Как же хорошо, что императрица оставила сегодня лишь молодых фрейлин! Ольге показалось, что даже воздух в кабинете Елизаветы Алексеевны стал легче и прозрачнее. Конечно, это отдавало самой настоящей мнительностью, но княжна ничего не могла с собой поделать. Общество старших фрейлин её тяготило, и дело было не в камер-фрейлине Сикорской, о которой брат уже давно Ольгу предупредил. С этой женщиной всё было ясно: она шпионила за императрицей для своего могущественного родственника. Алексей посоветовал им с Натали смотреть на камер-фрейлину, как на неизбежное зло. Гораздо сложнее Ольге было с Роксаной. Струдза была так величава, так набожна и так высокоморальна, что любая «обычная» женщина на её фоне смотрелась легкомысленной пустышкой. Впрочем, кто сказал, что это неправда?

«Вот Барби по возрасту старше Роксаны, но зато проще и понятнее, да и веселее, – мысленно разбирала Ольга характеры старших фрейлин. – Надо бы у Натали спросить, что она думает по этому поводу».

Ольга посмотрела на подругу – та читала Елизавете Алексеевне английский роман «Гордость и предубеждение». Невестка Катя привезла точно такую же книжку из Англии, и Ольга её уже прочла. Роман был хорош: его героиня оказалась умной и бесстрашной. Взгляд княжны скользнул по утомлённому лицу императрицы – та слушала, прикрыв глаза, будто не хотела видеть чтицу, хотя прелестное личико Натали никому не могло испортить настроения. Фрейлина Белозёрова за последние дни необычайно похорошела.

«Вот и не верь, когда говорят, что любовь женщин красит».

Скоропалительная помолвка Натали оказалась для Ольги почти такой же неожиданной, как и для графини Софи. Давая кузену совет, княжна до конца не верила, что тот появится в доме Белозёровых, но Никита решился. Об одержанной им победе Натали рассказывала всем, кто только соглашался слушать, ну а лучшей подруге – уже, наверное, раз сто. Так что, как было дело, Ольга помнила в мельчайших подробностях. Ранний гость застал Софью Ивановну готовой к отъезду, но всё же упросил выслушать его. Графиня не смогла отказать, но, когда узнала, чего Никита хочет, перепугалась.

– Как можно решать такой вопрос на ходу?! – вскричала она. – Это совершенно невозможно!

Но тут в разговор вмешалась её дочь, и Белозёрова узнала, что Натали, оказывается, с детства влюблена в князя Никиту и что раз тот отвечает ей взаимностью, то лучшего счастья ей и не надобно…

Спор матери с дочерью оказался столь горячим и громким, что на крик прибежал Сергей Курский и со свойственной дипломатам ловкостью предложил компромисс: графиня Софи даёт согласие на помолвку дочери, но жениху придётся съездить в Москву и добиться разрешения на этот брак от бабушки невесты.

– Не обольщайтесь, легко вы её благословения не получите, – мстительно заявила сдавшаяся под напором родных графиня Софи и вдруг заплакала: – И с кем я теперь останусь?

– Ну, Соня, о чём ты говоришь? Стыдно… – зашептал ей на ухо брат.

Князь Сергей увёл сестру из кабинета, а жених с невестой остались одни.

– Вы, правда, меня любите? – спросил Никита.

– Давным-давно! А вы разве этого никогда не замечали?

– Не смел. Ведь я почти вдвое старше вас. Мне всегда казалось, что я для вас – дряхлый старик.

Вместо ответа Натали его поцеловала.

Когда подруга доходила в своём рассказе до этого места, на глаза её набегали слёзы, и Ольга тоже тянулась за платком. Как же всё это было прекрасно!

«А у меня самой, может, ничего и не получится», – призадумалась княжна.

Нельзя сказать, чтобы что-то у неё шло не по плану. Нет, внешне-то всё было как раз прекрасно: Курский ежедневно приезжал к ним в дом, привозил цветы, вёл интересные беседы и даже как будто наладил отношения с Алексеем, но самого главного до сих пор так и не случилось – Сергей не сделал предложения. Конечно, можно было сказать, что Ольга хочет слишком многого, но ведь Никите хватило одного дня, чтобы принять решение, а Курский всё тянул. Не мог понять, чего хочет?

«Я просто слишком устала ждать, – вдруг поняла княжна, – терпение на исходе. Не сорваться бы, не наделать глупостей, как в прошлый раз».

Пока Ольге удавалось не выходить за рамки выбранной роли. Она была с Сергеем любезна, в её поведении не нашлось бы даже намёка на кокетство, и при этом она всегда казалась очаровательной. Катя не могла нарадоваться, видя, как строптивая золовка меняет один наряд на другой.

– Ты – самая красивая из нынешних дебютанток, – часто повторяла Катя, да только Ольге хотелось услышать эти комплименты совсем из других уст.

Натали перевернула страницу романа и замолчала, но императрица приоткрыла глаза и попросила:

– Читайте дальше, я не сплю.

Серебристый голосок зажурчал вновь, повествуя о гордости мужчины и предубеждении женщины, но парочка книжных героев уже свернула на дорогу к свадьбе, а у Ольги с Сергеем всё не ладилось.

«Он стал слишком грустным, и в глазах у него стоит тоска. Неужели это из-за меня?.. Может, нужно поговорить с ним?.. Но что я скажу? Я уже однажды признавалась в любви и получила два года терзаний. – Княжна была готова бороться, но с чем или с кем – не знала. – Поговорю с Сергеем, вызову его на откровенность», – наконец-то решила она и сразу же успокоилась.

Натали читала о том, с каким безупречным достоинством скромная английская девушка победила знатную старуху, решившую её подмять. Ольга тоже не станет пасовать перед трудностями. Она всё сможет! Она обязательно справится! И Сергей Курский сделает то, что был должен сделать ещё два года назад.

Князь Курский выпил второй бокал крепкого английского бренди. Лондонские привычки в зимнем Санкт-Петербурге смотрелись глупо, но и не выпить Сергей тоже не мог. Уже несколько дней его мучили кошмары. Сначала только в снах, а теперь и наяву. Мысли о странной некрасивой женщине, с которой у него на последнем балу вышла размолвка, не оставляли Сергея. Во сне камер-фрейлина ликующе улыбалась ему и всё звала к себе, раскрывая навстречу объятия, а днём мысли об этой женщине не шли из головы. Почему-то казалось, что нужно разыскать Сикорскую и поговорить, хоть было непонятно, о чём с ней вообще можно было разговаривать.

«Наверное, дело в том, что я повёл себя грубо, – размышлял Сергей. – Я был так счастлив, когда танцевал с Холли, а слова Сикорской всё разрушили, вот я и сорвался. Просто нужно извиниться перед камер-фрейлиной».

Курский закрыл глаза и вернулся мыслями к тому мгновению, когда на его ладонь легли тонкие пальцы Ольги. Они были тёплыми и чуть-чуть дрожали. Сергей так любил свою выросшую девочку и отдал бы всё на свете, чтобы этот танец не кончался. Ему казалось, что и Ольга тоже это чувствует, ведь в её глазах светилась нежность. Сергей уже хотел признаться, как тосковал все эти годы и как скучал, но танец вдруг закончился.

Все шансы князя Курского на этом балу были истрачены. Сергею ещё предстояло танцевать с племянницей, что он и сделал. Это оказалось последним удовольствием. Потом Сергей приглашал жён коллег-дипломатов. Дамы мило щебетали, а он отделывался междометиями, не выпуская из вида свою Ольгу. Она была так хороша, что все головы поворачивались ей вслед, а по залу летел шёпоток восхищения. Как же хотелось Сергею поговорить о своей красавице! Но с кем?..

Вдруг удачная мысль пришла в его голову: «Фрейлины! Холли теперь – одна из них, значит, можно будет, не нарушая приличий, поговорить о ней с подругами».

Курский поискал глазами фрейлин. Три женщины с алмазными шифрами, приколотыми к ярким голубым бантам, стояли в конце зала. Самая старшая – черноволосая и темноглазая княжна Туркестанова – что-то весело говорила строгой Роксане Струдзе.

«Можно потанцевать с Варварой», – сообразил Курский и поспешил к компании фрейлин.

– Княжна, позвольте пригласить вас, – галантно склонив голову, сказал он.

– Охотно… – отозвалась Туркестанова, протягивая ему руку.

Танец оказался кадрилью, пришлось выполнять сложные фигуры и толком поговорить об Ольге так и не удалось. Сергей проводил Туркестанову к подругам. Наверное, лучше всего ему было бы тотчас же уехать, но как только он захотел откланяться, княжна задержала его и принялась расспрашивать о жизни в Лондоне своей доброй подруги – графини Ливен. Варвара искренне радовалась успехам прежней знакомой и требовала всё новых подробностей.

Вновь зазвучала музыка, к их компании подошли два офицера. Одного из них – пригласившего Туркестанову Владимира Голицына – Сергей знал, а второго – того, кто увёл Роксану Струдзу, – видел впервые. Курский остался наедине с некрасивой темноволосой дамой – камер-фрейлиной Сикорской.

«Придётся танцевать, – с раздражением понял он, – не могу же я оставить её здесь одну».

Сергей пригласил неприятную даму.

Музыканты играли вальс. Курский обнял талию камер-фрейлины и закружил её в танце, но тут же понял, что вальсирует женщина плохо. Это оказалось истинным наказанием! Камер-фрейлина сбивалась с шага, а её некрасивое лицо сделалось сумрачным и жёстким. Ещё чуть-чуть – и всё это кончится ужасным конфузом. Сергей медленно повернул Сикорскую к краю площадки и остановился у колонны.

– Здесь так жарко! Не хотите ли пройти ближе к террасе, там поприятнее, – предложил он, уже не зная что делать.

– Конечно, – так же коротко, как и раньше, ответила камер-фрейлина и крепко вцепилась в его локоть.

Осторожно лавируя меж гостями, Курский вел её к балконным дверям, спрашивая себя, что делать дальше.

Но светская привычка всегда быть любезным выручила и на сей раз. Сергей улыбнулся даме и спросил:

– Вам нравится у Лавалей?

– Да…

– А хозяйкину коллекцию вы уже видели? Мне говорили, что у неё прекрасное собрание античных артефактов. – Князь ухватился за первую попавшуюся тему, но, взглянув в растерянное лицо собеседницы, пожалел о своём вопросе, похоже, что дама не поняла, о чём её спросили. Нужно было спасать положение, и он выпалил:

– Вы откуда родом?

– Мой кузен – граф Аракчеев, – невпопад заявила дама, но по её тону стало понятно, что она надеялась поразить собеседника.

– Прекрасное родство, – откликнулся оторопевший Сергей.

– Если вам нужна протекция или помощь в делах, я готова помочь, – сообщила Сикорская. – Вы можете рассчитывать на меня.

У Сергея было такое впечатление, что на него выплеснули ушат с помоями. Высказывание оказалось таким недвусмысленным, что он не поверил собственным ушам. Однако в присутствии царской четы он не мог повернуться спиной к фрейлине императрицы: это означало бы вызвать скандал. Но и пропустить мимо ушей оскорбительное предложение он тоже не мог.

– Благодарю, сударыня, но я, как и все уважающие себя мужчины, свои дела решаю сам, – сказал он, останавливаясь у приоткрытого окна. – Если бы я использовал протекцию женщин, я бы перестал себя уважать.

Фрейлина молчала. Он глянул ей в лицо и вдруг понял, что на глаза Сикорской навернулись слёзы. Господи, только не это! Истерика на балу – настоящий кошмар!

– Успокойтесь, прошу вас, – тихо сказал Сергей, протянул даме свой платок и мягко пожурил: – Вы не должны были такое говорить, для мужчины это оскорбительно.

– Вы не так меня поняли, – отозвалась камер-фрейлина, прижимая платок к уголку глаза. – Я в столице всего лишь год, а до этого жила в Лифляндии, там совсем другие обычаи. Я не думала, что обижу вас.

Со слезами она вроде бы справилась, а сейчас легонько промокала платком веки. Сергею сделалось неловко. Эта женщина, по меньшей мере, его ровесница, а может, даже и старше. Она некрасива, её дурно сидящее бархатное платье явно сшито в провинции. Похоже, что родство с Аракчеевым – её единственный козырь. Возможно, она высказалась по глупости?

– Давайте забудем об этом недоразумении, – предложил Сергей, – расскажите мне о вашей службе. Тяжело быть фрейлиной императрицы?

– Я камер-фрейлина, моя обязанность – наблюдать за другими, – хвастливо сказала Сикорская, и князь пожалел, что вообще начал этот разговор. – Я строго спрашиваю с фрейлин за нерадивость.

Сергей представил, как эта грубая деревенская тётка отчитывает его Холли, и ему захотелось сразу же придушить камер-фрейлину.

– Надеюсь, что светлейшая княжна Черкасская и графиня Белозёрова, которая к тому же приходится мне племянницей, не попадают под вашу тяжёлую руку? – жёстко спросил он и так посмотрел на Сикорскую, что та поёжилась. – Обе эти девушки мне дороги, и я не хотел бы узнать, что их кто-то расстроил.

– Вы мне угрожаете?

– Вы меня не так поняли. Вы просто ещё не знаете местных обычаев. Девушки из знатных родов служат фрейлинами лишь до замужества, и их семьи – все как одна очень влиятельные – хотят, чтобы дочери в будущем вспоминали проведённое при дворе время с удовольствием. Никто не обрадуется, если княжнам и графиням станет читать нотации нетитулованная дама. Черкасские и Белозёровы – не исключение.

Это уже было прямым оскорблением. Сикорская побледнела и злобно глянула на князя оловянными, как стёртые пуговицы, глазами. Дело становилось совсем поганым. К счастью, царская чета поднялась со своих мест и стала прощаться с хозяевами.

– Государыня уезжает. Вам не нужно присоединяться к ней? – спросил Сергей.

– Да, мне пора, – с облегчением сообщила Сикорская. – Проводите меня.

Она ухватила Курского за локоть и пошла вместе с ним к тому месту, где уже стояли другие фрейлины. Вскоре все они ушли вслед за императрицей.

Больше Сергей не танцевал, а наблюдал за своей красавицей Ольгой. Постепенно его настроение улучшилось, и он забыл глупую стычку. Почему же теперь мысли всё время возвращались к этому неприятному разговору, а суровое лицо камер-фрейлины Сикорской постоянно всплывало в памяти?

«Надо извиниться и сделать подарок», – вдруг понял Курский.

Наконец-то решение было найдено, а душевное равновесие принесло покой. Князь поставил бокал с бренди на столик и, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза. Сошедший на него сон оказался прекрасным: Сергей шёл рядом с Ольгой по саду дядиного имения. Они были так счастливы! Хохоча и помогая друг другу, они пролезли сквозь разросшийся куст сирени и оказались на лужайке, окружённой со всех сторон живой изгородью. Там, похотливо улыбаясь, стояла камер-фрейлина Сикорская. Она шагнула им навстречу, и Ольга пошла вперёд, а Сергею показалось, что его как будто связали по рукам и ногам. Раскалённый канат впивался в кожу. Это было невыносимо! Ольга шла навстречу этой мерзкой женщине, а он не мог остановить свою любимую, вместо слов из горла вырывался дребезжащий смех. Сикорская вытянула руки, как будто обнимала Ольгу, и из её пальцев выскользнули змеи, они переползали на плечи и грудь девушки, прятались в складках её платья. Ольга кричала – звала Сергея. Крики перешли в рыдания, а он не мог ничего сделать – спелёнатый по рукам и ногам, лишённый движения и языка и, самое главное, воли, Курский мерзко смеялся.

Сергей со стоном проснулся. Холодный пот покрыл его спину, а сердце колотилось в груди, словно заведённое. От страха князь даже не решился заговорить – таким ярким оказалось видение, когда вместо слов из его горла вылетал мерзкий смех. Наконец он кашлянул, потом попробовал произнести своё имя. Слава богу, это ему удалось. Весь приснившийся ужас оказался обычным пустым кошмаром.

«Это случайность», – решил Курский.

Он взял со стола книгу и открыл её. Надо что-нибудь почитать – это успокаивает… Но ужасный сон всё не шёл из головы. Сергей попробовал закрыть глаза, и вновь камер-фрейлина шла навстречу его невесте и, протянув руки, выпускала на неё множество змей, а он, скованный огненными путами, ничего не мог сделать, лишь мерзко хихикал. Такие наваждения бывают у маленьких детей, но он же не ребёнок, а взрослый и сильный мужчина…

Курскому показалось, что он сходит с ума. Сергей не спал, но все его мысли занимала неприятная камер-фрейлина. Призывно улыбаясь, она звала его к себе, от чего её грубое лицо с носом-картошкой делалось ещё шире.

«Надо извиниться», – признал Курский.

Вчера в клубе он выиграл кучу денег и собирался купить Ольге подарок. Но это могло подождать. Нужно взять выигрыш и вместе с извинениями отдать Сикорской. Сергей выпил очередной бокал, достал из шкафа кожаный кошель с золотом и поехал в Зимний дворец.

Сказав лакею, что у него есть личное дело к камер-фрейлине, князь остался ждать в сводчатой галерее у подножия парадной лестницы. Приближение Сикорской он почувствовал, как только эта женщина ступила на верхнюю площадку. Опять показалось, что его воля связана, что он должен немедленно поговорить с камер-фрейлиной.

Но вот Сикорская спустилась по ступеням и подошла к Сергею. Она была именно такой, как в его сне, с похотливой улыбкой на широком, как блин, лице. Не в силах отвести глаз, но и не решаясь смотреть в это страшное лицо, Курский молчал. Камер-фрейлина, как будто так и должно, властно положила руку на сгиб его локтя и повела за собой по лестнице. Они шли молча. Сергей не понимал, куда они идут, пока женщина не толкнула дверь и не втянула его за собой в маленькую комнату, где, кроме постели, трюмо и двух платяных шкафов, ничего не было. Курского, как магнитом, тянуло к этой кровати, он уже сделал шаг, но резкий голос разрушил наваждение:

– Вы должны извиниться и загладить свою вину, – заявила камер-фрейлина.

– Да-да, конечно, – согласился Сергей и послушно вытащил из кармана шинели кошель. – Прошу вас простить меня и принять это в знак примирения.

Взвесив золото на ладони, Сикорская объявила:

– Хорошо, вы прощены!

Она вся сияла довольством, и это выражение неприкрытого торжества, написанное на её лице, было таким отвратительным, что Курский наконец-то протрезвел.

«Господи, – взмолился он, – вразуми!»

Он вдруг на мгновение почувствовал свободу и, пробормотав, что считает недоразумение исчерпанным, вышел из комнаты. Не оглядываясь, Сергей побежал к лестнице, потому не заметил ни слегка приоткрытой соседней двери, ни пристального взгляда голубых глаз. Немного поплутав в служебных коридорах, князь нашёл спуск в полуподвал, а потом и выход на улицу. Выскочив на набережную Невы, Сергей пошёл в сторону дома Черкасских. Ледяной ветер остудил его разгорячённое лицо и протрезвил сознание. Истина стала перед Курским во всём своём отвратительном обличье. Он сходил с ума! От этого ужасного открытия некуда было деться. Чёрное отчаяние рухнуло на Сергея, закрутило, потянуло в бездну, и тогда, как звезда среди ночной мглы, всплыло в памяти лицо любимой.

«Холли, спаси меня, – попросил Курский, – выведи меня к свету».