Праздник закончился, а вместе с ним ушли тепло и солнце, как будто природа на радостях подержала над молодой и прекрасной царской четой золотой шатёр, а потом свернула его и убрала подальше – до лучших времён. Свинцовые тучи за окном, безнадёжная тоска в душе – всё было закономерно, но Надин отчаянно старалась выбраться из этого серого болота. Она пыталась выглядеть благополучной, хотя бы ради матери. Печали всё прибывали, и Софья Алексеевна держалась из последних сил. Три дня назад пришло тревожное письмо от Веры – доктор уложил её постель из-за угрозы выкидыша. На семейном совете решили, что помогать Вере поедет бабушка, а Надин вернётся в родительский дом и станет опекать Любочку. Старая графиня выехала в Солиту накануне, а сегодня покидала родной дом Софья Алексеевна. Все боялись даже заикнуться об этом, но одному Богу было известно, когда семья соберётся вновь, и, вообще, дарует ли им судьба такое счастье.

Начался дождь. Мелкий, холодный и безнадёжный, он размывал остатки мужества, и Надин казалось, что небо плачет вместе с нею. На запятки дорожного экипажа почти вровень с крышей увязали сундуки, а внутри негде было повернуться от узлов и одеял. Для Софьи Алексеевны и её горничной оставалось совсем мало места, но Надин уже устала спорить с матерью, настаивая на ещё одном экипаже. Хрупкая графиня проявила недюжинный характер и отмела все советы:

– Это лишнее, дорогая, – твёрдо сказала она. – Я хочу ехать быстро, это самое главное, а места нам хватит.

Надин практически умолила мать взять пятнадцать тысяч из оставленных ей Дмитрием средств. Теперь вместе с выручкой от продажи соли, присланной Верой, у графини собралось около тридцати тысяч. Надин успокаивала себя тем, что как только узнает новый адрес матери, начнёт переправлять ей деньги с любой оказией.

Проводить графиню пришла и Зинаида Волконская, та зябко куталась в меховую тальму и была непривычно бледна.

– Прощай, Софи, может, и не увидимся, – тихо сказала она. – Я ведь уже решила: весной приму католическое крещение, и, скорее всего, мне придётся уехать. Ты прости, если что было не так.

– С тобой всё и всегда было «так», – грустно улыбнулась Софья Алексеевна и попросила: – Присмотри за моими дочерьми, пока можешь.

– Обязательно, а ты пиши мне, где бы я ни жила…

Софья Алексеевна только кивнула. Говорить она уже не могла. Рядом навзрыд плакала Любочка, и только Надин крепилась, хоть и её глаза были полны слез. Софья Алексеевна перекрестила своих дочерей и села в экипаж. Ямщик тронул, и карета выехала со двора.

Сёстры простились с княгиней Волконской и зашли в дом.

– Как мы будем жить без мамы, Надин? – всхлипнула Любочка.

– Пока не знаю, но мы обязательно что-нибудь придумаем!

Любочка протянула руку и коснулась лица сестры.

– У тебя все щёки мокрые…

– Это дождь, – твёрдо сказала Надин.

Что ни говори, а плакать под дождём очень удобно: надо потом только не признаваться в своей слабости.

Сколько часов проплакала Надин в чёрной тиши своей спальни? Она не считала. Тоска душила ее. Казалось, что ещё чуть-чуть – и отчаяние победит. Надин силой заставила себя подняться с постели. Измотанная горем, Любочка давно спала и не могла скрасить сестре тоскливое одиночество. И что же теперь делать?.. Надин вдруг поняла. Надо выйти из этой черноты! Хоть на все четыре стороны. Даже узников выводят из камер… Она накинула шаль и вышла в сад. Из окон княгини Волконской лилась музыка. Это напомнило Надин о прошлой жизни. Оказывается, она тогда не понимала, что была счастлива.

«Нужно пойти к Зизи, – вдруг сообразила она. – Хотя бы оказаться среди людей – можно ведь просто сесть в уголке и слушать».

Надин вернулась в дом, выбрала первый попавшийся наряд, закрутила косу на затылке и поспешила к соседям. Концерт уже начался. Допев романс, сошёл со сцены черноглазый красавец – итальянский тенор. Он галантно подал руку княгине Волконской. Та подошла к фортепьяно и, прежде чем сесть за инструмент, объявила:

– Я хочу спеть для вас русское произведение. Я делаю это с огромным удовольствием, поскольку сегодня его вместе с нами будет слушать знаменитый поэт, написавший эти проникновенные строки.

Руки Зинаиды Александровны легли на клавиши, и зазвучали первые аккорды, а потом вступило великолепное контральто. Это была та самая элегия, которую уже однажды слышала Надин:

Надин замерла. Как всё это было ей знакомо! Поэт каким-то чудом догадался о её сердечной боли. Понял её тоску. Как видно, не только у Надин мечты и надежды обернулись томительным обманом. Она впитывала каждый звук и каждое слово. Почему?.. Почему так получилось?.. Надин спасла бы свою гордость, если бы смогла забыть Ордынцева. Как будто отвечая на её незаданный вопрос, откликнулась княгиня Зинаида:

Вот и ответ! И всё так просто: Надин любит мужа, а тот влюблён в другую! В этом и был корень всех зол, а остальное лишь усугубляло её отчаяние. Поражённая сделанным открытием, Надин замерла, прижавшись к колонне. Она не хотела верить горькой правде. Просто не могла! Оказаться недостойной любви – почему?!

Музыка смолкла, и слушатели зааплодировали, они встали с мест и повернулись к невысокому человеку, сидевшему в первом ряду. Надин из-за голов гостей видела лишь шапку чёрных кудрей, но вот поэт поднялся на сцену к хозяйке дома и поцеловал ей руку. Надин поняла, что он – совсем ещё молодой человек – безмерно счастлив. Крупные серые глаза его блестели от волнения, а улыбка рвалась наружу сквозь маску «приличной» сдержанности. Поэт чуть наклонил голову, поблагодарив слушателей, и аплодисменты загремели с новой силой.

– Он будет самым знаменитым стихотворцем России, – раздался за спиной Надин знакомый голос. – Я всегда это знала, с самого первого его появления в свете, я как раз тогда начала выезжать. Мы очень дружили.

Надин обернулась и, словно на кинжал убийцы, напоролась на лучезарную улыбку Ольги Нарышкиной.

– Вам повезло, – стараясь сохранить достоинство, ответила Надин.

Она гордо вскинула голову и бросила на соперницу высокомерный взгляд. Но ту это не испугало, Нарышкина насмешливо хмыкнула и объявила:

– Мне всегда везёт, потому что мужчины делают лишь то, что захочу я, а ведь они правят этим миром. Но больше всего мне повезло в семнадцать лет – тогда расцвело наше с Дмитрием чувство. Я была и его первой любовью, и его первой женщиной, во мне сошлось всё, и теперь он никогда уже не сможет от меня отказаться… Это так трогательно! Знаете, я ведь всегда ношу его подарок, сделанный мне после нашей первой ночи. Вот, гляньте, как мило.

Надин казалось, что она сейчас провалится сквозь землю. Она чувствовала, как горячая волна мучительного румянца предательски заливает ей лицо и грудь, но, собрав волю в кулак, подняла глаза на соперницу. Нарышкина вытянула из-за корсажа длинную золотую цепочку и теперь держала на ладони маленький медальон. Ольга подцепила ногтем застежку и открыла его. С крошечной миниатюры на Надин смотрел Дмитрий. Художник оказался не слишком талантливым, но ошибиться в том, что юноша – это князь Ордынцев, было невозможно.

– Правда, он был очень хорош? – наслаждаясь мучениями Надин, поинтересовалась соперница. – Впрочем, сейчас он стал ещё лучше. Великолепный мужчина и умелый любовник. Прекрасное сочетание!

Надин глупо молчала – слова как-то не находились. Нарышкина довольно улыбнулась, спрятала медальон за вырез корсажа и выпустила последнюю стрелу:

– Пойду встречусь с ещё одним старым другом. Как говорят, воспоминания юности – главные сокровища нашей души.

Поняв, что больше ни минуты не выдержит рядом с соперницей, Надин кинулась домой. Она даже не стала искать у лакеев свою шаль, а так и выскочила на улицу с оголёнными плечами. Влажный ночной воздух остудил горящую кожу, и кровь отлила от щёк, но легче почему-то не стало. В дверях родного дома её встретил дворецкий.

– Шаль забыли? – посочувствовал он, – нечего, не беспокойтесь, я сейчас пошлю за ней. Тут для вашей светлости письмо принесли.

Он протянул Надин маленький конверт, где чётким мужским почерком было выведено имя княгини Ордынцевой. Она уже знала, кто ей пишет, но теперь не хотела ни встреч с этим человеком, ни его писем. Вот только гордость не позволяла Надин сдаться: она сделала над собой усилие и вскрыла письмо. Дмитрий сообщал, что приехал в Москву и предлагал жене (если та согласна) вернуться домой.

Зачем?.. Всё и так ясно… Господи, как же это оказалось унизительно! Прав был поэт: сердечные раны так глубоки…

Надин прошла в гостиную, взяла лист бумаги и перо. Она даже не задумалась – слова легли на листок сами:

«Пригласите княгиню Нарышкину».

Надин запечатала письмецо, отдала его посыльному и ушла в свою спальню. Рухнув на кровать, она зарыдала так, как не плакала с детских лет. Дождь за окном тоже лил слёзы: плакал о разбитых мечтах, обернувшихся томительным обманом.