Летние дожди в Пикардии – лёгкие, краткие и тёплые – обычно в радость путешественнику: они сбивают пыль и укрощают жару, но на сей раз погода ничего, кроме досады, не вызывала. Дождь, мелкий и занудный, лил уже третьи сутки, превращая дороги в бурый кисель, траву по обочинам – в болота, а обычно прелестные своей тихой и романтической красотой прозрачные леса северной Франции – в непролазные мокрые чащи.

Элегантная дорожная карета маркизы де Сент-Этьен вязла в колеях раскисшего просёлка на северной границе Пикардии. С тех пор как Штерн вырвал мадемуазель де Гримон из заточения, прошло уже пять дней, но Луиза до сих пор не могла поверить, что всё закончилось. Она сразу же рассказала Ивану Ивановичу о том, как их с племянницей водил за нос двуличный нотариус, как её оглушили в конторе мэтра Трике и как она пришла в себя в тёмном подвале. Умолчала лишь о последней трагической сцене – язык не поворачивался говорить о насилии. Штерн тоже не стал об этом вспоминать, зато в подробностях рассказал, как сам попал в Париж. Известие о возвращении Наполеона застало его в Петербурге. Иван Иванович сразу же попросил у своей доверительницы, Елены Черкасской, её французский паспорт на имя маркизы де Сент-Этьен и в ту же ночь сел на корабль, отплывавший в Кале.

– Кале… – грустно повторила за ним Луиза. – Я мечтаю только об одном: вернуться в Англию, но все корабли через Ла-Манш отменены из-за блокады.

Луиза пережила так много, и поверенный боялся её лишний раз волновать, но нужно было определиться с маршрутом, и он пообещал:

– Все будет хорошо! Я ехал из Кале через Пикардию, войск там нет, хотя, конечно, везде неспокойно. Крестьяне на иностранцев смотрят косо, к тому же население в провинции считает, что в прошлом году эмигранты вернулись на штыках чужеземцев, чтобы отобрать уже давно выкупленные другими земли. Достаточно малейшей искры – например, ложного слуха или провокации, чтобы глубинка вновь запылала огнём революции. Понятно, что Кале блокирован, оттуда в Англию не отплыть, но можно пробираться в Бельгию, сначала в Брюссель, затем в Антверпен и отплыть уже оттуда. В Бельгии стоит английский корпус герцога Веллингтона, там вы с юной герцогиней будете в безопасности.

– Но как же мы туда доедем? Вы сами сказали, что на иностранцев и аристократов, вернувшихся из эмиграции, смотрят косо, а вдруг Генриетта пострадает? Ведь девочка так красива, вылитая покойная мать, – откликнулась Луиза и поняла, что её голос предательски дрожит. Теперь, когда у неё появилась поддержка, мужество оставило мадемуазель де Гримон, будто смытое волною слёз.

Штерн сразу же всё понял.

– Не нужно плакать, мадемуазель, – попросил он. – Я буду вас охранять. В моём саквояже лежат три пистолета, а я отлично стреляю. К тому же вы отправитесь в путешествие как почтенная вдова полковника де Сент-Этьена, спасшего Наполеону жизнь. Я буду вашим телохранителем, а Генриетта – племянницей. У юной девушки в присутствии её старшей родственницы никто документов спрашивать не будет. Так что собирайтесь, мы должны выехать завтра на рассвете.

Они действительно отправились в путь, лишь только край солнца показался над Парижем. Иван Иванович сам проверил колёса и рессоры кареты, проследил за укладкой вещей, которых набралось совсем мало, а потом усадил на бархатные подушки Луизу с Генриеттой, сел напротив и дал приказ трогать.

Пока был виден Париж, Луиза сидела как на иголках, всё время ожидая, что толпа хмельных бедняков распахнёт дверцу кареты и поволочёт их в тюрьму. Но прошло несколько часов, и она стала успокаиваться, а когда Штерн велел сделать остановку во дворе приличной гостиницы в крохотном городке Нуайон, уже смело спустилась с подножки.

– Ну, вот видите, всё будет хорошо, – прошептал поверенный, наклонившись к её уху, и тёплое дыхание, как когда-то на пути в Вену, согрело кожу Луизы. Это было так интимно и так волнующе, что по её спине пробежала дрожь.

Луиза знала, что любит сама, но также знала, что недостойна любви своего прекрасного рыцаря. Она не питала никаких иллюзий: ведь ясно, что всё скоро закончится, но эти мгновения волнующей близости в тесном пространстве экипажа были подарком судьбы. Луиза упивалась каждым мгновением и теперь уже не торопила время. Сколько же уловок она придумала, чтоб близость стала ещё острее: Луиза не убирала руку, когда Штерн случайно задевал её рукавом сюртука, роняла голову на его плечо, будто засыпая, шептала на ухо поверенного, касаясь губами его волос.

Вот и сейчас она, закрыв глаза, откинулась на бархатные подушки кареты, как будто случайно прижав нос своей туфельки к сапогу Штерна, а он не отодвинул ногу. Луиза вдруг с болью подумала, что скоро их путешествие закончится, а с ним уйдёт и это упоительное единение. Как можно отказаться от такого счастья? Как потерять любимого? Сердце её зашлось острой болью – дало понять, что этого просто не перенесёт.

«Господи, ты так велик! Сотвори чудо, сделай так, чтобы мы больше не расставались», – мысленно попросила Луиза.

Молитва помогла: сердце перестало биться, как пойманная птица, и на Луизу снизошёл покой. Она сидела в тишине, Штерн был рядом и он не убирал свою ногу от носка её туфельки, а Луиза сквозь юбки чувствовала тепло его тела и… надеялась, надеялась, надеялась.

Но карета остановилась, и Штерн, наклонившись к её уху, тихо сказал:

– Мадемуазель, мы пересекли границу Бельгии. Самое страшное осталось позади. Давайте разбудим герцогиню и расположимся на ночлег. Это – город Фрамри, завтра мы уже будем в Монсе, послезавтра – в Халле, и ещё через два дня – в Брюсселе. Там и отдохнём несколько дней – уже под защитой английских войск.

– О, какое счастье!.. – выдохнула Луиза. Она, правда, не знала, к чему больше относится эта фраза – к тому, что они вырвались из враждебной Франции, или к тому, что дыхание Штерна согревает её кожу и шевелит локоны надо лбом.

Иван Иванович вышел из кареты и направился к двери маленькой гостиницы – лучшей, а впрочем, и единственной в этом маленьком шахтерском городке. Луиза разбудила племянницу, и они отправилась следом. Штерн, как всегда, заказал две комнаты: одну для женщин, другую для себя, и, проводив своих спутниц наверх, занялся ужином. Хозяин говорил по-французски и с удовольствием рассказал щедрому постояльцу, что здесь французских войск не видели, но южнее, как говорят соседи, недавно прошли полки.

– Когда? – насторожился Штерн, – и куда они направлялись?

– Ясно куда, на Брюссель, – сообщил хозяин, – Бонапарт не в первый раз на нашу страну нападает, он всегда на столицу метит.

– А по какой дороге они пойдут? – настаивал Штерн.

– Да кто же его знает! Я ведь не Бонапарт. Но, скорее всего, они двинутся через Монс и Хале. Ведь им провиант нужен, а где его взять для большой армии, кроме как в крупных городах?

– Да, в этом вы правы, – согласился Штерн, – значит, нам нужно брать южнее, чтобы не встретиться с наполеоновскими полками. Через какие города нам тогда ехать?

– Объезжайте Монс с юга и сворачивайте на Невель, там переночуете. Оттуда до Брюсселя – два дня пути. Ещё одну ночь можете провести в Ватерлоо, там на главной площади около собора есть хорошая гостиница.

Обрадовавшись, что у него появилась хоть какая-то ясность, Иван Иванович успокоился и, поблагодарив хозяина, заказал ужин. Спустя четверть часа служанка накрыла на стол, Штерн пригласил спутниц поужинать, а потом, отправив Генриетту спать, осторожно, чтобы не напугать, пересказал Луизе свой разговор с хозяином. К удивлению Ивана Ивановича, мадемуазель де Гримон осталась совершенно спокойной.

– Поступайте, как считаете нужным, я знаю, что вы всё сделаете правильно, – произнесла она.

– Спасибо за доверие, – улыбнулся Штерн, а потом, смутившись, признался: – Знаете, я очень это ценю.

– Я уважаю вас, – ответила Луиза, а про себя подумала, что, если быть до конца честной, то нужно было произнести другое слово.

Но «люблю» она говорила лишь в мечтах, а вслух сказать – язык не поворачивался. Луиза вздохнула, попрощалась со своим защитником и ушла в комнату к племяннице. Там она долго лежала, глядя в потолок. Наконец её глаза закрылись, и в коротком летнем сне Луиза вновь стала молодой и красивой, а Штерн обнимал её и между горячими поцелуями шептал, как любит…

Следующий день вновь прошёл благополучно, в пути не встретился никто, кроме местных крестьян, и все три пистолета Штерна, лежащие теперь на сиденье рядом с ним, остались неиспользованными. Милый городок Невель с красивой старинной крепостью в другой раз очаровал бы путешественников, но сейчас Штерн и Луиза так волновались, что им было не до окружающих красот. Только Генриетта, не подозревавшая о французской армии, с интересом рассматривала пейзажи за окном.

В гостинице Невеля Штерн попытался расспросить хозяина о Наполеоне и его войсках, но тот либо ничего не знал, либо не хотел говорить, чтобы не отпугивать постояльцев. Оставалось надеяться на своё везение и двигаться дальше по намеченному маршруту. Утром Штерн объяснил кучеру, что они едут прямо на север и к вечеру должны увидеть деревню Ватерлоо. Тот в ответ указал пассажиру на дорогу, раскисшую от проливного дождя до состояния серого месива, и выразил сомнение, что они вообще сегодня куда-нибудь доедут. Вступать в диспут с возницей в планы Штерна точно не входило, он молча сел на своё место, и карета тронулась, хотя лошади с трудом вытягивали её колеса из липкой грязи.

«Господи, помоги нам, – мысленно попросил Штерн, – в Брюсселе я сделаю предложение. Пусть Луиза решит мою судьбу. Не могу больше мучиться неизвестностью».

Генриетта сразу же после отъезда из гостиницы задремала, потом и Луиза, обрадовав Штерна, прикрыла глаза. Когда она так сидела, смежив длинные ресницы, он мог беспрепятственно любоваться ею. Пережитые страдания сделали лицо мадемуазель де Гримон утончённым и необычайно изысканным. Белоснежная, без румянца кожа, высокий лоб и гармоничность безупречных черт указывали на принадлежность к древнему роду, а нежный рот, сейчас так трогательно приоткрытый, делал Луизу милой и простой. Как дочь герцога отнесётся к предложению руки и сердца? Ведь Штерн не дворянин, а все свои богатства нажил собственным умом и долгими трудами…

Возникший вдруг далёкий шум насторожил Штерна. Ещё слабый, но явственно слышный непрерывный грохот невозможно было спутать ни с чем.

«Пушки! – понял он. – Мы заехали на поле брани!»

Поверенный осторожно сжал тёплые ладони Луизы. Та открыла глаза и вопросительно глянула на Штерна.

– Мадемуазель, мы приближаемся к месту битвы, – тихо, чтобы не разбудить Генриетту, объяснил поверенный, – скорее всего, это Наполеон и англичане. Возможно, мы пострадаем. Поэтому я хочу задать вопрос, который собирался произнести, благополучно доставив вас в Брюссель.

– Задавайте, – прошептала Луиза, её сердце ухнуло куда-то в пятки, а голос от волнения сел.

– Если мы выживем в этой гонке, вы станете моей женой? – хрипло спросил Штерн и замер, ожидая её ответа.

Слёзы хлынули из глаз Луизы, она так надеялась когда-нибудь услышать этот вопрос, а когда он прозвучал, оказалась к этому совершенно не готовой. Луиза не могла говорить, рыдания душили её, но, испугавшись, что Штерн неправильно всё поймёт и посчитает слёзы отказом, она обняла своего любимого и, поцеловав его твёрдые губы, выдохнула короткое «да».

– Спасибо, дорогая, – нежно сказал Штерн и протянул ей платок, – не нужно плакать. Давайте выбираться отсюда.

Он дважды стукнул в потолок кареты, и когда экипаж остановился, забрал свои пистолеты и пересел на козлы. Гул боя стал уже ближе. Иван Иванович осмотрелся. Слава богу, от места битвы их отделяла густая роща, и ещё оставалась возможность незаметно ускакать.

– Туда! – крикнул он кучеру, указав пистолетом направление, – да живее давай…

Узенькими лесными дорогами два дня и две ночи выводил Штерн свой экипаж из опасного места. Наконец они выехали на окраину маленького городка Сен-Жиль, где нашли ночлег, а на следующий день добрались до Брюсселя. Хозяин гостиницы, выбранной Штерном в центре города, радостно сообщил новому постояльцу, что герцог Веллингтон одержал блестящую победу, разбив Наполеона около деревни Ватерлоо. Иван Иванович бросился к своей невесте, чтобы сообщить ей эту новость.

– Дорогая моя, – радостно объявил он, целуя руки Луизе, – война окончена, Наполеон разбит, больше нам никто не угрожает! Мы можем остаться здесь подольше, ведь вы так измучены…

Но Луиза теперь хотела лишь одного – стать его женой. Её страшили проволочки, ей казалось, что что-то обязательно случится и немыслимое счастье, посланное ей судьбой, исчезнет, не вынеся жестокости мира.

– Я не хочу здесь оставаться, – сказала она и, обняв Штерна, призналась: – Я хочу поскорее обвенчаться. Ты не против?

– Господи, да я мечтаю об этом уже два года!

– Так давай сделаем это поскорее, – предложила Луиза. – Мы можем пожениться даже здесь. Надеюсь, тут есть католический храм?

– Я завтра же найду его для тебя, – пообещал Штерн. Сам он хоть и считался лютеранином, но не видел в этом никакого препятствия. Если бы Луиза попросила, он даже перешёл бы в католицизм, но она этого не требовала.

Следующее утро выдалось на удивление ярким. Солнце заливало комнату, все три окна номера Луизы пробивали блистающие снопы света. Она стояла у окна, купаясь в тёплых солнечных лучах. Что-то неуловимое, словно бы забытое воспоминание или обрывок сна, тревожили её, но Луиза никак не могла понять, что это такое. Где она уже видела эти снопы света? Там тоже были залитая солнцем комната и ощущение огромного счастья.

Генриетта разлила по чашкам кофе и пригласила тётку к столу. Луиза только успела присоединиться к племяннице, когда в дверях номера появился Штерн.

– Доброе утро, – поздоровался он и нежно поцеловал лоб невесты. – Мы венчаемся через два часа в соборе Святого Николая, что в квартале отсюда. И поскольку самая модная женщина Лондона не может идти под венец в старом платье, я взял на себя смелость купить в местной лавочке, торгующей брюссельскими кружевами, платье и фату. Посмотри, может, ты согласишься их надеть?

Он и об этом подумал! Господи, да разве она заслужила такого мужчину?! Стараясь не разрыдаться от счастья, Луиза только и смогла сказать:

– Спасибо тебе…

– Всё, я ухожу, ведь жених не должен видеть невесту в подвенечном платье до свадьбы. Только дай мне руку, пожалуйста, – попросил Штерн.

Он взял исхудавшие пальцы Луизы и надел на безымянный изящное золотое колечко с большим овальным бриллиантом, а потом поцеловал её ладонь и вышел.

Луиза стояла, не в силах пошевелиться. Генриетта затормошила её:

– Ой, тётя, как красиво! Давайте и платье достанем. Можно?

Не дождавшись ответа, девушка развязала пышный бант на большой коробке и вынула из неё белое кружевное платье на атласном чехле.

– Просто сказка! – обрадовалась Генриетта и, положив наряд на кровать, стала развязывать ленту на круглой, похожей на шляпную картонку коробке.

Внутри оказались длинная вуаль из таких же кружев, что и на платье, и золотая диадема, где в переплетении изящных веточек сверкали бриллиантовые цветы.

– Ах, я горжусь: моя тётя будет самой красивой невестой в мире! – ликовала Генриетта. Она суетилась вокруг застывшей столбом Луизы, пытаясь расшевелить тётку. Убедившись, что ничего не выходит, девушка наконец сдалась и попросила: – Скорее одевайтесь, до венчания всего полтора часа, а ещё доехать нужно.

Луиза как будто проснулась, но наряжаться не спешила.

– Хорошо, я всё сделаю, как только вернусь, – пообещала она и выбежала в коридор.

Мадемуазель де Гримон постучала в соседнюю дверь и, не дожидаясь ответа, вошла в номер своего жениха. Штерн в белоснежной рубашке и тёмно-серых панталонах, стоял около зеркала. Чёрный фрак ещё висел рядом на спинке стула. Он повернулся к невесте и удивленно спросил:

– Что случилось, дорогая?

– Я должна сказать тебе кое-что, до того как ты встанешь рядом со мной в церкви, – собрав всё своё мужество, заявила Луиза. – Ты должен узнать обо мне одну вещь. Я не девственна. Свою невинность я продала семнадцать лет назад в тюрьме Тулузы, обменяв её на жизнь Генриетты, ну и свою, конечно. Если ты не сможешь через это переступить, я пойму и мои чувства к тебе останутся прежними.

– Я давно об этом знаю. Ещё два года назад, из слов, проскользнувших у Генриетты, я понял, как вы остались в живых. Я горжусь тобой, ведь отнюдь не все способны так жертвовать собой ради близких. За это я люблю тебя ещё больше.

Стойкости Луизы пришёл конец: слёзы вновь ручьём хлынули из её глаз.

– Почему я всегда плачу рядом с тобой? – всхлипывая, спросила она. – Не хочу плакать, но ничего не могу с собой поделать.

– Наверное, чтобы я протянул тебе платок, – ласково объяснил жених, обнимая её. – Ну а если говорить серьёзно, всё просто: тебе столько лет пришлось быть сильной, что теперь, когда у тебя есть опора, ты можешь наконец позволить себе маленькую слабость.

– Я люблю тебя, – прошептала Луиза, прижимаясь к родному плечу.

– Я тоже тебя люблю, – улыбнулся Штерн, – и хочу через час с тобой обвенчаться. Как ты на это смотришь?

– Ой, я быстро оденусь! Спасибо тебе за наряд, но ведь он обошёлся в целое состояние. Уж я-то знаю, сколько стоят брюссельские кружева… да ещё и диадема.

– Я впервые покупаю наряды для своей женщины и наслаждаюсь этим, – улыбнулся Штерн и напомнил: – Ты обещала быстро собраться!

Луиза побежала к себе и через три четверти часа спустилась к экипажу в роскошных белых кружевах. Нежная фата сбегала из-под бриллиантовой диадемы, струилась по чёрным волосам Луизы, оттеняя её яркие глаза. Генриетта оказалась права: мадемуазель де Гримон стала прекраснейшей из невест, а счастливая улыбка сделала её совсем молодой.

В огромном гулком соборе их встретил кюре и осведомился, кто будет свидетелем у новобрачных и есть ли у них кольца. Штерн протянул ему два гладких золотых ободка и, указав на Генриетту, объяснил:

– Святой отец, мы чудом вырвались из Франции, поэтому наших родных и друзей здесь нет. У нас лишь один свидетель – герцогиня де Гримон. Этого достаточно?

– Да, вполне. Я так понимаю, что вы после тяжких испытаний хотите заключить брак как можно скорее. Давайте начнём.

Он приступил к службе, и Луиза наслаждалась каждым мгновением своего скромного венчания, каждым сказанным словом. Наконец кюре объявил их мужем и женой. Штерн откинул кружева с лица жены и поцеловал её теплые губы.

– Хочешь, в Лондоне сыграем ещё и пышную свадьбу? – тихо предложил он.

– Нет, мне другой не нужно, я счастлива, – так же тихо ответила Луиза и, поднявшись на цыпочки, на глазах кюре и племянницы крепко поцеловала мужа.