Процессия тронулась в полдень. Золотая колесница Великого Бога Ра еще не взобралась на самую вершину небосвода, не растопила снега, питающие Священную Реку. Весеннее небо было еще таким, когда на него можно смотреть без боли в глазах, трава на берегу еще зелена, и приятна для взгляда, а не обожжена, как перед Великим Подъемом Воды, а песок еще не раскален, и слуги могут ступать по нему без боязни уронить господский паланкин. Носилки Ахмеса, плавно покачивались рядом с едущим вровень с ними Хори. Им воздавали царские почести, ведь кто мог подумать, что несут они всего лишь старого слугу, а неведение относительно власти гораздо безопаснее знания того, что находится за закрытым пологом.

Хори молча держался рукой за деревянный, покрытый золотом выступ паланкина, принимая почести на свой счет. Странные речи Ахмеса все звучали в ушах. Он привык к поклонению с детства, золотой мальчик Гераклеополиса, не знавший преград и горечи жизни, уважавший только авторитет Ахмеса да побаивавшийся строгой мудрости Юсенеба. Он настоял на том, чтобы надеть доспехи воина, и выбрал лучшего скакуна, тогда как сестры предпочли спины верблюдов. Конь был горяч, все норовил прибавить шагу, пуститься вскачь, недовольно прядал ушами и косился на Хори, который медленно плелся со всей процессией. Хори чувствовал, что приходит его время: он отправлялся в путешествие лишь сыном Ахмеса, чтобы вернуться царем, познавшим мудрость Египта, чувствуя в себе силы возвысить Гераклеополис над Мемфисом и Гизой, и Бубастисом. Он был рожден на царство, он с детства жил держась за золоченый угол власти, придерживая ее для себя, но не предполагая, что время ее настанет столь скоро.

Юсенеб слукавил, ему бы хватило сил, несмотря на преклонный возраст, дойти и до Гизы, и до самого низовья Нила. Полжизни — царь, полжизни — раб, он всегда чувствовал СВЯЗЬ, он знал свою судьбу и покорился ей, он знал свое предназначение: мальчишка в золотых доспехах — будущий царь Египта — шел рядом. Ему передал Юсенеб свою мудрость, ему предстояло ее умножить, ему начертано стать вождем. Но слишком он молод, и нетерпелив. Юсенеб это чувствовал кожей. Парень еще может наделать глупостей. Великий момент настал в жизни обоих, и обращены на них были взоры Богов, и главную мудрость предстояло ему открыть Хори — Великую Тайну Сфинкса. Одного боялся Юсенеб, что не справится с ношей Хори, а Боги карают сурово.

Примерно через час достигли они оазиса, расположенного на полпути между Гераклеополисом и Рекой. Вначале показались из-за каменистого бугра верхушки пальм, потом начали попадаться пучки травы, и, наконец, большая купа деревьев предстала зеленым изумрудом в золотистой оправе пустыни. Юсенеб, откинув полог царственным движением руки, дал знак рабам, и паланкин остановился около колодца, под негустой тенью странного дерева с огромным строенным стволом, или тремя сросшимися стволами, и одинокими разрозненными ветками, раскинувшимися в разные стороны.

— Это дерево знало лучшие времена и давало густую тень, такую густую, что в самый жаркий полдень служило прибежищем путникам, — сказал Юсенеб Хори. — Присмотрись к нему получше, и ты поймешь, в чем его сила. Его сила — в корнях, они уходят на большую глубину, туда, где вода, и пусть ствол груб и коряв, на нем всегда будут молодые ветви. Твои сестры старше тебя, Хори, твоя душа молода, но только ты будешь правителем Гераклеополиса, когда я отправлюсь в последнее путешествие по Великой Реке. Не отвергай твоих сестер, Хори, ибо они унаследовали мудрость матери твоей Бактре, любимой дочери Великой Богини Убасти, не пренебрегай их словами и советом, не вели слугам гнать их от себя прочь. Посмотри на дерево, Хори, на его молодые ветви: пока они растут от единого ствола — не иссякнет в них жизнь, а без ствола — они ничто, только уголь в костре бродяги, — сказал Юсенеб и приказал двигаться дальше.

Перед закатом достигли они левого берега. Пальмы отбрасывали причудливые тени на мутные медленные воды, прибрежные кусты, полные щебета, скрывали береговую линию, приоткрывшуюся только у небольшой пристани, от которой слуги отгоняли зевак, пришедших поглазеть на корабль правителя Гераклеополиса. Начинало темнеть, золотая колесница Бога Ра готовилась исчезнуть с небосвода, но еще раньше, по велению умелого небесного осветителя, ее золото начало быстро тускнеть в сером мареве, поднимавшемся из пустыни, скрывающем таинство ухода от ненужного взора постороннего наблюдателя, которому не дано проникнуть в секреты вечного небесного светила. Воды Нила чернели, только последний красно-серый луч провел по воде острым треугольником паруса запоздавшей рыбацкой фелюги, уже не видной на фоне черной, слившейся с водой, полосы далекого берега.

Хори приказал раскинуть лагерь. Свобода и нетерпение кружили его молодую голову, но напутствие отца еще было сильно, да и отплытие в ночь не сулило ничего хорошего. Вязкая темнота укрыла землю плотным пуховым одеялом, приглушив кваканье лягушек в прибрежном мелководье, оставив ненадолго сухой треск цикад, который враз, словно по команде, прекратился, повиснув звоном тишины в ушах. Луна поблекла, напуганная всхрапом верблюдов да случайным криком быков. Свежий северный средиземноморский ветер сменился тяжелым южным давлением пустыни.

Утра не было…

Ночь нехотя перетекала в желтушную мглу, назвать которую рассветом могло только страдающее больной печенью воображение. Тщедушный желтый свет был не в силах разогнать тишину ночи, по прежнему заполнявшую все вокруг. Напуганные животные, боясь собственного мычания, сгрудились в кучу. Вышедший из шатра Хори не увидел ни Великой Реки, ни корабля у пристани, ни прибрежных деревьев, не говоря об окрестных холмах. Песок проникал не только в складки одежды, но во все поры его тела, и о плавании не было и речи. Слуги попрятались, только старый Юсенеб одиноко сидел невдалеке от шатра и чертил камнем на песке непонятные письмена.

— Боги, Боги, — пробормотал он, адресуя слова желтой пелене, но ожидая ответа от шатра.

Хори молча сел рядом, наблюдая за продолговатым камнем, оставлявшим странные узоры.

— Я не узнаю отца, он растерян, кажется, впервые в жизни.

— Да, это так. Он готовится перейти в царство Осириса, а это непросто. Немногие могут принять судьбу, как Ахмес, но лишь единицам дано ей распоряжаться, и ты — среди избранных, Хори. Взгляни вокруг — я сорок лет в Египте, но не припомню такой песчаной бури. Я учил тебя понимать язык Богов — что скажешь?

— Боги гневаются, они хотят, чтобы мы вернулись назад?

— Не думаю, что они гневаются, — Юсенеб бросил камень, которым чертил на песке. — Скорее, они испытывают твое терпение, они хотят, чтобы ты не спешил, но поразмыслил перед дорогой. Я не имею в виду твой поход в Бубастис. Дорога жизни меняется: до сих пор она шла полого, а теперь — направление в гору, и надо беречь дыхание. Бегущий в гору сгорит, задохнется уже на первых шагах, а опытный путник пройдет до вершины, если Богам будет угодно.

Не ответив, Хори вернулся в шатер.

Странной властью обладал Юсенеб. Никогда Хори не забыть того дня накануне четырнадцатилетия, когда его призвал к себе Ахмес. Запыхавшийся слуга пал ниц, лобзая землю и бормоча обычные слова про жизнь, силы и здоровье. Юсенеб, как обычно, что-то писал углем на плоском куске белого мрамора, Нинетис сидела в стороне, не принимая непосредственного участия в учебе, но предпочитая долгие и скучные уроки брата развлечениям старших сестер. Хори с облегчением бросил свой уголь, отмыл почерневшие руки в лохани с водой и направился вслед за нетерпеливо топтавшимся слугой.

— Постой! — услышал он за спиной слегка насмешливый голос Юсенеба. — Не собираешься ли ты вот так явиться к правителю Гераклеополиса, наместнику Фараона?

— Что в этом такого? Он же мой отец, — остановился Хори.

— Тебе завтра четырнадцать, ты становишься взрослым человеком, ты наследник Ахмеса, ты из семьи Фараона, наконец. Идем! — Юсенеб повернулся и увлек за собой Хори.

Они направились в оружейную, и Хори недоуменно посмотрел на старого учителя — отец считался лучшим воином, и он часто наблюдал за уроками Хори, иногда даже брал в руки оружие, чтобы показать какой-нибудь хитрый прием, но сейчас, похоже, речь не шла о воинских забавах. Низко поклонившийся человек был придворным оружейным мастером, который тоже иногда приходил давать Хори уроки, рассказывал об оружии, объяснял, где сильные и слабые места.

— Одень, это твои, — . Хори ахнул: перед ним была самая прекрасная одежда, какую он когда либо видел. Ему помогли одеться, после чего все трое направились в апартаменты Ахмеса.

Хори почувствовал, что идти ему тяжело в непривычной воинской одежде. Войдя в зал, где его отец обычно принимал почетных гостей, все трое пали ниц перед Наместником Фараона и приветствовали его. Ахмес махнул им в ответ и приказал встать. К своему ужасу Хори почувствовал, что не может подняться. Спина покрылась холодным потом, когда он заметил, как отец наблюдает за ним пристальным взором. Он и представить себе не мог оказаться в таком беспомощном положении, да еще перед отцом. Хори был готов провалиться сквозь землю, когда Ахмес сделал знак и Хори поставили на ноги.

— Запомни Хори, — Ахмес встал и положил руку ему на плечо, — никогда эта одежда не должны касаться земли, только в одном случае: тот, кто носит их — мертв.

— А как же…

— Ты преемник Фараонов, с этой минуты ты уже не мальчик — ты один из равных, и есть много способов выказывать уважение старшим, Юсенеб многому тебя научил, научит и этому. — Ахмес вернулся на свое обычное место и сел. — А теперь я хочу, чтобы, получив право распоряжаться, ты даровал свободу своему рабу.

— Какому рабу? — Хори опешил. Он никогда не задумывался над этим, он привык, что его всегда окружали рабы, готовые повиноваться любому его слову, он знал, что его отец распоряжается всем, а тот, кто недостаточно расторопен, может получить порку. Были еще и гости, которых отличала дорогая одежда, но в остальном, на взгляд Хори, они чаще вели себя еще хуже слуг, которые давно изучив изменчивый характер господина, спокойно дожидалась его команды, зато потом опрометью бросались выполнять — гости же зачастую пытались угодить Ахмесу, заранее стараясь угадать его желания. Ахмес же никогда не упускал случая для довольно злых шуток. Были, конечно, и исключения, как, например, этот оружейный мастер, или другие богатые торговцы, приносившие дорогие украшения, ковры, просто редкие безделицы, способные заинтересовать богатую знать. Так было всегда, и Хори не приходило в голову, что надо что-то менять, что он, Хори, может что-то менять. — Какому рабу? — повторил Хори после паузы.

— Господин мой, да продлятся твоя жизнь, силы и здоровье! — поцеловал перед ним землю Юсенеб, — я твой раб!

Хори лишился дара речи — Юсенеб всегда стоял отдельно от остальных, он был учитель, не то чтобы член семьи, но даже сам Ахмес разговаривал с ним не так, как говорят с простым слугой. Напротив, Юсенеб вечно по-стариковски ворчал на Хори, когда тот ленился или забывал что-то важное. К тому же Хори не знал, что он должен говорить. Ахмес, видя его замешательство, прервал затянувшуюся паузу:

— Повторяй за мной, — сказал он, — властью, данною мне Богами, я дарую свободу тебе, Юсенеб.

— Властью данною мне Богами, я дарую свободу тебе, Юсенеб, — проговорил Хори.

— Благодарю тебя, мой господин, — Юсенеб поцеловал край золотой обежды.

Хори овладело странное чувство. До сего момента мир, казалось, имел заведенный раз и навсегда порядок, и в этом порядке каждому отводилась вполне определенная и неизменная роль. Сейчас же в одну секунду его представления о порядке не только разрушились, но он с ужасом осознал, что многие представления были совершенно неверны. Так все, в том числе и он, Хори, должны были оказывать Ахмесу царские почести, а теперь выясняется, что он стоит с отцом почти вровень. Конечно, ему было еще далеко до Ахмеса, но все-таки именно его выделили из общей массы. А Юсенеба Хори с младых ногтей помнил стариком: его авторитет всегда был настолько велик, что просто не вызывал попыток его оспорить.

— Теперь ты почти мужчина, Хори, — вновь поднялся со своего трона Ахмес, — а для того чтобы окончательно им стать, тебе нужна женщина.

Лишь на другое утро средиземноморский северный ветер натиском кочевников решительно разорвал желтый песчаный занавес, затрепетал белым квадратным парусом с гербом правителя Гераклеополиса: зеленым драконом с птичьей головой и стрекозиными крыльями. Пристань ожила, забыв вчерашний страх, ревели верблюды — желтые демоны песчаной бури, поглядывая на всех с высоты своих длинных поджарых ног. Великий Бог Солнца Ра, остановив в зените золотую колесницу, оглядывал своих подданных после двухдневной отлучки, одаривая светом, переливающемся на буруне вокруг загнутого вверх острого носа корабля.

Ничто не напоминало о вчерашней буре, свежий ветер наполнил парус, но гребцы так и не получили долгожданной передышки. Река медленно несла мутные воды, покачивая рыбацкими парусами, дающими дорогу господскому кораблю. Хори, тяжело переживавший задержку, заметно повеселел и приветствовал своих подданных поднятой рукой. Никто не мог тягаться с его быстроходным кораблем, оставлявшим длинный след в маслянистых водах. Юсенеб сидел на корме, спиной к ветру, провожая глазами берег, понимая, что это последний поход в его жизни.

Абана, Майати и Нинетис, стоя на палубе, вознесли молитву в честь Реки, прося Богов благословить их поход:

— О, Нил, властелин земли, пришедший дать жизнь Египту! Благословен тот день, когда явился Ты из тьмы, напоить землю, созданную Великим Ра, чтобы дать нам хлеб, фрукты и вино. Нетленен Твой Храм, о, Господин рыб и птиц, приносящий зерно и плоды, не дай страдать от жажды Богам, и да не исчезнет род людей. Когда Ты уходишь — гибнет и стар и мал, и страдает земля Египта, но лишь появишься вновь — радуется земля, и вдоволь пищи.

— О, Нил, создатель всего на земле, благодетельный источник жизни! Твои приношения — благодарение Богам, да будут щедры их жертвы. Наполни наши закрома и амфоры, чтобы каждому Богу досталась его доля. Никто не видел Твоего лика, и не знает, где Ты обитаешь, но мы — Твои дети — благодарим Тебя за добро принесенное Тобой из тьмы, и за наши цветущие сады.

— О, Нил, велик Твой гнев, которого боятся даже рыбы, разрушающий жилища, или же иссушающий землю! Возносим мы сию молитву, чтобы защитил ты нас, и год за годом поднималась вода твоя, и да будет праздник на земле во славу Великих Богов! Птицы — да будут тебе жертвой, газели — да пасутся в твоих угодьях, чистое пламя — да разгорится оно в твою честь. Процветай, о Нил, наш Господин, дающий жизнь Египту! Приди и процветай, о, Нил!

Они сидели на палубе рядом, старый слуга и его молодой господин. Но роли меняются, как в театре, когда сегодня ты раб, а завтра ты властелин земли. Хори чувствовал приближение главного момента в его жизни, того самого момента, о котором мечтал он с детства, он ждал его столь долго, всю жизнь, если его молодые годы можно назвать жизнью. Они молчали, слова им не требовались, ибо на них взирали Боги, а когда на тебя столь пристально смотрят — лучше помолчать, чтобы не наговорить глупостей. Хори чувствовал робость — рожденный властвовать, он ни на мгновение не сомневался в своем на то праве, но произошедшая перемена не могла не повлиять на него. Как двух любовников, их связывала друг с другом незримая нить: Юсенеб был готов выполнить назначенное ему Богами — запоздалый оргазм после затянувшейся на годы прелюдии, а Хори — зачать власть посвящения, приняв эстафету предков. И никто не отваживался нарушить таинство уединения, магический круг, хранящий от насилия вторжения.

Показались и исчезли из вида Мейдум, за ними Лишт, потом Дахшур и Мемфис, и только Саккара и Абусир привлекли внимание Хори. Нил был широк в этой части перед делением в дельту, зелень пальмовых крон разделяла песок пустыни и Великую Реку, хранила ее от иссохшей длани Сахары. Деревеньки вились на вершинах прибрежных скал, спасаясь от буйства воды во время разлива. Дети размахивали цветными тряпками и кричали, приветствуя незнакомый корабль. Красноватые скалы нависали над пристанью, к которой приблизился корабль, чтобы дать отдохновение путникам после дневного жара и плавной качки палубы.

На следующий день путники разделились: сестры направились в Абусир навестить престарелую тетку, Верховную Жрицу Храма Гершеф, славившуюся в молодости любовными похождениями. Хори в сопровождении Юсенеба взял направление на северо-запад, в Гизу, ибо, когда жжет нетерпение, тогда не до теткиных мемуаров. Они медленно и полого поднимались вверх, на плато, и Хори все время смотрел вперед, стараясь не пропустить явления пирамид. Но тщетно — они, как всегда, возникли внезапно, как бы мгновенно вырастая из пустыни гигантским драконом. Скоро стали различимы маленькие пирамиды у подножья, а потом и отдельные камни.

Они шли вдвоем, отправив слуг в Абусир. Юсенеб повернул к западу, огибая многочисленные каменные обломки, разбросанные тут и там у самого подножья пирамид и поодаль, и скоро они оказались перед двумя храмами — приплюснутая коническая башня слева, и пантеон с колоннами справа. Юсенеб опустился на камни, и то же самое сделал Хори.

— Это Храм, охраняемый Сфинксом, — промолвил Юсенеб, указывая на пантеон.

— А где же сам Сфинкс? — спросил недоуменно Хори.

— За Храмом. Ему не нужен досужий взгляд. Достаточно сделать несколько шагов, чтобы его увидеть, — Юсенеб помолчал. — Мало просто увидеть Сфинкса — надо войти в Храм, и если Богам будет угодно, то Сфинкс посвятит тебя в Древнюю Мудрость и даст тебе Силу. Откроется дверь Храма, и снизойдет на тебя благословение Великого Бога Ра.

— Что я должен делать в Храме? — спросил Хори после паузы.

— Ты сам должен это понять, отныне я не вправе давать советы, могу только направить тебя.

Хори вошел в Храм Сфинкса, поклонился на четыре стороны, последний поклон на Восток, и застыл неподвижно. Он стоял так некоторое время, после чего повернулся к западной стене и произнес:

— Преклоняюсь перед тобой, о Великий Ра, создатель жизни и света, защитник смертных. Ты возносишься и сияешь, и даешь свет миру, созданному Королевой Богов матерью нашей Убасти. Преклоняюсь перед ней, перед творением ее рук — да будет она благословенна и всесильна во все времена года. Святы Боги — душа сего Храма, соединяющие бренную землю и Божественное небо. Да предадут они огню их врагов, и да отсохнут их руки. Преклоняюсь перед тобой, о Ра — создатель жизни и света, защитник смертных.

— Славлю тебя, создатель, защитник земли и неба, о Ра, сын Убасти, повелитель небес. Сердце мое принадлежит тебе, давшему мне живую душу. Пусть сияет вечно твой небесный свет, твой вечный огонь, освещающий мир. Преклоняюсь перед тобой, о Ра — создатель жизни и света, защитник смертных.

— Божественную почесть воздаю я тебе, о Ра, создателю жизни и света, защитнику смертных и матери твоей Убасти. Укажи мне путь из темноты к свету и помоги мне выполнить предназначение и судьбу мою. Преклоняюсь перед светом и перед создателем. Преклоняюсь перед тобой, о Ра!

Хори снова поклонился на четыре стороны, последний поклон на Запад, и лишь только он сделал это, как раздвинулась западная стена, и раскрылась дверь, и предстал пред Хори Сфинкс. Величественная голова его возвышалась над песком, почти засыпавшим плечи громадного льва. Под небольшим барханом угадывалось скрываемое пустыней львиное тело. Голова заворожила Хори, он надолго застыл, глядя вверх, в магическое лицо Сфинкса, увенчанное Короной Египта с золотой головой кобры, прятавшейся в огромных каменных складках мантии. Полуденное солнце, несмотря на весну, набрало силу и палило вовсю. Неожиданно для Хори, в мареве пекла, огромное каменное изображение пошевелилось, как-бы пытаясь сбросить песок, придавивший тело и лапы, глаза ожили, и посмотрели вниз на нарушившего его вековой покой путника. Великий Сфинкс заговорил, обращаясь к нему.

— Смотри на меня, Хори, принц Египта, и знай, что я отец тебе, как отец всем Фараонам верхних и нижних земель. Тебе уготована судьба стать Великим и нести тяжесть двойной короны Севера и Юга. Твоя судьба не зависит от того, будешь ли ты на троне Египта, и будут ли подданные целовать пред тобой землю. Если ты действительно станешь Фараоном, ты будешь хозяином всего, что есть в обоих землях, и подношений из всех стран мира, и пошлют тебе Боги долгую жизнь, силу и богатство.

— Смотри на меня, Хори, мое лицо обращено к тебе, мое сердце несет тебе добро, мой дух проникает в тебя. Посмотри, как держит меня песок, как он давит на меня, как он скрывает меня от твоих глаз. Обещай, что выполнишь свой сыновний долг предо мной и освободишь меня, и я всегда буду с тобой, направлю тебя и сделаю тебя великим.

Над головой Сфинкса возвышался треугольник пирамиды Великого Кафре. Хори посмотрел в глаза Сфинксу, но увидел лишь Солнце, мгновенно ослепившее его, заставившее согнуться от боли и упасть на холодные камни Храма.

— Что со мной?! Я ослеп! Я не вижу! — в страхе закричал Хори, хватаясь за руку подоспевшего Юсенеба. — Скажи, что со мной?! Почему Великий Ра ослепил меня, чем я прогневал его?

— Не волнуйся, сын мой, к рассвету ты прозреешь, сядь рядом. Великий Сфинкс открыл тебе двери, а это значит, что ты в начале ПУТИ.

— Но я ничего не вижу!

— Успокойся, это пройдет к утру. Явился тебе сам Великий Ра, а не образ его, и ты ослеп, ибо никому не дано смотреть на Великого Бога, как на равного. Перед тем, как дать тебе СИЛУ Великий Ра хочет, чтобы ты понял, что без Богов ты слеп, а прозренье дадут тебе Боги. Что бы ты ни решал и кого бы ты ни судил — обратись к Богам, через тебя они действуют, ибо тебе дана СИЛА. Запомни: тот, кому дана СИЛА, держит ответ перед Богами, а они карают. Теперь же засни, здесь, в Храме, и откроется тебе значение знака, что на твоем левом плече, птичьи перья в виде трилистника. Поверь мне, что утром ты будешь видеть гораздо лучше, чем прежде. Но сначала поклянись Великому Богу, что выполнишь его волю.

— Отец мой! — взмолился Хори, — призываю тебя и Богов Египта быть свидетелем моей клятвы. Если я стану Фараоном, я освобожу тебя от песка и велю возвести Храм в твою честь и высечь на камне твою волю.

Мальчишка уснул, свернувшись на холодных плитах. Юсенеб положил его голову к себе на колени и просидел до утра, в неудобной позе, охраняя его сон.

Утренняя тьма ничем не отличалась от вечерней и Хори по-прежнему был в Храме Сфинкса. Старика не было рядом, и он повторил вчерашний гимн. И снова растворились двери, и Хори увидел в темноте ярко горящие желтым светом глаза Сфинкса, проникающие в него божественным огнем. Тьма постепенно сменялась рассветом, лучи встававшего на востоке солнца осветили сначала вершину Великой Пирамиды Кафре, потом сдвинулась тень Храма, и засияла золотом и красками голова Сфинкса, и желтизна глаз слилась с солнечным светом. Почувствовав за спиной движение, Хори обернулся и увидел отверстие в полу Храма, и стоящего рядом Юсенеба.

— Вот видишь, я был прав, и ты снова зряч, и я надеюсь, твое зрение не ограничится глазами. А сейчас — вперед, в эту дверь, ибо за ней хранится Тайна Египта.

Они спустились вниз по крутой и узкой каменной лестнице и оказались в небольшом круглом зале. Отверстие вверху закрылось и их окутала гулкая темнота. Постепенно бесконечность приняла размеры комнаты, на стенах которой золотом огня все сильнее и сильнее проступали письмена. Хори подошел ближе и увидел, что стены испрещены именами, среди которых встречались имена великих, тех, о ком рассказывали и отец, и Юсенеб, между ними имена Фараонов. Имена шли вкруг, и было невозможно проследить хронологию записи, и это означало, что все равны перед Богами и вечностью. Хори пошел вдоль стены, читая все имена до единого, они легко ложились в его память, как старые знакомые, которые после долгой разлуки дают радость узнавания. Он не знал, сколько времени он шел вдоль стены, поскольку имена менялись на каждом круге, но одна из записей заставила его остановиться. Хори почувствовал, как ровным теплом налились лепестки трилистника на его плече. Он хотел что-то спросить, но Юсенеб прижал палец к губам.

В ту же секунду Хори стало ясно, чье имя появилось перед ним. Он нагнулся к основанью стены и поднял лежавшее стило и каменный молоток и высек свое имя рядом. Когда он закончил, неясный свет имен начал блекнуть, а когда он исчез совсем, светло-желтым квадратом открылась дверь в стене, ведущая в узкий тоннель.

Юсенеб шагнул первым.

— Теперь осталось недолго, — сказал он, когда они оба оказались в тоннеле.

— Зал Записей. Это значит, что Сфинкс принял меня.

— Да. И ты правильно узнал то имя — так звали твоего деда, отца твоего отца. Его душа нашла приют в твоем теле. Но не думай, что ты — это он. Ты — это ты, и тебе принимать решения и отвечать за свои поступки.

— Я не видел имени Осоркона, что это значит? Ему не дано посвященье Богов?

— Да.

— Но тогда…

— Нет. Богам угодно, чтобы он правил Египтом.

— Но он же приказал убить деда!

— Сейчас я в этом не уверен, скажи, тебе был дан знак отмщенья?

— Не знаю.

— Я думаю, ты бы понял своего деда, а раз так, то месть ему не угодна.

— А что это мог быть за знак?

— Тебе виднее, но не пытайся искать знаки там, где их нет. Если бы Осоркон убил твоего деда, ты бы уже наверняка это знал. Скоро тебе представится возможность узнать ответ на любой вопрос — спроси. Но только помни, ты отвечаешь за каждый заданный вопрос. Есть вопросы, которые лучше не задавать, ибо ноша полученного знания слишком велика.

— Почему?

— Поймешь чуть позднее.

— А что произошло между дедом и Фараоном, они же были братья? И ты говорил отцу, что Фараон убил деда.

— Нехорошо подслушивать, когда говорят старшие.

— Но там, в Храме, во сне я увидел, как вы сидели рядом на ложе и беседовали обо мне.

— Что ж, значит, ты все знаешь, но я тоже мог ошибаться. Когда твой дед умирал, его мысль была, что он пал жертвой брата, но, поверь, теперь я уверен, что это не так.

— Почему?

— Посвященный не может придти в этот мир с местью.