В доме девушки освоились быстро, и Долли сразу же захотелось на волю — в закутанный инеем парк, на мороз. Было понятно, что прогулка верхом в её положении — дело рисковое, но ничто не бодрит так, как скачка, а если подойти к делу с умом да коня выбрать порезвее, можно и вовсе остаться неузнанной. Долли подкараулила тёткину горничную, когда та была одна, и спросила:

— Марфа. здесь есть старая одежда Алекса? Мне нужны плащ, сюртук и панталоны тех лет, пока брат ещё в университет не уехал.

— Опять будете мужиком наряжаться и на лошади скакать? — недовольно пробурчала Марфа, но всё-таки отправилась в кладовую.

Вскоре она принесла Долли серые панталоны и коротенький сюртучок — венгерку, а потом бросила на кровать крытый синим сукном лисий тулуп, а на пол поставила сапоги из мягкой кожи с немного стоптанными каблуками:

— Вот что нашла! Если не нравится — идите и выбирайте сами, но новых вещей там нет.

Одежда подошла Долли как нельзя лучше. В тулупчике поверх рыжего лисьего меха оказался пришит большой суконный карман, туда княжна засунула пистолет. Теперь она не расставалась с этим подарком крёстного. Натянув почти до бровей собственную круглую соболью шапочку, Долли направилась выбирать себе нового коня. Память не подвела: дорогу к конюшне она нашла сразу, отворила калитку, прорезанную в тяжёлых воротах, и прошла внутрь.

Яркие косые лучи, бившие сквозь череду расположенных под крышей окошек, освещали конюшню, не беспокоя животных. Долли прошла вдоль денников, рассматривая лошадей. Их оказалось немного, и все они были упряжными — орловскими рысистыми. Княжна уже почти добралась до конца прохода, когда громкое ржание привлекло её внимание: высокий светло-серый жеребец тянул к ней голову поверх решётки денника.

— Ганнибал! — вскричала Долли и, подбежав, обняла благородную голову коня. — Мой дорогой, как мы все по тебе скучали, — шептала она в бархатное ухо. — Ты спас нашу Элен, спасибо тебе!

Красавец конь положил голову ей на плечо, потёрся щекой о волосы и легко стукнул копытом о пол денника.

— Ты тоже хочешь на волю? Сейчас мы с тобой поскачем…

За спиной Долли кто-то тихо кашлянул. Она обернулась — высокий молодой парень в распахнутом коротком тулупе мял в руках шапку.

— Чего угодно, барышня? — робко спросил он.

— Тебя как зовут?

— Архип…

— Вот что, Архип, оседлай мне Ганнибала.

Парень бросился выполнять приказание и, оседлав, вывел жеребца на улицу. Долли последовала за ними. Подставив княжне сложенные в замок руки, конюх подсадил её в седло и посоветовал:

— Вы бы, барышня, по дороге ехали, тропы уже снегом замело.

— Ладно, — пообещала Долли.

Ганнибал стремительно нес княжну мимо заснеженных деревьев парка. Впереди показалась церковь. Словно маленькие солнца переливались на белоснежном фоне запорошённого парка её золотые купола. Сразу за храмом лежало кладбище. Умница конь привёз Долли к родителям. Она привязала Ганнибала к ограде, а сама пошла к родной могиле. Плачущий ангел склонил колена у мраморного склепа с простой надписью: «Николай Никитич и Ольга Петровна Черкасские» Долли погладила ладошкой высеченные на мраморе родные имена, а потом прижалась к камню лбом. Лёгкий ветерок поднял позёмку у её ног, и княжне безумно захотелось, чтобы это оказалось знаком. Пусть родители услышат её.

— Если сможете, помогите нам, защитите от убийцы, — прошептала Долли и, поцеловав пальцы, прижала их сначала к имени матери, а потом — отца, постояв ещё чуть-чуть, пошла обратно.

Ганнибал приветствовал хозяйку тихим ржанием. Долли вскочила в седло и направила коня в поля. Радуясь свободе, Ганнибал, казалось, летел. Сделав большой круг, обогнув луг и рощу, всадница вернулась в поместье. Передав скакуна конюху, княжна на прощание потрепала Ганнибала по холке и побежала в дом.

Теперь Долли каждое утро носилась верхом по полям и лесам, выбирая себе всё новые маршруты. Воздух свободы опьянял, и она как-то подзабыла о своих злоключениях, и когда в конце второй недели пребывания в Марфине за её спиной раздался выстрел, Долли решила, что ей почудилось. Прискакав к конюшне, она осмотрела Ганнибала и не нашла на его шкуре ни одной царапины. Наверное, всё-таки показалось!.. Но червь сомнения уже засел в мозгу. Хорошо, пусть это не ошибка, и Островский нашёл беглянок — ведь это было нетрудно: ямщики довезли семью прямо до Марфина. Что теперь делать? Предупредить тётку? Старушка будет переживать, а при её здоровье это недопустимо. Значит, нужно потихоньку, никого не беспокоя, собраться в Москву, а пока суд да дело — кататься во дворе дома.

Решив, что меры предосторожности никогда не помешают, Долли предложила старой графине:

— Тётя, давайте в дорогу мы с девочками оденем платки и сарафаны. Тогда на почтовых станциях никто не обратит на нас внимания. Все запомнят, что ехала одинокая барыня и везла прислугу.

— Так и сделаем, — обрадовалась Апраксина. — Ах, моя умница! Ты всегда найдёшь выход из любого положения. Ну, раз так, давайте собираться, пока этот упырь нас не нашёл.

О своих подозрениях Долли промолчала. Нашёл — не нашёл… Какая разница… Ничего уже не изменишь, а раз так, то и говорить не о чем. Зачем беспокоить тётку?

Лаврентий даже не беспокоился — для него всё складывалось исключительно удачно. Выследить глупых баб ему не составило никакого труда. Он всегда отставал от беглянок на перегон и, приезжая на почтовую станцию, как бы невзначай расспрашивал смотрителя и ямщиков о старой барыне и трёх девушках, а потом направлялся по их следам. На здешней почтовой станции Лаврентий узнал, что графиня Апраксина взяла лошадей до Марфина, и, дождавшись возвращения ямщиков, убедился, что кареты доехали именно до этого имения.

«Ну, вот и попались, — обрадовался Островский, — значит, можно не торопиться, никуда эти девки не денутся».

Лаврентий отоспался, отдохнул и только тогда приступил к главному делу. Теперь оно занимало все его мысли. Как он разберётся с этими мерзавками? Островский мечтал, что сначала разделается с учительской дочкой, а уже потом возьмётся за княжну. Он предвкушал их крики и мольбы, и в его душе расцветало блаженство: каким же удовольствием будет рассчитаться с этими сучками за крушение планов, за Иларию и, самое главное, за потерю только что обретённого дома.

Хотя чего уж гневить судьбу? Имение Островский все-таки продал. Разыскав не слишком чистоплотного частного маклера, он так до конца и не верил, что афера удастся. Однако терять было нечего, и Лаврентий пообещал жадному наглецу всё, что тот потребовал, — половину от полученных денег. Островский назначил маклеру встречу в ратмановской роще и, чтобы Сидихин смог оторваться от возможной слежки, показал проход через лавку, которым пользовался сам. Когда довольный маклер появился в роще и протянул заказчику свёрток с деньгами, Лаврентий достал из-за пояса пистолет и выстрелил Сидихину прямо в лоб. Как и предполагалось, вторая половина денег оказалась спрятанной у маклера под бельём. Забрав паспорт, часы и табакерку из его кармана, Островский сунул туда собственные часы с приметной гравировкой.

«Жаль, конечно, все-таки золото, но ничего не попишешь, — философски рассудил он, — свобода и месть важнее».

Положив труп на заранее собранный сосновый лапник, Лаврентий накидал сверху веток и поджёг костёр. Пропитанные смолой сучья горели ровно. В отсветах пламени Лаврентий хорошенько рассмотрел затёртый паспорт, выписанный на имя киевского мещанина Феофана Михайлова Сидихина. Жуть, а не имечко! Впрочем, это можно и пережить, зато теперь есть (и совершенно бесплатно) готовые и чистые документы…

Однако на этом везение Лаврентия закончилось — мерзкие девки покинули Ратманово до того, как он смог с ними разобраться. Вот и пришлось гнаться за беглянками через всю страну. Зато теперь он вплотную подобрался к своей цели. Купив коня, Островский каждый день ездил в Марфино: выслеживал свои жертвы. Однажды он заметил юношу, несущегося на огромном светло-сером орловском рысаке. Лаврентий, может, и не придал бы этому значения, если бы не увидел на голове всадника изящную меховую шапочку.

«Женщина! Да и ростом на Долли Черкасскую смахивает. Надо бы понаблюдать, чтобы не ошибиться», — рассудил Лаврентий.

Несколько дней у него ушло на то, чтобы изучить маршруты всадницы. Это оказалось непросто, поскольку барышня каталась по разным дорогам, но Лаврентий всё-таки нашёл тот единственный перекрёсток, который княжна никак не могла миновать. Оставалось устроить засаду.

Островский занял своё место за пушистой ёлкой чуть ли не на заре, но девушки всё не было, и, как он ни старался согреться, то подпрыгивая, то бегая по вытоптанной в снегу площадке, руки и ноги заледенели. И когда за спиной наконец-то раздался стук копыт, Лаврентий схватился за оружие, но скрюченные пальцы его не послушались. Он хотел заполучить девчонку живой, поэтому стрелял в коня, но даже в такую большую мишень не попал.

Островский выругался, но тут же успокоил себя: при такой скачке Долли не могла услышать выстрел. Девчонка не насторожится, и он доведёт дело до конца. Однако назавтра он напрасно прождал в засаде до вечера, на следующий день всадница тоже не появилась, и стало понятно, что выстрел княжна услышала. Подъехав поближе к парку, Лаврентий сквозь деревья увидел, что Долли катается по кругу во дворе перед домом. Как будто почувствовав присутствие недоброжелателя, она передала поводья конюху, взбежала на крыльцо и исчезла за дверью.

«Завтра проберусь в парк», — решил Лаврентий.

Замерзнув как собака, он еле отогрелся в трактире и, опасаясь простуды, выпил водки. Лаврентий мёрз уже третий день подряд и подозревал, что это может плохо кончиться. Как будто сглазив сам себя, утром он проснулся поздно и сразу понял, что горло болит, а голова горит и раскалывается.

— Чёрт! Простыл… — Островский выругался и попытался встать с постели, но сил не осталось.

Пришлось заказать себе в номер горячего чая с мёдом и водки. Доктора Лаврентий звать не хотел, так как сам знал причину болезни, да и денег было жаль — они и так расходились слишком быстро. Лихорадка трепала Островского четыре дня, но потом он встал и смог доехать до Марфина. Оставив коня под большим деревом у ворот, пробрался в парк и, прячась за стволами деревьев, подошёл так близко к дому, что уже не промахнулся бы.

Ожидание затянулось. Из дверей выбегали слуги, вошёл и через полчаса вышел седой управляющий, но ни одной из девушек видно не было, не появилась и старая графиня. Ужасное подозрение зародилось в душе Лаврентия:

«Дьявол! Пока я валялся в постели, они уехали!»

Островский чертыхнулся и пошёл к своему коню. Он как раз сворачивал с подъездной аллеи на большую дорогу, когда навстречу ему выехали сани, гружённые мешками с мукой. Лошадью правил конопатый парнишка в сером армяке. Лаврентий окликнул его. Сани остановились.

— Послушай, я ищу княжон Черкасских. Они пообещали увидеться со мной, да не приехали на встречу. — Островский вынул пятачок и выразительно повертел монету в руках. — Не пойму, где они?

Мальчишка не спешил с ответом, хотя глаз с пятака не сводил, но потом всё-таки спросил:

— А вам, барин, чего узнать-то нужно?

— Княжны уехали или нет?

Лаврентий зажал монету двумя пальцами и помахал ею.

— Уехали…

— Куда и когда?

— Выехали третьего дня, ещё затемно, а куда отправились, никто не знает, — сказал парнишка и протянул руку к заветному пятачку.

Островский бросил юному вымогателю монетку и стал разворачивать коня, когда услышал главное:

— Только лошади не вернулись обратно, и оба кучера тоже.

Мальчишка стеганул вожжами свою кобылку и покатил к дому.

Значит, беглянки отправились в одно из ближайших имений или в Москву, иначе взяли бы почтовых. Это обнадёживало. Лаврентий решил, как обычно, поспрашивать у ямщиков, не видел ли кто-нибудь карету со старухой и тремя девушками. Но тут его ждало сильнейшее разочарование: ни на одной почтовой станции вокруг Москвы, ни в одной придорожной гостинице или трактире не видели пожилой дамы с тремя барышнями. Вспоминали то одиноких дам, то семейства с детьми, да и ещё бог знает кого, только не тех, кого надо. От прежней уверенности в успехе у Лаврентия не осталось и следа, злоба и бессилие разъедали душу.

«Неужели это конец и все жертвы оказались напрасными?» — терзался Островский, но самым печальным было то, что он очень боялся узнать ответ на этот вопрос.