Картина 1–я. Комната Ами Бергера
Ами Бергер и Человек-с-лопатой.
На сцене — кровать, окно, у окна — письменный стол. Над столом склонился Ами Бергер — сидя на инвалидном кресле, он читает учебник и подчеркивает при этом в конспекте. За окном — вид на Полосу. Время от времени он озаряется вспышками от взрывов и стартующих ракет. Звуки соответствующие: ракеты и мины словно пролетают над головой Ами (и над головами зрителей в зале). После каждого старта Ами, не отрываясь от занятий, прислушивается, оценивая, куда полетело. На сцене появляется Человек-с-лопатой. Какое‑то время он прохаживается по комнате, останавливается за спиной у Ами, заглядывает ему через плечо, качает головой. Вспышка. Сирена. На этот раз звук летящей ракеты несколько иной, отличный от предыдущих.
Человек-с-лопатой (тревожно, зрителям): Не к нам ли?
Ами (не поднимая головы): Не — а… перелет…
Звук нарастает, становится невыносимым. Человек-с-лопатой бросается на пол, закрывает голову руками. Близкий взрыв.
Ами (равнодушно): Это в трех улицах от нас. Там пусто.
Человек-с-лопатой поднимается, отряхивает брюки. Он говорит, обращаясь к зрителям — сейчас и в дальнейшем.
Человек-с-лопатой: Вот так и живем. Вам крупно повезло, что до вас пока еще не долетает. Или… уже? Да? Неужели и до вас… (потешно прикрывает рот ладонью) Быть такого не может. А, впрочем, мне‑то что за дело… — я ведь здесь, в Матароте. Матарот — это поселок. Маленький такой поселочек, домов на сто. Когда‑то здесь был кибуц коммунистического толка. Сейчас от него ничего не осталось.
Ами (не поднимая головы): А Хилик?
Человек-с-лопатой: Ну разве что Хилик. Сумасшедший фермер Хилик Кофман — последний кибуцник — коммунар. Хилик Кофман и его таиландские работяги.
Ами: Чук и Гек.
Человек-с-лопатой (доверительно): На самом‑то деле их имена звучат иначе — Лонгхайрачук и Верихотчайгек. Довольно просто, в отличие от фамилий, которые и вовсе непроизносимы. Но Хилик их все равно сократил. Чук и Гек.
Ами: И правильно сделал. С такими обстрелами поди успей выговори: «Верихотчайгек, в укрытие!» Или: «Лонгхайрачук, беги в подвал!»
За окном снова вспыхивает. Сирена. Звук летящей ракеты. Далекий взрыв.
Человек-с-лопатой: Да, с такими обстрелами… (кивает в сторону окна) Стреляют оттуда, из Полосы. Матарот ведь буквально на границе, вот полосята и стараются.
Ами: Вообще‑то они метят не по нам.
Человек-с-лопатой: А чего по нам метить, если в поселке, почитай, никого не осталось? Все разъехались. Метят по городу (указывает в сторону, противоположную окну). Это километров десять от нас, для ракеты плевое дело. В городе, как‑никак, население, колледж и все такое… Чего по нам‑то?
Ами: Чего по нам, чего по нам… Ракеты‑то самопальные — труба на треноге, только и всего. Бывает, не на тот угол поставят. Бывает, кошка треногу заденет. Полосятам лишь бы пульнуть, а уж куда полетит — дело десятое. (поднимает голову, прислушиваясь к очередному пуску). Это — в город.
Человек-с-лопатой (уважительно): Ами знает, что говорит. Ами Бергер — специалист, бывший сапер, инвалид армии.
Ами (смотрит на часы, откладывает книгу, потягивается): Фу-у-у… на сегодня хватит. И вообще, пора к профессору заглянуть… Или сразу в бар?
Ами отъезжает от стола и в нерешительности останавливается на авансцене.
Человек-с-лопатой: Налево? Направо? (хихикает) Вопросец‑то непростой… У нас в Матароте от такого случайного выбора зависит, можно сказать, жизнь… Если налево, в бар, то нужны деньги…
Ами достает кошелек, копается в нем, с досадой качает головой.
Человек-с-лопатой: Что, пусто? Ну, тогда давай направо. Профессор тебе еще за прошлый перевод должен. Езжай, забери деньги. Свои, заработанные. Сколько можно быть фраером?
Ами (неуверенно): Да ну… как‑то неловко. Хотя для бара, вроде как, тоже рановато…
Посомневавшись, решительно машет рукой и поворачивает направо.
Человек-с-лопатой (глядя вслед уезжающему со сцены инвалиду): Значит, все‑таки к профессору Серебрякову… (с беспокойством смотрит в сторону Полосы) Что‑то давно не стреляли. Не к добру эти перерывы, ох, не к добру…
Картина 2–я. Двор виллы Серебряковых
Ами Бергер, Леночка, Человек-с-лопатой.
Двор виллы Серебряковых. Леночка — сексапильная особа возрастом явно за 30 загорает в шезлонге. На сцену въезжает Ами и, не замечая присутствия Леночки, останавливается.
Ами: Альександер Владимирович! Ау! Есть кто дома? Это я, Ами Бергер! Я принес перевод… Господин профессор!
Леночка кошачьим движением поднимается из шезлонга. На ней легкомысленный халатик, скорее предъявляющий прелести, чем скрывающий их.
Леночка: Минуточку… (то ли играет с пояском халата, то ли завязывает его) Ами? Это вы? Я сейчас…
Ами (смущенно): Госпожа Элена… добрый день… я, наверно, не вовремя.
Леночка: Ну что вы! Вовремя, очень даже вовремя… Ах да, я не совсем одета… но мы ведь не чужие, можно и по — домашнему. Загорала, знаете ли. Говорят, зимний загар здесь самый лучший. Говорят, летом солнце активное, сразу обжигает. Вот прямо сразу — раз и готово, ожог. И рак. Говорят, тут у солнца жуткий рак. Александр говорит, что солнце тут сразу ставит раком. Ха — ха — ха… Вам не понять, но по — русски это звучит немного неприлично. Ха — ха — ха… Зато сейчас, говорят, солнце не вредное, а наоборот. Вот я и ловлю, знаете ли. Без всего. То есть совсем. Так приятно… та — ак прия-я-тно… (оглаживает себя по бокам).
Ами (стараясь не смотреть в вырез халатика): Мне бы Альександер Владимировича, госпожа Элена. Он дома? Я принес перевод.
Леночка (утрируя акцент, с которым ее собеседник произносит трудное русское имя — отчество): Уехал Альександер Владимиро́вич. В Упыр уехал, в колле́дж, до вечера. А вас, Ами, я давно уже просила не называть меня «госпожа Элена». Я Леночка. Ну‑ка, скажите: «Ле — нач‑ка…» Ну? (низко наклонившись, принимается теребить пальчиком губы Ами Бергера) Повторяйте за мной. Ле…
Ами (завороженно, уставившись в распахнутый прямо перед глазами вырез халатика): Ле…
Леночка: нач…
Ами: натч…
Леночка: Да не «натч», а «нач»! Язык не поднимайте! (раздвигает пальцем Амины губы и прижимает язык) Ну?..
Ами (поворотом головы избавляясь от назойливого пальца): Я, наверно, лучше пойду, госпожа Эле…
Леночка (перебивает): Леночка! Сколько раз повторять! Ле — нач‑ка! И никуда вы не пойдете. Вот еще. В кои веки кто‑то в гости пришел. Теперь вы мой, Ами. Понятно? Мой. Я вас сейчас чаем поить буду, на террасе. И не смейте возражать! Даже не думайте!
Обходит инвалидное кресло и решительно выкатывает его в центр сцены.
Леночка: Вот! Ждите здесь! И только попробуйте сбежать!
Уходит. На краю сцены появляется Человек-с-лопатой.
Ами (про себя, качая головой): Вот ведь чертова кукла!
Человек-с-лопатой (как и раньше, обращаясь к зрителям): Это — с одной стороны. С другой — после ранения у Ами было не так много возможностей наблюдать вблизи… гм… Не говоря уже о том, чтобы… гм…
Ами: Унизительно это всё. Не встать, не уйти. Крутят тебя на этом дурацком кресле, как манекен… Тьфу!
Человек-с-лопатой: Что есть, то есть. Кстати, ранило его недалеко от этих мест. А точнее, у самого забора, отделяющего Матарот от Полосы. Мина разорвалась точнехонько на капоте патрульного джипа. Водитель и офицер погибли. Ами сидел сзади с солдатиком — первогодкой и всего — навсего потерял способность управлять ногами. Первогодка не потерял ничего, а напротив, приобрел: контузию, пожизненную бессонницу и два осколка в голове. В новостях про это сказали так: «Двое других солдат получили ранения легкой тяжести».
Появляется Леночка с подносом. Человек-с-лопатой уходит.
Леночка: Вот, угощайтесь.
В молчании пьют чай. Леночка серьезна. Она сидит на краешке шезлонга, коленки крепко сдвинуты, халат тщательно запахнут, от прежней игривости нет ни следа.
Леночка: Скажите, Ами, а правду говорят, что из Страны можно только через аэропорт выбраться? Самолетом, то есть.
Ами: Ну почему же. Можно и морем. Покупаете билет на пароход и…
Леночка (перебивает): Но это ведь все равно через пограничников, правда? А если так, как в Европе? Типа, сел в тачку в Португалии и — фьюить… в Норвегию… Так можно?
Ами: Думаю, что нет. А зачем?
Леночка (тряхнув головой): Действительно, зачем?.. Вы печенье‑то берите, берите. Такое вот угощение… а другого нет. Прямо стыдно, правда?
Ами: Вовсе не стыдно. Просто время такое, госпо… извините, Леноточка. И место. В Матароте сейчас ни у кого денег нет.
Леночка (с вызовом): Почему вы так думаете? А вдруг у кого‑то здесь лежит чемодан с бабками где‑нибудь под полом? Представляете? Большой серый чемодан, набитый буро — малиновыми банкнотами…
Ами (смеется): Буро — малиновыми? Бывают и такие?
Леночка: По пятьсот евро, мальчик… Ты, наверное, и одной такой бумажки не видел, а тут — целый чемодан. Миллионы и миллионы евро. Представляешь?
Ами: Знаете, госпожа Элена, я другого не представляю. Почему вы выбрали для жизни именно Матарот? Вам тут, должно быть, ужасно скучно. Понятно, у профессора Альександера намечается работа в Упыре… но ведь пока что ее не так много! Пока что он даже не каждую неделю туда ездит. А книгу можно писать где угодно. Сняли бы квартиру где‑нибудь подальше… да хоть в столице. Почему тогда здесь? Неужели только из‑за того, что у вас нет этого серо — буро — малинового чемодана?
Леночка (тоскливо): В столице… в столице нельзя.
Ами: Нельзя? Почему?
Леночка (после паузы): Да нипочему. Хрень это все, булшит. Так, кажется у вас говорят: булшит? (кокетливо улыбается). Но что это мы все о грустном, да о грустном? Давайте лучше поговорим о чем‑нибудь хорошем. Например, о любви. Вы ведь не против поговорить о любви, господин Ами?
С хрустом потягивается. Ами ставит чашку на поднос.
Ами: Пожалуй, мне пора, госпожа Элена. Будьте добры, передайте Альександер Вла…
Леночка (обрывает его): Никуда тебе не пора!
Пауза. Леночка расслабленно откидывается на спинку. Лацканы халатика снова расходятся по сторонам. Ами уже не прячет глаз.
Леночка (блуждая глазами по потолку): Скажите, Ами… Меня всегда интересовало: как это делают на инвалидном кресле? Должно быть, интересно, когда на колесах… вперед, назад… вперед, назад… вперед, назад…
Ами (сухо): Не знаю, не пробовал.
Леночка (удивленно): Надо же, какое совпадение… Выходит, мы оба не пробовали. Это плохо, Ами. Надо исправлять. Знаешь, что?..
Внезапно соскальзывает на пол и, встав на колени перед инвалидным креслом, начинает расстегивать пояс Аминых джинсов. Ами не сопротивляется.
Ами: Гос — по — жа Элена…
Леночка: Шш — ш… Не мешай. Ну‑ка, что тут у нас есть? О — о… вот видишь… красота‑то какая…
Из кулис появляется Человек-с-лопатой. Пока он просто наблюдает за происходящим. Ами откидывается на спинку кресла. Где‑то в глубине дома звонит телефон, и почти сразу включается сирена. Леночка не реагирует, увлеченная своим занятием.
Ами (не открывая глаз): Сирена. Надо… в укрытие. И телефон. У вас звонит телефон…
Леночка: Мм — м-м…
Человек-с-лопатой: Мм — м-м… А что еще она может сказать в такой ситуации? Вот будет веселенькая картина, если прилетит прямиком сюда! Только представьте себе эту скульптурную группу… Спасатели поумирают со смеху.
Нарастающий звук подлетающей ракеты.
Ами: Ра — кета… ракета…
Леночка (на секунду поднимая голову, чтобы полюбоваться на результат своих усилий): Ну и что ж, что ракета? У нас тут своя ракета… Мм — м-м…
В двух шагах от них вспышка. Взрыв. Затемнение. Затем немного светлеет, так что можно разглядеть лишь контуры лежащих на полу неподвижных тел. Свет концентрируется на Человеке-с-лопатой.
Человек-с-лопатой (досадуя): Вот черт! Я ведь предупреждал! Как это некстати! Поверьте, у меня и в мыслях не было расставаться с Ами Бергером столь экзотическим образом. И не в том даже дело, что он симпатичный парень, хотя и инвалид. В конце концов, ракета не разбирает, кого убивать. А в том, что Ами у нас главный герой, понимаете? Он нам еще нужен, очень нужен — ведь спектакль едва начался… И вот, нате вам — прилетела ракета и бах! — нету нашего Ами. Леночки тоже нету, но Леночка — Бог с ней… Нет, не подумайте плохого, Леночку тоже в каком‑то смысле жаль. Особенно, когда она в таком халатике. Но она, в отличие от Ами, персонаж второстепенный… Жалко парня, ужасно жалко. Если бы он давеча повернул не сюда, а налево, в сторону бара… (пауза)
А может, так и сделаем, а? (смотрит вверх) Просто отыграем назад и дело с концами, а? Ты как, согласен? Нет возражений? Ну и слава Богу…
Человек-с-лопатой идет в глубь сцены и вывозит оттуда кресло с бесчувственным Ами Бергером, толкая коляску задом наперед. Они скрываются в той кулисе, откуда Ами приехал к вилле Серебряковых и затем так же, задом наперед, выезжают с противоположной стороны. Человек-с-лопатой устанавливает инвалидное кресло в том же положении, в каком оно пребывало в конце 1–ой картины — на авансцене, лицом к залу.
Человек-с-лопатой: Эй! Эй!.. (расталкивает Ами) Может все‑таки в бар?
Ами (поднимая голову): А деньги? Денег‑то нет…
Человек-с-лопатой: Да что ж тебе, Мали в долг не нальет? Конечно, нальет. А еще знаешь что? Там наверняка сейчас и Эстер. Ты ведь хотел бы повидаться с Эстер? Ведь хотел бы? Ну?
Ами (мечтательно): Эстер… Да, Эстер… А — а, была не была!
Решительно поворачивает налево и уезжает. Человек-с-лопатой, облегченно вздохнув, уходит следом.
Картина 3–я. Улица Матарота
Боаз Сироткин, Меир Горовиц, Человек-с-лопатой, Ами Бергер.
На авансцену въезжает тележка, толкаемая Боазом Сироткиным. Телега доверху нагружена тяжелыми мешками, сбоку к ней привязана лопата. Один из мешков падает, и Боаз, чертыхаясь, принимается водружать его назад на телегу. Появляется Человек-с-лопатой.
Человек-с-лопатой (зрителям): Это Боаз Сироткин, прошу любить и жаловать. Он живет в Матароте с женой Далией. Они тут не коренные, как, впрочем, и все.
Боаз (поднатужившись под тяжестью мешка): Вранье. Хилик Кофман коренной… (не удерживает мешок и тот снова падает на пол) ах, мать твою!..
Человек-с-лопатой: Ах да, Хилик. Но Хилик сумасшедший, а потому не в счет. А Сироткины, вроде, пока нормальны. Раньше они проживали в Полосе, в анклаве, выращивали цветы в оранжереях. А потом их оттуда — фьють!.. А оранжереи ихние — прр — рум!.. (изображает затаптывание воображаемого цветника)
Боаз (глухо): Заткнись, сволочь…
Человек-с-лопатой: О, не любит… Бог их знает, зачем они поселились именно здесь. Наверно, чтобы быть поближе к прошлой жизни. (заговорщицким полушепотом) Говорят, их вытащили прямо из‑за стола. Сидели, обедали: скатерть, супница, тарелочки, все такое. Солдаты их р — раз! — под белы ручки, да в автобус. А потом бульдозер…
Боаз (кричит в голос): Заткнись!
Человек-с-лопатой: Ладно, ладно, не буду…
На сцене появляется Меир Горовиц и останавливается, наблюдая за безуспешными усилиями Боаза.
Человек-с-лопатой: О! А это не менее интересный персонаж. Меир Горовиц, пацифист, по прозвищу «Меир — во — всем мире». Говорят, он из семьи миллионеров. Да — да, те самые Горовицы… Могли бы скупить все дома Матарота без ущерба для своего годового бюджета на шпильки и салфетки. Вы спросите, что держит его здесь, под обстрелами? (заговорщицким полушепотом) любовь! (Меир резко поворачивается к говорящему, и тот поспешно добавляет): Любовь… э — э… к миру, само собой. К Миру — во — всем — мире! (дождавшись, пока Меир отвернется): и к хозяину местного бара Давиду Хену! И еще неизвестно, которая из двух любовей безнадежней… хе — хе… (уходит)
Меир (Боазу): Вам помочь?
Боаз (хрипя под тяжестью мешка): Как же… ты поможешь… ах, мать… (мешок снова вываливается из его рук) тьфу, мать его!..
Меир подскакивает к Боазу. Совместными усилиями они водружают мешок на телегу и, отдуваясь, садятся рядом.
Меир: Ну и тяжесть… что у вас там — удобрения? Вроде, не пахнет.
Боаз: Удобрения, не удобрения… Тебе‑то что?
Меир: Да так. Просто спросил. Вы же цветы выращиваете…
Боаз: Цветы, не цветы… откуда тебе знать, как удобрения пахнут? Специалист хренов. Ты в колледже чему учишься?
Меир: Я‑то?
Боаз: Ты‑то, ты‑то. Меня‑то уже всему научили. А потом догнали и еще раз научили.
Меир: Я это… на социального работника.
Боаз: Как Ами Бергер?
Меир: Ну да. Мы с ним на одном факультете.
Боаз: Ну коли так, тогда тебе сам Бог велел знать, как навоз пахнет.
Меир: Это почему же?
Боаз: А с чем еще соцработники возятся? С дерьмом всяким, известное дело.
Меир: Зря вы так. Ами вон с инвалидами работать будет. Людям помогать.
Боаз: Ты мне Ами в пример не ставь. Ами мужик правильный. Инвалид армии. Армии, понял? Вот ты в армии был?
Меир: Вы же знаете, что я пацифист.
Боаз (передразнивает): Пацифи — и-ист… Чего ты тут делаешь, пацифист? Ами тот же — понятное дело. Тут и к колледжу близко и денег на квартиру тратить не надо — сдают задарма, лишь бы кто‑то в доме был. Хилик Кофман — тоже ясно: сумасшедший. Таиландцы его при нем — тоже понятно. Давид и Мали бар не хотят бросать. Профессор Альександер и его ламцадрица… ну, эти русские, их хрен поймешь. Но ты? Тебя‑то сюда каким чертом притянуло? С твоей‑то богатенькой семейкой?
Меир: При чем тут моя семья? Я и моя семья — разные вещи.
Боаз (мрачно): Разные — заразные…
На сцену выезжает Ами Бергер. Меир поднимается на ноги.
Меир (разводит руками): Вот и помогай после этого людям.
Боаз: А никто и не просил. Ами, привет, браток.
Ами: Здорово, Боаз. Меир. Куда едете, чего везете? Удобрения? (тянет носом) Вроде не пахнет…
Боаз (с досадой): Да вы что, сговорились с этими удобрениями? Ты в бар наверно?
Ами: Ага. Айда, по стаканчику! Заодно и мне одолжите.
Боаз: А ты чего, пустой? Погоди‑ка… (лезет за кошельком) Держи, с пенсии отдашь…
Меир (поспешно вытаскивает из кармана деньги): Я тоже могу. Ами, возьми.
Ами: Ничего, Меир, я уже. Боаз, спасибо. Значит, с пенсии. А может, и раньше — мне Серебряков еще должен, за перевод. Привет Далии!
Меир: Погоди, я с тобой.
Боаз (вслед им): Ами, Ами! (Ами вопросительно поворачивается к нему, но Боаз, как видно, передумав, машет рукой) Ладно, езжай, в другой раз… (уже оставшись один, вполголоса) Поговорить надо. Надо поговорить. Поговорить надо…
Берется за край телеги, раскачав, сдвигает ее с места и увозит со сцены.
Картина 4–я. Бар «Как в Гоа»
Мали, Эстер, Шош, Карподкин, Лео, Ами Бергер, Меир Горовиц, Давид Хен, Человек-с-лопатой.
За стойкой бара, уставившись в телевизор, сидит на высоком табурете хозяйка — Мали Хен. В баре всего четыре столика. За одним сидят девушки Эстер и Шош вместе с анархистами — малахольным Лео и хамоватым Карподкиным (он явно задает тон в этом дуэте). За другим, угловым, столиком восседает в одиночестве Человек-с-лопатой.
Человек-с-лопатой: Единственное общественное заведение поселка Матарот называется «Как в Гоа». Давая своему бару такое название, хозяева рассчитывали на куда более безмятежную обстановку, не так ли, Мали?
Мали (не отрываясь от телевизора): Что есть, то есть…
Человек-с-лопатой: Вот именно. Что есть, то есть. А единственное имущество, которое есть у Мали и Давида — этот вот бар. Не будь его, разве они задержались бы хоть на минутку в этом гиблом месте?
Мали: Да ни в жисть!
Человек-с-лопатой: Вот — вот. Вы, наверно, думаете, что большого наплыва посетителей здесь не бывает. А вот и неверно! Стоит упасть поблизости какой‑нибудь шальной ракете, как тут же набегает уйма всякого служилого народа. Полиция, военные, химики, служба тыла… Тут‑то и появляется шанс сделать кассу, а, Мали?
Мали презрительно фыркает.
Человек-с-лопатой: Но сейчас‑то здесь исключительно местные. Девушки — подружки Шош и Эстер — студентки все того же колледжа Упыр, расположенного там, в городе. Как они оказались в Матароте? Из чисто альтруистических соображений — дабы помочь нуждающимся в помощи. Правда, сейчас, когда практически всё местное население разбежалось, из кандидатов в нуждающиеся остался один Ами Бергер, инвалид армии.
Шош: Вот именно!
Человек-с-лопатой: Но сдается мне, и он принимает эту помощь из несколько иных соображений…
Шош (указывая на Эстер): Влюблен в нее по уши!
Эстер возмущенно отмахивается.
Шош: Да ладно тебе! Все и так знают…
Карподкин и Лео тем временем поглощены подсчетом мелочи, которую они достают из карманов и высыпают перед собою на стол. Денег явно не хватает.
Карподкин: Шош, ну дай хоть десяточку…
Лео: Хоть десяточку…
Шош (отмахивается): Отстань, Карподкин! Ищи себе других фраеров.
Человек-с-лопатой: Карподкин и Лео — местные анархисты, авангард революционного класса. Скорее всего, это не настоящие их имена, а подпольные клички. Так, Карподкин?
Карподкин (мрачно): Так вам все и расскажи. Ну дайте десяточку…
Человек-с-лопатой: Хотя профессор Серебряков клятвенно уверяет, что Лео Троцкий никогда не был анархистом, а Карподкин, хоть и был, но назывался как‑то по — другому. Крап… Клоп… Кроп… Кроподкин, вроде бы… А, Карподкин? Что скажете?
Карподкин (презрительно): Скажу, что плевать мы хотели на вашего буржуазного профессора и ваши буржуазные законы! (сплевывает) Как хочем, так и называем!
Лео: Так и называем!
Человек-с-лопатой (оглядываясь на кулисы): А вот и Ами, живой и здоровый. Ну и чудненько… (уходит)
Появляются Ами Бергер на инвалидной коляске и Меир. Меир робко присаживается у краешка стойки, Ами подъезжает прямиком к Мали. Карподкин тоже встает из‑за стола и подходит к стойке. Лео тенью следует за ним.
Мали (демонстративно игнорируя Меира): Ами! Тебе как обычно?
Карподкин (насмешливо): Кого я вижу! Главный оккупант Матарота! Инвалид преступной фашистской армии захватчиков! Оккупант, дай десяточку!
Лео: Оккупант, дай десяточку!
Ами: Ага, как обычно, Хейникен.
Мали: Записать?
Ами: Не, сегодня я богатый (кладет на стойку ассигнацию)
Карподкин: Мали, налей и нам пивка…
Мали: Деньги давай! В долг не налью!
Карподкин: Мироеды. Кровососы прибавочной стоимости. Ну хоть сто грамм. (сплевывает) Мы потом отдадим.
Лео: Мы отдадим…
Мали: Когда? После мировой революции? И не смей тут плевать!
Карподкин: Завтра и отдадим.
Мали: С чего это вдруг?
Карподкин (кивая на Ами): Вот он заплатит. Он за все заплатит… Правда, оккупант?
Лео: Хи — хи… Правда, оккупант?
Ами: Я вот все спросить тебя хотел, Карподкин. Почему вы с Лео так деньги любите? Это ведь отрыжка буржуазной системы, так? У вас ведь, у анархистов, даже закон, вроде, есть такой: деньги презирать. Так?
Карподкин: Ну?
Ами: Что «ну»? Есть такой закон у анархистов?
Карподкин: Ну, есть.
Ами: Так чего ж вы на него плюете, на свой собственный закон? А?
Карподкин: А мы на все законы плюем. И на этот тоже.
Лео: И на этот тоже!
Ами (удивленно): Логично. Об этом‑то я и не подумал. Действительно…
Карподкин: Так дашь в долг?
Ами (скорбно вздыхая): Нет, товарищ… Не могу. Обуян буржуазными пережитками. И вообще, пошел‑ка ты вон, товарищ. Не хрен тут воздух портить. И товарища своего вонючего прихвати, товарищ.
Карподкин (сжав кулаки): Что ты сказал?
Ами (весело): Давай, давай, подходи поближе… Мне бы только тебя, гада, ухватить, а там уж я тебе ручонки‑то переломаю, сволочь гадкая…
Карподкин (делая шаг назад): Это общественное место. Общественное! И никакой недостреленный убийца — оккупант нас отсюда не выгонит. (сплевывает) По закону! Мали, что ты молчишь?!
Мали молчит, насмешливо ухмыляясь.
Лео (отбегая к кулисе): По закону!
Ами: А, может, я тоже на законы плюю… (медленно подъезжает к отступающему Карподкину) Причем, на этот в особенности… А?!
Карподкин (с ненавистью): Ладно, ладно… дождетесь… Все дождетесь! И вы дождетесь, и вы… Вот придут полосята из Полосы — всех вас под нож пустят, как баранов, всех, до единого! Из‑под земли придут! Из туннелей! Всех вырежут! Всех! (убегает вслед за Лео).
Мали: Вот ведь тараканы, прости Господи…
Меир: Зачем вы их выгнали? У них такие убеждения. Нельзя преследовать людей за убеждения.
Мали (презрительно фыркнув и по — прежнему игнорируя Меира): Так что тебе, Хейникен? Здесь будешь пить или отнести за столик?
Ами (поколебавшись): Отнеси туда, к девушкам…
Мали: Молодец. И спасибо, что выгнал этих недоносков. Расплевались тут… Один ты мужик, Ами, остался — на весь поселок! Даром, что на коляске, а мужик. Настоящий. (бросает косой взгляд в сторону Меира) А вот некоторые, хоть и своими ногами ходят, а сами не пойми что…
Ами (подъехав к столу): Пустите, девочки?
Шош: Поди такого мачо не пусти. Еще выгонишь как тех двух ковбоев…
Ами: Да какие они ковбои…
Мали приносит Ами бокал, затем со стуком ставит стакан перед Меиром и тут же возвращается на место.
Меир (сдавленным голосом): Спасибо…
Эстер (тихо): Жалко его, сил нет.
Ами: Кого, Меира?
Эстер: Кого же еще… Мали его ненавидит.
Шош: А ты поставь себя на ее место. Когда кто‑то приходит сюда каждый вечер и прямо‑таки пожирает твоего мужа глазами.
Эстер (сердито): Нехорошо это. Ненавидишь — выгони. Но она ж его доит как дойную корову. Нехорошо.
Шош (усмехнувшись): Ага. Опять самое дорогое пойло налила. Шваркнула, даже не спросила. А он и возразить ничего не может… (после паузы, помахав рукой перед глазами Ами) Эй, Ами! Ами Бергер!
Ами (оторвавшись от завороженного созерцания Эстер): А?.. Да?
Шош: Что «да»? Ты кавалер или не кавалер? Пришел за столик, так говори что‑нибудь.
Ами (растерянно): Я согласен.
Шош (прыснув): С чем ты согласен?
Ами: Ну, скорее, с тобой согласен… Конечно, жаль Меира, что говорить. Но на месте Мали я бы тоже его ненавидел.
Эстер: Почему это? Они оба любят одного и того же человека. За что же ненавидеть?
Ами: Именно потому, что любит… А значит, делиться ни с кем не хочет. Любовь дележа не принимает: кусочком поступился — оп, все потерял.
Эстер: А деньги? Она же его внаглую использует! Не хочет делиться — пусть вообще сюда не пускает!
Шош: Тише вы! Еще услышат, не дай Бог…
Ами: Деньги в такой ситуации очень важны, Эстер. Понимаешь, Меир ведь только смотрит, ни на что не рассчитывает, ничего не просит. Но это сплошная видимость. Потому что любовь — это война. Захват территории, оккупация. Если Мали ему просто разрешит, скажет: «сиди тут и смотри сколько хочешь на моего Давида», то Меир тут же возьмет это и потребует еще. А когда она берет деньги, то тем самым как бы отмеривает ему ровно столько, за сколько заплачено. Понимаешь? Она оставляет себе контроль над событиями. Вот в чем тут дело — не в деньгах, а в контроле.
Шош: Больно умно, на мой вкус. Любовь… оккупация… отмеривает… контроль… Ерунда это, Ами. Все намного проще: заведению нужны доходы… (потягивается) Заведению доходы, а мне зачет.
Ами: Зачет?
Шош: Ага. По гуманизму. У самого ректора.
Ами: У самого Упыра? Что ж ты со всеми не сдала?
Шош: Так вышло. Теперь отдельно, у него в кабинете. Боюсь — жуть…
Мали со стуком меняет почти нетронутый стакан Меира на новый, полный.
Эстер: О! Снова! Бедный Меир…
Ами: Да, девочки, спасибо за обед. Было очень вкусно.
Шош: Что, уже все слопал? Мы ж тебе на неделю наготовили! Да на тебя, солдат, не напасешься…
Эстер: Ну зачем ты так, Шош? Организм у Ами молодой, растущий…
Шош (многозначительно): Ага… знаем мы, что там у него растет… и где, и на кого…
Эстер толкает подругу ногой под столом. Входит Давид Хен, кивает девушкам, хлопает по плечу Ами, проходит за стойку и начинает вытирать руки полотенцем. Меир пожирает его глазами.
Давид (не оборачиваясь): Привет, Горовиц! Как твой докторат?
Меир (сдавленным голосом): Здравствуй, Давид. Спасибо, что спросил. Только это пока диплом, а не докторат…
Давид: Сегодня диплом, завтра докторат… (повернувшись, смотрит на нетронутый коньяк Меира, бросает укоризненный взгляд на Мали и наливает стакан сока) Пей, Горовиц. Сок, как ты любишь. За твою ученую карьеру. За счет заведения.
Мали возмущенно грохочет посудой.
Меир: У тебя… в волосах…
Давид: Что?
Меир: Песок в волосах…
Давид: Ах, это… это ничего. Не обращай внимания…
Взвывает сирена. Начинается всеобщая суета. Из‑за кулис появляется Человек-с-лопатой.
Ами: Сирена! На пол, ребята, на пол! Черт его знает, куда прилетит! Эстер, на пол!
Эстер: А как же ты? Ами!
Человек-с-лопатой (в зал): Черт его знает, куда прилетит… Ну, мы‑то с вами знаем это не хуже черта, правда? Прямиком во дворик Серебряковых. Надеюсь, что госпожа Элен уцелеет в своем одиноком шезлонге. Хотя… насколько я помню, там был какой‑то телефонный звонок. Вот ведь от каких мелочей всё зависит…
Эстер: Ами!
Нарастающий звук подлетающей ракеты.
Ами: Это к нам! Лежать! Всем лежать! (сидя в кресле, закрывает голову руками).
Шум близкого взрыва. Полежав еще секунду — другую, все поднимаются с пола.
Мали: Вроде, не в нас… И не в соседей. Но близко. Да, Ами?
Ами: Ага. По — моему, на том конце улицы. Где‑то в районе профессора. Давид, надо бы туда подскочить… поможешь?
Давид (выйдя из столбняка): Конечно! Бежим! Скорее! Выезжай, что ты тут перегородил! (хватается за ручки инвалидной коляски).
Ами: Не трожь коляску, я сам! Сам!
Всеобщая суматоха. Все, за исключением Мали, бегут в направлении взрыва.
Картина 5–я. Двор виллы Серебряковых
Ами Бергер, Давид Хен, Эстер, Шош, Меир, Леночка, профессор Серебряков.
Двор виллы выглядит в точности как во 2–ой картине после взрыва. В отдалении, в глубине сцены светится розовым халатик госпожи Элены. В полумраке не очень понятно, что находится под халатиком — неподвижное тело или что‑то другое. Эстер и Шош вбегают первыми и останавливаются, оглядывая сцену.
Эстер (указывая на халатик): Смотри! Вон там, под кустом!
Шош: Боже мой!
Давид (вбегает): Что? Что случилось?
Шош: Вон там, видишь!
Давид: Это ее халатик! (подбежавшему Меиру) Горовиц, пойдем посмотрим!
Давид и Меир начинают осторожно продвигаться в сторону халатика. На сцену въезжает Ами.
Шош (передразнивая Давида): «Это ее халатик»! Тебе‑то откуда знать? Хорошо, что Мали не слышит…
Ами: Чего не слышит?
Эстер: Ами, смотри… вон там… розовое…
Ами: Ну? Это халат госпожи Элены!
Шош: И этот тоже!
Ами: Да в чем дело, вы можете объяснить?
Эстер (вцепившись Ами в плечо): Как ты думаешь, она мертва?
Ами: Да это просто халат, Эстер! (поняв, наконец) Обычная тряпка… Ты что, думаешь, это труп? Трупы не так лежат, уж я‑то знаю…
Давид (поднимает халатик): Это просто халат! Ее здесь нет! Поищите в доме!
Шош убегает в дом. Слышатся сирены подъезжающих спецслужб. Мелькают огни их мигалок — красно — белых, красно — синих, желтых…
Ами: О, слетелись… На одну самодельную ракету — батальон наикрутейших спецов.
Эстер: Как ты думаешь, у них есть еще что‑то?
Ами: У спецов? Конечно. Лаборатории, инсти…
Эстер (перебивает): Да нет, не у спецов. У полосят. Есть у них еще что‑нибудь, кроме ракет? Например, туннели. Как Карподкин сказал, помнишь?
Ами: Карподкин болтун и сволочь. Нашла кого слушать…
Шош: Эй, кто там! Давайте сюда, в подвал!
Давид и Меир бросаются на голос и вскоре совместными усилиями выводят во двор дрожащую перепуганную Леночку. Одежды на ней по — прежнему минимум.
Леночка (виснет на руках у Давида): Ой, какой ужас, ой, какой кошмар… (указывая на перевернутый взрывом шезлонг) я ведь прямо здесь вот сидела, представляете? Загорала… совсем без всего, ну, вы понимаете, голышом… какой ужас!
Шош: Ну почему же ужас? Очень даже симпатичная картина, правда, Давид?
Леночка: Вечернее солнышко оно ведь полезное для тела, неактивное совсем. Александр уехал в город, а я вот тут… на солнышке… на вечернем… (всхлипывает)
Шош: Да что ты все про солнышко, да про солнышко! Давай про ракету!
Леночка (жалобно): Пожалуйста, не кричите на меня… пожалуйста…
Делает шаг и, расчетливо покачнувшись, снова падает в надежные руки Давида.
Давид: Зачем ты так, Шош? Женщина столько натерпелась, а ты… продолжайте, госпожа Элена, продолжайте…
Леночка: Вы можете звать меня Леночка. Ле — нач‑ка… Ах, Давид, подумать только! Меня спасло только чудо… настоящее чудо. Представьте себе: сирена, а потом телефон. (на короткое время задумывается) Или нет — сначала телефон, а потом сирена… (машет рукой) Ах, ну какая разница: кто здесь обращает внимание на эту сирену?
Шош: В самом деле.
Леночка: И я… я пошла к телефону! Это был Александр! Он такой деликатный! Он всегда звонит, когда возвращается.
Шош: Важное качество в таких обстоятельствах.
Леночка (игнорируя Шош и обращаясь исключительно к Давиду): Если б вы знали, сколько раз Александр меня спасал! Сколько раз… Скажите, Давид, это судьба?
Давид: Наверно, судьба. Значит, вы подошли к телефону, и тут…
Леночка: И тут — ка — ак бахнет! А я — совершенно голая. Представляете? Совершенно…
Врывается запыхавшийся профессор Серебряков.
Профессор: Боже мой! Леночка! Ты жива?! Ты ранена?! Нет?! Слава Богу, слава Богу…
Леночка: Александр! Ты снова меня спас! Ты мой спаситель! Александр!..
Давид сдает свою драгоценную ношу с рук на руки законному мужу. На сцену, разматывая шнуры измерительных приборов и прочего оборудования, вступают спецы. В глухих костюмах противохимической защиты и противогазах они кажутся инопланетянами. Ами, Эстер и Меир перемещаются на авансцену. Меир выглядит подавленным.
Ами (с наигранной бодростью): Эй, Меирке, кончай грустить. Главное, все живы, а прочее образуется. Пошли в «Гоа», я угощаю.
Меир: Спасибо. Я лучше пройдусь. Мне как‑то не по себе. Наверно, съел что‑нибудь не то…
Ами: Куда тут можно пройтись? Там только кукуруза, а за ней Полоса.
Меир (уныло): Да хоть и в кукурузу. До завтра. Эстер… Ами…
Меир уходит. Ами и Эстер смотрят ему вслед.
Эстер: Жалко его ужасно. Если бы только Мали, а теперь еще и эта блонда…
Ами: Можно тебя проводить?
Эстер (смеется): Куда тут можно проводить? Там только кукуруза, а за ней Полоса.
Ами: Домой. Не хочу, чтобы ты шла одна.
Эстер: А Шош?
Ами: Шош осталась давать показания. Будешь ее ждать?
Эстер: Не буду. Пошли…
Уходят, оставляя позади «инопланетян», мигалки и рабочую суету на месте падения ракеты.
Картина 6–я. Улица Матарота
Ами Бергер, Эстер, Человек-с-лопатой.
Сгустившиеся сумерки. Эстер и Ами на улице Матарота. Ами не спеша крутит колеса своей коляски, Эстер идет рядом. В глубине сцены — массивная бетонная автобусная остановка, закрытая сверху и с трех сторон.
Ами: Фонари зажгли.
Эстер: Ага.
Ами: Как где‑нибудь.
Эстер: В смысле?
Ами: В смысле — как в каком‑нибудь нормальном месте.
Эстер: В смысле — это место ненормальное?
Ами: А что, нет?
Пауза
Эстер: Ами…
Ами: Да?
Эстер: Я все думаю о том, что сказал Карподкин. Вот мы идем себе спокойно. Фонари горят, как где‑нибудь. И вдруг — бац! — дырка в земле. И лезут эти, с автоматами и ножами. Может такое быть?
Ами: Я этому Карподкину язык оторву.
Эстер: Но ведь может, может?
Ами: Почему ты у меня спрашиваешь?
Эстер: Не увиливай. Я ведь знаю: ты в армии был в этой роте, анти — туннельной. Ты их видел, ты знаешь. Кого и спрашивать, как не тебя? Ну, чего ты молчишь?
Ами (неохотно): Ну, был.
Эстер: Что «был»?
Ами: В роте был.
Эстер: Слушай, я тебя сейчас тресну. Я тебя не про роту спрашиваю, а про туннели. Может такое быть, что они вот прямо сейчас копают? К нам, или… вон, в город?
Ами: Ну, может. Всё может быть.
Эстер: Как ты это просто говоришь!
Ами: А что, надо кричать?
Эстер: Не кричать, но… надо же что‑то делать!
Ами: Например?
Эстер: Ну не знаю… например, тоже копать… Что это?
Слышен нарастающий свист.
Ами: Мины! Быстро, в укрытие! Эстер, бегом!
Эстер и Ами забираются в бетонное укрытие автобусной остановки. Из кулис появляется Человек-с-лопатой, встает в сторонке, опершись на лопату.
Человек-с-лопатой: Конечно, это не совсем укрытие, а всего лишь автобусная остановка, просто очень… э — э… монументальная. Что, честно говоря, забавно, поскольку автобусы в Матарот давно уже не ходят. Так что нужды в остановках нет — тем более, таких массивных. Но, как говорится, ничто не бесполезно в этом загадочном мире. Нынешние жители Матарота используют эти бетонные монстры в качестве бомбоубежищ, когда обстрел застает их на улице…
Шум взрыва где‑то поблизости. Человек-с-лопатой слегка приседает и снова выпрямляется. Уличные фонари мигают.
Ами: Погоди, еще рано. Мины обычно летят пачками…
Эстер: Ами, мне страшно…
Ами: Погоди, погоди… скоро они перестанут…
Новый взрыв, на сей раз сильнее и ближе. Фонари, мигнув, гаснут. В наступившей темноте видны лишь ярко освещенная фигура Человека-с-лопатой на краю сцены и слабо подсвеченные силуэты Эстер и Ами в глубине бетонной автобусной остановки.
Эстер: Ами!
Ами: Не бойся, иди сюда… вот так… вот так…
Эстер: Ами…
Человек-с-лопатой: Хорошая вещь темнота. В темноте не видно инвалидной коляски. Не видно даже лиц. Не видно ничего. Только и слышно, что дыхание… Помнишь, как ты видел ее во сне, Ами? Как ты приходил к ней во снах? Облаком… дождиком… темнотой? А что ты делал с ней потом в этих снах, помнишь?
Эстер: Ами…
Еще один близкий взрыв.
Человек-с-лопатой: Это взорвалось не здесь, правда, Ами? Это где‑то в другой галактике. А ты — ты уже не несчастный инвалид на коляске. Ты темнота… темнота… Это темнота кладет руку ей на затылок. Темнота гладит ее по щеке. Темнота находит губами ее полуоткрытый рот, мягкий и отзывчивый, как цветок, как головокружительный провал, как взрыв…
Новый взрыв.
Человек-с-лопатой: Это мина или грохот в твоей голове, в голове темноты?
Эстер: Ами… Ами…
Человек-с-лопатой: И снова — пить, пить — ртом темноты изо рта темноты, пробовать и мять ее губы, обмирать от вкуса ее слюны, от ее осторожного языка, от запаха ее кожи, от касания ее волос, лететь, не ощущая опоры, не чувствуя земли, не зная и не желая знать ничего, лететь, как мина, как ракета, лететь хоть куда, хоть к взрыву, хоть к смерти, неважно…
Эстер: Ами… Ами…
Включаются уличные фонари, свет заливает сцену и автобусную остановку. Ами, словно очнувшись, отшатывается от девушки.
Человек-с-лопатой: Что такое, Ами? Ага… ты просто перестал быть темнотой… теперь всё на свету. Нате, смотрите! Смотрите все, весь зал! Вот оно, позорище: грязная бетонная стена и бетонная скамейка, и испуганная девушка на скамейке, и заплеванный пол, и окурки на полу, и инвалидная коляска, и инвалид на ней, инвалид, инвалид, безногая кочерыжка!
Эстер: Ами!
Ами (закрыв лицо руками): Боже, что я наделал… Извини. Сам не знаю, что на меня нашло…
Эстер: Ами, но…
Ами: Нет — нет… не сейчас. Сейчас иди, уже можно идти. Пожалуйста, уходи.
Эстер уходит. Ами отнимает наконец руки от лица и какое‑то время сидит, покачивая головой.
Ами: Ну не идиот ли? Всё, всё, всё испортил! Идиот!
Человек-с-лопатой: Да брось ты. Ничего не случилось. Пока не случилось. Ты извинился, все в порядке. Пока в порядке. Когда у вас занятие по статистике?
Ами: Послезавтра.
Человек-с-лопатой: Ну вот, послезавтра. Если послезавтра она придет, то вы оба просто сделаете вид, что ничего не произошло. Вообще ничего. И тогда, возможно, все останется по — старому. Уроки, обеды, музыка, прогулки, сидение в баре…
Ами: А если не придет? Идиот! Надо было давать волю рукам… Мало того, что ноги ни к черту, так еще и руки подводят… Идиот…
Медленно выезжает из остановки. Навстречу ему бегут «инопланетяне» в противогазах с приборами, шлангами и кабелями.
Ами: Слышь, браток… куда полетело? (противогаз мычит в ответ неразборчиво). В кукурузу? Ах ты… там же вроде как Меир… Не сгорел бы, чудак… (уезжает)
Картина 7–я. В кукурузе
Хилик Кофман, таиландцы Чук и Гек, Меир, Человек-с-лопатой, спецы.
На грунтовую дорогу по краю кукурузного поля въезжает тяжело груженая телега, наподобие той, какая была у Боаза Сироткина. На телеге закреплен фонарь. Телегу толкают два таиландца — Чук и Гек. За ними идет фермер Хилик Кофман.
Хилик: Тпру! Стой, родимые! Не садиться, не садиться! Кто за вас будет песок раскидывать? Лопаты взяли — и вперед! Ну?! Веселей, веселей!
Телега останавливается. В мешках, нагруженных на телегу, песок. Хилик и его работники берут лопаты и начинают опорожнять мешки, раскидывая песок по сторонам. Входит Человек-с-лопатой.
Хилик: Чук, шустрее, шустрее!
Таиландец: Я не Чук, я Гек…
Человек-с-лопатой: Хилик Кофман — единственный уцелевший обломок коммунистического кибуца Матарот. Когда он родился, все здесь было общим, даже одежда.
Хилик (не отрываясь от работы): Ну и правильно. Чтобы не было эксплуатации, по справедливости чтоб. Не то что сейчас…
Человек-с-лопатой: Поэтому мамы Хилик не помнит, не говоря уж о папе. Коммунары презирали семейные узы, а свои детородные органы рассматривали как инвентарь, пригодный для всеобщего пользования во время, свободное от сельскохозяйственной работы. Особенной популярностью пользовался инвентарь здоровенного рыжего Мордехая Варшавского по прозвищу Мотька — Мотыга, поэтому логично было бы считать отцом ребенка именно Мотьку, хотя уверенности в этом нет никакой.
Хилик: Мотька Мотыга! Вот был человек! Сейчас таких уже нет, кончились…
Человек-с-лопатой: К врагам в кибуце Матарот относились сурово и беспощадно. В столовой под большим портретом товарища Сталина висел лозунг, который дети заучивали наизусть, едва лишь начинали говорить…
Хилик (выпрямившись во весь рост): Если враг не сдается, его уничтожают!
Человек-с-лопатой: Вот — вот. Соседи из Полосы довольно быстро усвоили это на своей шкуре. В кибуце был тщательно замаскированный тайник, где хранилось оружие и боеприпасы.
Хилик (гордо): Винтовки, автоматы, пулеметы типа Маузер и один крупнокалиберный Шпандау — на случай самолетов. Товарищ Сталин прислал, из Германии…
Человек-с-лопатой: Ходят слухи, что этот тайник еще существует…
Хилик (возвращаясь к работе): Меньше болтай, целее будешь…
Человек-с-лопатой: Потом Хилик Кофман вырос, ушел в армию, остался на сверхсрочную. А когда вернулся в родной кибуц… кибуца уже не было… (уходит)
Хилик (скрипнув зубами): Разбежались все, сволочи! На сладкую жизнь потянуло! Инвентарь весь распродали, землю под виллы пустили — эксплуататорам… Где равенство, где братство, где социальная справедливость? (снова берясь за лопату, ожесточенно) Ничего — ничего! Мы еще посмотрим, за кем будущее… мы еще посмотрим… Будущее — оно светлое! Светлое!.. (таиландцу) Ну что, Чук? Закончили?
Таиландец: Я не Чук, я Гек. Закончили, хозяин.
Хилик (утирая пот): Ну и чудно… Погоди — погоди… это что это там? Уж не полосята ли ползут?
Секунду — другую вглядывается в темноту, затем вытаскивает со дня телеги старый карабин времен Второй мировой войны и бросается в кукурузу.
Хилик: Стой! Стой, гад! Все равно догоню! Стой, тварь полосячья! (тащит из темноты перепуганного Меира Горовица) Шпионишь, да? Сколько вас тут еще? Говори! (передергивает затвор карабина).
Меир (в панике): Не убивайте меня, я пацифист! Пацифист!
Хилик: Пацифист?! А ну, вставай, сволочь полосатая! Все вы, мать вашу, пацифисты, когда вас за жабры возьмешь. Говори быстро: сколько вас тут, полосят нерезанных? Давай‑ка к свету…
Меир (узнав Хилика): Хилик! Хилик Кофман! Слава Богу, а я уже испугался… Ты что, не узнаешь? Это ведь я, Меир Горовиц. Который во — всем — мире…
Хилик: И впрямь Меир… А я‑то думал, полосёнок какой залетный. Ты чего тут делаешь в темноте?
Меир: Гуляю…
Хилик: Гуляешь? А зачем тогда в кукурузе прячешься? (заговорщицки) Ты чего тут — не один? А? Неужто Давида Хена уговорил? А?
Меир: Да я… да вы… Да я бы и не прятался. Вы же сами тут в темноте… и фонарь вон пониже поставили, чтобы издали никто не увидел. Вот я и испугался. Разве свои станут так по ночам ездить? Зачем?
Хилик (смущенно): Зачем, зачем… все тебе объясни. Надо — вот зачем. Разве городской землепашца поймет? (прячет карабин в телеге) Дуй‑ка ты домой, Меирке, вот что.
Из Матарота взвывает сирена. Хилик яростно грозит кулаком в сторону Полосы.
Хилик: Гады! (таиландцам) Эй, ребята! Что вы там расселись? Слышите — сирена… А ну — вниз, носами в пыль! Меир, и ты тоже. Ложись!
Звучит близкий взрыв.
Хилик: Это мины! Лежать! Сейчас еще прилетит!
Новый взрыв, за ним другой. В поле начинается пожар.
Хилик: Горит! Быстро! Тушить! Всем тушить! Чук!
Таиландец: Я Гек…
Хилик (в ярости): Гек твою мать! Быстро! Лопату в руки и туши! (Меиру) И ты тоже, давай! Помогай, пацифист хренов! Песком забрасывай, песком! Тут его много!
Вчетвером орудуют лопатами, справляясь с очагами пожара. Закончив, устало садятся на землю возле пустой телеги. Со стороны Матарота слышатся сирены на машинах спецов, появляются огни мигалок. Затем входят две фигуры в комбинезонах и противогазах. Их голоса звучат сквозь внешние динамики, что придает им механическую интонацию. 1–ый спец командует, второй записывает в планшет.
1–ый спец (осмотревшись): Так. Мины стандартные, стодвадцатимиллиметровые, местного производства, в количестве трех штук. Запиши. (Хилику) Сами потушили?
Хилик: Нет, премьер — министр помогал.
1–ый спец (помощнику): Этого не записывай. (Хилику) Как справились‑то? Огнетушителей вроде не видно.
Хилик (раздраженно): Как‑как… лопатами. Землей забросали.
1–ый спец (с сомнением): Землей? Тут земля как камень.
Хилик (поднимаясь с земли): Ты что, с Марса свалился? Сказано землей, значит землей. Скребли и бросали. Чего тут непонятно?
1–ый спец: Ну — ну. Пусть так и будет. Скребли и бросали. Записывай: мины разорвались в открытой местности, повреждений, ущерба и претензий от населения нет. (Хилику) Или есть?
Хилик (мрачно): Нету претензий.
1–ый спец: Ну, на нет и компенсаций нет. Бывайте, труженики…
Спецы уходят.
Меир: Почему, Хилик? Столько кукурузы погорело, а ты от компенсации отказываешься. В честь чего это?
Хилик: Не твоего ума дело, пацифист. За помощь тебе спасибо, но теперь знаешь что? Иди‑ка ты своей дорогой, асфальтовой, а мы уж на своих грунтовках как‑нибудь обойдемся. Эй, Чук, Гек! Поехали!
Таиландец: Я не Гек, я…
Хилик: Чук, Чук… поехали.
Таиландцы впрягаются в телегу и везут ее к выходу со сцены. Хилик следует за ними.
Меир (кричит им вслед): Я знаю почему! Вы не хотите, чтобы они увидели ваш песок. Чтоб не спрашивали, откуда он взялся! Так?
Хилик (резко останавливаясь): Тпру — у! Стой! (подходит к Меиру вплотную) А ты непрост, пацифист. Надо было тебя раньше пристрелить, как полосёнка. Еще когда ты в кукурузе прятался. А теперь нельзя: видели нас вместе, сразу поймут…
Хилик ловко сбивает Меира с ног, переворачивает на живот, вяжет руки за спиной, затем связывает ноги и рывком поднимает в вертикальное положение.
Меир: Хилик, ты что… как это… зачем?..
Хилик: Открой рот. Скажи «а — а-а»…
Меир: Зачем?.. А — а-а…
Хилик засовывает ему в рот кляп и несет к телеге.
Хилик: Поехали, ребята. Чук, Гек…
Уходят.
Картина 8–я. В подвале дома Хилика Кофмана
Хилик, Меир, таиландцы Чук и Гек.
Подвал дома Хилика Кофмана. На стене — большой портрет Сталина, под ним обрывок выцветшего лозунга белыми буквами на красном полотнище: «Если враг не сдаё». Сбоку тяжелая занавеска. Связанный Меир лежит на топане. Сам Хилик сидит возле небольшого столика и чистит карабин.
Хилик: Хорошая машина, немецкая… если вовремя чистить, сто лет прослужит, до самого коммунизма. (кивает на портрет) Товарищ Сталин прислал, чуешь? Из Германии…
Меир: Мм — м-м… Мм — м-м!
Хилик: Ну, что тебе? (подходит к пленнику, вытаскивает у него изо рта кляп). Чего надо?
Меир: Хилик! Ну Хилик! Ну отпусти меня! Хилик!
Хилик: Скажи «А-а-а!» (снова засовывает Меиру кляп и возвращается к карабину) Вот ведь заладил, честное слово: «Хилик да Хилик…». Я уже семьдесят шесть лет Хилик и что? И ничего. Имя как имя, ничего особенного. У нас в кибуце, знаешь, как имена давали? Секретарь брал газету, тыкал пальцем куда попадет, да и брал ближайшее имя. Ближайшее к пальцу. А потом так же фамилию. Вот и меня так назвали. Ткнули раз — вышло Йехиэль, Хилик. Ткнули второй — Кофман… Такая вот система. (усмехается) Иногда, правда, бывали промашки. Мою подружку, к примеру, звали Шахида Рабинович. Неплохо, а?
Меир (отчаянно дергаясь): Мм — м-м… Мм — м-м!
Хилик: Ну, подружкой это я ее так назвал: у нас постоянные пары не одобрялись коллективом. В настоящей коммуне всё общее — и лицо, и одежда, и мысли. Так один русский писатель — коммунист говорил. И лицо, и одежда, и мысли… ну, а бабы — тем более. Согласен? Хотя ты‑то по другой части.
Меир: Мм — м-м… Мм — м-м!
Хилик: Не согласен? А, что с тебя возьмешь, пацифист хренов. Вот и Шахиду эту, слышь, тоже буржуазный предрассудок одолел. Проклятое чувство собственности. Я, говорит, хочу быть только твоей. А ты, мол, будешь мой. Слыханное ли дело?
Меир: Мм — м-м… Мм — м-м!
Хилик: Ну, я, конечно, осудил. Да и как не осудить‑то? Ну какое в коммуне «твоё — моё»? Я, говорит, беременная! От тебя! Давай, говорит, убежим отсюда. Будем жить, ребенка растить… Я как раз тогда в армию уходил. Да…
Меир: Мм — м-м… Мм — м-м!
Хилик: Ну, что мне с тобой делать… Ладно… Но учти: закричишь — сразу зарежу. Понял? (вытаскивает кляп).
Меир: (полузадушено) Ба — ба — бабушка!
Хилик: Ты чего? (оглядывается) Какая бабушка?
Меир (с трудом работая онемевшим языком): Мою бабушку звали Шахида Рабинович. Она была из кибуца Матарот. Сбежала отсюда на седьмом месяце беременности.
Хилик (ошеломленно): Вот так так! Это что же выходит?
Меир: Выходит, я ваш внук.
Хилик: Да я не об этом. Внук, не внук — какая разница? Я о том, что Шахида, значит, сбежала? Предала идеалы? Ты это хочешь сказать?
Меир (с наслаждением): Еще как предала, дедуля! Мир не видывал большей собственницы, чем моя бабушка. Не дай Бог, кто‑нибудь случайно брал принадлежащую ей вещь хотя бы на время… скандал обеспечен!
Хилик: Ей что, принадлежало много вещей?
Меир: Ей?! (смеется) Много ли вещей у миллиардеров? Одних океанских яхт у нее было три. Частные самолеты, дворцы по всему миру. И все ей казалось мало. Такую ненасытную стяжательницу еще поискать! Моя бабушка выходила замуж трижды и каждый раз за еще большего магната. После чего успешно вгоняла этих старых хрычей в гроб своим несносным характером…
Из‑за занавески показывается таиландец. Он молча выволакивает наружу тяжелый мешок и уходит обратно.
Хилик (встряхнувшись): Ну и черт с ней, с твоей бабулькой… Я вот чего не пойму: как ты про песок догадался? А? Такой с виду педик малахольный, а вот поди ж ты…
Меир: А чего тут долго гадать? В этом ведь вся трудность: куда породу девать, правда, дедуля?
Хилик: Рокфеллер тебе дедуля. Но насчет трудности ты прав. Так‑то проблемы никакой. Песочек мягонький, влажный, лопата сама идет, как по маслу. Мои таиландцы за день могли бы хоть десять метров туннеля проходить, как раз плюнуть. Копают что твои кроты! Крепеж‑то я им не доверяю, сам делаю. А копают они. Вот… Да только как их пройдешь, эти десять метров, когда песок девать некуда? А?
Меир: Вот именно. Вы бы развязали меня, а?
Хилик: Сначала в огород кидали. Клумбы там всякие, ну, понимаешь… но сколько их можно делать, клумбы эти?! Ну, по кубу породы на клумбу — так это и то вдвое больше, чем той клумбе надо! А у меня, почитай, на каждый метр проходки два куба! Это что же получается: на каждый погонный метр две клумбы делать? Десять метров — двадцать клумб? Есть в этом логика? Тьфу!
Меир: Хилик! Развяжите меня!
Хилик: Приходится в мешки складывать, в поля вывозить, разбрасывать. Там не так заметно. Но это ж сколько труда лишнего! Пока собрал, пока вынес, пока погрузил. Да еще и по поселку везти, где вы головами вертите: чего это ты везешь, дядя Хилик? Значит, надо ночи ждать, осторожненько, да втемную. Ну намного ли со всеми этими заморочками можно продвинуться? Два метра максимум! Два жалких метра! Эдак я от старости помру, пока доберемся… Только не дождетесь! Сколько не мешайте, не дождетесь! Хилик Кофман свое дело знает…
Меир: А зачем?
Хилик: Что зачем?
Меир: Зачем вы роете этот туннель? (кивает на занавеску).
Хилик: Зачем, зачем… так тебе все и расскажи… (показывает на карабин) Вот зачем. Кто‑то ведь должен защищать мирный труд.
Меир: Неужели вы собираетесь убивать людей? Стрелять и убивать?
Хилик: Не людей, а врагов. (указывает на лозунг) Вот, читай! Что там написано? Если враг не сдается, его уничтожают! Уничтожают! А не цацкаются, как эти… козлы малахольные. Разве это армия? Вот раньше армия была — это да. А сейчас она непонятно кого от кого охраняет — то ли нас от них, то ли их от нас. Но я до этой Полосы доберусь, вот увидишь! (грозит кулаком) Вот увидишь! Хотя нет, ты не увидишь.
Меир (с тревогой): Почему?
Хилик: Потому что о туннеле никто не должен знать. Никто и не знает. Теперь ты вот узнал. Но это ничего… ничего… Ты ведь никому не расскажешь. Мертвые, они молчаливые, даже если пацифисты. (берет со стола нож)
Меир: Вы что, собираетесь меня убить? Зарезать, как Авраам Исаака? Я же ваш внук! Внук! Это еще хуже, чем сын!
Хилик: Мне очень жаль, Меир. Но если оставить тебя в живых, ты донесешь о туннеле.
Хилик заваливает Меира на топчан и заносит нож. Из‑за занавески таиландец выволакивает очередной мешок и останавливается, наблюдая за сценой.
Меир: Помогите!
Хилик: Куда ты смотришь? Ищешь подменного барашка, как Исаак? Не найдешь, я их давно уже распродал… (таиландцу) Чук, иди работай!
Таиландец: Я не Чук, я Гек. (уходит)
Меир: Я не донесу!
Хилик: Донесешь.
Меир (отчаянно): Я не донесу! Я не стану доносить на самого себя! Я тоже рою туннель!
Хилик (изумленно, опуская нож): Ты что? Что?
Меир (торопливо): Я давно уже рою туннель из своего дома. Даже продвинулся на десять метров. Идет очень медленно. И песок некуда девать, все как у вас…
Хилик сажает Меира на топчан лицом к себе.
Хилик: Ты — роешь — туннель?! Ты?! Но зачем?!
Меир: У вас свои причины, у меня свои. Чтобы облегчить страдания осажденных полосят. Чтобы прорвать блокаду. Чтобы закончить диплом: у меня тема такая — «Дружба и кооперация с народом Полосы»…
После паузы Хилик перерезает веревки на ногах и руках Меира.
Хилик: Что ж ты раньше молчал, дурило? Я ж тебя чуть не зарезал. Вот что: теперь будешь помогать здесь. Два туннеля нам ни к чему, хватит и одного. Ну, по рукам?
Потерев занемевшее запястье, Меир пожимает Хилику руку.
Хилик: Ну и славно, товарищ! (приобнимает Меира за плечи) Пойдем, покажу тебе, куда мы продвинулись…
Уходят за занавеску.
Картина 9–я. Комната Ами Бергера
Ами, Эстер, Человек-с-лопатой, Шош.
Ами в инвалидном кресле возле стола. Он то и дело поглядывает на часы. Человек-с-лопатой расхаживает по комнате.
Ами: Пять минут первого…
Человек-с-лопатой: А ваши занятия начинаются…
Ами: В полдень по понедельникам… Она не придет! Конечно, она не придет…
Человек-с-лопатой: Да ладно тебе, пять минут — не опоздание. И вообще, полдень понятие растяжимое. Час дня — тоже полдень. Строго говоря, и два, и полтретьего…
Ами: Она не придет. Ну почему я такой дурак? Зачем было распускать руки, зачем? (смотрит на часы) Шесть минут первого!
Человек-с-лопатой (в зал): Ох, как с ним скучно… Теперь так и будет минуты считать… Вот у Эстер я немало повеселился.
На авансцене появляется Эстер — медлительная и задумчивая.
Человек-с-лопатой: Весь вчерашний вечер плюс сегодняшнее утро. Знали бы вы, сколько времени она провела перед зеркалом, примеряя разные платья, брюки и блузки и как минимум двадцать раз приходя к окончательному решению…
Эстер: …чтобы тут же его отвергнуть! Просто нечего надеть. Нечего надеть!
Человек-с-лопатой: Это при полном‑то шкафе…
Эстер: А прическа! Совершенно дурацкая прическа!
Человек-с-лопатой: Вы не поверите, но с утра она полтора часа провозилась с феном, прилаживая волосы то так, то эдак.
Эстер: И ничего не получалось! Ничего!
Человек-с-лопатой: Пока насмешница Шош не сказала, что Ами примет ее в любой прическе и в любой одежде, а если без всего этого, так и вовсе на ура.
Эстер: Это было уже слишком даже для Шош! Подруга называется! Вместо того, чтобы посоветовать…
Человек-с-лопатой: Поэтому пришлось вспылить, и накричать на подругу, и где‑то в середине гневной тирады понять…
Эстер: …что кричала‑то я не на Шош, а на саму себя. На свою растерянность, на свою глупость, на свое неумение справиться… справиться… справиться…
Человек-с-лопатой: С чем? В этом‑то всё и дело: она даже не слишком понимала, с чем и какого черта нужно справляться…
Эстер: Чепуха! Всё я понимала, зачем врать‑то? Понимала, что ничего хорошего из этого сумасшествия получиться не может, а потому хватит порхать, хватит! Встань уже на твердую землю, дура! Встань обеими ногами. Благо, есть чем встать…
Человек-с-лопатой: В итоге, расплакавшись и от этого еще больше рассердившись, она твердо решила никуда не ходить, сунула под кран голову с уже готовой завивкой, переоделась в обычные свои джинсы и футболку и упала на диван с книгой, которую читала примерно три четверти часа, не сходя с одного и того же абзаца и даже, возможно, предложения.
Эстер: Потом, когда радио пропикало полдень…
Человек-с-лопатой: Когда радио пропикало полдень, Эстер попробовала еще раз мысленно повторить весь список правильных резонов, по которым не следует никуда идти.
Эстер: Там было примерно десять пунктов, и я как раз пыталась припомнить самый первый, когда пришла Шош и всё испортила.
Человек-с-лопатой: Испортила?
Эстер: Ну да! Она сказала: «Давно бы так!» Ха! «Давно бы так!» Она сказала: «Дураку ясно, что ничего хорошего из этого сумасшествия получиться не может»!
Человек-с-лопатой: В ответ на это совершенно справедливое замечание Эстер отложила книжку, встала с дивана, посетовала на свою склонность к опозданиям и напомнила подруге, что вернется часа через полтора, как всегда после урока.
Эстер: Привет!
Человек-с-лопатой: На коротком пути до дома Ами Бергера она старалась не думать вообще…
Эстер: …чтобы не позориться перед Шош внезапным возвращением: решила так решила, точка!
Человек-с-лопатой: Но дурацкие, плохие мысли все равно катались в голове, стукаясь друг о дружку, звонкие, как биллиардные шары, и это выглядело так нелепо, так глупо, так неудобно… Полностью они пропали лишь потом, когда завыла сирена и Эстер, взбежав по лестнице, увидела его перед окном на фоне дымного ракетного шлейфа…
Воет сирена. Ами смотрит в окно. Эстер останавливается в дверях.
Эстер: Его стриженую голову и тяжелые плечи, и губы, отсчитывающие секунды полета, и то, как смешно он вывернул шею, отслеживая траекторию, и руки с длинными сильными пальцами…
Человек-с-лопатой: …с теми самыми пальцами, которые она до сих пор словно чувствовала на своем затылке…
Эстер (обращаясь к Ами): Почему ты не спускаешься в подвал?
Звук близкого взрыва.
Ами: По — моему, это где‑то на восточной окраине…
Эстер: Откуда ты так знаешь?
Ами: По траектории сужу: прямо над крышей пролетело.
Эстер (насмешливо): Похвальная чувствительность, господин Бергер. Жаль, что в статистике вы не проявляете столь же выдающихся способностей… Открывайте тетрадку! (присаживается к столу)
Человек-с-лопатой: На самом деле Ами знал статистику едва ли не лучше всех на курсе. Именно поэтому он и выбрал этот предмет для занятий с Эстер — чтобы легче было управлять процессом псевдообучения. Вот уже два месяца он успешно лавировал между проявлениями прискорбной тупости и скромными, но устойчивыми успехами. Главная сложность заключалась в том, чтобы не сорваться и не выдать себя. Объясняя материал, Эстер увлекалась и можно было, ничем не рискуя, пялиться на нее во все глаза, дивясь прихотливой милости природы, создавшей этот подбородок, эту шею, эти губы, волосы и глаза. Ах, статистика, самая увлекательная из всех придуманных человечеством наук!
Эстер: Так. На чем мы остановились? Ты построил график?
Ами: Конечно, госпожа учительница. Полдня потел…
Эстер: Что ж, прекрасно. Ты делаешь успехи.
Ами: Еще бы, с твоей‑то помощью!
Эстер: Не подлизывайся.
Человек-с-лопатой: На самом деле график содержал искусно встроенную ошибку — не слишком грубую, но в то же время требующую подробного разбора. То, что Эстер не обратила на это внимания, несколько обескуражило Ами: похоже, сегодня учительница была рассеянна намного больше обычного.
Эстер: Давай, пройдем следующую главу.
Эстер и Ами склоняются над тетрадью.
Человек-с-лопатой: Самым трудным для обоих было избежать соприкосновений, так, словно между ними стена. Но в том‑то и дело, что никакой стены не было, а потому и упереться в нее не представлялось возможным. Таким образом, проклятый локоть будто висел в воздухе, хотя и лежал на столе, и вся эта чушь вместе порождала неожиданное и неприятное напряжение в плече, вплоть до онемения.
Эстер принимается крутить плечом, затем то же движение повторяет Ами.
Человек-с-лопатой: Увы, неловкость не исчезала даже после этой вымученной разминки. Ведь существо проблемы заключалось отнюдь не в несчастных локтях, выставленных навстречу друг другу, как принюхивающиеся собачьи носы.
Эстер: Ты понял этот параграф?
Ами: В общем, да. Хотя есть парочка вопросов…
Человек-с-лопатой: Они старались вести себя, как ни в чем не бывало, но уже в этом «как ни в чем не бывало» была заложена такая вопиющая ложь, что не получалось ровным счетом ничего. Все силы уходили на поддержание видимости, на наблюдение за локтем, за плечом, за глазами, которые постоянно утыкались то в губы, то в руки, то в грудь, то в шею. Особенно за глазами: прежде они просто смотрели, теперь — трогали, гладили, целовали, словно жили сами по себе и не просто жили, но еще и вели себя с поистине бесстыдной наглостью.
Эстер (взглянув на часы): Ой! Уже четверть третьего! Мне нужно идти, а то Шошана будет беспокоиться.
Ами: Да, да, конечно, иди. Спасибо тебе огромное. До среды?
Эстер: До среды… (встает и отходит)
Человек-с-лопатой (насмешливо): Зачем ты вообще приходила, можно поинтересоваться?
Эстер: Зачем… действительно, зачем… вот зачем!
Решительно возвращается к Ами, склоняется над ним. Поцелуй. Затемнение. Луч света падает лишь на Человека-с-лопатой.
Человек-с-лопатой: Их рты помедлили, прежде чем стать одним ртом, она почувствовала на затылке его руку, и пронзительное, щемящее, чудное чувство вдруг вынырнуло внутри упругим светящимся дельфином и полетело по темным волнам, выпрыгивая из них, ахая в черноту и вновь вылетая на поверхность в ворохе сверкающих брызг. Вот зачем… вот… зачем… вот зачем…
В полумраке сцены — Ами и Эстер.
Эстер: Мне нужно идти.
Ами: Да, ты уже говорила.
Эстер: Мне нужно идти. Уже темнеет. Шошана…
Ами: Переживет твоя Шошана. Оставайся.
Эстер: Еще?
Ами: Оставайся навсегда.
Поцелуй.
Эстер: Мне нужно идти.
Ами: Иди. Когда мы увидимся?
Эстер: Не знаю. Завтра. Не знаю. Мне еще надо это переварить. Прощай…
Ами: Прощай.
Затемнение. Эстер выходит на авансцену.
Человек-с-лопатой: Представляешь, что скажет об этом Шош? (уходит)
Эстер (усмехнувшись): А что тут представлять… вот она, Шош…
Появляется Шош.
Шош: Ты с ума сошла! Что ты наделала?!
Эстер: А что такое?
Шош: Что такое?! Она еще спрашивает «что такое»… Это уму непостижимо! А о нем ты подумала? Что с ним станется, когда ты его бросишь?
Эстер: Почему я должна его бросить?
Шош: А почему нет? Назови мне хоть одну причину, по которой из этого сумасшествия может выйти что‑нибудь путное! Хоть одну!
Эстер (неуверенно): Любовь?
Шош: Ну ты и дура! Тебе ведь уже не шестнадцать, подруга. Тебе двадцать два! Эй! (машет перед носом Эстер ладонями, как это делают, когда хотят вывести человека из ступора) Эй! Проснись! Любовь… Марш в ванну, дура. Сначала смой с себя эту свою любовь, а с нею, может, и глупость сойдет. А потом поговорим. Любовь…
Уводит Эстер за кулисы.