Конец черному четвергу…

Это была первая мысль, завладевшая Артемом, когда он вышел за проходную нефтезавода. Наконец-то кончилось это чертово шестнадцатое августа — последний день перед двухнедельным отпуском. И как раз сегодня ему досталось дежурить с семи утра до одиннадцати ночи. Его сменщик должен был появиться в полчетвертого, чтобы в четыре Артем был свободен, но вместо него возник босс — начальник центрального пульта и, нахально улыбаясь, оставил Артема на вторую смену, что было против всяких писаных и неписаных правил. Вообще-то, Артем был не обязан — строгие инструкции не позволяли оставлять оператора установки больше чем на два часа, да и то в случае экстренных ситуаций, но еще вчера он совсем не собирался в отпуск, а сегодня ему срочно понадобились две недели. Как раз в то самое время, когда не работают ни школы, ни детские сады, и граждане Израиля, устав от собственных детей, мечутся по паркам и магазинам, несмотря на чудовищную жару, только чтобы не оставаться дома, где уже второй месяц требуют повышенного внимания страдающие от безделья чада.

Конечно, ни один оператор, будучи в здравом уме и твердой памяти, не подойдет к телефону в четверг к вечеру, а Артем — вот он — никуда не денется, и есть еще более строгая инструкция, о том, что не может оператор покинуть пульт без сменщика. Ну да ладно, Бог накажет этого сукина сына, зато теперь впереди отпуск.

По территории до проходной смену довез заводской автобус с мощным кондиционером. А до машины нужно было преодолеть еще метров сто в атмосфере, которую только с издевкой можно назвать «воздухом», да пока разойдется кондиционер в машине — это еще время. Хотелось хотя бы дуновения ветерка, но густой и влажный августовский воздух, пропитанный большой химией Хайфского залива, был неподвижен. Артем скорее почувствовал, чем увидел, как за спиной полыхнуло, хотя отблеск отразился на стеклах стоявших на стоянке машин. Он обернулся, и действительно: от высокой трубы оторвался длинный и узкий красно-желтый с черными краями язык сбросного выхлопа. Идиот, подумал Артем, еще четверть часа назад все было нормально, а этот кретин уже успел раскачать процесс, теперь часа два полыхать будет. Операторы делились на две примерно равные группы — одни каким-то внутренним чувством понимали процесс и держали его в пределах заданных параметров, а другие, неизменно выходя за пределы допустимого, постоянно жаловались на невыносимые условия труда. Артем горделиво относил себя к первым, хотя прекрасно понимал, что не будь этих задиристо агрессивных вторых — сидеть бы им всем в полном дерьме: если бы никто не орал и не жаловался, начальство не почесалось бы сделать элементарную профилактику.

Тойота дружелюбно мигнула глазками. Отпуск! — блаженно подумал Артем, выруливая по направлению к Хайфе. Машин почти не было. Гора Кармель быстро придвигалась, напоминая большую астматическую рыбу с боковой полоской золотистых огней, всеми силами пытающуюся добраться до спасительной воды. Вспомнился Аю-Даг — дрессированный медведь, припавший к Черному морю. Странно, улыбнулся сам себе Артем — медведя зовут рыбой, а эта большая и толстая рыба страдает от жары, как медведь в теплую погоду. Артем слегка придавил педаль газа — машина ответила тихим радостным утробным урчанием, и они взлетели от Чек Поста на Кармель на одном дыхании. Артем привычно крутил по узким, забитым припаркованными машинами хайфским улочкам. Когда-то, в первый год жизни в Хаифе, сидя в автобусе, он нервно хватался за поручни, глядя на немыслимые пируэты водителей, а теперь он и сам изучил все завитки городских лабиринтов, и петлял по ним с автоматизмом, достойным местных уроженцев.

Утром Катерина улетала в Москву, к родителям, а он оставался вдвоем с Мошиком. На «зикухе», так Артем прозвал нефтезавод, его выручило только то, что количество неиспользованных отпускных часов перевалило за критическую границу — четыреста. Почему отпуск начисляли в часах, а не в днях он не понял до сих пор. Артем даже получил письменное предупреждение, сперва не обратив на него внимания, но бумажка, чудом оказавшаяся не в мусорной корзине, а в ящике стола, пришлась весьма кстати. Почти немыслимо получить отпуск в тот же день, но цена вышла мизерная — всего лишь двойная смена, и Артем посчитал, что овчинка выделки абсолютно стоит.

Свернув к дому, Артем осторожно втиснулся на стоянку между мокрыми от ночной росы соседскими машинами. Едва лишь фары уткнулись в зеленую загородку, отгораживающую маленькую лужайку перед домом, как в глубине постриженных кустов загорелись желтые глаза местного помоечного бандита — кота, укрывшегося от блестевших в ночном освещении струй поливальной системы. Приглушив двигатель, Артем не спешил выключать фары, заворожено следя за парой желтых светляков. Через секунду они исчезли, и Артем со вздохом выбрался из машины — ночная духота никуда не исчезла, несмотря на то, что район, в котором он жил, находился на высоте добрых трехсот метров, воздух оставался густ и недвижен, как и там, внизу, разве что не было нефтяной вони. Он открыл багажник и принялся разгребать всякое накопившееся барахло, освобождая место для Катькиных вещей.

— Здравствуйте, — услышал он позади себя женский голос.

Артем разогнулся. Справа от него стояла молодая женщина. Лицо ее оставалось в тени, и Артем не смог бы точно определить ее возраст — где-то между двадцатью и сорока. Как это всегда получается, что мгновенно узнают «русского», раздраженно подумал Артем, сам он почти никогда не мог определить по внешнему виду, кто есть кто. В следующий момент он сообразил, что выдала его полупрозрачная занавеска под задним стеклом с рекламой на русском языке. В другой раз Артем просто развернулся бы и ушел — не в его привычках было заводить случайные уличные разговоры с незнакомыми соплеменниками, особенно в непосредственной близости от новенькой тойоты, особенно в полдвенадцатого ночи, но было в облике женщины, что-то такое, что остановило его.

— Возьмите котенка, — женщина повернулась лицом к желтому свету уличного фонаря, и на Артема нахлынуло давнее воспоминание…

Ничто так не бередит память, как милостыня, поданная и неподанная…

Артем привык к бесконечной череде собирателей пожертвований, считавших, что выше Адара живут одни только богачи. Было столько статей в газетах, изобличавших бесконечных профессиональных вымогателей, с лицензией и без, что становилось тошно только от одного их вида. Он перестал обращать внимание и на уличных попрошаек, нападавших на перекрестках, считая эту профессию первой древнейшей. Лишь изредка Артем бросал случайно выбившиеся из кошелька и оказавшиеся в кармане монеты в кружку, почти всегда почему-то возле церкви, или в раскрытый футляр от музыкального инструмента, чаще скрипки, ведь скрипка на улице гораздо больше располагает к милостыне, чем что-либо другое, наверно, своим несоответствием уличной толпе, средиземноморскому шуму, запаху шуармы и фалафеля. А впрочем, кто ее поймет, задубевшую еврейскую душу…

Год назад они с Катериной и Мошиком, соскучившись по европейской архитектуре, природе и ресторанам, носились по Франции, стараясь не пропускать ничего примечательного по пути. Солнце косыми тенями уже садилось в конце того долгого удивительного дня, в котором было все: сказочный Сен-Мало, вымытый ночным дождем в нестерпимо ярких лучах утреннего солнца, как игрушка на морском берегу, маленький белый с красной палубой кораблик, борющийся с отливом и холоднющим ветром, постоянные попытки загнать Мошика внутрь, в тепло, но куда там. Свежайшие, прямо со льда мидии, дрожащие под каплями выжатого лимона, с молодым вином из старой деревянной бочки прямо у дороги, сколько душа пожелает, по совсем смешной цене. Щемящая радость оторванности и свободы, вкус другой, «заграничной», беззаботной жизни, прикосновение к судьбе вечного странника, приговоренного к постоянной неожиданности, подстерегающей за каждым углом. А вечером — Динан, с волшебным закатным освещением… Мошик, смертельно уставший от беготни по кораблику, без ума от знакомства с капитаном — накачанным молодым французом. Хорошо еще, что Мошик не понимал, как тот на скверном английском проклинал надоевшие каждодневные круизы с туристами из залива в открытое море и обратно, и с заносчивостью и презрением кричал на ловцов креветок и устриц, копошащихся на покрытых коростой лодках-синаго. Мошик засыпал, сидя на плечах, очарование и уют вечернего Динана были для него пустой тратой времени после красной палубы, соленой пены и морской фуражки капитана, свободно вертевшейся у него на голове.

Катерина отстала купить воды, а Артем двинулся в обход собора, в направлении которого они шли уже с четверть часа, и вышли, естественно, сзади. Артем, шагнув из-за угла, выступил из густой тени прямо навстречу закатному солнцу и на секунду замер от неожиданности. Прямо перед ним, прислонясь к линялой деревянной створке двери стояла ослепительно рыжая полная молодая женщина с шоколадным спаниелем на поводке. Артема ослепило не яркое солнце, и не золотоволосая женщина, находившаяся в тени, — его остановил взгляд этой француженки, в старом грязно-коричневом пальто и деревянной коробкой из-под сыра в руках с горсткой сантимов, взгляд, так похожий на взгляд терпеливо сидящего у нее в ногах рыжего спаниеля с человечьими глазами. Три пары глаз на мгновенье встретились в нарушение всех законов оптики, и Артем зажмурился, как человек, вышедший из густой тени на яркое солнце.

Опомнившись, Артем повернулся спиной к солнцу, или, скорее, пытаясь избежать взгляда, неясно, чьего более — женщины или спаниеля — осторожно перенес Мошика через голову и опустил на землю. Потом он вынул из кармана фотоаппарат, щелкнул Мошика, сонно и терпеливо стоящего перед собором, схватил его за руку и увлек, стараясь не замечать рыжую пару, в спасительно открывшуюся облупленную дверь. Они сделали круг в гулком полумраке — ничего запоминающегося. На выходе Артем высыпал в деревянную коробку из-под камамбера все попавшиеся в кармане монеты и потянул Мошика в сторону от вытянувшего морду спаниеля навстречу приближающейся с бутылкой воды в руках Катерине.

— Ты дал ей что-нибудь? — Катерина, как всегда, оценила ситуацию за полсекунды. Артем поспешно кивнул и сделал большой глоток. Только сейчас он понял, что готов был многое отдать за этот спасительный глоток воды — так пересохло в горле. Какая купюра, подумал Артем, может избавить от этого взгляда? Десять? Сто франков? Спаниель, нетерпеливо дергая ремешок, потащил женщину в сторону, и они исчезли за углом.

— …Что-что? — оторопело переспросил Артем — так его хайфская соседка напомнила француженку из Динана. Он только сейчас заметил рыжего котенка у нее на руках.

— Вы не возьмете котенка? — повторила женщина, просительно заглядывая ему в глаза. — У вас есть дети? Им, наверно, хочется котенка?

— М-м-м, — Артем поморщился как от головной боли, до того дешевым показался ему этот трюк.

— Ему сегодня исполнилось всего полгода, а он уже все знает, как надо себя вести. Дочка почему-то назвала его Артемон, ну как пуделя этого, а я зову его Артем — Тема, правда, ему идет это имя, правда?

— Да уж! — Артем фыркнул и протянул руку, чтобы погладить своего тезку.

…Вернее не совсем тезку, или, скорее, бывшего тезку…

Мишка был еще совсем кроха, когда они прилетели из Москвы в Хайфу, и последнее, о чем они с Катериной думали, так это об… обрезании. Задумались об этой процедуре они только за год до поступления сына в школу, когда хочешь — не хочешь, а пришлось отдать Мишку, а теперь Моше — Мошика в дошкольную группу. Проблемы начались чуть ли не с первого дня, но Катерина, со свойственным ей упорством, объявила войну конформизму и решила до конца бороться за сыновью крайнюю плоть. Сдалась она только под угрозой уже второго, к тому времени, перевода Мошика из сада в сад.

— Не хочу быть Моше! — заявил Мишка на следующий день после эпохального решения, что сын, впрочем, как и отец, за компанию, пожертвует частью мужского достоинства.

— А кем хочешь? — осторожно спросил Артем, косясь на Катерину.

— Эялем. — Мошик подхватил вилку и принялся жевать аккуратно нарезанный Катериной куриный стейк.

Артем под столом двинул Катерину по ноге. По всему было видно, что Мошик обдумывал это довольно давно — слишком невинной выглядела его физиономия.

— Может и фамилию сменить заодно, чтобы тридцать раз не возиться? — насмешливо спросил Артем.

— Можно, — серьезно согласился Мишка, не отрываясь от тарелки.

— И что ты придумал?

— Алон.

Катерина не выдержала и расхохоталась.

— А почему не Алони, например? — спросила она.

— Так солиднее, — сбить Мишку с толку было явно не легко.

— Твои гены, — сказал Артем Катерине уже в постели.

— Я-то с этим в шестнадцать чудила, а ему шесть, — от горшка два вершка, а туда же.

— Акселерация…

— Ага, конечно, вот мы с тобой болтаем чего не попадя, а он на ус мотает. Откуда, по-вашему, господин Дубинчик, он этого Алона выкопал?

— Эяль Алон и правда неплохо звучит, все-таки у ребенка не дурной вкус.

— Зато Артем Алон — просто потрясающе, — Катерина вонзила локоть ему в бок.

— По-моему, Артем Дубнов — будет ничего, хоть на афишу, и улица такая есть.

— Проще надо быть: писали бы Фридман, и дело с концом.

— Ну да, а имя взять Иван! Иван и Катерина Фридман — это звучит гордо!

— Слушай, иди ты! Ну, чего не сделаешь в шестнадцать лет, особенно, когда родители достанут. Я от Вики Виноградовой просто зверела тогда. Виноградова еще так сяк, а за Вику я родителей ненавидела. А уж классная наша: «Викто-о-ория, ответьте нам на вопрос…»— убить мало!

— Ладно, ладно, с Фридманом — ясно, а Катерина откуда взялась, неужели, только чтобы родителей позлить?

— Сам знаешь, я фамилию менять не хотела, институт, все-таки, то-се, а в милиции этой сидит… ну, сам же знаешь: «Какую фамилию будете брать, Виктория Иосифовна?» А один хрен, мать хоть и Виноградова, а все равно — еврейка. И смотрит, блядь такая, думает я… А я ему и говорю: «У нас, в России, традиция по отцу называться, так что вы уж — Фридман пишите, да, а имя я Катерина возьму, по своему конституционному праву.» «Ну что ж»,— говорит, — «Екатерина Иосифовна, поздравляю вас с…» А я ему: «Не Е! А Катерина Иосифовна, классику читать надо, нашу, русскую, Островского!» Ну, полный финиш, хорошо, что кто-то в комнату зашел, не знаю, чем это могло кончиться.

— Молодая была, горячая…

— А я и сейчас не холодная, отрежут тебе лишку, мне-то что делать?

— Катериной Алон будешь!

— Ну, это — фиг вам! Знаешь, Темка, я Катериной себя хорошо чувствую, есть в этом что-то, вот подумать, действительно, первое попавшееся тогда ляпнула, как дура, а потом успокоилась, Катерина — Катерина и есть.

— А с Мишкой что будем делать?

— Хочет Эяль — Эяль, хочет Алон — пусть будет Алон, может, и лучше, я на это не злая. Может, он больше ответственности будет чувствовать за свои решения.

— В шесть лет-то… Я, пожалуй, тоже все сменю, а то три разные фамилии в семье — слишком много. Мне Эхуд Алон нравится.

— Да хоть Игаль Алон, как улица, а я уже на всю жизнь имен наменялась, хватит уже.

— Так клиентам легче будет, для них Катерина, небось, слишком длинно.

— Во-во, в банке, первое время, никак привыкнуть не могла, думаю, все: как придет мужик, так за вырез таращится, а потом заметила, что и бабы тоже норовят. Так это они, козлы, имя по полминуты читают, а кто не первый раз, те привыкли уже — «Шалом, Катер-рина».