Трое в постели!.. В брачную ночь… Застрелиться, что ли?

Тьма за окном казалась такой же непроглядной и чёрной, как тоска в душе Дмитрия. Он сидел на подоконнике распахнутого настежь окна в своей холостяцкой комнате. Ползущие из сада сырость и холод, как ни странно, приносили облегчение. По крайней мере, Дмитрий чувствовал, что жив. Это было всё-таки легче, чем жуткое – чуть ли не до воя – отчаяние, накрывшее его в первые часы после визита в спальню жены.

Самым ужасным оказалось то, что Надин, зная о его связи с любовницей, решилась на венчание и даже хотела супружеских отношений, но так и не смогла перебороть брезгливость и отвращение. Разум его молодой жены подсказывал ей одно, а сердце требовало другого. Но если с разумом можно было договориться, объяснив все выгоды и преимущества, то с сердцем это было немыслимо – оно либо принимало человека, либо нет. Сердце жены не приняло Дмитрия, и он сам был во всём виноват.

Ордынцев застонал. Всё его нутро скрутило так, что аж перехватывало дыхание.

«Что делать?.. Как быть? Это ведь крах», – стучало в висках.

Может, просто поговорить с Надин? Объяснить, что связь с Ольгой ничего для него не значит? Почему он не сделал этого сразу? Впрочем, какой разговор, когда она шарахнулась от него, как от чумного.

Дмитрий давно замерз, но так и остался сидеть на подоконнике. Тусклое пятно луны лишь угадывалось за тучами, а звезд не было вовсе. Сама природа надела траур по разбитым надеждам и несбывшимся мечтам князя Ордынцева. Что же делать? Умолять жену о прощении, вымаливать ласки? Это невозможно! Проще всего было уехать – да хотя бы в Петербург. В конце концов, в Москву Дмитрий прибыл с заданием, а шпиона так ещё и не поймал. Надо утром объясниться с Чернышёвым и уехать. Оставить жене денег, и с глаз долой…

Так потянуло домой – в Севастополь или в любимый Кореиз. Можно ведь просто притвориться, что в жизни ничего не изменилось. Закончить со шпионом и уйти в море. Вот где он всегда был королем! Ордынцеву так мучительно захотелось оказаться на палубе своего «Олимпа», что он даже закрыл глаза и представил бесконечную, пронизанную солнцем лазурь, услышал шум парусов и перекличку матросов, бегущих по вантам. Господи, что бы он сейчас ни отдал, лишь бы оказаться на капитанском мостике!..

Скорей бы уж утро… Дмитрий соскочил с подоконника, по очереди зажёг свечи во всех канделябрах, и чёрная, промозглая тьма отступила перед теплым янтарным светом. «Пусть и в мою жизнь тоже войдёт свет. Пора открыть двери разуму, это обычно приводит к успеху», – размышлял Дмитрий.

Он взял лист, разделил его пополам, написал сверху фамилию Печерского и стал выписывать в одну колонку предположения, а в другую – уже известные факты. Постепенно у Дмитрия вызрел окончательный план разговора с военным министром. Слишком уж острой была нынешняя ситуация: шпион подобрался к важнейшим сведениям о российской армии, ведь именно к Чернышёву стекались все доклады по военному ведомству, а Печерский ходил у генерал-лейтенанта в ближайших помощниках.

«Впрочем, планы планами, а ещё надо будет посмотреть, как сложится беседа, – прикинул Ордынцев. – В крайнем случае можно и Данилу предъявить (вот, мол, свидетель имеется). А мальчик перескажет Чернышёву весь разговор связника со шпионом».

Претворяя свой план в жизнь, Ордынцев посадил Данилу в экипаж, и они отправились на Солянку.

– Ты всё помнишь, ничего не забыл? – во время пути спросил Дмитрий, и его юный помощник ещё раз слово в слово повторил свой прежний рассказ.

Коляска натужно проползла по крутой улочке вдоль монастырской стены и свернула в засаженный жасмином сад, ещё мгновение – и она остановилась у крыльца длинного двухэтажного дома с высоким мезонином. Семья Чернышёва занимала его левое крыло, построенное над палатами двухсотлетней давности, здесь бросались в глаза сводчатые потолки и маленькие, забранные в частые переплёты окошки.

«Наверняка и комнаты здесь угрюмые – тёмные и низкие», – предположил Дмитрий и скоро убедился, что не ошибся. Слуга провёл его в большую мрачную комнату с белёным сводчатым потолком. Вскоре появился и генерал-лейтенант. Любезно улыбнувшись гостю, Чернышёв поинтересовался:

– Доброе утро, князь. Что за дело могло привести ко мне новобрачного в столь ранний час?

– Ваше высокопревосходительство, я нахожусь на службе, и мои частные дела могут подождать, – отозвался Ордынцев. – Адмирал Грейг прислал меня сюда с определённой миссией: я должен выявить и обезвредить шпиона вражеской державы.

– Да что вы? – развеселился Чернышёв. – Какое же я имею к этому отношение?

– Дело в том, что этот шпион – ваш ближайший помощник, граф Печерский.

Александр Иванович издевательски хмыкнул:

– Не смешите меня. Печерский – болван, у него не хватает соображения даже на примитивные вещи. Этот человек не может сложить два и два, а вы заявляете, что он является шпионом. Да на такое дело мозги нужны!

– Возможно, что Печерский хорошо прикидывается или выбрал для себя простейший путь, когда и ума особого не нужно: он просто ворует бумаги. В пакете, привезённом его связным в Одессу, лежали документы, украденные в Адмиралтействе. Там были описания севастопольских кораблей, а также дислокация укреплений и характеристика размещённых в них частей.

Чернышёв задумался. Он-то знал, что Ордынцев попал в точку: именно с проверки документов по Севастополю начал Александр Иванович свою ревизию в Адмиралтействе, и его первый доклад, сделанный государю, был о Черноморском флоте, но говорить об этом настырному моряку Чернышёв не собирался. Вместо этого он предложил Ордынцеву рассказать о деталях расследования. К его удивлению, тот не стал скрытничать, а рассказал всё как есть. Закончил князь пересказом скандального разговора между шпионом и его связным.

«Какая у этого Ордынцева получается складная картина, – размышлял между тем Александр Иванович. – Хотя… о чём теперь волноваться? С генерал-лейтенанта Чернышёва взятки гладки, он от Печерского избавился. Надо же, как вовремя!» Александр Иванович даже порадовался своему везению. Он теперь знал, что надо делать. «Настырный морячок ждёт ответа? Что ж, пожалуйста. С нашим удовольствием!» Генерал-лейенант сочувственно улыбнулся визитёру и изрёк:

– Видите ли, в чём дело – вы пришли не по адресу. Печерского мне очень сильно рекомендовал наш новый шеф жандармов. Я не сомневаюсь, что мой бывший помощник работает на Бенкендорфа. Как говорится, наушничает – в деталях излагает все подробности моей службы и личной жизни. Я смотрю на такие вещи трезво: если не он, так этим займётся кто-нибудь другой. Но я устал от глупости Печерского и отправил этого болвана обратно в Петербург: хотел вернуть его Александру Христофоровичу, пусть найдёт кого-нибудь поумнее. Так что вы опоздали. Шпион у меня больше не служит, разбирайтесь теперь с Бенкендорфом.

С намёком, что аудиенция окончена, Чернышёв поднялся. Он позвонил в колокольчик, и в дверях, как по мановению волшебной палочки, возник одетый в чёрное усталый немолодой чиновник.

– Принесли, Костиков? – осведомился генерал-лейтенант. – Кладите на стол, я ещё раз посмотрю доклад и тогда уже поеду к государю.

Ордынцев понял, что его выпроваживают. Он попрощался и вышел. Чернышёв явно хотел переложить свою вину на плечи шефа жандармов. В любом случае прямых улик у Дмитрия не было, и ему оставалось лишь одно: ехать в Петербург и добывать неопровержимые доказательства. Расстроенный неудачным визитом, он двинулся по коридору к выходу.

– Ваша светлость, – окликнул его сзади тихий голос, – погодите немного.

Дмитрий обернулся и увидел, что за ним спешит усталый штатский из кабинета военного министра.

– Вы простите меня за настойчивость, но я услышал конец вашего разговора с его высокопревосходительством, – тихо, почти шёпотом сказал Костиков. Он помялся, но, как видно, решившись, продолжил: – Дело в том, что Печерский перед отъездом украл из моей комнаты написанный к сегодняшнему дню доклад. Я не стал поднимать шум, а восстановил документ заново по черновым записям. Я думаю, мерзавец надеялся, что я не смогу это сделать, и граф меня выгонит. К тому же Печерский подбросил мне в комнату хозяйкины драгоценности. Хорошо ещё, что я сразу их обнаружил и с помощью горничной её сиятельства вернул на место.

– Вот как! И чему был посвящён доклад? – уточнил Дмитрий.

– Военным поселениям. Я подробно описывал их дислокации, количество людей, имущество и вооружение.

– Ценные сведения для того, кто работает на врага, – признал Ордынцев и поблагодарил: – Спасибо, что предупредили меня, буду знать, что искать.

– Это ещё не всё, – затравленно оглянувшись по сторонам, прошептал чиновник, – я ведь тоже слышал тот разговор, как и ваш мальчик. Печерский и его гость стояли под окнами моей комнаты. Я не решился сообщить об этом его высокопревосходительству. Не знал, как он к этому отнесётся. Но раз вы ему рассказали, я, наверно, сегодня же вечером доложу о том, что слышал.

Какая удача – нашёлся новый полноценный свидетель! Вот уж нежданно-негаданно… Ордынцев с надеждой спросил:

– Я могу рассчитывать, что вы под присягой дадите показания на графа Печерского?

– Конечно, ваша светлость! Это мой долг, – согласился Костиков, и Дмитрий успел заметить радостный блеск его глаз.

«Печерский – дурак, походя наживает себе врагов, – понял Дмитрий. – Этот незаметный чиновник с радостью поквитается с сиятельным негодяем, а если бы у того хватило ума не подбрасывать драгоценности, Костиков, может, и промолчал бы».

Ордынцев попрощался с новым союзником и вышел. В пронизанном солнцем маленьком садике золотым ковром лежала на газонах опавшая листва, на клумбе роняли лепестки осенние цветы. Коляска по-прежнему стояла у крыльца, кучер дремал на козлах, но Данилы в экипаже не было. Ордынцев с недоумением огляделся и тут же увидел, как мальчик вынырнул из зарослей жасмина у чугунной решётки. Он поманил Дмитрия к себе.

– Что это за представление? – удивился Ордынцев.

– Тише, ваша светлость, там окно распахнуто, ещё услышат, – шепнул Данила, потянув его за собой.

Они прошли вдоль чугунной ограды, отделявшей сад от улицы, и добрались до стены флигеля. Окно там действительно было открыто, и за ним разговаривали двое. Низкий мужской голос Дмитрий слышал впервые, но зато женский он не спутал бы ни с каким другим. Во флигеле наедине с таинственным мужчиной что-то обсуждала Надин.

Надин прекрасно осознавала, что потерпела жуткое, сокрушительное поражение. Такое случилось с ней впервые, и чёрное, как деготь, и такое же мучительно липкое чувство отвращения к себе просто изводило ее. Это сильно напоминало зубную боль: от неё тоже нельзя избавиться, а с ней – ни заснуть, ни бодрствовать. Вот ведь позор какой! Соперница бросила ей вызов – а Надин в этой борьбе проиграла. Что на неё нашло? Одна фраза – и она навсегда потеряла мужа, а ведь Дмитрий так подходил для этой роли: умён, красив, с явным характером. Если коротко – настоящий мужчина.

Прошло уже столько часов, но Надин по-прежнему беспрестанно вспоминала ужасную сцену: муж наклоняется к её губам, чтобы поцеловать, в его глазах цветёт нежность, а следом вспыхивает желание. А она?.. В полушаге от победы Надин сама всё испортила…

«Я всегда знала, что преуспею в любом деле, так что нечего раскисать, – приказала она себе. – Нужно пережить случившееся, а потом начать всё сначала». Эта простая мысль утихомирила боль, стало легче дышать, сотрясавшая тело мелкая дрожь постепенно затихла. Очень хотелось уснуть, чтобы наутро проснуться и вновь стать прежней, но не вышло. Надин так и пролежала, свернувшись комочком, до самого восхода. Зато под утро пришло решение. Оно было простым и разумным: надо понравиться собственному мужу. Надин считала себя умной и интересной, ей оставалось только донести эту правду до Ордынцева, а уж выбор тот пусть делает сам.

Как говорится, лучшее – враг хорошего! Надо начать с чистого листа, – словно и не было ни Нарышкиной, ни сцены в гостиной. Надо считать, что ей просто понравился красивый моряк, и Надин хочет его приручить.

Вечером Ордынцев собирался представить её обществу как свою жену, и это был отличный случай, чтобы произвести настоящий фурор. Хватит ныть! Пора вставать и начинать бороться. Сегодня утром Надин должна забрать купчую на новую усадьбу, а к вечеру стать первой красавицей на балу. Задача была не из простых, но тем ценнее окажется победа.

Надин дождалась Стешу и послала её на разведку. Час спустя горничная донесла, что Ордынцев вместе с Данилой отбыл из дома. Путь был свободен. И Надин отправилась к поверенному.

– Ну что, готовы купчая и выписка? – спросила она у Жарковича прямо с порога.

– Да, ваше сиятельство, пожалуйте, – откликнулся поверенный, доставая из стола свернутые и перевязанные тесьмой плотные листы с гербовыми печатями. – Вы распорядились оформить покупку усадьбы на имя графини Любови Александровны, так я и сделал. Изволите посмотреть?

Поверенный разложил бумаги на столе, и Надин быстро пробежала глазами строчки обоих документов. Всё получилось как нельзя лучше. Вот он и появился у неё в руках – ещё один кирпичик в фундамент благосостояния семьи. Радость окрасила румянцем щёки Надин, а её улыбка засияла подобно солнцу.

– От всего сердца благодарю вас, – сказала она поверенному. – Пожалуйста, если появится ещё какой-нибудь интересный заклад, дайте мне знать. Я пока остаюсь в Москве, только теперь буду жить в другом месте.

Надин записала на листе свой новый адрес и простилась. Пряча под шалью бумаги, она прошла к выходу, но, когда её провожатый распахнул дверь, Надин обомлела. На крыльце стоял её муж, и выражение его лица не сулило ни ей, ни Жарковичу ничего хорошего.

– Познакомь меня со своим поверенным, дорогая, – любезно сказал он и, не дав жене заговорить, представился сам: – Я – муж Надежды Александровны, князь Ордынцев.