Бабье лето расписало Павловский парк самыми яркими цветами: алым, золотом и охрой. Орлова обожала эти тёплые и яркие сентябрьские дни. В конце концов, в один из таких чарующих дней она и сама когда-то родилась. До дня её рождения оставалось всего ничего, но на сей раз гостей ждать не приходилось: в этом году все родственницы (две кузины и двоюродная племянница) уехали за границу.

«Ну и ладно, я уже привыкла», – успокоила себя Агата Андреевна, но грусть всё равно никуда не делась.

Сколько себя ни уговаривай, но одной-то плохо. Опасная штука – одиночество, можно и себя потерять – заблудиться в ледяном сером тумане. Впрочем, кое-кто этого явно не боялся. Вон, пожалуйста, как проводит время императрица-мать: села на скамью, глаза прикрыла – то ли дремлет, то ли думает. Зачем Мария Фёдоровна отправила фрейлин на прогулку, а сама осталась в розарии? Одиночества не хватает?

Агата Андреевна свернула на идущую вдоль реки дорожку, но тут её догнал лакей:

– Сударыня, вам письмо.

Кузины написали? Впрочем, уже пора… Орлова взяла конверт. Она сразу же поняла, что ошиблась – её имя было написано рукой Кочубея. Фрейлина сломала печать и развернула лист. Граф писал:

«Дорогая Агата Андреевна! Надеюсь, что вы ещё не забыли о деле бывшей камер-фрейлины Сикорской. Я не писал вам о нём, поскольку ничего интересного в жизни нашей подопечной не происходило. Я уже сообщал, что её обвенчали с управляющим князя Ресовского. Бедняга-управляющий сильно болел и сразу же после венчания умер. Вы тогда высказали мысль, что Ресовский захотел прикрыть собственный грех. Теперь можно сказать, что вы, как всегда, оказались правы: Сикорская – на сносях.

Но пишу я вам не поэтому. Дело в том, что наша подопечная тайно встречалась с метрессой военного министра – крестьянкой Минкиной. И на следующий же день после этого свидания Сикорская за сорок с чем-то тысяч приобрела на торгах имение.

Приставленный следить за известным вам домом человек обнаружил за выдвижной доской в шкафу свежую купчую. Кстати, в том же тайнике Сикорская прячет и серебро. Ножи, вилки и прочая столовая утварь всё прибавляются. Я и прежде думал, что Сикорская сбежит, как только поднакопит добра, а как узнал о купчей, уверился в этом окончательно. Думаю, это случится в самое ближайшие время. Сикорской нужно успеть до родов.

Вот такие наши новости.

Искренне ваш, граф Кочубей».

Орлова задумалась. Итак, они получили доказательство того, что кузина Аракчеева и его любовница повязаны меж собой, а Сикорская раздобыла большие деньги на покупку имения. Возможно, что ей заплатили за услугу?.. За открытую для убийцы потайную дверь?.. Сорок тысяч?.. Нет, это слишком много. Трудно представить, чтобы крестьянка могла расстаться с такими деньгами за столь незначительную помощь. Шантаж со стороны Сикорской? Возможно! Но есть одно «но»: бывшая камер-фрейлина знает, как её подруга поступает с шантажистами. Значит, остаётся единственный вариант: имение куплено Минкиной для себя, но, скрывая это от грозного покровителя, хитрая крестьянка решила оформить купчую на чужое имя. Повязанная с ней кровью бывшая камер-фрейлина кажется Минкиной вполне надёжным человеком.

«Разве можно делать выводы на основании нескольких фраз из чужого письма? – одёрнула себя Орлова. – Нужно узнать все подробности. Как Сикорская уживается со своим хозяином? Понятно, что она его приворожила, но поставленных целей ведь не достигла – Ресовский обвенчал её с управляющим, значит, сам жениться не собирается. При этом Сикорская беременна и явно не от покойного мужа».

– Нужно ехать к Кочубею, – пробормотала Орлова, сложила письмо и поспешила к императрице.

Услышав её шаги, Мария Фёдоровна открыла глаза, взгляд её стал жёстким. Императрица явно не спала и столь же явно не одобряла вмешательство в свои раздумья.

– Что-то случилось, Агата? – спросила она.

– Да, ваше императорское величество! Вы помните дело камер-фрейлины, уволенной за воровство?

– Ещё бы! – отозвалась императрица. – Как мне не помнить, если я сама отправила вас в Зимний дворец со всем этим разбираться. А в чём дело? Вы наконец-то получили известия от Кочубея?

– Именно так, – подтвердила Орлова и протянула государыне письмо. – Изволите посмотреть?

– Давайте…

Императрица углубилась в чтение. Потом вернула конверт фрейлине и осведомилась:

– Ну и что вы обо всём этом думаете?

– Пока слишком мало сведений, а догадки здесь могут лишь навредить.

– Ну так поезжайте к Кочубею и добудьте сведения! – воскликнула императрица. – Поставьте наконец точку в этом деле!

Орлова мысленно спросила себя, помнит ли императрица о чётком указании своего венценосного сына «не беспокоить Аракчеева». Лицо государыни изображало лишь праведный гнев, но при актёрских талантах Марии Фёдоровны и её опыте дворцовых интриг рассчитывать на истинные проявления чувств не приходилось. Агата Андреевна попрощалась и отправилась в Петербург. Если поторопиться, она доберётся ещё засветло.

Почему так светло, ведь уже наступил вечер? Наталья собрала вещи в наволочку и хотела бежать. А что потом?..

Сикорская не могла вспомнить, что было дальше, и вообще никак не могла понять, что же с ней случилось. Она лежала во флигеле, но не в спальне, а на диване в гостиной. Голова кружилась, а живот горел. Сикорская провела по нему рукой и поняла, что тот стал почти плоским.

«Что-то случилось с ребёнком?» – подумала она и удивилась собственному равнодушию: ни испуга, ни ужаса не было.

Наверное, это из-за вечного страха, а может, дело было в чём-то другом, но Наталья даже почувствовала облегчение. Она вновь стала такой же, как прежде, и могла уйти. Сикорская пошевелилась. Руки и ноги слушались, но слабость была такой, что оторвать голову от подушки не получалось. В дверях показалась дворовая девка Манька. Увидев, что Сикорская пришла в себя, она всплеснула руками:

– Ух ты, а мы думали, что вы помрёте!

– Что со мной? – прохрипела Сикорская

– Доктор вам живот разрезал, чтоб дитя вынуть. Вы уже давно без памяти лежите.

– А что с ребёнком? – встрепенулась Наталья. – Он жив?

– Жива! Девочка у вас. Князь распорядился её в дом перевести, гувернантку ей нанять, а Акулина при ней будет няней.

«Дочь выжила, – поняла Наталья. – Ресовский уже признал её, значит, я ему больше не нужна. Нужно уходить».

Она приказала:

– Помоги мне встать!

– Да что вы, барыня, у вас живот разрезанный, – испугалась Манька. – Вдруг кишки вывалятся?

– Да что ты ерунду мелешь… Делай, что тебе говорят!

Превозмогая боль, Сикорская приподнялась. Манька подхватила её за руки и помогла встать. Сквозь сорочку Наталья прощупала широкую повязку на животе и поняла, что даже может прикасаться к шву руками. Боль оказалась терпимой. Значит, не всё так плохо!

– Разорви простыню и забинтуй мне живот поверх повязки, – велела Сикорская.

Девка послушно распластала полотно на широкие ленты и, сняв с Натальи рубашку, начала бинтовать ей живот. Манька несколько раз порывалась остановиться, но Сикорская не позволяла – требовала накрутить ещё несколько слоев – и унялась, лишь когда от простыни ничего не осталось. Потом Сикорская натянула тёплое шерстяное платье и накинула на плечи шаль.

– Холодно мне… Знобит, – пожаловалась она. – Принеси сверху меховой капот, он в шкафу висит.

Манька скоро вернулась с единственной дорогой вещью Сикорской – лисьей накидкой, крытой тёмно-синим сукном. Девка натянула её на плечи Натальи и с жалостью спросила:

– Ну как, теплее?

– Уже лучше, – кивнула Сикорская. – Только сил совсем нет. Принеси мне что-нибудь поесть. Можешь не спешить, пусть приготовят для меня кашу на сливках.

Манька кивнула и отправилась на кухню. Дождавшись, когда девка исчезнет в дверях большого дома, Сикорская двинулась вслед. Она уже не вспоминала о брошенных вещах – что толку жалеть, если всё равно ничего не сможешь унести. Хватило бы сил пройти через дом на улицу. Держась за стену, Сикорская вышла из флигеля, и, качаясь как пьяная, пересекла двор. Ей повезло. Пока она пробиралась от задней двери к парадному крыльцу, никто её не заметил.

На улице Наталье показалось, что она вот-вот умрёт. Она удержалась на ногах, лишь уцепившись за колонну, но нужно было спешить, ведь за спиной маячила смерть. Пришлось собираться с силами. К счастью, ближайшая извозчичья биржа находилась в двух кварталах, этот путь Наталья могла пройти. Она оттолкнулась от колонны, оперлась на стену и неверным шагом двинулась вперёд. Сикорской показалось, что прошло несколько часов, прежде чем она нашла пролётку и из последних сил крикнула:

– На Охту!

Оставалось только перетерпеть тряску.

Отпустив извозчика у дома мадам Клариссы, Сикорская вдоль забора дошла до калитки, а оттуда – до потайного хода. Она боялась, что не сможет толкнуть потайную стенку, но сил хватило. Добравшись до спальни, Наталья упала на кровать. Сколько пролежала она в этом полусне-полузабытьи, женщина не знала. Похоже, всю ночь. Может, вообще не вставать? Дождаться смерти в тёплой постели… Но, гонимая тревогой, Сикорская всё-таки поднялась и достала из тайника старый салоп, а за ним – мешок с серебром. Какое счастье, что она догадалась оставить здесь и свой паспорт. Сама судьба вела её! Наталья надела салоп с зашитыми в подкладку деньгами и с сожалением посмотрела на свои меха. Мешок с серебряной утварью и так был слишком тяжёлым, если засунуть в него ещё и лису, он станет совсем неподъёмным. Придётся мех бросить.

«Ничего, я куплю себе новый, лучше прежнего», – решила Сикорская.

Пора было отправляться на почтовую станцию. Держась за стену, женщина двинулась к выходу. Это оказалось мучительным, почти что невыносимым: голова горела, крупная дрожь сотрясала всё тело. Наталья оперлась на подоконник и от боли закусила губу. Она прислониться лбом к стеклу. Может, жар хоть чуть-чуть спадёт?.. Вдруг слабый звук невнятного разговора насторожил Сикорскую. Открыв глаза, она увидела у калитки извозчика. Рядом с ним стоял Тимоха.

«Возница продал меня этому упырю», – поняла Наталья.

Ноги её подогнулись, но страх смерти разбудил уже уснувшую волю. Мысли прояснились: «Я жива и просто так этому живодёру не дамся!»

Входная дверь закрыта на засов, а окна заколочены. Могучий Тимоха, конечно же, вломится в дом, но это случится не сразу. За это время можно уйти через потайной ход. Держась за стены и мебель, Наталья доковыляла до коридора и потянула на себя панель. Та не поддалась.

«Сил мало, – поняла Сикорская, – нужна хоть какая-то палка».

Она вспомнила, что в углу салона стояла трость мадам Клариссы, и побрела обратно. Палка оказалась на месте, и в тот миг, когда Наталья её взяла, послышался треск отдираемых досок: Тимоха решил забраться в окно.

Сикорская вернулась в коридор, вставила трость в прибитые к стене скобы и потянула. Не с первого раза, но у неё всё получилось. Панель откатилась вперёд, а потом и повернулась, открыв проход на улицу. Наталья выкинула наружу мешок с серебром, захватила трость и, шагнув во двор, вернула панель на место. Стена дома вновь стала сплошной, а Сикорская заковыляла к калитке. Она сняла крюк, толкнула почерневшие доски и оказалась в переулке. Но вздох облегчения застрял у неё в горле, ведь в двух шагах стоял Тимоха.

– Ах, вот ты где прячешься, шалава подзаборная! – взревел негодяй и потянулся ручищами к шее Сикорской.

Защищаясь, Наталья кинула в своего врага мешок, но тот даже не долетел до Тимохи, а шлепнулся наземь почти что у её ног. Звон серебра заинтриговал палача.

– Что это у тебя? – оскалившись, как цепной пёс, спросил он и вытряхнул серебро.

Увиденное ещё больше разъярило Тимоху.

– Гадина!.. Воровка! – заорал он и шагнул к Наталье. Мгновение – и его руки сомкнулись на её горле.

Негодяй душил Сикорскую, удерживая её на весу. Наталья хватала ртом воздух и всё старалась достать до земли носками ботинок, но Тимоха поднял её слишком высоко. В тот последний миг, когда её лёгкие взорвались от удушья, а сердце почти остановилось, Сикорской показалось, что рядом прогремел выстрел. Больше она уже ничего не чувствовала.