе?! Мы зарежем их, я и ты. А борцы за свободу Полосы будут стоять вокруг и смотреть, как мы кровью доказываем нашу преданность…

Лео: Ух ты…

Карподкин: Но сначала нужно докопаться… Давай, Лео, вперед, погнали…

Анархисты снова начинают работать лопатами. Эстер садится на кровати.

Ами: Останься, куда ты?

Эстер: Странно, что Шош не звонит. Меня весь день нету, а она не звонит…

Ами: А куда она должна звонить? Мобильная сеть уже неделю не работает.

Эстер: По обычному телефону. Туда, где я могу быть. Сначала тебе. Потом в бар. Потом Меиру — во — всем — мире. Потом в полицию. В больницу. В морг.

Ами: А! Я же отключил телефон. Вчера, перед тем, как лег.

Эстер: Ты что?! Включи немедленно! А вдруг людям срочно что‑то нужно? Они ведь не смогут дозвониться!

Ами: Для того и отключил. Из всех людских нужд меня сейчас интересуют только твои.

Эстер: Ами, перестань. Включи телефон. Я сама включу.

Включает телефон, и тот немедленно разражается звонком. Тем временем анархисты, работая лопатами, продвигаются за кулисы и скрываются там.

Ами (уныло): Ну, добилась своего? Поставь на громкую связь. Алло.

Голос профессора: Ами! Я весь день пытаюсь до вас дозвониться! Вы себе даже не представляете…

Ами: Профессор, я уже говорил вам, что представляю.

Голос профессора: Нет! Такого вы и в самом деле не представляете! Нашего полку прибыло! Давид тоже…

Ами (вздыхает): Дайте угадать. За Давидом тоже гоняется русская мафия?

Голос профессора: Нет! При чем тут русская мафия?

Ами: Тогда индийская…

Голос профессора: Ами, прекратите насмешничать. Давид тоже копает!

Ами: Что?!

Голос профессора: Он тоже копает! Туннель! В Полосу! Вернее, к морю. Он объяснил мне, что они с Мали не могут без моря… Я, конечно, сразу же предложил ему нашу помощь.

Ами: Нашу?

Голос профессора: Ну да. Вашу и мою. Ами, дорогой, это ведь нерационально: копать два туннеля, если можно сосредоточить все силы на одном. Вы согласны? Ами?

Ами (после паузы): Мне нужно подумать, профессор. Я перезвоню. (кладет трубку) Чушь какая‑то! Ты не поверишь. Это уже не простое помешательство, а всеобщее. Вчера ко мне обратились Сироткины. Они роют туннель в Полосу, чтобы вернуть собаку, оставленную там три года назад во время депортации. Повторяю: туннель, собака, три года назад. При этом Боаз утверждает, что Хилик занят тем же самым, причем совершенно независимо от него. Что бы ты об этом подумала?

Эстер: Я? Не знаю.

Ами: Я подумал, что Сироткины спятили. Но дома меня ждали Серебряковы с похожей заморочкой. Они, представь себе, тоже копают! Им, видишь ли, иначе не спастись от мафии! Ну не бред ли? Но и это еще не все! Сегодня утром профессор открылся Давиду, и при этом, как ты слышала, выяснилось новое обстоятельство: Хены давно уже роют свой туннель! К морю! Стосковались по Гоа!.. С ума сойти можно! Такое впечатление, что в этом сумасшедшем поселке копают все. Кроме нескольких нормальных людей, но эти нормальные в явном меньшинстве. Бред какой‑то…

Ами трясет головой, словно стараясь проснуться. Эстер присаживается рядом и берет его за руку.

Эстер: Ами, милый…

Ами: Что?.. (смотрит на нее, не веря своим глазам) Что?! Ты хочешь сказать, что и ты тоже?! Эстер!

Эстер: Ты только не обижайся. Это не моя тайна, вот я тебе и не рассказывала. Но теперь, наверное, уже можно. Понимаешь, Шош… она ужасно несчастная… с ней случилось… изнасилование.

Ами: Когда?! Кто?!

Эстер: Нет — нет, не здесь, еще до Матарота. Мы потому сюда и приехали. Ты не смотри, что она такая бойкая — это всё видимость. Ей нужно все время помогать, а иначе она с катушек слетит, понимаешь? Ну вот. В общем, у нее сейчас бзик такой: сделать фильм про Полосу, что‑то там про насилие и насильников. Вбила себе в голову, что обязана туда попасть и заснять. А как туда попасть? Только туннелем.

Ами (саркастически): В самом деле… Только туннелем… А обычные пути ей в голову не приходили? Типа официальной просьбы, через блокпост, с журналистским удостоверением… или как это регулярно делают другие, нормальные люди?

Эстер: Но она‑то ненормальная, как ты не понимаешь? Ей не Полоса нужна вовсе. Ей нужно время, чтобы прийти в себя. Чтобы выжить. Ей сейчас очень, очень плохо. А туннель дело долгое. На это и расчет. Год покопает, другой, а там и отойдет… Забудется. Очень просто.

Ами: Куда уж проще… Погоди, это что же получается? Что действительно копают все? Кроме… меня, анархистов и… и Меира — во — всем — мире?

Эстер (мягко): Насчет Меира я не уверена. Он ведь уже несколько дней как переселился к Хилику Кофману. А если Хилик копает, то, значит…

Ами: …значит, остаются одни анархисты. Потому что я ведь тоже согласился помогать Сироткину… Выходит, что и я… Бред! Сумасшедший дом! Все, кроме анархистов!

Эстер: Да не расстраивайся ты так, милый. Ничего страшного не произошло. Наоборот, теперь мы все вместе. Меньше опасности несчастного случая или что кто‑то донесет. Нужно просто организоваться. Хочешь, я поговорю с Давидом? Соберемся в баре… сядем, обсудим… Ну? Все соберемся…

Ами: Кроме анархистов…

Эстер: Разумеется. Вот и хорошо. Я побежала, да? И попробуй только не скучать!

Убегает. Оставшись один, Ами встает с постели и выходит на авансцену. Вид у него ошарашенный.

Ами (в зал): Все копают! Все! (указывая на зрителей) Вот он… и он, и она… и они… а теперь еще и я! Все! Ну не бред ли?..

Уходит.

 

Картина 17–я. Бар «Как в Гоа»

Давид, Мали, Ами, Эстер, Шош, Леночка, профессор Серебряков, Боаз и Далия Сироткины, Меир Горовиц, Хилик Кофман и его таиландцы.

В баре собралось все население Матарота, за исключением анархистов. Профессор в костюме — тройке и при галстуке, Леночка в вечернем платье, остальные в обычном затрапезе. Ами на инвалидном кресле. Шош председательствует, сидя у стойки на высоком табурете, остальные расположились за столиками.

Шош: Я предлагаю сразу перейти к делу. Игра в прятки закончилась. Теперь все про всех знают. Из этого следуют по крайней мере два вывода. Во — первых, никто здесь никого не заложит, потому как у самих рыльце в пушку. Во — вторых, нет смысла копать шесть туннелей, когда можно сосредоточить все силы на одном. Есть возражения?

Меир: Какие тут могут быть возражения… Ясно, что надо объединиться. Взять за основу один из туннелей и продолжать его вместе. Вот только чей? Ами, что скажешь?

Ами: Вариантов не так уж и много. Если откровенно, то раскопы девушек, Меира, господина профессора и Давида словом «туннель» назвать трудно. Это, скорее, норы, неглубокие, но опасные — как для тех, кто копает, так и для тех, кто ходит поверху. Только без обид, ладно?

Мали (мужу, торжествующе): Говорила я тебе!

Давид: Ну уж прямо норы…

Сироткин: Сказано ведь — без обид…

Ами: Остаются два туннеля — Хилика Кофмана и Сироткиных. У Хилика прорыто дальше, но укреплено хуже. Боаз и Далия потрудились на славу, но их туннель слишком загибается вниз. Мое мнение: нужно сосредоточиться на туннеле Хилика Кофмана. Ему осталось совсем немного до забора, хотя с направлением напутано. Нужно добавить крепежа и наладить быстрый откат вынутого песка. Если хорошо организоваться, то мы сможем проходить в день метров по пятьдесят. Значит, месяца через два выйдем к морю.

Хилик (изумленно): Куда, куда? К какому еще морю? Вы что, купаться собрались?

Мали: Чтоб было понятно, Хилик: нам нужно к морю. (твердо) Иначе копайте без нас.

Хилик: Да что это за чума такая? Ами, в чем дело? Когда вы пришли ко мне со всей этой историей, я сразу спросил: какие цели? У рабочего коллектива должна быть единая цель. Зачем копаю я, мне известно. Но зачем копают все остальные? А? (оглядывает окружающих)

Сироткин: И зачем же ты копаешь, Кофман?

Хилик: Как это «зачем»? Там враги, разве не так? Враги, которые не сдаются. А если враг не сдается, его уничтожают. Вот зачем. Ясно, как день. А вот насчет твоих целей у меня большие сомнения. Ты там, среди врагов, двадцать лет просидел. Всех мог бы за это время передавить. А ты что? А ты даже пальцем не шевельнул. Знаешь, как это называется? Преступная халатность. А то и похуже!

Сироткин: «Похуже» — это что? (начинает угрожающе подниматься с места, но Далия вовремя удерживает мужа)

Далия: У нас там дом, Хилик. Мы возвращаемся в свой собственный дом. Не думаю, что тебе это будет понятно.

Хилик (саркастически): Да уж конечно! Собственники паршивые… А остальные что? (к Эстер) К примеру, ты, девочка. Что ты в Полосе будешь делать? Танцы танцевать?

Эстер (указывает на Шош): Я помогаю подруге. Ей это необходимо, вот и все.

Хилик поворачивается к Шош. Та пожимает плечами.

Шош: Мне нужно для фильма.

Хилик (вытаращив глаза): Для фильма?! Вы хоть сами себя слышите? Эти тоскуют по развалинам буржуазного очага, эти хотят окунуться в море, эта просто помогают подружке, а та, видите ли, снимает кино! Вы что, ненормальные?!

Пауза.

Ами (с надеждой): Слушайте, а может, ну ее, эту затею? Я имею в виду — временно. Давайте пока отложим, подумаем, взвесим всё хорошенько…

С места поднимается профессор Серебряков и выходит на середину комнаты. Вид у него чрезвычайно солидный.

Профессор: Господа, господа. Давайте успокоимся и взвесим разумно. Господин Кофман, конечно, прав. Единство цели — важный элемент нашего совместного… ээ — э… проекта. Но это правило не обязано касаться наших окончательных целей. В самом деле, каждый из нас имеет полное право руководствоваться своими собственными конечными намерениями. Подчеркиваю: конечными! А вот промежуточная цель вполне может оказаться общей для всех. Про — ме — жу — точ — ная! Согласны? Тогда зададимся вопросом: есть ли у нас такая общая промежуточная цель?

Леночка (томно): Ах, Александр! Когда ты начинаешь говорить этим своим бархатным баритоном, у меня сердце в матку проваливается…

Профессор: Конечно, есть! И эта промежуточная цель — сам туннель. Туннель нужен нам всем, без исключения. Зато потом, когда мы из него выберемся, каждый волен идти своей дорогой. Согласны? К примеру, господин Кофман тут же отправится уничтожать своего врага… не так ли, господин Кофман?

Хилик: Да, но при чем тут море?!

Профессор: Как это «при чем»? А вы собирались выйти на поверхность сразу за забором? Или посередине нейтральной полосы, которая насквозь просматривается и простреливается армией? Я, знаете ли, не большой военный стратег, но такое решение кажется мне не слишком разумным чисто тактически. А может, вы хотите оказаться сразу в гуще вражеского расположения, в каком‑нибудь полосячьем подвале, возможно, запертом снаружи?

Хилик (уже не столь уверенно): В подвале? Гм… нда…

Профессор: Вот видите! Вы и сами понимаете, что гораздо разумнее будет зайти с тыла, откуда враг не ожидает нападения… То же касается и госпожи Шошаны: оператор, пришедший со стороны берега, вызовет намного больше доверия. Теперь Боаз и Далия: если я правильно помню, ваш поселок стоял недалеко от моря?

Сироткин: Почти что в дюнах.

Профессор: Ну вот! Значит, и вам с Далией так удобнее. Выйдете у моря и двинетесь себе по бережку, по бережку да по песочку… Согласны? (окидывает взглядом все собрание) Все согласны? Господин Кофман?

Хилик: Гладко говоришь, профессор. У нас в кибуце ты бы секретарем был, не меньше…

Профессор: Спасибо, господин Кофман. Получается, что разногласий нет. Ами, надеюсь, иных препятствий не имеется?

Ами: Ну, вообще‑то, нужно еще учесть вероятность столкновения. Я имею в виду — до того, как мы выйдем на поверхность. Земля под Полосой прокопана вдоль и поперек. Подземные ходы, склады, укрытия. Кроме того, не исключено, что полосята копают в нашем направлении.

Мали: В нашем? Зачем?

Меир: Вопрос «зачем?» уже задавался относительно каждого из нас. Как совершенно верно заметил господин профессор, у каждого имеются свои личные причины. Вот и у жителей Полосы…

Хилик: Знаем мы ихние причины!

Ами: Так или иначе, я бы не стал пускаться в столь рискованное предприятие без оружия. Давайте прежде соберем хотя бы минимальное количество стволов и боеприпасов, а уже потом…

Профессор (уныло): Это что же — опять задержка?

Ами: Ну, не можем мы выходить на такое дело безоружными…

Хилик: Безоружными? Черта с два!

Ами: Хилик, при всем уважении к твоему карабину, его явно недостаточно.

Хилик (с усмешкой): Насчет этого не волнуйся. Найдется еще кой — чего вдобавок… На всю Полосу хватит. Давид, принеси‑ка лом.

Давид: Что, будем ломом отбиваться? Это дело!

Хилик: Неси, неси, смеяться потом будешь…

Давид приносит лом. Хилик поддевает каменную плиту пола.

Давид: Ты что? Мой пол!

Хилик: Твой пол, а? (продолжает возиться с плитой) Не стыдно, буржуй? Все вы собственники…

На месте сдвинутой плиты обнаруживается вход в подземелье. Давид заглядывает туда и изумленно присвистывает.

Давид: Ни черта себе! Ты хочешь сказать, что все это время прямо под моим кафе…

Хилик: Это сейчас «твое кафе»! А раньше тут была столовая нашего кибуца. Тут вот был общий стол… скамьи… кухня… (вздыхает) А вон там висел портрет товарища Сталина. Он‑то и прислал все это богатство. Из Германии. Если враг не сдается, его уничтожают! (заглядывает в подземелье, указывает) Вот, всё тут, всё на месте. Карабины… ручные пулеметы системы Маузер… гранаты… а вон тот зверь называется Шпандау, из него и по самолетам можно… Хватит тебе, Ами?

Ами (мрачно): А зачем нам по самолетам, Хилик? Под землей самолеты пока еще не летают…

Хилик: Сейчас, может, и незачем. Но кто ж за будущее поручится, а, парень? Ты, например, поручишься? Нет ведь, правда? А тут всего много. На двадцать поколений хватит… хотя, какие из вас, на хрен, поколения…

Профессор (потирая руки): Итак, все устроилось к полному и всеобщему удовлетворению. Значит, завтра можно начинать?

Хилик: А чего завтра‑то? Вот прямо сейчас и начнем. Айда ко мне, коммуна!

Все уходят под водительством Хилика. Затемнение.

 

Картина 18–я. В раскопе

Человек-с-лопатой, Ами, Меир Горовиц, Хилик Кофман, Карподкин, Лео.

Действие происходит в полумраке, в глубине сцены; серые фигуры землекопов в бесформенных балахонах с капюшонами почти неотличимы друг от друга. Они движутся механически, циклически, работая лопатами, оттаскивая мешки и вновь возвращаясь на прежнее место. Эти серые фигуры обретают индивидуальность лишь на свету, выходя на авансцену. Первый, кто отделяется от этого серого муравьиного цикла — Человек-с-лопатой. Он выходит на авансцену, садится, откидывает с лица капюшон, кладет рядом лопату.

Человек-с-лопатой: Организовались быстро — ведь существо работы было уже хорошо известно всем участникам. Три пары проходчиков работали посменно, двадцать четыре часа в сутки: чета Сироткиных, таиландцы Чук и Гек, а также принципиальный социопат Хилик Кофман, волевым решением объявивший полноценной парой себя одного. Откатом вагонеток с выработанным песком занимались Меир, Шош, Эстер и супруги Серебряковы. Давид и Мали обеспечивали кормежку, внешнюю безопасность и вывоз песка в окрестные поля. Ами Бергер заботился о крепеже, освещении и решении прочих инженерных проблем.

Еще одна из серых фигур выходит из круговорота. Это Ами Бергер. Он передвигается при помощи двух лопат, используя их как костыли.

Ами: Не только инженерных… На свою голову я напугал их опасностью выхода на встречный полосячий туннель. Теперь пришлось поддерживать видимость постоянной готовности к столкновению. Мне с трудом удалось уговорить Хилика ограничиться карабинами, ручным пулеметом и связкой гранат. Все это, конечно, казалось совершенно излишним…

Человек-с-лопатой: …пока…

Ами (неохотно): …пока мои фантазии не подтвердились самым реальным образом.

От серой массы землекопов отделяются еще двое. Они бросают лопаты и подхватывают оружие — ручной пулемет и два карабина. После их выхода на авансцену оказывается, что это Хилик Кофман и Боаз Сироткин.

Сироткин: Ами, Ами! Там какие‑то шумы…

Ами: Какие шумы?

Хилик: Вроде как другой туннель. Меир первым услышал.

Ами: Откуда ему взяться, другому туннелю? Тут только мы копаем.

Сироткин: А полосята? Ты ведь сам предупреждал… Похоже, напоролись!

Хилик: Да ты сам послушай!

Ами делает знак всем замолчать. Серые замирают на месте.

Ами (прислушавшись): Точно, шумы. (в зал) Я сразу понял, что это встречный туннель. Такие звуки ни с чем не спутаешь. Теперь уже и мне стало не до шуток. (Хилику и Сироткину) Так. Слушай мою команду. Землекопы с Полосы свое дело знают. Вооружены и опасны. Но и мы не с пустыми руками. Боевой расчет: я, Хилик и Боаз. Больше все равно ни к чему, иначе своих перестреляем. Заляжем прямо здесь, в одну линию. Я с пулеметом, вы с карабинами и гранатами. Стрелять только по команде. Как поняли? Только по команде!

Сироткин (укладываясь рядом с Ами и беря карабин наизготовку): Понял!

Ами: Хилик, чего молчишь?

Хилик: А?

Ами: Понял? Только по команде!

Хилик: Понял, понял!

Трое застывают в ожидании. Посмотрев на них, рядом ложится и Человек-с-лопатой, держа лопату у плеча на манер ружья. Серые землекопы тоже ложатся на пол, прикрывая головы руками. Слышатся шумы из встречного туннеля — они становятся громче и громче, пока из правой кулисы не появляются две серые фигуры, внешне ничем не отличающиеся от матаротских. Они тоже копают — пока лопата одного из них не проваливается в пустоту.

Серый землекоп: Ой! Ой! (кричит) Ахрам — бахар! Ахрам — Бахар! (откладывает лопату и делает движение, как будто просовывает голову в пролом. Просовывает и тут же убирает)

Сироткин (свистящим шепотом): Ами, уйдут!

Ами (так же): Я сказал — не стрелять! Пусть сначала все сюда вылезут…

Внезапно Хилик вскакивает и, выпрямившись во весь рост, устремляется в атаку.

Хилик: Ур — ра! Впер-р-ред! За мирр-р-рный трр-руд! За товарр-р-рища Сталина!

Ами: Хилик! Стой!

Две серые фигуры отшатываются, но не успевают добежать до кулис. Хилик бросает в пролом связку гранат. Оглушительный взрыв, всё заволакивает пылью. Когда она слегка рассеивается, две лежащие фигуры справа остаются неподвижными. Зато Ами, Сироткин и Человек-с-лопатой шевелятся, садятся, отряхиваются, протирают глаза.

Ами: Хилик, черт тебя побери! Ты как там, жив?

Хилик: Жив… (тоже садится)

Ами (в бешенстве): Ну и жаль. Лучше бы тебя, дурака, убило. Ты нас всех чуть не похоронил своими гранатами. Если бы не хороший крепеж… Счастье, что завалило только их, а не нас. За Сталина он, видите ли… идиот… Я ведь предупреждал: только по команде!

Хилик (виновато): Извини, командир. Увлекся. Давно в атаку не ходил, соскучился.

Ами: Ладно, черт с тобой. Уцелели и слава Богу. Боаз, скажи людям, что можно продолжать работу. Хилик, собери оружие и наверх.

Хилик вешает на плечо оба карабина и любовно отряхивает пулемет.

Хилик: Хорошая машина. Еще пригодится, вот увидите. Если враг не сдается, его…

Ами: Наверх! Наверх! Марш!

Хилик уходит. Сироткин опасливо осматривает заваленный пролом.

Сироткин: Ами, а они не вернутся?

Ами: Что они, дураки — возвращаться в обнаруженный туннель? Да и некому там возвращаться. После такого взрыва у них наверняка на десятки метров обрушилось. Завалило дурачков, отхрюкали своё… Пошли к ребятам.

Уходят, возвращаясь в серый безостановочный круг в глубине сцены. Немного постояв, к ним присоединяется и Человек-с-лопатой. Затем начинают шевелиться две серые фигуры на авансцене у правой кулисы. Один из землекопов достает карманный динамо — фонарик и откидывает капюшон. Это Лео. Он принимается трясти за плечо своего товарища.

Лео: Карподкин! Карподкин! Очнись! Ты жив? Карподкин!

Карподкин (очнувшись): Что это жужжит?

Лео: Фонарик…

Карподкин: А… а где лампа? И где мы? И что это за комната?

Лео (плаксиво): Лампа, комната… Какая комната?.. Нас завалило, Карподкин. Ты что, ничего не помнишь?

Карподкин: Погоди… Помню, копали. Потом… потом…

Лео: Потом была смычка! Смычка, которую мы так ждали! Почему они это сделали, Карподкин?

Карподкин: Кто?

Лео: Борцы за свободу Полосы! Почему они нас взорвали? Ведь ты же кричал им «Ахрам — бахар!» А они…

Карподкин (мрачно): Кричал?

Лео: Кричал!

Карподкин: Значит, плохо кричал… Не с тем акцентом… (шарит вокруг руками, повсюду утыкаясь в песок) Завалило, значит. Эх…

Фонарик гаснет.

Карподкин: Что такое?

Лео: Рука устала. Когда мы пойдем домой, Карподкин?

Карподкин: Дай мне. (берет фонарик, начинает жужжать)

Лео: Спина затекла… и дышать трудно. Когда мы уже будем выбираться, Карподкин? А то я устал что‑то. Затек весь, не выпрямиться.

Карподкин: Повезло тебе, Лео.

Лео: Почему?

Карподкин: Воздуху тут мало. Может, час протянем, может, меньше. А если бы счет на дни шел, то я бы тебя съел.

Лео: Съел? Меня? (смеется)

Карподкин: Ну да. Ты тут один съедобный. Не песок же жрать.

Лео (начиная тревожиться): Карподкин, я хочу наверх. Ты вот шутишь, а мне и в самом деле дышать нечем. Куда копать, в каком направлении?

Карподкин: Никуда, идиот. И не шучу я. Мы с тобой трупы… Только не дергайся, ладно? Эй! Не дергайся, хуже будет. Перестань! Лео!

Охваченный внезапной паникой, Лео начинает судорожно и бестолково дергаться; Карподкин старается успокоить его, хватая за руки и прижимая к себе.

Карподкин: Тихо, парень, тихо… Все‑таки нужно было тебя сразу придушить. Смотри, сколько ты воздуха зря сожрал… Тихо, тихо…

Лео (обмякнув): Карподкин… Я хочу выпрямиться, Карподкин. Вытянуть ноги. Ну, пожалуйста…

Карподкин: Выпрямиться?.. Погоди. Слушай меня. Придется делать все очень медленно и без паники. Сможешь? Упрись здесь. Молодец… А рукой перекладывай песок отсюда… вот сюда… потихонечку, полегонечку. Умница…

Лео (вытягиваясь во весь рост, блаженно): Хорошо‑то как стало…

Карподкин: Ну, это смотря от чего отсчитывать. Где тут твоя шея?

Карподкин наваливается на товарища и душит его. Затем, разжав пальцы, шумно принюхивается и фыркает.

Карподкин: Фу — у… навонял‑то… Ну, ты и гад, Лео. Последние глотки кислорода отравил. Прямо как тюбик, честное слово. Тут нажмешь, там вылезает…

Поворачивается на спину и затихает. Из правой кулисы входит Человек-с-лопатой и, опершись на лопату, смотрит на два неподвижных тела.

Человек-с-лопатой (в зал): Мне трудно сказать вам, отчего он умер — от вони или от недостатка воздуха. Да и какая, собственно, разница? Скорее всего, от того и другого вместе. Как жил, так и умер. Концы ведь всегда в итоге сходятся к началам, не так ли?

Медленно выходит на авансцену. Теперь весь свет сосредоточен на нем — лишь в глубине сцены по — прежнему безостановочно движутся серые тени и белые черенки лопат.

Человек-с-лопатой: Песок, песок, песок… Песок был везде. Он скрипел на зубах, царапал веки, тонкими слоями ложился на кожу. Ленивыми комьями отваливался от стены, послушно лез на лопату, в мешок, в телегу… Землекопы переносили его с пятиметровой глубины на поверхность, но что это меняло в песке? Ничего. Изменится ли море, если зачерпнуть ведро воды у одного берега и выплеснуть у другого? Людям казалось, что это они вгрызаются в песок, но на деле… на деле песок заглатывал их. Он был похож на время: такой же вездесущий, обманчивый, безжалостный, бесстрастный. И, как за каждой минутой неминуемо обнаруживается еще одна, так и за каждым песчаным пластом непременно оказывался еще один, и еще, и еще, без конца…

Песок сливался со временем, становился им: зачем отсчитывать часы, дни и недели, когда они жестко связаны с длиной туннеля, с количеством установленных крепежных распорок?

Голос одной из серых фигур: Когда сменяемся?

Голос одной из серых фигур: Через два метра.

Голос одной из серых фигур: Когда обедаем?

Голос одной из серых фигур: Через восемь мешков…

Человек-с-лопатой: Они вошли в туннель поодиночке, каждый со своим прошлым, со своей мечтой, со своими страхами, ненавистью и любовью. Но теперь они стали неотличимы друг от друга, как могут быть неотличимы только люди, вместе идущие сквозь песок, сквозь время, одержимые одной, общей целью…

Вернее, не целью даже, ибо цель была тоже забыта за ненадобностью… не общей целью, но общим, им самим неведомым предназначением.

Они копали бы так еще целую вечность, но в туннеле стала появляться вода, и землекопам пришлось взять вверх, к более сухим пластам… А потом лопата провалилась‑таки в пустоту.

В раскоп вдруг врывается луч яркого света. Ослепленный землекоп откладывает лопату, откидывает капюшон. Это Хилик Кофман.

Хилик (обернувшись к остальным): Похоже, докопались. Зовите всех, скорее… (начинает работать руками, расширяя отверстие)

Сцену заливает светом. Бледные землекопы, сбросив робы, встают на авансцене, глядя в зал и щурясь от непривычно яркого света.

Мали: Море…

Далия (понимает горсть песка): Какой меленький…

Сироткин: Такой много не накопаешь — с лопаты осыпается. И крепить трудновато.

Меир: Зато таскать легче. Сухой потому что.

Леночка: Сухой, сухой… Вон воды сколько, не видите? Здесь сухой, там мокрый. Ну что, поплыли? (свешивает со сцены ногу, словно пробуя воду) Теплая…

Один за другим они спрыгивают со сцены в воду и уходят через зрительный зал. Остается только Ами на инвалидном кресле и Эстер.

Эстер: Эй! А мы что — остаемся на берегу?

Ами: Само собой.

Эстер: Ну тогда вставай, пошли!

Ами встает с кресла и несколько раз приседает, разминая ноги. Эстер с улыбкой смотрит на него.

Ами: Пошли!

Уходят за кулисы, оставляя на сцене инвалидное кресло.

Конец