Ну почему, когда у него что-то меняется, так обязательно к худшему? Островский с раздражением скользнул взглядом по тощенькой пачке ассигнаций и горке монет, аккуратно разложенных на столе. За прошедшие месяцы, как вода в песок, утекли более двух тысяч. Если бы не суммы, которые он абсолютно безрезультатно спускал на своих доморощенных соглядатаев, денег осталось бы гораздо больше. Чёрт побери! Ну почему ему так не везёт?

Приехав в Москву, Лаврентий принялся собирать сведения о владениях князя Черкасского. Приготовился раздавать взятки, однако после пожара люди потеряли не только имущество, но и близких, многие искали дальнюю родню и просто знакомых, так что бумагу с перечнем адресов в канцелярии генерал-губернатора выдали бесплатно и довольно быстро, не задавая лишних вопросов.

— Вот и ладненько! — обрадовался Островский и сразу же взялся за дело.

У Алексея Черкасского оказалось три имения под Москвой: уже знакомое Марфино и два других — Грабцево и Рогово. В самом городе за князем числились дворец на Покровке и три доходных дома в Охотном ряду. То, что доходные дома сгорели при пожаре, а дворец на Покровке уцелел, Островский выяснил довольно быстро. Он снял две комнаты на верхнем этаже крохотного домика рядом с церковью Успения Божией Матери и принялся следить за домом Черкасских.

Прошла неделя, но графиня Апраксина и княжны в доме так и не появились. Лаврентий решил, что женщины переехали в другое имение, и занялся розыском. Грабцево нашлось довольно быстро и всего в двадцати верстах от уже известного Марфина. Островский порасспросил крестьян — по их рассказам выходило, что Апраксину они видели лишь раз прошлым летом, когда та приезжала искать княжну Елену, с тех пор ни старая графиня, ни барышни, ни хозяин в имение не возвращались.

«Ничего, осталось единственное место, где они могут спрятаться, — успокоил себя Островский, — нужно найти Рогово».

Однако здесь начались сложности — это имение Лаврентий искал почти два месяца. Он побывал в пяти сёлах с таким же названием, пока не нашёл нужное, затерянное среди лесов в тридцати верстах от Старой Калужской дороги. Каков же оказался удар, когда выяснилось, что здесь хозяева не появлялись с незапамятных времён. Вглядываясь в удивлённые лица роговских крестьян, Лаврентий вдруг ощутил, что это — конец.

«Так что же получается? Глупые бабы взяли верх?»

Внутри всё просто горело от дикой и необузданной ярости. Скрутило так, что стало больно дышать. С трудом собрав волю в кулак, Островский забрался в ямскую карету и двинулся в обратный путь.

Он вернулся в Москву, в свои комнаты на Покровке. Здесь можно было отсидеться и успокоить раненую гордость, но что делать дальше? Лаврентий давным-давно объехал все почтовые станции, расспросил ямщиков о старой даме и трёх молодых барышнях, но это ничего не дало. По всему выходило, что графиня Апраксина и её питомицы в Москву не въезжали и из неё не выезжали. Возможно, что беглянки отправились в какое-нибудь из дальних поместий, но как узнать, в какой губернии их теперь искать?

«Не знаешь, что делать, — не делай ничего», — вспомнил Островский любимую поговорку своего отца и решил последовать мудрому совету.

Просидев ещё неделю в своих комнатах, он всё-таки смог восстановить душевное равновесие. Как волк чует добычу, так и Лаврентий безошибочным инстинктом убийцы осознавал, что его жертвы совсем близко — они никуда не уезжали и прячутся где-то в Москве. Женщины могли остановиться у друзей и знакомых или снять жильё, так же как сделал он сам. А почему бы и нет? Неплохая мысль… Москва уже начала отстраиваться, а некоторые улицы, как, например, Покровка, и вовсе уцелели во время пожара.

Островский подошёл к окну. Внизу по булыжной мостовой цокали копытами упряжки, а с противоположной стороны улицы кованая решётка ограждала не пострадавшую от пожара старинную усадьбу. Сквозь кудрявую зелень парка виднелся верхний этаж барского дома. Большие окна под белыми фронтонами, светло-бирюзовые стены в богатой лепнине: декор смотрелся очень богато.

«Везёт же людям, — завистливо размышлял Островский, — такая усадьба, да в центре Москвы, и уцелела во время пожара!»

Сдавший Лаврентию верхний этаж своего дома управляющий купца Сверчкова рассказал новому постояльцу, что и изумительной красоты церковь Успения Божией Матери, возле колокольни которой прилепился их маленький двухэтажный домик, отстояли во время пожара дворовые из соседних усадеб. По цепочке передавали они вёдра с водой из усадебных прудов, обливая стены храма.

Судьба церкви Лаврентия не волновала, он думал о собственном удобстве: всё-таки приятнее смотреть на красивые дома, чем на обугленные стены, потому и согласился на явно грабительскую цену, запрошенную за две комнаты ловкачом хозяином.

«Месяц-другой — и всё закончится, — рассудил тогда Островский, — не обеднею».

Но он просчитался, дни складывались в месяцы, а успеха даже не предвиделось.

Лаврентий продолжал следить за домом князя Алексея, во всех трёх имениях нанял дворовых-доносчиков, но обнадёживающих известий ниоткуда до сих пор не поступало. С месяц назад Островский решил раскинуть сеть по всей Москве и стал приплачивать смотрителям почтовых станций на трактах, ведущих из Первопрестольной в губернии. Везде Лаврентий не только назвал фамилии женщин, но и оставил подробные описания их внешности, наказав предупредить, как только где-нибудь появятся нужные ему путницы. И теперь со всех концов чуть ли не ежедневно летели сообщения о подходящих под описание дамах, только с другими фамилиями.

Каждый раз Островский кидался вслед и догонял указанные экипажи. Но всегда находил то старую помещицу с тремя внучками, то купчиху с дочерьми, то учительницу с воспитанницами пансиона. Наконец Лаврентий догадался, что нанятые им люди просто боятся упустить свой куш, вот и суетятся.

«Бездельники чёртовы, будто ни головы, ни глаз у них нет», — мысленно костерил своих соглядатаев Островский, возвращаясь из очередной бесполезной погони.

Но другого шанса разыскать ненавистных свидетельниц не было, приходилось ездить по всем сигналам осведомителей. Сегодня Лаврентий вернулся в Москву уже под утро: карету бедной офицерской вдовы с дочерью и двумя племянницами-сиротами он догнал в Крестах. Конечно, иссушённая нуждой, смуглая молодая офицерша никак не походила на дородную, белолицую и голубоглазую престарелую графиню, а девушки, хотя по возрасту и попадали под описание, оказались белёсыми и конопатыми простушками в заштопанных платьях и уж никак не могли сойти за княжон. Тем не менее Лаврентий заплатил смотрителю за сообщение и приказал впредь наблюдать внимательней. Но, как ни крути, деньги таяли на глазах, бесполезные погони изнуряли, и пришла пора определяться.

Нынешняя фамилия Сидихин пока не вызывала никаких подозрений. Может, рискнуть и попытаться найти невесту из купеческого сословия? Единственную дочь богатого отца, чтобы приданое дали в золоте, и тогда, обвенчавшись, взять фамилию тестя. А что? И новой родне польстишь, и сам — концы в воду. Как ни жаль, но дворянина Островского уже не воскресишь. Лаврентий сжал кулаки — волна горечи и злобы ударила в сердце. Во всех бедах виновата Долли! Из-за этой сучки потеряны и дом, и имя, и Илария.

О любовнице Лаврентий вспоминал постоянно. Тосковал по её умелым рукам и тёплым губам, мягкому бело-розовому телу и даже по безумному блеску чёрных глаз. Плакал. Доходил до отчаяния. Мог бы, конечно, клин клином вышибить — завести себе новую бабу. Но боялся: вдруг не сдержится и выдаст свою яростную тягу к насилию. Тогда, чтобы не оставлять свидетеля, женщину пришлось бы убить, а в Москве это казалось делом почти невыполнимым. Лаврентий утешался тем, что в конце концов поймает Долли Черкасскую и её глупую подругу, вот тогда и отыграется на них за все свои потери и душевные муки.

«Живого места не оставлю… — мечтал Островский, — но прежде, чем они умрут, я каждую отымею».

Но мечты оставались мечтами, более того, они теперь даже смахивали на миражи. Катился к закату июль, пройдёт ещё полгода — и деньги кончатся. Пока Лаврентий мог принарядиться и впечатлить женщину (конечно, не слишком притязательную). Пришла пора искать невесту, и делать это нужно было сейчас, пока судьба уж совсем не прижала к ногтю. Но перспектива просидеть всю жизнь в душном замоскворецком доме под пятой у властного тестя-старовера казалась такой противной, что Лаврентий всё никак не мог решиться. Сегодня он наконец-то признал, что женитьбы уже не избежать, но по слабости характера ещё раз дал себе отсрочку — до конца месяца.

— Последние деньки, — пробормотал Лаврентий.

Стало грустно, а потом откуда-то изнутри поползла чёрная горячая жижа беспросветной тоски. Затрепетало сердце, всё тело покрылось мерзким липким потом. Островский распахнул окно и подставил лицо под слабое дуновение ветерка, а потом и вовсе перегнулся через подоконник. Вроде полегчало. Он раз-другой глубоко вздохнул и осмотрелся. В полуденную жару Покровка будто вымерла, и только в ворота соседней усадьбы въезжала ямская тройка. Из-за жары верх экипажа был опущен, и Лаврентий отметил, что сухощавый загорелый пассажир, развалившийся на сиденье, по виду смахивал на иноземца.

Брезгливо отметив, что теперь в Москву понаедут чужаки-богатеи, спешащие заработать на несчастье сгоревшего города, Лаврентий отвернулся. После ночной погони он чувствовал себя настолько разбитым, что хотел лишь одного — ничего не делать. А потому лёг и сам не заметил, как заснул. Поднялся он уже ночью, когда из раскрытого окна потянуло долгожданной прохладой, разделся и вновь заснул. Окончательно Лаврентий проснулся уже в полдень. Позвал кухарку и велел подавать обед.

Стряпуха принесла щи, пирог с капустой и квас. Выглядела еда на редкость аппетитно. Но не успел Лаврентий пообедать, как мальчик-конюх привёз записку с почтовой станции на столичном тракте. Смотритель писал, что дамы, похожие на тех, кого велено искать, проследовали часом ранее в Петербург, правда, их сопровождал мужчина — англичанин, тот сам заказывал лошадей и расписывался за подорожную.

«Опять пустые хлопоты, — с раздражением оценил Островский. — Откуда мог взяться англичанин около уездных русских баб?»

Решив, что сегодня он уж точно никуда он поедет, Лаврентий доел свой обед и снова прилёг. Из окошка дохнул прохладой лёгкий ветерок, потом солнце затянули тучи. Неужели дождь? Но вместо него на Москву обрушился ураган. Громыхало так, что казалось, ещё чуть-чуть и в частом переплёте маленького окошка вылетят стекла. Островский порадовался, что никуда не поехал.

За окном бушевал ливень, потоки воды стремились вниз — в сторону Маросейки, а в комнатах стало на удивление уютно. Лаврентий велел подать ужин. Под гречневую кашу с потрохами выпил три стопки хорошей водки из хозяйских запасов и повеселел. Стал даже склоняться к мысли, что не нужно больше откладывать и пора ставить крест на прошлой жизни.

«Завтра же поговорю с Параскевой», — решил Лаврентий.

Здешняя стряпуха — бойкая бабёнка, знавшая в округе всех, — могла подсказать, где искать выгодную невесту. Приняв решение, Островский успокоился и под шум дождя крепко заснул.

Утро вновь оказалось жарким, но после ночной грозы дышалось легче. Лаврентий встал у окна, ожидая, пока Параскева накроет на стол.

— Готово, барин, хорошо вам покушать, — возвестил весёлый голос.

Островский обернулся и увидел, что чёрные глаза стряпухи скромно опущены, но тесёмка на вышитой рубахе развязана, а ворот на пухлой груди распахнут.

— Вот оно что! — обрадовался Лаврентий. — Да ты вроде меня приглашаешь?

Неутоленная похоть ударила так, что плоть сразу восстала. Перестав хоть что-то соображать, Островский засунул руку под соблазнительно распахнутый женский ворот и смял тяжёлую, как большой тёплый шар, грудь. Параскева стояла молча, всё так же, не поднимая глаз, но, когда постоялец стал крутить ей соски, издала тихий блаженный стон.

— Нравится? — прошептал Лаврентий, покусывая мочку женского уха.

Дыхание Параскевы участилось, а на лбу сверкнули бисеринки пота. Тогда Островский схватил подол её сарафана и высоко задрал его, накинув стряпухе на голову. Широкие бедра и жирный белый живот прежде не понравились бы Лаврентию, но теперь, после воздержания, показались ему необычайно аппетитными.

— Дрянная баба! — воскликнул он. — Сейчас я тебя научу, как к постояльцам приставать.

Тяжёлый удар пришёлся по белому заду. На одной из ягодиц отпечатался след руки, и кровь взорвалась в жилах Лаврентия. Размахнувшись ещё раз, он ударил женщину по другой ягодице, а потом, сдвинув к краю стола посуду, схватил Параскеву за плечи и прижал её животом к столешнице. Сарафан всё ещё закрывал голову и плечи стряпухи, а обнаженные ягодицы со следами ударов белели прямо перед глазами Островского. Женщина пошевелилась и, предлагая себя, раздвинула ноги.

— Да ты — совсем распутная! Сейчас получишь по заслугам, — хрипло простонал Лаврентий и стал лупцевать пухлый зад. Каждый звонкий шлепок отдавался счастливым томлением в его чреслах. Когда ягодицы стали ярко-малиновыми, Островский с наслаждением вонзился в истекающее соками лоно Параскевы. Хватило мгновения — хрипло зарычав, Лаврентий упал лицом на спину стряпухи. Из-под сарафана раздался низкий звериный стон.

Островский рывком выпрямился, поднял со стола Параскеву и опустил сарафан вниз. Лицо женщины стало пунцовым, она задыхалась.

— Посмотри-ка на меня! — велел Лаврентий.

Кухарка послушно подняла на него залитые истомой чёрные глаза.

— Говори — ты поняла, что я теперь твой господин, а ты моя раба?

— Да, господин…

Развратная баба ухватила суть игры и, похоже, совсем не возражала.

— Приходи вечером, как хозяйка уснёт, сразу и приходи.

Параскева тихо хмыкнула, и Островский вспомнил прежние подозрения, из-за которых раньше избегал стряпухи. Он в первый же день понял, что развратница ублажает своего хозяина. Но теперь это даже показалось пикантным.

— Как только хозяин тебя поимеет и отпустит, сразу же иди ко мне, — велел Лаврентий.

Стряпуха игриво засмеялась и вышла, а Лаврентий стал с нетерпением ждать ночи. Новая любовница не разочаровала. Она выполняла все прихоти Островского и, казалось, сама упивалась тем насилием, с каким он ею овладевал.

Долгое воздержание сыграло злую шутку: найдя любовницу, которой оказалась по нраву его жестокость, Лаврентий так увлёкся тайной связью, что забыл о своих планах и впал в зависимость от этой простой бабы. Спустя две недели он вдруг опомнился и осознал, что теряет волю. Разочарование и чувство вины пробудили в нём злость. Хватит дурака валять! Пора возвращаться к прежним задумкам. Надо найти богатую невесту, а Параскеву взять стряпухой в дом.

На следующий день утром, когда любовница принесла завтрак, Островский пристал к ней с разговором:

— Послушай, я хотел попросить тебя кое о чём. Найди мне богатую невесту — единственную наследницу отца. Ты ведь во всех соседних домах девиц знаешь?

— Конечно, — подтвердила стряпуха. Она, казалось, ничуть не удивилась такой просьбе. — Тебе какую невесту, барин? На этой стороне улицы усадьбы купцов, а на той — дворян Апраксиных и Лопухиных.

— Каких Апраксиных?! — вскричал Лаврентий, вскочив со стула.

— Графов, — удивилась Параскева. — Сам-то хозяин усадьбы давно помер, а вдова — ещё бодрая.

— Как зовут графиню? — прохрипел Островский, которому показалось, что земля разверзлась у его ног. Он уже предчувствовал, каким будет ответ.

— Евдокия Михайловна. — Параскева забеспокоилась. — Да что с тобой, барин? Ты побледнел весь.

— Княжны, её воспитанницы, с ней? — Лаврентий не мог поверить, что он пять месяцев прожил рядом со своими врагами и напрасно потратил кучу денег вместо того, чтобы расспросить собственную кухарку.

— Да нет в доме никого — уж я-то знаю! — Параскеву прямо-таки распирало от собственной значимости. — Их экономка в наш храм к обедне ходит, так она говорила, что недели две назад за хозяйкой и барышнями по приказу племянника графини приехал какой-то англичанин, он и увёз всех женщин в столицу.

Лаврентию вспомнилась записка, доставленная мальчиком-конюхом со столичного тракта. Всё было так просто! Если бы тогда поехать на почтовую станцию, то всё можно было бы уже давно закончить. А теперь дело загублено… Островский заскрипел зубами от злости, но тут же опомнился. Пусть он ошибся, но всё ещё можно исправить!

— Узнай для меня у этой экономки адрес графини в Петербурге. Наверняка дворецкий или управляющий знает, — потребовал Островский и протянул любовнице два пятачка. — Один возьмёшь себе, а другой — для твоей экономки.

Параскева жадно схватила деньги, сунула их за пазуху и протараторила:

— Хорошо, барин, я всё сделаю.

Она убежала, а на следующий день сообщила любовнику, что графиня Апраксина собиралась остановиться в столичном доме своего племянника на Миллионной улице. Лаврентий сразу же рассчитался с хозяином и, наняв почтовую тройку, выехал в столицу, моля Бога, чтобы на сей раз не опоздать.

Островский больше не вспоминал о Параскеве, другие чувства захватили его, а вот стряпуха ещё долго вздыхала о молодце-постояльце. Ей так хотелось поговорить о нём. Но с кем? Не с хозяйкой же — старой жадной каргой, давно подозревавшей о связи стряпухи и своего мужа.

«В церковь, что ли, сходить? Замолить грехи, чтобы поскорее забылся окаянный кобель…» — размышляла Параскева, вытирая посуду, когда в дверях кухни возникла фигура в чёрном. Стряпуха с радостью воскликнула:

— Ой, это ты?! Как славно… Заходи же скорей!

Несмотря на страшную жару, Параскева плотно прикрыла дверь кухни и занавесила окно.