© Таро М., 2017

© ООО «Издательство «Вече», 2017

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

 

Глава первая

Гибель любовников

Петербург

15 июня 1811 года

Лукреция не закрывала шторы. Никогда. А если ходила голой, то так и липла к окнам. В этом упоении своей наготой была какая-то перчинка, грязноватый, будоражащий кровь душок. На взгляд Михаила Бельского, забавная причуда лишь украшала его любовницу.

Сказать по чести, внешность сеньориты Талли была далека от классических канонов. Откуда у чистокровной итальянки мог взяться вздёрнутый нос? А широкие скулы? Мощные формы и белейшая кожа скорее подошли бы немке или австриячке. С кем же успела пошалить весёлая тосканская мамаша, прежде чем родила это чудное и порочное создание? Бог весь, но игра стоила свеч! В плотских утехах Лукреция не знала равных – что по отменной сноровке, что по редкостному аппетиту.

«Однако на сегодня хватит – ещё малость, и от всех этих изысков можно будет протянуть ноги», – прикинул Михаил. Уже спокойно, без жара в крови, наблюдал он за своей подругой. Лукреция поднялась с кровати и прошлась до распахнутых окон эркера. Обнажённая женщина на фоне предрассветной Северной столицы, что может быть прекраснее? Граф залюбовался великолепной живой картиной. В пестроте неба смешались лилово-серые сгустки туч, а меж их краями расцвели все оттенки коралла, и эта немыслимая красота отразилась в воде. Светлый мрамор фасадов подкрасило алым, темнота под аркой моста сделалась таинственной, а чёрная тесьма решёток очертила гранит набережной. Белая ночь в Петербурге была упоительно прекрасна, но пышная роскошь женского тела затмевала её.

«Что за прелесть моя Лукреция! – с гордостью подумал Бельский. – Особенно сзади».

Круглые и гладкие, как огромные бильярдные шары, ягодицы оказались самыми весомыми (во всех смыслах) аргументами, привязавшими русского графа к ложу страстной итальянки. В свою очередь сеньорита Талли быстро оценила широту души нового поклонника. Большая квартира на набережной Мойки, изобилие нарядов и драгоценностей и, конечно же, деньги. Причем без счёта! Иногда Михаилу казалось, что он содержит половину Тосканы и нужно хоть как-то пресечь это мотовство, но все попытки вести себя строго кончались бурными ссорами и его вынужденным монашеством. Бельский быстро сдавался и вновь открывал кошелёк. Из-за Лукреции он просадил всё содержание за год вперёд и уже наделал долгов. На очередную просьбу прислать денег родители Михаилу, конечно же, не отказали, но вместе с вожделенным золотом в столице появилась и мать. Сообщив, что пришло время озаботиться поиском достойных партий, она привезла в Петербург обеих дочерей, а теперь донимала и Михаила. Графиня прямо заявила сыну, что тот должен подать хороший пример сёстрам и выбрать наконец спутницу жизни.

– Нет уж, маменька, увольте! Ищите женихов девчонкам, а меня оставьте в покое, – заявил Михаил.

Но не тут-то было. Мать принялась совать нос во все его дела, а деньги откровенно придерживала, спрашивая отчёта в тратах. Правдоподобное объяснение вроде покупки коня она принимала не чаще раза в неделю. Положение сложилось – хуже некуда. Михаил заметался. Играть? Но ведь он до сих пор всегда проигрывал! Это могло только усугубить дело. Выхода не было. Оставалось лишь принять условие родителей: приличный брак в обмен на финансовую свободу. Сразу после свадьбы отец обещал выделить Михаилу долю из имущества семьи.

«Может, потянуть ещё чуть-чуть?» – эта трусливая мысль приходила в голову по сто раз на дню, но, как говорится, перед смертью не надышишься. Остатки денег съела покупка выпрошенного Лукрецией ожерелья. Граф приобрёл эту рубиновую роскошь и уже вручил заветную коробочку любовнице, а теперь очень надеялся на её благоволение.

– Вернись ко мне, милая! – крикнул Михаил.

– Иду, иду, мой лев, – отозвалась Лукреция. Она покинула свой пост у распахнутых окон и вернулась в постель с двумя бокалами вина, и, отпив изрядный глоток из одного, второй протянула любовнику: – Подкрепи силы, они тебе ещё понадобятся…

Боже, какая пошлятина! Опять закрутилась прежняя шарманка: итальянку волновали лишь страсть и деньги. Ни того, ни другого у Бельского уже не осталось. Раздражение поглотило остатки благодушия, и Михаил жёстко заметил:

– Сейчас не время для глупостей. Мне нужно с тобой поговорить!

– В чём дело? – насторожилась Лукреция.

Она прекрасно понимала, что в своих требованиях давно перешла все мыслимые границы, но на это у неё имелись веские причины. Итальянка влюбилась, и предметом её страсти был отнюдь не граф Михаил. Зато Бельский не скупился, и ушлая женщина хотела побыстрее вытрясти из него всё, что только можно. Она ведь не зря слонялась обнажённой у открытых окон: мужчины сумели оценить её красоту. Записочки с предложениями одно выгоднее другого уже не раз оставляли у её дверей, и Лукреция даже выбрала себе на будущее новую «дойную корову». Неужели время пришло? Итальянка вгляделась в глаза любовника и поняла, что дело обстоит именно так.

– Родители хотят меня женить, – признался Бельский.

– А как же наша любовь? – тоном избалованного ребёнка заныла Лукреция.

– Для нас с тобой ничего не изменится! – Главное было сказано, и женщина не устроила истерики. Мысленно поздравив себя, Михаил выпил вино, поставил бокал на столик у кровати и обнял свою пассию. – Ты будешь жить так, как привыкла. Я по-прежнему стану оплачивать твои счета, и, что особенно приятно, моё состояние увеличится.

Граф ожидал вопросов, но их не последовало. Он с удивлением взглянул в лицо любовницы и поразился. Женщина крепко спала.

«Ну вот и ответ на мои подозрения! – попенял он себе. – Дурак, считал, что Лукреция – хитрая и алчная сучка, а она засыпает сном ангела, когда речь идёт о деньгах».

Как же это оказалось приятно и трогательно! Михаил прижался лбом к гладкому белому плечу и с облегчением вздохнул: все обойдётся, он справится с житейскими невзгодами, а счастлив будет здесь, в этой спальне с глядящими в белую ночь незашторенными окнами. Сон закрыл ему веки, ещё мгновение – и Бельский ускользнул в уютные объятия Морфея.

Четверть часа спустя дверь спальни тихо приоткрылась. Кто-то долго стоял во тьме коридора, прислушиваясь к ровному дыханию любовников. Наконец визитёр решился и шагнул в комнату. Широкий чёрный плащ с капюшоном делал фигуру вошедшего похожей на бесформенный кокон. Что же до лица, то его закрывала чёрная полумаска, выставляя напоказ лишь маленький яркий рот и округлый подбородок.

Человек в маске на цыпочках подошёл к кровати – к той стороне, где спал граф. Незнакомец вгляделся в спокойное лицо Бельского: тот улыбался во сне.

«Так даже лучше, – подумал незваный гость. – Пусть бедолага умрёт счастливым».

Человек вынул из-под плаща длинный клинок. Один мощный удар, и кинжал по самую рукоять вошёл в тело, словно в кусок масла. Бельский захрипел, кровавая пена запузырилась на его губах, но веки даже не дрогнули. Желание убийцы исполнилось: граф умер во сне. Теперь пришла очередь женщины. Преступник знал, что и она не проснётся. Он сам позаботился о том, чтобы эти двое голубков сегодня спали крепко-крепко. Добавленный в вино порошок, не подвёл злоумышленника. Будь его воля, он оставил бы Лукрецию в живых, но против приказа был бессилен. Резким движением убийца выдернул нож из груди графа. Замарав белизну простыней, хлынула кровь.

«Бить Лукрецию грязным ножом, как свинью на бойне?! Она этого не заслужила…»

Злоумышленник склонился над спящей женщиной. Хотел пощадить её, и не мог – не имел права. Он вытер лезвие кинжала о край простыни. Влажная сталь хищно блеснула. Убийца поднял кинжал, и тут глаза женщины открылись. Оторопев, преступник замер, и этого мгновенья хватило, чтобы Лукреция узнала его.

– Ты?! – закричала она и, поняв, что всё кончено, завизжала.

Злоумышленник нанёс удар. Крик оборвался. Трёх минут хватило, чтобы достать из тайников драгоценности и деньги, а потом обшарить карманы графа. Выйдя через гардеробную, убийца исчез в дверях чёрного хода. Ему повезло: он разминулся с кухаркой и горничной. Те, боязливо толкая друг друга, продвигались по коридору к спальне. Преступник задержался под распахнутыми окнами и, когда оттуда донеслись отчаянные вопли служанок, понял, что интрига закрутилась. Пора было уносить ноги, что он и сделал.

Чёрной бабочкой слетела на розовеющую воду сброшенная полумаска и, подхваченная течением, уплыла под свинцовую тень моста.

 

Глава вторая

Катина тоска

Имение Бельцы

1 декабря 1811 года

Небо затянули свинцовые тучи, а потом зарядил снегопад. Ветер за стеклом зимнего сада гнул и трепал обнажённые чёрные ветви. Крупные влажные хлопья отчаянно бились в стекло, будто просились под крышу – в тепло славно натопленного барского дома. Раньше Катя любила эту игру: сквозь резную зелень блестящей листвы следить за круговоротом снежинок, но теперь ей казалось, что снег засыпает не землю, а её саму, покрывает холодным саваном душу, а может, и жизнь. Горе уже давно переросло в отчаяние, и Кате хотелось лишь одного: заснуть и уже не проснуться, чтобы во сне Бог забрал её к маме. Пусть так и будет, а весь этот ужас закончится уже без неё.

Еще полгода назад семья графов Бельских (одна из знатнейших в богатой южнорусской губернии), по общему мнению, слыла необычайно счастливой. Огромное имение, процветавшее радением графа Павла Петровича, и большое приданое, принесённое его любимой женой Натальей Сергеевной, сделали Бельских на редкость состоятельными. Это богатство, помноженное на знатность рода, выдвинуло детей счастливой четы – гусарского ротмистра Михаила и восемнадцатилетнюю Ольгу – в самые завидные партии светского сезона 1811 года. Мать собиралась до осени найти пары старшим детям, а младшую дочь – семнадцатилетнюю Катю – показать «в узком кругу» с прицелом на будущее.

В начале января графиня вместе с дочерьми прибыла в Петербург и, как всегда во время своих визитов в Северную столицу, остановилась в просторной квартире, занимавшей весь первый этаж принадлежавшего Бельским дома на Невском. Два верхних этажа обычно сдавали внаём, а первый держали для нужд семьи, так что в столице, в отличие от многих провинциалов, стремящихся в Петербург на «светский сезон», Бельские жили свободно и с удобствами. Правда, в этом году квартиру облюбовал Михаил и уговорил родителей разрешить ему отдыхать здесь от тягот полковой жизни. Приехав, мать лишь вздохнула, обнаружив на коврах и мебели явные следы армейских пирушек. Впрочем, Наталья Сергеевна собиралась положить этому беспутству конец: в самое ближайшее время она надеялась поговорить со своим любимцем о том, что пора остепениться, перестать швыряться деньгами, а самое главное, пора завести семью.

Планы матери по воспитанию их старшего брата мало волновали юных графинь Бельских. Они с замиранием сердца ждали первых приглашений, визитов и балов. Перед отъездом из дома специально нанятая французская портниха мадам Леже сшила двум барышням наимоднейшие платья. Драгоценностей в шкатулках графини Бельской хватило бы и на десяток дочерей, так что Ольге и Кате оставалось лишь одно: войти в светское общество и покорить его.

Радостно встретивший родных Михаил выслушал тираду матери о семейной жизни, расхохотался и наотрез отказался даже говорить о женитьбе. Пришлось Наталье Сергеевне временно отступить. Она кинулась собирать сведения о жизни сына. Верные подруги сообщили ей прескверную новость: Михаил уже третий месяц содержит лучшее сопрано итальянской оперной труппы – сеньориту Талли. Подруги в священном ужасе закатывали глаза и сочувствовали бедной Наталье Сергеевне, но при этом каждая из них выражала желание познакомить Михаила со своей милой дочкой.

«Быстро Мишеля не переубедить, – смирилась-таки Наталья Сергеевна. – Сын упёрся и теперь станет перечить, лишь бы настоять на своём». Оставалось одно – действовать тайно, но бить точно, и мать придумала способ, как затруднить Михаилу доступ к деньгам. Графиня резонно надеялась, что алчная певичка сама бросит её обедневшего сына. Ну, а пока суд да дело, Бельская занялась поиском жениха для старшей дочери. Ольга – яркая темноглазая брюнетка с лицом римской статуи и великолепной фигурой – по праву считалась одной из самых красивых дебютанток. Отец объявил, что даёт за ней сто тысяч золотом, и теперь Наталья Сергеевна предвкушала блистательный триумф своей дочери.

Сезон захватил Бельских. Весёлые праздники сменяли друг друга, а мадам Леже, не разгибая спины, шила новые наряды. Усилия Натальи Сергеевны увенчались успехом – Ольгу обхаживали две дюжины кавалеров.

– Слушай своё сердце, милая, и тогда ты обретёшь такое же счастье в браке, как я с твоим отцом, – поучала графиня дочку.

Наконец Ольга призналась, что ей по сердцу князь Андрей Шаховской – единственный наследник родителей и писаный красавец. Князь ухаживал серьёзно: танцевал с Ольгой на всех балах и ежедневно ездил в дом с визитами. Со дня на день Бельские ожидали от него предложения руки и сердца.

Это счастливое время закончилось пятнадцатого июня. В полдень в квартиру на Невском прибыл порученец от столичного губернатора и попросил о встрече с Натальей Сергеевной. Тотчас приглашённый войти, он сообщил хозяйке дома ужасное известие, что нынче ночью вместе со своей любовницей был зарезан граф Михаил. Поскольку из квартиры пропали все ценности, полиция подозревала ограбление и собиралась искать преступников.

Услышав это, графиня дико закричала и рухнула без чувств. На шум прибежали дочери, горничные и мадам Леже. Все начали хлопотать вокруг упавшей Натальи Сергеевны, а принесший страшную весть офицер тихо откланялся и поспешил покинуть осиротевший дом.

Никаких преступников так и не нашли, а убитые горем Бельские отправились домой – хоронить Михаила рядом с могилами предков.

Бедная графиня так и не оправилась от ужасной потери. Она заперлась в своей спальне, отказывалась видеть родных, даже её любимица Катя лишь изредка могла попасть в комнату матери. Если б не помощь мадам Леже, имевшей к страдалице какой-то подход, Бельские не знали бы, что и делать.

Сидя перед портретом сына, Наталья Сергеевна плакала и часами рассказывала француженке о своём Мишеле. Как жалела теперь графиня о прошлом, как корила себя за последнюю размолвку с первенцем! Зачем было перечить мальчику и ссориться с ним?

– Бог отпустил Мишелю так мало лет, а я, его мать, не смогла это предвидеть. У меня даже предчувствия никакого не было! – терзалась она.

Графиня не прощала себя, и это её убивало. Мадам Леже утешала хозяйку и умоляла хотя бы немного поесть, но Наталья Сергеевна не могла даже смотреть на пищу. Наконец француженка сдалась и сообщила графу, что не в силах накормить его супругу:

– Ваше сиятельство, я не могу применять к графине силу, но уже вижу, что этого не избежать. Возможно, что из рук любимых дочерей хозяйка сможет принять пищу, а если этого не случится, то напор со стороны барышень не так её оскорбит.

Павел Петрович настоял, чтобы дочери кормили мать, пусть даже и через силу, но графиня проявила недюжинную волю. Все усилия домочадцев оказались напрасными: Наталья Сергеевна впала в забытьё и через неделю тихо скончалась, не приходя в сознание.

Этот удар подточил здоровье старого графа: сердце его не выдержало, и он слёг. Теперь Ольга и Катя попеременно дежурили у постели отца, пытаясь подбодрить его, настроить на выздоровление. Осознав, что род угасает, а дочери останутся в этой жизни с неустроенной судьбой, Павел Петрович захотел обвенчать Ольгу с выбранным женихом. Но тут выяснилось, что после случившегося Шаховские передумали родниться с семьёй Бельских и, поскольку их сын не сделал официального предложения, посчитали себя свободными от всех обязательств.

Предательство жениха разбило Ольгино сердце. Она побледнела как смерть, но всё-таки смогла выговорить:

– Что ни делается – всё к лучшему! Рано или поздно тёмные стороны души Шаховского вышли бы наружу, а если б мы поженились, что-то исправлять было бы поздно. Господь спас меня от незавидной судьбы!

Однако слова остаются словами, но что делать с собственным разбитым сердцем – Ольга не знала. Она похудела и подурнела так, что в ней невозможно было узнать гордую красавицу, ещё три месяца назад танцевавшую на столичных балах. Теперь Ольга пропадала в ближайшем женском монастыре, выстаивая там все службы.

Заботы об отце легли на плечи Кати. Она целыми днями просиживала у постели графа, читала ему, поила чаем, давала лекарства, пыталась развеселить, вспоминая милые времена своего детства. Может, случилось чудо, или помогла любовь дочери, но через два месяца после смерти жены Павлу Петровичу наконец стало легче, и он начал подниматься с постели.

– Катюша, я знаю, зачем Всевышний вернул мне силы, – однажды признался граф. – Дело в том, что я не успел выполнить свой долг. Мой род угасает, и если сейчас не поторопиться, то имения и титул со временем отойдут казне, а как вы станете жить одни-одинешеньки, мне страшно даже подумать. Помоги мне, напиши письмо государю.

Катя согласилась, и отец продиктовал ей послание к императору. Павел Петрович умолял государя о милости: выбрать подходящего жениха для графини Бельской с тем, чтобы в последствии передать титул по женской линии. Отправив письмо, старик велел пригласить друзей – отца и сына из соседнего имения – и в их присутствии продиктовал завещание, по которому имение Бельцы вместе с титулом отходило мужу старшей дочери, а остальное имущество делилось поровну и передавалось его детям без всяких условий. Соседи заверили завещание графа своими подписями, и бумагу тут же переправили в канцелярию генерал-губернатора.

Исполнив свой долг, граф с нетерпением ждал ответа государя. В середине ноября фельдъегерь привез в Бельцы царский указ о том, что титул Павла Петровича после его смерти будет передан по женской линии супругу старшей из замужних дочерей. В приложенном к указу письме император сообщал, что он сам выберет для графини Бельской достойного жениха, и это будет состоятельный молодой человек, по благородству рода не уступающий невесте. О принятом решении должен был рассказать сам жених. Государь обещал, что молодой человек прибудет в Бельцы не позднее Рождества.

Казалось, что тучи над многострадальной семьёй стали потихоньку рассеиваться. Павел Петрович уже чувствовал себя лучше, однако его пугало безразличие Ольги к собственной судьбе. Дочь не хотела ни думать, ни говорить о предстоящем браке. Не выпускала из рук молитвослов и оживала лишь на церковной службе.

– Дочка, подумай о нас с Катей, – просил граф, – я болен, могу умереть в любую минуту. Твоя сестра совсем молода. Вам обеим нужна защита. Прошу тебя, встреть по-доброму выбранного государем жениха.

– Хорошо, батюшка, – не поднимая глаз, кивала Ольга, – на все воля Божья, если Всевышний захочет, ваше желание исполнится.

Граф понимал, что иссохшая богомолка, в которую превратилась Ольга, скорее всего, испугает и оттолкнет жениха. Но что с этим можно было сделать? Обратно не отыграешь…

Через две недели после получения указа от выбранного жениха по-прежнему не было ни слуху ни духу. Ольга собралась ехать в монастырь. Отец попросил её отвезти письмо матери-игуменье.

– Не буду скрывать, что прошу матушку помочь мне и уговорить тебя благосклонно отнестись к вынужденному браку, – признался Павел Петрович. – Я верю, что ты ещё обретёшь своё счастье.

Ольга не стала спорить, она лишь взяла письмо и вышла.

К вечеру во двор графского дома въехали монастырские дроги, с них слезла закутанная в чёрное покрывало мать-игуменья. Она сообщила Бельским ужасную весть: при подъезде к монастырю что-то случилось с кобылой, запряжённой в коляску графини. По словам кучера, лошадь вдруг будто взбесилась, встала на дыбы, а потом рванулась, не разбирая дороги, перевернув экипаж. Бедняга-кучер при падении сломал обе ноги, а Ольга погибла на месте.

– Мы положили графиню в нашем храме, и сейчас сёстры читают над ней псалтирь, – сообщила мать-игуменья, а потом призналась: – Для меня не было секретом, что ваша дочь очень хотела уйти в монастырь, и лишь долг перед семьёй не позволял ей сделать этого. Решать вам, но мне кажется, что графиня Ольга была бы счастлива лежать в приделе монастырского храма.

Монахиня оглянулась на побледневшую Катю, а потом взглянула на графа, ожидая его решения. Бельский попытался что-то сказать и не смог. Рот его задергался в странных конвульсиях, но бился лишь правый угол, а левая сторона осталась неподвижной.

– Боже мой! У его сиятельства удар! – закричала мать-игуменья.

Она кинулась к Павлу Петровичу и успела поддержать сползающее на пол тело. Катя бросилась ей на помощь, и вдвоем они смогли бережно опустить графа на пол. Слуги отнесли хозяина в спальню, а приехавший в поместье доктор подтвердил догадку монахини, сообщив, что после удара граф частично парализован.

– Тут уже ничего не поделаешь, – объяснил доктор Кате. – Но ваш отец ещё придёт в себя и, надеюсь, сможет говорить.

И впрямь, Павел Петрович очнулся, но ненадолго, а потом снова впал в забытьё. Зато он успел сказать дочери, что теперь ей придётся самой принимать все решения вместо него. Катя лишь вздохнула. Знать бы ещё, что правильно, а что нет…

Ольга навсегда упокоилась в том самом монастыре, куда так рвалось её сердце, а вернувшаяся с похорон Катя не смогла сразу пройти к отцу. Как посмотреть ему в глаза? Какие найти слова?.. Нет, только не сейчас! Надо собраться с мыслями и вернуть себе мужество. Хотя бы дрожь в руках унять. Раньше Катя всегда находила покой в зимнем саду. Под яркой зеленью высаженных в кадки вечнозелёных растений уходили прочь тревоги. Может, и сейчас получится?

Но чуда не произошло… Снег за высокими окнами зимнего сада всё валил, засыпая землю, а Кате казалось, что этот сияющий саван приготовлен для неё. Лечь бы и уснуть, и пусть ангелы унесут её душу к маме…

Шаги за спиной нарушили уединение. В дверях появился лакей.

– Ваше сиятельство, прибыл господин от самого генерал-губернатора! – взволнованно доложил он. – Барина спрашивает, говорит дело очень важное. Что ему сказать?

Вот уж не ко времени! Но не отправлять же губернаторского посланца назад несолоно хлебавши. Отец ведь предупредил, что дочке теперь придётся самой принимать решения.

– Проводи этого господина в голубую гостиную, я скоро приду, – велела Катя, а потом, вспомнив, что слуга не назвал ей имени визитёра, спросила: – А как зовут приезжего? Он что, не представился?

– Да нет же, ваше сиятельство, представился! Так и сказал: «Личный помощник генерал-губернатора, поручик Щеглов».

 

Глава третья

Поручик Щеглов

Бельцы оказались богатой усадьбой, в этом отставной поручик Щеглов разбирался со знанием дела – ведь он тоже был помещиком. Его Щегловка не тянула на полноценное имение: деревянный дом с мезонином да восемь крестьянских дворов, раскиданных по берегам мелкого ручья – вот и всё хозяйство. Не бог весть что, но Щеглов не роптал: привык довольствоваться малым, да к тому ж с младых ногтей пребывал на собственных хлебах – в армии. Бравый поручик и в мыслях не держал возвращаться в родительский дом, но судьба-злодейка сбила Щеглова на всём скаку: персидский клинок разрубил ему ногу так, что Пётр Петрович не смог больше ездить верхом. Пришлось выйти в отставку и возвращаться в родную губернию. Так и стал отставной военный помещиком. Со временем привык, распробовал приятное чувство быть самому себе хозяином и научился ценить простые радости от малых достижений в скромном хозяйстве. Свадьба с дочкой соседа стала завершающим штрихом в картине полной идиллии, которой уже стала казаться поручику жизнь в Щегловке. Поначалу так оно и было: молодые души не чаяли друг в друге, а когда Маша сообщила об ожидаемом прибавлении семейства, Щеглов пришёл в восторг. Да только не повезло ему – сынок родился недоношенным, а бедная Маша чуть не умерла в родах.

– Ой, барин, не жилец ваш мальчишечка, – заявила повитуха, – готовьтесь…

Все вокруг считали так же, и только хрупкая Маша встала на пути смерти. Отчаянно билась она за здоровье и жизнь своего драгоценного ребёнка и победила. В три года прозрачный от худобы Мишенька по уму казался старше своих ровесников, и у Щегловых появилась надежда, что сынок переборет телесную слабость – израстётся. Вот только доктора да лекарства стоили больших денег, а когда московское светило – известнейший врач, посетивший губернию проездом, – порекомендовал отправить ребёнка на воды в Карлсбад, поручик растерялся.

– Как нам быть, Петя? – спросила Маша и тут же подсказала ответ: – Надо ехать…

Щеглов и сам понимал, что надо. Да только где средства взять на эту заграницу? Продать имение? Быстро не продашь, если только совсем за бесценок. А самим как? Где потом голову приклонить? Маша ждала ответа, и Щеглов решился:

– Поедете весной, чтобы тепло было. Не дай бог дитя в дороге застудить. Урожай собрали, зерна мужикам до весны хватит, так что я теперь, можно сказать, свободен. Надо бы мне службу поискать. С жалованьем всё полегче будет.

Исхудавшее лицо жены осветилось улыбкой, и Щеглов поклялся себе, что вывернется наизнанку, но его семья поедет в вожделенный Карлсбад и будет жить там столько, сколько понадобится.

Помощь пришла от тестя. Старик обратился к генерал-губернатору – князю Ромодановскому, с которым сдружился ещё под Измаилом, рассказал о лечении внука и поездке на воды. Генерал-губернатор пообещал взять Щеглова на службу. Свободных вакансий в канцелярии не оказалось, и Ромодановский принял отставника личным порученцем. Объяснил:

– Присмотрюсь к тебе, голубчик, а потом придумаю, куда определить.

Щеглов ещё вчера перебрался на казённую квартиру при губернской канцелярии и приступил к службе, а сегодня ехал выполнять первое поручение. Навскидку дело казалось совсем простым: на полном ходу вылетев из коляски, погибла дочь графа Бельского. Такое бывает. Да и уездный исправник прислал рапорт, что имел место несчастный случай, но генерал-губернатора одолевали сомнения:

– Ты, Петруша, съезди туда, поговори со старым графом, – рассуждал Ромодановский. – Оно и понятно, что бедолаге сейчас не до разговоров, но как-то в той семье всё неладно. Наследника в столице при ограблении убили, мать от горя умерла, а теперь ещё и старшая дочь. Рок какой-то. Ты уж деликатно поговори с хозяином. Не подвергай сомнению версию о несчастном случае, но сам по сторонам оглядись. В Бельцах ещё младшая дочка есть, теперь она – наследница. Нет ли её интереса в этих смертях? Семейство ведь из богатых. Мне докладывали, что сам граф очень плох – на ладан дышит. Не так давно завещание в канцелярию к нам прислал.

– Да сколько же лет этой наследнице? – удивился Щеглов. В его голове не укладывалось, что младшая дочь – как обычно бывает в семьях, общая любимица – вдруг принялась убивать родных в надежде завладеть всем имуществом.

Но губернатор его поправил:

– Лет младшей Бельской всего семнадцать, да не в этом суть. Девица же! Значит, ищи рядом сердечного друга. Как же без него? Непременно найдётся… А кто таков? Не злоумышленник ли, прости господи?! Вот это ты и проверь да и к самой наследнице приглядись.

Пришлось Щеглову собираться и ехать за тридцать вёрст в Бельцы. Ему ещё не доводилось бывать в этом – самом южном – уезде их огромной губернии, и сейчас Пётр Петрович с любопытством глядел в окно экипажа на прихваченные морозом бесконечные чёрные поля, на прозрачные безлистые рощи, поникшие под тяжёлыми свинцовыми тучами. Дело было не в местных красотах – они поручика не волновали, он на глаз определял размеры и плодородность угодий графа Бельского. По прикидкам Щеглова, землица у пострадавшего семейства имелась в достатке, причём была исключительно чернозёмом.

До Бельцев Щеглов добрался уже почти в сумерках. Барский дом показался ему огромным: длинный крашенный охрой трехэтажный фасад замыкался с боков низкими флигелями. Налицо имелись все признаки богатства: мраморное крыльцо, греческий портик с колоннами, перед домом – большой фонтан. Двое мужиков как раз укутывали мешковиной мраморную скульптуру в его центре. Поручик поднялся на крыльцо, ему навстречу поспешил высокий старик в чёрной ливрее.

– Чего изволите, барин? – осведомился он, окинув гостя насторожённым взглядом.

– Я приехал от князя Ромодановского и должен повидать вашего хозяина, – сообщил Пётр Петрович и представился: – Личный порученец генерал-губернатора, поручик Щеглов.

– Сейчас доложу, – засуетился старик, – а вы в вестибюль пока пожалуйте.

Лакей провёл Щеглова в большой двусветный зал. Всё здесь было мраморным: колонны и пол оказались тёмно-зелёными, а лестница и настенные панели – белыми. Такую красоту могли позволить себе лишь очень богатые люди. Значит, и искушение для кого-то могло оказаться непреодолимым.

«Как же мне повидать наследницу, если я собираюсь беседовать с графом? – озаботился Щеглов. – Хорошо, если девица будет рядом с отцом. А если нет?»

Но выбирать не приходилось: генерал-губернатор отправил Щеглова с поручением к хозяину дома. Поручик прошёлся среди мраморных колонн, добрался до лестницы и заглянул в оба коридора, ведущих от её подножия в глубину дома. Слуга, ушедший с докладом, как сквозь землю провалился. Маленьким угольком затлело, а потом разгорелось и заискрило раздражение. Ну и что всё это могло значить?! Неужто поручика Щеглова собираются выставить за дверь?

Оказалось, что нет. Вернувшийся после долгого отсутствия лакей сообщил:

– Извольте пройти в голубую гостиную… Её сиятельство сейчас к вам выйдет.

– Её сиятельство? – уточнил Щеглов. – Но я приехал к графу Павлу Петровичу.

– Без памяти наш барин лежит, совсем плохой стал после смерти дочери. Вас барышня примет. Она у нас теперь всё вместо батюшки своего решает, – доложил слуга и повёл визитёра по коридору.

Старик открыл дверь в большую нарядную комнату с множеством зеркал и золочёной французской мебелью. Обитые светло-голубым муаром стены подсказали Щеглову, почему гостиная носит такое название.

– Сейчас её сиятельство прибудет, – пообещал слуга и удалился.

– Подождём, – пробурчал Щеглов. Ему очень не понравилось заявление о том, что семнадцатилетняя графиня принимает здесь все решения.

На сей раз ждать пришлось недолго. По паркету прошелестели лёгкие шаги, и в дверях появилась одетая в траур девушка. Высокая и тоненькая, в чёрном платье, она казалась совсем тростинкой. Тёмный кружевной шарф покрывал её голову. Щеглов всмотрелся в глаза наследницы и осознал, что зря они с губернатором подозревали младшую графиню Бельскую. Такое лицо не могло иметь ничего общего ни с преступлением, ни со злом. Нежное и очень бледное, раньше это личико наверняка выглядело овальным, но сейчас, исхудав, сделалось совсем узким. На нём жили лишь глаза – огромные, в пол-лица, очень светлые (то ли голубые, то ли серые) в угольно-чёрных густых ресницах. В этих глазах, как в зеркале, отражались все чувства и мысли Екатерины Бельской. Сейчас в глазах читалось отчаяние. Щеглов не мог ошибиться. Такой взгляд он видел у собственной жены, когда их сын лежал при смерти.

«Господи, и что же мне теперь – мучить это дитя?» – спросил себя Щеглов. Он не знал, что ему делать, но девушка заговорила сама:

– Здравствуйте, сударь! Мне сказали, что вы приехали с поручением к графу Бельскому. Простите нас, но батюшка очень болен и не в состоянии принимать гостей. Может, я смогу помочь? Меня зовут Екатерина Павловна, я – дочь хозяина дома.

«А ведь она не прибавила слово “младшая”», – мысленно отметил Щеглов, и зародившиеся сомнения вдруг поколебали его уверенность в невиновности собеседницы. Барышня ждала ответа, и пришлось объяснять:

– Ваше сиятельство, я – личный порученец генерал-губернатора поручик Щеглов. Простите, что беспокою, но таков порядок. Ваша сестра трагически погибла, если в этом есть хотя бы доля чьей-то вины, в дело должно вмешаться правосудие.

Речь получилась слишком корявой, да к тому же не совсем понятной. Юная графиня уставилась на Щеглова, в её глазах теперь застыло недоумение. Барышня никак не могла взять в толк, о чём идёт разговор. Наконец в её глазах мелькнуло понимание:

– Вы решили, что виноват наш Силантий?

– А кто это?

– Кучер, – объяснила девушка и сразу отвергла своё же предположение: – Уверяю вас, он тут ни при чём. Силантий – человек немолодой и ответственный, он никогда не стал бы загонять лошадь. Он уже лет двадцать как служит в Бельцах кучером, на дорогах каждую выбоину знает, в том, что экипаж перевернулся, его вины нет.

Похоже, разговор разбередил свежую рану: на глаза юной графини навернулись слёзы. Они заблестели на ресницах, ещё чуть-чуть – и побегут по щекам. Щеглов поспешил отвлечь бедняжку:

– Вы можете не утруждаться сами, позвольте мне поговорить с этим Силантием, и я уеду. Где мне найти вашего кучера?

– Он над конюшней на сеновале лежит: у него обе ноги сломаны. Вас проводят.

Тонкая фигурка в чёрном устремилась к дверям, а Щеглову осталось лишь гадать, чем вызвано это бегство: боязнью расплакаться при постороннем или чем-то ещё? Уже напоследок поручик заметил настоящее чудо: по чёрному шёлку траурного платья каштановой змеёй скользила толстая, в руку, коса ниже колен. Её кончик завивался волнистыми прядками.

«Ну надо же, какие волосы! Небось с рождения не стригли», – восхитился Щеглов.

Впрочем, девушка уже исчезла.

Выбранный хозяйкой провожатый – всё тот же старик в чёрной ливрее – отвёл гостя к конюшне и показал лестницу, ведущую на сеновал. Щеглов поднялся на чердак. Здесь было совсем темно, и поручик не сразу разглядел в дальнем углу прикрытую попонами фигуру. Немолодой мужик с болезненно-серым лицом настороженно глядел со своей лежанки.

– Ты Силантий? – спросил Щеглов.

– Я и есть! А чего, барин, надо?

– Расскажи мне о несчастье с графиней. Как всё случилось? Почему экипаж перевернулся?

– Так ведь лошадь понесла. Флора, язви её душу! С чего – не пойму, отродясь с ней хлопот не бывало. Видать, болезнь какая приключилась. Флора взбрыкнула, а потом у неё изо рта пена пошла. Забилась бедная, заметалась, а следом на дыбы поднялась. Вот тогда и свалила коляску на бок. Тут уж Флора совсем обезумела, да как рванёт. Я-то как раз наземь свалился, так она мне колёса по ногам и протащила. Перебила обе кости, вот теперь лежу.

– А что с лошадью дальше было?

– Понеслась по дороге, но ускакала недалеко – рухнула. Когда тамошние мужики на мои крики сбежались, они пошли на Флору глянуть. Вернулись и сказали, что бедняжка уже сдохла.

– А много ли времени прошло, пока мужики пришли?

– Да кто ж его знает, – вздохнул Силантий, – мне так показалось, что долго, думал, уж и не доживу.

Щеглов стал расспрашивать кучера о том, не болели ли в конюшне другие лошади и чем их в Бельцах кормят. По ответам пострадавшего выходило, что случай с Флорой оказался одним-единственным, все лошади в имении были здоровы, а подробный рассказ о кормах не вызвал у Щеглова никаких подозрений. Своих лошадей Пётр Петрович кормил так же.

«Съездить на место, посмотреть что к чему? – прикинул он. – Но до темноты ведь не обернусь». Однако ж и дело нельзя было завалить. Щеглов разыскал дворецкого и попросил выделить проводника, чтобы добраться до места трагедии.

– Не извольте беспокоиться, я вам сейчас мальчишку пришлю, – пообещал дворецкий и объяснил: – Как раз Васька из дальней деревни на усадьбу пришёл. Ему в ту же сторону, что и вам, нужно. Только пока доедете, пока дело сделаете, ночь ляжет. Можете у отца Васькиного заночевать, в той семье изба большая и чистая.

Щеглов забрал парнишку и отправился искать монастырь, до которого так и не доехала несчастная графиня Ольга. Путь оказался неблизким, и когда Васька указал поручику на место случившегося несчастья, уже совсем стемнело. Щеглов вышел из экипажа и осмотрелся. Морозец сковал землю, а начавшийся снегопад накрыл её пушистым белоснежным платом. Когда случилась трагедия, земля, как видно, была влажной, и перевернутая коляска оставила глубокие следы, а снег, высветлив их, сделал ещё заметнее.

«Вот здесь на дороге упал Силантий, – отметил Щеглов, а вон туда на обочину отлетела графиня».

Он прошёлся по следам волочения повозки. Взбесившаяся Флора смогла протащить её совсем недолго. В месте, где лошадь упала, всё оказалось затоптанным.

«Мужики постарались», – понял Щеглов, а проступившие сквозь ещё нетолстый пласт снега кровавые пятна подтвердили его догадку.

– Когда шкуру с лошади сняли? – спросил поручик.

Крутившийся рядом Васька отрапортовал:

– Да как Силантия в монастырь отвезли, так сразу сюда и вернулись. Чего добру пропадать? Шкуру сняли, а остальное вон там за кустами в яму покидали и сожгли. Есть-то нельзя. У кобылы вся морда в пене была, мой батя сразу сказал, что это – хвороба, уговаривал и шкуру не брать, так дядька Иван не послушал.

– Понятно… – произнёс Щеглов, хотя на самом деле пока ещё ничего толком не понимал. Что это за беда такая приключилась с лошадью?

Поручик вернулся к тому месту, где перевернулась коляска. Спросил парнишку:

– Здесь Силантий лежал?

– Аккурат тут, – важно подтвердил Васька и ринулся к обочине. – А барышня вот на этом месте!

Щеглов осмотрел глубокую вмятину на месте падения графини Ольги. Похоже, девица упала на бок. По отпечатку тела Щеглов определил место головы и принялся разгребать снег. Его пальцы сразу же наткнулись на камень – огромный валун, почти невидимый за тонким слоем земли. Девушка была обречена.

Щеглов уже поднялся, когда ему показалось, что белое пятно на чёрном фоне наполовину отрытого камня имеет уж слишком правильную форму. Поручик разбросал снег и вдруг осознал, что видит размокший, но всё ещё запечатанный конверт. Понятно, кто его здесь потерял!

– Ух, ты, – присвистнул Васька. – Видать, у барышни из кармана вылетело…

Щеглов забрал письмо и прошёл к своему экипажу, где уже горели оба фонаря. Легко отделив печать, развернул листы. Это было письмо графа Бельского к матери-игуменье. Павел Петрович сообщал о скором браке своей дочери с избранником императора и просил монахиню о помощи.

«Да уж, – призадумался Щеглов, – если бы не гибель, графиня Ольга могла бы очень выиграть. Её отец сам пишет, что желает закрепить передачу титула по женской линии. Младшая сестра явно уступала столь удачливой старшей».

Поручик вспомнил огромные, полные муки глаза на истаявшем личике и устыдился. Ангелы не гоняются ни за деньгами, ни за титулами, им нужна только любовь. Такая девушка не станет участвовать в тёмных делах. А вдруг бедняжкой манипулируют или вообще действуют без её ведома с прицелом на будущее? Но тогда скоро должен объявиться жених. Мужчина может подобраться к богатствам Бельских, лишь женившись на их наследнице.

– Подождём… – пробубнил Щеглов. Ничего другого ему не оставалось.

Ветер, и до этого терзавший вершины деревьев, прибавил прыти, снегопад усилился, на глазах превращаясь в метель. Оставаться в такую погоду на улице было слишком рискованно.

– Ну что, Васька, возьмёт твой отец на постой? – осведомился Щеглов.

– А как же, барин, ясное дело, возьмёт, – пообещал парнишка.

Васька взобрался на козлы, губернаторский порученец скрылся внутри кареты, и экипаж покатил к деревне. Случилось это на удивление вовремя: четверть часа спустя на месте недавней трагедии вовсю бушевала метель.

 

Глава четвертая

Метель

Метель, чёрт бы её побрал! Снег валил, заметал дорогу, тучные чёрные поля и прозрачные перелески, засыпал спины еле бредущих коней и верх затерявшегося во мгле одинокого экипажа. То, что они сбились с пути, светлейший князь Алексей Черкасский понял ещё с час назад. После центра губернии широкая столбовая дорога начала сужаться, а снегопад, зарядивший сразу после полудня, сделал её чуть заметной. Короткий хмурый день быстро превратился в ночь, а экипаж так и не добрался до Ратманова.

– Всё, барин, стали! Дальше не пойдут. Надо распрягать! – крикнул с козел личный слуга князя, Сашка. В этой поездке он подвизался и за кучера.

– Ну что, деваться некуда, – отозвался Алексей. Он спрыгнул в снег и сразу увяз. – Бросим экипаж. Может, тогда хоть лошадей выведем.

Сашка кивнул в знак согласия и принялся расстегивать упряжь левой пристяжной. Алексей попробовал обогнуть тройку и наконец понял, что заехали они в чистое поле: ноги под снегом проваливались в раскисшую грязь. Оставляя на безупречно-белом снежном покрове безобразные чёрные следы, Алексей побрёл к правой пристяжной, распряг её, а потом и коренного – огромного светло-серого орловского рысака. Уставшие лошади стояли не шевелясь, и Черкасский усомнился, сможет ли Сашка их выходить.

Темень казалась непроглядной. Куда идти? Алексей попытался хоть что-то рассмотреть в этой кромешной мгле. Надежды не было.

– Что дальше делать, барин? – напомнил о себе Сашка. – Если вы возьмёте Ганнибала, я выведу Леду и Ласточку.

Алексей взял под уздцы коренного, сделал наугад несколько шагов, и вдруг в темноте вспыхнул слабый огонёк.

– Господи, спасибо! – обрадовался Черкасский и спросил кучера: – Видишь свет? Идем туда.

Могучий Сашка, ростом не уступавший очень высокому Черкасскому, но вдвое шире его в обхвате, потянул за собой пристяжных и двинулся вслед за хозяином.

Замерзшие люди и измотанные лошади продвигались по снежной целине с черепашьей скоростью, но путеводный огонёк не гас, а вёл к теплу и свету. Наконец из тьмы выступили смутные очертания какого-то строения. Оно оказалось деревенской церковью, слабый свет лился из её окон. Где-то левее хлопнула дверь.

– Подожди здесь, – велел князь Сашке, передав ему поводья. – Я сейчас договорюсь о помощи.

Черкасский двинулся вдоль стены и разыскал дверь. Вошёл. В церкви было полутемно, лишь возле иконостаса горели лампады. Их мягкий свет выхватывал из мрака двоих: седобородого батюшку и одетую в траур высокую женщину. Платье, шубка, меховая шапочка – всё на ней было чёрным. Женщина стояла спиной к двери, и лица её Алексей не видел. Он сделал шаг, и сразу же из тьмы бокового придела выступили двое рослых парней в одинаковых дублёных тулупах, а с ними – молодая хорошенькая девушка, по виду, служанка в богатом доме.

– Сюда нельзя, барин, – хрипло заявил один из парней, – батюшка занят, нельзя сейчас.

– Мы заблудились, – объяснил Алексей. – Что это за церковь? Какого села? И есть ли здесь где переночевать? Мои лошади выбились из сил, им необходим отдых.

– Вы можете заночевать в доме батюшки Иоанна, – подсказала девушка, – он скоро выйдет.

Говоря это, она продвигалась вперёд, пока не загородила собой проход меж двух колонн, парни, как по команде, стали с ней рядом. Конечно, с высоты своего роста Алексей и так видел всё, что происходит в церкви, но он решил не сердить эту деревенскую охрану, а отошёл к выходу и даже хлопнул дверью. Боковые приделы церкви терялись в тьме. Грех было не воспользоваться моментом. Бесшумной походкой бывалого охотника князь тихо прошёл вдоль стены и, сам оставаясь невидимым, встал напротив говоривших.

Старый батюшка что-то втолковывал склонившей голову даме. Из-за головы священника Алексей видел лишь гладкий лоб, край меховой шапочки и высокие брови, одного цвета с соболем. Скорбная поза женщины говорила о непомерном горе, свалившемся на хрупкие плечи. Батюшка перекрестил страдалицу и направился к её слугам. Дама осталась одна. Она подняла голову, Алексей увидел безупречный профиль и высокую лебединую шею. Незнакомка перекрестилась, приложилась к аналойной иконе и, повернувшись, сделала три шага в сторону бокового придела, где прятался Алексей.

Князь увидел её лицо и обомлел. Это была молодая девушка, самое большее – лет семнадцати. На нежном лице с высокими скулами сияли непролитыми слезами распахнутые глаза, Черкасский не мог разобрать, голубые или серые. Незнакомка остановилась перед образом, висевшим в простенке, и стала молиться. Алексей замер в тёмном приделе, боясь выдать своё присутствие.

Девушка перекрестилась и воскликнула:

– Матушка, Царица Небесная, прошу тебя, помоги! Спаси меня и мою семью! Пусть папа выздоровеет. Не забирай и его тоже.

Всхлипнув, незнакомка приложилась к иконе и, развернувшись, быстро пошла к ожидавшим её слугам. Хлопнула дверь, все вышли. Алексей остался в церкви один.

Увиденное так поразило Черкасского, что он не сразу решился выйти, а когда открыл дверь храма, то на крыльце уже никого не было, а где-то слева за церковной стеной раздался, а потом стих глухой стук копыт. Догнать незнакомку? Но от измученной тройки сейчас мало толку. Значит, не судьба…

Алексей вернулся к лошадям. Сашка попеременно гладил и ободрял их и возвращению барина очень обрадовался. Из-за угла церкви показался батюшка в овчинном тулупе, накинутом поверх облачения. Спросил:

– Кто вы и чего хотите, дети мои?

Алексей представился:

– Я – князь Черкасский, а это – мой слуга. Мы ехали в Ратманово, да заблудились. Кони наши выбились из сил. Можем мы где-нибудь здесь переночевать?

Батюшка, оказавшийся отцом Иоанном, пригласил их к себе. Убедившись, что лошадей разместили в конюшне, а Сашка уплетает щи на кухне, Черкасский прошёл в просторную горницу, занимавшую всю переднюю половину дома священника.

Две изразцовые печки источали тепло, свечи в медных шандалах лили золотистый свет на дубовую мебель и вишнёвые гардины. Всё здесь дышало уютом и покоем, как будто и не было снаружи никакой метели. Круглый стол в центре комнаты накрыли на двоих. Батюшка приветствовал Алексея:

– Милости прошу закусить чем Бог послал. Прошу, ваша светлость, у нас по-простому. Снимайте мокрую одежду, поставьте сапоги к печи, они быстро высохнут.

Алексей последовал совету, а потом уселся за стол. Еда оказалась необычайно вкусной: жаркое таяло во рту, к нему подали грибочки и пироги, а к чаю – мёд с церковной пасеки.

Гость согрелся, наелся, и в утешение за все сегодняшние мытарства судьба послала ему награду – приятную беседу. Батюшка оказался человеком умным и образованным. Он расспрашивал гостя о прошедшей войне, о государе, а потом и о «наглом Буанопарте», как именовал императора французов. По каждому вопросу отец Иоанн имел своё оригинальное суждение, основанное на практической сметке и житейской мудрости, часто такое точное, что Алексей искренне удивлялся. За разговором князь не забывал о главном, он всё время прикидывал, как бы расспросить у старика о девушке в чёрном. Так ничего и не придумав, Черкасский решился и спросил в лоб:

– Батюшка, мне показалось – или до меня кто-то тоже приезжал к вам?

От внимания Алексея не укрылось, как старик посуровел. Отец Иоанн бросил на собеседника испытующий взгляд, будто приценяясь, а потом не моргнув глазом соврал:

– Нет, никого не было. Вы ошиблись, ваша светлость.

Это обескуражило Алексея. Зачем сельскому батюшке скрывать чей-то визит в церковь? В этом, в принципе, не могло быть ничего предосудительного. Так в чём же дело? На этот вопрос имелся один-единственный ответ, правда, не слишком приятный – отец Иоанн не доверял своему гостю. Но почему? Что такое увидел старик в Алексее, раз скрыл от него сам факт существования трогательно-прекрасной молодой девушки?.. Явную порочность?.. Неужто?.. Благодушие Черкасского растаяло, как дым, ведь он-то лучше всех знал, что батюшка прав. Теперешняя жизнь Алексея была следствием его постыдной распущенности. Именно порок загнал Черкасского в опалу. Из-за него он потерял дружбу императора Александра, а в свете стал настоящим изгоем.

Резко закончив беседу, батюшка распорядился убрать со стола, а когда кухарка, такая же древняя и сухонькая, как и её хозяин, унесла посуду из комнаты, указал Алексею на постель. Гостю постелили на широком диване у печи.

Алексей лёг. После нынешних злоключений он должен был сразу же провалиться в сон, но этого не случилось: слишком уж обидным показалось ему поведение отца Иоанна.

«Правда глаза колет, но лучше признать неприятную истину, чем упорствовать в своих заблуждениях», – учила когда-то маленького Алёшу бабушка. Теперь князь Алексей был полностью с нею согласен. Только он один виновен в собственных несчастьях: не заметил, как скатился до потакания постыдной распущенности, и в итоге потерял всё. Теперь за возможность вернуть уважение государя и общества придётся заплатить самую высокую цену – поступиться свободой и достоинством.

«Этого не избежать», – накатила тоска.

«А вдруг можно?» – шепнуло искушение.

Алексей закрыл глаза и принялся вновь и вновь прокручивать в мыслях свою печальную историю, но выхода так и не нашёл. Незаметно усталость взяла своё, и сон освободил Черкасского от мук совести. Утро вечера мудренее…

Пробившийся меж вишнёвых штор утренний луч разбудил Алексея. Одежда его просохла, а вычищенные невидимым доброхотом сапоги блестели, как новые. Князь быстро оделся, во дворе умылся снегом из нанесённого за ночь сугроба и пошёл искать своего строгого хозяина. Отец Иоанн служил заутреню. Дождавшись окончания службы, Алексей попросил:

– Батюшка, помогите мне, пожалуйста, людьми. Нужно отыскать и откопать мой экипаж и найти проводника до Ратманова. Я хорошо заплачу.

– Деревенские с радостью помогут: зима, работы нет, они всё для вас сделают, – пообещал старик. Он подозвал двоих мужиков: – Иван, Фёдор, помогите барину разыскать карету, а потом проводите его до почтовой станции. А там, ваша светлость, вы и проводника возьмёте, от нас до Ратманова вёрст тридцать, если не более.

Договорившись об оплате и передав мужиков под начало Сашки, князь пошёл вдоль дороги, по которой вчера уехала незнакомка. Деревенька лежала позади церкви, а дорога, обогнув старые вязы, убегала в чистое поле. Натоптанная в начале, уже через десяток шагов она стала теряться в сугробах, а потом и совсем исчезла. Алексей стоял на краю бескрайней снежной равнины, лишь на горизонте очерченной таким же белым кружевным лесом. Следы незнакомки исчезли под снегом. Если бы Алексей сам не слышал её голоса, то подумал бы, что всё это ему померещилось. Но перед глазами до сих пор стояло прекрасное заплаканное лицо.

«Искать её?» – спросил себя Черкасский.

Зачем? Тем более теперь, когда его судьба решена. Оставалось признать очевидное: незачем лезть в чужие жизни, да и волновать людей тоже нечего. Хватит катастроф! Алексей дождётся Сашку и уедет, никого здесь не потревожив.

Сашка не подвёл: экипаж стоял у церкви и даже выглядел прилично, будто и не ночевал в чистом поле. Следы снега отчистили, на подушки сидений положили обёрнутые в чистые мешки нагретые кирпичи. Отдохнувшие лошади смотрели бодро. Сашка объяснил, что взял до почтовой станции проводника – парнишку по имени Васька. Алексей расплатился с нанятыми мужиками и попрощался с отцом Иоанном, оставив щедрое пожертвование на церковь. Сашка и крестьянский паренёк взобрались на козлы, Алексей уселся на нагретые подушки. Тройка понеслась, как птица: миновала деревню, пересекла реку и вылетела на снежную равнину, под которой угадывалась дорога. Проводник указывал Сашке, где нужно взять левее или правее, и, к удивлению Алексея, вскоре тройка свернула на широкую дорогу, а потом остановилась у почтовой станции. Васька получил свой пятак и отбыл в обратный путь, а путешественники зашли в станционную избу. Черкасский хотел найти нового проводника и добраться наконец до дома. Но это не понадобилось. Станционный смотритель подробно рассказал, как доехать до Ратманова, и даже любезно нарисовал для князя некое подобие карты. Смотритель уверял, что дорога простая, всего четыре поворота, и что заблудиться здесь совершенно невозможно.

Дав лошадям отдых, путешественники вновь пустились в дорогу. По всему выходило, что ехать до Ратманова никак не менее трёх часов. Алексей закутался в меховое одеяло и закрыл глаза. Но дрёма не шла. Нахлынули воспоминания, а за ними – уже привычная тоска. Жизнь казалась беспросветной. Когда всё это началось? На самом деле ответ лежал рядом, он был материальным и зримым, и Черкасский никогда с ним не расставался. Алексей порылся в кармане и достал потемневшую от времени золотую табакерку со всё ещё яркой миниатюрой на крышке. С портрета смотрела голубоглазая красавица в напудренном парике.

«Бабушка», – улыбнулся Алексей.

Но дело было не в табакерке, секрет прятался внутри. Князь щелкнул замком, и на душе у него потеплело: на ладонь выпал игрушечный крест на голубой ленте – самое нежное из воспоминаний детства.

 

Глава пятая

Крест на голубой ленте

Воспоминание было смутным, а может, Черкасскому просто казалось, что он помнит тот день, когда в его жизни одновременно появились два главных подарка – любовь и дружба. Алексей нежно провёл пальцем по игрушечному ордену и закрыл глаза. В ушах зазвучал голос бабушки, и он – взрослый, битый жизнью мужчина – вновь стал любимым внуком грозной княгини Анастасии Илларионовны. Алексей вздохнул и… позволил себе вернуться в прошлое.

Тысячи алых бликов от низкого зимнего солнца переливались в бесконечной череде окон. Зимний дворец. Светлейшая княгиня Черкасская, уже лет двадцать не бывавшая в столице, видела его впервые. Новая царская резиденция показалась ей исполинской. Робея, княгиня вошла в двери парадного подъезда. Куда делись её несгибаемая воля и гордый нрав? Впрочем, стоило ли удивляться этой робости, ведь Анастасию Илларионовну позвала на «расправу» сама императрица Екатерина.

Совесть Черкасской была нечиста. В собственном доме она наломала дров, а потом закусила удила – упёрлась в своей гордыне. Всё это стало известно государыне, а теперь и вовсе дошло до крайности. Но ведь причиной всему была любовь! Своего первенца княгиня обожала. Знала, что нельзя так выделять одного ребёнка в ущерб другому, но ничего не могла с собой поделать. Её драгоценный Николя – настоящий бриллиант в короне матери: красивый, умный и успешный – был как две капли воды похож на Анастасию Илларионовну лицом и характером. Поэтому княгиня и не смогла смириться, когда сын вопреки её воле решил жениться на грузинской царевне – не смолчала, устроила скандал. Однако и Николай не остался в долгу. Ссора их была ужасной, и поскольку никто не хотел уступать, переросла в отчуждение. На свадьбу светлейшего князя Николая Никитича Черкасского и царевны Нины Ираклиевны, с огромной пышностью отыгранную в Петербурге в январе 1781 года, мать жениха не приехала, что вызвало при дворе сплетни и пересуды.

Такого пренебрежения к своей горячо любимой супруге Николай родным не простил, поэтому о рождении в декабре того же года сына Алексея он сообщил только деду по матери – царю Ираклию. До Ратманова эта новость дошла лишь три месяца спустя через Вену. Живущая там кузина переслала Анастасии Илларионовне письмо своей подруги с описанием церемонии крещения мальчика, где крёстной матерью выступала сама императрица Екатерина. Это оказалось последней каплей – княгиня запретила всем домашним упоминать имя своего сына.

За два года Анастасия Илларионовна свыклась с мыслью, что сын теперь – отрезанный ломоть и прошлого уже не вернуть, но тут в Ратманово прибыл фельдъегерь с письмом от императрицы. Вести оказались ужасными. Государыня писала, что княгиня Нина, родив мёртвую дочь, прожила несколько часов и тоже умерла, а её муж впал в страшное отчаяние и, оставив маленького сына на попечение крёстной, уехал на Кавказ – искать смерти в бою. Императрица предлагала Анастасии Илларионовне забрать внука. Княгиня тут же выехала в Петербург и вот теперь стояла на пороге Зимнего дворца, гадая, что её ждёт за этими роскошными стенами. Разговор с императрицей мог закончиться всем чем угодно.

Черкасская объяснила дежурному лакею цель своего визита и пошла вслед за ним по сводчатой галерее первого этажа. Они поднялись по широкой беломраморной лестнице со статуями и вазами, потом прошли через анфиладу комнат, обращённых к Неве. Анастасии Илларионовне на мгновение показалось, что эти залы никогда не кончатся, волнение её достигло предела, а пальцы похолодели.

«Только бы руки не стали трястись, – испугалась Черкасская, – только этого мне и не хватало на старости лет».

Наконец провожатый передал Анастасию Илларионовну фрейлине – немолодой крупной даме в лиловом шёлковом платье.

– Прошу, княгиня! – провозгласила фрейлина с сильным немецким акцентом. – Государыня ждёт вас.

– Благодарю, – отозвалась Анастасия Илларионовна и прошла в соседние апартаменты.

В глубине зала за чайным столиком сидела императрица. Одета Екатерина Алексеевна была по-домашнему – в синий бархатный капот, волосы её покрывал кружевной чепец, очень её молодивший. Увидев гостью, государыня улыбнулась и ласково сказала:

– Здравствуйте, моя дорогая! Мы не встречались целую вечность, да вот по какому горькому поводу свидеться пришлось. Не бойтесь, не стану я вам пенять, что с сыном поссорились. Знаю, что такое взрослые дети: никого не слушают, своим умом живут. А вот внук у вас – просто чудо до чего хорош. Не волнуйтесь за него, он здесь с великими князьями. Мои-то уже большие: Александру – семь, Константину – пять, а ваш совсем малыш – два года.

Императрица жестом пригласила Анастасию Илларионовну сесть в кресло рядом с собой и задала главный вопрос:

– Ну что, княгиня, будешь забирать внука или мне оставишь?

Черкасская заговорила, осторожно подбирая слова:

– Ваше императорское величество, позвольте мне забрать мальчика. Если вы не возражаете, я хотела бы воспитать его в нашем имении, где уже столько лет безвыездно живу из-за слабости здоровья.

Императрица рассмеялась:

– Ну, положим, ты, княгиня Анастасия, всегда была здоровой как лошадь, да и нынче я не вижу признаков болезни на твоём лице. Но бог с тобой, неволить не стану – хочешь жить в деревне, живи, только пусть дети твои мне служат, да внуков, когда вырастишь, тоже сюда присылай… А вот и твой ангел, знакомься, в первый раз же видишь.

В комнату в сопровождении всё той же фрейлины вошла немолодая грузная женщина с ребёнком на руках. Анастасии Илларионовне уже доложили, что её внука нянчит Тамара Вахтанговна – няня покойной царевны Нины, приехавшая в Россию вместе со своей питомицей. Княгиня всмотрелась в глаза грузинки и встретилась с таким же острым взглядом. Впрочем, Анастасии Илларионовне тут же стало не до ревности – княгиня впервые увидела внука. Крупные тёмные глаза, доставшиеся малышу от матери, смотрели на взрослых внимательно и настороженно. Но вот мальчик узнал крёстную, и улыбка озарила его личико, сверкнули белые зубки.

– Здравствуйте, государыня, – сказал он, по-младенчески сглатывая звуки.

– Здравствуй, мой милый, – ответила императрица. – Иди сюда. Посмотри – вот твоя бабушка Анастасия приехала, хочет с тобой познакомиться.

Екатерина Алексеевна сделала знак няне, та подошла и опустила мальчика на пол.

– Идите, ваша светлость, – подсказала грузинка, осторожно и ласково подталкивая малыша в спину, – познакомьтесь с бабушкой.

Мальчик сделал несколько шагов, подошёл к императрице и уцепился за её капот. Государыня показала ему на княгиню.

– Вот твоя бабушка, милый! Она – мама твоего отца – очень тебя любит и приехала, чтобы заботиться о тебе. Ты поедешь с ней в большое имение, там есть лошадка, как у Александра. Иди к бабушке. – Императрица мягко подтолкнула ребёнка к княгине, и он, успокоенный словами крёстной, доверчиво пошёл на руки к Анастасии Илларионовне.

Обняв тёплое тельце и заглянув в бархатные чёрные глаза, княгиня поняла, что сердце её отдано навеки и без остатка.

– Мой дорогой, я приехала, чтобы отвезти тебя в Ратманово – это такое большое имение, там очень красиво, и тебя ждут лошадка, щенок и котята. Будет очень весело, – тараторила княгиня, опасаясь, что мальчик испугается и заплачет. – Мы поедем в карете, возьмём все твои игрушки и купим всё, что ты захочешь.

Не зная, что ещё сказать, она замерла, с надеждой глядя на внука. Мальчик заулыбался.

– Поедешь, мой дорогой? – спросила Анастасия Илларионовна.

– А няня со мной будет?

– Конечно!..

– Поедем, – согласился мальчик.

– Собирайте ребёнка, – велела императрица няне, жестом отпуская её. Анастасия Илларионовна передала внука грузинке. Та бросила на княгиню быстрый взгляд, но в присутствии императрицы заговорить не решилась и вышла из комнаты.

– Ну что, хорош наследник? Уж насколько мой Александр херувимчик, а твой – лучше. На отца похож, а глаза и кудри – материны. Царевна красавицей была и нрава доброго, все её любили, даже при дворе врагов не нажила – чистый ангел. Отец её тоже недавно умер – вчера известие пришло. Надеюсь, что не узнал о дочери, спокойно ушёл, – императрица вздохнула и перекрестилась. – Ну, царство им небесное, а князя Николая, надеюсь, Бог пощадит, отведёт беду, хотя твой сын сам на смерть рвётся. Бери мальчика да езжай домой. Когда сын вернётся, помирись с ним, и вместе ко двору приезжайте, крестника моего привозите.

Поблагодарив, Анастасия Илларионовна встала и сделала глубокий реверанс. Из глубины зала к ней подошла фрейлина в лиловом платье и знаком пригласила следовать за собой. Они вышли из покоев императрицы.

– Ваша светлость, пройдите на половину великих князей, там сейчас собирают Алексея Николаевича, – сообщила фрейлина и двинулась в направлении, противоположном тому, откуда княгиня пришла ранее.

Фрейлина отворила дверь в большую комнату, уставленную низенькими столами и стульчиками и заваленную игрушками. Два весёлых белокурых мальчика, одетых в маленькие, сшитые по росту, военные мундиры, стояли рядом с игрушечной крепостью. На звук открывшейся двери они обернулись.

– Ваши императорские высочества, позвольте представить вам светлейшую княгиню Черкасскую, бабушку князя Алексея, – объявила фрейлина.

Мальчики учтиво поклонились, а Анастасия Илларионовна склонилась в реверансе.

– Очень приятно познакомиться, – заговорил старший из мальчиков – голубоглазый красавчик Александр. – Нам няня сказала, что вы забираете Алёшу. Жалко, мы к нему привыкли…

Из соседней комнаты вышла уже одетая в капот Тамара Вахтанговна. Она держала на руках мальчика, наряженного в соболью шубку и валеночки, за ней две горничные несли саквояжи с вещами.

Няня поставила ребёнка на пол, и великие князья подбежали к нему.

– До свиданья, Алёша, – сказал Александр, обнимая малыша, – помни нас, а мы будем скучать по тебе.

Константин тоже обнял маленького приятеля. Поняв, что его сейчас увезут, а друзья останутся, мальчик заплакал. Женщины захлопотали, пытаясь его успокоить. Их перебил Александр.

– Подождите! – приказал он. Вытянувшись по стойке «смирно», набрал в грудь побольше воздуха и крикнул: – Внимание!.. Равнение налево!.. Награждается Алексей Черкасский, герой войска великих князей Александра и Константина.

Малыш перестал плакать и уставился на старшего товарища. Александр снял с шеи игрушечный орденский крест на голубой ленте, надел его на шейку Алексея и пожал тому руку. Малыш заулыбался.

– Иди с бабушкой, – велел цесаревич, подтолкнув маленького товарища вперёд, – не забывай нас и приезжай обратно.

Подхватив на руки внука, княгиня попрощалась и направилась к двери.

– Каков Александр – уже сейчас видны благородство натуры и сила характера. Видно, будет великим государем, как бабушка, – шепнула она няне, идущей рядом по анфиладам дворца.

Старая грузинка лишь кивнула в ответ, но Анастасия Илларионовна не отступала:

– Ну что, Тамара Вахтанговна, мы с внуком отправляемся в Ратманово. Не бросите своего питомца в трудный час? Или хотите уехать?

– Некуда мне ехать, ваша светлость, – помолчав, ответила няня. – Я при дворе царя Ираклия выросла, меня родители девочкой ему отдали, а когда царь женился, я всех его детей вынянчила. Нина младшей была – отцовской любимицей. В России моя девочка лежит, значит, и я здесь останусь. Даст Бог здоровья, выращу её сыночка.

– Спасибо тебе, Тамара Вахтанговна, – сказала княгиня, – за царевну ты меня прости, что не признала их брака сразу, ревность глаза застила. А за мальчика я теперь жизнь отдам, здесь мы с тобой союзники.

Так в жизни светлейшей княгини Черкасской появилась цель – счастье её ненаглядного Алексея.

 

Глава шестая

Опала князя Черкасского

Алексей с нетерпением смотрел в окно. Наконец-то мелькнула знакомая развилка, и экипаж свернул на дорогу, ведущую к Ратманову. Сердце дрогнуло в предвкушении – за следующим поворотом уже можно увидеть дом. Как же Алексей любил это зрелище, когда из-за деревьев появлялся высокий рукотворный холм, а на его вершине – белая колоннада великолепного дворца, созданного трудами Анастасии Илларионовны и талантом великого Растрелли! Гнездо Черкасских – так называла Ратманово бабушка, так же считал и её внук. Родной дом, ставший теперь тюрьмой. Чего здесь было больше – нежных воспоминаний или чёрной тоски?

«Нельзя так думать, – одёрнул себя Алексей, – это несправедливо, по крайней мере, к детству это не относится».

Наверное, он никогда уже не будет так счастлив, как в детстве. Большую часть года Алексей жил в Ратманове с бабушкой. Летом сюда приезжали Николай и Никита – двоюродные братья Алексея, сыновья дяди Василия – но осенью кузены возвращались к месту дипломатической службы отца, и жизнь вновь входила в прежнее русло: внук и бабушка оставались только вдвоём. Как же она его любила! Алексею даже было неудобно перед кузенами – он постоянно ловил на себе нежные взгляды бабушки. Анастасия Илларионовна то ли не могла, то ли не считала нужным скрывать свои чувства – она жила лишь для него одного. Княгиня щедро снабжала Василия и его детей деньгами, не отказывая им ни в чём, но Алексею всегда казалось, что бабушка от остальных откупается, и в этом виноват он. И всё же, как это было приятно, что тебя любят больше всех на свете!

Отец появился в жизни Алексея, когда ему исполнилось десять. Князь Николай прислал в Ратманово весточку, где сообщал, что вышел в отставку. Он предлагал матери и сыну приехать в столицу, а в конце письма намекнул, что вновь собирается жениться. Пришлось Черкасским ехать в Петербург.

В семейном доме на Миллионной улице хозяина они не застали: князь Николай как раз уехал в подмосковные имения. Ожидание затянулось, и Анастасия Илларионовна захотела подготовить своего любимца к встрече с отцом. Она много рассказывала Алексею о молодости Николая Никитича, о его героической службе и как-то указала на большой портрет красавца-гусара.

– Вот, Алёша, посмотри. Боровиковский написал твоего отца в тот год, когда Николай получил чин полковника.

Поверив художнику, Алексей так и ждал, что в доме появится отец – златовласый Аполлон с задорным блеском голубых глаз. Когда же в комнату вошёл седой человек с багровым шрамом от брови до уха, мальчик испугался. Тогда же он в первый и последний раз увидел слёзы бабушки. Князь Николай обнимал сына и мать и никак не мог от них оторваться. К вечеру, когда все слова уже были сказаны, а слёзы выплаканы, Николай Никитич выразил твёрдое желание больше никогда не расставаться с ними обоими:

– Как жаль, что я прошёл столь тернистый путь, прежде чем понял простую истину: нужно жить сегодняшним днём и дорожить каждым мгновением, которое ты можешь провести рядом с близкими. Я надеюсь, что вы, маман, и Алёша теперь навсегда останетесь рядом со мной.

Анастасия Илларионовна провела рукой по седым волосам своего любимого сына, коснулась пальцем багрового шрама и возразила:

– Нет, Николя, я больше не хочу повторять прежние ошибки. Свекровь в одном доме с молодой хозяйкой – не слишком удачная идея. Ты должен жениться, а Алёша – обрести семью. Я привезла его тебе, чтобы сын жил с отцом. Может, это и разобьёт мне сердце, но решения я уже не изменю.

На том и договорились. Князь Николай познакомил мать и сына со своей невестой. Ольга Петровна оказалась милой девушкой с серыми миндалевидными глазами. Возможно, что она и не была красавицей, но зато покоряла сердца редкостной искренностью и любезным обращением. Ольга была добра, и это решило все. Увидев, как быстро потянулся её внук к будущей мачехе, Анастасия Илларионовна дала своё согласие на брак. Сразу после свадьбы княгиня оставила столицу и возвратилась в Ратманово. Теперь Алексей приезжал к ней вместе со своими кузенами – на лето, а зиму проводил в Петербурге. Императрица Екатерина часто приглашала своего крестника в Зимний дворец. Там он, поклонившись государыне, убегал на половину великих князей, где его всегда ждали Александр и Константин, по-прежнему любившие своего младшего товарища.

Черкасские жили на удивление счастливо. Милая Ольга подарила князю Николаю четырёх дочерей. Через год после свадьбы родилась Елена. Та, оправдав своё имя, оказалась писаной красавицей и очень напоминала бабушку – Анастасию Илларионову. Следующей родилась Дарья, потом – Елизавета, последней была маленькая Ольга. Все девочки обожали своего единственного брата. Они считали его настоящим героем. Сёстры наперебой придумывали для Алексея сюрпризы и подарки, бегали за ним весёлой маленькой стайкой, а он шутливо сердился, но сам искренне всех любил, покрывал их шалости и всегда защищал.

После смерти императрицы Екатерины князь Черкасский увёз своё семейство в Москву. Он настоял, чтобы сын поступил в университет, хотя сам Алексей бредил армией. Но отец, опасаясь, что в царствование сумасбродного императора Павла сын может погибнуть на чужбине неизвестно за что, не хотел об этом даже слышать. Алексей не уступал. Коса нашла на камень. Отношения между отцом и сыном, до этого доверительные и нежные, стали ухудшаться, поскольку старший не раскрывал младшему своих резонов. Но этот кризис разрешился сам собой со сменой власти в столице.

Когда Алексей узнал, что императором стал друг его детства Александр, то сразу же попросился в Петербург. Князь Николай, справедливо рассудив, что от их семьи кто-то должен поздравить императора с восшествием на престол и что сын – самая подходящая для этого кандидатура, возражать не стал. Алексей поехал, встретился с императором, принявшим его как старого друга, и, поздравив государя, тут же попросил о милости – зачислении в гвардию. Надо ли говорить, что молодой Черкасский сразу получил назначение поручиком в лейб-гвардии гусарский полк и, написав отцу покаянное письмо, где просил прощения за своеволие, помчался в Ратманово к бабушке за поддержкой и советом.

Анастасия Илларионовна, обычно во всём потакавшая своему любимцу, встретила известие о поступке внука без особого восторга.

– Я была спокойна, пока ты жил в Москве с отцом, а теперь ты отправишься ко двору и попадёшь в компанию молодого императора, – вздохнула она.

– Мне девятнадцать лет, и Александра я люблю с детства, он и Константин – мои друзья, почему вы с отцом против моего решения? – горячился Алексей.

– Алёша, ты многого не знаешь и в силу возраста не можешь ещё понять того, что видят люди постарше. Отношения в царской семье всегда были сложными, и это отразилось на характере Александра. Бабушка сразу после рождения забрала его у матери и воспитывала сама, родителей он видел изредка и был к ним равнодушен, а как Александр любил покойную императрицу, ты знаешь не хуже меня. Ни для кого не секрет, что государыня хотела передать трон Александру, минуя его отца.

Анастасия Илларионовна задумалась. Молчание затягивалось. Напомнив о себе, Алексей нетерпеливо кашлянул, и княгиня вновь заговорила:

– Ты знаешь, что по нашим законам женатый человек считается совершеннолетним. Поэтому государыня и женила цесаревича в шестнадцать лет. Ничем хорошим это кончиться не могло. После свадьбы с робкой девочкой Александр захотел настоящей страсти и пустился во все тяжкие, и так продолжается уже десять лет. Молодой государь не пропускает ни одной юбки. Служа в гвардии, ты всё равно попадешь в его компанию. – Анастасия Илларионовна тяжело вздохнула. – Ты станешь таким же развратником, как и он. Только государя обманутые мужья не вызывают на дуэль. Твой старший друг будет тебя дразнить и толкать на соперничество, и ты погубишь себя.

– Ну почему погублю? Я собираюсь служить, а не прожигать жизнь, – искренне веря в то, что говорит, заявил Алексей.

– Император не позволит этого, он всегда тебя любил, а теперь станет приглашать беспрестанно. Но дело сделано, ты получил назначение. Нужно решить, как поступить, чтобы не испортить твою судьбу. Пока иди отдыхай, а я должна подумать. Завтра увидимся.

Княгиня отпустила внука, а сама долго не могла заснуть: тяжёлые размышления терзали её, зато к утру она нашла решение.

Позвав Алексея, бабушка взяла с него слово не совращать невинных девушек, а иметь дело лишь с теми женщинами, которые будут сами добиваться его расположения. Алексею это казалось само собой разумеющимся, и он торжественно поклялся. В свою очередь, Анастасия Илларионовна пообещала удвоить содержание, получаемое внуком от князя Николая. Она искренне считала, что деньги решают всё. Анастасия Илларионовна хотела сделать так, чтобы её любимчик всегда мог «откупиться». Внук, так и не узнавший о её мыслях, попрощался и ускакал в столицу – его ждал гусарский полк.

Гусары встретили Черкасского радушно. Умный и веселый Алексей скоро сделался любимцем офицеров, а поскольку он предоставил в полное их распоряжение свою «холостую» квартиру на Невском, все его просто обожали. В дружеской компании Алексей прошёл все принятые в лейб-гвардии этапы возмужания: волочился за дамами, пил и играл, просаживая колоссальные суммы из своего щедрого содержания.

Наполеон покорял Европу, но гусары в боях не участвовали, и первые пять лет службы Черкасского прошли в Петербурге, где между дежурствами и смотрами он не забывал и о развлечениях.

Бабушка оказалась права: молодой император затянул друга в водоворот своей весёлой жизни, и Алексею это очень нравилось. К двадцати трём годам его внешность приобрела законченный лоск. Молодой Черкасский был очень высок и строен, чёткость чёрт он взял от отца, черноту крупных глаз и блестящих волос – от матери, а славу неутомимого любовника заработал сам. Алексей был красив, богат, любим женщинами, его жаловал император и обожали друзья-офицеры. Чего ещё можно было желать?..

Веселая жизнь любимца общества закончилась жарким июньским днем, когда из Москвы прискакал гонец с письмом от мачехи. Уже вскрывая печать, Алексей знал, что случилась беда, ведь Ольга Петровна всегда вкладывала свои записочки в письма отца, а сейчас адрес на конверте вывела её собственная рука.

Предчувствия не обманули: мачеха писала, что князь Николай трагически погиб на охоте – упал с лошади. Она просила Алексея незамедлительно выехать в подмосковное имение Марфино, где и случилось несчастье. Чернила на листе расплывались от слёз, и было заметно, что рука несчастной женщины дрожала.

В письме лежала ещё одна записка – от дяди. Князь Василий сообщал, что он сам оказался свидетелем случившегося с братом несчастья. Дядя пообещал заботиться об Ольге Петровне и девочках до приезда Алексея, а также дал знать, что уже отправил письмо матери – княгине Анастасии Илларионовне – и ждёт её приезда.

Алексей мчался в Москву, по-детски надеясь, что произошла ужасная ошибка, но на самом деле всё оказалось даже хуже, чем он мог представить. Когда Алексей прибыл в Марфино, при смерти лежала уже и Ольга Петровна. Растерянный доктор топтался у её постели.

– Наверное, у княгини было слабое сердце, но из-за молодости её светлости оно ещё не давало о себе знать, а пережитое горе запустило мгновенное развитие болезни.

– Разве так бывает? – удивился Алексей, но доктор лишь развел руками. Жизнь убедила, что, оказывается, бывает: наказав пасынку беречь сестёр, несчастная княгиня Ольга ушла вслед за своим обожаемым мужем.

Прибывшая в Марфино Анастасия Илларионовна долго сидела рядом с гробами сына и невестки. Наконец она вышла к родным и объявила, что отец назначил Алексея единственным наследником и опекуном сестёр, а дочерям князь Николай оставил приданое в золоте. Анастасия Илларионовна решила, что заберёт внучек в Ратманово, и велела Алексею выйти в отставку. К этому он оказался не готов – Черкасский не мыслил себе жизни без гвардии. Княгиня настаивала, но внук упирался. Сошлись на компромиссе: Алексей возьмёт отпуск в полку. К счастью, император Александр и полковой командир всё поняли, и, взяв отпуск сроком на два года, Черкасский присоединился к бабушке и сёстрам в Ратманове.

Черкасскому пришлось на ходу учиться – осваивать премудрости управления поместьями. Жизненная хватка, унаследованная, как он подозревал, от бабушки, а также то, что отец оставил дела в хорошем состоянии, помогли Алексею в первый же год получить большой доход. Из любопытства он захотел попробовать себя в новом деле и вложил деньги в судоходную компанию. Интуиция его не подвела, дело оказалось очень прибыльным. Алексей нашёл толкового англичанина Фокса, посадил того управляющим в Петербурге, а сам на полгода перебрался в Лондон. Доходы от своей компании Черкасский оставлял в английских банках, а один из самых известных дельцов Сити работал для него на бирже.

Коммерческий успех так вдохновил Алексея, что он (на радость бабушке) наконец-то принял решение окончательно выйти в отставку и полностью посвятить себя делам. С этим он и прибыл в столицу.

Петербург встретил Черкасского святочными балами. Князь побывал в полку, в гостях у нескольких старых друзей, и весть о приезде самого завидного жениха России мгновенно облетела все салоны. В дом на Миллионной улице принесли множество приглашений, но Алексей пока отложил их, решив сначала встретиться с государем, а потом уже принять решение, оставаться в столице или сразу уехать.

Послание от императора прибыло утром. Алексея приглашали в Зимний дворец на аудиенцию, а потом на костюмированный бал. Поскольку предстоял обед, Алексей решил не связывать себя маскарадным костюмом, а захватить лишь маску и плащ-домино, оставив их у слуги до начала бала.

Ранняя зимняя ночь уже властвовала в столице, когда лёгкие санки подъехали к Зимнему дворцу. Ждать аудиенции не пришлось, Черкасского сразу же пригласили в кабинет императора.

– Заходи, Алексей, – сказал Александр Павлович. – Небось приехал отставки просить? Я знаю, что после Тильзитского мира служить в моей армии уже не так почётно, но неволить тебя я не буду.

Разговор сразу пошёл не так, как хотелось бы Алексею. Просьба об отставке теперь стала бы откровенной бестактностью. Как же поступить?

– Ваше императорское величество, я и впрямь думал выйти в отставку, поскольку должен теперь заботиться о процветании семьи. Я – опекун четырёх сестёр, их судьба стала моей заботой, – начал Алексей, и вдруг решение само пришло в голову: – Но если бы я мог продлить отпуск на неопределённое время, а в строй явиться по вашему требованию во время опасности для Отечества, я был бы счастлив.

– Вот ответ друга, – обрадовался Александр Павлович. – Значит, решено: пиши рапорт на бессрочный отпуск, а если начнётся война – я сам тебя вызову.

– Благодарю, ваше императорское величество! Для меня это большая честь.

В глазах императора мелькнуло облегчение, его настроение заметно улучшилось. Александр Павлович подтолкнул Черкасского к дивану и предложил:

– Ну, тогда посидим, расскажешь мне о своих сёстрах и бабушке.

Государь долго расспрашивал Алексея о семье и успехах в ведении дел. Наконец поинтересовался, в каком костюме тот будет на балу.

– Я взял домино, – объяснил Черкасский.

– Какое совпадение, я тоже буду в домино, – сообщил Александр Павлович, – а моя жена и сёстры решили нарядиться римскими богинями. Но, между нами, Венера при дворе уже есть. Сейчас я тебе её покажу!

Император подошёл к тёмному резному бюро, открыл крышку и протянул Алексею небольшой овальный портрет, изображавший женщину ослепительной, прямо-таки античной, красоты. Черкасский не был с ней знаком, но и до него дошли слухи, что сердце государя теперь принадлежит ловкой польской княжне, ставшей в замужестве княгиней Нарышкиной.

– Ну что, Алексей, хороша? – с видом собственника улыбнулся император. – Показываю её тебе заранее, чтобы ты не вздумал приударить за этой «Венерой».

– Я запомню, ваше императорское величество, – смягчая серьёзность своего ответа улыбкой, кивнул на портрет Черкасский.

Аудиенция закончилась, можно было подводить итоги. По крайней мере, ему был обещан бессрочный отпуск. Алексей не роптал, он привык довольствовался тем, что есть, – ведь никто и никогда ещё не получал всё и сразу.

Алексей уже успел отвыкнуть от многолюдья здешних балов. Гостей на маскараде оказалось не меньше двух сотен. Лица их скрывали полумаски, оставлявшие открытым рот, или расписанные золотом итальянские маски на все лицо. Алексей надел алый плащ-домино и чёрную полумаску, поискал в зале своих друзей-гусаров, но так и не нашёл. Пришлось ему одному стоять у колонны.

Начались танцы. Черкасский давно не танцевал и сначала лишь наблюдал за гостями. Потом, когда в зале кружилась уже почти сотня пар, он тоже стал приглашать дам. Разговоры оказались лёгкими, женщины – весёлыми, и постепенно в душе Алексея расцвело игривое и беззаботное настроение. Ему нравилась музыка, нравился бал, нравились дамы, впервые за долгое время отступили заботы, и Черкасский отдался очарованью маскарада.

Его партнершей в вальсе стала гибкая брюнетка в костюме итальянской маркизы. Её лицо скрывала белая маска с золотым кружевом вместо волос. Улыбались нарисованные губы, а в прорезях маски весело блестели лукавые чёрные глаза. Дама прекрасно танцевала и во время танца смело прижималась к Алексею. Уловив столь явный призыв, Черкасский применил отработанный трюк: смелые комплименты. Дама тихо смеялась, а потом высказала пожелание «немного отдохнуть». Она сама потянула Алексея из зала. В первой же безлюдной комнате дама скользнула в альков, задрапированный бархатными портьерами, и бросилась на диван. Потянув за собой Алексея, она шепнула:

– Не правда ли, тайна так завораживает… Вы не знаете меня, я не знаю вас, завтра мы пройдём друг мимо друга и не узнаем…

Руки незнакомки скользнули под плащ-домино и стали расстегивать на Алексее рубашку. Пышная белоснежная грудь, открытая по последней парижской моде очень низко, маячила прямо перед глазами Черкасского. Устоять было невозможно.

Незнакомка обнимала князя со всё нарастающей страстью, её опытные руки скользнули за пояс его панталон, и Алексей забыл об осторожности. Задрав женские юбки, он стал гладить тёплую кожу бедер. Дама прижалась к нему и, застонав, резко откинула назад голову. Маска её слетела, и Алексей узнал прекрасное лицо с портрета в кабинете императора.

Черкасский мгновенно протрезвел. Запахнув своё домино, он встал с дивана, одёрнул на женщине юбки, натянул спущенное платье ей на плечи и, резко повернувшись на каблуках, пошёл к выходу. Алексей не сомневался, что доброхоты сегодня же донесут императору о скандальном инциденте.

Так оно и вышло: утром от государя принесли письмо. Алексей сломал печать, взгляд его скользнул по строчкам. Император писал:

«Князь, я узнал, что вы нарушили данное мне слово. Поскольку семейные интересы требуют вашего присутствия в имениях, вы можете тотчас же ехать в Ратманово и заняться воспитанием сестёр».

Алексей понимал, что это – опала, и теперь лишь гадал, распространится ли она на всю семью, включая сестёр и бабушку, или только на него самого. Но делать было нечего. Он велел собирать вещи и рано утром выехал в Ратманово.

 

Глава седьмая

Царский ультиматум

Ратманово! Ну, наконец-то деревья расступились, и Алексей увидел свой дом. Позлащённая последними лучами мраморная колоннада сияла на фоне закатного неба, за оконными стёклами трепетали огоньки свечей, как будто звали: «Домой, домой…» Но главным чудом оказался холм – ослепительно-белый от невесомого первого снега.

«Как в сказке», – оценил Черкасский, и тут же память подкинула воспоминание: в тот трагический день он так же смотрел на заснеженный холм из окна кареты и думал, что ничего хуже опалы быть не может, но оказалось, что это не так. Алексей ехал в Ратманово в ссылку, а нашёл смерть.

Как только он вошёл в дом, навстречу вышла согбенная, но всё ещё бодрая няня Тамара Вахтанговна. Лицо её было заплаканным.

– Мальчик мой, горе у нас – бабушка твоя совсем плоха, – призналась старушка. – Всё тебя ждёт, спрашивает каждый час.

Алексей кинулся к лестнице. У спальни бабушки он остановился, чтобы перевести дух, и осторожно постучал. У постели больной хлопотали сиделка и доктор. Лицо Анастасии Илларионовны стало совсем маленьким и совершенно бескровным, глаза её были закрыты.

– Бабушка, я приехал, – позвал Алексей и взял княгиню за руку.

– Алёша! – Услышав родной голос, Анастасия Илларионовна открыла глаза и попросила: – Пусть все уйдут, нам нужно с тобой поговорить.

Доктор и сиделка вышли, а Черкасский опустился на стул рядом с кроватью.

– Алёша, ты меня не перебивай и слушай внимательно, – чуть слышно шептала старая княгиня. – Сестёр береги, они и так богаты, да я им ещё по сто тысяч оставляю, пусть замуж выйдут по любви, за кого захотят, хоть за нищего.

– Я обещаю!

Анастасия Илларионовна кивнула и на мгновение в её голубых глазах мелькнула прежняя сила.

– Дорогой мой, я боюсь за тебя. Ты должен поскорее жениться и родить наследников. Люби своих детей, никого не обделяй вниманием! Я всё оставляю тебе, завещание хранится у нашего соседа – барона Тальзита, он – мой душеприказчик. – На лбу княгини выступила испарина, дыхание стало сбиваться. Сквозь тяжёлый хрип еле пробились слова: – Поклянись, что женишься!

– Обещаю в ближайшее же время выбрать хорошую девушку и жениться, – подтвердил Алексей.

– Позови няню…

Когда старая грузинка вошла в спальню, больная слабо махнула рукой, как будто что-то просила. Тамара Вахтанговна достала из комода расшитый золотой вязью синий бархатный мешочек и вынула из него необычной формы золотой крест. Он крепился к толстой (с мизинец) грубой цепочке, а в самом его центре сиял огромный, размером с грецкий орех, алмаз. И бархатный кисет, и драгоценность няня протянула Алексею.

– Крест царя Ираклия. Я хотела передать эту реликвию тебе перед венчанием, но не доживу, – прошептала Анастасия Илларионовна. – Прощай, Алёша, выполни мои просьбы, а я буду молить за тебя Бога.

Как будто истратив последние силы на этот разговор, старая княгиня впала в забытьё и уже больше в сознание не приходила. К вечеру её не стало. В Ратманове как раз гостил князь Василий. Его дети, Никита и Николай, не смогли бы вовремя доехать из столицы, сёстры Алексея были слишком юными, чтобы участвовать в похоронах, так что проводили Анастасию Илларионовну в последний путь лишь сын с внуком да сосед-душеприказчик.

Вечером после похорон князь Василий, Алексей и барон Тальзит собрались в гостиной покойной княгини, чтобы выслушать её последнюю волю. Душеприказчик открыл конверт с завещанием и начал читать:

«Я, светлейшая княгиня Анастасия Илларионовна Черкасская, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, выражаю свою последнюю волю:

Четырём моим внучкам: Елене, Дарье, Елизавете и Ольге Черкасским – завещаю по сто тысяч рублей каждой, эту сумму они должны получить по достижении ими двадцати одного года. Внукам моим, Николаю и Никите, завещаю по пятидесяти тысяч рублей каждому без всяких условий.

Все остальное принадлежащее мне на момент моей смерти имущество я завещаю внуку Алексею Черкасскому.

Барон закончил чтение. В комнате повисла тишина. Вдруг князь Василий вскочил со стула и кинулся к Алексею. Лицо его стало багровым, а обычно голубые глаза посветлели и сделались бесцветными. Схватив племянника за лацканы сюртука, князь начал его трясти.

– Ты, всегда только ты! Все её мысли с того проклятого дня, когда она привезла тебя в Ратманово, были лишь о тебе, а меня как будто и не существовало!

– Успокойтесь, дядя, я не влиял на решение бабушки, – отозвался Алексей.

Он вдруг подумал, что ещё два года назад запросто предложил бы дяде разделить наследство бабушки, но сейчас, как никогда понимая эту мудрую и сильную женщину, внук мысленно поклялся, что все её поместья останутся процветающими, а состояние будет преумножено. Оттолкнув князя Василия, Алексей сказал:

– Бабушка высказала свою волю, значит, имела на это причины, я поступлю так, как хотела она.

Дядя уехал, не попрощавшись. В Ратманове старались о нём больше не вспоминать. Алексей с головой ушёл в дела: другого выхода у него всё равно не было, иначе тоска разъедала душу. Это оказалось даже тяжелее, чем после смерти отца. Внук даже не предполагал, насколько любил Анастасию Илларионовну, как зависел от её мудрых советов и от её преданности. Алексей осознал, что осиротел окончательно…

Три года просидел Алексей в Ратманове. Он, конечно же, с увлечением занимался делами, но это не меняло того факта, что пребывание князя Черкасского в собственном поместье оказалось отнюдь не добровольным. Правда, он очень старался, чтобы домашние этого не поняли. Алексей пригласил из Москвы бабушкину кузину – графиню Апраксину, в надежде, что та возьмёт на себя воспитание княжон. Наследство Анастасии Илларионовны удвоило и без того большое состояние Алексея, а ответственность за деньги опекаемых сестёр добавила обязательств. Загнанный опалой в поместье, Алексей сумел найти толковых посредников в Петербурге, Москве и Лондоне. Коммерческие проекты его, сначала застопорившиеся, вновь пошли в гору. Имения процветали, доходы Алексей вкладывал в строительство и в корабли. К концу 1811 года он владел уже шестью судами, пятью доходными домами в Петербурге и тремя – в Москве. В банках Лондона у него хранилось около миллиона в золоте.

В делах Алексей преуспел, но в обществе стал изгоем. По окончании траура он решил исполнить данное бабушке обещание и жениться. Самым простым вариантом тогда показалась короткая (дабы не привлекать внимания властей к самовольной отлучке из Ратманова) поездка в Москву. Но этот визит в Первопрестольную обернулся настоящим позором: светлейшего князя Черкасского нигде не принимали. Пришлось возвращаться в Ратманово ни с чем. Этот опыт сделал Алексея законченным циником, и если на императора он больше не обижался, простив государю его слабости, то общество стал презирать.

Строительство последнего доходного дома в Москве закончилось, и к концу ноября одиннадцатого года все квартиры в нём были сданы внаём. Поверенный попросил Алексея приехать и получить внесённые жильцами деньги. Как всегда, тайком, Черкасский выехал в Москву, а через неделю уже сидел в уютном кабинете своего московского дома в компании полкового друга. Ротмистр Чернов, приехавший в Первопрестольную в отпуск, рассказывал Алексею последние новости, уверяя, что война с французами не за горами. Их беседу прервал лакей, доложивший, что из Ратманова прибыл фельдъегерь с письмом от императора.

Алексей вышел в вестибюль, посыльный стоял у входа.

– Ваша светлость, в вашем имении подсказали, где вас можно найти, – отдав честь, сообщил фельдъегерь. Он протянул Алексею пакет и добавил: – Я уполномочен дождаться ответа.

– Проходите в столовую, согрейтесь. Вам принесут ужин, – распорядился Алексей.

Отдав приказания относительно устройства фельдъегеря, Алексей прошёл в кабинет. Сломав печать, он увидел знакомый почерк. Император писал:

– «Князь, ко мне как к суверену с последней просьбой обратился граф Бельский. У него не осталось прямых наследников. Граф просил моего согласия передать титул мужу его дочери. Найти супруга для этой девицы Бельский также поручил мне. Сообщаю, что в мужья наследницы я выбрал вас.

Род графов Бельских по благородству не уступает вашему, а самое большое их имение находится в той же губернии, что и ваше Ратманово.

Если вы готовы исполнить мою рекомендацию, предлагаю вам выехать в поместье Бельцы и взять в жёны его наследницу.

Буду рад видеть вас при дворе вместе с молодой женой.

Александр».

Черкасский так оскорбился, что даже сорвался на крик:

– Этого не может быть! Это просто дикость!

Ротмистр с изумлением смотрел на возмущённого друга. Алексей протянул ему листок. Чернов прочитал и примирительно заметил:

– Зато это – конец опалы! Ты же хотел жениться, но сейчас никто не отдаст за тебя дочь, да и встретить девушку тебе будет негде – в свете тебя не принимают. Мне кажется, что всё не так уж и плохо, может, и барышня окажется хорошенькой.

Черкасский лишь вздохнул. Император не оставил ему выбора. Вспомнились милые лица сестёр, ведь тень опалы легла и на них. Елене скоро выезжать, но кто станет её приглашать при таком старшем брате? Да и обещание, данное бабушке, пора наконец-то исполнить. Алексей взял перо и написал императору короткое письмо, поблагодарив за заботу. Запечатанный конверт перешёл в руки фельдъегеря, тотчас поскакавшего в Петербург, а князь отправился в Ратманово.

Потом был долгий и тоскливый путь, метель, чуть не погубившая Алексея с Сашкой. Единственной радостью оказалось маленькое приключение в деревенской церкви. Черкасский смотрел на белоснежный холм, на золотистые огоньки свечей за окнами родного дома и спрашивал себя, сколько он будет прятаться в этом уютном тёплом мирке, прежде чем пойдёт на заклание? День? Два?

По большому счёту, его время вышло. Откладывать неизбежное не имело смысла. Алексей вышел из экипажа и велел Сашке к утру приготовить лошадей для новой поездки. Черкасский собирался ехать в Бельцы, чтобы взять в жёны графскую дочь.

 

Глава восьмая

Милая невеста

Графу Бельскому становилось всё хуже, и Катя боялась даже думать о том, что могло теперь случиться в любую минуту. Она привычно сидела у постели отца, с жалостью глядя на исхудавшее лицо. Казалось, что Павел Петрович уже не здесь и принадлежит другому миру. Вдруг веки больного дрогнули, и он открыл глаза. Взгляд отца казался осмысленным, и Катя обрадовалась. Граф слабо махнул рукой – поманил и прошептал наклонившейся дочке:

– Катюша, я скоро умру. Обещай мне, что, когда приедет выбранный государем жених, ты не скажешь ему правды. Пусть он не знает, что ты «не та» невеста. Промолчи и выходи замуж. Я должен уйти спокойным за твоё будущее.

Глаза Павла Петровича слезились. Он так ослаб! Не в силах отказать отцу в последней просьбе, Катя поцеловала его впалую щёку и прошептала на ухо то, что он хотел услышать. Глаза графа закрылись, и он опять впал в забытьё. Пусть будет так, как хочет папа, а его дочь смирится со своей судьбой!..

Стук в дверь отвлёк Катю от горьких мыслей. Заглянувший в спальню дворецкий сообщил, что по поручению императора в Бельцы прибыл светлейший князь Черкасский и просит о встрече с хозяином дома.

«Я обещала папе!» – напомнила себе Катя.

Она велела передать гостю, что граф очень болен и не принимает, но его дочь Екатерина Павловна встретится с посланцем императора через два часа в голубой гостиной.

Вот и пришло время выполнять свои обещания… Катя сидела рядом с отцом и не понимала, что делать дальше. Как она будет говорить с «женихом», если не может справиться с собственными тоской и отчаянием? Как собраться с мужеством? Пойти в зимний сад, посмотреть сквозь резную листву на снег за окном? Наверное, это поможет.

Сегодня в Катином убежище было светло и покойно: за стеклом клонились к земле заснеженные ветви яблонь, солнце уже зашло, но небо ещё оставалось светлым в ярких малиновых полосах.

«К морозу, что ли?» – равнодушно спросила себя Катя. Покой зимнего сада не помог. Она искала в себе хотя бы отзвук каких-то желаний, ведь ей предстояло соединить жизнь с незнакомым человеком, но ничего она не чувствовала. Вместо сердца в её груди лежал грузный и чёрный ком. Катя поглядела на закат за окном, отвернулась и пошла в гостиную навстречу своей судьбе.

Алексей мерил гостиную шагами. Он пришёл раньше назначенного времени – его гнало нетерпение. Что за сюрприз ждал его здесь?

Бельцы оказались крупным имением, дома в деревнях выглядели ухоженными, заснеженные поля – бескрайними, а сам господский дом правильнее было бы назвать дворцом. Обстановка тоже не оставляла сомнений в том, что хозяева богаты и не лишены вкуса. Похоже, что этот брак станет делом выгодным, но только что делать с собственной душой?

Черкасский вовсе не собирался коротать свои дни рядом с раздражённой и несчастной женщиной. Чтобы сделать жизнь хотя бы сносной, он надеялся сначала очаровать невесту, а потом подчинить её своей воле. О собственных чувствах Алексей не беспокоился, раз его женили насильно, он считал себя вправе сохранить былые привычки. Воплощая свой план в жизнь, на первое свидание он одевался с тщанием лондонского денди.

Чёрный фрак, накрахмаленная рубашка и белый шёлковый галстук, виртуозно завязанный камердинером-французом, оттеняли угольные глаза и кудри Алексея, а серый атласный жилет внёс в щегольский облик ноту изысканности, сделав его безупречным. Оценив своё отражение в зеркале, Алексей решил, что задуманного эффекта добился, теперь хотелось, чтоб и таинственная «невеста» оценила его труды.

В коридоре раздались лёгкие шаги, лакей с поклоном распахнул дверь перед высокой тоненькой девушкой в простом чёрном платье. Голову её покрывали тёмные кружева. Девушка шла, склонив голову и глядя в пол. Выйдя на середину комнаты, она остановилась, собралась с духом и подняла на гостя блестящие светлые глаза. Алексей оторопел: перед ним стояла незнакомка, так заинтриговавшая его в церкви. Ну и ну! После стольких ударов судьбы он получил царский подарок: навязанная против воли невеста оказалась очаровательной девушкой, так поразившей его при первой встрече.

– Ваша светлость, – заговорила вошедшая, – вы прибыли к моему батюшке, но он не может вас принять. Отец очень болен, почти всё время без памяти.

На глаза девушки навернулись слёзы, и она замолчала. Всё могло получиться даже лучше, чем князь надеялся, и он взялся за дело:

– Позвольте представиться. Меня зовут Алексей Черкасский, я приехал сюда по поручению государя для того, чтобы выполнить его волю и просьбу вашего батюшки. Но в письме императора ничего не написано о моей невесте, может, вы расскажете мне о ней?

Алексей с замиранием сердца ждал слов, что невеста скоро выйдет, но девушка просто, даже как-то буднично сообщила:

– Я – дочь графа Бельского, Екатерина Павловна, и, если такова воля государя, я – ваша невеста.

Черкасский задохнулся от восторга, но теперь важно было не спугнуть невесту.

– Пожалуйста, называйте меня Алексеем, – мягко сказал он и попросил: – Позвольте поцеловать вашу руку в знак того, что мы теперь знакомы.

Девушка покраснела, но расцепила сжатые в замок руки. Он взял тоненькие пальцы, задрожавшие в его ладонях, и поцеловал. Хотя Черкасский пребывал в полном восторге, его невеста забеспокоилась и руку отняла.

– Пожалуйста, проходите в столовую, – пригласила она, направляясь к двери.

Алексей последовал за девушкой, любуясь её гибкой фигуркой. Он вдруг заметил, что по чёрному шёлку платья струится вниз толстая каштановая коса. Таких длинных волос Черкасскому ещё не приходилось видеть – коса спускалась ниже колен. Навязанная царём невеста была великолепна!

Огромный овальный стол сервировали на двоих. Приборы поставили ровно посередине – друг напротив друга. Алексей пододвинул стул невесте и, обойдя бесконечный овал столешницы, сел напротив. Катя кивнула слугам, и им начали подавать блюда.

– Вы извините, ваша светлость, я всё время с отцом, поэтому не знаю, что вам приготовили, – смущённо повинилась юная графиня. – Но вы не беспокойтесь, у нас очень хороший повар-француз. Папа выписал его из самого Петербурга.

При упоминании об отце на глаза девушки вновь навернулись слёзы, и, пока она их вытирала, кружевной шарф соскользнул на плечи, открыв разделённые прямым пробором каштановые волосы. Юная графиня трогательно походила на грустную Мадонну с картины Рафаэля, увиденной её женихом в Дрездене.

– Пожалуйста, зовите меня Алексеем, – вновь напомнил Черкасский. – И, поскольку мы должны пожениться, может, я тоже смогу обращаться к вам по имени? Как вас называют в семье?

Невеста заплакала. Алексей уже и не знал, что ему делать. Как её успокоить? Всепоглощающая нежность затопила сердце. Он протянул через стол руку и накрыл ладонь девушки.

– Тише, милая, не нужно плакать, время вылечит все раны, и боль затихнет.

– Меня зовут Катя. Папа не любит французских имен… Вы, наверное, можете называть меня также…

Девушка несколько раз всхлипнула, но в конце концов справилась со слезами, и Черкасский заговорил о главном:

– Катюша, ваш батюшка очень болен, но нам нужно пожениться, пока он с нами. – Князь не решился произнести слово «жив».

– Но как нам получить папино благословение – он ведь почти всё время без памяти?

– Почти? Значит, он иногда приходит в себя? – предположил Алексей. – Я могу подежурить у постели графа, а когда он очнётся, представлюсь ему и всё расскажу.

– Хорошо, после ужина мы можем пойти к нему.

Катя почти не ела, зато Черкасский оценил искусство французского повара – ужин оказался и впрямь хорош.

– Я сыт, и если вы больше ничего не хотите, то мы можем идти к вашему батюшке, – предложил Алексей.

– Я готова…

Катя привела жениха в спальню отца. На столике у изголовья горела одинокая свеча. В постели лежал крупный, но крайне исхудавший мужчина, глаза его были закрыты, дышал он часто и хрипло. Дочь привычно опустилась в кресло, стоявшее у кровати. Черкасский взял для себя стул и сел рядом. Оба долго молчали, но потом Катя не выдержала и рассказала жениху правду. Поведав, где похоронили Ольгу, она сказала:

– Теперь вы знаете, кто должна была стать вашей невестой, и, если хотите, можете забрать своё слово обратно.

– Судьба всё решила за нас, примем жизнь такой, как есть, – отозвался Алексей.

Показалось ли ему, что невеста вздохнула с облегчением?

Ближе к полуночи, граф пошевелился и попытался что-то сказать. Алексей наклонился к нему и заговорил:

– Ваше сиятельство, я – светлейший князь Алексей Черкасский, приехал сюда по повелению императора, чтобы взять в жёны вашу дочь. Клянусь беречь Екатерину Павловну и сделать всё для её счастья… Может, вы хотите что-нибудь спросить?

– Состояние… – прошептал граф, – Кате.

– Не волнуйтесь: я богат, и всё, что принадлежит Екатерине Павловне, останется в полном её распоряжении. Завтра же я составлю брачный договор, его мы подпишем до венчания.

Старый граф прикрыл глаза, Катя наклонилась к отцу, ловя его шёпот.

– Благословляю, – чуть слышно прошелестел слабый голос, – свадьбу – завтра.

Больной затих. Алексей встал и, предложив руку невесте, вывел её из комнаты.

– Пойдёмте, вам нужно отдохнуть, – распорядился он. – Я хочу завтра с утра подписать брачный контракт, а в полдень обвенчаться. Кто может быть нашим свидетелем?

– Ближайшие соседи, Иваницкие, живут в получасе езды. Они всегда заверяют документы в нашей семье. Сам Александр Иванович никогда не отказывается, и его сын Петя – тоже. Их можно пригласить и на свадьбу. Дочь Иваницких, Лили, – моя подруга.

– Я сейчас же поеду к ним, представлюсь и обо всём договорюсь, – решил Алексей.

– Езжайте, а я вернусь к папе.

Девушка шагнула к дверям отцовой спальни, но Алексей остановил её.

– Можно вас попросить об одолжении? – сказал он. – Пожалуйста, наденьте на венчание обычное платье, пусть наша жизнь начнётся так же, как у всех других молодожёнов.

– Хорошо, – пообещала Катя, и слабая улыбка скользнула по её бледному лицу, сделав его прелестным, – я надену белое.

Черкасский послал слугу за Сашкой. Не прошло и пяти минут, как слуга постучал в дверь.

– Запрягай тройку, – распорядился Алексей, – поедем к соседям, Иваницким, только узнай хорошенько дорогу и возьми в проводники какого-нибудь дворового. Смотри, сейчас вечер – если опять заплутаем в метели, второй раз живыми не выйдем.

– Не беспокойтесь, барин, – успокоил его Сашка и отправился выполнять приказание.

Когда Алексей спустился вниз, кони стояли у крыльца. Рядом с Сашкой устроился закутанный в тулуп дворовый мужик. Князь сел в сани, и тройка понеслась в ночь.

На этот раз обошлось без происшествий, и сани подкатили к воротам соседней усадьбы менее чем через час. Алексей вошёл и объявил встретившему его слуге, что хотел бы побеседовать с Александром Ивановичем.

Скоро к нему вышел и сам хозяин – высокий седой человек с простодушным выражением приятного лица.

– Здравствуйте, ваша светлость. Вы меня искали? Прошу, проходите в гостиную, – пригласил он и прошёл вперёд, указывая дорогу.

Комнату жарко натопили. На распластанной медвежьей шкуре у камина стояли два глубоких кресла, обитых залоснившимся бархатом. На круглом столике в живописном беспорядке расположились графин с наливкой, тарелка с кусками пирога и блюдо с холодным мясом.

– Прошу вас, садитесь, – пригласил хозяин, – не хотите ли выпить и закусить?

– Нет, благодарю, – отказался Алексей. – Извините меня за поздний визит, но дело не терпит отлагательства. Вы знаете, что ваш сосед, граф Бельский, очень плох и может в любой момент умереть?

– Да, конечно, я это знаю.

– Екатерина Павловна сказала, что вы всегда заверяете важные документы их семьи. Я взял на себя смелость пригласить вас и ваших детей в Бельцы завтра к одиннадцати часам утра. Я просил у графа руки его дочери и получил согласие. В одиннадцать я хочу подписать брачный договор, а в полдень – обвенчаться.

– Два месяца назад я уже заверял завещание Бельского, и кому же, как не мне, сделать то же самое с брачным договором его дочери? – сказал Александр Иванович и полюбопытствовал: – Значит, выбор государя пал на вас?

Вопрос собеседника неприятно удивил Алексея.

– Вы знаете про письмо графа к императору?

– Да, все в нашей округе об этом знают, Павел Петрович и не скрывал своих намерений, – подтвердил Иваницкий. – Правда, мы, да и он сам, были уверены, что жениха найдут Ольге и титул передадут с ней. Про Катю никто и не думал, считали, что она свободно выйдет замуж, по своему разумению – многие молодые люди хотели бы жениться на ней, девица ведь не только красива, но и богата. Партия хоть куда!

– Воля императора и желание графа оставили эту честь за мной, – удивляясь собственному раздражению, отрезал Черкасский. – Александр Иванович, прошу вас приехать вместе с вашим сыном, Петром Александровичем, засвидетельствовать подписи на брачном договоре, а вашу дочь хотела бы видеть на нашей свадьбе моя невеста.

– Конечно, мы все приедем, – пообещал Иваницкий.

Алексей откланялся и отправился в обратный путь. Разговор о многочисленных претендентах на Катину руку очень ему не понравился. К тому же невеста звала молодого соседа уменьшительным именем. Мысль об этом никак не шла из головы. С чего бы это? Неужто Алексей ревновал? Вот стыдоба-то!

Вернувшись в Бельцы, Черкасский долго размышлял: написать текст брачного договора сейчас или отложить это дело на утро. Наконец он всё-таки решил лечь спать. Как любила повторять бабушка, утро вечера мудренее.

 

Глава восьмая

Спешная свадьба

Утро выдалось ясным. Снег искрился, иней заковал аллеи парка в волшебные кружева, а морозный воздух словно бы звенел. Ярчайшее солнце затопило комнату, отразилось в зеркалах, рассыпалось множеством крошечных радуг, позолотило шёлк Алексеевой рубашки.

Камердинер-француз виртуозно выложил на шее Черкасского складки галстука, застегнул белый жилет, а потом подал фрак.

– Очень хорошо, ваша светлость, – констатировал француз, – вы будете самым красивым женихом!

– Нет, месье, это тот случай, когда всё блекнет перед красотой невесты, – возразил Алексей и заторопился: вот-вот должны были подъехать Иваницкие.

В голубой гостиной князь появился буквально за минуту до приезда гостей. За Александром Ивановичем, наряженным ради торжества в добротный коричневый фрак, вошли его дети: красивый офицер лет двадцати пяти и совсем молодая девушка. Младший Иваницкий – голубоглазый блондин в парадном драгунском мундире – оказался очень хорош собой и держался подчеркнуто высокомерно, а его юная сестра смотрела на Алексея робко и застенчиво. Старший Иваницкий выступил вперёд:

– Ваша светлость, позвольте представить моего сына – Петра Александровича, и мою дочь – Лидию Александровну.

Черкасский поздоровался. Молодой гость отвечал односложно, глаза отводил. Несложно было догадаться, что этот драгун тоже претендовал на руку богатой наследницы. Алексей вновь вспомнил, как невеста назвала соседа Петей, и в его душе поднялось раздражение. Но тут в гостиную вошла Катя, и скверное настроение Черкасского мгновенно исчезло. Она, как и обещала, надела белое кружевное платье. Прозрачный газовый шарф покрывал её голову, косу она сегодня закрутила на макушке, и это смотрелось, как корона. Никаких украшений, даже скромных серёжек, не было. Невеста Алексея была прекрасна в своей безыскусной простоте, как сверкающий бриллиант в простой оправе.

Подумав о бриллианте, Черкасский вдруг с ужасом понял, что у него нет свадебного подарка. Хотя не совсем так – в сундуке с вещами лежал крест, эту семейную драгоценность Алексей всё время возил с собой как бабушкино благословение. Крест можно подарить Кате! Алексей так и сделает – сразу после подписания брачного договора.

Катя подошла к Иваницким, поздоровалась и уже потом повернулась к жениху. Взгляд её казался робким и застенчивым, но заговорила она спокойно:

– Я готова. Что нужно делать?

– Я сейчас зачитаю вслух брачный договор и подпишу его, затем вы всё внимательно прочтёте и подпишите со своей стороны, а потом документ проверят господа Иваницкие и удостоверят наши подписи, – объяснил Алексей. Он подошёл к столику у окна, где выложил написанный рано утром договор. Там всё было просто: светлейший князь Черкасский оставлял принадлежавшее жене имущество в её полном распоряжении. Дождавшись всеобщего внимания, Алексей предложил: – Давайте начнём.

Развернув документ, он стал читать, поглядывая при этом на присутствующих.

Катя осталась безмятежной, Иваницкие слушали внимательно, а в конце отец с сыном даже переглянулись.

– Екатерина Павловна, вам всё понятно? – спросил Алексей. – Вы согласны?

– Да, – подтвердила невеста, – я верю, что вы сделаете как лучше.

Катя так доверчиво отдавала свою судьбу ему в руки, что Черкасский мысленно поклялся разбиться в лепёшку, но сделать эту девушку счастливой.

Алексей подписал договор и протянул перо невесте. Катя, не читая, поставила свою подпись. Зато отец и сын Иваницкие придирчиво проверили документ. Наконец все подписи заняли свои места, и Алексей протянул бумагу Кате.

– Екатерина Павловна, этот договор должен храниться у вас.

Катя оставалась по-прежнему безмятежной. Что это? Непрактичность юности или слепая вера в людское благородство? В любом случае бумагу нужно хорошенько спрятать, и Алексей предложил:

– Я провожу вас, чтобы вы могли убрать документ, а потом мы снова спустимся к гостям.

По его знаку, маячившая в дверях мадам Леже, ставшая после смерти графини домоправительницей в Бельцах, привела в гостиную двух горничных с подносами. Те стали расставлять на столике бокалы с шампанским, фрукты и пирожные, а Черкасский обратился к гостям:

– Прошу, угощайтесь. Мы с Екатериной Павловной скоро вернёмся, – он взял невесту под руку, и они вышли.

Проводив невесту до её комнат, Алексей поспешил за своим подарком. Синий бархатный мешочек лежал на дне сундука. Тамара Вахтанговна давно объяснила воспитаннику, что на бархате вышито: «Благослови, Господи, Алексея, сына Нины, внука Ираклия». Посмотрев на огромный сверкающий алмаз, Черкасский с радостью понял, что именно этот подарок достоин его божественной невесты.

«Он такой же, как Катя, – чистый и великолепный».

Алексей подошёл к дверям комнаты и постучал. Невеста вышла и одарила его своей чудесной улыбкой. Алексей волновался, как мальчишка.

– Милая, мы связали себя брачным договором, а через час дадим клятвы перед Богом, – начал он, потом запнулся и, отбросив цветистые фразы, просто сказал: – Позволь мне между этими двумя событиями сделать тебе подарок уже как жене. Этим крестом дед благословил мою мать, узнав о моём рождении. – Алексей открыл мешочек, достал крест и протянул его Кате.

– Ой, как красиво! – поразилась девушка. Она не могла оторвать взгляда от радужных переливов в гранях огромного камня. – Вы думаете, что я могу это носить?

Алексей, сам надел цепочку на шею невесты. Крест красиво лёг на белое кружево платья. Черкасский наклонился к Кате и легко коснулся её губ. Ох уж это искушение невинностью! Впервые Алексею горячили кровь не яркая страсть, а нежность и тонкое, как изысканный аромат, понимание: наслаждение почти доступно, оно рядом – протяни руку и возьми, а тронуть нельзя. От этого можно было сойти с ума!

«Вот уж точно, забыл обо всём на свете, – шепнула совесть, – женись сначала!»

Алексей взял невесту под руку и поторопил:

– Пойдём, милая, нас ждут в церкви.

Гости уже собрались в вестибюле. Закутав Катю в соболий мех и одевшись сам, Алексей усадил девушек в первую тройку, во вторую пригласил отца и сына Иваницких, а в третью сел сам. Кавалькада понеслась по сверкающей от инея аллее. Они должны были венчаться в той самой маленькой церкви, где Алексей впервые увидел свою прекрасную незнакомку. Ну не чудо ли?

Сегодня в церкви горели сотни свечей, а на полу вдоль иконостаса выстроились вазы с букетами роз, привезенных рано утром из оранжерей Ратманова.

«Привет от бабушки», – почему-то подумал Алексей. Конечно, розы Анастасия Илларионовна любила более всех других цветов, но уж никак не могла предполагать, что её внук украсит ими храм в день своего венчания… Или могла? Ведь бабушка знала всё…

Горничная невесты, Поленька, заговорившая с князем в памятную метельную ночь, ожидала свою хозяйку в дверях. Она протянула Кате маленький букетик из белых роз и веточек мирта.

Отец Иоанн спросил у жениха про венчальные кольца, Алексей вынул их из жилетного кармана. Служба началась. Черкасский никогда прежде не задумывался, чего ждёт от собственного венчания, но уж точно не того, что случилось на самом деле: не было ни трепета, ни возвышенного настроения, все его мысли занимала Катя. Служба обещала быть долгой, а его невеста очень ослабела. Выдержит ли? И ещё его раздражало то, что венец над Катиной головой держит Пётр Иваницкий. Конечно, это было глупо и даже унизительно, но Алексей так и не смог справиться с ревностью. Он отвечал на вопросы, повторял нужные слова, но делал это механически, очень надеясь, что никто об этом не догадается.

Отец Иоанн повёл брачующихся вокруг аналоя. Алексей почувствовал, как дрогнула рука невесты в его пальцах, и испугался, что измученная Катя сейчас упадёт, но её лицо было спокойным и просветлённым, и на вопросительный взгляд жениха она ответила чуть заметным кивком.

Интригующее открытие, что его жена не только красива и нежна, но ещё и обладает силой духа, удивило Алексея. И он с любопытством спросил себя, какие ещё сюрпризы ждут его в новой семейной жизни.

Наконец венчание завершилось, и Алексей, наклонившись, легко поцеловал тёплые губы жены. Немногочисленные гости принесли свои поздравления, и маленькая группа, рассевшись по тройкам, отправилась в обратный путь.

Оставив гостей угощаться шампанским, молодожёны поднялись к старому графу.

Катя нагнулась к отцу и тихо его окликнула. Бельский был в сознании.

– Я ждал, – сквозь хрипы выговорил он.

– Папа, мы обвенчались и подписали брачный договор, – сказала Катя.

– Я отказался от приданого и любого имущества жены, – добавил Алексей.

Граф устало прикрыл глаза, Катя вдруг ощутила, что отец сжал её пальцы и потянул к себе. Она наклонилась ниже.

– Девочка моя. – Голос звучал так слабо, что дочери пришлось прижаться ухом к губам старого графа. – Благословляю тебя, помни, что…

Больной сделал большую паузу, и Катя уже подумала, что он впал в забытьё, но глаза графа вновь приоткрылись, и опять зашелестел слабый голос:

– Возьми медальон под моей подушкой… носи его всегда с собой…

Катя протянула руку и что-то нащупала в изголовье кровати. Достав, она сразу узнала медальон своей матери с миниатюрными портретами супругов Бельских. Отец зашептал вновь:

– Поезжай в Петербург к Штерну, покажешь медальон, он все устроит… Ты поняла?

– Да, папа!

Граф устало закрыл глаза и попросил:

– Отца Иоанна пришлите, а сами идите, празднуйте.

Алексей и Катя послушно вышли. После полутьмы графской спальни солнечный свет, бьющий в окна, ослепил их обоих. На Катины глаза навернулись слёзы. От солнца или от горя? Алексей взял руку жены. На её безымянном пальце блестело кольцо. Он поцеловал этот гладкий ободок, а потом тёплую ладошку. Как же не хотелось никуда идти! Но внизу молодожёнов заждались соседи, да и графа нельзя было оставлять надолго.

– Катюша, давай угостим Иваницких свадебным завтраком, а потом ты, если захочешь, можешь вернуться к отцу, – предложил Алексей.

– Как скажете! Папа рад, что мы поженились, он благословил нас и мамин медальон подарил.

Катя открыла золотую крышку и полюбовалась на портреты родителей, а потом спрятала подарок в карман. Алексей взял жену под руку, повёл к гостям.

Гостей Черкасские нашли в голубой гостиной. Мужчины дружно выпивали, а Лили с восторгом обсуждала новое украшение невесты. Увидев молодожёнов, она бросилась к подруге.

– Катя, ты никогда не говорила, что у вас семье есть такой изумительный алмаз! – воскликнула она.

– Его мне подарил муж…

– Крест – фамильная драгоценность нашего рода, – пояснил Черкасский. – Мне показалось, что алмаз похож на мою невесту, такой же чистый и прекрасный.

– И на него можно купить не только это имение, но ещё и наше, и все другие в этом уезде, – засмеялся Александр Иванович. – Щедрый подарок!

Замечание было бестактным, но Черкасский решил промолчать. Не портить же собственную свадьбу из-за такой ерунды! К счастью, других разочарований не было, и свадебный завтрак удался на славу. Проводив гостей, Алексей подвёл свою жену к дверям графской спальни, откуда недавно ушёл батюшка, соборовавший больного, и попросил:

– Пожалуйста, выйди к ужину в семь часов, я буду тебя ждать.

– Хорошо, – пообещала Катя и скрылась за дверью.

Катя боялась, что отец больше не очнётся, но граф пошевелился и позвал её. Слова умирающего были почти неразличимы, и дочери пришлось их угадывать.

– Доченька, ты скоро станешь очень богатой… Мои деньги лежат в банках Вены и Лондона, всего около миллиона золотом, а в медальоне спрятаны номера счетов и их ключи… Штерн всё для тебя устроит. Береги себя, ты последняя из нашей семьи, роди моего внука, сохрани род…

Отец слабо пожал руку Кати и закрыл глаза. Как тяжело он дышал! Это уже напоминало агонию.

К ужину Катя не вышла, она просидела у кровати отца почти всю ночь. Алексей заходил, предлагая сменить её, но ответ был один: «Не нужно». Катя больше не плакала, а только молилась. Перед рассветом граф в последний раз вздохнул, сжал руку дочери, и в Бельцы вновь пришла смерть.

 

Глава девятая

Завещание

В Бельцы Щеглов ехал в пресквернейшем расположении духа. Ситуация казалась зыбкой, ясности не было ни в чём, кроме одного: поручик знал, что не должен провалить дело. Но как действовать? Куда бежать? Накануне князь Ромодановский вызвал своего нового порученца и откровенно с ним поговорил:

– Ну, вот, Петруша, и настал твой час! Граф Бельский скончался, завтра похороны. А ведь всё сложилось, как ты и предсказывал. Что ты тогда сказал? Что злоумышленник может подобраться к богатствам этого семейства лишь через брак с наследницей? Можешь гордиться – всё сбылось. Дочка вышла замуж всего лишь за несколько часов до смерти батюшки. Вот ведь какие дела! Так что поезжай в Бельцы, будешь представлять меня на похоронах Павла Петровича. – Генерал-губернатор вздохнул и признался: – Я, право, опечален: граф крепким хозяином был, таких ещё поискать. Но твоя задача – не вздыхать над гробом, а разгадать, у кого в этом преступлении есть мотив и возможность.

Щеглов не ожидал, что события будут развиваться столь стремительно. Сколько же времени прошло со дня его визита в Бельцы? Двух недель ещё нет, а положение вещей изменилось до неузнаваемости. Так кто же дёргает за ниточки в этой скверной истории? Даже страшно представить, что юная наследница с лицом усталого ангела замешана в кровавых злодеяниях против собственной семьи. А если не она, то кто? Но генерал-губернатор прав, сейчас – тот самый момент, когда можно ухватиться за кончик нити, ведущей к преступнику или преступникам. Мотив и возможность – вот то, что нужно искать.

– Я разберусь, ваше высокопревосходительство! – пообещал Щеглов.

Однако хвастаться оказалось легче, чем выполнить обещанное.

Солнце ещё не встало над горизонтом, а поручик уже отбыл в Бельцы. Он собирался попасть в дом пораньше, ещё до того, как съедутся гости, хотел присмотреться к наследникам. Но Щеглова опередили: в доме уже собрались соседи из ближайших поместий, а вместе с поручиком подъехали ещё несколько визитёров. Пётр с удивлением заметил среди гостей и собственного тестя. Впрочем, это оказалось даже к лучшему, ведь Щеглов здесь никого не знал, а тесть мог познакомить его с нужными людьми. Щеглов поспешил к своему Ивану Давыдовичу.

– И ты здесь, Петруша? – удивился тесть. – Ты ведь покойника вроде не знал…

– Я представляю на похоронах генерал-губернатора, – отозвался Щеглов. Он решил ковать железо, пока горячо, и стал потихоньку задавать вопросы:

– Вы слышали, что младшая дочь успела обвенчаться за несколько часов до смерти отца?

Надежды на известную всему свету болтливость тестя полностью оправдались – Ивану Давыдовичу всегда требовались слушатели, не стал исключением и этот раз.

– Как же, романтическая история! – Старик расплылся в улыбке и тут же пустился в подробности: – Катюша вышла замуж, и не по своей воле, а чтобы отцу угодить. Павел Петрович как слёг, так письмо государю отправил, чтобы самодержец титул его разрешил по женской линии передать. Род ведь сохранить нужно? Сам понимаешь, что это – долг святой. Вот граф и попросил за дочь. Весь уезд знал об этом его решении, правда, все думали, что жениха найдут Ольге, но тут уж как Бог решил. Одна теперь дочка у Павла Петровича – ей жених и достался.

– Так жениха прислал государь? – изображая удивление, переспросил Щеглов, уже знавший об этом факте из найденного под снегом письма. – И кто же этот счастливец?

– Говорят, важная шишка. Титул у него – почетнее не бывает: светлейший князь, фамилия Черкасский. Да у него в нашей губернии большое поместье есть. Семейство это из самых богатых, а жених – единственный наследник. Так что правду говорят: «деньги к деньгам».

Поручик мысленно с ним согласился: у самого тестя денег не было, поэтому ему и достался бедный зять – Щеглов. Сразу вспомнились Маша с Мишенькой, предстоящая им поездка на во́ды и вечный вопрос, где достать денег. Щеглов даже головой мотнул, отгоняя невесёлые мысли. Нечего дразнить судьбу и желать невозможного! Им и так повезло – жалованье хорошее, даст Бог – поднакопятся средства, нужно лишь потерпеть. Стараясь вернуться к прежнему настрою, поручик спросил у тестя:

– Так что же жених после Бельского унаследовал?

– Ты не поверишь, лишь титул! Присоединит его к своему. Черкасский отказался от всего имущества. Они с женой брачный договор подписали, там всё – чёрным по белому, что он даже приданое не берёт. Первый раз о таком слышу!

– Странно, – удивился Щеглов, – а вы ничего не путаете?

Иван Давыдович от проявленного к его персоне недоверия вроде обиделся, но потом махнул рукой на неучтивость своего непутёвого зятя и объяснил:

– Не сомневайся, так оно и есть, мне рассказывал старший Иваницкий. Вон видишь, он рядом с сыном у правой колонны стоит. Они оба заверяли брачный договор, а потом на свадьбе присутствовали.

Вдруг, изумив Щеглова, тесть засмеялся. Что же так развеселило Ивана Давыдовича на похоронах? Мучиться сомнениями поручику не пришлось – тесть сам всё объяснил:

– Посмотри на своего тёзку – Петьку Иваницкого! Видишь, какой смазливенький? Он сам хотел на Кате жениться, с малолетства её выхаживал, других кавалеров отгонял. Весь уезд над ним потешался. Все знали, что покойная графиня его на дух не переносила и никогда бы за него дочку не отдала. Но Петьку, раз уж он на такой куш замахнулся, уже и чёрт не остановил бы. Я так думаю, он всё равно Катю получил бы. Даже увёз бы, коли надо. После смерти графини Петька так взволновался! Даже отпуск в полку взял, сюда прилетел. Если б не смерть Ольги, он дождался бы кончины графа и женился бы на Кате. А теперь что? Государев приказ не оспоришь. Остались Иваницкие с пустыми карманами!

Интересная получалась история. Щеглов присмотрелся к своему невезучему тёзке. Тесть назвал драгуна смазливеньким, но это было несправедливо. Молодой Иваницкий оказался писаным красавцем, такому ничего не стоило завоевать женское сердце. Может, покойная графиня разглядела в соседском сыне ловкого альфонса, поэтому и не хотела для дочки такого жениха? И какие же резоны у Петра Иваницкого: любовь или выгода?

– А чем молодой Иваницкий покойной графине так не нравился? – спросил Щеглов у тестя.

– Так ведь все знают, что их имение заложено-перезаложено. Графиня подозревала соседей в корысти. Да и все так считали, – пожал плечами Иван Давыдович и тут же толкнул зятя локтем в бок: – Смотри, вон новоиспечённый граф Бельский идет… А Катя-то совсем плоха, прямо висит на его руках.

Тесть был прав. Худенькая девушка в чёрном совсем истаяла. Белая как снег, она полулежала головой на плече мужа, а на ногах держалась лишь потому, что Черкасский крепко её обнимал. Новобрачные спустились к подножью лестницы.

– Пойдём, Петруша, нужно принести соболезнования, а потом вместе в церковь поедем, – поторопил Щеглова тесть, а сам стал протискиваться сквозь толпу.

Пётр двинулся за ним, но приотстал так, чтобы встать рядом с отцом и сыном Иваницкими. Те не обращали на Щеглова внимания, и он смог беспрепятственно за ними понаблюдать. Отец держался спокойно и с достоинством, зато сын, похоже, не находил себе места. Крылья его точёного римского носа раздувались от волнения, а глаза горели, и, самое главное, Иваницкий-младший не мог оторвать взгляда от полуобморочной наследницы.

«Вот так-то, – подумал Щеглов, – Сомнений нет: мотив налицо. А возможность?»

Почему бы и нет? Нужно только найти в доме сообщника. Отравить лошадь – много ума не нужно, это можно сделать и самому. Зайти на конюшню по-соседски, а когда конюх отвернётся, отраву в ведро с питьем бросить или травы поганой в сено подмешать. А бедная графиня? Говорят, она скончалась от горя, не пережив смерть сына. Это вполне возможно, мать ведь – могла и не выдержать. Получается, что судьба сама расчистила путь к богатству наследнице Бельских. Найденный государем жених ни на что не претендует, всё остается девушке. Так, может, она сама это натворила?

Поручик подошёл к хозяевам дома. Он слышал, как принёс соболезнования Иваницкий-отец, а князь его поблагодарил, Катя при этом лишь кивнула. Щеглов мог бы держать пари, что наследница не в силах говорить, но, нарушая все приличия, Иваницкий-младший обратился именно к ней, демонстративно не замечая её супруга:

– Екатерина Павловна, примите мои искренние соболезнования. Я потрясён смертью вашего батюшки. Вы знаете, что Павла Петровича я любил с детства и считал родным человеком. Вы можете всегда на меня рассчитывать. Только скажите – и я к вашим услугам.

Щеглов замер. Он хоть понимает, что делает? На дуэль нарывается. Только поединка на похоронах и не хватало! Иваницкий-старший побледнел и дёрнул сына за рукав, но мальчишка застыл как истукан, уставившись в глаза наследницы огромными от волнения зрачками. Та как будто пришла в себя и даже попыталась улыбнуться. Вышло это плохо, но Катя, по крайней мере, смогла ответить:

– Спасибо, Петя! За всё спасибо…

Черкасский переменился в лице. На его скулах заходили желваки, и стало заметно, каких усилий ему стоит молчание. Отодвинув в сторону Иваницкого-младшего, поручик шагнул вперёд и обратился к князю:

– Ваша светлость, я – Щеглов, личный помощник генерал-губернатора. Примите мои искренние соболезнования и позвольте передать сочувствие от имени князя Ромодановского. Данила Михайлович велел мне сказать, что скорбит вместе с вами и Екатериной Павловной. Ваше горе – его горе, и, если он может хоть чем-нибудь помочь вашему семейству, только дайте знать!

Слава богу, на лице Черкасского вновь появилось выражение достойной любезности. Князь пожал Щеглову руку, поблагодарил его самого и попросил передать благодарность генерал-губернатору. Катя тоже сказала несколько слов.

Освободив место для других гостей, Щеглов отошёл в сторону и осмотрелся. Иваницкие стояли в дальнем углу и явно ругались: отец что-то жёстко выговаривал сыну. Рядом, со стаканом воды в руке, суетилась уже немолодая смуглая брюнетка. Вычурный фасон и глубокое декольте её траурного платья показались Щеглову неуместными на похоронах. Кто эта дама? Одна из домашних или пресловутый сообщник?

Поручик разыскал своего тестя, уже болтавшего в компании ещё троих немолодых помещиков. Извинившись, он отозвал Ивана Давыдовича в сторону и рассказал о выпаде Иваницкого-младшего. Старик аж подпрыгнул от возмущения:

– Ну, Петька и наглец! Я всегда говорил его отцу, что этого стервеца ещё в детстве пороть следовало, а теперь уже поздно. Ну надо же, такое устроить! Ничего, теперь отец сам его обратно в полк выгонит. Нам в уезде только дуэлей и не хватало!

Тестя явно понесло, и, чтобы его отвлечь, Щеглов указал на брюнетку в вычурном платье.

– Папаша, вы не знаете, кто та дама, что стоит рядом с Иваницкими? Вон та – со стаканом воды в руке.

Иван Давыдович прищурился, высматривая нужную женщину, и, поняв, о ком идёт речь, пренебрежительно хмыкнул:

– Это здешняя француженка – мадам Леже. У Бельских все слуги распустились донельзя. Взяли эту французскую вертихвостку швеёй, так она к покойной графине в доверие втёрлась и стала себе всё больше прав забирать, а уж после хозяйкиной смерти, говорят, чуть ли не домоправительницей сделалась. Ни стыда, ни совести у людей нет, вместо того, чтобы иголкой махать, она в серьёзное дело лезет – средствами хозяйскими распоряжаться норовит.

Тесть мог бы ещё долго брюзжать, но князь Черкасский пригласил всех гостей в храм. Присутствующие повалили на улицу и стали рассаживаться по саням. Щеглов позвал тестя с собой и в церкви встал рядом с ним.

Графа Бельского похоронили рядом с женой и сыном. На поминках о нём сказали много тёплых слов. Щеглов узнал, что покойный был порядочным и добрым человеком, щедро помогал друзьям и много жертвовал соседнему монастырю. Добрыми словами помянули люди его покойную супругу, а потом и детей – сына Михаила и дочь Ольгу. Понятно, что о покойниках либо хорошо, либо ничего, оттого и картина получалась благостная, но почему же тогда взбесилась лошадь графини Ольги? Почему убили в столице её брата, и только ли от болезни умерли их родители? Вопросов оказалось больше, чем ответов.

«Прав генерал-губернатор, нужно искать мотив и возможность, – размышлял Щеглов, разглядывая через стол лицо наследницы Бельских и её ретивого воздыхателя Иваницкого. – У этих двоих мотив точно есть, и возможность, оказывается, тоже имеется. Такому красавчику, как этот драгун, ничего не стоит охмурить стареющую женщину, а мадам Леже весьма похожа на его верную поклонницу».

Ясности в деле не прибавилось, но ниточки уже появились, оставалось не выпустить их из рук и смотреть в оба. Впереди намечался ещё один важный этап – оглашение завещания в губернской канцелярии.

«Нужно бы пригласить туда и обоих Иваницких. Пусть наши подозреваемые соберутся в одной комнате, да и Даниле Михайловичу будет любопытно самому на них посмотреть», – сообразил Щеглов.

Идея выглядела удачной. Поручик дождался конца поминального обеда, простился с хозяевами и, еле отбившись от подвыпившего тестя, решившего прокатиться с ним до губернской столицы, отправился обратно. Времени у поручика было в обрез. Генерал-губернатор назначил оглашение завещания на третий день после похорон.

Щеглов пригласил посетителей в губернаторский кабинет, рассадил Черкасских и Иваницких на заранее расставленные стулья, а сам встал сбоку у окна. Выбранное им для наблюдения место оказалось очень удобным – на лица гостей падал свет из двух больших окон, и Щеглов очень надеялся не упустить ни одного проблеска чувств подозреваемых. Молодая княгиня Черкасская застыла на стуле с отрешённым видом, её муж не сводил глаз с бледного лица своей супруги. В этом он оказался неодинок, точно с таким же выражением лица смотрел на чужую жену молодой драгун, а наблюдавший эту картину Иваницкий-старший сурово хмурил брови.

– Здравствуйте, господа, – прозвучало в дверях, и в кабинет вошёл генерал-губернатор. Он вёл за руку внука, красивого сероглазого мальчика лет восьми-девяти.

«К чему бы это? – озадачился Щеглов и тут же догадался: – В добряка-семьянина играет, хочет, чтобы гости расслабились».

Картина и впрямь была умилительной: Данила Михайлович – высокий и статный, несмотря на давно перевалившие за пятьдесят годы – был ещё очень хорош со своими благородными сединами и красивым русским лицом, и худенький мальчик на фоне его мощной фигуры смотрелся особенно трогательно.

– Позвольте вам представить моего внука, Антония, – сказал генерал-губернатор. – Вот, господа, новое поколение! Обгоняет нас, стариков, семимильными шагами: в такие-то года два языка знает, сложные задачи как орешки щёлкает, а уж на шпагах фехтует, так лучше взрослых!

Мальчик поклонился гостям, он слегка смутился от такой похвалы, но вёл себя с достоинством и тактом. Похоже, на этом маленький спектакль закончился. Ромодановский ласково провёл ладонью по каштановой макушке внука и распорядился:

– Все, дорогой, мы сейчас будем читать важные бумаги. Ты пойди в сад, погуляй, а после я тебя позову.

Еще раз поклонившись, мальчик, солидно ступая, вышел из комнаты, но как только за ним закрылась дверь, взрослые услышали громкий топот, весёлый смех и заливистый лай собаки.

Генерал-губернатор улыбнулся проделкам внука, но, достав из стола толстый конверт, стал серьёзным. Вскрыв печать, Ромодановский оглядел присутствующих.

– Господа, я должен выполнить последнюю волю покойного графа Павла Петровича Бельского. Позвольте, я зачитаю вам его завещание и указ государя, а потом мы обсудим наши дальнейшие действия.

Генерал-губернатор прочёл все перечисленные документы, а потом обратился к Алексею:

– Вы, ваша светлость, женились на дочери графа Бельского за день до его смерти?

– Да.

– Вы подписали брачный договор, где учтены пожелания Павла Петровича, выраженные в его последней воле?

– Да, ваше высокопревосходительство, я отказался от приданого и любого другого имущества, принадлежащего графу Бельскому или моей жене. После смерти тестя я получаю лишь титул. Вы можете убедиться сами.

Черкасский протянул генерал-губернатору брачный договор. Ромодановский прочитал документ и заключил:

– Я рад, что всё получилось так просто и честно. Согласно спискам губернской земельной управы у графов Бельских майоратным имением, переходящим вместе с титулом, являются лишь Бельцы. Остальное имущество переходит вашей супруге как единственному ребёнку своего отца на момент его смерти. Вас, князь, устраивает такой раздел имущества?

– Ваше высокопревосходительство, я вообще на него не претендую, – вновь повторил Черкасский, – я готов подписать все необходимые документы в пользу жены.

– Раз вы этого хотите, напишете дарственную, вот и весь сказ, – подсказал Ромодановский и обратился к Кате: – А вас, княгиня, устраивает такой раздел имущества вашего покойного батюшки?

– Я со всем согласна, – подтвердила Катя и оглянулась на мужа, как будто ища у него поддержки. Алексей ободряюще ей улыбнулся.

«Влюблён по уши, – мысленно отметил Щеглов, – а наш ангелочек как будто ни сном ни духом, а сама вертит супругом, как хочет. Бельцы он ей подарит, а остальное и так ей отошло. Интересно, наследница лишь для себя старается, или тут ещё кто-то есть?»

Генерал-губернатор подвёл итоги:

– Хорошо! Все формальности соблюдены. Вы, князь, можете через две-три недели приехать в земельную управу с этим завещанием и переписать Бельцы на своё имя, а потом уже оформите дарственную на свою супругу.

Ромодановский встал, за ним поднялись остальные. Князь Алексей поблагодарил генерал-губернатора от имени своей семьи за участие и помощь. Гости распрощались и отправились в обратный путь.

Как только они остались одни, Данила Михайлович подмигнул своему помощнику и спросил:

– Ну что, Петруша, каковы твои наблюдения?

– Мне кажется, что Черкасский уже попал под влияние жены. Драгун тоже с неё глаз не сводит. Старший Иваницкий, по-моему, ни при чём, а эта троица – натуральная пороховая бочка с зажжённым фитилём.

– Любовь, сынок, штука тонкая… – мечтательно протянул Ромодановский, и его помощнику показалось, что в глазах генерал-губернатора блеснула сентиментальная влага.

Однако поручик не считал любовь слишком весомым аргументом, да и стоящее на кону состояние было очень большим.

– Надо бы разобраться с убийством старшего брата наследницы, – предложил Щеглов. – Давайте я съезжу в столицу, разыщу протоколы допросов. Не откажут же в полиции, раз у нас после этого ещё три смерти случились.

Но Ромодановский аж руками взмахнул от возмущения:

– Что ты несёшь, Пётр Петрович?! Да разве же можно субординацию нарушать? Мы с тобой кто? Провинция! Этим всё и сказано – должны место своё знать и не высовываться туда, где нас никто не ждёт. Ну, придёшь ты в столицу. Куда ты там сунешься? В жандармский околоток? Так мы даже адреса не знаем, где убитый жил. Станешь в Бельцах справки наводить? Так ты всех подозреваемых насторожишь. Ну а столичным ребятам только на зуб попадись, они тебя изведут, докажут, что ты никто и звать тебя никак, вот и уедешь несолоно хлебавши.

– Да как же! Если есть преступление, надо же злоумышленника найти и наказать, – не унимался Щеглов.

Генерал-губернатор хмыкнул, выразительно постучал пальцем по лбу и изрек:

– Значит так, вот тебе мой ответ: в нашей губернии делай что хочешь, а наружу носа – ни-ни! Понял?!

– Понял… – отозвался Щеглов. Он хотел ещё добавить, что этак они никогда дела не сделают, но, глянув в отнюдь не доброе лицо своего начальника, промолчал. Угодить под тяжёлую руку князя Ромодановского – радости мало.

 

Глава десятая

Старый дневник

Как же, оказывается, греют душу простые радости: мягкий снег за окном, огонь в камине, уют зимнего кабинета… Почему Алексей раньше этого не понимал? Почему бежал мимо, рвался к друзьям и службе, не замечая тихого очарования подобных вещей? Может, эти прелестные картинки доступны лишь в семье? Смешное предположение… Но отчего же так теплеет на душе, когда ты видишь у камина примостившуюся с книгой тонкую фигурку собственной жены? Весь мир тогда сжимается до размеров одной-единственной комнаты. Ты и она в натопленном барском доме, а вокруг покрытые снегом поля, леса в серебристом инее – зимняя Россия без конца и без края. Хорошо!..

Черкасский заставил себя отвести взгляд от безупречного профиля, подсвеченного огнём камина, и сосредоточиться на бумагах, оставшихся после тестя. Алексей уже третий день разбирал архив и всё время задавал себе один и тот же вопрос, стал бы он так усердствовать, если бы Катя не решила составить ему компанию? Если быть честным, то вряд ли.

Через несколько часов в мир придёт новый год. Они с Катей договорились встретить его вдвоем за маленьким поздним ужином. Алексей надеялся на откровенный разговор. В их браке ещё не было главного, они обвенчались, но и только. Черкасский понимал, что переживает его жена после смерти отца, и, щадя её чувства, до сих пор даже не заикался о супружеских отношениях. Алексей не узнавал сам себя: он бредил Катей, обожал её и желал почти до беспамятства, и не делал даже попыток подступиться к ней.

«Но ведь подобное ожидание тоже сладостно, – мелькнула вдруг чуть ли не философская мысль. – Иметь право взять – и не делать этого».

Алексей представил нагую белую спину и сбегающую по ней каштановую косу. Он чуть было не застонал – тело послало ему мощный сигнал, намекая, как он не прав со своими дурацкими философствованиями.

«Нет, так нельзя, нужно что-то делать. Сегодня за ужином и поговорим», – сдался Алексей. Он вновь попытался сосредоточиться на бумагах тестя. Черкасский уже просмотрел счётные книги по Бельцам, судя по всему, имение процветало. Жена стала очень богатой женщиной, но его это не волновало – он хотел лишь её саму.

Часы на камине пробили десять, Алексей поднялся и подошёл к Кате.

– Милая, я предлагаю пойти переодеться к ужину, – предложил он. – Конечно, у нас с тобой траур, но мы будем лишь вдвоём, давай хоть немного украсим наш вечер.

– Хорошо, – согласилась Катя и нежно улыбнулась, сводя мужа с ума. – Я надену твой подарок.

Алексей просиял. Очень медленно продвигался он по пути завоевания Катиного сердца и вот сейчас одержал маленькую победу, ведь она впервые сказала «ты». Маленький шажок, но как он дорог!

Проводив жену до дверей её спальни, Черкасский поспешил к себе. Он теперь одевался так же тщательно, как какой-нибудь записной франт. Парижский фрак с чёрным муаровым жилетом, по его задумке, должны были поразить Катю. Он постучал в дверь её спальни, и жена сразу вышла. Она сменила причёску – вместо косы подняла волосы на макушке и закрутила их в локоны, спадающие до самой поясницы. Катя была так хороша, что Алексей в очередной раз не поверил своему везению. Высоко поднятые волосы делали её лицо строже, но огоньки, играющие в блестящих светлых глазах, и нежная улыбка казались живыми, переменчивыми и бесконечно очаровательными.

– Какая же ты красавица! – восхитился Алексей. – Я самый счастливый человек, ни у кого на свете нет такой прекрасной жены.

– Я мало видела, но, наверное, это я должна радоваться, что мне достался самый красивый жених России.

– Ты и впрямь так считаешь? – обрадовался Черкасский. Если он нравится Кате, то при нежном и преданном обращении взаимность – лишь вопрос времени, а страсть к ним придёт, как только жена это позволит.

Огромный овальный стол на шестьдесят гостей, сейчас накрыли для двоих. Весь он был заставлен блюдами и графинами с вином. Слуг видно не было.

– Я хотел, чтобы в эту новогоднюю ночь мы остались с тобой вдвоём, – объяснил Алексей, – я буду сам ухаживать за тобой. Ты не против?

– Нет…

Люстры не зажигали. Стол озаряли лишь свечи в двух парных жирандолях и пламя камина. Сверкало серебро, в хрустале играли алые блики, разбрасывал снопы радужных искр Катин алмаз, но Алексей смотрел лишь в глаза своей жены. Это уже было счастьем, и он раздумал затевать трудный разговор. Зачем? Если можно просто поговорить о приятных им обоим вещах.

Черкасский разлил по бокалам вино. Катя захотела попробовать рыбу. Алексей тут же согласился, что это наилучший выбор, и себе тоже положил изрядный кусок. Разговор их потёк неспешно и скоро сделался тёплым и приятным. Алексей говорил о своём детстве, о бабушке, о любимых сёстрах. Рассказал он и о своей близости к императору.

Катя слушала с нескрываемым интересом. Не заметив как, она сама стала говорить о прошлом, о матери с отцом. Под бой каминных часов Черкасские выпили за наступление нового, 1812 года.

– Пусть в этом году нас ждут лишь добрые вести и счастливые дни, – пожелал Алексей.

Катя допила вино и сама потянулась к мужу. Он крепко её обнял и впервые поцеловал так, как ему хотелось, со всей страстью и нежностью. Алексею казалось, что в этом поцелуе их души наконец-то соединились. Объятия его стали требовательней: руки гладили затылок жены, потом скользнули ей на спину. Когда он наконец смог оторваться от Катиных губ, жена не отстранилась, а так и стояла, припав к его груди. Боясь разрушить это волшебство, Алексей крепко её обнял, прижался подбородком к душистым локонам на макушке и замер.

– Остановись, мгновенье, ты прекрасно! – шепнул он. – Кто бы мог подумать, что это истинная правда.

Катя подняла глаза, в них цвела нежность.

– Счастье моё, – обрадовался Алексей, – я благодарю судьбу, что именно на меня пал царский выбор и ты оказала мне честь, став моей женой.

– Я тоже рада, – призналась Катя, – я очень ценю твою деликатность. Понимаешь, я хочу, чтобы наша общая жизнь началась со светлых минут, а не с горя. Давай поживём здесь, пока не пройдёт сорок дней с кончины папы, а потом уедем. Отправимся туда, куда ты захочешь, и там начнём нашу семейную жизнь. Я стану тебе хорошей, преданной женой.

Ответ Алексея оказался предсказуемым: он вновь поцеловал Катю и пообещал ей всё, что она только захочет.

Катино горе стало притупляться, и она постепенно вернулась к обязанностям хозяйки дома. Первым делом она распорядилась переставить мебель в небольшой проходной комнате, превратив её в столовую на двоих. Теперь молодожёны сидели за обедом рядом, а блюда им подавал всего лишь один лакей, и того Алексей по вечерам отпускал, чтобы побыть наедине с женой.

По утрам они ездили кататься. Светло-серого красавца Ганнибала запрягали в лёгкие двухместные санки, и Алексей правил сам. Катя, прижималась к мужу и оба были счастливы.

Черкасские объехали все деревни, входящие в имение Бельцы, Алексей поговорил с управляющим, крестьянами, осмотрел хозяйственные постройки, церкви и школу. Он обсудил с женой план будущих переделок и был приятно удивлен её толковыми замечаниями.

– Откуда ты столько знаешь о хозяйственных делах? – спросил Алексей.

– Я росла папиной любимицей, он с детства брал меня с собой в поездки по имению, к тому же я вела у него все счета, – пояснила Катя.

Теперь она стремилась всё время быть рядом с мужем. Если Алексей шёл работать в кабинет, она приходила туда с книгой, садилась в кресло у камина и наслаждалась нежностью его взглядов.

Постепенно Черкасский разобрал все бумаги, оставленные тестем. Разложив документы и сделав для себя их опись, он вернулся к бюро. Следовало проверить, не забыл ли он что-нибудь в ящиках. Бюро по стилю резьбы очень напоминало то, что стояло в Алексеевом столичном кабинете, однако в том имелась потайная ниша. А вдруг и здесь есть? Проверяя свою догадку, Черкасский стал по очереди нажимать на резные завитки цветов и виноградных гроздей на боках бюро. На третьей грозди с правой стороны его пальцы попали в углубления, прорезанные под листьями. Он повернул гроздь по часовой стрелке. Раздался щелчок, и ящики бюро вместе с задней панелью выдвинулись вперёд. Алексей вынул их и заглянул в потайную нишу, открывшуюся за снятой панелью. Там лежала тетрадь в потёртом красном переплёте и большой пожелтевший конверт.

Алексей открыл тетрадь. На первой странице стояла надпись: «16 января 1782 года, Санкт-Петербург». Прочтя несколько строчек, князь осознал, что держит в руках дневник своего тестя времён его службы в гвардии.

– Катюша, я нашёл дневник твоего батюшки, – объяснил Алексей, протянув жене свою находку, – тебе решать, что с ним делать. Здесь ещё и письмо на его имя. Посмотри сама.

Катя взяла тетрадь, глянула на первые строки и, отложив её, открыла письмо. Прочитав его, она так побледнела, что Алексей перепугался. Он бросился к жене:

– Что с тобой? Тебе плохо?

– Письмо… прочти.

Черкасский взял листок. Письмо было написано по-французски:

«Уважаемый граф Бельский!

По вашей просьбе мною проведены действия по розыску вашей супруги. По перечисленным вами адресам я её не обнаружил, но расспросы парижских знакомых Анн-Мари Триоле, графини Бельской, привели меня в город Дижон, куда мадам переехала в декабре 1782 года по совету врачей из-за своей болезни. В Дижоне мадам проживала при монастыре бернардинок под своей девичьей фамилией Триоле. По рассказам аббатисы монастыря, дама была очень слаба здоровьем и хотела принять монашество, говорила сёстрам, что совершила большой грех, обвенчавшись с человеком иной веры. По строгому уставу монастыря бернардинок монахиней может стать лишь непорочная дева, Анн-Мари поклялась перед образом святой Анны, что её брак не был осуществлён и она по-прежнему чиста. Приглашенная повитуха подтвердила её слова, и Анн-Мари разрешили вступить в орден. Ваша супруга приняла постриг в феврале 1783 года под именем сестры Анны, а через восемь месяцев после принятия обета скончалась от чахотки. Её похоронили на монастырском кладбище. Из всех документов у покойной имелось при себе лишь свидетельство о крещении. За пожертвование, сделанное мной от вашего имени общине бернардинок, мне выдали копию её свидетельства о крещении и свидетельство о смерти, их я и отправляю вам вместе с этим письмом.

Всегда к вашим услугам,

Пьер Роше, адвокат. Париж, 14 марта 1784 года».

Алексей поднял с пола пожелтевший конверт и обнаружил в нём два аккуратно сложенных листа, скреплённых меж собой витым шнуром с монастырской печатью красного воска. Алексей глянул в бледное лицо жены и предложил:

– Мне кажется, что все ответы находятся в дневнике твоего батюшки, ты прочитай его, а я буду рядом. Потом ты мне всё расскажешь, и тогда мы подумаем, что с этим делать.

На том и порешили. Немного успокоившись, Катя взяла дневник отца и пролистала его. Даты в дневнике относились к периоду с января по сентябрь 1782 года. Катя вздохнула, открыла первую страницу и стала читать. Она как будто услышала голос молодого весельчака, наследника богатой и знатной семьи. Сначала тот повествовал, как получил назначение в лейб-гвардии драгунский полк, как радушно приняли его офицеры, как он сделался всеобщим любимцем.

Первые два месяца службы расписывались графом в самых восторженных выражениях. У него появился близкий друг – поручик Владимир Дорошин. Так же, как и Бельский, тот был единственным сыном богатых провинциальных помещиков, в деньгах не нуждался и воспринимал службу в гвардии как сплошную цепь кутежей, любовных приключений и мотовства за карточным столом. Друзья на пару веселились, даже любовниц себе выбрали одинаковых: сестёр-близнецов, балерин из итальянской балетной труппы – Карлотту и Джульетту Розини, похожих, как две горошины.

Первую тревожную ноту в восторженных описаниях жизни молодого холостяка Катя заметила в записи за 14 мая. Граф описывал поездку их весёлой компании в модный магазин женского платья мадам Легран на Невском. Молодая помощница хозяйки понравилась и Бельскому, и Дорошину. Несмотря на ревность сестёр-итальянок, оба наперебой принялись ухаживать за ней прямо на глазах своих любовниц, а когда девушка отвергла все их предложения, всерьёз заинтересовались недоступной француженкой.

Далее последовали бурные ухаживания графа за Анн-Мари Триоле – так звали девушку. Но он со всё возрастающим раздражением постоянно сталкивался в магазине с Дорошиным. Соперничество привело к тому, что на полковой пирушке в присутствии множества офицеров Бельский и Дорошин заключили пари на огромную сумму в двадцать тысяч рублей золотом на то, кто первым станет любовником мадемуазель Триоле. Доказательством должна была стать ночная сорочка неприступной француженки. Учитывая размер суммы, поставленной на кон, все офицеры следили за ходом событий, заключая собственные пари на того, кто выиграет.

Через неделю Дорошин выложил на стол батистовую сорочку с инициалами «А.М.Т.», вышитыми на груди. Граф Павел отказался признать своё поражение и потребовал в подтверждение слово самой девушки. В присутствии мадам Легран он и ещё два офицера полка предъявили Анн-Мари ночную сорочку и попросили подтвердить, что это её вещь. Француженка расплакалась, но призналась, что сорочка принадлежит ей, однако она также рассказала, что её комнату над магазином накануне обокрали, забрав все сбережения и часть одежды. Мадам Легран подтвердила, что, действительно, окно в комнате Анн-Мари было взломано, а о краже в полицию уже заявлено.

Вернувшись в полк, Павел Петрович обвинил Дорошина в шулерстве, в ответ тот вызвал Бельского на дуэль. Поединок состоялся тут же, они дрались на шпагах, и, хотя противники в своём мастерстве считались одинаково искусными, как видно, удача оказалась на стороне Павла Петровича: он убил своего противника ударом в сердце, сам не получив ни царапины. История имела широкую огласку. Дуэли были запрещены, да и отец Дорошина, потерявший единственного наследника, приложил все усилия, чтобы примерно наказать убийцу. Бельского изгнали из гвардии и сослали на Кавказ.

Перед отъездом Павел Петрович заехал в магазин мадам Легран, чтобы попрощаться с девушкой, которая так и не ответила на его ухаживания, но зато стоила ему карьеры и вечных угрызений совести за убийство лучшего друга. Граф обнаружил француженку в слезах и со сложенными вещами. Узнав о разыгравшемся скандале, мадам Легран уволила её. У Анн-Мари не было ни денег, ни крыши над головой, а её репутация считалась навеки погубленной. Павел Петрович тут же сделал несчастной предложение руки и сердца, а на следующий день полковой священник поженил Анн-Мари Триоле и графа Бельского. Сразу после венчания, оставив жене большую сумму в золоте и взяв с неё обещание ждать его в Париже, граф выехал в сопровождении, а вернее, под надзором старшего офицера, к новому месту службы. Эта запись была сделана 15 сентября 1782 года. На этом исписанные листы в дневнике заканчивались.

Катя закрыла тетрадь и подняла глаза на мужа. Она все время чувствовала, как Алексей время от времени поглядывает на неё. Видя, что жена уже не пугается, он не вмешивался, ожидая, пока Катя закончит читать.

– Отец был женат на Анн-Мари Триоле, продавщице из французского модного дома, – начала свой рассказ Катя и, выбирая лишь основные факты, рассказала о пари, дуэли и ссылке, а потом растерянно призналась: – Но отец никогда ничего не говорил о своей первой жене. Мама тоже не упоминала о предыдущем браке.

– Я думаю, что она и не знала об этом, – рассудил Алексей, – граф убедился, что его французская жена умерла, и решил никого не тревожить ненужными, болезненными воспоминаниями. Давай и мы оставим всё в тайне.

– Ты прав, – согласилась Катя.

Она положила дневник и письмо в потайную нишу бюро.

– Посмотри, как оно закрывается, – предложил Черкасский.

Он поставил в паз заднюю панель, установил ящики и повернул против часовой стрелки третью с правой стороны виноградную кисть. Все детали встали на место, и больше уже ничто не напоминало о случайно открывшейся тайне покойного графа Бельского.

 

Глава одиннадцатая

Подмётное письмо

До середины января жизнь в Бельцах текла тихо и приятно. Время лечит. Катя начала оттаивать и оказалась приятным, остроумным собеседником. В ней вновь проснулось жизнелюбие, она улыбалась, и муж не мог оторвать от неё глаз. И хотя он собирался и дальше держать данное слово, но искушение оказалось столь сильным, что Алексей не пропускал ни единой возможности обнять жену, прижаться губами к её плечу, щеке, а то и к губам.

Фельдъегерь привёз письмо от Щеглова. Поручик приглашал князя прибыть в губернскую земельную управу для оформления документов на Бельцы. Алексей решил закончить дела, а потом уехать с женой в Ратманово. За один день с оформлением прав ему было не обернуться, и он пообещал Кате возвратиться послезавтра.

Нежно поцеловав жену на прощание, Алексей сел в сани, и тройка под звон бубенцов понеслась к губернской столице. День выдался ясным, ветра не было, и по накатанной дороге кони бежали споро. В три часа пополудни Алексей уже входил в губернскую земельную управу. Он представился дежурному регистратору. Тот понятливо кивнул и доложил:

– Прошу. Щеглов уже ждёт вас.

Регистратор провёл Алексея в небольшой, плотно заставленный шкафами кабинет. Толстый немолодой письмоводитель сидел в дальнем углу перед заваленным бумагами столом, а за конторкой у окна пристроился помощник генерал-губернатора. Увидев входящего, Щеглов поспешил ему навстречу и расплылся в улыбке.

– Здравствуйте, ваша светлость. Мы всё приготовили – расстарались согласно высказанным пожеланиям. На приёме у генерал-губернатора вы соизволили выразить намерение подарить Бельцы супруге. Так что мы не только сделали записи по итогам оформления завещания вашего тестя, но и подготовили дарственную на имя княгини.

Алексей обрадовался. Как удачно всё складывалось: он сегодня же закончит дела и вернётся к жене.

– Спасибо, Пётр Петрович, вы меня просто выручили. Я сегодня же всё подпишу и буду свободен.

– Рад услужить, – отозвался губернаторский помощник и приступил к делу: – Извольте предъявить подлинник завещания, на нём требуется сделать отметку.

Алексей открыл привезённый с собой сафьяновый портфель и достал нужный документ. Но, к его удивлению, поверх всех бумаг в портфеле лежал незнакомый белый конверт. Имя и титул Черкасского на нём были написаны по-французски. Что бы это значило?

Щеглов нетерпеливо кашлянул – он ждал завещание. Алексей передал ему документ. Поручик в свою очередь отдал бумагу толстому письмоводителю, а тот стал делать записи в канцелярских книгах. Черкасский достал из портфеля конверт.

«От кого это письмо, и как оно ко мне попало?» – спросил себя Алексей.

Ясно, что конверт подложили. Но когда? В Бельцах или в управе? Последнее казалось маловероятным, ведь Черкасский не выпускал портфеля из рук. Зато в Бельцах эта красная сумка всю ночь простояла в кабинете, а перед отъездом достаточно долго провалялась на окне вестибюля, пока Алексей прощался с женой. Не в силах подавить беспокойства, Черкасский крутил конверт в руках. Новенький и не мятый, имя адресата выведено твёрдым почерком. Алексея так и подмывало вскрыть письмо, но в комнате присутствовали двое чиновников. Даже если не принимать в расчёт письмоводителя, по отношению к Щеглову это будет не слишком-то вежливо.

«Потерплю. Поручик помог с документами, нужно быть с ним полюбезнее».

Алексей бросил конверт в портфель и постарался сосредоточиться на делах. Щеглов сказал правду – дарственная для Кати была готова. Черкасский подписал все бумаги и уже через час вышел из управы с пачкой оформленных документов.

– Давай к французскому ресторану, – велел он Сашке.

Слуга развернул тройку и пустил её рысью. Через четверть часа они остановились у крыльца нового, недавно открывшегося в торговых рядах на Соборной площади ресторана. Заняв столик у окна и заказав ростбиф с зеленью, Алексей достал наконец свой загадочный конверт, сломал печать и стал читать. Письмо не имело ни обращения, ни подписи и оказалось совсем коротким:

«Ваша жена давно имеет преступную связь с соседом. Теперь, когда она может сама распоряжаться своим состоянием, любовники договорились сбежать. Пётр Иваницкий заедет за вашей женой сегодня в одиннадцать часов вечера, пока вы будете в отъезде».

Черкасскому показалось, что земля разверзлась у его ног. Всё, что он старался не замечать, от чего отмахивался, уговаривая себя не ревновать, мгновенно сложилось в одну отвратительную картину. Его использовали, а теперь за ненадобностью выбросили. Иваницкий знал, что он подарит Бельцы жене. Алексей сам заявил об этом в его присутствии. Генерал-губернатор дал указание подготовить дарственную, и никто не сомневался, что Алексей её подпишет. Иваницкий наверняка съездил накануне в канцелярию. Он всё распланировал, не учёл лишь одного, что у Черкасского нашёлся доброхот, сообщивший правду. Чёрная волна бешенства захлестнула Алексея, и ему показалось, что ещё мгновение – и он начнёт крушить всё вокруг… Нет, так нельзя! Надо поступить по-другому.

Черкасский кинул на стол деньги и, не дожидаясь заказа, вышел из зала. Сашка топтался возле лошадей. Князь сел в сани и приказал:

– Гони домой, чтобы до одиннадцати быть там.

Тройка по кругу обогнула площадь и вылетела на дорогу, ведущую к Бельцам.

Проводив тройку взглядом, в дверь ресторана вошёл Щеглов. В зале он осмотрелся и сразу заметил полового, сгребавшего монеты со стоявшего у окна стола. Поручик поспешил вмешаться.

– Что это князь так быстро уехал? – спросил он. – Мы с ним о встрече договорились.

– Не могу знать! – отрапортовал половой. – Он и заказ ждать не стал.

– Да?.. – как будто в раздумье протянул Щеглов, а потом задал главный вопрос: – Письмо-то он хоть успел прочесть?

Поняв, что барин и впрямь хорошо осведомлён, половой согласно кивнул:

– Прочёл, и так, знаете ли, в лице переменился! Аж почернел весь, и глаза кровью налились. Я даже подумал, что он кулаком по столу треснет, но обошлось.

Ох, как не нравилось Щеглову всё происходящее! Но что он мог сделать? Рвануть за Черкасским в Бельцы? В том, что князь летел домой, поручик не сомневался. Но ехать за ним сейчас бесполезно, да такую тройку всё рано не догнать. Оставалось одно: действовать по намеченному плану. Щеглов вышел из ресторана и отправился с докладом к генерал-губернатору. Поручик ещё не потерял надежды распутать это сомнительное дело.

Надежда в душе Алексея то оживала, то исчезала, задавленная отчаянием. Став законченным циником, он давно считал женщин аморальными и лживыми существами, но, женившись, вдруг позабыл всё, чему научила его жизнь. С чего это он решил, что его жена сделана из другого теста? Ответ оказался неутешительным: потому что влюбился. И его тут же сделали рогоносцем – тряпичной куклой в руках опытной актрисы!

Алексей еле пережил дорогу, но, увидев подъездную аллею Бельцев, постарался взять себя в руки, ведь сейчас должна была решиться его судьба.

У крыльца главного входа стояли сани, запряжённые вороной тройкой.

– Чьи лошади? – на ходу крикнул Черкасский кучеру.

– Петра Александровича Иваницкого, – отвечал тот.

Все умерло в душе Алексея: мерзкая и расчётливая дрянь, так умело притворявшаяся чистой, нежной девушкой, убила его любовь. Ярость разрывала ему сердце, и, чтобы спасти остатки втоптанной в грязь гордости, Черкасский хотел сам покарать предателей. Он влетел на крыльцо и ворвался в вестибюль.

– Где княгиня? – крикнул он лакею.

– В зимнем саду, – слуга не успел договорить, а хозяин уже повернулся к нему спиной и рванул по коридору.

Распахнув дверь, Черкасский замер. В дальнем конце сада, у приоткрытых дверей на террасу, стояли двое. Пётр Иваницкий (в расстёгнутой шинели и с треуголкой в руках) что-то горячо говорил Кате. Слов Алексей не слышал – парочка находилась слишком далеко. Когда драгун схватил Катю за руку и потянул за собой к дверям, Алексей бросился вперёд.

– Вы подлец и негодяй, сударь! – за этими словами последовал удар, разбивший Иваницкому нос. – Жду вас завтра в пять утра на дороге у мельницы. Выбор оружия за вами.

– Пистолеты! – бросил Иваницкий. Из его носа хлестала кровь, драгун на мгновение задержал взгляд на оцепеневшей Кате, а потом в отчаянии махнул рукой и выбежал на террасу.

Алексей захлопнул за ним дверь и повернулся к жене.

– Ну а с вами, сударыня, я разберусь прямо сейчас! – прорычал он. Схватил Катю за руку и потащил за собой.

Когда жена споткнулась и рухнула на колени, Черкасский рывком за косу поставил её на ноги, а потом перебросил через плечо и бегом поднялся по лестнице в свою спальню. Комната освещалась лишь пламенем камина. Хозяина сегодня не ждали, поэтому свечи не зажгли, а постель не разобрали. Алексей швырнул жену на кровать, а сам рухнул в соседнее кресло. Ярость душила его. Сквозь бешенство пробилась трезвая мысль, что нужно удержаться на грани разума, иначе искушение задушить мерзкую обманщицу победит.

– Алексей, ты всё неверно понял! – крикнула Катя. Она соскочила с кровати и теперь отчаянно пыталась достучаться до разума мужа: – Здесь какое-то недоразумение: дело в Лили, она сломала руку…

– Не трудись, ты слишком долго делала из меня дурака, – прохрипел Черкасский. – Мне ты отказывала в супружеских правах, берегла себя для любовника. Но ты просчиталась. Может, я и был ослом, сделавшим тебя богачкой, но свою плату за это тебе придётся внести.

– Я получила утром письмо, – стараясь пробиться сквозь его гнев, объясняла Катя, – Петя Иваницкий писал…

– Если ты ещё раз упомянешь это имя, видит Бог, я тебя убью! – вскричал Черкасский.

Он вскочил с кресла и навис над Катей. Схватив её за вырез, Алексей рванул чёрный шёлк, располосовав платье пополам. Отбросив куски ткани в стороны, князь вновь упал в кресло. Слепое бешенство туманило его разум. На миг даже показалось, что его пальцы уже сдавили тонкую белую шею.

– Раздевайся! – прорычал Алексей.

Катя с ужасом смотрела на мужа, но всё равно не сдавалась:

– Мне не нужно богатства и не нужны любовники! Я хочу быть с тобой, я люблю тебя! – в отчаянии крикнула она.

Алексей её услышал. Его душа так долго ждала этих слов, но теперь, когда наглая лгунья произнесла их, чтобы спасти свою шкуру… Это стало последней каплей. Безумный гнев помутил сознание. Черкасский навалился на жену, впился в её рот бешеным, безжалостным поцелуем, сминая и кусая губы. Наглые руки шарили по Катиному телу, причиняли боль и оставляли синяки. Алексей коленом раздвинул ей ноги. Катя закричала и попыталась вырваться. Но муж не отпускал её. Резкая боль пробила тело… Сколько это продолжалось? Казалось, что вечность. Наконец Алексей рухнул, придавив жену своей тяжестью.

Слёзы рекою струились по щекам Кати.

– Я хотела передать Лили обезболивающий настой из трав, – всхлипывала она. – Почему ты так изменился? В чём я виновата?

Черкасский уже знал главное: его жена не была любовницей Иваницкого, она вообще ещё не знала мужчин. Он оказался первым. Это кошмар походил на чудовищную провокацию. Что теперь делать?.. Голос Алексея дрогнул от раскаяния, когда он сказал:

– Милая, я думал, что ты – любовница Иваницкого. Мне прислали письмо, где назвали час вашего свидания и побега. Увидев вас вместе ночью в моё отсутствие, я подумал, что это правда…

– Боже мой! И ты поверил? Как же ты мог! – крикнула Катя и откатилась на край постели.

Теперь все кусочки безумной картины сложились в одно целое. Петя Иваницкий тоже втолковывал Кате, что получил письмо, где она признавалась ему в любви и звала уехать вместе. Ей же утром принесли письмо от Пети, где тот сообщал, что Лили сломала руку, и он везёт её к врачам. Сосед просил приготовить к одиннадцати вечера их знаменитый болеутоляющий настой, за которым он заедет, как только привезёт сестру в имение.

Ужас и растерянность, охватившие Катю при виде обезумевшего мужа, уступили место возмущению. Она призналась этому человеку в любви, а он не только не ответил на её чувство, но и обошёлся с ней как с грязью под ногами. Ясно же, что он истязал Катю, чтобы унизить. Муж хотел дать ей понять, кто она такая на самом деле. Она – женщина, на которой он женился по принуждению и чьи чувства его не волнуют.

Гордость вернула Кате силу духа. Подняв покрывало, соскользнувшее с кровати, она завернулась в стёганный атлас и отошла к двери.

– Я никогда больше не хочу тебя видеть, – голос её прозвучал на удивление спокойно и жёстко. Катя повернулась и вышла из комнаты.

Алексей долго смотрел на закрывшуюся дверь. Душа его корчилась от боли: из-за ужасной ошибки он навсегда потерял единственную женщину, которую смог полюбить. Его женитьба закончилась катастрофой, и сейчас очень хотелось умереть. Теперь он понимал своего отца, искавшего смерти после потери любимой.

«У меня нет даже этой отдушины, – признал Алексей, – у отца был наследник, которого могла воспитать бабушка, а у меня его нет, и я опекун четырёх сестёр, для них я – единственная опора в жизни».

Мелькнула и тут же угасла надежда, что после этой ужасной ночи Катя может забеременеть. Но Алексей сам отказался от несбыточных надежд. Такому негодяю, как он, нет прощения, и Бог не может даровать ему такое счастье, как сын от любимой женщины. Да и Катя никогда не захочет ребёнка, зачатого в таком кошмаре. На камине чуть слышно тикали часы. Странно: время, оказывается, идёт, хотя для князя Черкасского оно остановилось…

 

Глава двенадцатая

Дуэль

Сколько сейчас времени? Алексей взглянул на часы. В полутьме он еле разобрал, что стрелки показывают без четверти четыре. Пора собираться: долг чести зовёт. Вот только вся ирония заключалась в том, что чести-то у светлейшего князя Черкасского не осталось.

Алексей встал, подобрал с пола остатки Катиного наряда и бросил их в горящий камин, туда же полетела и испачканная простыня. Черкасский быстро оделся, взял портфель с документами и пошёл в кабинет. Там он разыскал шкатулку с дуэльными пистолетами, примеченную в вещах тестя ещё с неделю назад. Заглянувшему в дверь удивлённому лакею Алексей велел разбудить камердинера-француза и прислать того в кабинет, а также растолкать Сашку и передать ему, что через четверть часа тройка должна стоять у крыльца. Отдав приказания, Черкасский открыл потайную нишу бюро, положил в неё завещание тестя, дарственную и документы на Бельцы, подумав, кинул туда же злосчастное анонимное письмо и закрыл тайник. Оставалось лишь написать завещание, а следом и письмо Кате.

На ходу застегивая сюртук, в дверях кабинета появился заспанный камердинер.

– Месье, я через час дерусь на дуэли, – обратился к нему Алексей, – мне нужен секундант. Я выбрал вас. Вы согласны?

Изумлённый француз молча уставился на хозяина. Алексей ждал ответа.

– Конечно, ваша светлость, как вам угодно! Но я не знаю, что нужно делать, – испуганно отозвался камердинер.

– Мы всё сделаем сами, вам надо лишь смотреть, а если кого-нибудь из нас ранят, дадите показания властям.

Похоже, что перспектива беседовать с властями француза совсем не привлекала, тот окончательно скис и робко присел в углу, ожидая, пока хозяин закончит дела.

Алексей написал завещание, где всё принадлежащее лично ему имущество он завещал жене. Перечитав документ, он попросил камердинера заверить его подпись, а затем, запечатав бумагу в конверт, написал: «Вскрыть после смерти светлейшего князя Алексея Николаевича Черкасского». Следом он написал короткое письмо Кате:

«Дорогая моя, я тебя люблю. Прости меня, если сможешь, и прощай».

Он запечатал второй конверт, написал на нём имя жены и передал бумаги французу.

– Месье, если меня убьют, вы передадите оба конверта моей жене, – объяснил Черкасский. – Если я останусь жив, вы вернёте письма мне. И, пожалуйста, если меня ранят, в каком бы состоянии я ни был, везите меня в Ратманово.

– Хорошо, ваша светлость, я всё понял, – подтвердил окончательно сникший камердинер и спрятал письма в карман сюртука.

– Ну и отлично! А теперь нам пора…

Захватив шкатулку с пистолетами, Черкасский двинулся к выходу, француз еле-еле поспевал за ним. Тройка стояла у крыльца. Алексей усадил камердинера, сел сам и крикнул Сашке:

– Давай к мельнице между нами и Иваницкими. Знаешь это место?

– Знаю…

Сашка тронул, лошади понеслись во тьму. Снова, как и месяц назад, пошёл крупный снег. Осознав, что зима теперь стала его противницей, Черкасский печально вздохнул. В прошлый раз метель привела его к счастью, а теперь, когда он так неблагодарно отнесся к её подарку, вела на смерть. Тройка свернула с широкой дороги на узкую, ведущую к мельнице. Устроенная на бегущей вдоль леса речушке зимой мельница не работала. Место казалось уединённым. Алексей увидел факел, воткнутый на обочине дороги, и привязанную во дворе вороную тройку. Иваницкий в драгунском мундире стоял рядом с факелом, ожидая противника. Алексей подошёл к нему и протянул шкатулку с пистолетами.

– Или у вас свои? – осведомился он.

– Да, естественно! Они находятся у моего секунданта, – огрызнулся Иваницкий и кивнул в сторону стоявшего во дворе мельницы невысокого брюнета в таком же, как и у него самого, мундире под распахнутой шинелью. Офицер быстро подошёл к ним. – Знакомьтесь, мой товарищ по полку ротмистр Рябинин.

Алексей пожал драгуну руку и представил француза как своего секунданта. Ротмистр объяснил условия дуэли: стреляться с двадцати пяти шагов. Оба противника кивнули в знак согласия. Пока Рябинин отсчитывал шаги, а камердинер суетился вокруг него, скорее мешая, чем помогая, противники стояли рядом.

– Ответьте мне на один вопрос, – попросил Алексей, который хотел убедиться в правильности своих подозрений. – Вы получали вчера письмо?

– Какое это имеет значение? – буркнул Иваницкий, с ненавистью глядя на соперника. – Я всегда любил Катю, с детства, и, если бы не вы, она стала бы моей женой. Я знаю, она ещё пока слишком молода, чтобы понять свои чувства. Зато сейчас я с удовольствием сделаю её вдовой.

– Письмо было написано по-французски? – продолжал настаивать Алексей.

– Да, а что? – удивился его противник.

– А раньше Катя вам писала по-французски?

– Нет, она вообще раньше мне не писала, только Лили, – растерялся Иваницкий.

– А Лили – на каком языке она писала?

– Я не знаю, я не видел писем, сестра просто говорила мне, что получила весточку от Кати. В чём дело? К чему эти расспросы?

– Кто-то сыграл с нами троими скверную шутку, – объяснил Алексей. – Мне написали, что вы собираетесь убежать с моей женой, и назвали время – одиннадцать часов вечера. Кате сообщили, что ваша сестра сломала руку и ей нужен обезболивающий отвар, за которым вы заедете, как только привезёте Лили от врачей. Вам же, по-видимому, написали от имени моей жены, что она готова разделить с вами своё состояние и предлагает вместе сбежать.

– Деньги тут ни при чём! – вскричал Иваницкий. – Я обожаю Катю, и так было всегда. Мне всё равно, богатая она или бедная.

Скандальный разговор прервали секунданты. Ротмистр предложил дуэлянтам выбрать оружие. Алексей не глядя взял пистолет, а Иваницкий забрал оставшийся. Они разошлись на отмеченные позиции. По сигналу Рябинина дуэлянты стали сходиться. Иваницкий выстрелил первым, и пуля обожгла левое плечо Алексея.

«Целил в сердце», – определил Черкасский.

Он вскинул руку вертикально вверх и выстрелил в небо. Грохот оказался неожиданно сильным. Нестерпимая боль вдруг разорвала внутренности Алексея, и он рухнул на снег.

Снег валил с ночи, дорогу замело, и кони еле-еле тащились. Время уже подбиралось к полудню, а Щеглов доехал лишь до почтовой станции. Отсюда до Бельцов оставалось ещё вёрст десять.

– Ваше высокородие, надо бы лошадям передохнуть, – обратился к поручику кучер.

Гнедая тройка и сани были казёнными, а за кучера сегодня ездил урядник. Щеглов поморщился (сколько времени упущено!), но и лошадей следовало поберечь, пришлось соглашаться:

– Ладно, заскочим на почтовую станцию.

Сани свернули на почтовый двор. Пока урядник занимался лошадьми, Щеглов прошёл в избу.

«Чаю, что ли, выпить?» – задумался он.

Вроде бы поручик и замёрз несильно, так что затеваться с самоваром не имело смысла. Но что ещё делать, ожидая лошадей? Проезжих в станционной избе не наблюдалось, лишь смотритель да высокий бородатый мужик в тулупе и красном кушаке – по виду ямщик – оживлённо беседовали в дальнем углу. Щеглов направился к ним, но оба не соизволили даже повернуться в его сторону. Они были увлечены разговором.

– Так что же? Не выживет? – спрашивал станционный смотритель.

– Может, и так, – с важностью подтверждал ямщик.

– Так получается, что противник князя всё-таки пристрелил? Но ведь ты только что сказал, что он промахнулся. Воля твоя, Митрий, а ты врешь!

– Ничего не вру, – оскорбился бородатый Митрий. – Я чего слышал, то и говорю. Офицеры эти – сам стрелявший и его секундант – тоже меж собой аж до ссоры дошли. Один говорит – промахнулся, а другой – ранил.

У Щеглова родилось страшное подозрение, что он знает фамилию подстреленного князя. Молясь в душе, чтобы это оказалось ошибкой, поручик громко кашлянул, чем привлёк внимание говоривших. Оба замолчали и уставились на посетителя. Щеглов тут же взял быка за рога:

– Это вы о ком сейчас говорили? – строго спросил он и, увидев сомнения на лицах сплетников, припугнул их: – Отвечайте! Я личный помощник генерал-губернатора князя Ромодановского и по должности обязан это знать.

– Чего говорить-то? Я ничего не знаю, – сразу же открестился станционный смотритель, – это Митрий лошадей в монастырь гонял. Их для князя Черкасского заказали: из монастыря в имение отвезти.

– А что делал раненый князь в монастыре? – не отставал Щеглов.

– Да известно что, – вступил в разговор Митрий, – пулю монашки у него вынимали. Сынок барина Иваницкого на дуэли с князем дрался. Когда господа увидели, что князь сильно раненный, они его в сани положили да к монашкам повезли. Когда я лошадей пригнал, так они во дворе все и толкались: Иваницкий, его друг да француз – тот вроде с князем приехал.

– Н-да… – протянул Щеглов. Теперь ехать в Бельцы не имело смысла. Вот ведь что получилось из-за упрямства Данилы Михайловича! Ещё вчера нужно было вслед за Черкасским выехать, а губернатор упёрся и не отпустил Щеглова.

– Что ты скажешь князю Алексею? Что соскучился по его прекрасным глазам? – иронизировал вчера Ромодановский. – Только расстались, а тут опять ты?

Щеглов тогда не нашёлся что возразить, и его начальник предложил:

– Ты загляни завтра в земельную управу, возьми там какую-нибудь бумажку (мол, забыли, ваша светлость) и отвези. Вот тогда и лица не потеряешь, и преступников не вспугнешь.

Пришлось Щеглову подчиниться, в итоге утром он потерял в управе не менее двух часов и прибыл на место к шапочному разбору. Что же теперь делать? Пока он раздумывал, ямщик стал бочком продвигаться к двери.

– Куда?! – рявкнул поручик. – Я тебе ещё не все вопросы задал!

– Да я что? – жалобно заныл Митрий, – Я рассказал лишь то, что от господ офицеров слышал. Вы лучше их самих спросите! Вон они как раз сюда подъезжают!

Щеглов глянул в окно и увидел вороную тройку. В санях, нахохлившись, как две большие совы, сидели офицеры в одинаковых серых шинелях. Сани подкатили к крыльцу, и через мгновение вновь приехавшие вошли в избу.

– Смотритель, водки давай, – крикнул незнакомый Щеглову драгун, а Пётр Иваницкий молча прошёл к окну и сел на лавку.

Смотритель кинулся выполнять приказание, а драгун вернулся к своему молодому товарищу и сел рядом.

– Да брось ты кукситься, Петя, – попросил он, – а то и я сейчас завою.

Щеглов понял, что пора вмешаться, он подошёл к офицерам и представился:

– Господа, я личный помощник генерал-губернатора Щеглов. Послан его высокопревосходительством к князю Черкасскому. Я так понимаю, что опоздал, и бедняги уже нет в живых?

Иваницкий стал белым как мел и уставился на поручика полными ужаса глазами, но второй офицер не растерялся:

– Будем знакомы, ротмистр Рябинин! – представился он, а потом добавил: – Я был секундантом на дуэли между моим другом Петром Иваницким и князем Черкасским. Его светлость жив. Мать-игуменья сама вынула из его тела пули. Конечно, это оказалось нелегко, но всё обошлось. Князя уже увезли в его имение Ратманово. И не вздумайте упрекать моего товарища в этом несчастье. Он ранил князя в руку. Ранение – легче не бывает, а Черкасский вообще стрелял вверх, давая понять, что больше не считает себя оскорблённым.

– Так что же тогда случилось? Почему его светлость так тяжело ранен? – не понял Щеглов.

– Потому что ему стреляли в спину, но это были не мы! – огрызнулся Рябинин.

– А кто же?

Ротмистр пожал плечами и неохотно признал:

– Мы не знаем. Стрелялись с двадцати пяти шагов, позиции разметили на дороге у мельницы. Было ещё темно. Мы зажгли масляный факел, он кое-как освещал дорожку, а всё остальное скрывалось во тьме. Черкасского ранили в тот момент, когда он сам стрелял в воздух. Преступник затаился на крыше мельницы. Мы с другом видели там силуэт, явно мужской.

– Человек показался нам высоким, – добавил Иваницкий.

– Так почему же вы не задержали его? – поинтересовался Щеглов. Говоря откровенно, он не верил драгунам: весь их рассказ был шит белыми нитками.

– Пистолеты уже оказались разряжены, стрелять было не из чего, а пока мы добежали до мельницы, преступник спрыгнул с крыши на другую сторону и исчез в лесу, – объяснил Рябинин и, заметив скептическую мину на лице поручика, разозлился: – Не верите? Можете осведомиться у монахинь – узнать, сколько пуль они вынули. А ещё лучше поезжайте на мельницу. Она тут рядом. Осмотрите всё сами. Наверняка следы ещё не замело.

Подоспевший смотритель поднёс каждому из драгун по полстакана водки и тут же вернулся с солёными огурцами.

– Ещё чего-нибудь не желаете? – осведомился он.

– Нет, – отозвался Иваницкий, бросил на тарелку с огурцами монету и поторопил друга: – Поехали, время не ждёт.

«Небось за вещами – и даст дёру, – расценил их прыть Щеглов. – Дуэли запрещены, и этот красавчик не станет искушать судьбу, дожидаясь, пока я доложу о его проступке генерал-губернатору».

Впрочем, поручик уже узнал всё, что хотел, теперь оставалось лишь проверить рассказ ротмистра. Придётся ехать на мельницу. Щеглов обратился к ямщику, скромно притулившемуся на лавочке у дверей:

– Митрий, собирайся. Поедешь в моих санях. Покажешь, где тут у вас мельница.

Сани Щеглова свернули с широкой дороги на боковую. Следы от полозьев, хоть и присыпанные порошей, явно проступали на мягком, как вата, снегу.

– Вон, барин, мельница уже видна, – подсказал Митрий.

Сани быстро пролетели оставшийся отрезок пути. Щеглов осмотрелся. Снег, присыпавший кровавые пятна на месте ранения, стал розовым, а на обочине дороги торчал обгоревший до самого кончика масляный факел. Поручик прошёл к мельнице. Залезть на её крышу здесь не представляло никакого труда: к постройке примыкал сарай, с него взрослый мужчина легко мог вскарабкаться на самый верх. Рядом с сараем стоял забор, он вполне мог заменить лестницу.

Поручик подошёл к забору, с него влез на крышу сарая, а оттуда на крышу мельницы. Как и у всех хозяйственных построек в Бельцах, мельничная кровля оказалась железной.

Снег на крыше выглядел нетронутым. Подойдя к печной трубе, Щеглов осмотрелся и, как на ладони, увидел размеченные позиции дуэлянтов. Место, куда упал раненый, было затоптано. Ну, это понятно – Черкасского пришлось нести. Розовое от крови углубление в снегу находилось отсюда на расстоянии не более двадцати шагов. Даже очень плохой стрелок не смог бы промахнуться, стреляя в такую крупную мишень, как спина князя.

Щеглов прикинул, как ночью стояли участники дуэли, и понял, что преступник не мог спуститься тем же путем, каким пришёл, ведь он попал бы в руки секундантов, чья позиция располагалась как раз напротив забора. Злоумышленнику оставался лишь один путь – спрыгнуть на задний двор.

Поручик подошёл к краю крыши и глянул вниз. Не слишком высоко! На месте преступника он сначала схватился бы за край кровли, вытянулся бы на руках, а потом спрыгнул. Лес подступал прямо к речушке, бежать до него – всего ничего. Щеглов присмотрелся и увидел, что драгуны не соврали: чуть заметная цепочка присыпанных снегом следов тянулась через мельничную плотину и исчезала в лесу.

Спустившись тем же путём, каким и пришёл, Щеглов обогнул мельницу и начал осмотр. На белёной стене чётко выделялись две чёрные борозды. Это смахивало на следы ваксы. Черкасский прикинул высоту. Выходило, что человек приличного роста – гораздо выше его самого – повиснув на руках, держался за край крыши и упирался носками сапог в стену, а потом спрыгнул.

Вдруг где-то сбоку мелькнул золотистый блик. Что-то отражало солнце. Щеглов нагнулся, разгреб снег и не поверил собственным глазам: глубоко вдавленные в землю, перед ним лежали часы. Поручик захотел их поднять, но золотая луковица была так плотно втоптана в снег, что пришлось доставать нож. Скорее всего, часы выпали из кармана злоумышленника.

Щеглов завернул находку в носовой платок и засунул в карман. Осмотрев задний двор и плотину и не найдя больше ничего интересного, поручик вернулся к своим саням и отправился в Бельцы. По дороге он оттёр платком часы и внимательно осмотрел их. Вещица оказались не просто золотой, на крышке часов сверкал бриллиантовый вензель из переплетённых букв «М» и «Б». Значит, стрелявший в Черкасского человек был из богатых. Щеглов просто нюхом чуял, что разгадка лежит совсем рядом.

Поручик добрался до Бельцов и попросил о встрече с княгиней, но мадам Леже сообщила ему, что Екатерина Павловна больна и никого не принимает.

«Наверное, так даже лучше», – сообразил Щеглов.

Он попросил у хлопотливой француженки перо и бумагу, и написал княгине записку, где кратко сообщал о том, что Черкасский ранен, прооперирован в монастыре и увезён в Ратманово. Поручик еле отбился от любезной настойчивости мадам Леже, зазывавшей его обедать. Это после случившейся драмы выглядело неловко, а такое положение вещей Щеглов не выносил совершенно.

«Ничего себе, как дело повернулось, – размышлял он на обратном пути. – Почему эти двое стрелялись? Что это – следующее звено в преступной цепи или любовный треугольник?»

Вспомнилось истаявшее, почти прозрачное лицо наследницы. И всё-таки Щеглов так и не смог поверить, что юная княгиня с глазами печального ангела имеет хоть какое-то отношение к преступлению. Но верь – не верь, а нынешняя дуэль стала фактом, и это значило, что жизнь княгини Черкасской теперь наверняка сломана.

 

Глава тринадцатая

Бегство от прошлого

С той злосчастной ночи, сломавшей её жизнь, прошло уже более двух месяцев, но легче Кате так и не стало. Если она хоть чуть-чуть отвлекалась, забывала о своём горе, тоска сразу же стучала ей в висок и шептала: «Всё плохо, и никогда уже не будет хорошо, ведь тебя унизили, растоптали, вываляли в грязи. Ты – неудачница, и все об этом знают!»

Наверное, «все знают» было преувеличением. Возможно, что никто в Бельцах, кроме самой Кати и её горничной Поленьки, и не подозревал о случившемся. Но, как себя ни успокаивай, унижение меньше не становилось!

«Хорошо, что Черкасский уехал, иначе пришлось бы уезжать мне», – часто думала Катя. Она не могла даже представить, что сможет жить с мужем в одном доме, сидеть с ним за одним столом, да и просто дышать одним воздухом. Она не хотела видеть это чудовище. Никогда!

«Я его ненавижу!» – убеждала себя Катя. Впрочем, если уж быть до конца честной, она не очень чётко представляла, что значит ненависть. Понимала, что ей ужасно обидно, она унижена и никогда не простит Алексея. Это ненависть или нет? Как это проверить? Ничего путного, кроме того, что ненавистному человеку всегда желают смерти, на ум не приходило. Катя спросила себя, что бы она чувствовала, если бы Алексей умер, и ужаснулась. Нет, никогда и ни за что! Хватит с неё смертей! Пусть Черкасский живёт, лишь бы оставил её в покое.

«Я буду жить одна и обязательно стану счастливой, пусть он узнает об этом и от досады заболеет», – мечтала Катя. Жаль только, что мечта оказалась невыполнимой, и не потому, что было непонятно, станет Алексей интересоваться дальнейшим благополучием жены или нет. Дело было в другом: жизнь уже успела накрепко связать их, и вот теперь Кате предстояло принять самое важное решение в своей жизни.

Повитуха Мария, в строжайшей тайне доставленная Поленькой из деревни, сегодня подтвердила возникшие у Кати подозрения. Повитуха осмотрела хозяйку, пощупала её живот, помяла грудь и заявила:

– Ну, барышня, вот и ваш черёд пришёл. Месяца два уже. Думаю, рожать вам в конце октября.

– Спасибо, Мария, – поблагодарила повитуху Катя, – прошу тебя, никому ни слова, никто не должен знать об этом ни в Бельцах, ни в имении мужа.

Мария пообещала хранить тайну, получила за труды серебряный рубль и, очень довольная, ушла в деревню.

– Вот и хорошо, – ободрила хозяйку Поленька, – батюшка ваш на небесах порадуется, он так наследника хотел.

– Если только родится мальчик, – возразила Катя, а сама задумалась. Получалось, что Бог дал ей единственный шанс. Она обвенчана с Черкасским, значит, другого мужа ей не видать, а раз так, то и других детей у неё тоже не будет. Господи, да ей, оказывается, повезло! Видно, смилостивилась Богородица, послала радость и утешение.

Поленька тем временем всё тараторила. Катя слушала её вполуха, пока горничная вдруг не заявила:

– Пошлите меня с письмом в Ратманово, мне страсть как любопытно на княжон – сестёр его сиятельства – поглядеть.

– С каким письмом, о чём ты? – не поняла Катя.

– Да как же? Вы же не можете промолчать и не сообщить отцу о ребёнке…

– Почему «не могу»? Очень даже могу, – мстительно огрызнулась Катя, но потом задумалась. Станет ли это грехом, если она промолчит? Так хотелось поквитаться, ударить Черкасского в самое сердце. Его вина за ту ночь не имела прощения, но ещё обиднее было то, что он не только не дал знать о себе после дуэли, но даже не сделал попытки связаться с женой. Мог бы написать, попросить прощения, позвать к себе, в конце концов. Но слова Поленьки заронили сомнения. Можно ли лишить отца прав на его ребёнка?

«Не буду решать сейчас». – Может, Катя и струсила, но зато почувствовала облегчение.

Можно подождать ещё немного: если муж не позовёт к себе, Катя уедет туда, где никто не узнает о ребёнке. Око за око – зуб за зуб. Черкасский растоптал её чувства, и она ответит тем же.

Черкасский наблюдал за сёстрами. Они катались с холма на санках, вязли в рыхлых остатках ноздреватых сугробов, застревали на уже оттаявшей прошлогодней траве, то и дело валились с саней и звонко хохотали. А вот Алексею было не до смеха, какое уж тут веселье, когда душу грызёт тоска? Черкасскому так хотелось, чтобы жена простила ему ужасный проступок и хотя бы немного побеспокоилась за его жизнь. Но Катя не написала ни строчки, не приехала, не справилась о его самочувствии, хотя не могла не знать, что муж тяжело ранен. Когда Алексей ещё не вставал, лакей из Бельцов привёз его вещи, при них не оказалось даже крохотной записочки. У Черкасского осталось такое ощущение, что для Кати он умер. Хотя, если судить по чести, он это заслужил. Долгими бессонными ночами Алексей раз за разом вспоминал дикие подробности случившегося, вновь видел ужас в глазах жены, слышал её крик. Нет, ничего уже не исправить! Катя жёстким, ледяным тоном объявила, что больше не желает его знать. Все было кончено, Алексей не мог изгладить из памяти жены своего омерзительного поступка, и не имел права просить её вернуться.

Два месяца беспрерывных терзаний подвели Черкасского к мысли, что он заслужил свою муку, а Кате должен дать свободу. Сегодня он наконец-то сделал это. На столе лежало письмо, где он попрощался со своей любовью и надеждами на счастье. Алексей подошёл к столу и ещё раз перечитал написанное:

«Дорогая Екатерина Павловна!

Этим письмом я возвращаю вам имение Бельцы. Вы можете распоряжаться им по своему усмотрению. Дарственная на него, а также завещание вашего отца лежат в кабинете вместе с известным вам дневником. Оставляю вас совершенно свободной от обязательств по отношению ко мне, но, если вам понадобятся помощь или средства, вы всегда можете располагать мной и всем моим состоянием. Посылаю вам деньги на те хозяйственные траты, что мы планировали зимой.

Ваш Алексей Черкасский».

Ему хотелось написать: «Я люблю тебя. Прости», но он не решался даже думать об этом. Черкасский достал из шкафа большой резной ларец, сложил в него аккуратно упакованные золотые монеты, поместилось ровно сорок тысяч. Он замкнул ларец и приготовился запечатать ключ в конверт вместе с письмом, но передумал. Взяв со стола нож для разрезания бумаг, Алексей снова открыл крышку и в уголке с её внутренней стороны нацарапал: «Я люблю тебя». Теперь он окончательно закрыл ларец и запечатал ключ вместе с письмом. Черкасский вызвал своего верного Сашку и велел отвезти посылку в Бельцы, а там отдать всё в руки хозяйки, на словах сообщив, что в ларце – сорок тысяч.

Сашка вернулся за полночь, Алексей бросился ему навстречу:

– Ты видел княгиню, как она?

– Видел. Такая же, как всегда, только совсем бледная, – доложил Сашка.

– Мне она что-нибудь передавала?

– Нет, барин, прочитала письмо, вздохнула горько и велела мне ехать обратно.

– А ларец она не открывала? – Черкасский, как за соломинку, ухватился за надежду, что Катя прочтёт надпись на крышке и всё поймёт.

– Как барыня приказала мне ларец на стол поставить, так он там и стоял.

Сомнений у Алексея не осталось: Катя вычеркнула его из своей жизни.

Получив от мужа прощальное письмо, Катя наутро не смогла даже встать с постели. Очередное оскорбление её добило: Алексей отказался от неё! Всё было кончено. Впрочем, Катя теперь понимала, что для Черкасского ничего и не начиналось: он женился по принуждению, а остальное она выдумала сама. Легко мечтать, что она поквитается с оскорбившим её мужчиной, что поразит его своей счастливой и успешной жизнью. Да он просто не заметит её успехов и счастья, она для него не ценнее грязи под ногами. Катя считала, что большего унижения, чем она испытала в ту страшную ночь, не бывает, но, оказывается, ошиблась. Тогда Черкасский хоть ревновал её, а сейчас он просто швырнул ей золото, как куртизанке.

Весь день прометалась Катя в постели, но так и не нашла покоя. Назойливая капель за окном добавила печали: почему-то казалось, что вместе со снегом тают и надежды на будущее.

Катя свернулась в клубок и натянула на голову одеяло. Тихое гудение печки-голландки наконец-то убаюкало её. Кате снилась мама, та в своём любимом голубом платье стояла посреди цветущего сада. Она улыбнулась дочке и ласково сказала:

– Девочка моя, не нужно грустить, ведь ты дала нам такое счастье – нашего наследника. Мы с твоим отцом очень рады, что родится мальчик и унаследует наш титул. Он будет граф Бельский. А имя ему дай в честь своего отца – Павел. Мы станем вас оберегать, но и ты должна бороться за своего сына, защищать его. – Графиня протянула дочери маленький золотой крестик на тонкой цепочке. – Надень это на нашего внука.

– Мама, – заплакала Катя, – как мне жить, если моё сердце разбито?

– Ты должна жить для сына, – строго сказала графиня, – у него, кроме тебя, никого нет. Ты теперь мать. Но тебе надо уехать. Поезжай за море и ничего не бойся, мы с тобой.

– Да, мама, я так и сделаю, – поклялась дочь.

Перед взором Кати вдруг появилось чудесное детское личико. Щемящая нежность омыла сердце.

– Пришла весна, а с нею – новая жизнь, – сказала мать.

Катя проснулась, по её лицу текли слёзы. Она поднялась с постели, подошла к комоду, где хранились драгоценности покойной графини, и открыла маленькую серебряную шкатулку. Там лежали украшения, которые мама носила девочкой. Катя принялась перебирать крошечные колечки и сережки и искала до тех пор, пока не нашла то, что увидела во сне – маленький детский крестик на тонкой золотой цепочке. На его оборотной стороне под наполовину стёртыми словами «Спаси и сохрани» явно читалась надпись: «Павел». Детский крестик покойного отца…

Катя позвала Поленьку. Прибежавшая горничная изумилась, увидев, что хозяйка перекладывает драгоценности из футляров в дорожную шкатулку. Катя объявила:

– Мы уезжаем! Скажи мадам Леже, что завтра мы отправляемся в Москву, к тётке Паниной, вдове маминого брата. Пусть приготовят дорожную карету и провизию. Объясни, что мы будем ночевать в гостиницах, но есть станем домашнюю еду. Потом возвращайся, поможешь мне собраться.

Пока горничная выполняла поручение, Катя упаковала драгоценности матери, потом достала из ящика своего стола брачный договор и свидетельство о венчании – теперь это были документы, подтверждающие права её не родившегося ребёнка. Рядом с бумагами лежал бархатный мешочек с крестом – свадебным подарком Алексея. Решив, что это тоже теперь принадлежит её сыну, Катя положила мешочек в шкатулку к остальным драгоценностям. Добавив к документам свои метрику, свидетельство о крещении и завещание матери, Катя поняла, что не хватает лишь завещания отца и дарственной на Бельцы. Муж в письме сообщил, что оставил эти бумаги в потайном отделении бюро. Пришлось идти в кабинет.

Кабинет освещал лишь огонь камина. Катя зажгла свечу и подошла к бюро. Она стала ощупывать виноградные гроздья на правой стенке и на третьей по счёту её пальцы скользнули в углубления под листьями. Поворот по часовой стрелке – и раздался щелчок, а ящики вместе с задней панелью выдвинулись вперёд. Вспомнив, как делал это муж, Катя вынула ящики, потом панель и, достав из открывшейся ниши тетрадь и бумаги, разложила их на столе. К письму французского адвоката лёг в дневник, в другую стопку – завещание отца и дарственная на Бельцы. На столе остался ещё один конверт, на нём по-французски было выведено имя Алексея. Катя сразу же узнала почерк. У неё в ящике лежал точно такой же конверт, но только с другим именем. Развернув, она прочла письмо. Испытанные отвращение и брезгливость теперь относились не только к написавшему письмо врагу, но и к Алексею. Как он мог поверить в эту мерзость? Как посмел наказать жену за какую-то мифическую вину?

«Ну ничего, теперь ему тоже придётся несладко, – с облегчением подумала Катя, – ведь не только я замужем, он тоже женат и, пока я жива, князь Черкасский не сможет иметь законных детей. А ведь ему-то наследник нужен, как воздух! Вот и поглядим, кому из нас будет хуже…»

Катя взяла перо и на свободной части злосчастного письма написала по-французски:

«Оставляю вам образец своего почерка. Когда найдёте человека, разыгравшего весь этот трагический спектакль, можете сравнить».

Она заглянула в своё сердце и поняла, что, как бы ни старалась, никогда не сможет встать на одну доску с мужем. Ну, не сможет она сделать подлость! Катя чуть поколебалась и добавила по-русски:

«Вы сами написали, что я свободна от обязательств по отношению к вам. Но родители внушили мне понятия о чести, поэтому я и сообщаю, что жду ребёнка и надеюсь, что, с Божьей помощью, он родится в октябре этого года».

Катя бросила конверт в потайную нишу бюро, поставила ящики на место и пошла собираться.

Поленька уже упаковала большой дорожный сундук, сложив в него бельё, постель, дорожный сервиз и выбранную хозяйкой одежду. Катя завернула документы в шёлковый платок и спрятала их на дно саквояжа, который собиралась держать при себе. Поверх бумаг она поставила шкатулку с драгоценностями и положила кошелёк со всеми имеющимися у неё деньгами. Оставался ларец, присланный Алексеем. Брать или не брать? Ещё вчера Катя приоткрыла крышку и увидела ровные столбики золотых монет. Оскорбленная тем, что муж от неё откупается, она в раздражении захлопнула ларец и больше к нему не подходила. Так брать деньги Черкасского или нет?.. Пусть это станет запасом на чёрный день – шкатулка легла на дно сундука.

Отпустив горничную, Катя посмотрела на приготовленные вещи, на спальню, где прошли её детство и юность, сняла со стены небольшой портрет матери и положила его в саквояж. Прежняя жизнь закончилась, начиналась новая. Осталось только дождаться утра…

Утром запряжённый четвернёй дорожный экипаж ждал путешественниц у крыльца. Сундук привязали сзади, на сиденья положили пледы и одеяла, а в ниши под ногами убрали заботливо собранные мадам Леже корзинки с едой и морсом. Катя обняла француженку и села в карету, где её уже ждала Поленька.

Экипаж тронулся. К полудню они добрались до первой почтовой станции. Катя решила не отдыхать, а поменять лошадей и сразу ехать дальше. Всем ямщикам она обещала полтину за резвость, те гнали во весь опор, и путешественницы успевали трижды за день сменить лошадей. Неудобством такой езды оказалась жуткая тряска, от которой в первый же день разбились бутыли с морсом, и всю провизию вместе с корзинами пришлось выбросить. Но Катя стремилась к своей цели и на столь мелкие неудобства не обращала внимания.

Через шесть дней они прибыли в Первопрестольную. Но, к удивлению Поленьки, заночевав на постоялом дворе при въезде в город, хозяйка распорядилась ехать дальше – в Петербург. Ещё через пять дней Катя отперла дверь дома на Невском.

Поручив горничной наводить порядок в пыльной, нежилой квартире, Катя написала письмо поверенному отца – Ивану Ивановичу Штерну, и отправила мальчика-посыльного в его контору. Уже через час Штерн сидел в гостиной и слушал рассказ о несчастьях, выпавших на долю семьи Бельских. Катя не стала скрывать от поверенного, что подозревает, будто за всеми бедами кроется злая воля. Штерн спросил её о дальнейших планах.

– Я хочу уехать в спокойное место, туда, где ребёнок, которого я жду, сможет расти в безопасности.

Катя смутно представляла, что собирается делать, но спокойный, уверенный голос и весь надёжный облик Штерна подсказали ей, что у поверенного можно просить всё, что угодно.

– Ваш батюшка совершил в жизни некие опрометчивые поступки, которые могли привести к опасным последствиям и появлению у вашего семейства коварных врагов, – осторожно высказался Иван Иванович. – Возможно, вы знаете о неких событиях его жизни, случившихся очень давно?

– Вы говорите о дуэли, когда он убил друга, и его женитьбе на француженке? Да, я всё знаю об этой печальной истории.

– Думаю, что вы правы: у вас есть враг или враги. – Штерн помолчал, взвешивая, стоит ли говорить с молодой беременной женщиной о печальных событиях прошлого, но всё же решился: – По просьбе вашего отца меня допустили к полицейскому расследованию смерти Михаила Бельского. Преступников не нашли, но соседи видели высокого смуглого человека, несколько дней следившего за квартирой, где бывал молодой граф.

– Вы думаете, что это связано с первым браком отца? – нетерпеливо спросила Катя, сама-то она не сомневалась, что все их беды – от этой несчастной женитьбы.

– Боюсь, что так! Я не удивлюсь, если первая супруга вашего батюшки жива, или кто-то хочет выдать себя за неё. Мне кажется, вам следует поехать в Англию. Основные средства вашего отца лежат в банках Лондона, там денег – более чем на миллион рублей золотом. После убийства вашего брата граф приказал мне купить хороший дом в аристократическом районе Лондона на имя его дочери. Две недели назад мой английский партнёр оформил купчую на дом в районе Мейфэр. Документов о вашем замужестве у меня не было, поэтому он купил дом на имя графини Бельской. Туда можно отправляться хоть завтра. Но вы должны были передать мне кое-что от вашего отца.

– Да, простите, я забыла. – Катя сняла с шеи медальон и протянула его Штерну.

Поверенный открыл крышку, вынул из кармана складной нож, подцепил им краешки обоих портретов и вынул их.

– Всё правильно, – подтвердил Штерн, достав из-под портретов аккуратно сложенные листочки бумаги. – Вот здесь ваши счета в банках Лондона, а здесь – Вены.

Иван Иванович показал оба листочка Кате, затем свернул их и положил обратно в медальон, поставив портреты на место.

– Эти записи сделаны для вашего спокойствия, – продолжил он, – мои партнеры в Лондоне и Вене и без этих бумаг всё знают. Они введут вас в курс дел.

Поверенный протянул медальон Кате.

– Дайте мне свою метрику и свидетельство о смерти отца, я оформлю вам паспорт на выезд за границу как графине Бельской, сироте. О венчании лучше не упоминать, иначе потребуется согласие мужа на ваш отъезд.

Штерн поднялся, подождал, пока Катя принесёт ему необходимые документы, и откланялся, оставив десять тысяч на расходы и пообещав прислать в дом кухарку.

Уже назавтра прежде нежилая квартира засияла чистотой, мебель сверкала натёртыми боками, а гардины и ковры – свежими красками. Кухарка Марта, привезённая Штерном из Литвы, оказалась сокровищем: её еда таяла во рту. Марта сразу же догадалась, что молодая хозяйка беременна, и стала готовить лёгкие и вкусные блюда, которые Катя ела с удовольствием.

Штерн вернулся через две недели и сообщил, что паспорт будет готов завтра, нужно лишь решить, кого из слуг следует в него вписать. Катя попросила вписать Поленьку, а если Штерн согласен, то и Марту. Иван Иванович позвал кухарку и спросил, хочет ли та ехать в Англию вместе с молодой хозяйкой. Марта с радостью согласилась.

На следующий день поверенный принёс паспорт и расписку на оплату проезда на корабле «Орёл», следующем из Петербурга в Ливерпуль.

Два дня спустя Катя устроилась в самой большой каюте на верхней палубе лёгкого трехмачтового корабля. В соседней (за стенкой) поместились Поленька и Марта. Командир – высокий мужественный блондин средних лет – представился Кате как капитан Сиддонс и приветствовал её на борту «Орла». Моряк объяснил, что других пассажиров в этом плавании нет, все боятся блокады, объявленной Наполеоном Англии.

Штерн попрощался с Катей и сошёл на пристань. Он долго стоял, глядя, как отходит корабль и как становится всё меньше и меньше застывшая на корме тоненькая фигура в чёрном. Поверенный выбрал для Кати самую надёжную компанию – «Северная звезда», с отделениями в Петербурге и в Лондоне. Но как бы удивился Иван Иванович, если б узнал, что настоящим владельцем компании является Катин муж, тот самый, от которого она сейчас убегала.

«В апреле шторма вроде бы редкость, – прикинул Штерн. – Даст Бог, доплывут в Англию быстро и благополучно».

 

Глава четырнадцатая

Нвые наследники

Апрель вернул в Ратманово яркие краски: засверкала на солнце колоннада, янтарём и аметистами рассыпались по клумбам весенние первоцветы, небо сделалось бездонным и густо-синим. Снег давно сошёл, открыв жирную черноту бесконечных полей и нежную зелень озимых. Всё вокруг радовало глаз, веселило душу…

Весеннего настроения, охватившего всех в поместье, не разделял лишь его хозяин. Сразу пожалев о том, что отправил жене то злосчастное письмо, Черкасский проклял себя и стал заливать тоску водкой. Легче ему не стало. Поняв, что если не попытается любой ценой вымолить у жены прощение, то просто умрёт, Алексей собрался и поехал в Бельцы. Но вышедшая ему навстречу мадам Леже сообщила об отъезде княгини в гости к московской тётке.

Раздосадованный, Алексей вернулся в Ратманово с намерением тотчас же броситься в погоню, но, хорошо всё обдумав, признал, что попытка восстановить отношения в чужом доме в присутствии чужих людей – задача не из простых. Тогда он решил поступить по-другому: написать Кате покаянное письмо, предупредить о своём приезде и, если повезёт, дождаться ответа. При любом развитии событий, напишет ему жена или нет, князь хотел выехать в Москву.

Множество раз брался Алексей за перо, но вновь и вновь рвал письмо и выбрасывал его в корзину. После двух часов мучений у него наконец-то получился более-менее сносный вариант:

«Милая, я лучше всех знаю, что простить меня невозможно. Но умоляю тебя, найди в своём сердце каплю жалости, разреши мне приехать. Я не могу без тебя жить.

Я буду в Москве 20-го апреля. Пожалуйста, дай мне знать, что я смогу увидеть тебя. Алексей».

Запечатав конверт, Черкасский вызвал Сашку и велел тому менять лошадей круглосуточно, но доставить письмо княгине самое позднее через три дня.

Сегодня Алексей ждал своего посланца обратно. Стоя у окна, он высматривал ямскую тройку. Наконец та появилась на подъездной аллее. Сашка вошёл в кабинет, но вид его не сулил хозяину ничего хорошего. Виновато отводя глаза, посыльный протянул Алексею нераспечатанное письмо.

– Что, княгиня отказалась его взять? – с ужасом спросил Черкасский.

– Нет, барин! Не было её в Москве. Никто в доме тётки не знает, что она вообще собиралась к ним приехать.

– Графиню-тётку ты видел? Она с тобой говорила?

– Как же, меня провели к ней, барыня сама мне сказала, что племянница к ней не приезжала и не писала вовсе.

– Да, может, тебе специально лгали? – гневно рявкнул Алексей.

– Нет! Я, прежде чем уехать, деньги роздал и дворовых порасспросил, ну и в соседских домах тоже интересовался – никто не видел ни княгини, ни её девушки. Даже если хозяйка не выходила из комнат, то Полю дворовые всё равно заметили бы. Нет их там. – Сашка замялся. – Я, как барыню в Москве не нашёл, стал на почтовых станциях спрашивать. На одной – на въезде в Москву – княгиня и её девушка заночевали, а потом в Петербург отправились.

Черкасский забрал письмо и отпустил своего посланца. Алексей постарался поставить себя на место жены. Катя оскорблена, хочет уехать, но у неё ещё нет доступа к унаследованному состоянию, значит, она должна отправиться к Штерну. А ложный адрес в Москве она дала, потому что после этих подлых писем и выстрела в спину никому не верит. Катя боится.

– Боже мой, милая, как я мог это допустить? – прошептал Черкасский.

Он, как идиот, заливал горе водкой, хотя до сих пор не нашёл подлеца, устроившего им эту западню. Даже не расспросил Иваницкого и ротмистра Рябинина о том, что те видели на крыше мельницы. Конечно, есть ещё и камердинер, да толку от него мало. Но все же… Алексей вызвал француза к себе и спросил:

– Месье, пожалуйста, вспомните всё, что вы видели на мельнице, после того как меня ранили.

– Ваша светлость, вы лежали без чувств, и я держал вам голову. Офицеры побежали к мельнице, а об остальном я могу судить только с их слов, – объяснил камердинер и, не понимая, что нужно хозяину, замолчал.

– Повторите эти слова, – потребовал Алексей.

– Офицеры говорили, что видели на крыше человека с пистолетом в руке, тот спрыгнул вниз со стороны, обращённой к лесу. Господа обежали вокруг, но там уже никого не было, они увидели лишь следы, ведущие в лес.

Стало ясно, что нужно действовать самому. Алексей завтра же поедет в Бельцы и разберётся в этой тёмной истории. Жаль только, что он не сделал этого раньше.

Дорога разбередила Черкасскому сердце. Уже проклюнулись почки, и лес тонул в нежнейшей золотистой дымке, а когда здесь летели их с Катей санки, все деревья стояли в снегу, ветви гнулись, смыкаясь над дорогой в белоснежный кружевной туннель. Если бы только можно было повернуть время вспять и вновь прижать к себе хрупкую фигурку, закутанную в соболий мех…

Солнце уже стояло в зените, когда экипаж Черкасского остановилась перед крыльцом в Бельцах. Алексей прошёл в дом, поздоровался с мадам Леже и объявил, что поживёт здесь какое-то время. Пока Сашка заносил его багаж, князь выпил водки в своём прежнем кабинете. Полчаса спустя они отправились к Иваницким.

Соседнее поместье встретило Черкасского тишиной. Вышедший на крыльцо лакей сообщил, что Пётр Александрович с другом-ротмистром давно отбыли в полк, а Александр Иванович с дочерью уехали к родственникам в столицу. Вот и оборвалась ниточка! Алексей велел разворачивать коней и возвращаться в Бельцы.

Ужин Алексею подали в маленькой столовой, устроенной Катей в прежние счастливые дни. Он отослал слуг и мрачно ковырял вилкой в тарелке. Какая еда при такой неистребимой тоске? За окном раздался звон колокольчика. Кто-то приехал? Безумная надежда, что вернулась жена, окрылила Алексея, и он кинулся к дверям. У крыльца стоял просторный дорожный экипаж. Дверца его распахнулась, по подножке спустился князь Василий и подал руку незнакомой смуглой брюнетке лет тридцати. Дядина спутница щеголяла в ярко-малиновом капоте и такого же цвета бархатной шляпке с белыми страусовыми перьями. Гости поднялись на крыльцо, где в недоумении застыл Алексей. Князь Василий двусмысленно улыбнулся и заговорил:

– Алекс, позволь представить тебе мою супругу – светлейшую княгиню Марию Черкасскую, старшую дочь и наследницу графа Павла Петровича Бельского.

– Вы с ума сошли, дядя, – Алексей не мог поверить в то, что услышал, – у графа Бельского нет дочери с таким именем.

– Не горячись, племянник, мы всё тебе объясним. Пойдём в дом, – подхватив женщину под руку, князь Василий прошёл мимо стоящего столбом Алексея. Тому ничего не оставалось, как обогнать непрошеных гостей и войти впереди них в голубую гостиную.

– Я жду объяснений, – сухо процедил Алексей.

– Ты их получишь и увидишь все документы. – Князь Василий скинул плащ с двумя пелеринами и помог женщине снять капот. Платье под ним оказалось ярко-красным, и при взгляде на него Алексей почувствовал себя взбесившимся быком.

– Ты, возможно, не знаешь, что до брака с Натальей Сергеевной твой тесть уже был однажды женат. – Дядя вопросительно уставился на Алексея, но тот молчал, и князю Василию пришлось продолжать: – Павел Петрович взял в жёны Анн-Мари Триоле, у нас имеется свидетельство о венчании, проведённом священником драгунского полка, в котором служил граф. От этого брака родилась дочь. Мы с Марией поженились около года назад в Париже. К сожалению, мы ничего не знали о смерти графа Бельского, но, написав генерал-губернатору этой губернии о правах Марии как наследницы мы получили копию завещания и узнали, что ты уже вступил в имущественные права на Бельцы. По условиям завещания – это имение и титул отходят мужу старшей из замужних дочерей. Поэтому, племянник, титул и поместье отходят мне, а остальное имущество должно быть разделено между нашими жёнами.

Алексей молча поднялся и вышел из гостиной. Он прошёл в кабинет, запер дверь и направился к французскому бюро, где когда-то оставил дневник графа и письмо его адвоката. Повернув виноградную гроздь, Черкасский вынул ящики и заднюю панель, но в нише дневника не оказалось, там лежал лишь одинокий конверт.

Алексей развернул сложенный пополам лист. Под сломавшим его жизнь подмётным письмом он увидел две приписки, сделанные по-французски и по-русски. Когда он прочитал последнюю, Алексею показалось, что он умер – а потом воскрес:

– Господи, ты смиловался надо мной, ты послал нам ребёнка!..

Решив немедленно ехать к жене, Черкасский метнулся к двери и, лишь вылетев в коридор, вспомнил о дяде и его самозванке. Нужно что-то решать, но без дневника и письма адвоката доказательств их мошенничества нет. Вдруг пришла в голову мысль, что раз дядя и его наглая спутница претендуют на наследство Бельских, то могут быть причастны и к покушению. Но сейчас Алексей не мог опровергнуть их слов. Пусть показывают свои документы, пусть судятся! Он найдёт жену, они обнародуют дневник с письмом адвоката и накажут мерзавцев. Алексей вернулся в гостиную и обратился к дяде:

– Князь Василий, вы можете предъявлять любые документы, делать то, что хотите. Но я с этой минуты больше не считаю вас своим родственником. Я запрещаю вам приближаться к моим поместьям и домам, запрещаю общаться с моей женой и сёстрами. Если вы пойдёте наперекор этим требованиям, в вас будут стрелять люди, ответственные за спокойствие моих близких и охрану моего имущества. – Дядя, похоже, не ожидал такого отпора, он побледнел, а лицо его скривилось в растерянной гримасе. Алексей приказал: – Немедленно покиньте мой дом. Ваш экипаж ждёт. Убирайтесь!

– Ты ещё пожалеешь об этом, – прохрипел князь Василий. – Я припомню тебе всё!

– Вон отсюда! – прикрикнул Алексей, лицо его потемнело.

Женщина схватила свой капот, руки её тряслись. Князь Василий помог ей одеться, перекинул свой плащ через руку и пошёл к выходу. Француженка засеменила следом. Две-три минуты – и Алексей услышал шум отъезжающего экипажа.

Передав Сашке распоряжение готовиться к отъезду в Петербург, Алексей взял перо и быстро набросал письмо генерал-губернатору. Он решил не вдаваться в подробности, а изложить лишь факты и предупредить князя Ромодановского. Тем не менее письмо получилось пространным:

«Ваше высокопревосходительство!

Обращаюсь к вам в связи с событием, вызвавшим у меня крайнюю озабоченность.

Сегодня, 15-го апреля 1812 года, мой дядя, светлейший князь Василий Черкасский, заявил претензии на получение наследства и титула графа Бельского, поскольку он женат на Марии, которую выдает за дочь графа Павла Петровича от брака с француженкой Анн-Мари Триоле. Он утверждает, что его жена является старшей дочерью графа Бельского, а значит, его основной наследницей.

У моей супруги Екатерины Павловны хранится дневник её отца, где описана история женитьбы графа на Анн-Мари Триоле, там совершенно недвусмысленно сказано, что после венчания граф сразу уехал в действующую армию и его брак остался неосуществлённым. Также имеются свидетельства из монастыря, в котором приняла постриг Анн-Мари Триоле, о том, что она не имела детей, а была непорочной девой. Эти документы я перешлю вам при первой же возможности.

Для меня очень важно понять, участвует ли мой дядя в интриге, затеянной самозванкой, как её сообщник, или, пользуясь его доверчивостью, наглая преступница обманывает князя Василия.

С уважением и благодарностью за ваше внимание, Алексей Черкасский».

Запечатав конверт, князь написал ещё несколько коротких писем своим управляющим в имениях. Всем было приказано не иметь с князем Василием никаких дел. Утром Алексей сдал письмо для генерал-губернатора в канцелярию и сразу же выехал в столицу.

– Ну что, Петруша, кто был прав? Говорил я тебе, что надо слушать опытных людей! – под седой подковой губернаторских усов белозубо сияла торжествующая улыбка. Начальник толкнул через стол какое-то письмо, и Щеглову пришлось изловчиться, чтобы поймать конверт на краю столешницы.

– Ты читай! Читай! – торопил своего помощника Ромодановский. – Вот наше дельце-то и вскрылось.

Щеглов развернул письмо. Алексей Черкасский сообщал о появлении новых желающих получить наследство его покойного тестя, и, что самое интересное, соперником князя в борьбе за титул и имение оказался его собственный дядя.

– Ну, что, понял теперь, почему я не пустил тебя с найденными часами в столицу? – продолжал настаивать генерал-губернатор.

Еще на обратном пути из Бельцов Щеглов догадался, кому могут принадлежать инициалы, выложенные бриллиантами на крышке золотых часов. Лишь один человек во всей губернии подходил под эти буквы и при этом мог позволить себе очень дорогую вещь, одно плохо – этот бедняга уже давно лежал в могиле. Михаил Бельский не мог стрелять в спину собственному зятю в январе двенадцатого года, поскольку сам погиб в июне одиннадцатого, но вот его убийца вполне способен был это сделать.

– Часы принадлежали молодому графу, – доложил тогда Щеглов генерал-губернатору. – Я должен поехать в столицу, предъявить найденную улику друзьям и знакомым Михаила Бельского. Если вещь опознают (в чём я абсолютно уверен), мы сможем однозначно утверждать, что причина всех смертей в этом семействе – наследство.

Ромодановский тогда насупился и повторил то, что уже не раз говорил своему помощнику:

– Нечего нам с уездным рылом в Петербург соваться. Столичные ухари быстренько сплетню сварганят – обвинят нас, что приехали мутить воду в их хозяйстве. Ты, Петя, здесь делай что хочешь – ни в чём тебе отказа не будет, а из губернии – ни-ни!

– Так сколько же можно терпеть, ваше высокопревосходительство?! – не выдержал Щеглов. – Уже имеются двое убитых и один раненый при покушении, да к тому же умершие от горя родители!

В глазах генерал-губернатора мелькнуло виноватое выражение, но позиции своей тот не изменил и ответил по-прежнему твёрдо:

– Родителей не приплетай – все болеют и умирают, а от горя – тем более. Ты, Петруша, ведь сам сказал, что дело в наследстве, вот и сядь в засаду, ружьишко приготовь и жди. Преступник время выждет, а потом обязательно за своей добычей явится. Тогда его и схватишь.

Как тогда ни старался Щеглов убедить начальство в своей правоте, ничего у него не вышло. Поездка в столицу так и осталась пустой мечтой, а о часах ему велели до времени забыть, и вот теперь, через три месяца после злополучной дуэли, появились новые факты. Ромодановский оказался прав и сейчас с полным правом торжествовал победу. Щеглову оставалось лишь сдаться:

– Признаю, все получилось так, как вы и говорили: преступные наследники явились за добычей.

– А вот тут ты не спеши, – снисходительно пожурил Щеглова начальник. – Чай, не мужики у лабаза подрались, светлейшие князья Черкасские за наследство сражаются. Мне, конечно, Алексей Николаевич больше нравится: по всему видать, малый он благородный, да и свою княгиню пылко любит, а дядя его – тип не из приятных. Но мы с тобой не вправе такие понятия использовать. Улики должны быть неопровержимыми, чтобы не подкопаться!

Отдав столь ценное указание, Ромодановский сделал в разговоре паузу и вопросительно выгнул бровь, приглашая помощника к разговору. Щеглов с азартом легавой, наконец спущенной с поводка, кинулся излагать свои идеи:

– Надо бы слежку установить за обоими князьями Черкасскими и французской самозванкой. Только сил много нужно, наверняка они в разных местах жить будут.

Начальник кивнул, соглашаясь:

– Понятное дело, что они теперь друг к другу на пушечный выстрел не подойдут. Но ты не волнуйся, Петруша, всё равно они к нам явятся. Ты ведь помнишь, что вопрос о наследстве графа Бельского можно решить лишь там, где хранилось его завещание. Мы с тобой, можно сказать, душеприказчики Павла Петровича. Так что жди, скоро все объявятся, а за ними свидетели с той и другой стороны подтянутся, адвокаты и поверенные в делах. Вот тут-то ты часики и предъявишь, а потом поглядишь на их лица!

И впрямь, новым претендентам на наследство придётся появиться и в губернской канцелярии, и в земельной управе. Щеглов мысленно обругал себя дураком. Сам же ведь занимался оформлением бумаг для князя Алексея, а тут не сообразил! Похоже, что разочарование проступило на его лице. Генерал-губернатор сочувственно вздохнул, пожал плечами… и, не сдержавшись, расхохотался:

– Эх ты, Петя-Петя! Молод ты ещё с тёртыми калачами спорить! Как я тебя провёл?! Думаешь, Данила Михайлович – ума палата? Главное – язык за зубами держать да лицо умное делать. Ждал я этого князя Василия, давно ждал, поэтому и в столицу тебя не пустил. Запрос он прислал о наследстве покойного графа Бельского от имени своей супруги, я и распорядился всё ему отписать как есть, мол, досталось имущество его родному племяннику. Оставалось лишь дождаться, когда Василий Черкасский явится лично. Первый шаг он сделал, а дальше уже – твоё дело.

– Я не подведу! – пообещал ошарашенный таким признанием Щеглов.

– Ну, так иди, готовься к охоте-то…

Щеглов пулей вылетел из кабинета, а генерал-губернатор задумался. Интересно, когда князь Василий появится в канцелярии? Успеют ли они подготовиться за столь короткий срок?

 

Глава пятнадцатая

Возвращение в строй

В немыслимый срок – всего за десять дней – долетел Черкасский до цели. Петербург встретил его серым небом и моросящим дождём. В доме на Миллионной улице хозяина уже ждали, но Алексею было не до отдыха. Он рвался сегодня же увидеть Катю и собирался искать её поверенного. Уже через час после приезда Черкасский вошёл в солидную контору на Невском и попросил о встрече с Иваном Ивановичем Штерном.

Темноглазый шатен средних лет сам вышел навстречу гостю и пригласил его в кабинет.

– Чем могу быть полезен, ваша светлость? – поинтересовался Штерн.

– Я приехал за своей женой. – Уверенный, что собеседник в курсе его семейных дел, Алексей говорил прямо. – Иван Иванович, я знаю, что вы занимались Катиными делами, скорее всего, она вам рассказала, что между нами случилась тяжкая размолвка, но я хочу восстановить мир в семье, особенно теперь, когда жена ждёт ребёнка. Прошу вас сообщить мне, где Катя сейчас.

– Ваша супруга находится в море, её корабль отплыл в Лондон. – Подвижное лицо Штерна теперь излучало сочувствие.

Такого удара Алексей не ожидал.

– Судном какой компании вы её отправили?

– Корабль называется «Орёл», компания – «Северная звезда». Самая надёжная в Петербурге.

– Понятно… – протянул Алексей и, сообразив наконец, что делать дальше, спросил: – Пожалуйста, скажите, она вам ничего не говорила о злоумышленниках, отравлявших жизнь её родителей и нашу?

– Княгиня высказала мне свои сомнения, – дипломатично ответил Штерн и уточнил: – А у вас, ваша светлость, есть какие-либо соображения по этому вопросу?

– Да, мой собственный дядя Василий Черкасский привёз в Бельцы женщину, которую он именует своей женой и… старшей дочерью покойного графа от брака с мадемуазель Триоле. Но я лично читал письмо адвоката, где подтверждается, что Анн-Мари не имела детей, а приняла монашество в ордене бернардинок, куда могут вступить лишь непорочные девы. В этом монастыре она и умерла от чахотки. Понятно, что жена князя Василия – самозванка, в этом деле мне не ясно лишь одно: сам-то дядя в сговоре с мошенницей или действует по незнанию?

– Я тоже читал это письмо и дневник покойного графа. Ваша супруга показывала мне их, – заметил Штерн.

– А где сейчас эти документы? Они у вас?

– Нет, княгиня забрала их с собой.

– Жаль, но я разыщу жену в Лондоне и сразу переправлю всё вам, – решил Алексей. Он написал на листе адрес генерал-губернатора Ромодановского и обратился к поверенному: – Иван Иванович, если понадобится, я прошу вас отвезти эти документы лично.

– Конечно… Я так и ждал, что объявятся наследники, но думал, что нам предъявят первую жену графа, а оказалось – дочь. – Поверенный явно насторожился. – Княгиня говорила мне, что вам стреляли в спину на дуэли, вызванной подложными письмами.

– Так оно и было, но я пока не знаю, являются ли сама дуэль, претензии на наследство и странные смерти в семье моей жены звеньями одной цепи. Но я обязательно разберусь, а сейчас благодарю вас за заботу о моей супруге, и позвольте откланяться. Поеду выкупать каюту на ближайшем корабле, отплывающем в Англию.

Алексей отправился в контору «Северной звезды». Там он сразу же прошёл в кабинет управляющего Фокса. Англичанин – высокий, худой, с сухими чертами белёсого лица – обрадовался приезду хозяина. Фокс свободно говорил по-русски, но, опасаясь чужих ушей, Алексей перешёл на английский:

– Приветствую вас, Джон! Как у нас дела, блокада французов не ослабла?

– Нет, сэр, наоборот, становится все жёстче. Мы пока не потеряли ни одного корабля, но в других конторах уже подсчитывают убытки.

– Кто у нас капитан «Орла» – Сиддонс? – уточнил Алексей.

– Да, сэр. Он опытный и храбрый человек. Почему это вас интересует? – забеспокоился англичанин. – Что-то случилось?

– Нет, Джон, у нас всё хорошо, просто одна из пассажирок на «Орле» – моя жена.

– Но там ведь заняты всего две каюты, одна – графиней Бельской, а вторая – её служанками, других пассажиров нет.

– Моя жена путешествует под девичьей фамилией. – Черкасскому не хотелось вдаваться в подробности своей личной жизни. – Какой на сей раз маршрут у «Орла»?

– Корабль должен разгрузиться в Ливерпуле, а потом взять в Лондоне груз тканей, возможно, добавятся и колониальные товары. Затем он возвращается сюда, – сверился с записями мистер Фокс. – Выход «Орла» из английской столицы ожидается в период с 12 по 14 мая.

– Какой из наших кораблей уходит ближайшим рейсом?

– «Манчестер». Вы сможете отплыть через неделю.

– Хорошо, оставьте мне каюту, – решил Алексей.

Пожав руку англичанину, он простился и уехал домой.

Теперь предстояло набраться мужества и написать государю. Алексей смог выдавить из себя лишь одну фразу, сообщив, что он прибыл в столицу и просит аудиенции у его величества. Отправив посыльного во дворец, Черкасский задумался: вечер только начинался, и перспектива сидеть одному в пустом особняке показалась невыносимой.

«Весть, что моя опала снята, должна была облететь все салоны. Можно рискнуть, навестить кого-то из старых знакомых, – размышлял Алексей. – Нет, лучше поехать в Английский клуб. Тогда приятное совместится с полезным».

Мысль оказалась здравой. Несколько друзей его юности, уже остепенившихся женатых мужчин, с радостью сбежавших из дома от своих шумных семейств, проводили время за картами. Алексея встретили восторженно и приняли в игру. Он просидел в этой приятной компании почти до трёх часов ночи. По окончании балов и приёмов число мужчин, желающих скоротать остаток ночи в клубе, стало расти на глазах. Алексея радостно окликали, приветствовали, хлопали по плечу, он отзывался, но не выходил из игры, пока не увидел человека, ради которого сюда приехал, – своего двоюродного брата Николая.

Поблагодарив друзей и забрав выигрыш, Алексей поспешил к кузену. Николай откровенно обрадовался:

– Здравствуй, дружище! Как я рад снова видеть тебя.

– Взаимно, Ник, но, похоже, у нас с тобой имеется один сюрприз на двоих. – Алексей не знал, известно ли Николаю о женитьбе отца, но подозревал, что нет. – Как зовут твою мачеху?

– Какую?.. Это что – шутка? – кузен продолжал улыбаться. – Наверное, я здесь должен засмеяться?

– Десять дней назад ко мне приехал твой отец и представил женщину-француженку как свою жену Марию, старшую дочь графа Бельского от первого брака, – сообщил Алексей, всматриваясь в лицо брата. Николай побледнел так, что стало понятно – полученное известие потрясло его.

– Давай присядем, и я всё тебе расскажу…

Кузены устроились в углу клубной гостиной. Свой рассказ Алексей начал с письма императора о выбранной невесте, а закончил визитом князя Василия в Бельцы. Когда он замолчал, на Николае лица не было. Даже говорить тот начал не сразу.

– Мы всегда скрывали – поэтому ты и не знал (хотя бабушка могла догадываться), что отец уже растранжирил всё, оставленное ему дедом, и приданое моей матери тоже: продал имения и вложил все деньги в какие-то тёмные дела за границей. Прожекты его оказались аферами, и чтобы вернуть потери, отец взял займы, опять вложился и вновь прогорел. У него набрались огромные долги, он еле успевает выкручиваться по процентам. У нашей семьи осталось лишь то, что мама получила в наследство от деда. Почти десять лет отвечала она отказом на все просьбы отца продать оставшиеся имения и отдать деньги ему. Для такой хрупкой женщины у неё оказался на удивление твёрдый характер. А три года назад мама заболела, врачи сказали, что сдало сердце. Впрочем, при той жизни, какая выпала на её долю, это не удивительно. Наша ещё совсем молодая мать угасла за две недели.

Николай надолго замолчал. Признание давалось ему столь мучительно, что Алексей пожалел о начатом разговоре. Но кузен взял себя в руки и продолжил:

– Накануне смерти мама позвала меня и передала своё завещание. Она всё поделила между мной и братом: оставила каждому из нас по два поместья. Теперь мы оба богаты. Но то, как, узнав об этом, повёл себя отец, я не забуду никогда. Он поносил нас с Никитой последними словами и заявил, что мы ему больше не сыновья. С тех пор мы его не видели, он нам не пишет. Отец мог жениться и не поставить нас в известность. Но я не думаю, что он способен выстрелить тебе в спину, скорее я поверю, что старик связался с авантюристкой, пообещавшей ему деньги.

– Мы обязательно со всем этим разберёмся, – обняв кузена, пообещал Алексей, – а сейчас поедем спать, уже больше четырёх, скоро утро…

Утром Алексей ещё завтракал, когда фельдъегерь привёз ему приглашение во дворец. Аудиенция была назначена на три пополудни, и Черкасский ещё успевал наведаться во французское посольство, где он собирался навести справки о родственнице-самозванке. Посольство располагалось совсем рядом – на Дворцовой набережной, хватило десяти минут, чтобы дойти до него. Передав дежурному визитку, Алексей попросил о встрече с послом. Но вышедший в приёмную щеголеватый красавчик-блондин сообщил, что господина посла сейчас нет, тот отбыл во Францию, но лично он – третий секретарь посольства виконт де Ментон – с удовольствием сделает для светлейшего князя всё, что только в его силах.

– Меня интересует француженка Мария, которая представляется графиней Бельской. Эта дама находится сейчас в России, – заявил Алексей. От его внимательного взгляда не укрылось, что при этом имени голубоглазый щёголь явно разволновался.

– Не припомню такой, – виконт ответил слишком быстро, чтобы это походило на правду, – но мы поднимем все наши документы по въезжающим в Россию гражданам Франции и обязательно сообщим вашей светлости. Куда прислать ответ?

Алексею ничего не оставалось, как продиктовать свой адрес и уйти. Шустрый красавец наверняка знал эту Марию, но решил всё отрицать. Это было подозрительно.

Вернувшись к себе, Алексей надел мундир и поехал на аудиенцию в Зимний дворец. Лакей привёл его к кабинету императора и отправился с докладом. Дверь тут же распахнулась, Александр Павлович вышел в приёмную и обнял Алексея.

– Как я рад снова тебя видеть! – улыбаясь, сказал государь и увлёк Черкасского в кабинет. – Как же тебя здесь не хватало! Рассказывай о молодой жене. Что – она красива?

– Прекрасна, как ангел! Благодарю, ваше императорское величество, за ту милость, что вы мне оказали, выбрав меня в мужья графине Бельской.

– Славно… Я рад, – тепло сказал император, но тут же стал серьёзным. – Я призываю тебя на службу. Скоро начнётся война с Наполеоном, а у нас ещё не подписан мир с Турцией. Кутузов медлит, я ему в конце марта отправил указания по всем нашим действиям, а он своевольничает. В этом вопросе мне нужен человек, которому я полностью доверю. Ты немедленно поедешь в Молдавию и не вернёшься, пока не привезёшь мне мир. Такой опасности, как нынче, не было для нашего Отечества со времён Петра Великого.

Новый удар, сорвавший все его планы, Алексей перенёс стоически. Собрав волю в кулак, он чётко ответил:

– Рад стараться, ваше императорское величество. Мне нужно получать какие-либо указания?

– Писать мы ничего не станем, запомнишь на словах, – решил Александр Павлович. Он сел за стол и указал Алексею на противоположное кресло. – Мне нужен не просто мир, а наступательный союз с турками, чтобы они могли выставить полки из сербов и других славянских народов в помощь нам против Франции. Я дал Кутузову великие полномочия, разрешил пожертвовать территориями в Азии и даже провести границу по Пруту. Взамен мне нужны лишь мир с Портой и славянские полки. Наполеон уже собрал войска у наших границ, он может перейти Неман хоть завтра. Поезжай скорее, разберись, почему медлит Кутузов. Сейчас важен каждый час.

– Я отправлюсь немедленно, – сказал Алексей и встал.

– Подорожную тебе привезут домой. Езжай без остановок. Меня ищи в Вильно: через неделю я выезжаю в Первую армию к Барклаю-де-Толли и останусь там до конца июня.

Император обнял Алексея и проводил его до дверей. Черкасский с горечью осознал, что его поездка к жене откладывается самое малое на два месяца. Даже если скакать круглосуточно, до ставки Кутузова меньше чем за двадцать дней он не доберётся. А сколько придётся пробыть там? Неизвестно…

«Нужно что-то придумать», – размышлял Черкасский. Не заезжая домой, он отправился в контору поверенного.

– Ну что, ваша светлость, когда отплываете? – спросил Алексея Штерн.

– Я не могу сейчас выехать в Лондон. Государь посылает меня в Молдавию. – Князь помолчал, сомневаясь, может ли он в этом самом важном для себя деле положиться на малознакомого человека, но потом решился: – Иван Иванович, помогите мне, пожалуйста. Я напишу письмо жене, а вас прошу отправить его и получить от Кати ответ и документы, а далее действовать так, как мы договаривались: через генерал-губернатора Ромодановского.

– Конечно, я сделаю всё, что нужно, – пообещал Штерн и встал из-за стола, уступая Алексею место. – Прошу, садитесь и пишите.

Поверенный вышел. Алексей пододвинул бумагу и задумался, в одно письмо хотелось вместить слишком многое: рассказать о своих чувствах и предупредить об опасности. Но послание вышло на удивление кратким:

«Дорогая моя Катюша!

Я уже писал тебе, но по злому стечению обстоятельств ты не получила моего письма. Очень надеюсь, что хотя бы у этой записки будет иная судьба.

Я пишу то же, что и раньше, и хочу повторять вновь и вновь: “Я люблю тебя”. Если бы мы были рядом, то я на коленях вымаливал бы прощение, но, к сожалению, ты далеко. Я так виноват. Прости».

После таких слов писать о самозванцах уже не хотелось. Может, поручить это Штерну? Алексей протянул записку вернувшемуся в кабинет поверенному.

– Вот, Иван Иванович, я написал жене. Здесь только личное, обо всём остальном сообщите ей, пожалуйста, сами. Простите, я должен ехать, думаю, что подорожная и тройка уже ждут меня дома.

Штерн пообещал, что сегодня же отправит оба письма по своим каналам в Лондон, и Алексей поехал домой.

Тройка я впрямь ждала во дворе. Сашка мялся рядом, гадая, берут ли его в поездку. Черкасский дал ему двадцать минут, чтобы сложить вещи, за это же время собрался сам: надел мундир и саблю, взял пистолеты, а вещи покидал в саквояж из оленьей кожи. Когда князь вышел во двор, Сашка уже устроился на козлах рядом с ямщиком. Алексей сел в экипаж и дал приказ трогать.

Тройка свернула на набережную Невы. По тёмной глади реки скользил парусник. Мысли Алексея сразу же вернулись к жене. Как она, беременная, переносит качку? Но чем он теперь мог помочь? Оставалось надеяться на быстроходность «Орла», опыт капитана Сиддонса и на то, что Катино путешествие пройдёт быстро и благополучно.

 

Глава шестнадцатая

Лондон

Путешествие измотало Катю. Дурнота, изводившая её по утрам, усугубилась морской болезнью, и бедняжка совсем не вставала с койки. Марта и Поленька крутились вокруг, предлагая то попить, то съесть кусочек, и спор с ними отнимал последние силы. Катя отдыхала лишь в одиночестве. Она не спала, а просто лежала, свернувшись калачиком, не в силах разогнать свои тяжкие думы. Прошлое было мрачно, будущее – туманно. Катя пыталась вычеркнуть из своей жизни Черкасского, напоминала себе, что муж добровольно отказался от неё, откупился деньгами. Она пыталась воскресить в памяти ужасное лицо насильника, но предательское сердце подкидывало другие вспоминания: душевные разговоры и жаркие поцелуи, а ещё бесконечную нежность в глазах Алексея.

На двенадцатый день пути в каюту вбежала Поленька и радостно сообщила, что корабль вошёл в устье Темзы и скоро они прибудут к месту назначения. Исхудавшая Катя встала с постели, оделась и с трудом поднялась на палубу. Оба берега реки казались одним сплошным портом: всюду сновали маленькие лодки и медленно проходили большие суда. Низко летали чайки. Катя почему-то вдруг сразу поверила, что здесь у неё начнётся другая жизнь и всё постепенно наладится.

Через два часа корабль наконец-то пришвартовался. Капитан Сиддонс послал матроса в контору, адрес которой дал Штерн, и скоро на корабль прибыл солидный господин средних лет. Он представился Кате как мистер Буль – деловой партнер её поверенного. Буль пригласил «госпожу графиню» проехать в её новый дом на Аппер-Брук-стрит. Катю с поверенным ждала коляска, а для служанок и багажа наняли кэб и повозку. Поленька и Марта занялись вещами, а их хозяйка отправилась смотреть дом.

Удобная коляска, запряжённая блестящей вороной парой, довезла Катю и англичанина до района, застроенного просторными особняками, и остановилась у ворот одного из них. Кованая решётка окружала прекрасный сад, разбитый вокруг трехэтажного особняка. Греческий портик над широким крыльцом и белые пилястры, обрамлявшие окна второго этажа, были единственным украшением строгого фасада. Дом сразу понравился Кате этой утонченной простотой и замечательным цветником, но она растерялась, ведь ожидала увидеть скромное жилище, а оказалось, что ей принадлежит это немыслимое великолепие.

– Вы называете это домом? – спросила она мистера Буля.

– В этом районе имеются лишь такие здания, и их хозяева называют их домами. У нас во дворце живёт только королевская семья, аристократам в Лондоне принадлежат дома, а за городом – поместья. Я выполнил все пожелания моего партнёра: дом куплен в самом дорогом районе, вам обеспечены соседи вашего круга. Вам что-то не нравится? – испугался мистер Буль, сразу же начав краснеть и волноваться.

– Все просто замечательно, спасибо, – успокоила англичанина Катя, – давайте войдём.

Буль достал из кармана фигурный бронзовый ключ и открыл входную дверь.

– Прошу, госпожа графиня, заходите. Дом убран, прислуга – дворецкий и три горничные – прибудут сегодня вечером.

Они прошли в огромный, обшитый деревянными панелями вестибюль. Кованые фонари на цепях свисали со сводчатого потолка, напоминая о давних веках, белый мраморный пол был украшен тёмно-зелёными вставками.

– Что это за камень? – поинтересовалась Катя.

– Нефрит, его привозят из Индии, – ответил мистер Буль. Он все ещё чувствовал себя неловко и, услышав шум подъезжающих повозок, с явным облегчением вышел встречать Марту с Поленькой.

Приехавшие с грузом носильщики затащили вещи и сели на сундуки, ожидая указаний, что делать дальше. Англичанин протянул Кате бархатный портфель.

– Здесь собраны документы на дом и его план с указанием комнат, одобренный мистером Штерном. Я принёс вам десять тысяч фунтов на первое время, а потом вы сами сможете получать деньги по чекам. Вы располагайтесь, а завтра в полдень я приеду, чтобы отвезти вас в банки. Познакомитесь с управляющими, получите чековые книжки.

Англичанин откланялся, а Катя, открыв портфель, прочитала купчую, выписанную на имя графини Бельской, и стала изучать приложенный к ней план дома. Спальни располагались на втором этаже. Катя велела отнести сундуки наверх. За первой от лестницы дверью она обнаружила большую комнату с эркером в три окна. Стены здесь были обиты шёлком в цветочек. Мебели оказалось немного – вся светлая и изящная. Спальня Кате понравилась, и она распорядилась:

– Заносите мои сундуки сюда, а вы выбирайте себе комнаты сами.

Носильщики втащили сундуки и вышли, а Катя устало прилегла на кровать. Марта побежала на кухню в надежде что-нибудь приготовить, а Поленька стала рассматривать комнату.

К выбранной Катей спальне примыкала большая гардеробная, а в противоположной стене имелась симметричная ей дверь. Поленька повернула ключ и распахнула створку, за стеной оказалась такая же спальня, но с гладкой обивкой стен и тёмной мебелью. Очевидно, она предназначалась для мужчины.

– Вот, барышня, и спальня вашего мужа, – заметила горничная и с любопытством воззрилась на хозяйку, ожидая ответа.

– У меня нет мужа, – устало ответила Катя. – Там будет детская.

– Хорошо, как скажете, – отозвалась Поленька и с легкостью флюгера сменила мнение на прямо противоположное: – Мебель поменяем, и выйдет славная детская.

Довольная Марта принесла Кате поднос с чаем. Кухарка обнаружила запас продуктов на несколько дней и пообещала всем блинчики с джемом и сыр. К вечеру явились обещанные мистером Булем слуги. Катя их приветливо встретила и рассказала дворецкому, что кухарка уже есть, а нужно найти кучера и конюха.

На следующий день мистер Буль повёз Катю в банки. Их оказалось три, и везде графиню Бельскую встречали с почётом. В каждом из банков её принял управляющий. Катя оставила образец своей подписи, и ей выдали чековые книжки. По пути домой мистер Буль спросил, чем ещё он может помочь госпоже графине.

– Мне нужны экипаж и лошади: пара для коляски. Только самые лучшие!

– Я сегодня же пошлю человека в Таттерс-холл, экипаж и лошадей вам доставят, – пообещал мистер Буль и распрощался.

Пока Катя ездила по банкам, в доме закипела жизнь. Марта с дворецким купили еду и открыли кредит в близлежащих лавочках. Катю ждал прекрасный обед, который она с удовольствием съела. Устав от долгой поездки, она легла отдыхать, а когда проснулась, узнала, что дворецкий нанял кучера и конюха.

На следующее утро от каретника прислали четырёхместный лаковый экипаж – чёрный с обитыми тёмно-зелёным бархатом сиденьями, а к вечеру доставили пару прекрасных белых коней. С ними принесли записку от мистера Буля. Поверенный сообщал, что поскольку его доверительница потребовала самых хороших лошадей, то пришлось взять самых дорогих, но продавцы его уверили, что сейчас эти кони – лучшие в Лондоне. Катя погладила лбы благородных животных и признала, что они и впрямь совершенны.

Всё постепенно налаживалось. Катю здесь никто не знал, и это давало какое-то странное ощущение отрешённости от всего на свете: от прошлых обид, от ненужных людей, даже от собственных разбитых иллюзий и оскорблённого сердца.

«А быть одной, оказывается, неплохо, – вдруг осознала Катя. – Что хочу, то и делаю, не нужно ни на кого оглядываться, спрашивать разрешения, считаться с чьим-то мнением».

Господи, как же всё оказалось просто – это называлось свободой! Катя была здорова, богата, с комфортом устроена в прекрасном доме. Чего ещё желать? Смысла жизни? Так он уже рос у неё под сердцем.

Катя сказала себе, что должна ценить каждый прожитый день, и теперь просыпалась по утрам в предвкушении чего-то хорошего.

 

Глава семнадцатая

Шляпная картонка

Утро у Щеглова теперь начиналось с обхода постов. А их набралось немало: гостиница, в которой проживали князь Василий Черкасский с супругой-француженкой, торговые ряды на соборной площади, а там уже пошло-поехало – все лавки, торгующие женскими нарядами. Мария Черкасская обладала поистине редкой неутомимостью в прогулках по магазинам. Гуляла сия почтенная дама всегда одна. Впрочем, мотивы её мужа казались очевидными – любой нормальный мужчина сошёл бы с ума в тесных каморках провинциальных лавок.

– Бери, Петя, столько городовых, сколько нужно. Можешь ещё и жандармов прихватить, я уже распорядился, – напутствовал Щеглова генерал-губернатор. – Смотри, в запасе у тебя – всего неделя, больше я не смогу отказывать в приёме князю Василию, а то он скандал учинит.

Речь шла о том, что прибывший в губернскую столицу Василий Черкасский через секретаря канцелярии попросил аудиенции у генерал-губернатора и получил ответ, что его записали на приём ровно через неделю. За этот короткий срок Щеглов должен был вывести преступников на чистую воду. Дело осложнялось ещё и тем, что обойдённый в этом «деликатном» деле полицмейстер теперь кидал на Щеглова весьма недвусмысленные взгляды. Конечно, впрямую Григорий Адамович дело не саботировал, но всем своим видом давал понять, кто «главный» в этом расследовании. Так что на множество городовых, а уж тем более жандармов Щеглов не рассчитывал. Генерал-губернатор, похоже, об этом не догадывался, а открывать ему глаза на реальное положение вещей поручику не хотелось – не в его правилах было ябедничать.

– Не стоит расставлять городовых на всех углах – можем спугнуть преступников, – дипломатично изрёк тогда Щеглов и занялся организацией слежки.

Разогнав тучи на челе полицмейстера подчеркнутым уважением и явной почтительностью, поручик попросил выделить ему всего лишь трёх агентов в штатском.

– Как хотите, – благодушно заметил подобревший от его скромности Григорий Адамович, – я могу и больше дать, хотя, впрочем, вы правы, дело яйца выеденного не стоит. За семейной парой следить – троих за глаза хватит.

Так появились в подчинении у поручика Толстых, Кирилов и Шипунов. Неприметные мужички средних лет, они внешне совсем не отличались от мелких лавочников и приказчиков. Одевались агенты всегда в серое и домотканое, а Щеглов различал их по бородам: окладистой русой – у Толстых, жидкой и рыжеватой – у Кирилова и когда-то чёрной, а сейчас побитой сединой – у Шипунова. Несмотря на простецкий вид, все трое оказались толковыми и с задачей справлялись прекрасно. К концу третьего дня слежки Щеглов уже мог сделать кое-какие выводы. Но с этим спешить не хотелось. Поручик решил, что если сегодня поведение князя Василия и его жены вновь останется таким же, как и накануне, то можно будет доложить генерал-губернатору о своих наблюдениях.

У лучшей городской гостиницы (остальные считались номерами при трактирах) Щеглов остановился и огляделся в поисках своего агента. Толстых расхаживал вдоль домов, прижимая к груди лоток с выложенными в ряды свежими калачами. Поручик подошёл, взял с лотка калач и принялся шарить в кармане, как будто отыскивая деньги.

– Ну что? – спросил Щеглов

– Ещё не выходили, – отозвался Толстых. – Да, похоже, муж так весь день в номере и проваляется. Ему с вечера уже полведра водки перетаскали, и, помяните моё слово, к обеду князь проспится и ещё потребует. Так что женщина опять в одиночестве гулять отправится.

– Понятно…

Поведение Марии Черкасской, по местным воззрениям, было на грани, а может, и уже за гранью приличия. Здесь достойные женщины, а тем более княгини, одни по улицам не бегали, но француженка плевать хотела на манеры. Одна, без сопровождения мужа или слуг, она чувствовала себя на улицах губернской столицы вполне свободно, а её малиновый капот сразу бросался в глаза, привлекая всеобщее внимание. Однако сегодня наблюдателей ждал сюрприз. Как будто устыдившись всеобщего осуждения, Мария Черкасская вышла из дверей гостиницы в невзрачной и блёклой одёжке: длинный серый плащ и бурая шляпка. Никаких страусовых перьев – единственным украшением шляпки оказалась чёрная лента. Княгиня очень походила на посыльную из лавки, тем более что в руках она несла круглую шляпную картонку.

– Гляди, Толстых, узнаешь? – легонько кивнул в сторону спешащей женщины Щеглов.

– Кого? – не понял агент, а потом даже присвистнул: – Смотри, как перекрасилась!

– Вот именно, что перекрасилась. Зачем только ей это понадобилось?

– Ну, я пошёл? – заспешил Толстых.

– Нет, нельзя тебе уходить, вдруг муженёк выйдет! – возразил Щеглов и приказал: – Оставайся, я сам пойду. Кирилов у нас в начале Дворянской стоит, а Шипунов – у торговых рядов, так что я доведу дамочку до одного из них, а потом вернусь.

С видом праздного гуляки, на ходу откусывая тёплый калач, поручик двинулся вслед за француженкой. Сегодня та шла на удивление быстро, она не застывала перед витринами и не заходила в лавки, как делала это накануне, а целенаправленно двигалась в сторону соборной площади. Похоже, что дама спешила в торговые ряды (не в храм же ей идти со шляпной картонкой в руках). Щеглов не ошибся. Женщина подошла к стеклянным дверям французского ресторана.

«Раньше она в своей гостинице обедала, к тому же пока ещё утро – не время по ресторанам ходить, – размышлял Щеглов. – Неужели повезло и мы дамочку подловили?»

Мария Черкасская тем временем скрылась за дверью. Чуть-чуть помедлив, чтобы не налететь с разбегу на подозреваемую, поручик вошёл вслед за ней. В полутёмном вестибюле оказалось пусто. Обычно в дверях стоял половой – приглашал народ и принимал у господ пальто и шляпы – но сейчас было ещё рано, и ресторанная обслуга не спешила на свои посты.

«Может, оно и к лучшему, – размышлял Щеглов, – мне внимание к себе привлекать нет резону».

Поручик прошёл в зал. Столы стояли пустыми, даже скатертей на них не было.

«Стало быть, здесь ещё не готовили, кормить никого не собираются», – понял Щеглов.

Ему это оказалось на руку. Только вот куда могла исчезнуть замаскированная под белошвейку княгиня? За стойкой – никого, две двери, ведущие во внутренние помещения, плотно прикрыты. Сбоку от стойки начиналась лестница на второй этаж, она вела в «кабинеты». Эти уединённые комнатки вызывали страстное любопытство у молодых чиновников губернской канцелярии – множество коллежских секретарей и регистраторов мечтали хоть разок в них отобедать.

Куда же пошла француженка? На кухню или в «кабинеты»? Мария держала в руках картонку, но не шляпу же она принесла в ресторан? Значит, это что-то она должна передать при встрече, и навряд ли искомый человек – повар.

– В «кабинеты»… – выбрал Щеглов и, стараясь ступать как можно легче, взбежал по лестнице.

В коридоре второго этажа свет не зажигали, темень стояла – хоть глаз выколи. Поручик нащупал стену и пошёл вдоль неё, стараясь понять, где же притаилась Мария Черкасская. Слабый отзвук голосов вёл Шеглова в нужную сторону. Ещё с десяток шагов – и он нащупал ручку двери. Голоса стали громче, но всё равно более походили на гул, чем на человеческую речь. Ясно было лишь то, что говорили, вернее, переругивались две женщины, а потом к разговору присоединился мужчина. Теперь Щеглов наконец-то понял, почему никак не разберёт, о чём идёт речь: за дверью кабинета говорили по-французски.

«Вот незадача!» – расстроился поручик.

Нельзя сказать, что Щеглов совсем уж не знал французского: когда-то взятый по билетам учитель приобщал юного Петю к этому языку. Однако в армии все позабылось, а дома и вовсе стало без надобности. Теперь же это выходило боком. Как разобраться, о чём идёт разговор? Щеглов присел под дверью и приложил ухо к замочной скважине. Теперь он чётко слышал говоривших, но по-прежнему понимал лишь отдельные слова.

– Мари-Элен… – вступил в разговор мужчина. Из последовавшей за этим фразы Щеглов смог вычленить лишь слово «деньги».

Мария Черкасская попыталась ответить собеседнику, но её перебила другая женщина. Судя по голосу, та была старше звонкоголосой Мари-Элен, да и интонации её речи говорили о том, что княгиню отчитывают, как девчонку. Опять влез со своими замечаниями мужчина, и властная дама обрушилась и на него.

– Франсин! – взревела она, а потом как будто выплюнула целую тираду, в которой имелось лишь одно знакомое поручику слово «idiot». Лихо выражалась эта скандалистка! Возможно, что она имела право так обращаться к собеседнику, но Щеглову дама назвала главное – фамилию. Оказывается, княгиня Мария встречалась за закрытыми дверями со своим соотечественником – владельцем этого ресторана. Оставалось узнать, кто такая эта крикунья, бранившая парочку.

«Смысла оставаться тут нет, – прикинул Щеглов, – всё равно ничего не пойму. Разумнее вернуться на улицу и посмотреть, кто же выйдет из дверей».

Он поспешил к выходу из коридора – и уже через минуту оказался на улице. У дверей ресторана топтался озабоченный Шипунов. Увидев поручика, он обрадовался:

– Ваше благородие, вот вы где! Я увидел вас издали, а как добежал, так вы уже исчезли. Какие будут указания?

– Беги, Шипунов, к чёрному входу и смотри внимательно. Меня интересуют владелец этого ресторана, наша подопечная Мария Черкасская и ещё одна женщина. Если они около тебя пройдут, проследи за ними.

– А если они в разные стороны двинут, кого мне выбрать? – уточнил агент.

– Иди за тем, у кого в руках будет шляпная картонка, – решил Щеглов.

В глубине души он надеялся, что хоть кто-то из подозреваемых выйдет с главного входа и попадёт в поле его зрения. Так они вдвоём с Шипуновым смогут вести двоих из таинственной троицы. Агент всё понял и поспешил к чёрному входу, а поручик отошёл к коновязи и притворился одним из владельцев привязанных лошадей. Впрочем, его актёрские усилия пропали даром – вышедшая на крыльцо Мария Черкасская даже не взглянула в его сторону. Она сбежала по ступеням и поспешила туда, откуда недавно пришла. Похоже, что женщина направлялась обратно – в свою гостиницу.

«А картонки-то у неё больше нет», – констатировал Щеглов.

Дамочка бежала налегке. Что же она принесла в коробке и кому оставила? Ресторатору или злобной даме? Ну, скоро они это узнают, ведь загадочная незнакомка должна появиться у одного из ресторанных выходов. Не успел поручик об этом подумать, как дверь отворилась и на крыльцо вышла женщина в лиловой тальме. В руке она несла шляпную картонку. Дама принялась вертеть головой, как оказалось, в поисках экипажа. Дорожная карета, запряжённая серой в яблоках парой, подкатила к ресторану, дама поднялась на подножку и исчезла внутри экипажа вместе со своей пресловутой ношей. Но Щеглов уже рассмотрел её лицо, а самое главное, он узнал женщину. Скандалисткой, кричавшей на ресторатора и княгиню-наследницу, оказалась домоправительница из дома Бельских. Со шляпной картонкой в руках из ресторана вышла любезнейшая мадам Леже.

Да-а… Каких только сюрпризов не преподносит жизнь!

 

Глава восемнадцатая

Майские надежды

Жизнь в доме на Аппер-Брук-стрит постепенно наладилась, маленькое хозяйство работало как часы, вмешательства Кати в дела больше не требовалось, и она вновь осталась наедине с собой. А мысли, как ни старайся, всё время возвращали её к той кошмарной ночи. Почему муж так легко уверовал в их с Петей любовную связь? Неужели Катя дала повод думать о себе как о развратнице? Да, она звала друга уменьшительным именем. Но разве это преступление – называть человека так, как повелось с детства? Почему Алексей не дал возможности объясниться, а сразу поверил мерзости, написанной в подмётном письме?

Впрочем, князь Черкасский не стоит того, чтобы тратить на него мысли и чувства! У Кати есть гордость, и она до конца своих дней будет проклинать это чудовище, за волосы тащившее её на расправу. Но в памяти всплывали чёрные глаза, полные раскаяния и нежности, и Катя пугалась своей слабости: сердце шептало, что можно простить всё, лишь бы вернуть прошлое счастье.

«Нет, так нельзя! – ругала она себя. – Как можно так унижаться?»

Призвав на помощь волю, Катя запретила себе думать о прошлом. Она должна смотреть в будущее, а сейчас – заботиться о здоровье своего сына.

Пугающая худоба постепенно исчезла. Марта беспрестанно подсовывала своей хозяйке вкусные кусочки и уговаривала поесть. Катя много спала, гуляла в саду, а узнав, что недалеко от её дома находится Гайд-парк, стала ходить туда вместе с Поленькой.

Однажды они отправились на прогулку. Стоял прекрасный майский полдень с ясным голубым небом и нежным солнышком, греющим кожу сквозь шёлк платья. Все вокруг радовало глаз – казалось, что жизнь в этом весеннем городе может быть только счастливой, но вдруг идиллию взорвал громкий плач. У ворот Гайд-парка служитель тащил за руку босую, одетую в лохмотья девочку лет двенадцати, та громко причитала и навзрыд плакала.

Катя бросилась к охраннику, остановила его и осведомилась, что здесь происходит. Она говорила по-английски без акцента, но что-то в её облике – покрой платья или необычная для Лондона внешность – выдавало в ней иностранку, и служитель не спешил отвечать. Угадав его сомнения, Катя высокомерно сообщила:

– Я живу на Аппер-Брук-стрит, я русская княгиня и хочу знать, что происходит около моего дома.

– Ваша светлость, эта оборванка просила милостыню у входа в парк, – объяснил охранник.

– О, миледи, я не попрошайничала, а пела – хотела заработать немного денег для тёти, она так больна, – по-французски выпалила девочка.

– Так ты француженка? – спросила Катя, переходя на тот же язык.

– Да, миледи, я – дочь герцога де Гримона. Тётя вывезла меня в Англию, когда я только родилась. У нас ничего нет, а тётя так больна, ей нужны лекарства, – девочка умоляюще уставилась на незнакомую защитницу несоразмерно большими для истощённого лица глазами.

– Пожалуйста, отпустите ребёнка. Она больше не станет вам досаждать, я забираю её с собой, – обратилась Катя к служителю, снова переходя на английский. Она выдернула руку девочки у охранника и пошла назад, уводя маленькую оборванку с собой. Поленька двинулась следом.

Они быстро добрались до дома. Не отпуская девочку, Катя прошла в гостиную.

– Позови Марту, – велела она Поленьке, а потом, обращаясь к маленькой гостье, перешла на французский: – Садись и рассказывай всё о себе и своей тёте.

Девочка боязливо села в кресло и подобрала грязные лохмотья, которые когда-то были платьем, чтобы те не касались обивки. Вошедшая Марта в недоумении уставилась на ребёнка.

– Покорми девочку, пожалуйста, – попросила кухарку Катя, а затем обратилась к Поленьке: – А ты сходи на Бонд-стрит и купи ей одежду.

Отпустив служанок, хозяйка вопросительно поглядела на маленькую гостью, а та, поняв, чего от неё хотят, начала свой рассказ.

– Меня зовут Генриетта де Гримон, я родилась в тюрьме Тулузы, куда попали мои родители и тётя – сестра отца. Якобинская диктатура уже рухнула, и мои родные, скрывавшиеся на отдалённой мызе у края нашего поместья под видом простых крестьян, уже надеялись, что беда их минует. Но их кто-то выдал. Мои родители ждали решения своей участи восемь месяцев. В тот день, когда я родилась, им зачитали приговор суда – смерть на гильотине.

Девочка говорила спокойно, как видно, давно привыкнув к тому, что её прошлое ужасно:

– Юная тётя попросилась на встречу к начальнику тюрьмы и предложила ему себя в обмен на мою жизнь. Она была красавицей, и мужчина не устоял. Моя Луиза всегда говорила, что начальник тюрьмы оказался порядочным человеком: получив то, что ему предлагали, разрешил уйти и ей. Со мной на руках тётя прошла через всю Францию и отплыла в Англию. И вот мы здесь уже пятнадцать лет, а сейчас Луиза очень больна, теперь мой черёд заботиться о ней. – Девочка замолчала, ей явно не хотелось продолжать.

– Так тебе пятнадцать? – удивилась Катя. – Ты выглядишь гораздо моложе. Боже мой! Ты, наверное, голодала?

– У Луизы больше двух лет нет работы, – отозвалась Генриетта, пожав плечами, – мы давно живём на то, что я зарабатываю пением.

– А что делала твоя тётя, пока не болела?

– Она работала швеёй в магазинах на Бонд-стрит, но потом начала слепнуть и теперь не может больше шить. – На глаза девочки вновь навернулись слёзы.

– Не плачь, сейчас ты поешь, а потом мы поедем к тебе домой, – пообещала Катя.

Марта как раз постелила на столик салфетку и сгружала с подноса тарелки с куском пирога и ножкой цыпленка, а также чайник.

Упрашивать Генриетту не пришлось, она так накинулась на еду, что стало ясно: бедняжка не ела уже давно. Хватило трёх минут, чтобы тарелки стали идеально чистыми.

– Отмой девочку, пожалуйста, пока Поленька не принесла новую одежду, – попросила Катя.

Марта взяла юную гостью за руку и увела на кухню. К тому времени, когда вернулась Поля с платьем, бельём и шляпкой, Генриетту отмыли и расчесали ей кудри. Они оказались тёмно-золотыми с мелькающими в мокрых прядях рыжеватыми отблесками. Пока завёрнутая в простыню девушка обсыхала у камина, Поля на скорую руку ушивала принесённое платье, оказавшееся слишком широким для худенькой фигурки.

Когда Марта вновь привела Генриетту в гостиную, Катя ахнула. Девушка оказалась очаровательной. Огромные глаза цвета морской волны оттенялись сверкающими золотисто-рыжими волосами, а простое белое платье подчеркнуло природную грацию движений и гордую осанку, полученную Генриеттой в наследство от многих поколений сиятельных предков. Катя не скрывала восхищения:

– Какая ты красавица! Тётя обрадуется, увидев тебя такой.

– Нет, она не увидит, Луиза почти слепа…

– Пусть закладывают коляску, – распорядилась Катя и спросила: – Ты знаешь адрес, или сама покажешь, как проехать к вашему дому?

– Я и адрес знаю, и дорогу могу показать.

Коляска уже ждала у крыльца. Катя с Поленькой и юная гостья отправились в сторону порта, где в трущобах селилась лондонская беднота. Дом, указанный Генриеттой, стоял в конце узкой, пропахшей нечистотами и тухлой рыбой улицы, выходящей к Темзе. Девушка двинулась вперёд по лестнице, ведущей на второй этаж, Катя и Поленька шли за ней. В большой мрачной комнате на полу валялось с десяток матрасов, но только на одном из них кто-то лежал, укрывшись тряпьём.

– Тётя Луиза, – позвала Генриетта, опускаясь на колени перед матрасом, – я вернулась! Пожалуйста, открой глаза. Я привела добрую леди, она поможет нам. – Девушка тормошила неподвижное тело. Глаза больной медленно открылись.

– Дорогая, ты поела? – в слабом голосе женщины звучала забота.

Катя подошла к матрасу и нагнулась над лежащей француженкой. Больная так исхудала, что казалось, её кости вот-вот проткнут кожу. Бледное лицо под свалявшимися чёрными волосами выглядело почти мертвенным.

– Я русская княгиня Екатерина Черкасская – хочу помочь вам и вашей племяннице, – представилась Катя. По глазам женщины она пыталась понять, доходит ли до той смысл сказанного.

– А я Луиза де Гримон, миледи. Благослови вас Бог за вашу доброту, помогите моей девочке, мне уже ничто не поможет, – больная без сил закрыла глаза.

– Нужно срочно перевезти Луизу к нам. Давайте поднимем её, – решила Катя и обернулась к Поленьке, – помоги мне, а ты, Генриетта, собирай ваши вещи.

– У нас нет вещей – одни только бумаги, – сказала девушка и вытащила из-под изголовья матраса свёрток, закрученный в кусок засаленной ткани.

Катя подхватила больную с одной стороны, Поленька – с другой, они легко подняли исхудавшее тело. На женщину набросили Катину шаль и потащили её к коляске. Через час больную уже устроили в одной из свободных комнат дома на Аппер-Брук-стрит и вызвали к ней врача.

Катя и Генриетта ждали окончания осмотра в гостиной, Увидев врача, обе встали.

– Что с ней, доктор? – спросила Катя.

– Крайняя степень истощения, – с удивлением сообщил врач. Солидный человек, лечивший хозяев особняков в Мейфэре, давно не видел больных, умиравших от голода.

– А её слепота?

– Тоже следствие истощённости. Два-три месяца усиленного питания и солнце поднимут вашу больную на ноги, и зрение постепенно к ней вернётся.

Проводив доктора, Катя подошла к Генриетте.

– Вот видишь, всё будет хорошо! Ты можешь занять любую комнату, станешь ухаживать за тётей. Мы будем тебе помогать, – улыбнувшись, пообещала княгиня.

Генриетта опустилась на колени и поцеловала Катину руку.

– Миледи, я теперь ваша вечная должница!

– Мне этого не нужно, просто вырасти хорошей женщиной и будь счастлива.

Так в маленький мирок, созданный Катей вокруг себя, вошли ещё двое. А вскоре после этого мистер Буль привёз своей доверительнице большой конверт от Штерна. Внутри лежали два письма. Одно – от Ивана Ивановича, а увидев второе, Катя задрожала.

Вот и наступил момент истины. Её муж, мужчина, которого Катя так любила и которого теперь пыталась ненавидеть, написал ей. Что ждало её внутри конверта? Новый удар или надежда? Долго сидела Катя, держа в руках нераспечатанное письмо, но потом, обозвав себя трусихой, вскрыла печать.

Слёзы заструились по её щекам. Мольба Алексея, его нежность и его любовь, сквозившие в каждом слове, наполнили сердце счастьем. Все крепостные стены, воздвигнутые Катей в душе, рухнули – и всё стало просто и ясно: она простила мужа и любит так же, как и прежде, а может быть, ещё сильней.

Катя подошла к секретеру, взяла перо и написала всего одну фразу: «Я тебя прощаю, ты можешь приехать, когда захочешь».

Она написала на конверте родное имя и только потом вспомнила о письме Штерна. Прочитав послание, Катя задумалась. Враг семьи наконец-то выступил из тени, но она никогда не видела вульгарную француженку, описанную Штерном со слов Алексея. Поверенный советовал своей доверительнице отправить на его адрес дневник отца и письмо французского адвоката, а самой оставаться в Англии, ведь, выполнив поручение российского императора, её муж собирался приехать в Лондон.

Катя написала Штерну маленькую записку, где поблагодарила за помощь и попросила переслать её письмо мужу. Она сложила в большой конверт дневник отца и послание его адвоката, потом свои записки, всё опечатала и отправила посыльного к мистеру Булю.

Окрыленная, подошла она к окну и вновь перечитала письмо Алексея. В этот миг что-то тепло и мягко повернулось внутри неё – так впервые шевельнулся её ребёнок. В парке алели тюльпаны, белыми, розовыми и лиловыми самоцветами пестрели клумбы гиацинтов, выбросили бутоны кусты ранних роз, и всё кругом заливало солнце. Катя поцеловала письмо и спрятала его за корсаж – на сердце. Май подарил ей надежду.

 

Глава девятнадцатая

Умение считать

Майское солнце позолотило шторы губернаторского кабинета, затопило его тёплым, радостным светом, только вот атмосфера внутри комнаты вовсе не отражала природного великолепия, а больше напоминала грозу. Откровенно злой князь Ромодановский отчитывал своего помощника:

– Ну что, Петруша, посадили тебя в лужу?

Произнесено это было с крайним раздражением, но Щеглов понимал, что генерал-губернатор прав. Порученное дело оказалось проваленным, и случилось это неожиданно, можно сказать, на ровном месте, когда уже совсем рядом маячила победа. Щеглов осознавал правоту начальника, но выслушивать нотации не слишком-то приятно, и у поручика как-то само собой вырвалось:

– Кто же мог предположить, что полицмейстер станет действовать так топорно?

– Как «кто»? – начал распаляться Ромодановский. – Именно это я и предполагал. Наш почтеннейший Григорий Адамович отнюдь не семи пядей во лбу, только и умеет, что морды задержанным бить да лезть без спросу не в своё дело, но вот чужой успех присвоить да отрапортовать через голову начальства – здесь он первый. Я тебе что сказал? Чтобы ты людей взял столько, сколько надо, я ради тебя полицмейстера пригнул, думал, ты дело возглавишь. А ты что учинил?

Генерал-губернатор скроил «робкую» мину, изображавшую, по его мнению, поведение Щеглова при разговоре с полицмейстером, плюнул от отвращения и продолжил нотацию:

– Реверансы приседать да расшаркиваться большого ума не нужно. Троих в штатском он попросил! А в твою умную голову не пришла здравая мысль, что раз уж его отодвинули, то наш Григорий Адамович ни за что не успокоится, копать будет, пока не обойдёт тебя на повороте? Понятное дело, что у него-то отнюдь не трое в штатском работали, а всё, что ты нарыл, в тот же день ему становилось известно. Кабы у тебя людей побольше было, он бы всей картины сразу увидеть не смог, ты бы всегда на шаг впереди бежал, глядишь – и добился бы результата. А теперь что мы имеем?

Имели они полный конфуз. Пока Щеглов, отправив одного из своих агентов в Бельцы, чтобы следить за мадам Леже, второго приставил к французу-ресторатору, а сам вместе с Толстых вплотную занялся княгиней Марией и её вечно пьяным мужем, полицмейстер подсуетился: через день после встречи подозрительной троицы арестовал ресторатора, обвинив француза в сбыте поддельных денег. Ассигнация была всего одна, но зато на значительную сумму – двадцать пять рублей. Ею ресторатор расплатился с поставщиком провизии – одним из местных купцов.

Полицмейстер изъял купюру и предъявил её в местное казначейство на предмет проверки. В казначействе долго спорили, но потом пришли к выводу, что деньги поддельные. Задержанный всё отрицал, утверждая, что ему этой ассигнацией вернула долг старая знакомая. Имя её он называть отказывался. Больше предъявить французу было нечего, но, что хуже всего, случилась нежданное: оставив пьяного мужа в гостинице, княгиня Мария взяла извозчика, чтобы проехаться по лавкам, вышла без вещей, лишь с кружевным зонтиком и ридикюлем в руках, и… исчезла. Следом за ней из Бельцов пропала мадам Леже.

Как следовало из показаний слуг, посыльный в дорожном экипаже привёз для домоправительницы письмо и, как это обычно бывает, остался ждать ответа. Но вместо письма забрал саму мадам Леже. Та вышла со шляпной картонкой в руках, села в экипаж и уехала. Поиски, устроенные Щегловым на почтовых станциях, ничего не дали, ни мадам Леже, ни княгиня Мария Черкасская не брали прогонов, да и по описаниям их никто не помнил. На станциях не видели ни малинового капота, ни красной шляпки со страусовыми перьями. Пока поручик носился по округе, отыскивая женщин, гостиницу покинул проспавшийся князь Василий. Этот уехал как положено – на почтовых – и целью поездки записал в подорожной Санкт-Петербург, но задерживать князя было не за что, нельзя же всерьёз обвинять его в том, что не дождался приёма у генерал-губернатора.

Щеглов поймал себя на мысли, что, задумавшись, он пропустил начало очередной начальственной тирады. Впрочем, это не имело значения. За три недели, прошедшие со дня ареста ресторатора, Данила Михайлович повторял одно и то же: ругал помощника и требовал сдвинуть дело с мёртвой точки. Сейчас начальник чуть ли не в сотый раз вспоминал пресловутую бумагу из Министерства внутренних дел:

– Циркуляр об изготовленных в Париже фальшивых ассигнациях сначала через твои руки прошёл, и лишь потом полицмейстер с ним ознакомился. Почему же тот взял бумагу на вооружение, а ты нет?

Щеглов уже бессчётное количество раз признавал свою промашку, но настырность начальника не знала пределов, Ромодановский всё тряс и тряс одним и тем же аргументом, и поручик не выдержал:

– Я, вообще-то, не уверен, что ассигнация была фальшивой. Мне кажется, что полицмейстер надавил на казначейских, вот они и перестарались в своём рвении.

– Может, и так, – легко согласился генерал-губернатор. – Да только это ничего не меняет. Ты же знаешь, что наш Григорий Адамович – чистейшей воды проходимец, ему краплёными картами играть – ничего не стоит, а врёт он, вообще, как дышит, даже и без цели, по привычке. Он так сам себе более важной фигурой кажется. Но ты-то ведь – умница, золотая голова. Как можно таких простых вещей не понимать? Всё в белых перчатках ходишь, в благородство играешь, а подлецам проигрываешь.

Щеглов стиснул зубы, но что он мог сказать? На его счастье, выволочка наконец-то закончилась. Начальственный тон стал менее обличающим, а разговор приобрёл прагматичный оттенок.

– Что делать будешь? – вздохнув, осведомился Данила Михайлович. Вопрос за прошедшие дни задавался уже не раз, и теперь князь аккуратно уточнил: – Нового ничего не придумал?

Щеглов, просидевший все три недели на допросах неуступчивого ресторатора, признался:

– Думаю, что арестант ничего нам не скажет. Попробую ещё раз обыскать его ресторан.

– Так ведь там полицмейстер и его люди всё вверх дном перевернули, камня на камне не оставили, – заметил Ромодановский. – Уж что-что, а рыть они умеют, если что-то и было, они б давно обнаружили.

– Я ведь ничего не теряю. Поищу один, в тишине, может, и замечу что-нибудь необычное.

Генерал-губернатор пожал плечами, выражение его подвижного лица стало откровенно скептическим, но отговаривать помощника он не стал, наоборот, пожелал:

– Ну иди, Бог в помощь…

Щеглов поспешил откланяться. Хватит с него на сегодня губернаторского гнева, пора за дело браться. Надо искать улики.

Что и где искать? Ответа Щеглов не знал, но полагаться на полицейский отчёт не собирался. Эти слоны небось от души потоптались в ресторане. Поручик представил захламленные помещения, разбросанные по полу вещи, и ему стало тошно.

«Отставить! Нечего раскисать в самом начале работы», – с раздражением приказал он себе.

Губернатор похвалил Щеглова за сообразительность, ну а раз так, то надо оправдывать ожидания начальства и к делу прикладывать голову, а не ноги. Как обыскать ресторан с толком?

«А ведь торговые ряды принадлежат городу, – вспомнилось вдруг. – Так, может, поискать в канцелярии? Вдруг там планы есть?»

Дело это казалось малоперспективным: торговые ряды возвели при Екатерине II, если и существовали их планы, так они давно утеряны. Но чем чёрт не шутит? Щеглов поспешил к губернскому секретарю. Того на месте не оказалось – отбыл в казначейство, но за столом сидел его помощник – молодой письмоводитель Маслобоев. Тот вызвался помочь с бумагами.

– Вы думаете, они ещё существуют? – засомневался Щеглов.

– Коли на торговые ряды казённые суммы отпускаются, так и документы есть, – с готовностью отозвался письмоводитель. – У нас на все заведения отдельные ящики в шкафах имеются, а в них карточки, куда мы траты относим.

– Да карточки мне ни к чему, мне строительные чертежи нужны или планы поэтажные.

Письмоводитель отомкнул дверь архива и повёл Щеглова к нужному шкафу. Высокий – до потолка – тот весь состоял из множества расположенных друг над другом маленьких ящиков.

– Вон, Пётр Петрович, левее. Там большие буквы «Т» и «Р» на карточке нарисованы.

Щеглов увидел нужную аббревиатуру и вытащил длинный ящик из ячейки. В нём стояли пожелтевшие от времени кусочки картона, а у задней стенки лежали свёрнутые в трубку обтрепавшиеся по краям листы.

– Ну, вот видите. Что я вам говорил? Всё на месте, ничего не пропало, да и то сказать, чего бумагам пропадать, коли они никому не нужны.

Щеглов вытащил скрученные листы и разложил их на столе. Когда поручик поднял бумажную скатку, то на дне ящика обнаружился сложенный в аккуратный квадрат плотный лист. В отличие от всего содержимого ящика лист не пожелтел и не выцвел. Бумага выглядела новой. Щеглов развернул её. Перед ним лежал план помещения. Заголовок над чертежом гласил, что это план переделки левого крыла торговых рядов под французский ресторан. Судя по чернильным росчеркам и оттиснутой в углу печати, губернские чиновники против переделки не возражали.

«Прямо подарок судьбы! – мысленно подивился Щеглов. – Ещё бы старый план обнаружился, и можно считать, что это мне благодать Божья за долготерпение при выволочках».

Поручик разложил пожелтевшие листы с планами здания по порядку и стал искать чертёж левого крыла. Вскоре тот попался на глаза. Вот и представилась наконец возможность приложить «золотую» голову, нельзя же разочаровывать генерал-губернатора. Поручик предупредил Маслобоева, что на время заберёт документы в свой кабинет (так именовалась крохотная, но зато отдельная и с окном комнатка, выделенная губернаторскому порученцу). Письмоводитель не возражал, и Щеглов унёс драгоценные планы.

Два листа – старый и новый – легли рядом. На первый взгляд переделок было немного: кое-где, расширив помещения, убрали внутренние перегородки, кое-где, наоборот, их добавили, вот и всё. Щеглов не видел никаких встроенных шкафов, новых печей или каминов, в которых можно оборудовать тайники. Неужели опять разочарование? Нет, этого просто не может быть! Сам не зная почему, Щеглов чувствовал, что он движется в правильном направлении. Он не сомневался, что ресторатор играл не последнюю роль в этом деле: во время памятной встречи тот постоянно встревал в разговор женщин, даже пытался противоречить мадам Леже, а раз так, то считать его простаком не стоило.

«Придётся всё промерить», – решил Щеглов.

Он разыскал цифры проставленных в планах размеров и стал составлять таблицу. В левый столбец выписывал расстояние, отмеченное на старом чертеже, а справа ставил такое же из плана ресторана. Дело двигалось небыстро, но где-то через полчаса выявилось серьёзное изменение – длинное помещение второго этажа оказалось разделено перегородками на четыре маленьких.

«Кабинеты, – узнал Щеглов, – ширина такая же, как и прежде, а длина в каждом должна равняться одной четвертой прежней длины».

Он принялся суммировать проставленные цифры промеров, но никак не мог выйти на итоговую величину, когда же сложил цифры в третий раз, то понял, что не ошибается. В общей длине зала, переоборудованного под кабинеты, даже с учётом толщины новых перегородок, не хватало целого аршина, а может, и больше.

– Приличный тайник можно сделать, – рассудил поручик.

Азарт охотника зажёг Щеглову кровь, не в силах усидеть на месте, он вскочил и бросился вон из кабинета. Полквартала до торговых рядов поручик пролетел минуты за три. Наконец показались стеклянные двери ресторана и скучающий на крыльце городовой.

– Открывай быстрей, – поторопил его Щеглов. Пока городовой возился с ключами, поручик отдавал указания: – Стой здесь, а если понадобишься, я тебя позову.

Городовой кивнул в знак согласия и пропустил губернаторского помощника внутрь. Щеглов направился к лестнице. Так же, как и в прошлый раз, в коридоре было темно, как в яме. Поручик распахнул дверь первого кабинета, а потом и остальных трёх. Теперь стало хоть что-то видно. Оставалось найти исчезнувшее пространство.

«Перегородки потом, – решил Щеглов, – сначала торцевые стены».

Он принялся выстукивать поверхность боковой стены первого кабинета, но везде звук отзывался глухо.

– Не здесь…

Предвкушение обдало поручика жаром. Ещё чуть-чуть – и он схватит птицу удачи за хвост. Щеглов бросился в последний из кабинетов и стукнул в торцевую стену. Гулкий отзвук показался настоящей музыкой. Вот она – истина!

«Рано торжествовать, – все же одёрнул себя Щеглов, – нужно найти вход в тайник».

Но это уже не составило труда: перегородка просто сдвинулась в сторону, как только поручик вывинтил найденный в углу фальшивый плинтус. Щеглов протиснулся в тайник. Длинная, как кишка, ниша была полутёмной, но всё же света оказалось достаточно, чтобы разглядеть целый арсенал из сабель, кинжалов и пистолетов, развешанных по стенам, и плоский столик-консоль в дальнем углу.

Щеглов проверил содержимое ящиков. В верхнем он обнаружил алый шёлковый мешок, набитый какой-то травой, и склянку с белым порошком, а выдвинув нижний ящик, остолбенел: на выложенном чистой тряпицей дне лежали драгоценности. Кольца, серьги и браслеты слабо поблескивали в полумраке тайника. Центральное место в этой выкладке занимало широкое рубиновое ожерелье. Щеглов не верил собственной удаче – он не сомневался, что нашёл драгоценности, пропавшие с места убийства графа Михаила.

Теперь поручик знал человека, стрелявшего с крыши мельницы в спину князю Алексею, это был француз-ресторатор. Да и причина покушения больше не являлась тайной. Черкасского хотели убить из-за того, что он женился на наследнице Бельских.

 

Глава двадцатая

Разоблачения

Раз князь Черкасский попросил отвезти бумаги в южнорусскую губернию, пришлось Штерну собираться в дорогу. Добравшись до места, Иван Иванович не стал устраиваться в гостиницу, а поспешил в канцелярию к генерал-губернатору. Ромодановский сразу же принял Штерна. В кабинете кроме самого князя присутствовал ещё один человек – молодой (лет двадцати пяти) остроглазый шатен. Генерал-губернатор представил его поверенному как своего личного помощника Щеглова.

Штерн расстегнул портфель и достал дневник покойного князя Бельского с вложенным в него письмом адвоката, протянул старую тетрадь Ромодановскому и сообщил:

– Ваше высокопревосходительство, по поручению князя Алексея передаю вам дневник и письмо, подтверждающие мошенничество в претензиях на наследство Бельских со стороны князя Василия и его жены-француженки.

Ромодановский даже смотреть не стал – вернул всё обратно и, поймав изумлённый взгляд Штерна, объяснил:

– Это мы с вами, сударь, в спокойной обстановке посмотрим, а теперь у нас земля под ногами горит. Вас нам сам Бог послал. Помогите!

Если бы тёртый-перетёртый Штерн вообще мог растеряться, то это оказался как раз тот самый случай. Поверенный не понимал, о чём идёт речь, и чувствовал себя неловко, но привычка «держать лицо» выручила Штерна и на сей раз. Он с любезной улыбкой кивнул генерал-губернатору, ожидая, что последует дальше.

– Иван Иванович, – вступил в разговор помощник Ромодановского. – Вы ведь являлись поверенным покойного графа Бельского и членов его семьи?

– Не совсем так, – возразил Штерн. – При жизни графа супруге и его детям поверенный не требовался, но сейчас я представляю интересы наследницы семьи – Екатерины Павловны, ставшей в замужестве княгиней Черкасской.

– Да-да, вы правы, благодарю за уточнение, – с готовностью согласился Щеглов и добавил: – Я хочу сказать, что вы, возможно, могли бы опознать драгоценности Бельских. Вещи дорогие и явно новые.

– По поручению Михаила Бельского мне приходилось оплачивать его покупки, – осторожно заметил Штерн.

– Вот и славно, – обрадовался генерал-губернатор и распорядился: – Тащи найденное, Петруша.

Щеглов вышел, а его начальник рассказал поверенному о том, что дала слежка за молодой супругой князя Василия Черкасского и чем всё закончилось.

– Так что у нас есть французский шпион, которого мы подозреваем в убийстве Михаила Бельского и его любовницы, а также в покушении на князя Алексея.

С деревянным ящиком в руках вернулся Щеглов, за ним вошёл молодой чиновник с пером и стопкой бумаги. «Писарь, – сообразил Штерн, – под протокол вопросы задавать будут…» Так оно и получилось.

– Иван Иванович, когда мы сделали обыск в ресторане, там, в тайнике, лежали драгоценности. Я хочу, чтобы вы их сейчас осмотрели и сказали, видели эти вещи когда-нибудь или нет.

Штерн оглядел разложенные на куске ткани кольца, серьги и браслеты, а потом взял в руки рубиновое колье. Сомнений не осталось – в ящике лежали драгоценности, оплаченные самим Иваном Ивановичем прошлой весной. Все ждали вердикта, и поверенный заявил:

– Здесь находятся вещи, принадлежавшие убитой подруге графа Михаила Павловича Бельского и ему самому.

– Спасибо, я в этом и не сомневался, – обрадовался князь Ромодановский и встал. – Иван Иванович, прошу вас присутствовать на очной ставке, мы проведём её здесь завтра в полдень.

Штерну оставалось лишь откланяться. Провожать его пошёл Щеглов. В коридоре тот придержал поверенного за локоть и спросил:

– Иван Иванович, а вы в Бельцы не собираетесь?

– Как раз туда я и еду, – отозвался заинтригованный Штерн.

– Возьмите меня с собой, – обрадовался поручик. – Неловко обыск в имении князя Алексея делать, а так я в вашем присутствии просто осмотрю комнату сбежавшей мадам Леже.

– Пожалуйста, я к вашим услугам, – согласился Штерн. Он пригласил Щеглова в свой экипаж, и они отправились.

В Бельцы приехали уже затемно. Вышедший навстречу гостям дворецкий очень обрадовался Штерну и, провожая поверенного в дом, взахлёб рассказывал о случившихся несчастьях:

– Ваше превосходительство, всё началось с того вечера, когда хозяйская родня – дядя с женой – приехали. Они беседовали с князем в гостиной, а потом хозяин дядю вместе с его француженкой выгнал. Я в вестибюле стоял, когда гости выходили. Тогда мадам Леже побежала за ними и у кареты о чём-то с женщиной шепталась. А утром, как только наш князь уехал, так мадам сразу в город отправилась, для шитья закупаться. И стала она каждый божий день ездить, коней гонять. Как она на третий день снова поехала, я уж ей и сказал, что не дело лошадям такие концы делать, а мадам на меня накричала, заткнуться велела.

Поверенный и Щеглов вошли в гостиную, а дворецкий всё продолжал жаловаться.

– Погодите, – остановил его Штерн, – давайте, я стану задавать вопросы, а вы будете отвечать. Хорошо?

– Конечно, ваше превосходительство, как скажете…

– Вот и отлично! Я уже знаю, что мадам Леже исчезла. Кто-нибудь осматривал её комнаты?

– Нет, наши не входили: я сам двери на ключ запер. А из полиции городовые приезжали, только спросили мадам Леже, а как узнали, что она сбежала, так поворотились и уехали обратно.

– Ведите нас в её комнаты, – велел Штерн.

Дворецкий провёл гостей на третий этаж. Там располагались помещения прислуги и бельевые кладовые. Мадам Леже занимала лучшие комнаты: большую спальню с примыкающей к ней светлой квадратной горницей, которую использовали для шитья. Штерн открыл шкафы. Они были полны одежды.

– Что же мадам ничего не взяла? – удивился поверенный.

– Мы поэтому и не беспокоились, – развел руками дворецкий. – Кто же от такого добра совсем уедет?

– Вы говорите, карета за ней заехала?

– Да, ваше превосходительство, кучер ей передал записку, он ждал ответа, а тут мадам сама вышла со шляпной картонкой в руках, села в карету и уехала.

– Хорошо, вы можете идти, мы сами всё здесь посмотрим.

Отпустив дворецкого, поверенный взглянул на Щеглова:

– Ну, что делать будем, Пётр Петрович?

– Шкафы разбирать. Вы начинайте от левого окна, а я пойду от правого…

Почти до рассвета рылись они в шкафах, ящиках и сундуках. Но всё оказалось напрасно – ничего, что пролило бы свет на личность и дела обитательницы комнат, под руки не попалось.

– Кажется мне, что мы с вами напрасно всё это затеяли, ведь то, что могло её скомпрометировать, мадам Леже увезла с собой, – сдался наконец поверенный.

– Времени у неё не было – земля под ногами горела, – возразил Щеглов. – Француженка забрала лишь то, что смогла выхватить из ящиков, а если бы пришлось возиться с тайником, Леже не смогла бы так быстро обернуться. Если они с ресторатором одного поля ягоды, а я убежден, что это так, то и у неё должен быть оборудован хорошо замаскированный тайник, вроде того, что я нашёл в ресторане.

Поручик смолк в раздумье, а потом предложил:

– Давайте поставим себя на место живущей здесь женщины. Где она могла устроить тайник, который не собиралась часто открывать?

– Нужно осмотреть стенки мебели и пол, – предложил Штерн.

Он скинул на пол постель и принялся выстукивать все доски, но в кровати не оказалось никаких полостей. Остальная мебель тоже не имела тайников. Оставался пол. Дюйм за дюймом выстукивали мужчины половицы, пока Щеглов не заметил в углу маленькой комнаты нечто странное – три металлических винта на плинтусе. Достав из кармана складной нож, поручик отчистил головки и попытался их выкрутить. Это оказалось не просто, пришлось повозиться. Наконец винты легли на ладонь. Подняв кусок плинтуса, Щеглов легко вынул часть половой доски и обнаружил тайник. В нём лежали свёрнутые в трубку перевязанные голубой лентой бумаги, красный шёлковый мешочек и аптечная склянка с белым порошком.

– Знакомый набор, – сообщил поверенному Щеглов. – В мешке – трава, даже аптекарь не смог сказать, что это такое, а порошок – сонное зелье, это мы уже на собаках проверили: засыпали, бедняги, чуть ли не мгновенно.

Но Штерна интересовали документы. Развязав ленту, он принялся читать. Бумаги его поразили. Это оказались заверенные по всей форме векселя, выданные светлейшим князем Василием Никитичем Черкасским, и две написанные по-французски расписки на имя мадемуазель Франсуазы Триоле, в том, что князь занял у этой женщины огромные суммы, которые обещал вернуть с уплатой ста процентов годовых.

Что ж, по крайней мере, стало ясно, как князь Василий попал в эти сети. Деваться тому было некуда – Франсуаза Триоле держала его за горло. Теперь хотелось бы ещё понять, которая из двух француженок – Франсуаза. Штерн показал бумаги своему спутнику и перевёл написанное.

– Значит, князь Василий – существо подневольное. Всем крутят женщины, – признал Щеглов. Я думаю, что эта Франсуаза – мадам Леже. Я слышал, как она отчитывала обоих – и ресторатора, и княгиню Марию. В этой компании она – предводитель.

Щеглов завернул найденные улики во взятый из шкафа платок и поторопил своего спутника. Чтобы добраться до города к назначенной на полдень очной ставке, времени у них оставалось в обрез.

К губернской канцелярии экипаж Штерна подъехал за несколько минут до полудня. Щеглов сразу же провёл своего спутника в кабинет князя Ромодановского.

Генерал-губернатор поздоровался со Штерном и укоризненно заметил своему помощнику:

– Сейчас нашего арестанта приведут, сам полицмейстер с ним едет, а тебя нигде нет.

Щеглов в двух словах доложил о том, где они были и что обнаружили, а потом выложил на стол найденные вещи. Генерал-губернатор прочёл бумаги и хмыкнул:

– Теперь понятно, как князь Василий влип в это дело…

В дверь постучали, и вошёл человек в форме, как догадался Иван Иванович, полицмейстер, а за ним трое солдат ввели высокого смуглого брюнета в тюремной робе и кандалах. Увидев Штерна, арестант опустил глаза, но было уже поздно – поверенный узнал его.

– Ваше высокопревосходительство, мне известен этот человек, – заявил Штерн, указав на француза, – Это Жак – камердинер Михаила Павловича Бельского. Правда, в камердинерах Жак проходил всего два месяца, а потом хозяин поймал его на краже денег и выгнал.

– Ну что же, месье, вот ваша вина и доказана, – обратился генерал-губернатор к арестанту по-французски. – Поверенный Штерн опознал и вас, и драгоценности, найденные в ресторане при обыске. Иван Иванович оплачивал эти украшения по поручению князя Михаила Бельского. Теперь вам выбирать: либо один ответите за совершённые злодеяния, либо признаетесь, кто вами руководил. Если добровольно всё расскажете и выдадите сообщников, суд может учесть ваше раскаяние, помощь в раскрытии ужасных преступлений и заменить вам повешение каторгой.

На посеревшем лице француза проступил ужас.

– Я всё расскажу, ваше высокопревосходительство, я не хочу умирать за преступления чёртовой ведьмы! – выкрикнул француз. Потом сник и тихо добавил: – Это долгая история. На самом деле мадам Леже зовут Франсуаза Триоле, она – моя тёща, а её дочь Мари-Элен – моя жена. Я не знаю, как это провернули, но при рождении Франсуаза записала собственную дочь ребёнком своей сестры. Та когда-то поехала искать счастья в Россию и вернулась с большими деньгами и женой графа, вот её-то дочерью и записали Мари-Элен.

– Девушка знала, что Франсуаза – её настоящая мать? – вмешался Штерн. – Она осознавала, что совершает преступление, претендуя на чужое наследство?

Француз пожал плечами и равнодушно подтвердил:

– Конечно. Но Мари-Элен всегда выполняла то, что приказывала ей мать. Десять лет назад, когда я познакомился с Франсуазой, та уже слыла самой богатой процентщицей в Париже. Я, молодой офицер, тогда проигрался в пух и прах. Франсуаза ссудила мне деньги, а потом пообещала, что вернёт расписки и простит долги, если я женюсь на её дочери. Мари-Элен только что стукнуло двадцать, и она показалась мне хорошей девушкой, не то что её ведьма-мать, но после свадьбы тёща слова не сдержала, расписки мне не вернула, а наоборот, стала шантажировать долговой тюрьмой.

Арестант закашлялся и попросил воды, с жадностью выпив стакан, он стал рассказывать дальше:

– Два года назад Франсуаза позвала меня и сказала, что Мари-Элен по бумагам – русская графиня. И вот теперь мы должны поехать в Россию, чтобы, устранив всех родственников, заполучить для Мари-Элен наследство. Тёща обещала мне отдать третью часть от продажи всего, что её дочь получит в России, и вернуть наконец мои расписки. Я согласился, выхода у меня всё равно не было.

– Переходите к делу, – поторопил арестованного генерал-губернатор.

– Сейчас, – засуетился француз. – Я поступил камердинером к молодому графу в Петербурге, а Франсуаза устроилась в имение к остальной семье. Тёща дала мне траву, чтобы я понемногу добавлял её в чай молодого хозяина, но граф чай не любил, а пил только водку, а потом Бельский поймал меня на краже денег и выгнал. Когда в столицу приехала Франсуаза, она просто взбесилась, узнав, что хозяин меня выкинул, и велела убить младшего Бельского. Я к тому времени давно спал с итальянкой – любовницей графа. Та дала мне ключи от дверей. Я подсыпал сонный порошок в вино, чтобы никто не смог меня опознать. Всё прошло, как по маслу: и граф, и примадонна спали. Я заколол их обоих, а деньги и вещи забрал себе. После этого тёща велела мне ехать к ней в губернию и открыть там ресторан. Денег, взятых в столице, хватило, чтобы начать дело.

Генерал-губернатор переглянулся с помощником, и Штерн понял, что они получили подтверждение своим подозрениям, а арестованный продолжал:

– Франсуаза время от времени приезжала ко мне и рассказывала, как идут дела. Свою хозяйку-графиню она постепенно опоила отваром ядовитой травы, старого графа только начала травить, но не смогла довести начатое до конца из-за постоянного присутствия дочерей в комнате. Впрочем, старик всё равно был обречён. А девушек Франсуаза долго не решалась трогать – боялась, что могут её заподозрить, ведь от её травы отказывало сердце, а у молодых оно обычно не болит. Вот моя тёща и придумала отравить крысиным ядом лошадь старшей из дочерей, чем и убила девушку. Только с младшей Франсуаза ничего не успела сделать, граф эту ведьму опередил: выдал дочку замуж. Пришлось ещё и мужа наследницы убирать. Франсуаза написала анонимные письма, стравила мужа молодой хозяйки с красивым соседом и довела ссору до дуэли, а меня предупредила, где ждать. Но там нам не повезло – князь после моего выстрела остался жив. Наследница уехала, никто не знает куда, но Франсуаза не сомневалась, что девушка мертва, ведь моя тёща дала ей в дорогу морс с крысиным ядом.

– А какова роль Мари-Элен? – спросил генерал-губернатор.

– Когда Франсуаза посчитала, что никого из Бельских в живых уже не осталось, она письмом вызвала Мари-Элен сюда. Старая ведьма к этому времени обвенчала дочь с разорившимся русским князем. Тот ведь не знал, что Мари-Элен уже замужем. Русский должен был помочь нам получить наследство в соответствии с местными законами.

Ресторатор замолчал, в кабинете повисла тишина, лишь поскрипывало перо – писарь быстро записывал показания.

– Хорошо, это мне понятно, но откуда у вас фальшивые деньги? – грозно спросил Ромодановский.

– Ассигнации принесла Мари-Элен, когда пришла на встречу с матерью. Клянусь, девчонка заявилась в ресторан со шляпной картонкой, набитой этими деньгами. Мари-Элен вынула четыре пачки и отдала их мне, сказав, что это – оплата за мои старания. Тут Франсуаза как будто взбесилась: она кинулась на меня, вырвала деньги из рук и спрятала их обратно в шляпную картонку, а потом всё увезла с собой в имение. Франсуаза не заметила, что одна ассигнация упала под стол. Я её поднял, но мне не было известно, что деньги фальшивые.

Всё встало на свои места, а преступления наконец-то были раскрыты. Показания свидетелей записали, арестованного увели, с ним отбыл и полицмейстер, в кабинете остались лишь генерал-губернатор с помощником и Штерн. Поверенный довольно улыбался: он выполнил свою миссию, смог защитить интересы доверительницы, да и честь семьи Черкасских, в общем-то, осталась незапятнанной. Все преступления совершались либо по указке французской авантюристки, либо её руками. Князь Василий оказался фигурой подневольной и пассивной, да и озвучивал лишь то, что считал правдой. Каким бы неприятным человеком ни казался Василий Черкасский, он не был ни убийцей, ни преступником. Это теперь стало главным. Князь Алексей и Катя обязательно это поймут! Штерн постарался донести свою мысль до собеседников:

– Я рад, что всё наконец-то разъяснилось! Преступниками руководила эта ужасная мадам Леже. Князь Василий находился целиком в её власти, к тому же, как мне кажется, он даже не представлял, что документы его жены – фальшивка.

– Похоже на то, – кивнул генерал-губернатор, – вон мой помощник всё рвался арестовать князя Василия, когда у него жена и тёща сбежали, а я спросил: «Что ты предъявишь?»

Ромодановский укоризненно глянул на порозовевшие от смущения щёки Щеглова и пожурил:

– Молодо-зелено, жизни не знают, одни благородные идеалы в головах…

– Нечего князю Василию предъявлять! Скорее всего, он – тоже жертва, – воодушевился Иван Иванович. – Конечно, с общепринятой точки зрения, этого родственника моих доверителей сложно назвать достойным человеком, но, согласитесь, это не преступление.

Генерал-губернатор возражать не стал, и крайне довольный Штерн засобирался в обратный путь. Он пообещал, что подождёт, пока в канцелярии скопируют письмо французского адвоката о судьбе Анн-Мари Триоле, и лишь потом уедет. Проводить Штерна вызвался Щеглов. Они дождались, когда всё тот же понимавший по-французски писарь снимет копию с письма. Штерн спрятал подлинник в свой портфель и отправился к экипажу. Щеглов спустился вместе с ним. Уже на крыльце он спросил:

– А вы этого князя Василия живьём видели?

– Нет, – удивился Штерн, – я знаю его лишь по рассказам племянника.

– Ну, а я видел, – заявил Щеглов.

– И что?

– А то, что я не уверен, кто был в этом деле главным – он или Франсуаза.

– Вы намекаете, что всё это придумал князь Василий?

– Я лишь хочу сказать, что Алексею Черкасскому и его супруге успокаиваться рано.

 

Глава двадцать первая

Война

Алексей спешил в Вильно. Поездка к Кутузову оказалась ненужной – Черкасский приехал в Бухарест на следующий день после подписания мирного договора. Сам главнокомандующий – грустный и безмерно усталый – принял посланца императора на террасе, увитой виноградом. Алексей доложил о своей миссии, но Кутузов лишь рукой махнул:

– Друг мой, я не волшебник – какие рычаги, кроме силы, могли заставить Порту заключить с нами союз? Если бы я стоял у ворот Константинополя, разговор оказался бы другим. Они не хуже нас знают, что Наполеон уже подтянул войска к границам России и что война на два фронта императору Александру не нужна. Не обессудь, что есть – то есть.

Текст договора уже отправили государю с фельдъегерем, и Кутузов посоветовал Алексею ехать обратно:

– Поспеши, князь, поверь старому солдату: не успеешь ты доехать до Петербурга – Наполеон уже перейдёт Неман. Так что начнётся война – приходи ко мне, вместе драться будем.

Эта фраза мудрого главнокомандующего вспоминалась теперь днём и ночью, и всю дорогу до Вильно Алексей гадал, прав ли Кутузов. Неужели они с Катей так и не успеют встретиться? Вопрос, идти ли на войну, Алексей себе не задавал, для него такого вопроса не существовало.

Черкасский прибыл в Вильно десятого июня и стал разыскивать Ставку. Оказалось, что император занимает бывшую резиденцию литовских епископов. В большом внутреннем дворе, окруженном с трёх сторон серыми стенами дворца, был разбит прекрасный розовый сад, там Алексей и нашёл государя.

– Ну что, друг, опоздал к подписанию? – грустно спросил царь.

– Да, ваше императорское величество. Князь Кутузов объяснил мне, что склонить турок к другому варианту договора у него не было никакой возможности. Зато формулировка по Азии не даёт султану Селиму того, на что он рассчитывал.

– Всё это верно, но я-то надеялся на сербов, на славянские полки, ведь у наших границ собралась вся Европа! – вздохнул император и поспешил сменить тему: – Ну, что ещё сказал тебе старик?

– Будто я не успею доехать до Петербурга, а Наполеон уже перейдёт Неман, – признался Алексей. – Но в этом Кутузов ошибся.

– Может, и не ошибся, до столицы тебе пришлось бы ехать на два дня дольше, чем сюда, – возразил Александр Павлович и закончил разговор: – Сегодня отдыхай, а завтра, к трём пополудни, приходи в зал. Будем торжественно утверждать договор. Служить будешь при мне, станешь моим флигель-адъютантом, придётся тебе отвечать за мою жизнь и здоровье.

После этих слов Алексей уже не мог даже заикнуться об отпуске, он поблагодарил императора за честь и вышел. Поездка его в Англию откладывалась на неопределённый срок. Оставалось только одно – написать жене и переправить письмо через Штерна. Взяв у дежурного адъютанта лист бумаги и перо, Черкасский написал:

«Дорогая моя Катюша, судьба вновь мешает нам воссоединиться: государь назначил меня своим флигель-адъютантом, и честь не позволяет мне пренебречь этим поручением.

Прошу тебя, оставайся в Лондоне, береги себя и нашего малыша. Война, которая начнётся очень скоро, туда не докатится. Если бы я мог хоть на мгновение очутиться рядом с тобой, я отдал бы за это несколько лет жизни и был бы счастлив.

Знай, что на войне мне будут отрадой любовь к тебе и надежда на нашу встречу».

Черкасский запечатал конверт и пошёл искать Сашку. Тот всё ещё стоял рядом с ямской тройкой у ворот дворца. Алексей распорядился:

– Ты едешь в Петербург. Вот письмо, его ты должен передать Штерну. Потом заглянешь домой, соберёшь мои вещи (сам знаешь, что нужно в походе) и возьми двух коней: для меня и для себя. Если начнётся война, ищи меня в штабе Первой армии. Либо у них узнаешь, где находится император, там же буду и я.

Алексей протянул Сашке письмо, подождал, пока тройка завернула за угол, и пошёл устраиваться на ночлег. Только сейчас Черкасский осознал, как безмерно устал за время непрерывной скачки через всю страну.

На следующий день в собственноручно отчищенном единственном мундире Черкасский вошёл в большой зал, где уже собралась вся императорская свита и три десятка штабных офицеров. К собственному удивлению, Алексей обнаружил здесь и кузена Николая. Тот беседовал с высоким блондином в кавалергардском мундире. Алексей подошёл к ним. Просиявший от радости Николай представил брату своего приятеля:

– Позволь познакомить тебя с моим соседом по имению графом Александром Василевским. Он прикомандирован к штабу армии здесь, в Вильно.

– Очень приятно, – отозвался Алексей и пожал Василевскому руку. – Я нахожусь здесь как адъютант императора. А ты, Ник? Какие дела могут быть у дипломата в штабе армии, готовящейся к войне?

– Я подаю государю на утверждение договор о мире с Турцией. – Николай указал на бархатную папку у себя в руках.

Они не успели договорить – в зале появился император. В орденах и любимом чёрном мундире, который ему так шёл, Александр Павлович олицетворял величие державы, и лишь Алексей знал, как безысходно тяжело на душе у государя.

– Господа, – заговорил император, – я рад сообщить, что война с Турцией закончилась подписанием в Бухаресте почётного мира, заключённого на очень выгодных для нашей державы условиях. Сей договор я сегодня и утверждаю.

Александр Павлович прошёл к столу, Николай Черкасский положил перед ним раскрытую папку, и император, сделав запись, поставил свою витиеватую подпись.

Князь Николай присыпал чернила песком. Государь пригласил всех присутствующих на торжественный обед по случаю ратификации мирного договора. Эти слова встретили с восторгом, и вся толпа поспешила вслед за императором в парадную столовую.

Алексей занял место рядом с кузеном, к ним же подсел и Василевский. Молодой граф весело нахваливал красоту местных дам и звал братьев Черкасских на завтрашний бал к генералу Беннигсену.

– Я уезжаю вечером, везу договор в министерство, поэтому не могу пойти с вами. Так что уговаривайте Алексея, – отказал Николай.

– А я счастливо женат, так что дамам от меня мало пользы, – отвечая на вопросительный взгляд Василевского, пошутил Алексей, – но обещаю: если государь почтит бал своим присутствием, я обязательно там буду.

– Договорились! Я стану ждать и представлю вас всем местным красавицам. Я не заставляю вас изменять жене, но, может, вы хотя бы потанцуете…

Вскоре государь покинул торжество, Черкасский, попрощавшись с кузеном и новым знакомым, вышел вслед за ним.

– Алексей, – позвал император, – завтра у меня военный совет, а с тобой мы встречаемся на балу у Беннигсена в десять часов.

Что ж, по крайней мере, это сулило перспективу отоспаться, что само по себе могло считаться подарком судьбы…

Дом Беннигсена – одноэтажный особняк, построенный лет сорок назад, – гостеприимно распахнул свои двери. Генерал приветствовал гостей у входа. Алексей, приехавший вместе с императором, вошёл в бальный зал следом за хозяином дома и государем. Гости склонились в поклоне. Император, привычно ласково улыбаясь, дал сигнал к танцам, пригласив красивую даму лет под тридцать в роскошном голубом платье и таком количестве бриллиантов, что, как показалось Алексею, на них можно было купить половину Литовского княжества. Внезапно у входа началась суета, Беннигсен побежал через зал к государю и прошептал ему что-то на ухо. Музыка смолкла, все смотрели на императора. Александр Павлович побледнел, но, взяв себя в руки, чётко произнёс:

– Господа, сегодня утром авангард французских войск занял Ковно. Война началась. Отправляйтесь в свои части.

Государь вышел из зала. Алексей поспешил следом. Император окликнул его уже из экипажа:

– Алексей, иди сюда, садись. – Царь указал на сиденье рядом с собой. Когда карета тронулась, Александр Павлович продолжил, говоря, как видно, о наболевшем: – Я знаю, что Наполеон – безумец, он одержим идеей покорить весь мир и в любой стране действует одинаково: навязывает генеральное сражение, где по удаче и стратегии ему нет равных. Этот корсиканец собрал под знамёна всю Европу. Может, мне нужно было переступить через себя: он просил у меня руки сестёр, сначала Екатерины, потом Анны, но это свыше моих сил – принять такое унижение ради спасения державы я не могу. Я отказал. А теперь генералы уговаривают меня отступать, чтобы избежать потери войска. Первая армия Барклая растянута, французы могут окружить и разбить её по частям. Вторая армия Багратиона в ста пятидесяти верстах отсюда, Наполеон уже вбил клин между ними. В лучшем случае войска соединятся, но нескоро. Что делать? Судьба Отечества и династии на кону…

Алексей слушал молча – императору не требовались советы, ему хотелось просто выговориться. Наконец Александр Павлович грустно улыбнулся:

– Ну, друг детства, пойдём спать… Мы с тобой остаёмся при штабе Первой армии. Куда генерал Барклай – туда и мы.

 

Глава двадцать вторая

Бородино

Опытный и осторожный генерал Барклай-де-Толли вывел свои разбросанные вдоль западной границы корпуса на сборный пункт под Вильно, и, пренебрегая всеобщим осуждением, начал отступать к Западной Двине. В войсках царило такое тяжкое настроение, что офицеры – все молодые, жизнерадостные люди – примолкли, как на похоронах. Из повседневного обихода исчезли шутки, весёлые пирушки, розыгрыши. Каждый чувствовал себя так, будто в его семье случилась непоправимая беда. Алексей в этом отступлении придумал для себя спасение: он представлял милое лицо Кати, и это придавало ему сил.

Новым ударом для всех стало известие, что Вторая армия генерала Багратиона уже окончательно отрезана французами и соединиться с Первой армией не может. Багратион прислал донесение, что уходит от неприятеля на юг. Теперь государь планировал соединить войска под Витебском. Первая армия выступила к месту намеченной встречи через Полоцк.

В этом древнем городе император вызвал Алексея к себе. Они давно не общались, Александр Павлович сторонился всех, вынося на своих плечах тяжесть молчаливого осуждения за позорное, как считало большинство офицеров, отступление.

– Садись, Алексей, – пригласил император. Он выглядел измученным. Обычно яркие, голубые его глаза потухли, царь казался почти стариком.

– Женщины забросали меня письмами: мать, жена и сёстры – все умоляют вернуться в столицу. Да и здесь я не нужен, разве только чтобы пить из чаши позора. В чём-то мать права, под угрозой нападения французов я не имею права оставлять столицу и семью без защиты. Мы договорились с генералом Барклаем, он оставит корпус Витгенштейна под Полоцком, чтобы не допустить удара французов на столицу, а я на рассвете уезжаю. Но Вторую армию Наполеон почти взял в клещи. Прошу тебя, поезжай к Багратиону. Передай тому на словах, что генерал любой ценой должен соединиться с Первой армией, и мне нужно большое сражение. Мы не можем больше отступать. Оставайся при Багратионе сколько нужно, но, если появится угроза столице, немедленно выедешь ко мне.

– Слушаюсь, ваше императорское величество! Я отправляюсь немедленно.

Сашка, догнавший армию только два дня назад, новой поездке не обрадовался, но без споров принялся собирать вещи в седельные сумки. Солнце ещё не встало над горизонтом, когда маленькая кавалькада уже выехала из Полоцка.

Алексей не сомневался, что Багратион будет прорываться к месту встречи под Витебском. Туда и надо было ехать. Черкасский и Сашка не скрывались, ехали по столбовой дороге. Противник сюда ещё не добрался, боёв не было, и жаркое летнее солнце вставало над ухоженными полями белорусских равнин. В ветвях заливались птицы, в палисадниках распускались цветы, и лишь хмурые лица крестьян разрушали картины сельской идиллии. До Витебска путники добрались без помех, но в тихом, каком-то вымершем городе не чувствовалось никаких признаков приближения Второй армии. Лишь на следующий день Алексей случайно узнал, что французы уже перекрыли Багратиону путь, и командующий был вынужден переправить войска через Днепр. Значит, оставался Смоленск. Алексей повернул на юго-восток, решив встретить Вторую армию на подходе к городу.

Черкасский обогнал Багратиона. Только через три дня измотанная непрерывными боями Вторая армия наконец-то подошла к Смоленску. Штаб разместился в просторном барском доме. Алексей тотчас же попросил Багратиона о встрече.

Князь Пётр Иванович – потомок побочной ветви грузинского царского дома – приходился Алексею очень дальним родственником, и когда Багратион вышел навстречу Черкасскому, стало заметно их семейное сходство – оба были высокими, темноглазыми, с чёрными вьющимися волосами. Генерал тепло встретил Алексея и внимательно выслушал устное послание императора.

– Я с самого начала не хотел этого отступления, я ратовал за открытый бой! – разгорячился Багратион. – Храбрее русского солдата никого на свете нет, и такой позор – отступать по своей земле! Вот дождёмся Первую армию – и нужно давать сражение здесь, под Смоленском. Пора показать Бонапарту, каково наше воинство!

– Пётр Иванович, император разрешил мне остаться здесь и сражаться с врагом под вашим началом. Возьмёте меня?

– Да ради бога! Беру вас в адъютанты, если согласны, – сказал Багратион. – Кстати, вы где устроились?

– Пока нигде…

– Так выбирайте комнату, вроде ещё не все заняты. Жду вас завтра утром, идите, – приказал командующий.

Как и предполагал Алексей, армии соединились у Смоленска. На первом же военном совете Багратион резко потребовал от генерала Барклая незамедлительно дать генеральное сражение. Алексей, стоявший за спиной своего нового командира, видел, каких усилий тому стоит не сорваться на крик. Весь генералитет обеих армий дружно поддержал Багратиона. Молчал лишь один командующий Первой армией.

Алексей понимал, что оставивший войска император фактически создал двоевластие, стравив командиров обеих армий в борьбе за первенство. Барклай-де-Толли был не согласен на генеральное сражение без надежды на победу, но и выносить всеобщее осуждение он больше не мог.

– Мы дадим сражение, пусть и ценой потери Смоленска, – с этими словами главнокомандующий, которого вся армия дружно ненавидела и считала предателем, закрыл военный совет.

Наполеон подошёл к Смоленску и с марша начал штурм. Полки Багратиона первыми встретили неприятеля, они же двое суток спустя прикрывали отход русской армии из совершенно разрушенного города. Черкасский сражался рядом с командиром. Сашке Алексей велел ждать вместе с лошадьми в обозе, но тот, нарушив все приказы, метко стрелял во французов, стоя за спиной хозяина. Пока Бог миловал – на них не было ни царапины.

К Багратиону подскакал фельдъегерь с донесением. Прочитав его, генерал крикнул:

– Всё, наши уже вышли. Отходим!

Их отряд шёл в арьергарде русских войск, покидающих город. Никто из участников этой битвы ещё не знал, что накануне в столице собрался Высший военный совет, где императору предложили назначить нового главнокомандующего – фельдмаршала Кутузова.

Смоленск горел за спинами уходящей армии. Население покинуло город, а теперь Алексей видел людей с факелами. Они поджигали дома. Кто это были – сами хозяева, мародёры или переодетые солдаты, воплощавшие в жизнь «тактику выжженной земли», предложенную стратегом Барклаем на военном совете перед началом боя, – уже не мог сказать никто. Да это казалось неважным. Как хорошо, что Катя сейчас в Лондоне: о Британию Наполеон уже обломал зубы, и ничто, кроме блокады, острову не грозило. Черкасский мысленно помолился за здоровье и благополучие жены, для себя он не просил ничего – его судьбу решала армия.

Нет ничего тяжелее для армии, чем отступление по собственной земле. Измотанные сражениями и маршами, но сохранившие боеспособность, русские войска двигались в глубь страны, население уходило следом. В маленькой деревушке Царёво Займище, в двухстах верстах от Смоленска, Кутузов принял командование. Войдя вслед за Багратионом в избу, где расположился главнокомандующий, Алексей увидел Михаила Илларионовича, устало прикорнувшего в кресле. Кутузов уже поприветствовал генералов, а потом заметил Алексея.

– А, князь! Прав я был, что вместе служить придётся? Вот то-то… Ну, проходи и ты к столу, – пригласил главнокомандующий.

Алексей, поблагодарив, отказался и присел на лавку, стоящую у дверей. Ещё бабушка втолковала ему, что, если не хочешь нажить врагов, всегда помни, кем ты в данный момент являешься. Черкасскому не хотелось напоминать, что он крестник Екатерины Великой и друг императора, сейчас он считался только адъютантом Багратиона.

С первыми лучами солнца Кутузов повёл армию дальше. Алексей не сомневался, что фельдмаршал разделяет мнение осторожного Барклая о том, что не нужно давать генеральное сражение, но также было понятно, что и Кутузову не оставили выбора. Пришлось новому главнокомандующему найти рядом с Москвой удачную для русских войск позицию и готовиться к генеральному сражению: деревня называлась Бородино.

В молчании готовились полки к завтрашнему сражению, все понимали, что многие полягут в этом бою. Чистились парадные мундиры, вынималось чистое белье, ставились султаны на кивера, надевались ордена. Зарю русская армия встретила в парадном строю.

Князь Багратион – с голубой Андреевской лентой и тремя звёздами орденов Андрея Первозванного, Святых Георгия и Владимира – стоял на командном пятачке левого фланга великой битвы. Адъютанты сгрудились за его спиной. Черкасский был рядом с командиром. Утром, молясь перед боем, Алексей попросил у Создателя только встречи с Катей и, повинуясь внезапному порыву, положил в нагрудный карман мундира миниатюру с портретом жены, взятую на память из Бельцев.

На заре французы начали свой штурм, и стало понятно, что Наполеон бросил основные силы как раз на левый фланг. До флешей, где находился Багратион с адъютантами, французские полки должны были докатиться где-то через полчаса.

Пушки с обеих сторон не смолкали ни на мгновение, свистела картечь, крики сошедшихся в рукопашную людей, стоны раненых – всё слилось в один ужасный гул битвы. Уже шесть часов держали полки Багратиона оборону на флешах, семь атак неприятеля были отбиты. Только Алексей да молодой князь Голицын – ординарец и дальний родственник Багратиона – остались около командира, остальные адъютанты либо погибли, либо получили ранения.

В восьмой раз французы двинулись на штурм уже в полдень.

– Их, похоже, вдвое больше, чем нас, как девятый вал на море! – крикнул Алексей Голицыну. Чувства уже настолько притупились, что оба они были абсолютно спокойны. – Хороший каламбур: при восьмом штурме нас поглотил девятый вал.

Французы шли прямо на русские пушки. Устилая путь трупами, они даже не отстреливались, но их оказалось так много, что ряды французских мундиров волной вкатились на флеши, оттесняя остатки русских войск с укреплений.

– Мы не дадим им закрепиться! – крикнул Багратион. – Черкасский, лети на левый фланг, к Бороздину, Голицын – на правый, к Сиверсу. Всех сюда, идём в контратаку!

Багратион сам выстроил подоспевшие полки в линию и повёл их в бой. Алексей скакал слева от командира, когда разорвавшееся ядро поразило их обоих. Последним, кого увидел Алексей, был падающий с коня Багратион. Черкасский получил страшный удар в грудь, конь под ним заржал и в предсмертной агонии рухнул на землю, придавив собой всадника. В кромешной тьме мелькнуло заплаканное прекрасное лицо, и чёрный водоворот закрутил Алексея, а потом наступила тишина.

Над Бородинским полем стояла тишина. Двенадцать часов битвы растерзали оба войска, трупы русских и французов устилали землю. Тьма накрыла позиции. Старый полководец, проведший ночь в тяжких раздумьях, решил сохранить армию, отдав неприятелю Москву, и приказал отступать.

Более сорока тысяч бойцов недосчитались полки Кутузова. Раненых увозили на телегах в Москву, мёртвых клали у тех укреплений, где они отдали жизнь. Смертельно раненного князя Багратиона увёз в имение своего отца ординарец Голицын. Алексея похоронная команда опознала, записала как погибшего и положила к мёртвым. Сашка, отправленный на этот раз в обоз к ополченцам, весь вечер и часть ночи бродил по полю. С факелом в руках переходил он от тела к телу и только далеко за полночь увидел знакомые чёрные кудри и мертвенное лицо с закрытыми глазами. Схватив Черкасского под мышки, Сашка оттащил его в сторону, поближе к костру, горевшему у края позиции.

Пульса слышно не было, но на зеркале, поднесённом к губам князя, в отблеске костра чуть заметно блеснула дымка. Верный слуга бросился расстегивать мундир, пробитый на груди напротив сердца, и вдруг что-то твёрдое ткнулось в Сашкину ладонь. Из пробитого кармана Черкасского выскользнула большая овальная миниатюра. В свете костра виднелось прекрасное девичье лицо, а фигуры на портрете не было, вместо неё в смятой и искореженной рамке торчал осколок ядра.

– Так рана должна быть неглубокой, – обрадовался Сашка.

И впрямь кровь уже запеклась и больше не шла, непонятным оставалось то, почему князь не приходит в себя. Ощупав все тело хозяина и не найдя других повреждений, Сашка сунул миниатюру за пазуху, взвалил Черкасского на плечо и пошёл к ополченцам, которым оставил своих лошадей. Выпросив в обозе телегу, Сашка уложил на сено бесчувственного хозяина и отправился в имение Грабцево, лежащее в сорока верстах от места сражения. Туда можно было добраться к завтрашнему утру.

 

Глава двадцать третья

Скорбная весть

Утро опять оказалось серым и дождливым, усугубив и без того тяжёлое настроение Штерна. Уже стало известно, что Москва сдана и сгорела. Застыв от ужаса, Петербург ожидал своего часа.

Все иностранные негоцианты, через которых Иван Иванович вёл дела с Европой, либо уехали, либо сидели на сундуках. Порт опустел, последние корабли уходили из столицы воюющей России. Чутьем опытного коммерсанта Штерн понимал: здесь дела до конца войны закончены. Деньги его хранились в Лондоне, там же, где сейчас жила Катя. В конце концов, эту молодую женщину и отец, и муж поручили именно Штерну. Он был ответственен за её благополучие. Кате скоро рожать. А не дай бог, что случится? Нет, выбора не было – надо ехать к ней.

Свернув все свои дела, Штерн оставил на хозяйстве старшего приказчика, человека проверенного и преданного ему лично. Иван Иванович сам поехал выкупать место на отплывающем корабле в компанию «Северная звезда». В её конторе, обычно по-европейски лощёной, сейчас царил беспорядок: приказчики, прежде сидевшие за своими столами и усердно писавшие, почему-то сгрудились вокруг капитана-англичанина и пытались жестами что-то ему втолковать. Англичанин не понимал и поэтому сердился. Тоже жестикулируя, он старался на своём языке объяснить русским, что не собирается никого больше ждать и отплывает завтра.

– Господи, помоги нам! Чего он хочет? – старший приказчик – седобородый старовер в длинном чёрном сюртуке – всплеснул руками. – Когда этот мистер только отплывёт?

– Говорит, что завтра, и больше никого ждать не станет, – перевёл Штерн, присоединяясь к разговору.

– Ох, сударь, нам вас Бог послал, – обрадовался седобородый приказчик. – Переведите ему, чтобы отплывал, мы закрываем контору до весны.

– Я переведу, только хотел бы попасть на его корабль. Это возможно?

– Конечно! – обрадовался приказчик. – Груза половину, против обычного, насобирали, а пассажиров вовсе нет. Как начал француз наши корабли топить и в плен брать, так вся коммерция остановилась.

– А где мистер Фокс? – продолжил расспросы поверенный, он знал английского управляющего этой компании несколько лет и не мог поверить, что тот мог из трусости оставить свой пост.

– Не ведаем, что с Фоксом стало, – вздохнув, ответил приказчик, – как «Манчестер» ждали-ждали весной, а он так и не появился, так дела стали плохи. Когда через месяц «Виктория» сюда пришла и доставила депешу из Лондона, что сначала французы «Орла» потопили, а потом «Манчестер» в плен взяли, так мистер Фокс и решил отправиться в Лондон. Но и «Виктория» не доплыла, захватили её французы. Теперь не знаем, что с кораблём и с командой стало. Вот «Афродита» целый месяц в порту простояла – ни груза, ни пассажиров… Пожалуйста, берите любую каюту!

Поверенный заплатил за поездку, договорился обо всём с капитаном и вышел, пообещав прибыть на судно не позднее половины пятого утра.

Оставалось только одно невыполненное обязательство: передать Катино письмо её мужу. Иван Иванович знал, что князь Алексей находится в действующей армии, поэтому пока держал письмо у себя, надеясь доставить его лично. Но судьба не оставляла выбора – Штерн покидал страну. Он взял письмо и поехал к дому Черкасских на Миллионной улице.

Красивый трехэтажный особняк, украшенный по фасаду белыми полуколоннами и богатой лепниной, встретил поверенного странной тишиной. Открывший дверь лакей сразу же ушёл, не спросив гостя о цели визита, и только двадцать минут спустя, когда Иван Иванович уже совершенно потерял терпение, к нему вышел седой дворецкий с растерянным и заплаканным лицом.

– Чего изволите, сударь? – хрипло спросил он.

– Я поверенный вашего хозяина, у меня для него письмо, – объяснил Штерн, с удивлением глядя на странного слугу.

– Какого хозяина, сударь? – дворецкий совсем растерялся.

– Как «какого»?! – взорвался Штерн. – Естественно, князя Алексея Николаевича.

– Нет, сударь, больше нашего князя, – прошептал дворецкий, и слёзы потекли из его глаз, – погиб наш Алексей Николаевич в сражении этом под Москвой. Князь Василий Никитич вчера приезжал, газету нам показывал, сказал, что теперь он всему хозяин, а сам уже в Ратманово ускакал.

– Какую газету? – не веря услышанному, спросил Штерн.

– Да здесь она. – Дворецкий зашёл в соседнюю гостиную и вынес поверенному типографский листок.

Это оказались «Сенатские ведомости» за вчерашний день. В длинном списке отличившихся и погибших под Бородино Иван Иванович увидел скорбную строчку: «Светлейший князь Алексей Николаевич Черкасский».

Забрав с разрешения дворецкого злополучную газету, поверенный вышел. Все дела в России он закончил, можно было отплывать в Лондон, одного только не мог представить Штерн – как он решится сообщить Кате, что её мужа больше нет в живых.

 

Глава двадцать четвертая

В избушке егеря

Лондонский сентябрь зарядил дождями. Здесь они не хлестали, не стояли сплошной стеной и не пугали прохожих огромными бурлящими лужами, а вежливо моросили, казались тихими и аккуратными, но всё равно оставались дождями и не пускали гулять. Катя даже заскучала. Прежде она помогала отцу, потом ухаживала за ним, а теперь, когда в её душе царили мир и гармония, Катя вновь захотела стать полезной, и первым, что пришло ей на ум, стала помощь мадемуазель де Гримон.

Луиза пошла на поправку. Она уже сама ходила по дому, да и зрение стало к ней возвращаться. Женщина ещё не различала мелких деталей, но уже хорошо видела крупные предметы. Генриетта расцвела рядом с выздоравливающей тёткой. Исчезли бледность и худоба, девушка начала расти, быстро догоняя своих ровесниц. У Генриетты оказался изумительный красоты голос. Услышав её впервые, Катя не сразу поверила, что так может петь маленький худенький подросток. Сильное сопрано нежного «ангельского» тембра завораживало красотой звука.

– Тебя нужно учить, – решила Катя, и с тех пор с девушкой стал заниматься хормейстер из соседней англиканской церкви.

Очередным дождливым утром Катя устроилась в кресле у окна, вышивая на воротничке крошечной распашонки букву «П». В комнату со стаканом тёплого молока и кусочком пирога вошла Луиза.

– Миледи, Марта прислала покушать и велела мне проследить, чтобы вы всё съели, – объявила Луиза и улыбнулась.

Улыбка преобразила её лицо, и стало очевидным, что мадемуазель де Гримон ещё молода и красива.

– Луиза, садитесь рядом со мной, – пригласила Катя и спросила: – Сколько вам лет?

– Мне тридцать два года, миледи, а почему вы спрашиваете?

– Вы ещё молоды. В моей стране у женщин лишь два пути: выйти замуж или принять монашеский постриг, но здесь, как я вижу, есть и другие возможности. Женщины могут быть директрисами школ, владелицами магазинов и кофеен – а вы что хотите делать?

На глаза Луизы навернулись слёзы.

– Я в неоплатном долгу перед вами за собственную жизнь, за мою Генриетту и хотела бы служить вам, вырастить малыша, когда он родится. Я могу делать всё, что угодно.

Ну надо же! Луиза не понимала главного, и Катя расстроилась:

– Я говорю не о том. Вы мне ничего не должны, я сама приняла решение помочь Генриетте. Я говорю о вашей судьбе: вы – молодая, красивая женщина. Здесь, в Англии, у вас есть возможность чем-то заниматься. Что бы вы хотели делать?

В глазах Луизы мелькнуло понимание, а потом забрезжила робкая надежда.

– Миледи, говоря по правде, когда я работала на Бонд-стрит, то часто думала, ведь наряды можно сделать гораздо проще, но изысканней. Они обойдутся магазину дешевле, а выглядеть будут красивее, и продать их можно дороже. Вот, например, ваше платье, посмотрите – если под грудью повязать не обычный пояс, а вышитую шёлком ленту, контрастную по цвету к бархату, и такую же вышивку пустить у горла – то это платье заиграет. В трущобах много эмигранток, они хорошо рисуют и вышивают, но сейчас вынуждены за гроши трудиться на Бонд-стрит. Я могла бы собрать этих женщин и шить платья по своим рисункам.

– Прекрасная мысль! – похвалила Катя. – Я готова помогать вам. Как только вы сможете сами нарисовать узор пояса, мы вернёмся к этому разговору.

Глаза Луизы наполнились слезами, она опустилась перед Катей на колени и поцеловала подол её платья.

– Миледи, вы святая! – заплакала женщина.

– Нет, Луиза, я не хочу быть святой, это глупо. Я надеюсь, что у вас сложится достойная жизнь. Вы слишком много страдали, пора положить этому конец.

Прервав их разговор, в комнату вошла одна из горничных-англичанок. В руках её белел конверт.

– Миледи, от мистера Буля принесли для вас пакет, – доложила девушка и положила письмо перед хозяйкой. Глянув на залившееся румянцем лицо княгини, Луиза тактично вышла, забрав посуду.

Катя осталась одна. Как и два месяца назад, она не сразу осмелилась вскрыть письмо, но потом решилась. Перед ней лежала записка, отправленная Алексеем из Вильно накануне войны. Послание добиралось до Лондона четыре месяца.

Катя плакала от счастья. Нежные слова мужа согрели ей сердце. Как хотела бы она очутиться сейчас в родных объятиях!

– Господи, сохрани его для меня и нашего сына, – попросила Катя, – не дай нам после стольких мук вновь разлучиться. Пусть у моего сына будет отец, а у меня – муж.

Сердце её пело от счастья, и, хотя Катя этого и не знала, в тот самый миг, когда она закончила молитву, в крохотной, затерянной в Грабцевском лесу избушке егеря Алексей Черкасский пришёл в себя.

– Господи, сохрани его для меня и нашего сына, – Катин голос просил, а прекрасные заплаканные глаза смотрели на Алексея из темноты. Любимая молилась в той маленькой деревенской церкви, где он в первый раз увидел её и где они потом венчались.

– Не дай нам после стольких мук вновь разлучиться. Пусть у моего сына будет отец, а у меня – муж, – голос звал, умолял, напоминал Черкасскому, что он защитник и опора. Алексею было так хорошо в уютной тьме, где не было ни войны, ни горечи поражений, ни грусти потерь, но его звала хрупкая девушка, брошенная в жестоком мире без родных и помощи. Нежная, ранимая, она осталась в полном одиночестве, ей скоро рожать, и их сын придёт в этот мир. Кто защитит их? Кроме Алексея, некому, и он пошёл туда, где ждала Катя, открыл глаза и… застонал.

Голову пронзила адская боль, Черкасский попытался встать и не смог, попробовал двинуть ногами, потом руками – вновь не получилось, попробовал заговорить – язык не слушался. Ужас накрыл Алексея – он был жив и парализован. Черкасский завыл. Страшное, ни на что не похожее мычание вырвалось из его груди. Услышав себя, князь обрадовался хотя бы этому: он мог видеть и слышать.

Дверь избушки отворилась, и раздались шаги. У спинки кровати появился Сашка. Черкасский снова замычал.

– Господи, барин! – обрадовался Сашка. – Вы пришли в себя.

Алексей мычал, пытаясь хоть что-то сказать, но язык его не слушался.

– Что, говорить не можете? – понял верный слуга. – Доктор сказал, что если вы придёте в чувство, то может быть всё, что угодно. Ноги откажут или руки, а может, речь пропадёт или память. Контузия у вас больно сильная: головой ударились, а потом вас конь придавил. Но доктор сказал, что главное – в себя прийти.

Сашка подумал и предложил:

– Давайте, я вас спрашивать буду, если вы согласны – глаза закройте, если нет, то не моргайте. Хорошо?

Он посмотрел на князя, тот закрыл глаза.

– Ага, получается… Вы сражение помните?

Алексей моргнул.

– Так, память в порядке! Ногами пошевелить можете?

Сашка задал ещё множество вопросов, пока не определил, каково состояние барина, а потом сам рассказал обо всём, что случилось:

– Я нашёл вас уже ночью – среди мёртвых. Пульс точно не бился, но по зеркалу я определил, что дыхание есть. Мундир у вас напротив сердца был пробит, но осколок в портрете княгини застрял, и рана оказалась неглубокой. Я телегу у ополченцев выпросил и повёз вас в Грабцево. – Сашка достал искорёженную миниатюру и поднёс её к глазам Алексея. Убедившись, что князь рассмотрел застрявший осколок, стал рассказывать дальше: – Управляющий доктора привез. Тот нам и сказал, что вы впали в беспамятство, а как придёте в себя, всё должно наладиться. Но вы уже больше двух недель пролежали. Французы Москву заняли, и в Грабцево полк пришёл. Они только во двор въехали – я вас потихоньку через заднее крыльцо вынес и сюда доставил. Эта изба давно пустая, она далеко в лесу, сюда они не доберутся. Только вот как теперь доктора позвать? Заметят ведь, басурмане, найдут нас.

Вдруг Сашкино лицо просветлело, и он предложил:

– Барин, я вам Аксинью привезу: старушку-травницу, что на краю деревни живёт!

Пообещав скоро вернуться, он уехал.

Алексей закрыл глаза. Голова раскалывалась, рук и ног он не чувствовал, но при этом всё тело болело. Наконец блаженное забытьё накрыло Черкасского, и он провалился в сон.

Проснулся Алексей от стука хлопнувшей двери. Открыв глаза, он увидел Сашку и рядом с ним очень худую, сгорбленную старушку с острым, немигающим взглядом. Травница подошла к постели, положила руку на лоб Черкасского, заглянула ему в глаза и молча отошла. Она достала из своего узелка свечу и икону. Усевшись на край постели, женщина поставила в изголовье Алексея зажжённую свечу, положила на его подушку икону и стала молиться. Прочитав «Отче наш» и «Богородицу», травница перекрестила лоб раненого и объявила:

– Грех на тебе, князь, лежит: сироту ты обидел, и, хотя она, добрая душа, тебя простила, даже Бога за тебя молила, не встанешь ты с этой постели, пока сам себя не отмолишь. Но я тебе помогу. Я здесь останусь, буду тебя травами поить и молиться вместе с тобой. Бог даст, подниму тебя, а потом и меня Господь приберёт, последний ты мой раненый. Зажилась я здесь, потому что тебе выпала судьба ко мне прийти.

Аксинья задула свечу и пошла к печке кипятить воду. Больше месяца провозилась она с Алексеем. Травница читала молитвы, а он мысленно повторял за ней. Аксинья вливала ему в рот отвары, растирала его руки и ноги пахучими мазями, и однажды головная боль у Алексея исчезла, и он с изумлением понял, что слова молитвы произнёс вслух. С этого часа дела у Черкасского пошли на поправку. Сначала он почувствовал покалывание в руках, а потом начал шевелить пальцами. К концу второго месяца Алексей встал на ноги.

Сашка привёз из уезда новости, что Москва сгорела, и Наполеон уже покинул её, не решившись зимовать среди дымящихся руин в разорённом городе. Дошли вести и о смерти Багратиона, и о бое под Малоярославцем, когда Кутузов загнал французов на разорённую Смоленскую дорогу.

– Ну вот, князь, отмолил ты свой грех, и я здесь больше не нужна, – сказала однажды утром Аксинья. Перекрестив Алексея в последний раз и протянув ему список иконы Казанской Божьей Матери, травница приказала Сашке: – Вези меня, парень, домой. Скоро я с небес за вас молиться буду.

Алексей обнял старушку и поцеловал ей обе руки:

– Ты, Аксинья, мне теперь как мать, второй раз я на свет родился, – с чувством сказал он, – сколько проживу, столько буду помнить, что ты для меня сделала.

Так, обняв травницу, князь вывел её на крыльцо. Ноябрь уже оголил деревья, палая листва устилала землю. Свежий воздух наполнил лёгкие. Пора! Нужно догонять армию. Алексей ещё поквитается с французами за своего погибшего командира, за всех сложивших голову товарищей. А после победы он разыщет Катю.

 

Глава двадцать пятая

Новая жизнь

Катины дни стали однообразными: долгий сон, поездка в храм, тихий вечер за приятными разговорами. Она не только не тяготилась этим, а наоборот, стремилась сузить свой мир, чтобы ничто не смогло разрушить нежную гармонию её души. Катя гнала от себя все мысли о войне и опасности для Алексея, запрещала себе даже думать о том, скольких воинов не досчитаются русские семьи.

– Мы обязательно будем счастливы, у нас скоро родится сын, Бог не заберёт у меня мужа, а у ребёнка – отца, – это повторялось так часто, что стало уже заклинанием.

Катя выполнила данное Луизе обещание. Когда француженка нарисовала узор шёлкового пояса, а потом вышила его и ворот платья так, как предлагала месяцем ранее, Катя согласилась, что эту прекрасную коммерческую идею нужно воплотить в жизнь. С помощью мистера Буля нашли и купили помещение старой суконной фабрики. Катя и Луиза вместе нарисовали план переделок. Один из двух больших корпусов они решили разгородить так, чтобы получилось множество комнат – там должны были поселиться швеи. Строителей наняли, и работы шли полным ходом. Счастливая Луиза каждое утро уезжала на стройку и возвращалась затемно. Она привлекла к работе два десятка эмигранток. Окрылённые надеждой вырваться из нужды и отчаяния, женщины дружно отмывали готовые помещения, белили и красили, всячески приближая день открытия мастерской.

Катя же стремилась в храм: впервые посетив православную церковь при российском посольстве, стала бывать там ежедневно. Она всегда молилась у иконы Казанской Божьей Матери – просила милости у Небесной заступницы. Уйдя в свои думы, Катя даже не замечала, какой интерес вызывает у окружающих своей красотой и своей загадочностью.

В посольстве все были страшно заинтригованы. Кто же такая эта красивая беременная дама? Молодые дипломаты и русские аристократы, заброшенные судьбой в Лондон в это военное время, собирались компаниями, чтобы посетить церковь в тот час, когда туда приезжает прекрасная незнакомка. Вся дипломатическая мощь Российского посольства в Британии была брошена на то, чтобы узнать, кому принадлежит дом на Аппер-Брук-стрит, куда белые кони ежедневно отвозят свою молодую хозяйку.

Российского посланника в Лондоне пока не было. В ближайшее время ожидалось его назначение, а пока почётную обязанность представлять империю доверили секретарю посольства князю Сергею Курскому. Ему уже исполнилось двадцать пять лет, и он оказался самым старшим из всех российских дипломатов. Отсутствие начальства и вообще старших по возрасту чиновников сделало российское посольство любимым местом встреч у молодых русских и англичан, весело проводивших время за бренди и игрой в карты. «Русский клуб», как шутливо называли посольство эти гости, пользовался осенью двенадцатого года огромнейшей популярностью.

Сегодня приёма не ожидалось, и ещё не отошедший от вчерашних излияний князь Сергей принимал лишь узкий круг друзей: молодого графа Строганова и совсем юного Ивана Разумовского. Строганова в Лондон занесла три года назад тяга к учению, но в первый же месяц жизни в Англии он страсть к наукам благополучно растерял и теперь жил, проводя время в кутежах и игре. А внучатого племянника фаворита императрицы Елизаветы, Разумовского, отправили в Англию любящие родители, дабы уберечь единственное дитя от соблазна поступить в гусары.

Друзья развалились в креслах. Пить больше никому не хотелось, а значительные суммы, оставленные вчера в карманах английских лордов, вызывали печаль и раздражение.

– Серж, что за жизнь пошла? Нам не везёт в карты, как никогда, – зло топнул ногой Строганов, – просто свинство, сколько денег выиграли вчера лорд Марч и Беннингем.

– Не везёт в карты – повезёт в любви, – отозвался князь Сергей, вертя в руках сложенный вчетверо листочек.

– Что ты имеешь в виду? – Две пары опухших от бренди глаз уставились на старшего друга.

– А то, что я узнал, кто та прекрасная незнакомка в посольской церкви!

Довольный произведённым эффектом, князь Сергей закрыл глаза и замолчал. Он наслаждался нетерпеливыми криками своих приятелей и специально прикидывался усталым и равнодушным. Высокий блондин с прекрасной внешностью, Курский обладал и счастливым характером: он был добр и благороден, а его чувство юмора восхищало друзей. Поэтому сейчас князь открыл глаза именно в тот миг, когда терпение приятелей истощилось, и те могли обидеться. Сергей улыбнулся и с выражением полного великодушия произнёс:

– Наша незнакомка – графиня Бельская. Дом куплен на её имя.

– Я не знаю Бельских, что это за семья? – удивился граф Строганов и вопросительно посмотрел на друзей.

– В свете я такой фамилии не слышал, – с важностью заявил Разумовский, слегка передёргивая факты, поскольку по молодости лет в столичном свете он ещё не появлялся.

– И я таких не знаю, – подтвердил Курский, – но ясно, что наша дама богата, поскольку её дом – один из самых дорогих в Лондоне, а кони её стоят целое состояние. Ну и понятно, что она замужем, раз ждёт ребёнка. Значит, граф Бельский, скорей всего, на войне, а семью послал в безопасное место.

– Логично, – кивнул Разумовский.

– Завтра я хочу познакомиться с графиней и предложить ей свои услуги как посланник. В конце концов, она – наша соотечественница, я должен представлять интересы всех русских в Англии.

Друзья выразили Курскому своё полное одобрение. Ну, а поскольку за такой чудесный план следовало выпить, они основательно приложились к графинам с бренди, после чего гости еле добрели до экипажей, а сам хозяин рухнул на кровать, не раздеваясь…

Утром князь Сергей нарядился в свой любимый сюртук цвета бутылочного стекла и, добравшись к нужному часу в посольскую церковь, начал усиленно молиться. Такая набожность с его стороны вызвала понимающие взгляды нескольких молодых людей, рассеянно ставивших свечки перед иконами.

Лёгкие шаги эхом отдались под сводами. Катя подошла к уже ставшему привычным месту у образа Казанской Божьей Матери и, уйдя в молитву, унеслась мыслями к мужу, прося небеса о его спасении. Все молодые люди, пришедшие в храм только ради прекрасной незнакомки, стояли в отдалении, боясь нарушить её уединение. Наконец Катя перекрестилась, приложилась к образу и пошла к выходу. Почти у порога её окликнул стоящий в дверях молодой человек:

– Сударыня, позвольте задержать вас на несколько минут, – попросил он. – Я сейчас заменяю посланника в Лондоне, и мой долг – оказывать помощь всем нашим соотечественникам. Позвольте представиться. Князь Сергей Курский! А вы – графиня Бельская?

Катя посмотрела на собеседника. Она никогда не отдавала себе отчёта, что первый взгляд в её огромные светлые глаза всегда производил на мужчин неизгладимое впечатление. Князь Сергей не стал исключением: он потерял дар речи и поэтому не заметил, что красавица замешкалась с ответом. Катя не знала, какой титул ей назвать, потом решила, что раз в Англии её дом и деньги записаны на графиню Бельскую, то лучше так и представляться.

– Да, я – Екатерина Павловна Бельская, – подтвердила она и улыбнулась дипломату. – Благодарю вас, князь, за внимание, но мне пока ничего не нужно.

– Сударыня, для меня будет честью оказаться вам полезным, – галантно ответил Курский. Выйдя из оцепенения, он открыл перед Катей дверь храма. – Вы можете всегда найти меня в нашем посольстве.

Катя ещё раз поблагодарила и уехала домой, сразу выбросив эту встречу из головы, а поражённый в самое сердце Курский больше ни о чём не мог думать, как только о прекрасном лице юной мадонны с огромными светлыми глазами. С тех пор князь Сергей ежедневно приходил в храм в надежде поздороваться с прекрасной графиней, открыть ей дверь, справиться о её здоровье. Постепенно Катя привыкла видеть Курского в церкви, ей и в голову не приходило, что христианское смирение этого красавца связано с возможностью её видеть. Не замечала Катя и всех остальных воздыхателей, но какой может быть спрос с женщины, если она готовится к родам?

До родов оставалось две-три недели, и Катя старалась уже как можно меньше выходить из дома. Она перестала ездить в церковь и молилась теперь в домашней часовне.

Сегодня Катя пришла сюда рано – беспокойство не давало ей спать. Чего она боялась? Родов? Наверное… Чего просила? Встречи с мужем… Катя ещё стояла у икон, когда в дверь постучала горничная и попросила хозяйку выйти к гостю из России.

– Алексей! Он приехал! – обрадовалась Катя и бросилась к гостиной. У окна стоял Штерн. Её разочарование оказалось столь заметным, что поверенный лишь виновато развёл руками. Пришлось Кате сглаживать неловкость. Она усадила Штерна за стол и велела принести чай.

Иван Иванович начал рассказ о делах, случившихся в Бельцах. С ужасом узнала Катя о преступниках, умертвивших её родных. Поняв, что, выбросив разбившиеся от тряски бутылки и корзинки с провизией, чудом избежала смерти, она перекрестилась. Истина открылась, но не все преступники были наказаны. Раз мадам Леже исчезла, не понеся наказания, Катя не могла быть спокойной ни за свою жизнь, ни за жизнь ребёнка. Похоже, что и Штерн думал так же. Поверенный отводил глаза и выглядел даже виноватым.

– Иван Иванович, что случилось? Я же вижу, что вы чего-то недоговариваете. Скажите правду, – попросила Катя.

Штерн помолчал, но потом собрался с мужеством и произнёс:

– Екатерина Павловна, ваш супруг погиб под Москвой.

Катя побледнела, вскочила – и потеряла сознание, а следом начались схватки.

Шли вторые сутки с тех пор, как начались схватки. Луиза, Марта и приглашённый Штерном лучший акушер Лондона уже начали терять надежду. Катя приходила в себя, но тут же снова впадала в забытьё. Доктор вышел в гостиную к совершенно растерявшемуся поверенному.

– Состояние графини таково, что она не может помогать природе, и чтобы спасти дитя, нам необходимо сделать кесарево сечение. Кто из родных может дать на это согласие? – осведомился Грин.

– У графини больше нет родных, но я – её доверенное лицо и, наверное, это решение следует принять мне, – признал Штерн и сам спросил доктора: – Если Екатерина Павловна придёт в себя, сможет ли она родить обычным путём?

– Да, несомненно: дама молода, плод лежит правильно, и, если она сумеет помочь нам, ребёнок должен родиться довольно быстро.

– Тогда давайте ещё подождём и будем молиться, чтобы графиня пришла в себя, – решил Штерн и умоляюще поглядел на доктора. – Когда наступит критический час, вы мне скажете?

Доктор кивнул и вышел…

– Милая, проснись. – Голос матери проник в затуманенный мозг Кати. – Помоги нашему внуку появиться на свет. Ему уже пора родиться.

– А разве я сплю? – удивилась Катя. – Что со мной?

– Спаси нашего внука, будь сильной! – голос матери уже не просил, а требовал. – Мы всегда гордились тобой, не подведи нас сейчас.

Катя открыла глаза и, закричав от немыслимой боли, выгнулась дугой.

– Ну, наконец-то, – обрадовалась Луиза, – тужьтесь, миледи, помогите малышу.

– Давайте, моя девочка, помогайте младенцу. Старайтесь! – попросила Марта. Она прижала Катю к себе и пригнула ей голову так, что подбородок упёрся в грудь – Ну же!

Волна судорог прошла по Катиному телу, и вдруг… В наступившей тишине раздался крик ребёнка, и повеселевший доктор высоко поднял младенца.

– Мальчик, – объявил врач, показывая новорождённого Луизе и Марте, – смотрите, какой он большой и красивый.

– Его зовут Павел, запомните, – прошептала Катя и вновь потеряла сознание.

В мир пришла новая жизнь…

 

Глава двадцать шестая

Непростое дело

Война перевернула жизнь Щеглова. Теперь он занимался самым важным для страны делом – кормил войска. Казна закупала хлеб для армии, а где его ещё можно было взять, кроме как в незатронутых боями южных губерниях России? Помещики продавали урожай, оставив себе лишь неприкосновенный запас, всё остальное выгребалось подчистую, и, хотя цену на зерно определили до смешного низкой, за время своих непрерывных путешествий по губернии поручик не слышал ни одной жалобы.

К счастью, хлебная эпопея заканчивалась – Щеглов добрался уже до самого южного уезда. Сегодня обоз собирали в Троицком – имении барона Тальзита. Этот с виду мягкий и деликатный немолодой человек с проницательными карими глазами оказался уездным предводителем дворянства. Он очень помог Щеглову, да и, судя по количеству подвод в обозе, своё зерно отдал чуть ли не полностью.

– Вы на сев-то оставили, Александр Николаевич? – на всякий случай спросил Щеглов.

– Мужикам всё, чтобы перезимовать, роздано, ну и без семян не останусь, – не стал вдаваться в подробности Тальзит и поспешил сменить тему: – Раз я последний в нашем уезде…

– А как же Ратманово? – удивился Щеглов. – Я от вас собирался туда ехать.

Барон лишь вздохнул:

– Не с кем там теперь разговаривать…

– А что, разве управляющий князя Алексея куда-нибудь уехал?

– Нет там теперь ни управляющего, ни хозяев. Как пришло известие о смерти Алексея, так всё и рухнуло, – объяснил Тальзит. – Крестницы мои исчезли вместе со старой графиней, ну а новый хозяин – князь Василий – здесь не задержался: в Петербург укатил. Уже месяц как я не могу ни от кого ничего добиться. Знаю лишь, что следом за Василием управляющий вещички собрал и убыл в неизвестном направлении. Да я его не виню, с таким хозяином разве можно ужиться?!

Известие ошеломило Щеглова. Вспомнилось красивое лицо Алексея Черкасского. Когда же они виделись в последний раз? А ведь чуть ли не год прошёл! Это было в земельной управе, тогда Алексей с недоумением рассматривал белый конверт, который он достал из портфеля. И вот теперь князя нет в живых. Понятно, конечно, что идёт война, но, когда она забирает твоих знакомых, становится жутко. Даже не верилось! А юная жена Черкасского, она-то знает? А его сёстры? Что будет теперь с ними? Стало страшно. Ведь Щеглов ничего не забыл. Весной, когда Василий Черкасский целую неделю просидел в ресторане гостиницы, поручик успел хорошо к нему присмотреться. Этот человек оказался злобным, как собака. Хватало сущей ерунды вроде померещившегося его пьяному воображению косого взгляда или непочтительного слова полового, чтобы князь Василий потерял самообладание. Старший Черкасский не объяснялся и даже не скандалил, он сразу бил. Вид крови, текущей из разбитого носа полового, мгновенно улучшал князю настроение. И что же – теперь бедные сёстры и юная вдова Алексея попадут во власть этого безумца?

– А где живёт супруга погибшего? – спросил поручик у Тальзита.

– Если бы я знал! Впрочем, она в Ратманове и не жила, а вот куда уехали княжны – для меня загадка. Две из них – Долли и младшенькая, Ольга, – мои крестницы. Не могу представить, что могло случиться, чтобы они, уезжая, не попрощались со мной. Тёмное это дело.

– А что слуги говорят? Дворовые ведь наверняка никуда не делись?

– Молчат все, как воды в рот набрали. Я подозреваю, что и батюшка из ратмановской церкви, и старый дворецкий Иван Фёдорович не так невинны, как кажутся, но они утверждают, что ничего не знают.

– Действительно, странно… – протянул Щеглов, и прошлая обида на генерал-губернатора и поверенного Штерна вновь поднялась из глубин памяти.

Как же! Светлейший князь может быть виновен лишь в том, что запутался в долгах и попал в железные руки авантюристки-процентщицы, а то, что этот самый князь получает удовольствие при виде крови, в расчёт не принималось. Щеглов тогда пытался достучаться до разума начальника, но всё оказалось напрасно. Ромодановскому не хотелось лишних забот. Дело сделали – преступника поймали, а тот дал показания на своих подельников. Вот и славно! Ну, а потом и впрямь стало не до расследования – началась война. Если бы не разговор с Тальзитом, то уставший Щеглов и не вспомнил бы о своём первом задании на губернской службе.

Поручик задумался. Солнце стояло высоко, значит, сейчас чуть больше полудня, можно успеть заскочить в соседнее имение, а потом догнать обоз по дороге.

– Может, съездим в Ратманово? – предложил Щеглов барону.

Тальзит с сомнением окинул взглядом вытянувшийся поперёк двора обоз. Ещё с десяток подвод стояли под погрузкой. Барон в нерешительности потёр лоб. Было видно, что он хочет поехать со Щегловым, но боится за дело. Наконец Тальзит сделал выбор:

– Нет, голубчик, поезжайте один. Не рискну на мужиков погрузку оставить. Ну а потом я сам с обозом поеду, не шутка ведь – для армии зерно везём.

– Тогда я вас догоню, – пообещал поручик и направился к своей двуколке. Он больше не ездил с кучером на казённых лошадях, а обходился лёгкой повозкой, запряжённой крупным орловским рысаком.

– Удачи, – пожелал Тальзит, и Щеглов мысленно согласился, что удача ему точно не помешает, уж больно странные дела творились в Ратманове.

Ратманово поразило Щеглова. Сияющая на полуденном солнце мраморная колоннада дворца, огромный парк в золоте осенней листвы, каскад сбегающих к реке фонтанов. Вот где величие дружило с уточённой простотой, а княжеская корона казалась веночком из ромашек.

«Да! Здесь есть за что побороться, – оценил увиденное Щеглов. – Неужели всё отошло князю Василию?»

Поручик пожалел, что не спросил Тальзита о сути завещания отца и бабушки княжон Черкасских. Неужели любившие этих девушек взрослые люди не позаботились об их судьбе? Это казалось маловероятным. Тогда почему все с такой уверенностью говорят, что наследство досталось дяде покойного князя Алексея? Надо бы разобраться. И с чего это вдруг сбежал управляющий?

Двуколка Щеглова подкатила к крыльцу. Навстречу никто не вышел. Поручик аккуратно перенёс вес на здоровую ногу и спрыгнул на мраморные ступени. Желающих взять у него поводья по-прежнему не наблюдалось. Пришлось Щеглову привязать коня к перилам балюстрады.

«Тем лучше, – вдруг сообразил поручик, – пройдусь по дому без надзирателей».

Но не тут-то было – как только Щеглов вошёл в полутёмный вестибюль, навстречу ему двинулась согбенная фигура худого старика в чёрном.

– Чего изволите, сударь? – осведомился древний страж, стараясь загородить проход в глубь вестибюля своим тщедушным телом.

Щеглов, уважавший мужество в любых, даже в комичных, проявлениях, заглушил желание просто отодвинуть с дороги эти узкие плечики и согнутую спину. Поручик остановился и сообщил:

– Я приехал по поручению генерал-губернатора. Мне нужны хозяева.

– Никого нет…

– Тогда мне нужен управляющий!

– Он уволился, – сообщил старик, опустив глаза, и Щеглов понял, что всё этот хитрец знает. Ну, а раз так, придётся ему рассказать правду.

– Тогда кто же ведает делами в имении? – строго спросил Щеглов.

– Я, – признался старик. – Меня Иваном Фёдоровичем зовут. Я здесь дворецким служу уже почитай сорок лет, а теперь вот пришлось и остальным хозяйством заняться.

– Дело у меня, Иван Фёдорович, государственной важности, для всех помещиков этой губернии обязательное. Хлеб мы закупаем для армии. На Ратманово казна тоже рассчитывала.

Старик растерялся, и сейчас по его лицу можно было прочесть все мысли. Сначала дворецкий испугался, но потом вдруг задумался, а там и вовсе улыбнулся.

– Да как же, сударь, понятное дело, что для армии вся губерния старается. Мы тоже к утру обоз соберем, не хуже других. Только расчёт за хозяйское зерно мне у вас получать или в городе?

Такой интерес к оплате вряд ли означал рвение в услужении новому хозяину, но старик не походил на мошенника. Скорее всего, дворецкий был именно тем, кем казался, – преданным слугой благородного семейства. Так о ком же старик так беспокоился? Не о княжнах ли? Догадку следовало проверить, и Щеглов принялся блефовать:

– Деньги я передам вам в городе, как только пересчитаю подводы. Конечно, мы покупаем зерно дёшево, но все знают почему и не жалуются. – Поручик, как будто в раздумье, сделал паузу и заявил: – Но я куплю у вас зерно лишь в том случае, если буду уверен, что деньги попадут в руки графини Апраксиной и княжон. Вы сами отвезёте им оплату?

– Конечно, – с ходу подтвердил Иван Фёдорович, а потом побледнел как полотно, и принялся выкручиваться: – Я передам, как только они дадут о себе знать.

Но его лепет уже ничего не значил. Щеглов убедился в своей правоте и вцепился в дворецкого мёртвой хваткой:

– Признавайтесь, что случилось с княжнами и старой графиней!

– Христом Богом молю, барин, не спрашивайте, – взмолился старик. – Я клятву дал. Вы уж лучше к батюшке нашему, в церковь пройдите. Сразу за парком храм и увидите. Батюшка сейчас там. Если он решит, что это правильно, то всё вам расскажет, а если нет, не обессудьте…

Лицо дворецкого выражало ту крайнюю степень стойкости, при которой настаивать бесполезно. Щеглов объявил Ивану Фёдоровичу закупочную цену за зерно и велел собирать обоз.

– На семена не забудете оставить? – уточнил поручик, не желая стать причиной несчастья в этом прекрасном поместье. Вдруг старик так ненавидит нового хозяина, что готов загубить всё подчистую?

– Обижаете, барин! Это – в первую очередь, да и мужикам семена сразу отсчитаем, – отозвался Иван Фёдорович.

Он довёл Щеглова до двуколки, указал направление к церкви и, проводив взглядом удаляющуюся спину помощника губернатора, вздохнул с явным облегчением.

Церковь Николая Чудотворца в Ратманове оказалась изящным – в завитках и лепнине позднего барокко – небольшим храмом с отдельно стоящей колокольней. Справа от входа Щеглов увидел мраморные кресты и фигурки ангелов над могилами хозяев поместья. Он остановился у высокого беломраморного креста на могиле княгини Анастасии Илларионовны. Формой и размерами памятник почти повторял крест с могилы её супруга, умершего на тридцать лет раньше жены. За этими двумя памятниками Щеглов вдруг разглядел ещё свежий холмик.

«Боже, неужели князя Алексея привезли сюда хоронить?!» – поразился Щеглов. Эта смерть казалась такой отчаянно несправедливой, что поручик даже тряхнул головой.

– Тамара Вахтанговна, царствие ей небесное… Она хотела лежать поближе к княгине, мы уж постарались, – прозвучал за спиной Щеглова негромкий голос.

Поручик обернулся и увидел невысокого седобородого батюшку. Лицо его выглядело добрым и спокойным, а вот серые глаза смотрели настороженно.

«Да-а… – оценил Щеглов. – Легко не будет».

Он постарался улыбнуться как можно любезнее и представился:

– Добрый день, отче. Меня зовут Пётр Петрович Щеглов. Я – помощник генерал-губернатора Ромодановского.

– Я слышал о вас. Мне наш покойный хозяин рассказывал. Хвалил очень ваши ум и принципы.

Это оказалось для Щеглова новостью, ему-то как раз казалось, что он не произвёл особого впечатления на такого блестящего во всех отношениях аристократа, каким был князь Алексей. Щемящая боль вновь кольнула сердце, но сейчас было не до сантиментов, поручик хотел узнать правду.

– Благодарю, – кивнул Щеглов и перешёл к делу: – Батюшка, я приехал закупать хлеб для армии. Дворецкий Иван Фёдорович выказал желание отправить обоз из Ратманова, но вы сами понимаете, мне нужны гарантии, что казённые деньги попадут к хозяевам имения. Как я понимаю, лишь вы можете поручиться, что так и будет?

– Кто вам сказал? – всё так же невозмутимо спросил отец Василий и тут же уточнил: – Иван Фёдорович?

– Он самый…

Признается ли батюшка? Но тот не спешил с откровениями и лишь подтвердил:

– Деньги попадут по назначению.

– К вашему тёзке, князю Василию?

– Ратманово принадлежало лично Алексею Николаевичу. Это имение не передаётся по мужской линии, а значит, его наследуют ближайшие родственники князя Алексея: его жена и сёстры, – объяснил батюшка. – Ваши деньги отвезут графине Апраксиной, а она распорядится ими на благо княжон.

– Ну что ж, это меня устраивает, – подтвердил Щеглов, – а теперь расскажите то, о чём вы с Иваном Фёдоровичем умалчиваете. Только имейте в виду, что я знаю о наклонностях князя Василия. Он любит кровь.

Священник переменился в лице. Похоже, теперь он не знал что делать. Стало понятно, что, если сейчас не сломать круговую поруку, все так и будут молчать.

– Вы пообещали графине Апраксиной сохранить её тайну? – как можно равнодушнее поинтересовался Щеглов. – Но вы все здесь не правы. Как генерал-губернатор сможет защитить старую даму и княжон, если никто не говорит о случившемся преступлении?

– Но её сиятельство…

– Графиня боялась, что в губернии не станут слушать женщин? Или она думала, что Василий Черкасский настолько могуществен? Она ошибалась. Генерал-губернатор специально поручил мне заниматься делами князя Василия, и поверьте, не для того, чтобы преподнести ему лавровый венок. Итак, кого из девушек он избил?

Удар был сделан на ощупь, но попал в цель. Поняв, что посетителю и так всё известно, батюшка рассказал Щеглову о случившемся:

– Князь Василий приехал и привёз известие, что его племянника убили под Москвой, и сразу же объявил себя опекуном княжон. Не успели несчастные барышни пережить смерь брата, как дядя сообщил княжне Елене, что нашёл ей жениха – старика и трижды вдовца. Девушка возмутилась и отказалась подчиниться, тогда князь Василий принялся избивать её. Пинал ногами, а потом взялся за кочергу. Он убил бы княжну, если бы не Тамара Вахтанговна. Старушка заслонила девушку собой, и смертельный удар пришёлся на голову няни, а не княжны. В ту же ночь Елена уехала в Петербург – увезла письмо государю, а старая графиня с младшими княжнами отправились в надёжное место. Его я открыть вам не могу.

Щеглов мгновенно представил себе торжествующую улыбку на лице мучителя и поклялся себе, что, сколько бы ни понадобилось на это времени и усилий, достанет князя Василия хоть со дна морского, а потом отправит в тюрьму. Но для начала нужно было открыть против этого зверя дело.

– Поедемте со мной в город, дадите показания на князя Василия, – предложил Щеглов батюшке.

– Нет, – ответил тот. – У меня восемь человек детей, у Ивана Фёдоровича – тоже семья, а у князя Василия – длинные руки.

– Давайте я получу разрешение, и мы вскроем могилу. Составим протокол, что череп Тамары Вахтанговны пробит, начнётся расследование, – настаивал Щеглов.

– Нет, сударь, мы – люди маленькие, рисковать не можем. Но поверьте, если Василий Никитич решит приехать в Ратманово, возмездие его обязательно настигнет.

Щеглов поймал твёрдый взгляд батюшкиных глаз и… отступился. Справедливость в жизни принимает разные обличья. Кто знает, чей облик примет она когда-нибудь для князя Василия… Да к тому же вспомнилось и то, что вылетело из головы в азарте расследования: сам-то Щеглов сделать уже ничего не успеет. Обоз из Ратманова должен был стать последним. Губернское ополчение, собранное князем Ромодановским в егерский полк, на следующей неделе собиралось в поход. Генерал-губернатор хотел сам возглавить своё воинство, ну а его помощник шёл на войну вместе со своим командиром.

«Не судьба», – смирился поручик. Он простился со священником и отправился догонять обоз. Щеглов рассказал барону о трагедии в Ратманово и попросил помочь дворецкому и батюшке. Получив заверения, что уездный предводитель дворянства сделает всё возможное, поручик вздохнул с облегчением. Тальзит казался человеком мудрым и надёжным. На кого же ещё оставить это непростое дело? Ну, а Щеглов возвращался в армию.

 

Глава двадцать седьмая

Крах

Алексей догнал армию в Вязьме. Добравшись до штаба, он попросил о встрече с Кутузовым. Главнокомандующий принял его немедленно. Ещё более усталый и постаревший, Михаил Илларионович сидел все в том же кресле, что и в Царевом Займище. Кресло поставили к печи, и Кутузов грел руки у её беленого бока.

– Здравствуй, князь, – главнокомандующий с трудом поднялся навстречу Алексею и крепко обнял его, – а мы тебя уже оплакали вместе с командиром твоим. Рассказывай, где ты был всё это время.

– Слуга нашёл меня среди мертвых, отвёз в имение, а там деревенская травница выходила, только вот времени ей на это много понадобилось.

– Мне докладывали, что вас с Багратионом вместе ранили, но князь Пётр всего восемнадцать дней прожил, – вспомнил Кутузов. Скрывая чувства, он отвернулся, а потом, немного успокоившись, спросил: – Ты знаешь, что тебе пожалован орден Святого Георгия, правда, как мы все считали, посмертно?

– Нет… – удивился Алексей. Полностью оторвавшийся от жизни в избушке егеря, он не мог поверить, что в это время кто-то интересовался его судьбой.

– Что теперь хочешь делать? – перешёл к главному Кутузов.

– Сражаться хочу за Отечество. Прошу, направьте меня в авангард армии, слишком многое я пропустил.

– Ну что ж, я тебя понимаю, у самого сердце горит, – согласился фельдмаршал. Он нацарапал несколько строк и протянул записку Алексею. – Поезжай к Милорадовичу. Я пишу, чтобы ты был при нём, но на передовую не рвись, второй раз можешь с того света и не вернуться.

Алексей поблагодарил и простился. У коновязи хозяина ждал Сашка.

– Поехали! – окликнул его Алексей. – Мы получили назначение, отправляемся в авангард к Милорадовичу.

Любимец армии генерал Милорадович недавно одержал блестящую победу под Вязьмой. Алексей нашёл его штаб только через сутки, настолько далеко полки генерала оторвались от основной части русских сил. Уже наступила ночь, когда Черкасский разыскал Милорадовича в придорожной деревенской избе в двадцати верстах от Смоленска.

С Михаилом Андреевичем они познакомились в Ставке под Бородино, когда генерал принимал командование правым флангом русских войск. Тогда Милорадович очень понравился Алексею своими дельными замечаниями и редкостной прямотой. Черкасский представился ординарцу генерала и передал письмо Кутузова. Милорадович принял Алексея тотчас же. Радостно пожал руку.

– Здравствуйте, князь. Значит, вы живы! – воскликнул генерал. – Я очень рад! Ведь под Бородино вся мощь французов обрушилась на левый фланг, если бы не ваша стойкость и героизм, может, я сейчас здесь и не стоял бы… Но что случилось с вами?

Алексей в тех же словах, что и Кутузову, кратко сообщил о ранении.

– Ну, значит, судьба у вас счастливая, – заключил Милорадович и пригласил гостя к столу. Там стояла бутылка французского коньяка, а в глиняной миске лежал наломанный крупными кусками деревенский ржаной хлеб.

– Вот, личный обоз Наполеона разбили, – похвастал Милорадович. – Давайте, князь, выпьем за вашу счастливую судьбу да командира вашего помянем – царство небесное князю Петру Ивановичу.

Они сели к столу, выпили и вспомнили товарищей, сложивших голову в боях с французами. Потом генерал отправил Алексея в соседнюю избу, где сейчас квартировали два адъютанта.

Печь в горнице натопили очень сильно, и оба офицера сидели за столом в расстёгнутых мундирах. Перед ними стоял всё тот же набор, что и у их командира: французский коньяк и ржаной хлеб. Только если разломанный на крупные куски деревенский хлеб, как и у Милорадовича, был один, то бутылок на столе его адъютантов стояло целых четыре, а ещё две, уже пустые, скромно выглядывали из-под лавки. Офицеры дружно повернулись на звук открываемой двери и уставились на Алексея.

– Боже мой, Черкасский! Ты и впрямь живой? Мы тебя уже похоронили, нам указ о твоей геройской смерти зачитали, – из-за стола, изумлённо выкатив глаза, неуверенно поднимался Александр Василевский.

Граф обнял Алексея, потом, вспомнив о вежливости, представил гостю своего товарища – барона Миниха. Черкасского пригласили к столу. Он сообщил офицерам, что тоже стал адъютантом Милорадовича. Известие встретили с восторгом и запили таким количеством коньяка, что Сашка, наблюдавший за офицерами с отведённой ему для ночлега лавки, решил, что вряд ли Милорадович увидит завтра хотя бы одного из своих адъютантов. Но Сашка ошибся: когда генеральский денщик ещё затемно прибежал за его адъютантами, все быстро собрались и предстали перед взором начальства слегка помятыми, но бодрыми и полными боевого духа.

– Господа офицеры, – начал Милорадович, – от главнокомандующего привезли пакет. Кутузов начал давно обещанную операцию: с севера подходят корпуса Витгенштейна, с юга уже идёт со своей армией генерал Чичагов, а здесь мы с вами. Авангард французов выдвинулся из Смоленска. Главнокомандующий приказал взять французов в клещи и перерезать им путь на запад. Сбор войск у села Красное. Но вас я позвал не за этим. При мне остается барон Миних, а двое других должны выследить и поймать Наполеона. Берите человек тридцать драгун – для засады вам хватит. У вас на завтрашний бой лишь это задание.

Огромной дугой развернулась русская армия у села Красное, перекрыв путь отступающему Наполеону. Авангард французов появился перед русскими позициями только вечером. Впереди, окружённая старой гвардией, неслась серая карета, запряжённая четвёркой вороных. То, как мгновенно мобильный отряд развернулся и ускакал обратно, подтверждало, что в карете ехал французский император.

Армии замерли в противостоянии, но быстро стемнело, а следом на позиции пришла ночь. Стало ясно: завтрашняя битва окажется беспощадной – французы или прорвутся сквозь порядки русских, или все здесь полягут.

На рассвете французы пошли в атаку, но были отброшены. Раз за разом начинали они штурм и каждый раз отступали. День прошёл, не выявив победителя. На позиции вновь опустились сумерки, и тогда из-за строя пеших французских полков выскочил собранный в кулак кавалерийский отряд и по чистому полю бросился в атаку на левый фланг русских, а пехота закрывала этот прорыв своими штыками.

– Император там! – крикнул Алексей, обращаясь к Василевскому. – Вперёд, за ним!

Маленький отряд бросился наперерез идущим в прорыв. Но они не успели – сминая пехоту и прорубая себе коридор на выход, кавалерия французов врезалась в левый фланг русских войск. В этой рубке мелькали знаменитая чёрная треуголка и серая шинель императора. Конные егеря в чёрных медвежьих шапках плотным кольцом окружали своего «маленького капрала».

– Туда! – закричал Алексей, саблей указав в гущу битвы. Сражаясь, он пытался не упустить из виду всадника в серой шинели. Рядом рубился с французами Василевский. Во главе своих драгун офицеры постепенно приближались к цели, как вдруг авангард французского отряда прорвал линию русских войск и вскачь устремился по полю. В этот миг конные егеря во главе с императором развернулись и заняли оборону, не давая русским войскам начать погоню. Бой возобновился с новой силой. Все меньше защитников оставалось вокруг Наполеона. Алексей почти приблизился к нему, когда с всадника слетела знаменитая чёрная треуголка, и князь вдруг увидел смуглого и кудрявого молодого человека. Это был не Наполеон!

От изумления Алексей даже опустил саблю и чуть не погиб, пропустив удар французского егеря, но, выбив оружие из рук противника, Василевский отбил нападение.

– Это двойник! – крикнул Алексей, стараясь перекричать шум битвы.

Василевский тоже это понял, но сдаваться не хотел:

– Давай возьмём хотя бы этого! – крикнул он.

Прорубая проход к загадочному всаднику, друзья ринулись вперёд, но, когда почти добрались до цели, двойник императора дёрнулся, выронил саблю и рухнул под ноги своего коня; по его серой шинели расползалось большое кровавое пятно. Алексей обернулся и увидел француза, чуть не убившего его минутой ранее. Егерь, видно, целил в Алексея, а попал в соотечественника.

Друзья подскакали к упавшему и спешились. Василевский перевернул и приподнял раненого, а Алексей над ним склонился.

– Кто вы? – спросил Черкасский. – И где Наполеон?

– Мой император прорвался, а я счастлив отдать за него жизнь, – шепнул раненый, и его глаза стали закатываться.

– Постойте, скажите хотя бы, как вас зовут? Ведь вы спасли жизнь самому Наполеону! – крикнул Алексей в надежде, что умирающий его услышит.

– Маркиз де Сент-Этьен, – слабо улыбнувшись, ответил француз, потом глаза его затуманились. – Прощай, дорогая, я любил тебя, – прошептал раненый и умер.

Бой затихал, остатки полка, прикрывавшие отход своего императора, полегли в сечи. Наступившая темнота вновь остановила битву, но стало ясно, что французам уже не победить. Наступивший день не обманул ожиданий Кутузова. После ожесточённого боя русские войска загнали неприятеля в лес и окружили. Через несколько часов французы сдались.

Наполеон потерял всю свою артиллерию и пешие полки, но кавалерия вырвалась и двигалась сейчас к границе, чтобы уйти на соединение с австрийскими союзниками. Французы успели навести лишь два моста через реку Березину. Накануне ударил сильнейший мороз, и к огромному количеству раненых прибавились обмороженные. Бонапарт приказал пропустить по переправе лишь семьи своих приближённых и гвардию. После этого он велел сжечь мосты, а толпы обессиленных французов остались на берегу на милость подошедших русских.

Император Наполеон спешил в Париж набирать новые полки, а что ещё ему оставалось? Великая армия, всего полгода назад перешедшая Неман, осталась лежать в русских снегах.

С Милорадовичем Алексей дошёл до Немана, а потом командир вызвал Черкасского и приказал собираться в Петербург.

– Вы должны предстать перед его величеством, пора вам воскреснуть и для двора тоже. Сейчас бои закончены. Вы мне пока не нужны, но, если император отпустит вас, возвращайтесь, я всегда буду рад, – объявил генерал, пожал Алексею руку и отправил его собираться.

Василевский ждал друга в коридоре. Граф казался очень расстроенным.

– Я всё знаю. Жаль, что ты уезжаешь, мы хорошо воевали вместе…

– Обещаю, что не стану ухаживать за столичными красавицами, оставлю их всех тебе, – пошутил Алексей.

– Я и сам не буду за ними ухаживать, я дал слово одной девушке – вот война закончится, и я на ней женюсь, – серьёзно ответил его молодой друг.

– Не знал, что ты помолвлен.

– Я не хочу об этом говорить, это личное, – объяснил Василевский. – Но речь не обо мне. Дарю тебе в дорогу две бутылки коньяка – в такой мороз самое верное средство не замёрзнуть.

Друзья обнялись, прощаясь, и Алексей выехал в Петербург.

Петербург встретил Черкасского заснеженной Невой и колючим от мороза воздухом. Ну и пусть, на то и дом, чтобы согреться! Никогда ещё Алексей так не радовался, открыв дверь своего особняка на Миллионной.

Увидев князя, лакей в вестибюле онемел.

– Да жив я, жив, – засмеялся Алексей и, отстранив оторопевшего слугу, прошёл в дом, на ходу снимая шинель. Навстречу спешил седой дворецкий. Увидев хозяина, он замер, потом из его глаз брызнули слёзы.

– Ваша светлость, счастье-то какое…

– Я живой, Фирс, успокойся, – объяснил Алексей и спросил: – Кто сейчас в доме?

– Князь Василий, он в гостиной сидит, я предупрежу.

– Нет уж, не нужно, я сам с ним поговорю…

Дядя сидел у окна, читал газету. На звук шагов он обернулся и так побледнел, что Алексей подумал, не собирается ли старик отдать Богу душу. Впрочем, церемониться с этим негодяем смысла не было.

– Князь Василий, немедленно покиньте мой дом! Ваши вещи слуги упакуют и отправят по тому адресу, который вы им оставите, – заявил Алексей и добавил: – Если я выясню, что вы растранжирили мои деньги, я вас засужу, и вы закончите свои дни в долговой тюрьме. А сейчас пошёл вон!

Князь Василий почти выбежал из комнаты. Он уехал через десять минут.

Алексей спросил у дворецкого, куда дели его одежду. Фирс послал двух лакеев в бельевую кладовую. В первом же сундуке нашёлся светло-серый сюртук, а под ним ещё ни разу не одетый парадный мундир. Дворецкий принёс хозяину сапоги и зимнюю шинель с бобровым воротником.

– Пусть мне приготовят ванну, и пришли кого-нибудь посообразительнее из лакеев, пока я не найду нового камердинера, – распорядился Алексей и отправился в кабинет, чтобы написать прошение об аудиенции.

Он еле успел побриться, когда прибыл ответ от государя. Князя Черкасского ждали немедленно. Надев мундир, Алексей отправился во дворец.

Император крепко обнял его.

– Господи, какой подарок судьбы, а ведь мы с Константином тебя оплакали! – воскликнул Александр Павлович. – Проходи, расскажи, что с тобой было.

Алексей сообщил обо всём, что произошло с ним, начиная с Бородино и заканчивая Неманом. Государь слушал, сопереживая. Тронутый его искренней радостью, Алексей не решался начать разговор о том, что его больше всего волновало. Но император догадался сам:

– Ты, наверное, хочешь поехать к жене. Она хоть знает, что ты жив?

– Неизвестно, ваше императорское величество. В конце марта я отправил Катю в Лондон и больше не имел от неё вестей, но я был бы очень признателен, если бы мог попросить у вас отпуск на несколько месяцев.

– Но Нева встала, отсюда ты в Англию не отплывешь, если только через Ревель, – задумчиво произнёс император, а потом решил: – Отпускаю тебя на полгода.

Алексей с восторгом поблагодарил и откланялся. Он согласился бы пробираться в Лондон любыми путями, хоть пешком.

Вернувшись домой, Черкасский нашёл свою одежду развешанной в шкафах. Молодой лакей мялся у двери спальни, не решаясь обратиться к князю.

– Чего тебе? – спросил Алексей.

– Ваша светлость, в сундуке ещё письма лежали, что с ними теперь делать? – спросил парень, указывая тоненькую связку.

– Давай, я посмотрю.

Три письма оказались от Елены и одно – от мистера Фокса. Алексей прочитал сначала письма сестры. Все они были датированы тремя летними месяцами. В Ратманове жизнь текла благополучно, а Елена достойно справлялась с обязанностями хозяйки. Черкасский распечатал письмо англичанина. Оно было коротким:

«Милорд, я должен сообщить вам прискорбные новости. Наших кораблей больше нет. “Манчестер” захвачен в плен французами, а “Орёл” потоплен. По сведениям, привезённым “Викторией”, никто с “Орла” в нашу контору в Лондоне не обратился, поэтому я считаю всю команду и пассажиров судна погибшими. Я отплываю на “Виктории”, чтобы разобраться с делами в Англии. Примите мои искренние соболезнования по поводу гибели вашей супруги».

Под письмом стояла размашистая подпись Фокса.

Алексей не мог в это поверить. Он крикнул Фирса, приказав закладывать сани, и уже через полчаса стучал в закрытые двери своей конторы. К нему вышел сторож и сообщил, что контора закрыта с сентября, «Виктория» захвачена французами, а о судьбе Фокса и команды ничего не известно.

Черкасский вернулся к саням, сел, но так и не сказал, куда ехать. Кучер долго косился на застывшего в молчании хозяина, потом окликнул его и спросил, что делать дальше. Алексей пришёл в себя и распорядился ехать домой. Через час он собрал вещи и отправился обратно в полк. Жизнь для него закончилась, теперь до самой смерти его ждали лишь мучительная тоска и длинные, однообразные дни. Заветным желанием князя Черкасского стало умереть в бою, ведь он потерял свою Катю.

 

Глава двадцать восьмая

Графиня Ливен

Катя пролежала в горячке почти месяц. Несколько раз она стояла на пороге смерти, и тогда отчаявшийся Штерн привозил очередного доктора. Все лучшие врачи Лондона перебывали у Катиной постели, но их ответ всегда был один и тот же:

– Надейтесь на Бога – и миледи поправится. Она молода и сможет перебороть болезнь, но сейчас остается только ждать.

Но, видно, мать на небесах отмолила свою девочку: лихорадка отступила, и Катя открыла глаза. У своей кровати она увидела исхудавшую Луизу.

– Что случилось? – Катин голос шелестел, как бумага.

– Господи, спасибо Тебе! – обрадовалась Луиза – Как вы себя чувствуете, миледи? Где болит?

– Нигде, просто слабость… Пить хочется.

– Сейчас, вот – пейте.

Луиза приподняла Кате голову и, придерживая чашку, напоила.

– Сколько времени я болела? И как мой сын?

– С малышом всё хорошо, у него славная кормилица Бетси, и он такой прелестный, его обожает весь дом. А проболели вы почти месяц.

– Так долго?

Катя попыталась сесть в постели, но сил у неё не хватило, пришлось Луизе помогать.

– Принесите мне сына, – попросила Катя.

Мадемуазель де Гримон вышла из комнаты, на ходу сообщая всем в доме, что миледи пришла в себя, и вернулась вместе с добродушной молодой женщиной, несущей завернутого в голубое одеяльце ребёнка.

– Вот, миледи, это Бетси, кормилица и няня нашего сокровища, а это сам наш прекрасный князь Павел.

Луиза взяла ребёнка из рук кормилицы и положила его на колени к матери. Малыш спал. Он был чудесным: чёрные волосики уже завивались в нежные спиральки, черты казались на удивление гармоничными, а на подбородке проглядывал намёк на будущую ямочку. Перед Катей лежала маленькая копия её мужа. Малыш завозился и открыл глаза.

– Мой любимый, какой ты красавец, – с нежностью сказала Катя. – Как он похож на отца, только глаза – не тёмные, а голубые.

– Цвет глаз у малышей меняется, возможно, они станут другими, но пусть бы остались такими, как сейчас, ведь это так красиво при чёрных волосах.

– Луиза, а ведь Павлуше уже месяц, его нужно окрестить, – заволновалась Катя. – Я сама поеду в церковь и договорюсь с батюшкой.

Она попыталась поднять сына, но руки не справились с этой маленькой тяжестью. Луиза забрала ребёнка и передала его Бетси.

– Не нужно, миледи, вы ещё очень слабы, но теперь дело быстро пойдёт на поправку.

Здоровье к Кате действительно возвращалось. Марта день и ночь пичкала хозяйку то бульоном, то протёртым мясом, то кашей, Луиза помогала Кате ходить, а через неделю молодая мать уже пошла самостоятельно и ещё через три дня в первый раз вышла из дома, чтобы поехать в церковь. Луиза подогнала на её исхудавшую фигуру траурное платье. Глядя на себя в зеркало, Катя равнодушно отметила, что похожа на привидение. Бледное лицо с огромными светлыми глазами под чёрной шляпкой казалось почти прозрачным.

– Миледи, вы ещё очень слабы, давайте отложим поездку, – попросила Луиза, – можно окрестить мальчика попозже, когда вы совсем окрепнете.

– Ничего, Луиза, всё будет хорошо! Спасибо вам за участие, но я уже здорова.

Белые кони привезли коляску к церкви, и Поленька помогла хозяйке подняться по ступенькам. Внутри оказалось на удивление многолюдно, и Катя вспомнила, что сегодня – воскресенье. Она прошла к привычному для себя месту у образа Казанской Божьей Матери, поставила перед ним свечку и попросила небесную заступницу о здоровье и счастье для своего сына. Вот когда Катя поняла, что значит быть матерью – её больше не волновала собственная жизнь, она думала только о своём мальчике.

Служба закончилась, и прихожане двинулись к батюшке за благословением. Катя пошла вместе со всеми. Её обогнала большая семья: красивый темноволосый мужчина лет сорока и роскошно одетая высокая дама держали за руки троих маленьких мальчиков. Отец Афанасий почтительно поговорил со взрослыми, перекрестил и благословил детей и, когда семья отошла, обратился к Кате:

– Дочь моя, я вижу, что вы в трауре…

– Мой муж погиб под Москвой. – Голос Кати дрогнул.

– Господь призвал к себе много героев, сейчас они все у престола Божьего. Но ведь у вас остался ребёнок? – спросил батюшка.

– Да, у меня родился сын, Павел. Я долго болела и запоздала с крещением, прошу вас окрестить мальчика как можно быстрее.

– Конечно! Если вы согласны, можно провести таинство в следующее воскресенье.

– Благодарю!.. И ещё я попрошу вас отслужить панихиду по моему погибшему мужу Алексею.

Батюшка обещал и это, он благословил Катю, и она, попрощавшись, отправилась домой. На крыльце её окликнула женщина. Катя узнала в ней даму, подходившую вместе с семьёй к отцу Афанасию. Сейчас та стояла одна.

– Сударыня, мы с вами ещё не знакомы, хотя я уже знаю всех прихожанок этой церкви. Я – графиня Ливен, супруга нового посланника в Англии. Меня зовут Дарья Христофоровна. А вы, наверное, графиня Бельская? Князь Сергей говорил мне о вас.

– Да, вы правы, меня зовут Екатерина Павловна. Я очень рада знакомству.

Катя присмотрелась к собеседнице. Та оказалась высокой и худощавой. На такой фигуре любой наряд сидел бы прекрасно, а в собольей ротонде и бархатном платье графиня Ливен выглядела королевой. Подвижное лицо, очаровательная улыбка и золотистые искорки в глубине тёмных глаз довершали полный обаяния облик. Графиня взяла Катю под руку и заявила:

– Мы с мужем приглашаем вас отобедать: хотим познакомиться со всеми русскими, проживающими сейчас в Лондоне.

– Благодарю, ваше сиятельство, но после родов я долго болела и пока ем лишь каши. Я не слишком приятный гость на обеде, – стараясь не обидеть приветливую даму, отказалась Катя,

– У вас родился ребёнок? – заинтересовалась Ливен. – А кто – мальчик или девочка?

– Сын, я назвала его Павлом, а сюда приехала договариваться о крестинах.

– У меня три сына, и младший – тоже Павел, – сообщила супруга посланника и заулыбалась. – А когда таинство?

– В следующее воскресенье.

Ощущение внутренней силы и уверенности, исходившие от супруги посланника, вдруг показалось Кате необычайно притягательным. Дарья Христофоровна, похоже, могла очаровать любого. Меж тем графиня продолжала расспросы:

– А кто крёстные мальчика?

– Я пока ещё не решила: у меня здесь нет родных.

– Мы с супругом будем рады окрестить вашего сына, ведь малыш – подданный российского императора, а мы присланы сюда, чтобы защищать интересы всех русских. Приезжайте к нам завтра к одиннадцати, я познакомлю вас с мужем, и мы обо всём договоримся.

– Спасибо, ваше сиятельство, я обязательно буду, – обрадовалась Катя.

По пути домой она всё время думала о новой знакомой. Откуда в графине столько сил и напора, и к добру ли это? Но, как бы то ни было, супруга посланника хотела помочь, что оказалось очень кстати.

В назначенное время Катя подъехала к посольству. Дежурный чиновник проводил её до кабинета Ливена и, отворив дверь, сообщил:

– Ваше высокопревосходительство, прибыла графиня Бельская.

– Прошу вас, сударыня, проходите, присаживайтесь, сейчас выйдет моя жена, а пока мы с вами познакомимся, – радушно пригласил видный брюнет, встреченный Катей вчера в церкви. Он усадил гостью рядом с собой и продолжил: – Меня зовут Христофор Андреевич, а как ваше имя?

– Я – Екатерина Павловна, графиня Бельская, а мой погибший муж – князь Алексей Николаевич Черкасский.

– Ах, вот оно что, вы – та девушка, мужа которой выбрал император, – присоединилась к разговору вошедшая в кабинет супруга посланника. – Князя Алексея мы очень хорошо знаем.

– Он погиб под Москвой, – призналась Катя, очень стараясь не заплакать.

Дарья Христофоровна обняла её.

– Дорогая, сейчас нет ни одной семьи, где бы не оплакивали героев. У вас есть ребёнок, а у многих молодых вдов нет и этого. Мужайтесь, давайте поговорим о крестинах вашего сына.

Не прошло и пяти минут, как граф Ливен согласился стать крёстным светлейшего князя Павла Черкасского. Тогда его супруга дипломатично объявила, что всё остальное берет на себя, увела Катю на свою половину и усадила пить чай.

– У вас есть крестильная рубашечка для малыша? – поинтересовалась Дарья Христофоровна.

– Да, моя подруга вышила её сама, получилось настоящее произведение искусства. Луиза руководит мастерской, где шьют великолепные платья.

Катя рассказала историю мадемуазель де Гримон и так заинтриговала собеседницу, что супруга посланника сразу же напросилась в гости.

– Пожалуйста, приезжайте, я буду очень рада! – Катя записала свой адрес и распрощалась, а графиня Ливен пообещала навестить её завтра же утром.

 

Глава двадцать девятая

Общее дело

Графиня Ливен сдержала слово и приехала в дом на Аппер-Брук-стрит ещё до полудня. Катя встретила её в вестибюле.

– Прекрасный дом, – похвалила гостья, – и сад большой. Вы купили его или снимаете?

– Его купил для меня отец, – отозвалась Катя и пригласила: – Прошу, ваше сиятельство, проходите в гостиную.

– Давайте обойдёмся без титулов, вы можете меня звать Долли. А вас как зовут? Катрин?

– Меня дома всегда звали Катя, мне так привычнее.

Хозяйка провела гостью в комнату, где уже ожидала Луиза. Катя представила подругу. Супруга посланника очаровательно улыбнулась и заявила:

– Очень приятно, дорогая! Катя рассказала мне о вас и вашей племяннице, мне очень хочется увидеть ваши чудесные работы и послушать пение Генриетты, но, прежде всего, мне хотелось бы взглянуть на будущего крестника. – Графиня отдавала распоряжения с таким милым дружелюбием, что никто и не подумал на неё обижаться, наоборот, все с радостью кинулись выполнять указания. Луиза побежала за племянницей, а Катя приказала позвать Бетси с малышом.

Первой вернулась Луиза, ведя за руку Генриетту. За прошедшие месяцы девушка выросла и догнала своих сверстниц. Сейчас перед гостьей стояла красавица с глазами цвета морской волны и золотисто-рыжими кудрями. Тётка постаралась показать её во всем блеске: муслиновое платье Генриетты украшала широкая кайма, вышитая разноцветным шёлком.

– Миледи, позвольте представить вам мою племянницу Генриетту де Гримон, – с гордостью произнесла Луиза.

– Какая красавица! – признала гостья и позвала: – Подойди, детка, дай мне получше рассмотреть тебя. Княгиня говорила, что ты очень хорошо поёшь. Это правда?..

– Я учусь пению, миледи…

– Я собираюсь часто бывать у вас в гостях и надеюсь услышать тебя.

Графиня поговорила с Генриеттой о музыке, а потом обратилась к её тётке.

– Этот наряд вы придумали сами?

– Да, миледи, а сшили платье и сделали вышивку в нашей мастерской.

Ливен что-то мысленно прикинула и заявила:

– Вы сможете сделать для меня несколько платьев? Два бархатных закрытых, одно шёлковое бальное и пару муслиновых…

– Конечно, я завтра же приглашу своих помощниц, чтобы снять мерки, и предложу идеи.

Тут двери отворились, и Бетси внесла малыша. Все внимание сосредоточилось на Павлуше. Женщины долго умилялись и ворковали. Потом Катя пригласила Дарью Христофоровну выпить чаю. Время за беседой пролетело незаметно, и они расстались, на удивление быстро проникнувшись взаимной симпатией. Проводив гостью, Катя вдруг осознала, что рядом с сильной и участливой графиней Ливен жизнь уже не кажется такой беспросветно чёрной.

Графиня Ливен прижилась в доме на Аппер-Брук-стрит на удивление быстро. Здесь не было лишних людей, и супруга посланника отдыхала душой. К тому же Луиза представила ей несколько эскизов, и Дарья Христофоровна пришла в такой восторг, что не стала выбирать, а заказала сразу всё.

Обаяние этой женщины оказалось абсолютным. Как видно, она просто родилась звездой. Рано осиротевшую дочку рижского генерал-губернатора Бенкендорфа опекала сама вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Но государыня помогала многим, а вот Долли смогла стать для императрицы любимой фрейлиной и доверенным лицом. Дарья Христофоровна искренне считала, что ей просто везёт на хороших людей, но секрет был в ней самой – она улыбалась, и каждому хотелось стать ей другом. В Катин дом Долли принесла надежду, и это вышло у неё на удивление просто и естественно.

Наступил день крестин. Катя вместе со своей маленькой семьёй приехала в церковь. Граф и графиня Ливен уже ждали их. Крестили светлейшего князя Павла Черкасского в дальнем приделе, без посторонних, и всё прошло по-семейному просто и светло. Малыш не плакал, а серьёзно смотрел на всех большими голубыми глазами, батюшка надел на его шейку крестик деда и передал Павлушу крёстной матери.

Катя пригласила всех на праздничный завтрак. Ради такого случая Марта превзошла самоё себя, подав блины с икрой, пирожки с визигой и стерляжью уху.

– Давно я так не ел, – засмеялся граф Ливен, – как будто домой вернулся.

– Браво Марте! – согласилась его супруга. – Такую вкуснятину в Англии не подают. Я уже с неделю как начала принимать гостей в моём литературном салоне, а наш повар – француз. Я попрошу у вас Марту на один день – лучше всего в четверг. Хочу сделать «русский вечер», нужно же приобщать англичан к хорошей жизни… Так вы отпустите ко мне Марту?

– Конечно – согласилась Катя и полюбопытствовала: – А почему салон именно литературный?

– Дорогая, я же не могу объявить, что моя цель – последние сплетни о королевском дворе и правительстве, поэтому мне приходится привлекать нужных людей хорошей кухней и приличным поводом. Литература и музыка – это то, в чём разбираются или делают вид, что разбираются, все. Если я стану развлекать гостей и хорошо их кормить, то ко мне сбежится весь Лондон.

– Долли – великая женщина, – заявил Ливен. – Мы сюда приехали из Берлина, так там в её салоне собирался цвет Европы. Мне очень повезло: российское посольство при такой жене посланника – центр притяжения для всех нужных людей.

Сказав этот восторженный спич в адрес своей жены, граф, сославшись на важные встречи, откланялся, а Катя и Долли прошли в гостиную.

– Дорогая, мы теперь стали родней, и, если вы не против, я хотела бы поговорить по-родственному о важных вещах.

Графиня ободряюще улыбнулась Кате и продолжила:

– Во-первых, я предлагаю перейти на «ты». Идет? – спросила она.

Конечно же, Катя согласилась. Долли тут же скрепила их уговор тёплой улыбкой и продолжила:

– Теперь поговорим о тебе. Согласись, ты – прекрасная молодая женщина и при этом целиком погружена в своё горе. Так нельзя, я пока не говорю с тобой о мужчинах, слишком рано, но у тебя есть сын, чьи права в этой жизни ты обязана отстаивать. Знает ли российское общество о рождении Павла Черкасского? Ведь всем его состоянием сейчас распоряжается этот негодяй – князь Василий.

– Но, Долли, я не могу рисковать сыном. Мне страшно…

– Дорогая моя, я всё прекрасно понимаю, но ты не должна прятаться от врага. Ты должна прийти и победить. Я сирота с двенадцати лет и смогла многого добиться: просто вовремя приняла помощь и с толком ею воспользовалась. Скажу тебе по секрету, что я тоже пишу депеши министру иностранных дел и служу здесь наравне с мужем. Но его работа – официальна, а моя ложится кирпичиками в политику империи. Я всегда побеждаю своих врагов и отступаю лишь тогда, когда мне не по силам сделать это сразу, но это – всего лишь манёвр.

Как же это у неё получалось? В графине Ливен не нашлось бы и намёка на властную мощь, она излучала только свет и очарование, но при этом была победительницей. Долли была великолепна, но в себе Катя не находила подобных талантов.

– Честно сказать, я не знаю, что мне делать, – призналась она.

– Я помогу, но только ты сама должна найти силы и решить, что станешь бороться. За сына, но и за себя тоже!

Наверное, Кате просто не хватало толчка, и слова Долли что-то в ней пробудили.

– Да, я стану бороться, – решила Катя и вдруг поняла, что у неё наконец-то появилась цель. – Спасибо тебе, ты возвращаешь меня к жизни.

– Тебя не нужно возвращать, это есть в тебе самой – и характер, и воля, просто они уснули, задавленные горем, а теперь просыпаются. Всё будет хорошо, мы обязательно победим. А пока ты поправляешься, я хочу поближе познакомиться с твоим поверенным и вашей мастерской роскошных платьев. Может, я тоже поучаствую в этом деле собственными средствами, должна же я добывать себе деньги, о которых не знает муж.

Её весёлая улыбка обратила последнюю фразу в шутку, но, засобиравшись домой, Долли ещё раз напомнила о встрече с поверенным. Катя пообещала.

– До завтра, – попрощалась она и вместо дежурной любезности вдруг призналась: – Я буду очень ждать…

Назавтра вызванный на встречу Штерн долго не мог понять, чего от него хотят дамы.

– Екатерина Павловна, зачем я понадобился её сиятельству? – в недоумении спрашивал он. – Я коммерсант и веду дела тех, кто желает преумножить капиталы. Во всём этом, скажу без ложной скромности, я – один из лучших. Но мастерская модного платья не может считаться серьёзным делом. Я помогал Луизе, пока она ухаживала за вами, теперь мадемуазель де Гримон сама справляется с делами. Два десятка бедных французских эмигранток с иголками в руках – это несерьезно.

– Пожалуйста, давайте дождёмся графиню Ливен и послушаем, что она скажет, – попросила Катя. Она и сама толком не понимала, чего хочет подруга.

Долли, как всегда полная очарования, стремительно вошла в гостиную, улыбнулась и… взяла бразды правления в свои руки.

– Доброе утро, дорогая! Как я рада тебя видеть, – сообщила она Кате и тут же обратилась к Штерну: – А это Иван Иванович? Давайте знакомиться. Я – графиня Ливен. Мне Катя много говорила о вас, и я очень хотела бы оказаться в числе ваших доверителей.

Оторопевший от такого напора, Штерн молча поклонился. Долли уселась в кресло и попросила:

– Пожалуйста, Катя, распорядись, пусть принесут чай. Разговор у нас намечается долгий, и, если мы договоримся, думаю, что выиграют все.

За чаем супруга посланника изложила свой план:

– Платья Луизы произвели фурор на моих приёмах. Все дамы наперебой задают мне вопрос, кто моя модистка, а я пока молчу, нагнетаю интерес. Понятно, что Луиза очень талантлива, а изюминка с вышивкой делает её стиль абсолютно неповторимым. Теперь остается получить с этого доход. Катя уже вложила деньги в покупку здания и его переделку под мастерскую. Я беру на себя то, что никто, кроме меня, не сделает: я могу ввести платья Луизы в моду. Вам же, Иван Иванович, будет несложно открыть магазины по продаже этих платьев и поставлять нам необходимые ткани. Главное в этом деле – так всё выстроить, чтобы мы получали хорошую прибыль. Что касается меня, я готова вложить в это дело тридцать тысяч серебром, подаренные мне императрицей-матерью при моём отъезде в Берлин. Ну, что скажете?

Иван Иванович уставился на супругу посланника, потеряв дар речи. Наконец, придя в себя, он сказал:

– Простите, сударыня, но я ещё никогда не получал такого коммерческого предложения от дамы. Я начинаю думать, а не играете ли вы на бирже?

– Пока нет, но, может, с вами на пару и поиграю, – лукаво отозвалась графиня и взяла быка за рога: – Ну что, Иван Иванович, берете меня в дело?

– Конечно, ваше сиятельство, это большая честь для меня.

Долли засмеялась и предупредила:

– Я рада, но только с одним условием: когда мой муж обратится к вам с предложением, чтобы вы стали нашим поверенным и вели финансы нашей семьи, не говорите ему, что я тоже в деле. Самостоятельность женщины в глазах её мужа имеет определённые границы.

– А разве его сиятельство хочет меня нанять? – изумился Штерн.

– Уже хочет, я так расписала ему ваши таланты, что ему тоже захотелось стать вашим доверителем.

– Конечно, ваше сиятельство, всё будет так, как вы хотите.

Вот уже и Штерн попал под всеобъемлющее обаяние графини Ливен. Кто бы сомневался, что так и будет…

– Ну, что ж, дело начато, осталось победить, – отпустив поверенного, изрекла графиня Ливен. Катя не сомневалась, что рядом с Долли это лишь вопрос времени.

Долли весело и элегантно руководила всеми. Штерн по её указке открыл контору в порту и теперь то завозил ткани, то отправлял на континент платья. Готовые наряды, выставленные на продажу в новом магазине на Бонд-стрит, разлетались как горячие пирожки, а частные заказы выполнялись безукоризненно и приносили в кассу хорошие деньги. Долли настояла, что нельзя почивать на лаврах, а следует развивать успех и продавать также шляпки, бельё, веера и меха. Платья от мадемуазель де Гримон прорывали морскую блокаду и появлялись в лучших магазинах Европы.

Штерн, уверовавший в деловую хватку графини Ливен, предложил той и впрямь попробовать себя в игре на бирже, и Долли потихоньку от мужа стала приумножать своё личное богатство. Катя искренне ею восхищалась и стремилась всё время быть рядом. Долли научила её вновь улыбаться и радоваться жизни, и только по ночам, оставаясь одна в сумраке своей спальни, Катя плакала, и тогда её спасали только мысли о сыне.

 

Глава тридцатая

Великая княгиня

В день, когда её сыну исполнился год, Катя сняла траур и впервые приехала на приём в «литературный» салон Долли. Графине Ливен хватило нескольких дней, чтобы приучить гостей к присутствию своей подруги, а уже через месяц все считали, что прекрасная, как солнечный день, графиня Бельская всегда была самым лучшим украшением салона.

Катя и сама удивлялась, как быстро привыкла к новой роли и, самое главное, насколько эта роль ей нравилась. Конечно, со стороны могло показаться, что графиня Бельская нуждается во всеобщем одобрении и в восторге поклонников, самым преданным из которых оставался Сергей Курский, но дело было в другом. Катю окрылил успех: всё у неё получалось, и она знала ответы на все вопросы. Жизнь бросила ей вызов, и Катя справилась. Она просто научилась жить, и это оказалось так здорово!

Лондонская зима уже сменилась весной четырнадцатого года, когда Долли попросила помочь найти дом, достойный того, чтобы в нём проживала великая княгиня.

– Екатерина Павловна (любимая сестра нашего государя) решила предварить его поездку в Англию, – сообщила графиня Ливен. – Императрица-мать написала мне, что не хочет, чтобы визит её дочери посчитали официальным, и можно ставить сто к одному, что Екатерина Павловна захочет прямо противоположного. Сколько себя помню, так было всегда. Так что придётся нам пройти по лезвию ножа, чтобы не обидеть ни ту, ни другую августейшую особу.

– Рядом с моим есть очень хороший дом, но он всегда закрыт. Штерн утверждает, что этот особняк принадлежит герцогу Гленоргу, а тот обычно живёт в своём имении, – вспомнила Катя и предложила: – Я могу договориться с прислугой, и мы, если хочешь, посмотрим дом.

– Прекрасно! Давай завтра утром и поглядим, – решила Долли.

Договориться с прислугой не составило труда, и подруги отправились смотреть соседний особняк. В стене, разделявшей усадьбы, имелась небольшая калитка, и они прошли через сад. Участок герцога оказался больше, чем у Кати, и, несмотря на огромные размеры дома, прилегающий сад был большим и тенистым. Кроме розария дамы обнаружили и тисовую аллею, и маленький пруд с золотыми рыбками, и мраморную беседку с ведущим в неё кружевным мостиком. Ну и сам дом, к счастью, не обманул ожиданий.

– Надо же, я даже не могу поверить, что мы в Лондоне – это просто рай! – воскликнула Долли. – Давай пошлём Штерна на переговоры и, если хозяин согласится, снимем дом для великой княгини.

– А какая она, Екатерина Павловна? – устав бороться с любопытством, спросила Катя.

Выражая высшую степень восхищения, Долли закатила глаза и объявила:

– Като – единственная в семье, кто унаследовал характер от бабки Екатерины, недаром что тёзка. Эта девушка отказала Наполеону – побрезговала стать женой императора, а замуж вышла за нищего немецкого принца и заставила брата сделать того генерал-губернатором Тверского края. Все думали, что она чудит, а Като устроила для себя отдельную столицу. А причина в том, что она всегда должна быть первой. Поэты, писатели, историки – все съехались в Тверь. Ну и в делах благотворительности дочка наступает на пятки своей матушке.

Показалось ли Кате, что в словах подруги мелькнул отблеск иронии? Но Долли выглядела так же, как всегда, – милой, благожелательной и очень деловой.

– Получается, что в России великая княгиня делает много добра, но зачем она тогда едет сюда? Как же можно оставить без присмотра такие начинания? – удивилась Катя.

Долли лишь вздохнула. Похоже, что не всё было так радужно.

– Екатерина Павловна овдовела: муж её умер в декабре двенадцатого года, и она больше не хочет возвращаться в Тверь. Отправилась за братом на войну, а теперь едет в Англию, собирается готовить почву к его визиту. Императрица-мать написала мне личное письмо, где намекнула, что все в семье устали от Екатерины Павловны и просто жаждут найти ей нового мужа. Так что мне следует хорошенько подумать на эту тему.

Долли развела руками, как будто расписываясь в своём бессилии, а потом расхохоталась и обняла Катю.

– Кстати, о замужестве – ты в очередной раз отказала князю Сергею.

– Откуда ты знаешь?

– Каждые три месяца Курский впадает в чернейшую меланхолию, а это значит, что он опять к тебе сватался и получил отказ.

– Ну, только не на сей раз, – попыталась защититься Катя. – Он просто спросил, не изменила ли я своего решения по поводу замужества, а я ответила, что нет.

Долли скептически хмыкнула. Она-то была совершенно уверена, что если у женщины есть возможность сделать прекрасную партию, то та должна этим воспользоваться. Упрямство Кати графиня считала блажью, и сейчас не преминула высказаться:

– Ты не права! Курский – хорошего рода, единственный наследник родителей, к тому же красавец. Он обожает тебя и станет хорошим отчимом Павлуше. Чем тебе не партия?

– Я просто не хочу выходить замуж!

– Ну, а как же альковные радости? – лукаво осведомилась Долли. – Ты по ним не скучаешь?

Катя покраснела, но всё же призналась:

– Я не знаю, о чём ты говоришь, мой опыт семейной жизни был слишком мал.

– Да что ты? – не поверила Долли. – Так ты не знаешь, что теряешь? И сколько раз ты была в постели с мужем?

– Один…

– Что ж, тебе повезло в том, что ты родила наследника, но, моя дорогая, дети – это ещё не всё. Хороший любовник, как сладкий дурман…

Долли с усмешкой взглянула на пунцовые от смущения щёки Кати и смилостивилась – перевела разговор на другую тему: она перечислила те условия, на которых посольство соглашалось арендовать дворец.

Штерн, как всегда, всё устроил и добился согласия хозяина дома, а ещё через две недели в Лондон прибыла её императорское высочество великая княгиня Екатерина Павловна.

Великая княгиня оказалась миловидной дамой с большими карими глазами и вздёрнутым носиком. Овдовев полтора года назад, она всё ещё носила траур, и, как ни странно, чёрные платья очень ей шли, оттеняя белизну кожи.

Долли представила великой княгине Катю. Сестра императора приняла тёзку очень радушно, а когда узнала, что та – её соседка, стала заходить в гости через садовую калитку и, быстро привыкнув, сделалась своей в маленьком русском мирке на Аппер-Брук-стрит.

С великой княгиней Катя обсуждала то, чего счастливая Долли не понимала. С Екатериной Павловной можно было говорить о своей тоске, о мучительных снах, о том ощущении совершенной пустоты, что по прошествии времени не исчезает и ничем не заполняется. Как же они понимали друг друга и теперь уже обе радовались частым встречам.

Тёплым июньским утром Екатерина Павловна зашла в гости к Кате. Графиня Ливен только что прислала записку, известив, что опоздает на полчаса, и Катя предложила великой княгине пока выпить в саду чаю. Погода была прекрасной, и Екатерина Павловна согласилась. Беседа их привычно свернула на главную тему:

– Катрин, только после смерти мужа я поняла главное: надо спешить, ничего нельзя откладывать на потом. Нужно делать дело, помогать людям, – призналась Екатерина Павловна. – Я стала патронессой благотворительного общества, хочу и здесь собирать средства на помощь вдовам и сиротам.

– Ваше императорское высочество, позвольте и мне поучаствовать, – попросила Катя.

– Конечно, дорогая! Моя мать, я и императрица Елизавета Алексеевна внесли в фонд общества по сто тысяч рублей собственных средств, остальные жертвователи дают сколько могут, самый маленький взнос у нас – сто рублей, – объяснила великая княгиня. – Сколько вы можете дать?

– Я тоже могу внести сто тысяч, если, конечно, это не будет расценено как бестактность.

Великая княгиня задумалась, а потом призналась:

– Я считаю это достойным, но за императриц не поручусь. Давайте вы пожертвуете тысяч сорок, мы переправим их моей матери, и я попрошу её распределить эти средства среди вдов.

Катя обрадовалась. Наконец-то она сможет помогать таким же, как она сама. Оставив великую княгиню в саду, она побежала в свою спальню. Там в дальнем ящике ждал своего часа кедровый ларец. Катя принесла его в сад, поставила на столик и повернула в замке ключ.

– Вот, пожалуйста. Я сама не считала, но муж передал на словах, что здесь ровно сорок тысяч золотом.

– Давайте посмотрим.

Екатерина Павловна откинула крышку, внутри лежали ровные столбики золотых монет. Великая княгиня принялась считать, но потом вдруг замерла и спросила Катю:

– Что это за надпись? Вы её видели?

Катя бросила взгляд на внутреннюю поверхность крышки и увидела неровные буквы. Она никак не могла поверить, что это – послание с того света. Муж признавался ей в любви. Сердце пронзила такая боль, что Катя схватилась за грудь.

– Боже мой! – закричала великая княгиня.– Скорее сюда…

Катя зарыдала. Если бы, получив ларец, она удосужилась его открыть… Но теперь сожалеть о чём-то было слишком поздно.

– Не нужно плакать, моя дорогая, – послышался голос великой княгини. – Муж любил вас, а вы любили его, у вас родился прекрасный сын, вам Бог послал много счастья, помните об этом.

Екатерина Павловна помогла Кате дойти до спальни и лечь, а потом ушла через сад к себе, унося сорок тысяч золотом для русских вдов и сирот.

Но прошлое не отставляло Катю в покое. Оно, как видно, решило раскрыть все свои тайны. Следующим утром Луиза привела в дом новую швею.

– Миледи, – обратилась она к Кате. – Мадам Пикар приехала вчера из Франции, там её попросили доставить письмо в русское посольство в Лондоне, но, к сожалению, мадам Пикар туда не пустили.

Луиза предложила француженке самой рассказать, как было дело. Швея, стесняясь, крутила в руках замызганный конверт и молчала. Катя подбодрила ее:

– Вы, наверное, кому-то пообещали отвезти письмо в Англию?

– Да, миледи, так оно и есть, – откликнулась француженка и, осмелев, рассказала свою историю: – Я всю жизнь проработала на епископа Дижона, а когда его в революцию убили, осталась без средств к существованию. У меня есть родня в Англии, но не было денег на переезд. Я уже перестала надеяться, но два месяца назад одна знакомая привела ко мне даму под вуалью. Я сразу поняла, что дама очень богата – по одежде ведь видно. Она предложила мне оплатить проезд, если я в Лондоне передам письмо в русское посольство. Я, конечно, согласилась. Вчера я разыскала посольство, но меня туда не пустили, да и конверт отказались взять. Что мне теперь делать с этим письмом?

– Ничего страшного. Давайте сюда, я передам его супруге посла, – пообещала Катя и взяла у француженки конверт. На нём не было никаких надписей.

Мадам Пикар поблагодарила её и ушла вместе с Луизой. Вскоре к дому на Аппер-Брук-стрит подъехала коляска Долли, и не успели подруги поздороваться и пройти в гостиную, как в вестибюле раздались шаги великой княгини.

– Здравствуйте, дорогие дамы, – весело сказала Екатерина Павловна, – погода сегодня – просто чудо. Долли, ты готова отвезти нас на прогулку в Гайд-парк?

– Конечно, ваше императорское высочество, давайте попьем чаю и поедем, – предложила практичная Долли (за чаем она собиралась обсудить вопрос об отправке платьев в Вену).

Дамы уселись вокруг столика, и Катя принялась разливать чай, когда взгляд великой княгини упал на затёртый конверт без адреса.

– Дорогая, вы забыли на диване письмо, – заметила Екатерина Павловна.

– Нет, ваше императорское высочество, этот конверт принесли мне только сегодня. Во Франции неизвестная дама попросила передать его в русское посольство в Лондоне, но женщину, принёсшую письмо, в подъезд не пустили, а конверт без адреса не взяли.

– Но я – жена посланника, поэтому могу вскрыть письмо! – вмешалась Долли.

Глаза её зажглись любопытством. Она взяла конверт и надорвала его. Внутри лежал другой, на нём по-русски было написано имя адресата: «Его императорскому величеству Александру Павловичу».

– Вот это да! Что же с этим теперь делать?.. – протянула Долли и бросила взгляд на великую княгиню. – Ваше императорское высочество, вы – член августейшей семьи. Пожалуйста, решите сами.

– Давайте, я посмотрю. Если письмо заслуживает внимания, я перешлю его брату, – согласилась Екатерина Павловна.

Взяв конверт из рук Долли, она вскрыла его. Великая княгиня прочла послание и… протянула его Кате:

– Государю пишет графиня Апраксина – я её помню, она служила фрейлиной нашей бабушки – но письмо касается вас. Оно о человеке, который узурпировал права вашего сына.

Руки Кати затряслись, но она всё-таки взяла письмо. Апраксина писала о князе Василии. Тот истязал и изуродовал сестру её мужа, Елену, а потом убил старую няню. Закончив читать, Катя протянула письмо Долли, а сама в отчаянии застыла, ей стало нечем дышать. Этот человек – безжалостный убийца, и теперь на пути этого изверга к богатству встал Павлуша.

– Но ведь князя Василия можно судить и повесить за убийство, вот здесь стоят две подписи свидетелей, – рассудила практичная Долли и просияла, – просто нужно доставить письмо государю.

– Ты, как всегда, права, – согласилась Екатерина Павловна. – Вернусь и напишу брату письмо. А сейчас, Катрин, вставайте. Прогулка пойдёт вам на пользу. Я понимаю ваш страх за сына, но нужно бороться. Обещаю, что через две недели письмо попадёт в руки императору. Мы не допустим, чтобы состояние князя Алексея досталось узурпатору и убийце.

 

Глава тридцать первая

Письмо графини Апраксиной

Алексей вернулся в полк в канун нового, 1813 года, а первого января вместе со всей армией перешёл Неман. Авангард Милорадовича рвался вперёд, принимая на себя бои с оборонявшимися французами. Усвоив манеру своего командира, лично водившего полки в атаку, Черкасский сражался отчаянно. Никто, кроме него самого, не знал, что он искал смерти в бою. Но пока Алексей не получил ни царапины.

Русская армия продвигалась по территориям сначала многочисленных германских княжеств, потом Австрии. Император Александр, не теряя времени, собирал союзников: его дипломатические посланцы летали от столицы к столице, уговаривая, подкупая, суля блага, и постепенно к России в новой антинаполеоновской коалиции присоединились сначала Пруссия, а потом и Австрия.

Черкасский не спешил сообщать государю, что вернулся в строй – боялся, что Александр Павлович вновь заберёт его к себе. Алексей сейчас даже не представлял, как можно находиться в свите, и чувствовал себя свободно лишь в боевых порядках.

В конце апреля 1813 года от полка к полку прокатилась ужасная весть, что на марше умер Кутузов, а два месяца спустя командование армией принял Барклай-де-Толли. Он сразу же назначил Милорадовича командиром объединённого отряда русской и прусской гвардий. Сражения в Германских землях проходили с переменным успехом – то верх брали союзники, то побеждал Наполеон. Но Алексей понимал, что закалённых в боях ветеранов, потерянных французским императором в России, заменить некем. Новобранцы не имели ни боевого духа, ни воинской закалки своих предшественников, и стратегического гения Наполеона уже не хватало, чтобы выиграть эту войну.

Великое противостояние всё накалялось и наконец-то дозрело до генерального сражения. Оно и было дано под с Лейпцигом в октябре тринадцатого года. Император Александр принял командование русскими войсками. Он сам выбрал для армии выгодную позицию и отправил гвардию с гренадёрами в резерв.

– Похоже, наш государь оказался достойным учеником Кутузова, – заметил Милорадович своим адъютантам.

Они стояли на холме вдали от места боя – в резерве. Раскурив трубку, генерал прислушался. Загрохотали пушки – в бой ввели артиллерию. Нарочный с приказом императора взлетел на холм, подскакал к Милорадовичу и протянул ему пакет. Прочитав приказ, генерал крикнул:

– К бою!

Он выхватил саблю, дал шпоры коню и первым рванулся в атаку впереди своих полков. Пригнувшись к шее коня, Алексей понёсся за ним. Сегодня гвардия была в ударе, атака французов в очередной раз захлебнулась, неприятель бежал, а полк Милорадовича закрепился на новой позиции. Очень довольный таким положением дел, Михаил Андреевич шутил, как будто и не он полчаса назад, не щадя своей жизни, рубился в самом центре французского каре, а потом вдруг сказал Черкасскому:

– А знаешь, князь, ведь в этом сражении участвует никак не меньше полумиллиона человек, а вон на том холме стоят два императора и один король. Понимаешь величие события? Я бы назвал этот бой «битвой народов». Если нас сегодня не подстрелят и не зарубят, будешь своим внукам рассказывать, как участвовал в величайшем сражении в истории Европы.

«Откуда у меня возьмутся внуки, если у меня нет детей?» – с горечью спросил себя Алексей. Сердце резануло болью, а в памяти всплыло Катино лицо.

– Смотрите, кто это скачет к императорам? У него белый флаг. Значит, Наполеон просит перемирия! – вскричал вдруг Милорадович и заволновался: – Неужели Корсиканца выпустят из мышеловки? Скачи, князь, к государю, вроде бы за указаниями, а сам узнай всё, что сможешь.

– Слушаюсь, – отозвался Алексей, развернул коня и поскакал к «императорскому холму».

Черкасский не знал, как встретит его царь, но приказы не обсуждаются, отказать своему командиру он не мог. Князь поднялся на холм и обратился к адъютантам государя с просьбой доложить о нём. Император, как видно, услышал голос Алексея. Он обернулся и поманил Черкасского к себе.

– Ты ведь в отпуске. Почему ты у Милорадовича, а не со мной? – спросил Александр Павлович.

– Долгая история, ваше императорское величество, я вернулся в строй, а сейчас мой командир послал меня за инструкциями.

По лицу императора нельзя было понять, устроило ли его такое объяснение, впрочем, ответ всё поставил на свои места:

– Ладно, отпускаю тебя к Милорадовичу до вечера, а завтра утром выходишь на службу ко мне; сейчас же можешь сказать своему командиру, что Наполеон просил перемирия, а мы ему отказали. Пока гвардия – в резерве. Всё решится завтра, и это будет великий день.

Алексей передал слова императора Милорадовичу, а утром они узнали, что Наполеон под покровом темноты отступил к Лейпцигу и теперь ждёт армии союзников на укреплённой позиции перед городом. Алексей простился с командиром, а потом и с Василевским и поскакал к «императорскому холму».

Это и впрямь оказался великий день: после побед русских, одержанных накануне, все союзники безмолвно признали главенство Александра I, и тот возглавил всю союзную армию. Французы постепенно откатывались в город, и в конце концов их сопротивление было окончательно сломлено, а русские полки вошли в Лейпциг.

В этом сражении закатилась звезда Наполеона, тот отступил к границам Франции и через две недели перешёл Рейн, оставив германские земли своим противникам.

Стало понятно, что очередной этап освободительного похода закончен. Император Александр выбрал для своей главной квартиры Франкфурт-на-Майне. Здесь войска отдыхали, а командование союзников непрерывно торговалось: решали, идти ли походом на Париж. Алексей теперь всё время находился при государе. Черкасскому нравился новый Александр Павлович – опытный и храбрый главнокомандующий, но к тому же тонкий политик.

Тоска, накрывшая Алексея почти год назад, наконец-то притупилась. Он стал фаталистом и отдался на волю судьбы, так плывёт по реке сорванная ураганом ветка. Целей у Черкасского не осталось, как и желания жить, всё, что прежде увлекало и занимало, превратилось в рутину. Его жизнью правил долг.

В декабре тринадцатого года Алексея нашло письмо, отправленное графиней Апраксиной из подмосковного имения Марфино, письмо добиралось до адресата почти полгода. Тётка писала:

«Дорогой Алекс!

Надеюсь, что ты сможешь помочь семье в нашем ужасном горе.

Когда в сентябре прошлого года князь Василий приехал в Ратманово с известием, что ты погиб и он теперь – наследник имущества и опекун твоих сестёр, твой дядя совершил ужасное преступление. Он заставлял Элен выйти замуж за старого развратника – князя Головина, и после её отказа подчиниться страшно избил твою сестру ногами и кочергой, а твою няню, закрывшую своим телом Элен, убил. Той же ночью я с девочками уехала к своей подруге Мари Опекушиной, а Элен поскакала верхом на Ганнибале в столицу, чтобы передать письмо императору и потребовать для князя Василия наказания.

Я с девочками прожила у подруги до мая этого года, пока за нами не приехал из Ратманова дворецкий Иван Фёдорович. Он сообщил, что ты жив и князь Василий больше не хозяин имения.

Я отвезла твоих сестёр в Ратманово, оставила их с Опекушиной, а сама поехала искать Элен. В Петербурге её никто не видел. Я объехала все имения, и только в Марфино нашла её следы. Управляющий рассказал мне, что Элен приехала сюда и свалилась в горячке прямо в вестибюле. А через два дня в поместье пришёл французский гарнизон. Солдаты быстро нашли комнату Элен, но их полковник приказал не трогать твою сестру и разрешил одной из горничных ухаживать за ней. Элен пришла в себя через две недели, а потом стала поправляться. Французский полковник всё время навещал её и подолгу беседовал с Элен, а когда пришло время отступать, он забрал нашу девочку с собой. Теперь никто не знает, как сложилась судьба твоей сестры. Ни имя, ни фамилия полковника никому не известны.

Алекс, ты – в Европе, а Элен, наверное, во Франции. Пожалуйста, найди её.

Остальные твои сёстры вполне благополучны.

Храни тебя Бог.

Твоя тётя».

Алексей застыл с письмом в руке. Он же видел князя Василия в столице! Если бы знать!.. Алексей ведь мог придушить негодяя. Бешенство стучало в висках, грозя смести остатки разума. Убить!.. Забрать его мерзкую жизнь за жизнь няни и беду сестры! Мысль об Элен отрезвила Алексея. Что же сталось с ней? Где её теперь икать? Во Франции? Да он, если нужно, первым перейдёт границу… Главное, чтобы сестра осталась в живых, а уж Алексей её отыщет. Дав себе слово не сорваться и не стать на одну доску с убийцей, Черкасский собрал волю в кулак и отправился с письмом тётки к императору. Он собрался просить немедленного ареста князя Василия.

Государь сразу принял своего флигель-адъютанта.

– Ваше императорское величество, простите, что побеспокоил вас по личному делу, – начал разговор Алексей. – Меня нашло письмо тёти, графини Апраксиной. Она сообщает о преступлениях, совершенных князем Василием Черкасским против членов моей семьи. Этот человек убил мою старую няню и изуродовал сестру, принуждая её выйти замуж по его выбору. Спасая свою жизнь, Елена бежала из дома, и теперь её судьба неизвестна. Князя Василия нужно немедленно задержать, пока он не скрылся.

Алексей отдал письмо императору и молча ждал, когда государь закончит чтение.

– Какой ужас! – возмутился Александр Павлович. – Однако я помню, что месяца два назад подписывал указ об отставке князя Василия, вроде бы говорили, что тот болен и уезжает лечиться за границу. Но я сейчас же распоряжусь найти преступника. – Император глянул в лицо Черкасскому и сразу обо всём догадался: – Алексей, я знаю, чего ты сейчас хочешь: ты думаешь драться с ним на дуэли и убить. Я тебе это запрещаю. Мы будем судить князя Василия. Вынесем приговор и повесим.

Теперь Алексей изнывал от нетерпения, считая дни до предстоящего наступления. В первый день нового, четырнадцатого, года его желание наконец-то исполнилось: армия союзников перешла Рейн и начала поход на сердце наполеоновской империи – Париж.

Наполеон сражался отчаянно. Собрав новые полки, он двинулся на северо-восток Франции, напал на авангард русской армии и заставил его отступать. Но Бонапарт завяз в боях слишком далеко от Парижа, и император Александр повторил маневр, сделанный когда-то Кутузовым под Москвой: с основными силами армии он просто обогнул войска Наполеона и направился в столицу. Французские полки, оставленные для защиты Парижа, выстроились в огромное каре с трёх сторон на подступах к городу. На предложение сдаться они ответили отказом. Тогда русская кавалерия смяла и изрубила их. Император Александр лично руководил этим боем. Алексей несколько раз закрывал собой государя от выстрелов, но Бог миловал обоих – кроме простреленных треуголок, других потерь у них не было. Остатки французской армии отступили в город, командование союзных войск остановилось на ночлег в замке Бонди в семи верстах от Парижа, а армия союзников встала лагерем у границ города.

Наполеон спешил на помощь своей столице, но он опоздал. Утром восемнадцатого марта 1814 года русские войска ворвались в Париж, а на следующий день император Александр торжественно въехал в столицу покорённой Франции во главе стотысячной армии.

– Наверное, сегодня самый великий день для русского войска, – шепнул Алексею Милорадович. Одетые в парадные мундиры и при орденах, они ехали за государем в первом ряду почти что тысячной свиты. За ними шествовали союзные полки. Весеннее солнце сверкало на золотых галунах мундиров, рассыпалось бликами на обнажённых клинках победителей, цветы летели под копыта лошадей. Зрелище казалось поистине феерическим. Гордость за свою страну, за свой народ, за храбрость русских воинов расцвела в душе Алексея. Он вгляделся в лица ехавших с ним рядом и понял, что все чувствуют то же самое, сейчас это стало единым порывом.

Прошло несколько дней, и Наполеон отрёкся от престола. Как это часто бывает, самые приближённые и доверенные его сподвижники перебежали в стан врага. Брошенный всеми в замке Фонтенбло, он подписал отречение и отравился. Но яд от долгого хранения потерял свои свойства, а закалённый организм бывшего императора выстоял – Наполеон выжил.

Хитроумный и беспринципный князь Талейран, предавший нынче императора Наполеона точно так же, как с десяток лет назад предал Директорию для первого консула Бонапарта, договорился с победителями о восстановлении монархии Бурбонов. Месяц спустя Наполеон отбыл на остров Эльба, а в Париж в сопровождении свиты из эмигрантов въехал брат казнённого французского короля – граф Прованский, принявший корону Франции под именем Людовика XVIII.

 

Глава тридцать вторая

Парижские тайны

Июльское пекло в Париже оказалось просто невыносимым. Шея под воротником мундира у Алексея взмокла, из-под волос бежали струи пота. Дышать было нечем. Может, в прозрачной тени боковой аллеи сада Тюильри станет легче? Намочив платок в тёплой воде круглого фонтана, Черкасский вытер лицо и пошёл к серой стене дворца. Под деревьями оказалось чуть-чуть получше, солнце не жгло глаза и не палило кожу. Ещё бы ветерок с Сены и место на скамье, то можно было бы считать, что на сегодня у Алексея есть хоть какие-то достижения. По правде сказать, ничего хорошего в его жизни не было уже давно. Выпросив у государя отпуск, более двух месяцев метался Черкасский по госпиталям и казармам, пытаясь отыскать среди французов хоть кого-то, знавшего его сестру. Понятие «французский полковник», как именовала тётушка Апраксина похитителя Елены, оказалось настолько расплывчатым, что с таким же успехом можно было искать иголку в стоге сена.

«Даст Бог, Щеглов поможет!» – подумал Алексей.

Надеяться на помощь чужого человека – не друга и не родственника, вовсе не обязанного помогать князю Черкасскому в чисто семейном деле, – казалось не слишком разумным. Но что оставалось делать? Алексей знал лишь одно: если Елена жива, то должна быть во Франции.

Записку от Щеглова князю передали сегодня утром. Поручик отправил её в адрес штаба генерала Милорадовича, как видно, не зная, что Алексей давно вернулся в свиту государя. К счастью, записка попала в руки Александра Василевского, и тот переслал её в дом на улице Коленкур, снятый Алексеем на время пребывания в Париже. Щеглов писал, что будет ждать князя в саду Тюильри в четыре часа пополудни. До назначенного времени оставалось ещё четверть часа. Алексей осмотрелся и увидел свободную скамью как раз на перекрестье двух аллей. С неё просматривались оба прохода от ворот, здесь он не пропустит Щеглова.

«Интересно, как попал сюда помощник генерал-губернатора? Его же уволили из армии после ранения. Почему его вернули в строй?» – размышлял Алексей.

Щеглов ничего не написал ни о себе, ни о цели встречи, так что Черкасский даже не представлял, чего от него хочет отставной (или уже не отставной?) поручик.

Невысокая фигура в синей казачьей форме мелькнула у фонтана, а потом свернула на короткую аллею. Похоже, Щеглов? Человек приближался, и Алексей поднялся со скамьи. Это и впрямь оказался худой и до черноты загорелый Щеглов. Он тоже увидел Алексея и поспешил навстречу.

– Здравствуйте, Пётр Петрович! Какими судьбами? Вы теперь в войске Донском у Платова? – поинтересовался Алексей, пожимая руку старому знакомцу.

– Приветствую, ваша светлость, как я рад, что вы, оказывается, живы! – отозвался Щеглов. – Ну, а я – в ополчении, просто наш полк одели как казаков, видать, наверху решили, что русский Юг – один чёрт, что казаки, что ополченцы. Мы за городом расквартированы, со стороны Фонтенбло в поле стоим. А вы у Милорадовича?

– Нет, меня давно в Ставку забрали, а сейчас я отпуск взял. Сестру ищу. Вы, наверное, знаете о том, что произошло в моей семье?

Щеглов с сочувствием подтвердил:

– За этим я вас и искал. Наш генерал-губернатор ещё дома поручил мне с этим делом разобраться. Ну, а теперь всё стало ясно, виновные определены, осталось лишь привлечь их к ответственности.

Заявление Черкасского озадачило.

– Вы знаете, кто написал подмётные письма и стрелял мне в спину? – уточнил он.

– Знаю, – подтвердил Щеглов. – Давайте сядем, и я всё вам доложу.

Они сели на скамейку, и поручик рассказал Алексею о мадам Леже, её дочери и зяте, а потом и о трагедии в Ратманове.

– Я сразу не поверил, что князь Василий мог оказаться малопочтенной, но всё же подневольной жертвой коварной Франсуазы. Я подозреваю, что он не знал о втором, а вернее сказать, о первом муже Мари-Элен, но с вами он боролся сознательно и с немалым удовольствием. Более того, есть веские сомнения по поводу его непричастности к смерти ваших родителей и бабушки. Доказать это я не могу, но советую вам быть настороже. Такая ненависть никуда обычно не исчезает, после случившихся неудач она лишь усугубляется. Этого человека нужно остановить, пока он не навредил вам и другим членам семьи.

Щеглов ждал ответа, но Алексей молчал: речь зашла о его близких, а он до сих пор не научился произносить вслух слово «вдовец». Наконец он выдавил что-то маловразумительное о том, что тётка и младшие сёстры находятся в безопасности, а о судьбе Елены ничего неизвестно.

– А княгиня?..

Пауза в разговоре получилась такой длинной, что Щеглов понял – беда. Наконец Черкасский сказал, что его жена погибла, и сразу же перевёл разговор на другую тему:

– Князь Василий вышел в отставку и уехал. Куда – не знает никто, даже его собственные сыновья. Он, кстати, не поддерживает с ними никаких отношений. Давайте оставим в стороне ваши догадки о причастности дяди к смерти моих родителей и бабушки. С меня хватит пока того, что доказано. Лучше обсудим негодяев, убивших родственников моей жены. Бывший ресторатор, как я понимаю, отправился в Сибирь, а что же с его женой и тёщей?

– Вот в этом-то и загвоздка, – признался Щеглов. – Я уже с месяц бьюсь над этим делом. Франсуаза Триоле пропала. Её дочь живёт в особняке на улице Савой, но матери там нет. Все окрестные префектуры якобы ничего не знают о Франсуазе Триоле. Так что выходит, будто её зять наврал нам. Но я сам присутствовал на этом допросе, ресторатор был перепуган и говорил всё как на духу, да и в расписках из комнаты мадам Леже стояло имя Франсуазы Триоле, а суммы там были огромные. Вот и получается, что эту процентщицу здесь все поголовно прикрывают.

Как же это было знакомо Алексею! Французы выглядели услужливыми, но от этого они не перестали быть врагами, а проиграв войну, затаили ещё большую злобу на победителей. Князь очень сочувствовал Щеглову:

– Всё, что исходит от русских, встречает отторжение, так что ваши жандармы и полицейские – не исключение, министры ведут себя так же. Впрочем, этих двух женщин прикрывали и при Наполеоне. Я ещё до начала войны пытался навести справки во французском посольстве в Петербурге по поводу Мари-Элен, так тамошний секретарь – белокурый щёголь, по-моему, виконт де Ментон, или что-то в этом роде – врал мне в глаза.

Щеглов в задумчивости потёр лоб и признался:

– Есть у меня одна идея: можно попробовать встретиться с Триоле-дочерью. Она не скрывается, живёт на широкую ногу, понимает, что нам ей предъявить нечего. Подумаешь, дважды замужем! Скажет, что считала первого мужа погибшим или что-нибудь подобное. Я хочу попробовать запугать Мари-Элен: стану обличать – валить всё на неё, изображая, что ресторатор оговорил жену. Посмотрим, может, в запале что-то и вырвется, глядишь, узнаем, где её мать прячется.

– Ну, что ж, идея не хуже других, – согласился Черкасский и уточнил: – Вы в Париже где остановились? Не станете же вы каждый день в Фонтенбло ездить?

– Нет, туда не наездишься, – согласился Щеглов, и признался, что ещё не решил, в какой гостинице остановиться.

Алексей уговорил поручика поселиться вместе с ним в доме на улице Коленкур и отдал ключ.

– Вы отправляйтесь туда. Сашка дома, он вас устроит, а я хочу поехать в очередной госпиталь, поспрашивать французских раненых о сестре, – объяснил Черкасский.

Щеглов посмотрел на него с таким удивлением, что стало ясно – поручик ещё ничего не знает о судьбе Елены. Алексей рассказал о письме графини Апраксиной и о своих поисках.

– Дайте мне ещё день, – попросил Щеглов, – съезжу к Триоле, а потом присоединюсь к вам: будем искать вместе.

– Договорились, – согласился Черкасский, и они расстались до вечера.

Черкасский отправился в госпиталь, открытый в Париже на средства императрицы Елизаветы Алексеевны. Там лечили всех раненых – как своих, так и французов. Добравшись, князь взялся за ставшее привычным дело – шёл из палаты в палату и расспрашивал раненых о вывезенной во Францию русской девушке. Как всегда, никто ничего не знал, и Черкасский даже не поверил своим ушам, когда в одной из палат услышал слабый голос:

– Месье, я знаю…

Алексей бросился к лежащему на угловой койке французу.

– Что?! Скажите… Я вас озолочу!

– Мне уже ничего не нужно, моя жизнь кончена, – голос раненого хрипел и ломался. – Наш полк конных егерей стоял в имении под Москвой. Мы с другом нашли девушку, она лежала без памяти. Наш полковник распорядился больную не трогать. Потом девушка стала поправляться и оказалась такой красавицей, что командир влюбился, поэтому и увёз её с собой.

Француз замолчал, и Алексей испугался, что тот умрёт, не успев рассказать главного, но, собравшись с силами, раненый продолжил:

– После Смоленска, когда русские загнали нас в ловушку, мой командир сам вызвался отвлечь неприятеля от императора. Он только попросил, чтобы полковой кюре обвенчал его в ночь перед боем с любимой. Я при этом присутствовал. Ещё до зари по поручению моего командира я вывез его жену с места стоянки полка, а два дня спустя передал девушку жене маршала Нея. А мой полковник через несколько часов после своей свадьбы отдал жизнь за императора.

Раненый замолк. Алексей воскликнул:

– Пожалуйста, скажите имя вашего командира! Прошу вас, имя…

– Де Сент-Этьен, – выдохнул раненый, не открывая глаз.

– Маркиз Арман де Сент-Этьен? – удивился Алексей, живо вспомнив красивого молодого офицера, умершего у него на руках под селом Красным.

– Да…

– Спасибо! Я ещё приду к вам, поправляйтесь. – Алексей вышел из палаты и отправился на поиски доктора. К счастью, долго искать не пришлось: врач осматривал больного в соседней палате.

– Доктор, тот француз из конных егерей, что лежит в дальнем углу – можно ли как-то облегчить его участь? – спросил Черкасский.

– Его рана смертельна, помочь нельзя. Если хотите, можете исполнить его последнее желание, – отозвался врач и добавил: – Только поспешите.

Алексей вернулся в палату и обратился к раненому егерю:

– Друг мой, скажите, у вас есть заветное желание? Я хочу исполнить его, если это в моих силах.

Раненый приоткрыл глаза и прошептал:

– Моя Жанна… Мы снимаем чердак в доме медника на улице Соль, после моей смерти жену выбросят на улицу.

– Не волнуйтесь! Я всё понял. Держитесь. Ждите меня, – сказал Алексей и, покинув госпиталь, отправился искать улицу Соль, а там – жену умирающего.

Каким-то невообразимым образом Черкасский сумел всё сладить за два часа. Медник, получив за свой дом стоимость дворца, подписал купчую и пообещал освободить помещение за два дня, а так и не оправившаяся от изумления жена раненого поспешила в госпиталь.

Теперь Алексей знал имя своего зятя. Ясно, что маркиз де Сент-Этьен был человеком известным, а значит, все вопросы нужно задавать французской знати. Самой влиятельной фигурой в Париже слыл князь Талейран. Что ж, оставалось только его найти. Проще всего это было сделать в резиденции российского императора: хитроумного Талейрана там видели чаще, чем в Лувре у Бурбонов.

Вечерний приём, устроенный русским императором в честь нового французского короля, был в самом разгаре. Народу собралось – не протолкнуться, и Алексей с трудом пробирался в огромной толпе разноплемённых гостей. Талейран стоял в группе царедворцев, окруживших Александра I.

Черкасский приблизился к ним, размышляя, под каким предлогом отозвать Талейрана, но государь первым заметил Алексея, извинился перед собеседниками и направился прямиком к своему флигель-адъютанту. Схватив Черкасского за руку, Александр Павлович зашептал:

– Где ты был? Я искал тебя весь день. Из Лондона от моей сестры переслали письмо. То самое, что увезла твоя Элен в ночь побега. Значит, искать девушку нужно в Лондоне. Срочно выезжай к великой княгине, не теряй времени.

Император вернулся к своим собеседникам, а Алексей бросился собирать вещи. Щеглов ещё не появился. Оставив ему записку, князь поручил поручика заботам Сашки, а сам выехал в Кале. В дороге Алексей всё время вспоминал свой разговор со Щегловым. Интересно, чем же закончился его визит к Мари-Элен?

Дом на улице Саввой, где обитала Мари-Элен Черкасская, оказался нарядным особняком с ухоженным садом. Это тем более бросалось в глаза, что остальные дома на этой улице стояли заколоченными – в них явно никто не жил. Щеглов постучал в дверь и объяснил появившемуся слуге, что хочет видеть хозяйку дома. Его синяя казачья форма произвела надлежащий эффект: слуга мгновенно исчез в глубине коридоров. Спустя десять минут он вернулся и проводил гостя в помпезную, обитую алым шёлком гостиную. В кресле у камина сидела Мари-Элен. Сначала Щеглов не узнал её: ни красного платья, ни нарумяненных щёк, дама блистала в целомудренно белом муслиновом наряде. Довершая картину полной идиллии, руку Мари-Элен нежно сжимал высокий голубоглазый блондин. Именно он и заговорил первым:

– Что вам угодно, сударь?

Поручик уже сообразил: женщина испугалась и позвала на помощь любовника. Пока всё выглядело естественным и предсказуемым, можно было и поднажать.

– Меня зовут Пётр Щеглов, по поручению генерал-губернатора южной российской провинции я расследую преступления Мари-Элен Черкасской и её матери.

За последние месяцы Щеглов изрядно улучшил свой французский и не сомневался, что его поймут правильно. И впрямь, хозяйка дома побледнела как полотно и ещё крепче вцепилась в руку своего кавалера, а блондин гордо вздёрнул подбородок и принялся излагать заранее приготовленную версию:

– Извольте называть хозяйку дома графиней Бельской – по фамилии её отца. Второй брак мадам недействителен, поскольку первый муж, которого она считала погибшим, оказался жив.

– Тогда резоннее говорить «мадам Франсин», – поддразнил Щеглов, он не сомневался, что у парочки и на это заявление есть заготовленный ответ, так оно и оказалось:

– Этот человек – преступник, мадам отреклась от него и никогда не станет иметь с ним ничего общего! – высокопарно заявил блондин.

– Надо же, а ваш муж утверждает обратное, – заявил Щеглов. – Арестованный показал, что фальшивую ассигнацию, за которую его осудили, ему передала его жена – Мари-Элен Триоле. А его тёща Франсуаза, лично убившая в России двоих и отдавшая приказ об убийстве ещё троих человек, руководила и им, и своей дочерью.

Мари-Элен не выдержала – сорвалась с места и бросилась к Щеглову.

– Это ложь! – кричала она. – Я ничего не знаю о Франсуазе Триоле. Моя мать умерла давным-давно!

Блондин поспешно ухватил разбушевавшуюся женщину за плечи и грозно заявил:

– Мы будем жаловаться вашему начальству. Я запомнил ваше имя и сегодня же подам жалобу министру полиции Фуше. Графиня Бельская – почтенная дама, не имеющая никакого отношения к преступлениям в России. Она поехала в эту страну по приглашению человека, которого считала своим вторым мужем, и случайно встретила там первого. Мадам вернулась во Францию и уведомила власти, что её второй брак недействителен.

– Что же вы не сообщили об этом своему второму мужу, а просто сбежали от него? – не сдавался Щеглов.

Он увидел, как лицо женщины исказилось от страха – видно, заготовленной отговорки на этот счёт у неё не оказалось, но зато не растерялся блондин:

– Когда князь Черкасский приезжал в Париж, графиня передала ему официально заверенный документ о недействительности их брака.

А вот это было уже интересно! Врёт любовник или нет? Судя по тому, как быстро ответил блондин, он сказал правду. А почему бы и нет? Князь Василий разорён, в Россию вернуться не может, поскольку знает, что придётся отвечать за убийство. Куда преступник мог поехать за помощью? К жене и тёще. Только что же случилось потом?

– И где же теперь ваш несостоявшийся муж, мадам? – осведомился Щеглов. – Тянет из вас деньги, шантажируя тем, что знает о семейке Триоле?

– Я выгнала его, он уехал в Англию!.. – взвизгнула Мари-Элен.

– Больше он в этом доме не появится, да и вас я тоже прошу немедленно уйти, – выступил вперёд блондин. – Если вы сейчас же не уберетесь, я вызову жандармов.

– Я уйду, – отозвался Щеглов, – только вы уж будьте любезны назвать мне своё имя, чтобы я знал, кто выгораживает злоумышленников, совершивших преступления против России.

Блондин пренебрежительно хмыкнул, похоже, чувствовал себя вполне уверенно.

– Я дипломат, виконт де Ментон, и можете не трудиться, угрожая мне, я вам не по зубам.

Виконт… Дипломат… Не о нём ли говорил сегодня утром Алексей Черкасский? Разгадка сама упала в руки Щеглова. Лживый секретарь в посольстве Франции – он и есть поставщик фальшивых денег. Ведь поддельные российские ассигнации печатались по личному указанию Наполеона во Франции, и прийти в Россию могли лишь по каналам дипломатии и разведки, что, впрочем, обычно одно и то же. С изрядным удовольствием Щеглов пошёл в наступление и припугнул француза:

– Зря вы так уверены в своей безнаказанности. Вы принимали участие в поставке фальшивых денег в Россию, более того, вы возглавляли операцию, значит, вы – главарь шайки. Подобные преступления на войне приравниваются к крупнейшим диверсиям.

– Вы с ума сошли! Я никогда не был в России, место моей службы – Лондон!

– Да что вы? – усмехнулся Щеглов. – Возможно, теперь вы и служите в Англии, но, боюсь, что в Петербурге ещё не забыли ни вашего имени, ни вашего лица.

Щёки блондина вспыхнули, как у ребёнка, пойманного на вранье. Всё стало ясно. Можно уходить. Князя Василия эта парочка спрятала в Англии, возможно, что и Франсуаза там же.

Щеглов покинул дом на улице Савой. На маленькой площади за углом он взял фиакр и отправился к Черкасскому. Симпатичный особняк с крохотным садиком на улице Коленкур поручик нашёл сразу, вот только хозяина уже не оказалось дома. Щеглов прочитал оставленную Алексеем записку. След княжны Елены обнаружился в Лондоне, и Черкасский кинулся в английскую столицу.

«Не было печали! – с грустью размышлял Щеглов, – приспичило же ему отправиться туда, где теперь скрываются его злейшие враги, а ведь и князь Василий, и Франсуаза Триоле загнаны в угол и добрее от этого не станут».

Алексея Черкасского надо, как минимум, предупредить, а ещё лучше – взять под охрану. Убить двух зайцев сразу: сохранить князю жизнь и, если повезёт, задержать преступников. Знакомый азарт погони разжёг Щеглову кровь. Он уже знал, что будет делать в Англии, правда, оставалось ещё одно «но» – требовалось уговорить Ромодановского, что само по себе было задачей не из лёгких.

Сашка вызвался отвезти Щеглова в полк. Всю дорогу поручик думал лишь о том, как наконец-то поставит яркую и жирную точку в этом долгом и сложном деле. Пусть придётся вывернуться наизнанку, но убийцы должны понести наказание! Ну, а если судьбе так угодно и это случится в Лондоне, Щеглов возражать не станет.

 

Глава тридцать третья

Грустная помолвка

В Лондоне царило лето: полные солнца безветренные дни, густая зелень идеальных газонов, яркая пестрота клумб, выцветшее голубое небо в пене мелких кудрявых облачков. Как в Бельцах! Это так напоминало Кате родной дом, что она не могла усидеть в четырёх стенах: каждый день ездила на прогулку с Долли и великой княгиней, а по утрам гуляла в своём саду с Павлушей.

Сегодняшнее утро тоже не подвело: солнце заливало сад, благоухали розы, а в жасминовых кустах премило чирикали воробьи. Катя сидела на скамье, наблюдая за Бетси, ловившей на дорожке Павлушу. Мальчику исполнилось год и семь месяцев, он уже не только твёрдо ходил, а даже бегал и забавно изъяснялся на смеси из трёх языков. Сын был необычайно хорош! Его глаза так и остались очень светлыми – серо-голубыми, как у матери, что при чёрных волосах, доставшихся Павлуше от отца, создавало изумительный по красоте контраст.

– Мой дорогой, не нужно так бегать, ты упадёшь и, как вчера, разобьёшь коленку. – Катя старалась, чтобы её голос звучал строго, но в глубине души она знала, что своему мальчику позволит всё.

Вздохнув, она вернулась мыслями к последнему разговору с Долли и великой княгиней. Они тогда сидели втроём в гостиной дворца Екатерины Павловны и обсуждали текущие дела.

– Долли, я просто поражена тем, как твой муж позволил себе прочитать мне нотацию. Видите ли, я не имею права открыто выражать свои взгляды, – возмущалась великая княгиня. – Я ему сказала, что, если его мать давала мне в детстве уроки французской грамматики, это совсем не значит, что он тоже имеет право меня учить.

Острый язык великой княгини и её жёсткие суждения уже наделали в Лондоне немало шуму, но графиня Ливен не могла сказать об этом прямо, и ей пришлось изворачиваться:

– Ваше императорское высочество, прошу вас простить моего супруга, но благо Отечества для него превыше всего. Два дня назад Христофора Андреевича вызвал премьер-министр и высказал недовольство правительства и двора вашими смелыми высказываниями, расценив их как вмешательство во внутренние дела Англии. Вы слишком важная персона, член августейшей семьи, и ваше частное мнение воспринимают здесь как официальную позицию российского двора.

– Я уверена, что когда Александр приедет сюда и посмотрит своими глазами на всех этих вигов и услышит их речи, то он полностью со мной согласится. У нас таких давно бы отправили в Сибирь. А здесь они становятся министрами, – возмутилась Екатерина Павловна.

– Конечно, вы правы, – отозвалась Долли, – но, если бы это сказала, например, Катя, никто бы не обратил внимания, но это сказали вы – сестра русского императора, и англичане сразу стали искать за что зацепиться, чтобы хоть немного уколоть вашего венценосного брата. Ведь он – герой Европы, победитель Наполеона.

Закончив эту импровизацию, Долли бросила выразительный взгляд на Катю – просила помощи.

– Конечно, ваше императорское высочество, – поддакнула Катя, – дело в вашем высоком положении и в том, что наш государь – освободитель Европы.

Не зная, что ещё сказать, она замолчала, но этого оказалось достаточно, и великая княгиня улыбнулась.

– Наверное, вы правы, я позволила себе стать просто женщиной, забыв, что я – сестра императора. Ну, что же, если мне нельзя быть женщиной, так и тебе, Долли, тоже нельзя, ты – лицо официальное, а вот нашей Катрин это можно. Об этом я и хочу с вами поговорить. Я думаю, что дело даже не в преступном князе Василии, угрожающем вашему сыну, а в том, что вы – такая красавица, что неминуемо станете объектом охоты со стороны ловеласов. В свите государя сейчас приедет множество офицеров, причём все они окажутся «свободными», ведь их жёны остались дома. Предвижу, что на вас откроют сезон охоты, станут заключать пари, в чью постель вы быстрее попадёте. Не успеете оглянуться, как ваше имя вымарают в грязи, и не отмоетесь потом всю жизнь. Я бы посоветовала вам поскорее найти хорошего человека и выйти замуж.

– Я давно говорю ей то же самое, – с жаром подтвердила Долли. – Князь Курский – прекрасная партия и уже делал Кате предложение, но она отказала.

– Но я вообще не хотела выходить замуж, – защищалась Катя, уже начав сомневаться в своей правоте. – К тому же я не люблю князя Сергея, мы с ним – просто друзья.

– Это ты с ним – просто друг, а он, бедняга, обожает тебя, – заявила Долли. – Кстати, любовь может прийти и потом. Альковные радости с красивым и опытным мужчиной, особенно если он твой друг, – тоже совсем неплохо.

Великая княгиня заулыбалась, соглашаясь. Катя с раздражением осознала, что обе женщины знают, о чём говорят, а она – нет. Впрочем, её собеседницы ждали ответа, а что сказать, Катя не знала. Оставалось одно – трусливо сбежать, что она и сделала:

– Ваше императорское высочество, благодарю за совет. Я обещаю хорошо всё обдумать. Просто не хочется расставаться со свободой, но ради сына я готова на любые жертвы.

Попрощавшись, Катя отправилась домой, а теперь сидела среди роз, смотрела на своего подросшего сына и размышляла, принять ей совет великой княгини или остаться свободной.

«Пусть судьба подаст мне знак», – решила наконец Катя.

У ворот остановилась лёгкая коляска, запряжённая парой великолепных гнедых коней. Молодой человек, сам правивший экипажем, передал поводья груму и двинулся по дорожке к дому. Он поднял глаза, увидел Катю и улыбнулся. Это был князь Сергей. Вот он – знак! Что может быть яснее? Курский поздоровался и поцеловал Кате руку.

– Дорогая Екатерина Павловна, вы уже несколько дней не появлялись в посольстве, я начал беспокоиться, – признался он.

Катя усмехнулась:

– Вы знаете, что Дарья Христофоровна не принимает гостей, ждёт, пока уляжется последняя буря.

Вместо того, чтобы продолжить беседу о случившемся скандале, князь Сергей заговорил о другом:

– Познакомьте меня со своим сыном.

Курский ласково улыбнулся мальчику. Это растрогало Катю, и она позвала Павлушу:

– Дорогой, посмотри, это – мамин друг, князь Сергей. – Ухватив малыша, она посадила его к себе на колени.

– Здравствуй, мой хороший, какой ты красавец, а глаза у тебя, как у мамы. – Князь Сергей опустился на корточки и протянул малышу руку.

Ребёнок внимательно посмотрел на него, потом засмеялся и ухватился за палец мужчины.

– Пойдёшь ко мне? – спросил Курский. – Я тебя покатаю на плечах.

Малыш кивнул и протянул князю обе ручки. Сергей подхватил ребёнка под мышки, подкинул в воздух и, поймав, усадил к себе на плечи. Князь несколько раз пробежал по дорожкам маленького сада, Павлуша весело хохотал.

«Вот судьба и послала мне свой знак, – признала Катя. – Если Сергей вновь сделает предложение, я его приму».

Она поднялась со скамьи и пригласила гостя в дом. Курский нёс на плечах малыша, Катя шла рядом, а приотставшие Бетси и Поленька обменялись многозначительными взглядами.

– Похоже, дело сладилось, – изрекла Поленька и показала англичанке сложенные вместе руки. Бетси с готовностью закивала, и обе довольно улыбнулись: князь Сергей всем домочадцам нравился.

С этого дня князь Сергей стал приезжать к Кате по утрам. Он приносил Павлуше подарки, гулял с ним и Катей, и двое мужчин – большой и маленький, казалось, всё больше привязывались друг к другу. Неделю спустя Курский вновь сделал предложение:

– Дорогая, вы знаете, что я давно люблю вас, а теперь я полюбил и вашего сына. Я богат, вы никогда не будете ни в чём нуждаться, а всё состояние Бельских останется в вашем распоряжении. Права Павлуши я буду отстаивать как свои собственные, и мы вернём ему всё, что принадлежало его отцу. Я знаю, что пока я для вас – лишь друг, но надеюсь постепенно заслужить и вашу любовь. Прошу, станьте моей женой, и я до конца моих дней буду преданным и верным защитником вам и Павлуше.

Князь Сергей опустился на одно колено. Катя взглянула в его светящиеся любовью глаза, мысленно попрощалась со своей прошлой жизнью и сказала:

– Благодарю за честь! Я согласна.

Жених поцеловал ей обе руки и, обняв, прижал к себе.

– Дорогая, это самый счастливый день в моей жизни! Позвольте сегодня же объявить о нашем решении в посольстве?

– Я подозреваю, что за вас это сделают наши дамы, – подсказала Катя, услышав стук каблучков и шелест платьев. – Долли и великая княгиня заехали за мной.

Она не ошиблась, обе дамы весело впорхнули в гостиную. Увидев Катю в объятиях князя Сергея, они сначала оторопели, но потом заулыбались.

– Ваше императорское высочество, ваше сиятельство, позвольте мне объявить, что Екатерина Павловна сделала меня счастливейшим человеком, согласившись стать моей женой, – сообщил Курский. Он чуть не плакал от счастья.

– Дорогая, я очень рада за вас, – поздравила Катю великая княгиня.

– Наконец-то, милая! Ты приняла верное решение, – засияла ослепительной улыбкой Долли. – Когда свадьба? Нужно обвенчаться до приезда государя, чтобы представить тебя ему уже как княгиню Курскую.

– Я не хочу пышной свадьбы…

– Хорошо, делай как знаешь, – вроде бы согласилась Долли, но тут же начала планировать: – Платье тебе сошьет Луиза, и ты затмишь красотой всех этих напыщенных англичанок. На подготовку нужно дней десять. Как вам первое воскресенье июля?

– Всё решает моя прекрасная невеста, а я полностью разделяю её мнение, – провозгласил князь Сергей и улыбнулся Кате. – Что мы ответим, дорогая?

– Я согласна. Спасибо вам всем! Если бы не ваша поддержка, я бы не смогла пережить горе и начать новую жизнь. Я никогда не забуду, чем вам обязана, – отозвалась Катя, она почти плакала, только вот от счастья ли?..

Все Катины домочадцы ликовали, и подготовка к свадьбе шла полным ходом. Луиза сшила великолепное платье цвета слоновой кости, расшив его нежнейшими кружевами шантильи. Долли потребовала, чтобы на свадебном обеде подавали лишь русские блюда, чем очень обрадовала Марту. На «скромную» церемонию счастливый жених пригласил всех дипломатов посольства и своих многочисленных друзей, так что гостей набралось человек пятьдесят. Со стороны Кати ожидались лишь графы Ливен, великая княгиня и домашние.

В субботу накануне свадьбы все четыре дамы собрались на последнюю примерку подвенечного платья. Довольная Луиза расправила юбку, и Катя подошла к большому зеркалу. Платье сидело идеально. Нежный шёлк льнул к телу, облегал грудь и подчёркивал талию. Плечи радовали глаз совершенством линий и белизной кожи. По вырезу платья и краю рукавов пенились драгоценные кружева. Мантилью из шантильи Луиза прикрепила алмазными заколками на собранных в корону волосах Кати, кружева спускалась сзади до талии, а спереди закрывали лицо невесты ниже бровей.

– Великолепно, – признала Долли. – А драгоценности? Что ты хочешь надеть?

– Я пока не думала, давайте выберем вместе, – предложила Катя.

Она открыла бюро и достала дорожную шкатулку, в которую когда-то сложила все свои украшения перед отъездом из Бельцев. Склонившись над ларчиком, женщины перебирали драгоценности. Долли вытряхнула из синего бархатного мешочка крест с огромным алмазом и ахнула:

– Боже, какая красота! Я таких камней ещё не видела.

– Редкостный алмаз! – согласилась великая княгиня.

– Вот его-то и надо надеть, только цепочка нехороша – слишком толстая и длинная, да и к этому платью не идёт. Нужно сделать вот как: возьмём бриллиантовую нить и превратим её в цепочку.

Долли взяла тонкое ожерелье из огранённых в «багет» бриллиантов и продела его в кольцо на вершине креста. Графиня застегнула ожерелье на шее подруги и развернула Катю к зеркалу. Огромный алмаз засверкал над краем кружев.

– Вот теперь ты – самая роскошная невеста не только в Лондоне, но и в России, – заявила графиня Ливен. – До завтра, дорогая, встречаемся в церкви в полдень.

Катя проводила своих гостей и сняла наряд. Отказавшись от ужина, она легла. Грустные мысли одолевали, она не могла отделаться от подспудного убеждения, что никогда уже больше не станет счастливой. Первая любовь для Кати оказалась и последней – Алексей забрал её сердце с собой, и князю Сергею, кроме уважения, предложить было нечего. Неужели её ждут лишь постоянные угрызения совести и ложь во спасение? Ответа Катя не знала, но она пообещала себе сделать всё, чтобы её новый муж стал счастливым. По крайней мере, попытаться. На глаза навернулись слёзы.

«О! Алексей…»

 

Глава тридцать четвертая

Скандальная встреча

Алексей стоял на палубе. Терпение его уже истощилось, он не мог дождаться, когда же корабль пришвартуется. Наконец борт мягко ударился о пирс, и Алексей, не дожидаясь, пока закрепят сходни, сбежал на берег. Найдя кэб, он приказал везти себя в любую хорошую гостиницу.

– Новый отель «Клэридж» вас устроит? – спросил возница.

– Да, вполне.

Только что пробило восемь, если повезёт и в гостинице окажутся свободные номера, Алексей сможет привести себя в порядок и попасть к великой княгине ещё до полудня. Только бы она никуда не уехала.

Гостиница действительно оказалась новой и хорошей. К удовольствию Черкасского, в ней имелось несколько свободных номеров, и он, не торгуясь, выбрал самый большой, попросив сразу же принести ванну и согреть воды. Алексей заплатил вознице, велев тому ожидать у входа, а сам направился в номер. Через два часа, побрившись и обновив мундир, Черкасский выехал на поиски особняка на Аппер-Брук-стрит.

Нужный дом нашёлся довольно быстро, но полный важности дворецкий сообщил Алексею, что великой княгини сейчас нет дома. Её императорское высочество отбыла в церковь при посольстве. Алексей вспомнил, что сегодня – воскресенье, естественно, что великая княгиня поехала на службу. Пришлось отправляться на поиски.

Когда кэб остановился у церкви, время уже перевалило за полдень. Черкасский вошёл в храм. Он сразу понял, что здесь идёт венчание, скорее всего, церемония только началась, потому что на новобрачных ещё не надели венцы. Стараясь не шуметь, Алексей двинулся вперёд, но его шаги гулко отдались под высокими сводами церкви.

Великая княгиня стояла рядом с графиней Ливен и её мужем-посланником. Почувствовав взгляд Черкасского, Екатерина Павловна оглянулась. Алексей поклонился, но женщина смертельно побледнела и схватила за руку Долли. Та наклонилась к великой княгине, а потом повернулась к Алексею. Лицо супруги посланника исказилось от ужаса. Черкасский уже и не знал, как поступить. Не кричать же на всю церковь, что он жив!

Пока Алексей размышлял, пришедшая в себя Долли бросилась к батюшке и жениху с невестой. Службу остановили, все гости повернулись к дверям и теперь смотрели на Алексея. Он не знал здесь никого, кроме семейства Ливен и великой княгини. Жениха – красивого белокурого дипломата – Черкасский видел впервые. Невеста оказалась высокой красавицей с роскошной фигурой и бледным лицом, закрытым ниже бровей кружевным убором. Но вдруг взгляд Алексея упал на крест с огромным алмазом, сверкающим на груди невесты. Князь всмотрелся в лицо красавицы (в этот миг она откинула с лица кружева) – на Алексея с ужасом глядели два светлых глаза в обрамлении чёрных ресниц. Черкасский шагнул вперёд, тут ноги невесты подкосились, и она упала в обморок. Жених еле успел подхватить её.

По проходу к остолбеневшему Алексею уже спешил посланник, его супруга бросилась к упавшей Кате.

– Князь, я счастлив, что вы живы, но мы все здесь пребывали в уверенности, что вы погибли под Бородино. Хорошо, что венчание только началось и всё удалось остановить. Пойдёмте со мной, – предложил граф Ливен. Как опытный дипломат он знал, что главное при выяснении отношений – в зародыше погасить скандал.

Подталкивая Алексея вперёд, граф подвёл его к маленькой группе, стоящей у аналоя. Катя уже пришла в себя и, поддерживаемая с одной стороны Долли, а с другой несостоявшимся женихом, стояла, глядя на приближавшегося мужа. Алексей взял себя в руки и, подойдя, вежливо поклонился великой княгине и графине Ливен.

– Давайте перейдём в посольство и обсудим всё в моём кабинете, – решил посланник.

Он предложил руку великой княгине, Долли быстро подхватила под локоть оторопевшего «жениха», а Алексею ничего не оставалось, как взять под руку свою ожившую жену. Вскоре все уже входили в просторный кабинет посланника. Граф Ливен рассадил дам в кресла, предложил мужчинам стулья и начал разговор, обратившись к Алексею:

– Князь, позвольте спросить, если вы остались живы после появления в газетах извещения о вашей смерти, почему же вы не сообщили об этом супруге?

– Когда я уже собрался выехать в Лондон на встречу с семьёй, пришло известие, что корабль, на котором плыла моя жена, затонул и с него никто не спасся. Все эти годы я оплакивал свою супругу и считал себя вдовцом. Сюда я приехал лишь потому, что её императорское высочество переслала своему августейшему брату письмо моей тётки, и я надеялся найти в Лондоне свою сестру Элен.

– Теперь мне всё понятно: Екатерина Павловна убивалась из-за вашей гибели и считала себя вдовой, а вы пребывали в уверенности, что погибла она. Какая счастливая развязка: вы нашли не только жену, но и сына! Князь Павел Алексеевич – наш с графиней крестник. Ну, а сейчас вам лучше побыть одним. Коляска стоит у крыльца. – Не дав Алексею возможности отказаться, Ливен подхватил под руку Катю и повёл её к выходу.

Пришлось Черкасскому догонять хозяина дома. Ливен усадил Катю в коляску, всё ещё украшенную цветочными гирляндами, дождался, пока сядет Алексей, и велел кучеру трогать. Попрощавшись взмахом руки, посланник развернулся и пошёл в свой кабинет, где по-прежнему молча сидели остальные участники драмы.

– Ваше высокопревосходительство, позвольте мне написать рапорт об отставке, – попросил князь Сергей.

– Нет, не разрешаю, пишите прошение об отпуске сроком на год, – отказал Ливен и ласково похлопал молодого дипломата по плечу, – вы можете уехать сегодня. Всё пройдёт, уж поверьте…

Курский поблагодарил, попрощался с дамами и вышел.

– Христофор, что будет с бедной девушкой? – Долли наконец-то обрела дар речи. – Катя не виновата, что нашла новую партию, она считала себя вдовой.

– Она не виновата, но муж думает, что его предали, и, помоги ей Бог, твоей подруге будет непросто заслужить прощение.

Мудрый дипломат сказал истинную правду, и, представив, что же сейчас творится в украшенной розами коляске, Долли и Екатерина Павловна дружно вздохнули.

Увитая розами блестящая коляска медленно катила по улицам Лондона. Все её убранство намекало на счастливое событие, но открывшаяся взорам любопытных горожан картина вызывала лишь недоумение: бледная как смерть невеста смотрела в одну сторону, а сидящий рядом с ней красавец в мундире чужой армии – в другую. В экипаже царило ледяное молчание, но наконец пытка кончилась и лошади остановились у крыльца дома на Аппер-Брук-стрит.

– Я приезжал сюда утром, только в соседний особняк, – заметил Алексей.

Он вылез из коляски и протянул руку жене, помогая ей сойти с подножки. Пальцы Кати дрожали, и их холод чувствовался даже сквозь перчатку. Навстречу прибывшим вышли Штерн и Луиза. Увидев, что Катя вообще не в состоянии говорить, Иван Иванович выступил вперёд и, поздоровавшись с Алексеем, представил ему мадемуазель де Гримон.

– Мне очень приятно, – сообщила Луиза, – прошу, проходите в дом.

В гостиной стояли бокалы с шампанским, на блюдах лежали фрукты и пирожные. Поняв, что здесь ожидалось свадебное угощение, Алексей разозлился ещё сильнее.

Поверенный усадил бледную Катю в кресло и обратился к Черкасскому:

– Ваша светлость, объясните, пожалуйста, почему вы не дали сюда знать, что живы? И почему не интересовались судьбой жены и сына?

Катя с благодарностью воззрилась на Штерна. Холодная отчуждённость Алексея, ужасное горе и унижение князя Сергея окончательно добили её. Катя чувствовала себя не просто виновной, а даже преступницей. Теперь же поверенный напомнил всем, что графиня Бельская два года искренне оплакивала своего погибшего мужа, а Алексею в это время не было никакого дела ни до неё, ни до её горя.

Черкасский слово в слово повторил то, что уже говорил в кабинете посланника. Но Штерн не сдавался, а продолжал настаивать:

– Почему же вы не связались со мной, в конторе вам сообщили бы мой здешний адрес. Это, по меньшей мере, странно – ведь вы, уезжая, дали мне поручение. Результат моей работы вас не интересовал?

– Я был убит известием о гибели моей беременной жены, поэтому всё остальное, в том числе и данное вам поручение, перестало меня волновать. Иван Иванович, я понимаю, что вы печётесь об интересах своей доверительницы, убеждая меня, что она, считая себя вдовой, имела право устроить судьбу и снова выйти замуж. Я с вами не спорю, она имела на это право. Поэтому предлагаю сейчас разговор закончить. Мадемуазель де Гримон, прошу вас выделить мне комнату, и я хотел бы увидеть своего сына. Надеюсь, что моя жена сможет его показать?

Катя встала с кресла и молча вышла из гостиной. Алексей двинулся за ней. В его душе боролись родившаяся сегодня ненависть – ведь он увидел, как быстро боготворимая им женщина предала семейные узы, и любовь, жившая в сердце с далёкого зимнего вечера в деревенской церкви. Жена поднималась по лестнице, и Черкасский против воли отмечал грациозное покачивание её бедер под шёлком роскошного платья. Катя ещё в гостиной сорвала с головы кружевную мантилью, и длиннющая каштановая коса, до этого короной уложенная на голове, соскользнула на спину и сейчас покачивалась в такт лёгким шагам.

Алексей с грустью осознал, что только коса и осталась от прежней Кати. Эта богиня с роскошной фигурой – совсем чужая женщина. Раньше жена казалась такой искренней, чуждой притворства и фальши, но что теперь скрывается за этим прекрасным фасадом? Алексей терялся в догадках. Они подошли к комнате, откуда доносился весёлый смех маленького ребёнка и воркование женщины, говорившей по-английски. Катя открыла дверь и, не оглядываясь на мужа, прошла в комнату. При виде сына её лицо расцвело счастливой улыбкой.

– Мой золотой, подойди ко мне, – позвала Катя и опустилась перед мальчиком на колени.

Ребёнок тут же подбежал к ней и обнял. Алексей замер, поражённый в самое сердце: из-за плеча жены на него смотрел он сам – только совсем крошечный. Лишь глаза у малыша оказались материнские: очень светлые – серо-голубые, опушённые густыми чёрными ресницами. Черкасский шагнул вперёд и наклонился к мальчику, но тот испугался чужого лица и ещё теснее прижался к матери.

– Мой золотой, не бойся, я с тобой. Давай познакомимся с папой, – ласково сказала Катя.

– Нет, не хочу! – закапризничал малыш, он вырвался из рук матери и, отбежав, спрятался за юбку няни.

– Он должен привыкнуть, – заявила Катя. Она поднялась с колен и говорила, не глядя на мужа. – Я думаю, сейчас лучше уйти – Павлуше надо успокоиться.

Она вышла из комнаты, Алексею ничего не оставалось, как последовать за ней. В коридоре их уже ждала Луиза, пригласившая князя в отведённые ему апартаменты. Черкасский попросил послать экипаж в гостиницу за вещами, а сам сбросил ментик и доломан и, не снимая сапог, упал на кровать. Алексей был растерян. Открытия сегодняшнего дня сотворили в его душе ад и рай. Первое открытие: у него есть сын. Только взглянув на мальчика, Черкасский понял, что навсегда отдал сердце этому ребёнку. Но малыш не хотел знать отца, похоже, он уже успел привыкнуть к другому мужчине. Как бы Алексей ни относился к жене, он видел, что Катя – нежная мать и не вышла бы замуж за человека, которого не примет её сын. Второе открытие: жена оказалась жива и стала ещё прекраснее, чем раньше, но она собиралась замуж за другого. Теперь Катя сама распоряжалась состоянием, и у неё не было причин думать о деньгах, значит, она выходила замуж по любви.

Алексей нашёл свою семью, и тут же её потерял. Что же теперь делать? Насильно заявить свои права на супружество? Он уже однажды это сделал – и так до сих пор и не знал, простила ли его Катя. Дать ей свободу и развестись – пусть выходит за своего блондина? Черкасскому показалось, что голова его сейчас лопнет.

В дверь постучали, лакей приглашал к обеду. За столом князь застал только Штерна: Катя отказалась спуститься и осталась в своей спальне, Луиза ухаживала за подругой. Заняв место напротив поверенного, Алексей сказал:

– Вы хотели мне рассказать о том, как выполнили моё поручение. Я готов вас выслушать.

Иван Иванович заговорил о своей поездке и встрече с генерал-губернатором Ромодановским. Алексей слушал не перебивая. Он умолчал о том, что виделся в Париже со Щегловым и всё это уже слышал. Зато сам Штерн не знал главного, и Алексей рассказал ему об убийстве няни. Иван Иванович ужаснулся:

– Какой кошмар! Но тогда остаётся признать, что князь Василий – сообщник мадам Леже во всех её преступлениях. Нужно как можно скорее найти их обоих. Пока эти двое на свободе, трудно обеспечить безопасности вашей семьи.

– Теперь это – моя основная обязанность. – Алексей помолчал, а потом спросил: – Вы знаете, что великая княгиня Екатерина Павловна переслала своему брату императору письмо, написанное моей тётей? Это послание Елена увезла с собой в ночь побега из дома. Я надеялся найти сестру в Англии.

Штерн с готовностью объяснил:

– Я не знал, что письмо касалось вашей семьи, но мне рассказали, как одна из новых работниц в мастерской мадемуазель Луизы привезла из Франции пакет для передачи в российское посольство. Если хотите, мы можем завтра же встретиться с этой швеёй.

– Спасибо! Это и впрямь необходимо. Я буду ждать вас утром, – сказал Алексей и, увидев, что поверенный собирается уходить, пошёл его проводить. Черкасский не мог не спросить о главном: – Иван Иванович, кто тот молодой человек, за которого моя жена собиралась замуж?

– Второе лицо в нашем посольстве – князь Сергей Курский, – с сочувствием пояснил Штерн.

– Вы, наверное, составили брачный контракт для своей доверительницы? – Алексей был сам себе противен, но не спросить об этом он не мог.

– Договор подписали вчера, там всё очень просто: Екатерина Павловна сохранила за собой личное состояние и получила полный доступ к богатствам мужа. Но теперь это не имеет никакого значения, – заключил Штерн, поклонился и вышел.

Алексей забрал в столовой большой графин с бренди и отправился в свою спальню. Он собирался напиться. Так хотелось, чтобы забытьё дало его измученной душе хоть немного покоя. Выпив графин, князь спустился за вторым, но бренди его не брало. Наконец под утро сон сморил Черкасского. Ему снилась красавица в подвенечном наряде. Она топала ногой и кричала: «Убирайся! Я люблю другого, он – благородный человек». Алексей в ужасе проснулся. Часы на камине показывали девять, пора подниматься и ехать со Штерном в мастерскую. Вспомнилась скандальная сцена в церкви, и Черкасский вдруг понял, что сейчас это даже неплохо – хоть ненадолго уехать от Кати…

Катя лежала в постели, сил подняться у неё уже не было. Накануне вечером, отпустив Луизу, она наконец-то осталась одна и разрыдалась, Катя оплакивала свою любовь и своё невезение. Если бы она не проявила трусость и не побежала бы под венец с князем Курским, судьба вознаградила бы её за верность. А что теперь?

«Я сама во всём виновата, – мучилась раскаянием Катя, – нужно было всё оставить как есть, а теперь бедный Сергей совсем раздавлен свалившимся на него позором, а я вынуждена терпеть презрение мужа».

Дверь приоткрылась, в щель заглянула Поленька.

– Вы не спите? Там приехала графиня Ливен. Что ей сказать? – осведомилась горничная, с сочувствием поглядывая на хозяйку.

– Князь Алексей дома? – спросила Катя. Она приподнялась в постели и ощутила, как закружилась голова.

– Нет, он сразу после завтрака уехал с Иваном Ивановичем.

– Пожалуйста, пригласи графиню сюда, сама я встать не смогу.

Катя откинулась на подушки, перевела дух и стала ждать подругу.

– Да, выглядишь ты ужасно, – войдя в комнату, заметила Долли. – Я сожалею, что ты так раскисла, но точно знаю одно: ты ни в чём не виновата. Так что вставай, гордо поднимай голову и будь хозяйкой в своём доме. Помни, что ты помогаешь мне принимать гостей в лучшем салоне Лондона. Все за год к этому привыкли, и я не вижу причин отказываться от такого положения вещей из-за приезда твоего мужа.

Долли вызвала Поленьку и велела одевать хозяйку. Графиня Ливен сама выбрала для Кати ярко-голубое платье и заставила горничную особенно тщательно уложить хозяйкины волосы. Запудрив следы слёз на лице подруги, Долли внимательно её оглядела и решила, что всё прекрасно.

– Сейчас мы с тобой идём в гости к великой княгине, а вечером вы с мужем приглашены ко мне. Письмо уже ждёт у дворецкого. Предупреждаю, если Алексей не захочет ехать, приезжай одна. Только так ты сможешь получить супруга назад – надо, чтобы его замучила ревность. Поверь, я знаю это по собственному опыту.

Может, всё это и выглядело ужасной наивностью, но Катя вдруг поверила, что жизнь ещё наладится. Долли ободряюще пожала ей руку и повела через сад в гости к Екатерине Павловне. Её высочество пригласила их обеих в своё ландо с гербом российского царского дома на дверце. По дороге в Гайд-парк Долли повторила то, что уже говорила Кате, и великая княгиня подтвердила: единственно верный способ победить – идти в наступление.

– Я тоже стану присылать приглашения, мне ваш муж отказать не сможет, придётся ему сопровождать вас. А уж ваша задача – стать такой красивой, чтобы мужчины слетелись на этот блеск, как пчёлы на мед, – посоветовала Екатерина Павловна и призналась: – Может, и я скоро попробую эту тактику, и тогда ты, Долли, напишешь моей матери, что выполнила её поручение.

– Какое поручение, ваше императорское высочество? – удивилась Долли. – Государыня не давала мне никакого поручения.

– Можешь и дальше хранить свою тайну, но я-то знаю, как матери хочется снова выдать меня замуж. А кому ещё она это может поручить, если не своей любимой ученице?

Коляска въехала в ворота Гайд-парка, и к ней тут же устремилось множество знакомых. Все смотрели на Катю. Гордо подняв подбородок, она любезно улыбалась, отвечала на вопросы, говорила сама – в общем, вела себя свободно и раскованно, чем заслужила одобряющий взгляд Долли и похвалу великой княгини.

– Умница, – прошептала Екатерина Павловна, – Через неделю тема для разговоров будет исчерпана. Теперь дело за вашим мужем: он должен вести себя, в худшем случае, лояльно, а желательно – сердечно по отношению к вам.

Катя с грустью подумала, что, скорее всего, даже лояльности от Алексея не дождётся, но промолчала. Прогулка продолжалась дольше обычного, дамы хотели, чтобы все сплетники увидели, какую поддержку оказывает сестра императора Александра светлейшей княгине Черкасской. Однако, как ни старайся, как ни тяни время, но всё хорошее на свете обязательно кончается, и Кате пришлось возвращаться домой.

Навстречу ей вышла Луиза и сообщила, что Штерн вернулся один, а князь Алексей уехал в порт – разбираться с делами. Женщины прошли в гостиную, где их ждал поверенный. Поздоровавшись, Катя спросила, что они узнали о княжне Елене.

Штерн рассказал об утреннем визите в мастерскую:

– Наша швея не видела лица дамы, передавшей письмо, та пришла под густой вуалью. Поэтому из всех фактов мы имеем только два достоверных: то, что женщина была роскошно одета, и то, что дело происходило в Дижоне. Теперь сестру вашего мужа следует искать во Франции. У нас с князем мнения по этому вопросу совпали.

– А что Алексей собирается делать в порту?

– Когда я отправлял вас в Англию кораблём, принадлежащем «Северной звезде», я не знал, что на самом деле компанией владеет ваш супруг. Сейчас князь поехал разбираться с делами и просил передать, чтобы к обеду его не ждали.

– Значит, мы будем обедать одни…

Сначала Катя почувствовала облегчение, что ей не придётся ловить на себе ледяные взгляды мужа, но потом стало так жаль своей загубленной любви. Не дождавшись конца обеда, Катя извинилась и ушла. Она запретила себе плакать. Нечего себя жалеть! Подруги правы – за счастье нужно бороться, придётся очень постараться и вернуть себе мужа, а сыну – отца. Чего бы это ни стоило.

Подремав несколько часов, посвежевшая и похорошевшая, Катя стала собираться на приём.

«Сегодня я должна выглядеть, как королева, – решила она. – Гордой и прекрасной».

Долго простояв в гардеробной, Катя остановила свой выбор на золотистом платье. Его атласный лиф очень выразительно облегал грудь, а лёгкие шифоновые юбки, собранные во множество мелких складочек, соблазнительно летали вокруг ног в танце, открывая щиколотку.

Длинные хозяйкины волосы Поленька собрала на макушке и уложила в сложную причёску из переплетённых кос и локонов. Посмотрев на себя в зеркало, Катя осталась довольна.

«Пора…» – сказала она себе и отправилась на поиски мужа.

Алексея она встретила в коридоре, тот шёл в свою комнату, а лакей нёс за ним покупки. Муж вежливо поздоровался.

– Ты видел приглашение от графов Ливен на сегодняшний вечер? – смело спросила Катя.

– Да, но я только что купил себе одежду, мне нужно собраться. Ты можешь поехать одна, а я появлюсь позже. – Алексей старался быть невозмутимым, хотя вид жены в этом золотистом платье со слишком низким декольте поверг его в трепет.

Глядя вслед удаляющейся Кате, Черкасский подумал, что только безумец может отпустить её одну. Почему жена стала ещё красивее, чем той зимой, когда они были вместе и счастливы?

Алексей старался не думать о Кате, а сосредоточиться на делах. Он теперь знал, что сестра жива и искать её нужно в Дижоне. В порту тоже ждала радостная новость. После взятия Парижа всех пленных английских моряков выпустили из тюрем Кале, где они просидели больше двух лет, и новые власти предложили командам забрать свои корабли, если они смогут доказать их принадлежность. Мистер Фокс убедил власти, что два судна («Манчестер» и «Виктория») принадлежат компании «Северная звезда», и смог забрать их. Накануне вечером оба корабля пришли в Лондон и теперь ожидали ремонта. В отличие от многих, компания Алексея потеряла лишь «Орла».

Черкасский уже знал, почему в лондонской конторе были уверены, что корабль затонул вместе с пассажирами. Капитан Сиддонс имел на борту только груз, предназначенный для Ливерпуля, а в Лондон он собирался зайти на обратном пути. Но поскольку Катя тяжело переносила качку, капитан пожалел беременную пассажирку и сделал незапланированный заход в Лондон, чтобы высадить её. В контору Сиддонс о таком своеволии не сообщил, а до Ливерпуля корабль так и не доплыл.

«Боже, прими душу этого прекрасного моряка в твоё царство», – перекрестился Алексей. Капитан спас его жену и сына.

Тут же вспомнилась Катя в удивительном золотом платье. Она была так хороша, что Алексей просто сходил с ума.

В дверь постучала горничная, сообщившая, что хозяйка – уже в гостях, а князя ожидает коляска. Черкасский вышел на крыльцо, сел в экипаж, запряжённый белоснежной парой, и отправился на приём к графине Ливен.

 

Глава тридцать пятая

Вечер, полный сюрпризов

Салон графини Ливен, куда так жаждали попасть сливки лондонского общества, являл собой живописное зрелище. Всеми оттенками пастели и яркими всполохами густых красок пестрели наряды дам, их оттеняли тёмные фраки кавалеров. Черкасский осмотрелся и увидел Катю. На другом конце зала она беседовала с представительным мужчиной средних лет.

– Князь, как я рада вас видеть, – прозвучал рядом мелодичный голос.

Наблюдая за женой, Алексей так увлёкся, что не заметил подошедшую хозяйку дома. Сглаживая свой промах, Черкасский поцеловал руку Долли.

– Благодарю за приглашение, ваше сиятельство! Простите за опоздание, но я приехал в Англию в одном мундире и не решился прийти в столь изысканное общество в ментике и сапогах.

– Ну, вы пока не опоздали. Премьер-министр граф Ливерпул уже здесь – вон он с Катей беседует, но принца-регента пока нет. Однако его королевское высочество обязательно будет, сегодня же «русский вечер». Это тот случай, когда я похищаю вашу кухарку Марту и кормлю весь Лондон хорошей русской едой. – Долли взяла гостя под руку и предложила: – Пойдёмте, я представлю вас здешнему обществу.

Алексей послушно двинулся за супругой посланника, и тут началось что-то невообразимое – подходя к каждой группе гостей, хозяйка дома говорила одно и то же:

– Позвольте представить вам светлейшего князя Алексея Черкасского, мужа нашей дорогой графини Бельской. Он чудом выжил после тяжёлого ранения и теперь воссоединился с семьёй.

Долли повторяла это с таким усердием, что Алексею вскоре захотелось её придушить. Но графиня цепко держала его за руку, не давая отклоняться от выбранного маршрута, а Алексей был слишком хорошо воспитан, чтобы грубить даме. Все, с кем его знакомила Долли, проявляли чрезвычайную любезность и восхищались супругой Алексея. Через полчаса он усвоил, что его Катя не только изысканно-прекрасна, но ещё и очень умна. К счастью для Черкасского, у дверей салона послышался шум приветствий, и Долли устремилась туда. В зал вошёл высокий, очень полный человек в роскошном вечернем костюме. Гости поднялись, приветствуя августейшую особу. Уже три года принц Уэльский правил страной вместо короля Георга III – своего потерявшего разум отца.

Принц-регент уселся в кресло, предложенное ему хозяйкой дома. На маленьком столике тут же появились бокал с шампанским и тарелка с тарталетками, заполненными чёрной икрой.

Графиня Ливен вернулась к Алексею и вновь потащила его за собой:

– Пойдёмте, я представлю вас принцу-регенту. Имейте в виду, обычно он ведёт себя ужасно, у Георга нет никаких понятий о манерах, поэтому, если мы хотим мира между Англией и Россией, то не обращаем внимания на его неуклюжие шутки.

Долли широко улыбнулась и присела в реверансе.

– Ваше королевское высочество, позвольте представить вам светлейшего князя Алексея Черкасского, мужа нашей дорогой Катрин. Князь чудом выжил после ранения под Москвой, а теперь приехал, чтобы воссоединиться с семьёй, – произнесла Долли и указала принцу Уэльскому на Алексея.

– Я, конечно же, рад, что ещё один храбрый солдат избежал смерти, но, по-моему, никто из джентльменов в Лондоне не обрадуется вашему приезду, так как многие надеялись завоевать руку и сердце прекрасной Катрин. А теперь вы всех их оставили с носом, – заметил принц-регент и сам рассмеялся своей шутке, в то время как его собеседники изумлённо молчали.

Долли сжала руку Алексея и, поклонившись монарху, отвела Черкасского в сторону.

– Ну, вот, дело сделано, теперь вы должны стоять рядом с женой, чтобы заткнуть рты всем злобным сплетникам, – заявила Долли и кивнула Кате, глядевшей на них через зал. Поняв, что её зовут, та поспешила навстречу.

– Дорогая, оставляю тебя наедине с твоим драгоценным супругом, а сама пойду к премьер-министру. Георга больше пяти минут вынести трудно, – Долли улыбнулась Черкасским и упорхнула.

Катя замерла рядом с мужем. Алексей тоже молчал, не зная, что и сказать, но потом удачная мысль пришла ему в голову:

– Расскажи мне, пожалуйста, о сыне. Я хочу знать о нём всё.

Улыбка расцвела на Катиных губах, эта трогательная улыбка, которую Алексей так любил, превратила гордую красавицу в милое и родное создание. Алексей еле сдержал порыв обнять жену и уже никогда не отпускать. Катя заговорила о Павлуше. Она рассказывала о родах, о крестинах, о том, как сын рос. Алексей слушал с нежностью. Неужели он вновь потеряет это сокровище? Нет, теперь нужно сражаться за двоих – за жену и за сына. Черкасский дал себе слово, что по возвращении объяснится с Катей – и будь, что будет.

Катя замолчала и нерешительно взглянула на мужа. В его глазах цвела нежность! В сердце проснулась надежда: может, сын соединит их?.. Алексей тоже любит малыша. А как же иначе? Вон какая ласковая улыбка мелькнула сейчас на его лице. Кате даже не пришло в голову, что нежность мужа обращена к ней самой.

На другом конце зала графиня Ливен потёрла ухо кончиком веера – это был условный сигнал. Катя встрепенулась:

– Извини, я нужна Долли. Но есть ещё одно дело: сюда приехал твой кузен Николай. Он остановился в посольстве, там тесно, и я пригласила Николая к нам. Вот записка к Луизе, передай кузену. Ты можешь отправить его в нашей коляске, и пусть кучер потом вернётся, – предложила Катя, сунула в руку мужа листок и поспешила к хозяйке дома.

Поистине, вечер оказался полон сюрпризов. Алексей отправился на поиски кузена и увидел Ника в компании других дипломатов, приехавших сюда накануне визита императора. Завидев Алексея, кузен извинился перед собеседниками и подошёл к нему.

– Поздравляю, брат, твоя жена – удивительная женщина. Она красива, умна, бесхитростна и, похоже, очень добра. Ты знаешь, что она пригласила меня к вам, как только узнала, что я живу в посольстве?

– Да, за этим я и пришёл. Вот записка к мадемуазель де Гримон. Я точно не знаю, но, похоже, всем в доме распоряжается Луиза. Ты можешь взять коляску, а потом кучер вернётся за нами. По всему видно, что мы уедем отсюда последними.

Алексей нашёл глазами жену. Та, как заправская хозяйка, оживляла беседу в группе гостей.

– Объясни, зачем графине Ливен понадобилась Катя? Я уверен, что Долли вполне может справиться сама, – с раздражением бросил Алексей.

Катя подошла к компании, собравшейся вокруг премьер-министра, в то время как Долли уселась рядом с принцем-регентом.

– Графиня Ливен на службе, – шепнул Николай, – я сам видел её депеши в бумагах министра иностранных дел. Эти послания собираются в отдельную папку с тиснёным орлом, сам понимаешь для кого. Если Дарья Христофоровна будет просто хозяйкой салона, то может что-нибудь пропустить.

– Придётся ей привыкать справляться одной, – отрезал Алексей. – Я увезу семью в Ратманово.

– В этом есть смысл – иначе ты умрёшь от ревности, ведь твоя княгиня слишком красива…

Николай не успел закончить свою мысль: двери столовой распахнулись, и графиня Ливен пригласила всех на ужин. Кузен простился с Алексеем и отправился собирать вещи, чтобы перебраться на Аппер-Брук-стрит.

Долли Ливен повёл к столу принц-регент, а Катю – премьер-министр. Алексей тихо выругался и в раздражении решил уехать с приёма вместе с Николаем, даже подошёл к выходу из салона, но знакомая фигура в синей казачьей форме, возникшая в вестибюле, спутала все его планы.

– Пётр Петрович, вы-то чего здесь? – с изумлением спросил Черкасский.

– Да вот, пришлось вас догонять, – сообщил поручик и рассказал Алексею о своём визите в дом Триоле.

– Хорошо, что вы вспомнили фамилию этого виконта и я смог понять, кто он такой, – признал Щеглов. – Перед отъездом я проверил, Ментон не соврал, он действительно служит во французском посольстве в Лондоне. Так что дамочка выболтала правду: князя Василия переправили в Англию. Нельзя исключить, что и Франсуазу тоже. Теперь вы и ваши близкие – в большой опасности. Кстати, вы нашли сестру?

– Сестру – нет, зато нашёл жену и сына, которых считал погибшими, – отозвался Алексей и рассказал поручику о гибели Катиного корабля.

Щеглов порадовался за Черкасских, но его уже всецело занимали преступники, и он вернулся к главному:

– Я предлагаю вам свою помощь!

Не дав Алексею возразить, Щеглов принялся объяснять, как лучше организовать охрану самого князя его жены и сына.

То, что говорил поручик, было, конечно же, важно, но самого Черкасского сейчас волновали лишь его отношения с Катей. Алексей представил себе чужого человека, который, пусть и с благими намерениями, с желанием защитить, всё время будет торчать рядом, и ужаснулся – так это было некстати.

– Спасибо, Пётр Петрович, я справлюсь сам.

– Ну что ж, тогда я поищу здесь следы преступников, а потом вернусь в полк, – не стал настаивать Щеглов. – Если я вам понадоблюсь, найдёте меня в посольстве.

Щеглов простился и ушёл, а Алексей вернулся в салон.

Прошло не менее часа, прежде чем уехал принц-регент, а за ним и премьер-министр. Когда салон наконец-то опустел, за окном уже занималась заря.

– Ну, слава богу, на сегодня всё, – заявила усталая Долли и без сил опустилась на диван. – Спасибо тебе, дорогая, ты, как всегда, была великолепна.

– Не стоит благодарности, – откликнулась Катя и посмотрела на мужа. – Мы едем?

– Разумеется, коляска давно вернулась.

Черкасский попрощался с хозяевами дома и повёл Катю к экипажу. Ночь встретила их прохладой, жена накинула шаль, но всё равно задрожала.

– Вот так-то – носить платья со столь глубокими декольте: муж сходит с ума от ревности, а ты мёрзнешь, – заметил Алексей, решительно протянул руку и прижал жену к себе.

– А ты ревновал? – обрадовалась Катя.

– Я не слепой и видел, что все присутствующие мужчины, включая первое лицо этой страны, заглядывались на твою грудь.

– Но сейчас все дамы одеваются точно так же, – попыталась защищаться Катя.

– То, что выступает из выреза у других, не так привлекательно, как твоё, – серьёзно заявил Алексей и теснее прижал к себе жену. – Ты так похорошела, дорогая, хотя я думал, что это уже просто невозможно.

Не обращая внимания на редких прохожих, с любопытством глазевших на парочку в открытой коляске, он поцеловал жену. Губы Кати раскрылись, и Черкасские потеряли счёт времени… Деликатное покашливание кучера привело их в чувство. Коляска стояла у крыльца дома. Алексей засмеялся, ухватил жену за талию, поставил на землю и, обняв, повёл в гостиную.

Жирандоль, стоящая на камине, давала так мало света, что дальние углы комнаты терялись во тьме, зато в гостиной было на удивление уютно.

– Хочешь что-нибудь выпить? – спросил Алексей.

– Красного вина, только немного, – отозвалась Катя и опустилась в кресло у камина.

– Какая идиллия! – раздался за их спиной полный сарказма голос.

Алексей резко обернулся, а Катя вскочила с кресла. В дверях гостиной, сжимая в каждой руке по пистолету, стоял князь Василий.

 

Глава тридцать шестая

Смерть и счастье

Серое лицо князя Василия избороздили морщины, поношенный сюртук лоснился, а туфли давно не видели щётки. Глаза на осунувшемся лице горели безумным огнём, напомнив Алексею злобный взгляд огромной крысы, увиденной им когда-то в детстве.

– Стой там, где стоишь, племянник, иначе я прострелю твоей жене голову. С такого расстояния я не промахнусь. – Старик вытянул вперёд руки, нацелив один пистолет на Катю, а другой на Алексея.

Это казалось катастрофой. Господи, ну почему? Ведь Щеглов предупреждал… Как мог Алексей поступить так беззаботно?! Ну и что теперь делать?.. Мысли метались, как испуганные зверьки в клетке, но ничего толкового на ум не шло.

Но если дядя безумен, наверное, его нужно успокаивать? И Алексей заговорил:

– Я не двигаюсь, не цельтесь в Катю. – К счастью, голос его не дрогнул, а продолжать оказалось уже легче: – Скажите, чего вы хотите, и мы это обсудим.

– Чего я хочу? Конечно же, деньги своей матери – то, что ты у меня отнял.

Князь Василий расхохотался – словно закаркал, а потом вдруг затараторил:

– Ты думал, что твой отец сам упал с лошади? Нет, это я сначала кое-что подсыпал в питьё его коня, а перед охотой ослабил подпругу. А твоя мачеха видела меня в то утро возле конюшни, пришлось убирать и её. Ты представляешь, эта старая карга – моя мать, обо всём догадалась. Она так прямо и спросила, почему я их убил, чем и подписала себе смертный приговор. Кто же знал, что она всё оставит тебе, когда я был единственным прямым наследником?!

Алексей боялся шевельнуться. Признания дяди означали лишь одно: он собрался убить и их. Жизнь Кати висела на волоске. Может, если сразу кинуться, удастся заслонить её от выстрела? Алексей наблюдал за убийцей. И небеса помогли: в дверях за спиной своего отца появился Николай.

– Дядя, не спешите, мы сможем договориться: вам нужны деньги, я могу их дать, – заговорил Алексей. Он тянул время, надеясь, что Николай оценит ситуацию и поможет.

– Я больше не верю обещаниям! Моя собственная жена, стоя перед алтарём, тоже обещала повиноваться мне, а сама обманула и предала: оставила наследство этим никчёмным идиотам, своим сыновьям. Я уже всё продумал – ты застрелишь свою супругу из ревности, а потом, обезумев от горя, покончишь с собой, а я стану опекуном вашего маленького сына. Дети – такие слабые создания, умирают очень часто. И тогда я заберу всё, и ни с какими французскими шлюхами мне не придётся делиться, – заявил князь Василий с блаженной улыбкой, эта ухмылка стала ещё шире, когда он предложил: – Если хотите, можете попрощаться.

Этому мерзавцу доставляли радость мучения других, но сейчас это оказалось кстати – князь Василий постарается растянуть удовольствие и не выстрелит сразу.

Бледный как смерть Николай, стоя в дверях гостиной, вдруг поднял вверх руку и резко опустил её. Алексей моргнул. Николай кинулся вперёд и ударил своего отца под колени. Потеряв равновесие, князь Василий упал. В один прыжок Алексей очутился рядом и вырвал у него оба пистолета. Распростёртый на ковре преступник лежал с закрытыми глазами – скорее всего, он ударился головой и потерял сознание.

– Дядю нужно передать полиции, – сказал Алексей и с сомнением глянул на Николая, не зная, что тот ответит. В конце концов, сейчас решалась судьба его отца.

Кузен рухнул в кресло и схватился за голову. Внезапно преступник вскочил на ноги и стремглав бросился из комнаты. Алексей кинулся за ним, но драгоценные мгновения были упущены – стук каблуков убийцы раздавался уже в вестибюле. Оставшиеся в гостиной Николай и Катя переглянулись и вдруг услышали крик и глухой звук падения. Они выбежали в вестибюль. Князь Василий лежал на мраморных ступеньках лестницы, над ним склонились Алексей и дворецкий. Из-под головы преступника растекалась густая и до жути яркая на белом мраморе кровь. Князь Василий ещё дышал, но глаза его уже закатились.

– Ваша светлость, этот господин бежал так быстро, а мрамор ведь скользкий, я крикнул ему, чтобы предупредить, но, наверное, он меня не услышал, – лепетал перепуганный дворецкий. – По мрамору нельзя бегать, это все знают. Я кричал! Это не моя вина…

– Конечно, вашей вины здесь нет, это несчастный случай. Вызывайте скорее врача, – приказал Алексей.

Доктор прибыл минут через двадцать. Он осмотрел пострадавшего и сообщил, что раздроблена затылочная часть черепа, но можно попробовать провести операцию.

– Если бы пострадавший был моложе, я бы гарантировал успех, но он – старик, может и не выдержать, – пояснил доктор, переводя взгляд с Алексея на Николая. – Кто ближайший родственник этого человека? Кто даст разрешение на проведение операции?

– Я – его сын, – объявил Николай и спросил: – Что будет, если не сделать операции?

– Он умрёт, не приходя в сознание. Может, это случится через минуту, а может, и через несколько дней. Операция хотя бы даст надежду.

– Хорошо, я согласен. Что подписать?

– Нужно перевезти пострадавшего в больницу, пока я буду готовить его к операции, вы подпишете бумаги.

Из медицинской кареты принесли носилки. Черкасские положили на них князя Василия.

– Доктор, мы с братом поедем за вами. Дворецкий знает, куда ехать, он покажет дорогу, – объявил Алексей, проследив, чтобы носилки установили в карете.

Доктор кивнул в знак согласия, захлопнул дверцу, и карета тронулась.

Алексей вернулся к жене. Катя побледнела до синевы и вновь задрожала. В её глазах плескался ужас. Конечно, жену нельзя было оставлять в таком состоянии, но не брать же её с собой. Алексей мягко сказал:

– Дорогая, пожалуйста, подожди нашего возвращения в моей комнате. Или ты хочешь лечь?

– Нет, я пойду к тебе… – откликнулась Катя.

Она повернулась и медленно зашагала по ступеням. Алексей с сомнением посмотрел ей вслед, но оставить Ника одного тоже не мог. Приходилось выбирать из двух зол меньшее.

Кучер подогнал коляску, и через десять минут Черкасские прибыли в больницу. Носилки уже занесли в операционную. Молодой помощник доктора подал родственникам больного лист с текстом разрешения на операцию. Николай подписал бумагу, поставил число и, глядя на дату, вдруг вспомнил, что сегодня – день рождения бабушки. В этом была какая-то мистика. Неужели Анастасия Илларионовна сама вершила правосудие? Николай с ужасом понял, что его отец не выживет.

Два часа просидели Черкасские в приёмной до окончания операции, наконец появившийся доктор сообщил, что всё прошло успешно, и сейчас можно ехать домой.

Дом встретил кузенов тишиной: слуги давно спали. Алексей захватил в буфете графин с бренди и бокалы, а потом повёл Николая в свою комнату. Катя сидела у окна.

– Операция прошла успешно, – успокоил жену Алексей. Он обнял Катю и предложил: – Нам всем нужно выпить.

Разлив бренди по бокалам, протянул один Кате, другой – Николаю, третий пригубил сам.

– Ник, я хочу, чтобы ты знал: в моём отношении к тебе и твоему брату ничего не изменилось, ты – мой любимый кузен, и так будет всегда, – твёрдо сказал Алексей. Он надеялся приободрить бледного и измученного Николая, ведь на того было страшно смотреть. – Дядя, скорее всего, сошёл с ума, он не осознавал всего ужаса того, что творил.

Отчаяние вырвало у Николая тихий стон. Глазами затравленного зверя посмотрел он на Алексея и тихо сказал:

– Ты не понимаешь – ведь если отец безумен, значит, безумцами можем оказаться и я, и брат. Нам нельзя жениться и заводить детей. – На последней фразе голос кузена треснул: – Простите, мне нужно побыть одному. Встретимся завтра.

Николай поклонился и вышел за дверь.

– Какой ужас! – воскликнула Катя и, вспомнив сцену в гостиной, всхлипнула: – Ты мог погибнуть!

Плечи её затряслись от рыданий. Алексей бросился к жене, обнял.

– Не плачь, моя радость, всё уже позади! Дядя никому больше не причинит зла, – обещал Черкасский, нежно поглаживая затылок Кати и целуя её заплаканные глаза. Слезинки, катившиеся по её щекам, сделали губы Алексея солёными. Волна нежности затопила сердце, вырвав признание: – Ты даже не представляешь, как я люблю тебя. Пожалуйста, пообещай, что больше не уедешь.

– Я обещаю, – всхлипнула Катя и… улыбнулась.

– Счастье моё!

Черкасский поцеловал жену, её губы раскрылись, и, (о чудо!) тёплый язычок нежно провёл по губе Алексея. Страсть вскипела в его жилах, руки жадно заскользили по шёлку Катиного платья.

– Ты даже не понимаешь, как хороша, – словно в бреду, повторял Алексей между поцелуями, – я не могу тобою насытиться…

Страсть зажгла и Катину кровь. Сегодня, перед лицом смерти, её сердце сделало выбор. Она хотела быть с мужем. Полностью, до конца. И стало совсем не важно, что там случилось меж ними раньше.

Алексей вгляделся в глаза жены, в них, как в зеркале, отражалось его нетерпение. Катя обвила его шею руками и, поднявшись на цыпочки, поцеловала. Он её понял, но всё-таки спросил:

– Ты уверена?

– Да, – просто ответила Катя и, протянув руки за спину, стала расстегивать платье.

– Позволь мне побыть твоей горничной!

Алексей встал за спиной жены и принялся расстегивать мелкие пуговки, целуя каждый островок появляющейся из-под золотистого атласа кожи. Когда платье соскользнуло на пол, Катина спина уже горела от поцелуев. Быстро расшнуровав корсет и спустив с плеч жены батистовую сорочку, Черкасский замер. Его Катя оказалась совершенством: точёные плечи, чуткая прямая спина и бедра, как амфора, сходившиеся к тонкой талии, но Алексей не мог оторвать взгляд от высокой груди с розовыми виноградинами острых сосков.

Страсть разрывала сердце в клочья, но Алексей так и не решился сделать последний шаг, ведь между ним и Катей стоял кошмар их единственной ночи. Никогда больше жена не должна вспомнить об этом насилии. Алексей опустился на колени и стал целовать Катины ноги, сначала пальчики, потом тонкие щиколотки, затем всё выше и выше. Проведя языком по круглой ягодице, Черкасский понял, что его выдержке приходит конец. Он взглянул на жену. Её кожа сияла, как окроплённая росой майская роза, Катя часто дышала, ноги её подгибались, и она стояла лишь потому, что Алексей держал её.

– Пойдём в постель, милая, – попросил он и, подхватив жену на руки, опустил на простыни. Сбросив свою одежду, лёг рядом. Катя сама поцеловала его. Алексей отвечал ей с неменьшей страстью. Каким же наслаждением было касаться атласной кожи, какой сладкой она была на вкус…

Губы мужа – твёрдые и тёплые – скользили по Катиному телу, зажигая его огнём. Ласка становилась всё острее и интимнее, а потом они наконец-то стали одним целым. Блаженство росло, заполняя собой всё вокруг, пока не разлетелось искрами миллионов звёзд. Катя закричала, следом застонал Алексей. Нежные волны истомы расходились по их влажным телам, завершая эту невероятную близость чудесным ярким аккордом.

– Ты – совершенство, – признался Алексей.

Он перекатился на бок и прижался к плечу Кати.

– Мы никогда больше не расстанемся. – Черкасский вгляделся в глаза жены и вновь коснулся её губ.

Поцелуй всё длился, бесконечный, как сама любовь… Алексей очнулся первым, он отпустил Катю и предложил:

– Попробуй заснуть, а я буду оберегать твой сон.

Катю уговаривать не пришлось, её глаза закрылись, и через мгновение она заснула, а Алексей долго лежал, глядя на каштановую головку у своего плеча. Причёска жены рассыпалась, и он осторожно, чтобы не разбудить, выбирал шпильки из тяжёлых волос.

Уже рассветало, когда Катя пошевелилась и открыла глаза. В тёплом кольце рук мужа она чувствовала себя, как в раю. Её светлые глаза встретились с его чёрными.

– Здравствуй, моя радость, – прошептал Алексей.

Поцеловав душистые локоны, он прижался губами к чуть припухшим губам Кати, а потом, откинув одеяло, обхватил её, перевернул и положил на себя.

– Мне всю ночь хотелось посмотреть, как твои волосы рассыплются по спине. Но стоило подождать несколько часов, чтобы увидеть это божественное зрелище.

Алексей провёл рукой по каштановым кудрям, закрывшим Катю до колен.

– Ты прекраснее, чем леди Годива, моя дорогая, и я обязательно закажу твой портрет с распущенными волосами, – пообещал он.

Уже знакомый жар растёкся по телу Кати. Она теснее прижалась к мужу и требовательно поцеловала его, а затем провела язычком по его губам.

– Ты опасно шутишь, – предостерёг Алексей.

– Я не шучу…

– Счастье моё, – простонал Черкасский, и всё на свете, кроме их объятий, перестало существовать.

 

Глава тридцать восьмая

Облики правосудия

Амур обнимал Психею, и пусть это были лишь бронзовые фигурки на каминных часах, поступали они так на удивление к месту. Это совпадение тронуло Алексея, но вот стрелки на циферблате показывали девять, и вчерашние проблемы вновь поднялись во весь свой рост, а решить их никто, кроме него, не мог. Пора возвращаться к действительности! Алексей поцеловал руку жены и сказал:

– Я должен поехать с Николаем в больницу. Прислать тебе Поленьку, или мне снова побыть твоей горничной?

– Тогда мы сегодня отсюда больше не выйдем, – рассмеялась Катя и уселась в постели, не стесняясь своей наготы.

– Ты даже не представляешь, чего мне стоит отказаться от этой возможности, – признался Алексей. – Не искушай, прекрасная!

Быстро одевшись, он вышел из комнаты, и через мгновение Катя услышала в коридоре его голос, зовущий Поленьку.

Горничная постучала и вошла в спальню, скромно потупив глаза. Но надолго её не хватило. Собирая с пола вещи хозяйки, Поленька смешливо фыркнула и весело сказала:

– Ну, слава богу, барышня, теперь у вас есть муж. Может, детскую перенесём в другое место?

– А это не очень сложно сделать?

– Да мы с Мартой, когда мебель из спальни убирали, так сюда её и перенесли. Вы не узнали, что ли? Это была единственная пустая комната на этаже. Мебель маленького князя и его вещи можно перенести сюда за день. К вечеру обе спальни будут готовы.

– Так и нужно сделать. А сейчас принеси мне одежду, чтобы я могла пройти к себе.

Поленька вернулась с капотом, и они быстро, как заправские конспираторы, пробежали по коридору до Катиной спальни. Это, правда, оказалось излишней предосторожностью: домочадцы так радовались воссоединению супругов, что нынче утром деликатно «ослепли», а с хозяйкой дома собирались встретиться уже в гостиной.

Алексей не нашёл кузена ни в столовой, ни в гостиной. Дворецкий сообщил, что князь Николай оставил записку, а сам уехал. Алексей развернул листок. Ник писал, что отправился в больницу, где решит все вопросы самостоятельно, и присутствия Алексея не требуется. Что ж, этого следовало ожидать. После вчерашнего взрыва отчаяния стало ясно, что Николай находится на грани срыва (если уже не перешёл её). Теперь он станет избегать всех, и в первую очередь Алексея.

«Невозможно требовать от сына, чтобы тот своими руками отдал полиции отца. Хватит того, что Ник в критическую минуту нашёл в себе силы кинуться на него. Кузен спас нам с Катей жизнь, нельзя требовать с него большего», – размышлял Алексей.

Но как же тогда поступить? Оставить на свободе заведомо безумного человека и ждать, когда убийца в очередной раз появится рядом с Катей или Павлушей? Нет, это невозможно!.. Тогда больница и принудительное лечение?.. Но у дяди есть собственные сыновья, и лишь они вправе решать его судьбу…

Господи, ну почему это случилось? Как могло дойти до такого, что один из Черкасских убил собственных брата, жену и мать? А ведь бабушка, умирая, уже всё знала. Недаром же она попросила Алексея жениться и завести детей. Как она тогда говорила? «Люби их всех одинаково…»

«Вот и ответ», – понял Алексей. Всё оказалось старо, как мир: всепоглощающая зависть выросла там, где не хватало любви.

В их с Катей семье такого не будет никогда. У них родится много детей, и каждый будет желанным и обожаемым. Любви и нежности Алексея хватит на всех. Никогда больше не повторится в семье Черкасских этот ужас!

«Это всё, конечно, хорошо, – пришла вдруг здравая мысль, – но у вчерашнего случая имеются свидетели, кроме членов семьи о случившемся знают слуги и доктора в больнице. Если сейчас не принять мер, придётся объясняться с английской полицией». Может, пора связаться с российским посланником? Но чем здесь сможет помочь граф Ливен? Сложно было даже представить.

«Если бы я вчера послушался Щеглова…» – вспомнил Алексей.

Стоп! Ведь Щеглов уполномочен расследовать это дело со стороны российских властей. Вот он – выход из положения. Алексей поспешил в посольство и успел как раз вовремя – перехватил Щеглова уже в вестибюле. Поручик навёл справки о проживающих в Лондоне русских и собирался ехать в порт, чтобы нанести визит в контору Ивана Ивановича Штерна.

– Все эмигранты обычно знают друг друга, – объяснил Щеглов Алексею. – Если ваш дядя появился в английской столице, он неминуемо мелькнёт в русской среде, так что Штерн – перспективный источник для получения сведений.

– Пётр Петрович, вам больше нет нужды искать князя Василия, он уже и впрямь появился, – заявил Черкасский и рассказал о драматических событиях прошедшей ночи, а потом признал главное: – Вы оказались правы. Дядя был уверен, что уничтожит нас, вот и рассказал о том, как убил моего отца и мачеху, потом собственную мать, а напоследок жену. Мне кажется, его просто распирала гордость, он хвастался своими злодеяниями.

– Мне приходилось сталкиваться с подобным. Я думаю, что секрет всегда тягостен человеческому сердцу, отсюда желание поделиться им. Ну, а если тайна преступна, это на самом деле ничего не меняет, только злоумышленнику придётся убить тех, кому он излил душу, – отозвался Щеглов и напомнил: – Что вы собираетесь делать?

Алексей не знал. На одной чаше весов лежал закон, а на другой – судьба двоюродных братьев – Николая и Никиты. Тех, кого он любил с детства.

Щеглов, как видно, всё понял и сказал то, что Алексей никогда бы не решился произнести вслух сам:

– Наверное, для всех было бы лучше, если бы операция прошла не очень успешно…

Черкасский промолчал. Что он мог сказать? А Щеглов предложил:

– Алексей Николаевич, давайте поедем в эту больницу, узнаем, как обстоят дела, а уже потом вы с братом примете решение.

Это показалось Алексею разумным, и он согласился. Вскоре экипаж уже вёз их по тому же маршруту, по которому братья Черкасские ездили ночью.

К изумлению Черкасского, его кузена в больнице не оказалось.

Врач, делавший ночью операцию, ещё не приехал, и к посетителям вышел растерянный молодой помощник. Он комкал в руках листок бумаги и пытался что-то сказать, но ловил ртом воздух и замолкал.

– Что случилось? – Алексей схватил молодого человека за плечи и тряхнул. – Говорите немедленно!

– Ужасное несчастье, сэр. Всё шло хорошо, сиделка дежурила у постели больного, тот лежал спокойно. На рассвете пострадавший вдруг открыл глаза, увидел сиделку, истошно закричал и стал повторять одну и ту же фразу, похоже, по-русски. Он вскочил с постели, сделал несколько шагов, упал и… умер, – рассказал помощник врача и протянул Алексею листок. – Сиделка записала то, что кричал больной. Как уж смогла. Простите…

Алексей развернул бумажку, прочитал и молча протянул записку Щеглову. Печатные английские буквы на листке сложились в два русских слова: «Матушка, нет».

– Мать забрала Василия с собой, – произнёс Алексей. Он перевёл Щеглову слова англичанина и вдруг вспомнил: – А ведь вчера был день рождения Анастасии Илларионовны, просто из-за случившегося кошмара всё вылетело у меня из головы.

– Возмездие принимает разные облики, – философски заметил Щеглов, но сразу вернулся к прозе жизни: – А где же князь Николай?

Черкасский задал тот же вопрос англичанину, и врач сообщил, что сын покойного оплатил все счета, велел готовить тело к отправке в Россию, а сам поехал в церковь, заказывать службу.

– Если нужно, я могу сопровождать гроб, – предложил Щеглов.

– Спасибо, но я думаю, кузен откажется от любой помощи.

– Ну что ж, мою задачу можно считать почти выполненной, – заметил Щеглов. – Среди русских эмигрантов мне больше искать не нужно, если только французов расспросить о процентщице Триоле. Не подскажите, как на них выйти?

Это-то как раз оказалось просто. Все поставки из Франции шли в лондонский порт через контору Штерна, да и всех французских швей тот знал прекрасно. Так что первая мысль Щеглова о встрече с поверенным оказалась правильной. Оставив в распоряжении поручика свой экипаж, Алексей вернулся на Аппер-Брук-стрит. На пороге дома сердце его дрогнуло от счастья: здесь его ждала Катя.

В доме царила весёлая суета: освобождали детскую. Алексей спросил у мадемуазель де Гримон, где сейчас его жена, и Луиза указала на музыкальный салон:

– Миледи с малышом и Генриеттой ушли туда.

Алексей отправился искать жену. Уже в вестибюле он услышал звуки рояля и чарующий голос, выводящий слова забавной французской песенки. Черкасский подошёл к дверям салона и замер, любуясь прелестной картиной: на банкетке перед роялем сидели Генриетта и Катя. Они в четыре руки наигрывали песенки, а на коленях у матери замер Павлуша. Жена первой заметила Алексея.

– А вот и наш папа, – обрадовалась она.

Катя поднялась и, прижимая к себе сына, подошла к мужу. Алексей с нежностью поцеловал маленькую ручку Павлуши и гладкий лоб жены над тонкими дугами соболиных бровей, а потом обратился к Генриетте.

– У вас ангельский голос, мадемуазель! Честно скажу: я ещё не слышал такого тембра. Вы можете петь оперу?

– Да, милорд, Моцарта, Гайдна и нового композитора – Россини.

– Спойте для меня что-нибудь по вашему выбору.

Алексей обнял жену и увлек её вместе с малышом на диван, где сел, обняв уже обоих. Генриетта выбрала ноты и запела арию из «Волшебной флейты». Яркое сопрано играло множеством тонких оттенков. Алексей пришёл в восторг.

– Мадемуазель, вы станете большой звездой, все театры мира будут ссориться из-за вас, – заявил он.

Генриетта притихла за роялем, комплимент её даже как будто огорчил. Наконец она горько вздохнула и ответила:

– Увы, милорд, я мечтала об этом, но мне не суждено…

– Почему?

В разговор вмешалась Катя:

– Луиза получила письмо из канцелярии нового французского короля, что он признаёт наследные права единственной дочери казнённого герцога де Гримона. К счастью, во время революции его поместья не сумели продать. Теперь земли возвращают Генриетте, она станет герцогиней и богатой невестой, – объяснила Катя и обратилась к девушке: – Не расстраивайся, дорогая! Вспомни, как вы с тётей тяжело жили, теперь ты по праву получишь всё, что принадлежало твоим родителям.

– Это так, миледи, но я хотела петь, – отозвалась Генриетта и, попрощавшись, ушла.

– Бедняжка не помнит Франции и не может оценить своей удачи. Письмо пришло только вчера, и Генриетта ещё не пережила крушение своей мечты.

Катя положила голову на плечо мужа, а он поцеловал её в макушку.

– Папа, – зазвучал требовательный голосок, и маленькие ручки ухватились за шею Алексея.

– Да, дорогой? Чего ты хочешь? – Черкасский прижал сына к сердцу. Господи, какая это была радость! Подхватив малыша, Алексей обнял Катю, и они пошли смотреть на свои обновлённые комнаты.

 

Глава тридцать девятая

Вальс

Целую неделю провели Алексей и Катя в объятиях друг друга. Жизнь в доме протекала без них. Всего лишь раз князь вышел из спальни: чтобы отправить на «Афродите» Николая, увозившего в Россию тело своего отца. Кате было стыдно, что она больше не навещает ни Долли, ни великую княгиню. Но как оторваться от мужа? Это было просто невозможно!..

Еду Черкасским оставляли на маленьком столике под дверью. Сегодня там кроме накрытых крышками блюд лежало письмо от графини Ливен. Катя вздохнула и вскрыла конверт. Долли писала:

«Дорогая, я за тебя рада, но напоминаю вам обоим, что завтра в Лондон прибывает император Александр. Мой муж встречает его в порту. Сообщите, будет ли на встрече князь Алексей. В любом случае вы оба приглашены на бал, который мы с графом даём в честь государя».

– Я забыл обо всём на свете, – признался Алексей, целуя плечо жены. – Жаль, но придётся нам с тобой выйти из волшебного замка. Я, конечно, поеду в порт и останусь с императором, если он прикажет. Однако это случится лишь утром, а пока у нас впереди целый вечер и вся ночь, и никто, кроме тебя, мне не нужен.

Для Кати его слова оказались лучшим признанием, и на её губах расцвела лучезарная улыбка. Стоит ли удивляться, что муж сразу же увлёк её за собой на подушки?..

Утро вернуло Алексея к действительности: в парадном мундире и при орденах он отправился в порт встречать императора Александра. В столицу Англии русского царя сопровождали прусский король Фридрих-Вильгельм и целое созвездие владетельных князей Германии. Красавец «Ростислав» со ста десятью пушками на борту подошёл к берегу. На причале выстроился почётный караул, а чуть в стороне – военный оркестр. Как только Александр I ступил на берег, музыканты заиграли торжественный марш, а министр иностранных дел Англии в сопровождении российского и прусского посланников поспешил навстречу. Стоя в сторонке, Черкасский наблюдал за церемонией. Государь заметил его и поманил к себе.

– Алексей, на официальных встречах ты мне не нужен, но я жду тебя вечером в посольстве. – Император пожал Черкасскому руку и отпустил.

Что ж, времени до бала оставалось предостаточно, до конторы поверенного было рукой подать, и Алексей решил заехать – узнать, как продвигаются дела у Щеглова. Он угадал: поручик как раз совещался со Штерном. Увидев князя, оба как будто стушевались.

– Вы приехали, ваша светлость?! – воскликнул Щеглов и не слишком убедительно добавил: – А я собирался вечером к вам зайти попрощаться. Здесь дела закончены – пора мне во Францию.

«И этим доложили, что нас с Катей беспокоить нельзя», – понял Черкасский. Стало как-то неловко, и он поспешил заговорить о деле:

– Ну что, не нашли вы Франсуазу Триоле?

– Не было её в Англии. Мы с Иваном Ивановичем всех местных француженок перетрясли, ни одной не пропустили. Никто не видел женщину, хоть малость похожую на Франсуазу, и не слышал об её появлении. – Щеглов досадливо поморщился и заговорил о другом: – Как вернусь в полк, сразу возьму отпуск и поеду в Дижон. Мадам Пикар дала мне имя и адрес своей подруги, познакомившей её с таинственной дамой под вуалью. Так что не беспокойтесь, найдём мы вашу сестрицу.

Предложенная помощь оказалась как нельзя кстати, ведь пока император находился в Англии, сам Алексей не мог уехать во Францию.

– Вот спасибо, Пётр Петрович, выручили! – с чувством сказал он. – Вас мне сам Бог послал. Государь только что прибыл, мне неловко даже заикаться о своём отъезде…

Щеглов уверил Алексея, что никаких одолжений никому не делает, а выполняет приказ своего командира – князя Ромодановского.

– Надо же закончить дело, – объяснил поручик и спросил: – У вас есть портрет княжны Елены?

– Нет, к сожалению! Но сестра – приметная девушка: очень красивая блондинка с синими глазами.

– Главное, что она русская – надеюсь, во французских уездах наших дам не слишком много, – отозвался Щеглов.

Черкасский поручил своему поверенному выдать поручику средства на поездку и стал прощаться:

– Жду вашего письма, Пётр Петрович!

– Если княжна в Дижоне, она напишет вам сама, – пообещал Щеглов.

Как же хотелось Алексею, чтобы это оказалось правдой! Но пока ему оставалось только ждать и надеяться.

Мысли Алексея вернулись к балу. Его грызло беспокойство, ведь придётся представлять Катю государю. Чувство ревности неприятно кольнуло сердце: пока жена принадлежала лишь ему одному, но как только в российском обществе оценят несравненную Катину красоту, мужчины слетятся, как бабочки на огонь, искушая её скромность, а его терпение. Нужно выйти в отставку и уехать в Ратманово! Надо только пережить нынешний бал и целую вереницу празднеств, приуроченных к визиту императора Александра в Британию, а потом – отставка.

Не в мундире, а в чёрном фраке (маленькая уступка мыслям об отставке) Алексей вошёл в спальню жены. Катя сидела за туалетным столиком. Парадное бледно-голубое платье со шлейфом и с высоким кружевным воротником оттеняло её изумительные глаза. Мастерицы Луизы расшили наряд серебряными цветами так, что казалось, будто по льду рассыпались снежинки. Алексей обнял жену и коснулся шёлка на её груди.

– Смотри, как похоже на снег той метельной ночи, когда сама судьба привела меня в маленькую сельскую церковь…

Как же не хотелось Черкасскому выходить из спальни! Но нельзя было отменить неизбежное. Он накинул на Катины плечи шаль и повёл жену к коляске.

Российское посольство, ставшее центром Лондона, встречало гостей. Долли с мужем уже заняли свой почётный пост в дверях бального зала, где сегодня блистал весь цвет европейского общества. Катя увидела великую княгиню, та беседовала с привлекательным молодым офицером. Несвойственная Екатерине Павловне живость в общении с мужчиной и восхищённый взгляд её собеседника выглядели так красноречиво, что Катя незаметно скрестила пальцы. Дай им Бог!..

Гости хлынули к дверям зала, чтобы приветствовать российского императора. Катя ожидала увидеть человека в мундире, но Александр Павлович, как и её Алексей, сегодня предпочёл фрак. Побеседовав с Долли и графом Ливен, император подошёл к сестре, обнял её и пожал руку стоящему рядом офицеру.

– Это принц Вюртемберский, – объяснил жене Алексей и тут же предостерёг: – Не волнуйся, дорогая, но теперь император идёт к нам.

Александр Павлович действительно шёл прямо к ним. Катя присела в реверансе, а Черкасский поклонился.

– Алексей, графиня Ливен мне обо всём рассказала, я счастлив, что твоя супруга и сын живы, – заявил император и, глянув на Катю, подсказал: – Познакомь нас.

– Ваше императорское величество, позвольте представить вам мою супругу, светлейшую княгиню Екатерину Черкасскую, графиню Бельскую.

Государь улыбнулся, и стало понятно, отчего дамы по всей Европе теряют от него голову.

– Сударыня, Алексею очень повезло, ведь вы прекрасны. В этом изумительном платье вы похожи на Венеру, выходящую из морской пены, – галантно произнёс император и поцеловал Кате руку.

И куда только деваются благие намерения? Алексей мгновенно забыл, что собирался учиться на чужих ошибках, он вновь совершал свои. Удивляясь собственной наглости, Черкасский заявил:

– Ваше императорское величество, Венера при дворе уже есть, а Екатерина Павловна – моя княгиня.

На лице государя мелькнуло недоумение, потом он, как видно, вспомнил их давний разговор. В голубых глазах запрыгали смешинки.

– Я рад, сударыня, что одним из главных достоинств вашего супруга является хорошая память, значит, он всегда будет помнить, кто выбрал ему княгиню и кому он обязан своим счастьем. Ну, а пока довожу до вашего сведения, что Алексей за бои под Лейпцигом и Парижем награждён орденом Александра Невского и произведён в генерал-майоры. Жду вас в Вене на конгрессе. Вы, конечно же, приглашены оба. – Александр Павлович улыбнулся и напомнил: – Ну, а теперь пора танцевать. Я открываю бал с хозяйкой дома. Позвольте мне пригласить княгиню на мазурку?

На котильон Катю позвал граф Ливен. Второй танец она танцевала с императором. До третьего приглашения дело так и не дошло.

– Остальные танцы мои! Пусть я буду считаться самым невоспитанным человеком на свете – мне всё равно, – прошептал Алексей, и его губы скользнули по щеке жены.

– Я, вообще-то, не поняла, что ты говорил императору, – призналась Катя.

– Напомнил ему один наш давний разговор и подчеркнул, что ты – моя княгиня.

Черкасский с удивлением осознал, что стал вдруг абсолютно свободным, а его ревность и страхи остались в прошлом. Не нужно никакой отставки. Зачем? Ведь их с Катей ждало только счастье, и эхо чужих грехов уже никогда не омрачит им жизнь.

Опьяняя души, запели скрипки, и всех закружил вальс, чувственный, как сама любовь.

 

Глава сороковая

Из письма светлейшего князя Алексея Черкасского графине Апраксиной

«…Теперь, моя дорогая, вы знаете обо всех наших драмах. Сказать по чести, смерть дяди оказалась благом. Только представьте, что стало бы с репутацией моих кузенов, если бы князь Василий остался в живых. При первых слухах, что отец Ника и Никиты – убийца, общество на словах прониклось бы сочувствием, а на деле их обоих превратили бы в изгоев.

Только сейчас, разыскав наконец жену и сына, я понял, что значит для мужчины семья. И одна мысль о том, что братья могут лишиться такого счастья, приводит меня в отчаяние. Остаётся надеяться, что огласки не будет и всё обойдётся. Щеглов меня в этом обнадёжил. Кстати, я поручику очень обязан: он обещал поехать в Дижон, пока я буду занят при государе. Щеглов сказал, что, если наша Элен там, она напишет мне сама.

Вы знаете, тётушка, я всё время возвращаюсь мыслями к одному и тому же вопросу. Как всё это могло случиться с Элен? С ней, такой сильной, разумной, преуспевающей. Я всегда считал её копией бабушки. Красотой, силой характера, жизненной хваткой Элен так напоминала мне княгиню Анастасию. С сестрой вообще не могло случиться ничего подобного! Только не с ней! Жизнь Элен всегда была полна света, разума и чувства долга – и вдруг такие ошеломляющие перемены. Маркиза де Сент-Этьен – жена француза, с которым я бился в бою под Красным. Это не укладывается у меня в голове. Оправданием такого положения вещей может стать только одно: сестра попала в безвыходное положение, и слепая судьба выбрала ей путь, не считаясь с желаниями самой Элен.

Это не значит, что я стал меньше любить сестру и что не стану её искать. Это тем более не значит, что я не приму её обратно. Обещаю, что между нами всё будет по-прежнему, но мне всё-таки хотелось бы знать, по своей ли воле Элен так круто изменила судьбу. Почему она стала женой врага?..»