38

Айдан стоял на Горе Олив, на том месте, где сто лет назад стоял Танкред со своей армией воителей, святых и возмутительных грешников, под знаменем первого Крестового Похода. Танкред заплакал, увидев Иерусалим; зная, что город находится под пятой неверных. Танкред завоевал его вместе со своими братьями-принцами: Раймоном, Робером, Богемоном и Годфри Лоррайнским. Имена звенели в безмолвии сознания Айдана, словно песня стали, бьющейся о сталь.

Он медленно огляделся. На вершине, где он стоял, находилась разрушенная церковь, святыня, где Христос оставил след своей стопы. На востоке, за гранью затянутых голубой дымкой холмов, блестело Содомское озеро, и тянулись Моавские горы, словно хребет дракона, прилегшего над серебристой лентой Иордана. На западе была глубокая долина Кедрона и стены Иерусалима.

Мамлюки, наконец-то, были немы и недвижны. Один или двое, казалось, вот-вот заплачут.

Айдан не знал, что он чувствует. Радость, да; трепет при виде огромного и святого города; желание войти в город и принести клятву верности его королю. Но и печаль тоже, и что-то очень похожее на сожаление. У него не было возлюбленной, которая разделила бы с ним этот миг. Джоанна уехала. Марджана не появилась, чтобы предъявить права на него, хотя в длинной дороге он снова и снова ловил себя на том, что скачет, повернув голову, вглядываясь в каждую тень, вслушиваясь в каждый звук, зовя ее по имени. Она не отвечала. Воздух, как и его сердце, был пуст.

Его мерин ударил копытом и согнал муху. Айдан подобрал поводья. Он не подал милостыни паломникам, слоняющимся вокруг Горы; теперь они не давали ему покоя: бормотание голосов, бормотание молитв, блеск глаз в сторону дерзких сарацинов, пришедших в самое святое из христианских мест. Он перекрестился с явственной истовостью и сел в седло. Потрясенные взгляды чудесным образом улучшили его настроение. Он пришпорил мерина и впереди своего отряда поскакал прочь с холма.

Иерусалим широко расстилался перед ними. Айдан обнаружил, что поет, как пел он в первое утро по дороге в Аква Белла; но без той ветреной легкости, которая должна была предупредить его о несчастье. Его победа была одержана, какова бы ни была цена. Он вернулся домой.

Родственники и караван пошли своим путем еще до того, как Айдан свернул, чтобы поклониться Горе Олив, и пообещали доставить его багаж в дом леди Маргарет. Мамлюки не позволили отослать их прочь ни тогда, ни сейчас. Они столпились вокруг Айдана, сталкиваясь друг с другом в узких улочках, принюхиваясь, словно псы у чужой помойки, Айдан был рад, что ему приходится все время держать их в руках. Это не давало городу ошеломить его.

У перекрестка дорог, откуда им предстояло свернуть к Башне Давида, они остановились. Проезжал какой-то барон, со свитой, достойной короля, и с шумом, достойным императора. Сорвиголовы Айдана подчеркнуто не обращали на это внимания, ради чести их принца; телохранитель барона не намеревался спускать это. Айдан выволок Тимура за загривок и оттащил за пояс назад Конрада, пока они не успели начать войну. Тимур фыркал от ярости:

— Ты слышал, как он сказал? Ты слышал? Грязный сарацин, вот как он тебя назвал. Тебя, мой господин!

— Так он и сказал, — подтвердил Айдан. — Причем на ужасном арабском.

— И ты позволишь это? — воскликнул Ильхан.

Айдан усмехнулся.

— Почему нет? Он думал, что говорит правду.

Они уже успели привыкнуть к его вспыльчивости. Кипчаки умолкли. Конрад прекратил изрыгать проклятия и уставился на него, моргая. Остальные решили посмотреть процессию, раз уж их господин, кажется, ничего иного не собирался предпринимать. Процессия не была столь уж длинной, как могло показаться, но улица была запружена народом, и толпа все прибывала по мере того, как боковые улочки добавляли свои потоки людей. Даже когда поток снова пришел в движение, он полз, как улитка, со множеством остановок и столкновений.

Айдан, выискивая дорогу посвободней, спешился и повел лошадь в поводу. Его мамлюки последовали его примеру, последним — Арслан, который приглядывал за близнецами. Лошадь беспокоились, непривычные к толпе и тесноте. Кобыла Тимура заржала. Айдан услышал проклятье мамлюка, а потом неожиданно — громкий плач ребенка.

Он швырнул поводья Конраду и бросился назад вдоль колонны. Это было все равно, что плыть против течения. Айдан пробивался сквозь толпу без всякого милосердия. Он сбил кого-то с ног; он надеялся, что кого-то из своих.

Кобыла Тимура превратилась в бешеного берсерка, выплясывая вокруг центра, которым был ее хозяин, белый, как мел, и ударяя во все стороны копытами. Она лягнула ильханова мерина, который все же нашел рассудок стать смирно в стороне, вне ее досягаемости, прижав уши к голове. Толпа теснилась подальше от кобылы, то и дело случайно нарушая круг. А позади, прижавшись к стене, стояла дрожащая, плачущая женщина, судорожно обнимающая младенца, который не на шутку раскричался.

Кобыла расчистила большой круг. Айдан переступил черту, не обращая особого внимания на мелькающие копыта, и схватил бестию за узду. Лошадь внезапно остановилась, глаза ее вращались; копыто поднялось, помедлило, опустилось на землю.

— Умница, — сказал кобыле Айдан. — Вот умница.

Он провел рукой по взмыленной шее. Она медленно успокаивалась. Он отвел ее в сторону, чтобы дать иллюзию безопасности. Толпа снова начала двигаться, сначала опасливо, потом более мощно.

Крики ребенка перешли в икоту. Казалось, ничего хуже это суровое испытание не причинило этому младенцу — шумному, светловолосому франкскому мальчику, сидящему на руках у няньки, которая, как было слишком очевидно, собиралась удариться в истерику. Когда ребенок увидел Айдана, то прекратил кричать и начал глазеть. Его глаза были огромными, грозовой сини, темные не от ужаса, а от гнева; хотя гнев уже уступал место любопытству. Мальчик хотел потрогать чудесное, ужасное животное с летающими копытами. Его нянька едва ли не душила ребенка в объятиях и не давала ему покоя своими завываниями и причитаниями.

Позади Айдана сквозь толпу пробилась женщина и выхватила ребенка из рук няньки. Ее глаза были того же грозового синего цвета, как у мальчика; и лицо было так же яростно нахмурено. Она поддержала мальчика бедром и тыльной стороной ладони ударила няньку по лицу.

Это было жестоко, но оказало действие. Завывания женщины резко прекратились. Новоприбывшая, разобравшись с кормилицей, обрушилась на Айдана:

— Ты когда-нибудь что-нибудь можешь сделать без шума?

Он открыл было рот — и закрыл его. Это было не то приветствие, какого он ожидал. Если он вообще ожидал приветствий.

Джоанна уперлась кулаком в бок. Дитя, которое она держала на другом бедре, должно было быть Аймери. Было больно видеть это; знать, что это значит. И все же было радостно переносить даже гнев его матери, видеть ее, знать, что она здесь, невредимая, и совершенно неизменная.

— Если бы этот, — подбородок указал на Арслана, выглядевшего побитым и напуганным, — не зажал меня в углу, я могла бы прекратить истерику этой глупой твари, убрать ребенка с дороги и уберечь тебя от бесконечных объяснений. Итак. Ты готов объясниться?

Айдан выпрямился.

— Мадам, я сожалею, что мой слуга так явственно утратил власть над своей лошадью и тем доставил вам огорчение. Если вы потребуете должного удовлетворения…

— Ты можешь, — резко сказала Джоанна, — объяснить, почему твое возвращение длилось так чертовски долго?

Он скрипнул зубами. Он успел забыть, как совершенно, до безумия нерассудительно она может вести себя.

— Почему, во имя Господа, я должен…

— Король ждал тебя. Они нашли мужа для Сибиллы; он ей нравится, и он от нее тоже в восторге, или от ее приданого: графства Джаффа и Аскалон и, быть может, трон Иерусалима. Балдуин надеялся, что ты будешь на свадьбе. Он был опечален, когда тебя не было. Ты понимаешь, что уже прошел Мартынов день? Что задержало тебя так надолго?

— Ассасины.

Она умолкла. Она покраснела, потом побледнела. Когда она заговорила снова, то уже мягче.

— Ты победил. Мы слышали. Прабабушка прислала весть.

— Ты живешь у своей матери?

Она отвела глаза.

— Нет. — Потом вновь посмотрела на него, неожиданно яростно.

— Что еще я могла сделать?

Айдан не мог ответить. Не осмеливался. Он ожидал, что будет горевать, потому что потерял ее. Он не ожидал, что будет ненавидеть Ранульфа, потому что тот отвоевал ее.

Она видела, Бог ей помоги. Краска отхлынула от ее щек. Она стояла недвижно, словно птица перед змеей; она не сказала ни слова.

Аймери, забытый, начал вырываться. Нянька потянулась к нему. Джоанна передала ребенка ей.

Айдан едва не закричал вслух. Она боялась его. Вот почему она так лепетала; вот почему она так крепко обнимала сына, защищая вместе с ним жизнь, которая зрела в ее теле.

— Ты меня совсем не знаешь, — выдохнул Айдан.

У нее перехватило дыхание.

— Если ты могла подумать, что я способен тронуть ребенка… — Он задохнулся на этих словах. Неожиданно он почувствовал, что не может больше вынести это, ни единого мига. Он отвернулся от нее.

Его мамлюки, словно живая стена, отгораживали их от бурлящего города. Джоанна схватила Айдана, когда он дошел до них. Аймери огромными глазами смотрел в ее бедра.

Ее пальцы, сжимавшие руку Айдана, были белыми. Она взглянула на них так, словно они не принадлежали ей; разжала их, отпуская его.

— Я… — голос ее был хриплым. — Не уходи.

— Почему? Чтобы вы могли и дальше бранить меня, мадам? Чтобы я усвоил, как именно вы научились презирать меня?

— Почему я должна этого хотеть? Ты уже все знаешь.

— А что мне оставалось делать, если все это было выплеснуто мне в лицо?

Она вскинула голову.

— Я не сказала ни слова!

— Ты думала это.

— Я этого не думала.

— Думала.

Она ударила его.

Наступило долгое, напряженное молчание. Он даже не думал ударить ее в ответ. Он медленно поднял руку к горящей щеке. Джоанна вдруг рассмеялась.

— Ты выглядишь… — выдавила она. — Ты выглядишь… словно… тебя зарезали!

Он не мог пошевелиться от возмущения. Он едва мог заговорить.

— Если вы все завершили, госпожа моя, могу ли я просить у вас разрешения уйти?

— Нет. — Смех ее прервался. — Не желаете ли вы — пожалуйста — пойти со мной туда, где меньше народа? И начать заново?

Он хотел было воспротивиться, но ее глаза удержали его. Он склонил голову в легчайшем поклоне.

На небольшом расстоянии от улицы стояла церквушка, маленькая, темная и забытая паломниками, с крошечным кусочком сада и струйкой фонтана. Вода была холодная и сладкая. Айдан отпил глубокий глоток и ополоснул лицо.

Джоанна села на кусок упавшей колонны. Остальные не последовали за ними сюда. Даже нянька осталась в стороне, сунув Аймери соску и пронзительным голосом высказывая свои печали мамлюкам Айдана. Айдан подумал, что по сравнению с тем, что вызвал этот случай, сам случай был мелкой неприятностью.

Джоанна говорила резко, быстро, без предисловий.

— Я должна была сделать это. Я не ожидаю, что ты поймешь меня или простишь. Я только прошу, если в твоей душе есть милосердие, оставить нас.

Он засмеялся, и в смехе его звучала боль.

— Это ты говорила себе, чтобы легче было вынести это? Что несмотря на все, что ты знаешь обо мне, я просто бездушное чудовище? Что я могу причинить вред тем, кого ты любишь?

— Ты не можешь быть столь совершенным рыцарем.

— Почему нет?

— Потому что если это так, то мне остается только упасть и завыть.

Он встал и начал расхаживать по саду туда-сюда. Он остановился над ней; кулаки он прятал за спину, чтобы удержаться и не встряхнуть ее.

— Нет. Я не совершенен. Я хотел бы придушить твоего мужа. Я хотел бы колотить тебя до тех пор, пока ты не взмолишься о пощаде. Но я не сделаю этого. Я не унижусь до такого.

— Ты ненавидишь меня, — промолвила она.

— Разве ты не хотела этого? — Он снова сел у фонтана, положив голову на руки. — Джоанна, оставим это. Ты не сделаешь проще, если поссоришься со мной.

Он чувствовал, как она борется, чтобы не коснуться его; стоять так близко и не подойти ближе и не убежать со всех ног. Голос ее был низок и труден.

— Нет. Это не подействует. Это никогда не действует.

— Никогда. Мы притворяемся — иногда достаточно хорошо, чтобы обмануть себя.

Ее рука пришлась по его волосам, легко, словно дыхание. Он сидел неподвижно. Она отскочила от него, обхватив себя руками, дрожа.

— Я думала, что смогу сделать это. Когда я увидела тебя на улице, и дьяволица Тимура начала выкидывать свои дьявольские штучки, и Аймери оказался посреди этого, то не было возможности избежать ни этого, ни встречи с тобой. Выругать тебя. Лишить тебя защиты. Прогнать тебя. Положить конец всему этому. — Лицо ее исказилось. — Как будто это вообще будет легко. Кто-то может догадаться. Кто-то сможет подсчитать.

— Я был в чреве матери почти год.

Она открыла рот, потом закрыла.

— Это невозможно.

— Я не человек.

— Значит…

— Значит.

Он мог простить ей неожиданную, неудержимую радость. Она была так ужасно испугана, пойманная в сеть своего обмана, зная его необходимость и ненавидя его; и не было даже уверенности, что это приведет к чему-либо. Она могла объяснить черные волосы ребенка — он мог удаться в ее родню. Но люди — и прежде всего Ранульф — умеют считать до девяти и теперь, поневоле, будут удовлетворены.

— Я могу тебе помочь, — сказал Айдан. — Если ты позволишь мне.

— Смею ли я?

— Ты не посмеешь не сделать этого. Дети колдунов другие. Они должны получить прикосновение силы, которая вела бы их, пока они не смогут вести себя сами.

Она изучала его лицо, словно могла увидеть за ним его мысли.

— Ты тоже хочешь этого ребенка.

— Я не заберу его у тебя.

Глаза ее наполнились слезами. Она сердито вытерла их.

— Ты так чертовски благороден.

— Я не благороден. Я иду кривым путем. Я могу наложить чары, если они понадобятся. Я могу управлять магией малыша. Я могу помочь тебе там, где никто другой не сможет. Я могу быть истинным дядюшкой королевской крови. И все это, чтобы получить долю в единственном ребенке, который у меня будет в этой эпохе мира.

— Откуда тебе знать это.

— Я чувствую это костями.

Она фыркнула.

— Посмотрим, что ты почувствуешь, когда положишь глаз на другую женщину.

Он вздрогнул, словно она ударила его.

Это была только доля мгновения, но она была женщиной и она получила долю его магии. Она смотрела на него и знала.

— Ты уже сделал это. Так?

Он видел совершенную абсурдность этого. Они не могли больше быть любовниками. У нее был муж, сын, целый мир. У него была одна ночь, чуть больше, чем сговор шлюхи. И он не мог сказать ни слова.

Она бросила в его молчание:

— Кто она? Ты не мог подождать хотя бы… как ты мог… кто она?

— Марджана.

Это заставило ее остановиться. Она не ожидала правды, даже от него. Не так скоро.

— Марджана?

— Ассасинка.

Она засмеялась.

— Ты шутишь.

— Нет.

— Но как в мире… — Она поняла. — Она такая же, как ты. Она… как… ты…

— Да.

— Боже, — произнесла Джоанна. — Это больно. — Она прижала руки к боку, ниже сердца. — Это больно, как ожог.

— Не так ли?

Она не вздрогнула. Она даже пыталась засмеяться.

— Неудивительно, что ты так великодушен.

— Я мог бы справиться с этим сам.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — сказала Джоанна. И, чуть помедлив: — Значит, это правда. То, что говорят люди. Она обратилась против своего господина. Она сделала это ради тебя, ведь так?

— Она сказала, что нет.

Джоанна покачала головой.

— Конечно, ради тебя. У нее есть гордость. Я сказала бы то же самое; и сделала бы то же самое. — Она снова помолчала. — Она так прекрасна, как говорят?

— Прекраснее.

Джоанна улыбнулась с болью; вышла почти гримаса.

— Я никогда не видела ее. Она ревнива, не так ли? Иначе она не промахнулась бы.

— Можно подумать, что ты знаешь ее.

— Я знаю себя.

— Это ничего не меняет.

— Нет, Нет, не меняет, правда? Ты женишься на ней?

— Я покинул ее.

Зубы Джоанны сошлись со стуком.

— Ты сделал — что?

— Она правоверная мусульманка. Она отвергает все, во что верю я.

— Я сомневаюсь в этом.

— Я не могу простить ее за то, что она убила Герейнта и Тибо. И ранила тебя.

— Вот так, — сказала Джоанна. — Если бы ты совершил убийство, было бы легче. Женщины приучаются жить с такими вещами.

Он посмотрел на нее, прищурившись. Кажется, она не подшучивала над ним. Определенно, она не питала любви к ассасинке; и сердце ее ныло оттого, что он обратил взгляд на другую, так скоро, прежде, чем он мог узнать, что она покинула его.

Он гадал, как это получается у мусульман. Марджана, мусульманка, была ревнива столь яростно, как только может быть ревниво живое существо. Джоанна была менее склонна к убийствам, но и она не намеревалась делиться им.

Быть может, мужчины не знают и не заботятся о том, чтобы спрашивать. Для этого полезно держать женщин в гаремах и учить их покорности.

Что сделала бы Сайида, возьми Маймун вторую жену?

Снова вопросы. Быть может, ему следовало стать госпитальером и отвергнуть всех женщин разом.

Должно быть, он сказал это вслух. Джоанна запротестовала:

— Не делай этого! Ты же знаешь, как ты относишься к своему слову.

Он вздрогнул. Она была слишком рассудительна; она слишком хорошо знала его. Связать себя монашескими обетами на такой долгий срок, как его жизнь — он не мог сделать этого. Он едва перенес саму мысль об этом.

Джоанна снова коснулась его, но иначе, по-сестрински: взяла его за плечо и слегка встряхнула.

— Это не может оставаться так тяжело. Мы должны дать этому уйти.

— Мы оба?

— Все мы, — ответила она. — И Бог тоже. Я просила его об этом.

— Время от времени об этом просят все.

На миг она сжалась. Казалось, она вот-вот заплачет.

— О Боже! Я хотела бы, чтобы нам не нужно было лгать.

— Мы можем сказать правду и принять то, что последует.

Она скрестила руки на животе.

— Нет. Я не могу допустить этого. Как заплачу за это я — мне все равно. Но не мой ребенок. Господь свидетель: не мой ребенок.

Айдан склонил голову. Он тоже не мог осудить это, он тоже должен был защитить ребенка. Но…

— Нас будут видеть вместе, — сказал он. — Часто, если я хочу сделать что-то для малыша. Мы никогда не сможем сказать правду; мы никогда не осмелимся намекнуть на нее. Мы должны притворяться в совершенстве, что мы друг для друга не более чем родственники и, со временем, друзья. Ты думаешь о том, как тяжело это будет?

— Постоянно, — ответила она. Потом глубоко вздохнула, словно чтобы собраться с силами, и обняла его так целомудренно, как только смогла. — Видишь? Это возможно. Пройдет время, и это будет легче.

Он выскользнул из ее объятий, пока никто из них не сломался, и заставил себя улыбнуться.

— Быть может, так. Легче… Бог да дарует нам.

— У него не будет другого выбора, — отозвалась Джоанна.

 

39

Джоанна не хотела, чтобы ее сопровождали до дома ее мужа, но ей пришлось смириться с этим, и в придачу еще с лошадью: серым мерином Айдана. Это была в некотором роде месть за тот выбор, перед которыми она поставила себя и Айдана. Это был залог того, как им быть дальше.

Айдан оставил ее в воротах, поцеловал ей руку на прощание. Джоанна прижала руку к груди, а Аймери снова поднял крик. Он снова хотел, чтобы были лошади, и мужчины в алых одеждах, и стук и звон, когда они ехали через город. Он был сыном своей матери.

Это происшествие, поднявшее такую бурю в сознании Айдана, отняло у него чуть больше часа. Было едва за полдень. Он был чуть дальше от места, куда направлялся, и путь стал, пожалуй, несколько легче. Это была почти добрая судьба — случай, который заставил Джоанну бежать из дома ее матери при известии о его возвращении и поставил ее на его пути.

Почти.

Он отвернулся от ворот и женщины в воротах, к Башне Давида.

Высокий Двор Иерусалимского Королевства едва начал разъезжаться после свадьбы принцессы. Бароны задерживались, смакуя новые интриги, теперь, когда в королевстве был новый лорд, исподтишка поглядывая, не проявляет ли король признаков враждебности или чрезвычайного дружелюбия к мужу своей сестры. Видеть было почти нечего: чета новобрачных удалилась в свои новые владения Джаффа и Аскалон, а Балдуин сидел в Иерусалиме, правил королевством так спокойно, как только позволял двор.

Айдан дал новую пищу для разговоров: явившись во главе отряда сарацинов, в сарацинском одеянии, с сарацинским мечом, подтвердив все истории и сплетни, бежавшие впереди него. Едва он отдал груму поводья своей лошади, как на него обрушилась волна. Его мамлюки ощетинились; он приказал им выстроиться сзади, встречая град вопросов улыбкой и шуткой.

— Так вы позволите мне войти в дверь прежде, чем я запою об ужине?

— Так входите, — закричал кто-то, — и побыстрее, пока мы не умерли от любопытства.

Айдан засмеялся и быстро пошел вперед. Ему уступали дорогу; его сорвиголовы шли в шаге позади него. Он не мог, вежливость не позволяла, оглянуться, но он знал, что они вышагивают, положив ладони на рукояти и высоко держа увенчанные тюрбанами головы.

Зал был великолепен, украшен новыми драпировками, оставшимися после свадьбы Сибиллы, и заполнен великими королевства сего. Она замерли, когда Айдан вошел. Голоса смолкли. Его шаги были отчетливо слышны в тишине, как и звон оружия мамлюков, и вздох, который двигался по толпе впереди них, долгий и медленный.

Высокий Двор видел такие спектакли и прежде, встречая посольства неверных. Но никогда такое посольство не возглавлял один из лордов Запада. То, что это был Айдан, видели все. Он был в сарацинском халате, но носил его, как франкскую куртку, с оттенком щегольства. Его волосы были подстрижены по-франкски, но бороду он не сбрил. Тюрбана на нем не было, но он носил шапочку, какие носили и на Востоке, и на Западе.

Он знал, как он выглядит. Он замечал все, пересекая это поле множества битв, каким был Высокий Двор. Здесь были все, все, кто имел вес в королевстве, не только вассалы Балдуина, но и великое лорды Антиохии и Триполи, посольства как с Востока, так и с Запада, и папский легат со свитой, и сборище рыцарей из-за моря: часть тех, кто приплыл с новым графом Джаффы и Аскалона.

Айдан почти не уделял им внимания, отдавая дань более существенной учтивости. Здесь была леди Маргарет в сопровождении мужа дочери. Ранульф приветствовал Айдана с учтивой радостью. При виде его Айдан почувствовал меньшую боль, чем ожидал, и совсем не почувствовал ненависти. Это был неплохой человек, не светоч разума, но в своем роде достаточно мудрый. Он знал, чего достойна его жена; он любил ее. Он выглядел счастливым.

Маргарет, стоящая рядом с ним была не более красива, чем запомнилось Айдану, и не менее. Быть может, он мог теперь видеть ее более ясно сквозь маску безмятежности. Он видел госпожу Хадижу: он знал, какой постарается стать леди Маргарет. И станет, он был уверен. Она обладала теми же качествами.

Она была рада видеть его. Это согрело его. Когда он хотел было склониться перед ней, она превратила это движение в объятие и родственный поцелуй.

— Добро пожаловать, — сказала она. — Добро пожаловать домой.

Он стер слезу с ее щеки.

— Вы так рады, госпожа моя?

Она улыбнулась и качнула головой.

— Вы были частью нашей семьи еще до того, как мы увидели вас. Как я могу не радоваться, видя вас целым и невредимым?

— И я похож на него.

— И вы похожи на него, — согласилась она. — И я могу простить вас за это. О многих ли останется такое живое напоминание, как о Герейнте?

Айдан не мог ответить ей.

Она собралась и твердо и холодно взглянула на него,

— Расскажите мне, — повелела она.

Он рассказал ей обо всем, кроме того, что принадлежало не только ему: Джоанна и последняя ночь с Марджаной. Того, что он заключил с ифритой сделку, он не скрывал. Он не стал рассказывать здесь, чем он заплатил ей. И леди Маргарет не стала расспрашивать его. Быть может, она догадывалась. Быть может, она считала, что раскаяния, прощения за убийства и освобождения из рабства было достаточно.

Когда он закончил, последовал долгий вздох. Большой круг придворных подался назад, как будто Айдан не знал, что они слушали, и они притворились, что интересуются чем-то другим.

Маргарет долго молчала. В раздумье она медленно шла по залу. Айдан и его мамлюки последовали за ней. Ранульф остался на месте.

Она шла, вроде бы никуда особо не направляясь, но ее путь завершился там, где она, несомненно, желала: в широкой нише между двумя колоннами, где они могли поговорить наедине.

— Вы хорошо сделали, — сказала она наконец. Она говорила медленно, опустив взгляд на свои сжатые руки, на все еще блестевшее не ее пальце обручальное кольцо Герейнта. — Вы сделали очень хорошо. Не убить Синана, несмотря ни на что; потребовать платы, которая пробудила его уважение, но не его слепую враждебность. И то, что его рабыня свободна… я рада за нее. Такое служение никогда не бывает менее, чем жестоким.

Это было так похоже на Маргарет — простить даже того, кто сжимал кинжал.

— Теперь она свободна, — отозвался Айдан, — но не опасна ни для вас, ни для ваших близких.

— Я и не боялась этого. — Маргарет подняла взгляд. — Что вы собираетесь делать теперь?

— Выполнить последнее свое обещание. Предложить королю свою верность.

— Я думала, что вы устали от всех нас и хотите вернуться в свою страну.

— Пока нет, — возразил Айдан.

Она слегка улыбнулась.

— И я усомнилась в вашей стойкости, предположив это. Простите меня, пожалуйста.

— Здесь нечего прощать. — На миг Айдан забыл, где находится, начал было озираться, но спохватился. Изумление Маргарет вызвало у него быструю улыбку. — Я слишком долго был в пустыне. Я забыл, что значит быть принцем.

— Вы никогда не сможете быть никем, кроме себя самого.

Он замер. Она была спокойна, имея в виду только то, что сказала, и не менее.

— Госпитальеры просили за вас, — сказала она после паузы.

— Правда? — Он не знал, почему это удивило его.

Быть может, знала она. Ей было весело.

— Они знают различие между охотником за удачей и честным воином Господа.

— Ах, но принадлежу ли я Богу? Полагают, что я прислужник дьявола.

— Я вряд ли могу назвать вас святым. Но не дьявол, нет. Для этого вы слишком неумелый лжец.

— Лгал ли я вам?

— Никогда. И не скрывали свою сущность ни от кого, кроме слепцов и глупцов. Нет сомнений, что вы есть то, что вы есть. Иерусалим выдержит это, я думаю. Вы нужны здесь.

— Ради моего меча и моей руки? Или ради чего-то еще, что я смогу принести?

— Есть притча о светоче, который нельзя держать под спудом. Хотя ваш светоч, быть может, чересчур ярок, чтобы открыто являть его всем.

— Я искушаю судьбу, не так ли?

— Я назвала бы это игрой со смертью. Поскольку вы не принадлежите ей по праву, вы рискуете. Вы хотели бы оказаться на месте Герейнта, если бы могли?

На сердце у Айдана было холодно, но он улыбнулся.

— Да.

— Так же поступила бы и я. — Она вскинула голову. — Мы поступаем так, как можем. Я думаю, что не выйду замуж снова. Женщина, овдовевшая дважды, может получить в некотором роде свободу от мужчин. Властью, которая приходит с этим, я распоряжусь так, как потребуется.

Айдан обвел взглядом зал вне ниши, вихрение и кружение власть имущих без определенной цели.

— На вас будут посматривать, — сказал он. — Вы все еще молоды; у вас есть богатство и земли.

— И я еще могу выносить двух-трех наследников. — В ее голосе была сталь. — Нет, милорд. Я покончила с тяготами своего пола. Благодарение Господу, мне не надо переносить тяготы мужской половины; разве что я сочту это необходимым.

Айдан низко поклонился, признавая поражение. Он знал, что делает; знала и она. Она посмотрела на него с восхищением, не совсем лишенным намека на желание. Он улыбнулся в ответ.

— Ваша бабушка одобрила бы вас, — сказал он.

Маргарет засмеялась. Смех был изумительно звонкий.

— Я полагаю, что она одобрила вас.

— Настолько, насколько могла одобрить столь молодого и к тому же мужчину. — И столь неосторожного, что сделал Джоанне ребенка.

Маргарет не знала об этом. Он сохранял улыбку и беззаботный вид, когда она сказала:

— Вы достойный союзник. Я, в свою очередь, могу помочь вам, заставив смолкнуть шепотки, идущие против вас.

— Сделка, мадам?

— Сделка. — Она скопировала его покривившееся лицо. — Позвольте мне сказать, то, что я собираюсь сказать сейчас, о том, что будет между нами впоследствии. Я принимаю во внимание, что мы родственники. Я знаю, что вы намерены добиться могущества в этом королевстве; я верю, что мы можем быть полезны друг другу.

— Я хотел бы назвать это дружбой.

— Народ ислама нашел бы вас очаровательным.

— Скорее, дерзким, — ответил Айдан и протянул руку. — Дружба?

Она приняла руку. Ее пожатие было твердым.

— Дружба.

Бароны, лишенные спектакля, вернулись к своим делам. Возвращение Айдана было отмечено всего лишь небольшим шумом. Такова была придворная деликатность; и проблески учтивости.

Король вошел в зал тихо, пока Айдан обменивался любезностями с бароном Триполи, и сел на свое место без фанфар. Долгое время никто не замечал его.

Айдан знал о присутствии короля с того момента, как тот вошел в дверь. Болезнь короля стала сильнее, но он повзрослел, как будто для того, чтобы сопротивляться ей. Он был образцом короля, хотя и королем без лица, скрытого куффьей. Открытыми оставались только его глаза, но они нашли Айдана и смотрели с укрощенным нетерпением, поблескивая, словно оценивая настроение двора. Айдан встретился с ними взглядом через весь зал. Радость в них была тем ярче от того, что не уменьшала себя словами.

По кивку Айдана его мамлюки выстроились позади него. Все они таращились на бесстыжих женщин, не носящих вуалей. Король по меньшей мере привел их в замешательство: прокаженный, а король, и никто не шарахается от него и не думает о нем хуже из-за того, чем Господь покарал его.

Айдан направился прямо к королю. Перед троном он остановился. Двор вновь замер. Король ждал в громовом безмолвии. Когда Айдан поклонился, его сарацины простерлись на полу, отдавая дань уважения тому, кого их господин назвал повелителем.

Король поднялся. Айдан выпрямился. Балдуин действительно вырос: их глаза были почти на одном уровне. Король ничего не спрашивал и ничего не предлагал, только взглядом.

Айдан поцеловал расшитую драгоценными камнями перчатку. Рука под ней была тоньше, чем прежде, пальцы скрючились от болезни; но рука была спокойной. Голос был мягким, не глубже и не звонче, просто тот же голос.

— Милорд. Рад новой встрече.

— Воистину добрая встреча, государь, — ответил Айдан. — Я пришел, чтобы служить вам, если вы примете меня.

— Принять вас? — Голос Балдуина стал выше на октаву. — Вы желаете этого?

— Желаю всем сердцем.

Глаза короля заблестели. Взгляд их переместился с Айдана на ряд спин и тюрбанов позади него и заплясал.

— Это будет ваша рыцарская дружина?

— Если ваше величество примет их.

— Они согласны на это?

— Я не слышал от них обратного.

И, несомненно, вряд ли придется услышать, судя по вспышкам взглядов из-под тюрбанов. Сорвиголовы Айдана оценили короля и нашли его достойным внимания.

Балдуин сел, не устало, не совсем, но осторожно. Он, наверное, улыбался, его глаза озорно блестели.

— Это будет скандал.

— Не так ли?

Балдуин засмеялся.

— Без вас тут было скучно, милорд.

— Я думаю, здесь способны оживить скуку, — сказал Айдан, окидывая взглядом двор.

— Оживить, — согласился Балдуин. — Но не возмутить.

— Ах. Печальное упущение. Мне нравится думать, что я могу быть полезен.

— Всегда, милорд. — Айдан подозревал, что король посмеивается. Он был явно весел. — Я рад, что вы пришли сегодня. Не происходит ничего интересного, теперь, когда моя сестра вышла замуж и уехала. Должны ли мы дать обед в ознаменование вашей победы?

— Ваше величество щедры, — ответил Айдан.

— Значит, вы действительно желаете этого. Вы будете служить в Иерусалиме.

— Вам, ваше величество, и никому более.

Балдуин был король; он не стал говорить о том, что недостоин. Но он был рад, и горд, и чуть испуган, как человек, принявший окончательное решение.

Айдан знал. То же самое было и с ним. Он неожиданно преклонил колени и сложил руки ладонь к ладони, предлагая свою верность.

Балдуин смотрел на него. Айдан даровал ему радостную уверенность, гордость, свободно избрав его своим господином.

— Вы мой король, — произнес Айдан, — мой лорд и мой сеньор. Я служу вам по собственной воле. Я отдаю вам уважение вассала к сеньору.

— Это высокая честь, — промолвил Балдуин, — и королевский дар. — Его руки в перчатках легко легли поверх ладоней Айдана; король набрал воздуха, чтобы произнести формулу принятия присяги.

Айдан мало что видел и слышал, кроме короля, но его чувства несли свой дозор. Он знал, что зал застыл в безмолвии от центра до стен. Последние из его слов, сказанных королю, упали в тишину.

Когда руки Балдуина накрыли ладони Айдана, молчание стало иным. Что-то вторглось в него, что-то необычное. И не успел король заговорить, как высокий холодный голос опередил его.

 

40

— Король и повелитель, если ты принимаешь этого рыцаря на службу, принимаешь ли ты также и его долги?

Эхо взлетело под потолок и замерло. Никто не произнес ни слова.

Айдан застыл, коленопреклоненный. Его сердце превратилось в птицу: оно подпрыгнуло и запело.

Он отмечал ее приближение по гулу голосов и по блеску в глазах короля. В какой-то миг он должен был не выдержать и обернуться, даже зная заранее, что увидит. Ни свиты, ни единого признака высокого положения, только одинокая стройная фигура, возникшая из воздуха, закутанная в покрывала и дерзко заговорившая на langue d'oeil. Ее акцент был очарователен.

Марджана остановилась около него. Ее присутствие было подобно боли; ее образ растекался по коже огнем. Для человеческих глаз она была человеческой женщиной, высокородной сарацинкой в золоте и шелке, закутанной и скрывающей лицо под вуалью.

Она поклонилась королю; ропот усилился, когда она простерлась рядом с мамлюками, показав всем свою грациозность и свою чужеземность. Ропот утих, когда она заговорила.

— О повелитель Иерусалима, этот человек сказал тебе, что он пришел ничем не обремененный, свободный от всех долгов и обязательств. Я утверждаю, что это не так.

Руки Айдана высвободились из ладоней короля. Он повернулся, но медленно.

Ее покрывала были зелеными. Они скрывали все, кроме одной белой руки.

— Ты планировала это с самого начала? — спросил он ее.

Она не обратила на него внимания.

— Он в долгу передо мной, повелитель, который он может выплатить прежде, чем ты примешь его присягу.

— Я уплатил его, — возразил Айдан, — по всем пунктам. Будь ты проклята, — выругался он так, как могла услышать только она. Будь ты проклята за то, что поступила так со мной.

Его как будто не было здесь вовсе. Она поднялась на колени и обратилась к королю:

— Повелитель, ты выслушаешь меня?

Балдуин бросил взгляд на Айдана. Айдан неотрывно смотрел на Марджану.

— Я выслушаю вас, — ответил король.

Она склонила голову.

— Ты милостив, повелитель, к той, что была рабыней. Я зовусь Марджана; я служила владыкам Аламута, а после них повелителю Масиафа.

Ранее двор ее присутствие забавляло. Но теперь внимание стало яростным. Айдан напрягся. Нет, Бог ему помоги, не ради себя. Могла ли даже Марджана ускользнуть, если бы на нее ополчился весь Высокий Двор?

Она вообще не сознавала ничего вокруг.

— Я была Рабыней Аламута, — сказала она. — Теперь я свободна, и отчасти обязана этим сему рыцарю. Мы заключили сделку. Я привела его к моему господину и защитила его, и завоевала для него все, к чему он стремился, и вместе с этим мою свободу.

— А принц? — спросил король. — Могу ли я спросить, что он дал взамен?

— Нет, — сказал Айдан.

— Да, — сказала Марджана, — повелитель. Я всего лишь невежественная сарацинка, но я знаю кое-что о твоих рыцарях. Их честь; их верность; их отвага на поле битвы. Их искусство любви.

Щеки Айдана пылали. Благодарение Богу, что он оставил бороду: она скрывала большую часть румянца.

Она видела. Он чувствовал ее насмешку.

— Я думала, — сказала она, — что я смогу найти для себя рыцаря, который воздаст мне честь и будет служить мне со всем смирением. И — вот! — Аллах послал мне не просто рыцаря, но цвет рыцарства, истиннорожденного принца, луну среди звезд небосвода. Я признаю, что уловила его в сети. Я похитила его, не ради своего господина, но ради себя.

— И все же, несомненно, служа своему господину, — заметил Балдуин.

Было несколько жутко быть зажатым между ними: ифрита, закрывающая лицо, и закрывающий лицо король, голоса без лиц, маски вокруг сверкания глаз. Марджана отвечала твердо, чуть склонив голову под покрывалом:

— К тому часу он уже не был моим господином, только по имени. Я раскаялась, что дала свою клятву тому, кто держал ее. Но мой рыцарь не поверил бы и не простил бы меня ради одних только слов. Я решила доказать ему. Я обещала позволить ему отомстить моему господину, но за плату.

— Было ли это по чести, требовать платы?

— Это было необходимо, — возразила она. — Видишь, я любила его. Я полюбила его с тех пор, как впервые увидела его. Он не позволял себе полюбить меня. Я поняла, что он не полюбит меня, если я не свяжу его обязательством.

— Поэтому ты заключила сделку.

— Поэтому я заключила сделку. Он получает отмщение. Я получаю его.

— Пока я не удовлетворю тебя, — возразил Айдан. — И не дольше.

— И не короче, — отозвалась она.

Никто не засмеялся, даже не улыбнулся. Никто не осмелился.

— Я дал тебе то, что должен был дать, — сказал Айдан. — Я получил свободу, которой добивался. Я ничего тебе не должен.

— Ты никогда не спрашивал меня, так ли это.

Он сглотнул всухую. Его голос был трудным и хриплым.

— У меня были причины поверить, что это так.

Она покачала головой.

— Ты никогда не слушал, не так ли? Или не думал. Или не делал ничего, только бежал и молился, чтобы я не последовала за тобой.

— Ты называешь меня трусом?

— Нет, — ответила она. Просто, как отвечала всегда. В ней совсем не было притворства. — Я называю тебя бездумным. Упрямым. Быть может, жестоким. Мужчина может быть жестоким, когда угрожают его самолюбию.

Айдан глубоко вздохнул, чтобы успокоиться и заставил себя говорить без дрожи:

— Госпожа моя, частью нашей сделки была моя свобода. От тебя, как и от твоего господина. Разве ты забыла?

— Жестокий, — сказала она, словно сама себе.

— А разве ты менее жестока? Явиться ко мне сейчас, опозорить меня перед всем рыцарством страны — ты довольна? Позволишь ли ты мне уйти?

Она чуть пошатнулась под натиском его гнева.

— Я не довольна.

Он вскинул руки.

— Тогда что удовлетворит тебя?

— Ты.

Он сжал кулаки.

Он не был испуган. Он не был зол — не больше, чем должен был быть, в таком месте и в такое время, которое она выбрала, чтобы призвать его к расплате. То, что билось в нем, было до ужаса похоже на счастье. Ястреб, наконец-то попавший в сеть, обнаружил, что рад своим путам.

Но он оставался диким существом. Он не собирался покоряться, даже Марджане.

— Ты имела меня, — сказал он, и было неважно, что подумает об этом двор. — Разве я не доставил тебе наслаждение.

— Ты доставил, — сказала она. — Слишком хорошо. Разве ты и вправду поверил, что огонь можно затушить огнем?

— Я был еще большим глупцом. Я верил, что женщину можно удовлетворить.

Она засмеялась, легко и до боли сладко.

— О, господин мой! Ты становишься мудрее.

Гнев его вспыхнул. Айдан бросился на нее. Он хотел сорвать ее вуаль, сделать с ее драгоценной стыдливостью то, что она сделала с его гордостью, но рука не повиновалась ему. Шелк был холоден; глаза ее горели. Вуаль и головное покрывало свободно соскользнули и упали. Когда волосы Марджаны рассыпались по ее платью, Айдан услышал долгий вздох; и сквозь него — как перехватило дыхание у короля. Айдан вообще не дышал. В голове было только смутное удивление. Она была сверхъестественно, невозможно прекрасна.

Его ладонь знала, где ей следует быть: на щеке Марджаны. Айдан смотрел на свою руку, пытаясь опустить ее.

— Мы даже не верим в одного и того же Бога, — сказал он.

— Нет бога кроме Бога. — Мягко, чисто, неоспоримо.

Он с болью вдохнул, наполняя опустошенные легкие.

— Между нами кровь.

— Разве твоя вера не велит прощать врагов своих? — Она отбросила волосы с лица и обратила огонь глаз на Балдуина. — Повелитель, ты здесь король. Я прошу твоего правосудия. Этот человек обещал мне себя. Он исполнил только мельчайшую долю обещания. Будет ли он свободен? Должна ли я оставить свои претензии к нему?

Айдан повернулся лицом к королю.

— Должен ли я снова потерять свою свободу? Должен ли я платить цену, которую давно уплатил?

Король переводил взгляд с одного на другую. Даже не сознавая этого, Айдан стоял плечом к плечу с Марджаной, как будто они вместе сражались в битве, а не жестоко противостояли друг другу.

Балдуин осознал иронию этого. После нескольких секунд молчания он сказал:

— Сделка — вещь тяжелая; тем более, когда договаривающие не могут согласовать свои мнения. Скажите мне честно, госпожа. Вы желаете этого человека? Сделаете ли вы все, чтобы получить его?

— В границах веры и разума — да, ответила она.

Король слегка кивнул.

— И вы, милорд. Эта женщина отвратительна тебе? Ты презираешь ее?

— Нет. — Айдан вытолкнул слово.

— Значит, твои возражения вызваны только вопросом религии?

— Нет.

Балдуин ждал. И ясно было, что ждать он будет, пока Айдан не заговорит снова. Айдан выдал то, чего тот ждал.

— Вы думаете, у меня совсем нет чести?

— Совсем наоборот, — ответил король. Айдан видел, что он доволен собой. Чертов мальчишка. Не сговорился ли он с этой ассасинкой?

Айдан укротил себя. Ему понадобится весь его разум: быть может, больше, чем у него когда-либо в жизни было.

— У меня есть гордость, — сказал он, — и, да, моя вера. И уверенность в том, что я не должен этой леди ничего, кроме своего прощения. Я дарую его. Я прощаю ее за все, что она сделала со мной и моими близкими.

— А то, что ты сделал со мной? — спросила она. — Ты и это прощаешь себе?

— Должен ли я просить прощения за то, что любил тебя?

— Нет, — ответила она. — Только за то, что покинул меня.

— Вы можете также замолить грех, — добавил Балдуин.

Взгляд Марджаны был отчаянным. Айдан не мог заставить себя поступить так, как велел король, хотя отлично знал, почему Балдуин сделал это. Церковь слушала, и ее приговор не подлежал сомнению. Айдану следовало бы быть более решительным, чем он был. Искреннее покаяние, соответствующая епитимья, и он свободен. Стоило только воззвать к находящимся здесь прелатам. Они могли бы даже изгнать демоницу ради него, если бы он попросил.

Балдуин был истинным христианином, но он также был и королем, и он был молод. Насколько молод, Айдан успел забыть. Того, о чем он должен был рассудить, он никогда не ведал сам и не мог изведать из-за своей болезни. Это ставило его особняком, это отдаляло его на такое расстояние, какое не мог понять даже священник. Священник под своей тонзурой был мужчиной, и был связан всего лишь обетом, и никак иначе.

— Разве это грех, — спросила Марджана, — быть избранным в мужья?

Ее отчаяние не было вызвано потрясением, Это было пауза перед убийством.

Балдуин выпрямился.

— Он женился на тебе?

— Нет! — закричал Айдан.

— Нет, — ответила Марджана. — По закону — нет. Но деяния достаточно, если доказано намерение.

— Я намереваюсь только расторгнуть нашу сделку.

— Именно, — подтвердила она.

Балдуин положил подбородок на руки.

— Это замечательно все решит, — пробормотал он.

Айдан едва слышал его.

— Этого ты хочешь? — требовательно спросил он Марджану. — Выйти за меня замуж?

Она совсем не покраснела. Даже не опустила глаз.

— Да.

— Так ради этого ты заключала со мной сделку?

Она кивнула.

Айдан рассмеялся. Это был наполовину плач.

— Ты никогда не говорила мне.

— Ты не слушал.

— Где же посредники? Где приданое, земли, обещание союза? Что вы можете предложить мне, госпожа моя?

— Себя.

Он слышал песню; а может быть, он сочинил эту песню. Ее глаза были ее приданым. Ее глаза, и колдовство в них.

Марджана взяла его за руки. Ее пальцы были тонкими, холодными и нечеловечески сильными.

— Разве это по-рыцарски, господин мой, отвергать женщину?

И он еще думал, что в ней нет притворства. Она была так же коварна, как любая рожденная женщина.

Их молчание нарушил король:

— Ответьте мне, милорд. Скажите мне правду, находите ли вы это неприемлемым — взять эту леди в жены?

Айдан открыл рот. Слова не шли. Он закрыл рот. Его руки все еще были в ее, и пальцы сплелись почти неразрывно. Его сознание билось о стены, взывая к ней. Но все это застывало перед маленькой, холодной ледышкой сопротивления. Или страха. То, что люди называли любовью, было хрупко; слово, жест могли разрушить ее. Эта любовь была много сильнее. И если он примет ее, он никогда не сможет выпустить ее.

— Ты не принимаешь ее, — сказала Марджана, прочтя его мысли, как обычно, совершенно без усилий. — Она принимает тебя. Посмотри вокруг себя. Разве это вольный воздух? Или ты не узнаешь желудок дракона?

— Не узнаю, — сказал он, сопротивляясь. — Я не ненавижу тебя. Я не… хочу… Как я могу жениться на тебе?

— Легко, — ответила она. — Ты скажешь слова. Ты вложишь в них смысл.

— Но какие слова?

— Наши, — сказал король. И когда они обратили к нему лица: — Я Защитник Гроба Господня. У меня есть свои обеты и свои обязательства. Вы просили меня рассудить вас, леди. Я это сделал. Я рассмотрел суть вашей жалобы. Я заключил, что существует долг, и он еще не оплачен. Отдадите ли вы за это свою веру?

— Нет! — Айдан выкрикнул это прежде, чем она пошевельнулась.

— Это не может быть частью любой сделки, ни для нее, ни для меня. Я ставка в этой игре. Я говорю, что согласен — если госпожа моя выйдет за меня замуж по христианскому обряду.

Сердце его колотилось. Драконий желудок, да? Это был абсолютный, невероятный ужас. И безумное счастье. И Марджана, сплетшая с ним пальцы, изумленная тем, что он защитил ее веру. Можно подумать, он не знал, что значит эта вера для нее. Словно его не беспокоило, что это уничтожит ее.

Она вглядывалась в его лицо и в его сознание, яростно, не осмеливаясь поверить ему даже сейчас.

— Ты так сильно любишь меня? — спросила она.

— Да, — ответил он.

Ее счастье было едва ли не сильнее, чем он мог выдержать.

— Я выйду за тебя замуж, — сказала она. — Я произнесу христианские слова. — Это всего лишь слова. Имеет значение только дух.

Айдан слышал все это. Его сердце пело, все стены пали. Марджана была в его сознании, заполняя пустоты, исцеляя шрамы. Но это было отнюдь не сладкое, не успокаивающее присутствие. Она чаще спорила с ним, чем соглашалась; ее неистовый характер был под пару его собственному. И когда война встретится с войной, когда Крестовый Поход встретит джихад, и Бог будет выбирать между ними…

— Тогда Бог выберет, — сказала она, — как Он начертал, и мы поступим так, как должны.

— Так говорят неверные.

— Только франк может подшучивать над судьбой.

Они посмотрели друг на друга.

— Я буду служить королю, несмотря ни на что, — сказал Айдан.

— Почему я должна возражать? Он достоин этого.

— Ах, но достоин ли я?

— Ты, — сказала она, вскинув подбородок, — лучший рыцарь в мире.

Лучший рыцарь в мире смотрел на прекраснейшую леди в мире и размышлял над мудростью ответа. Двор ждал его выбора, затаив дыхание. Леди предоставляла ему спорить с нею или согласиться с нею.

Рыцарь знает, когда говорить. Он также знает, когда молчать. Айдан низко поклонился и предложил ей улыбку.

Она осторожно размышляла над ней. Взвешивала, измеряла, рассматривала. Потом приподняла бровь.

Он сделал улыбку чуть шире.

Другая бровь поползла вверх.

Все они торговцы тут, на Востоке. Ему придется приглядывать за ней, когда дойдет до брачной клятвы, чтобы она не пыталась торговаться со священником.

Она вспыхнула на это. Он схватил ее в объятия прежде, чем она разразилась речью, и звучно поцеловал ее.

Франкская прямота, решил он, может быть полезна в приручении сарацинки.

Она засмеялась. Жестокая; никакой пощады его бедной уязвленной гордости. Но он простил ее. Ведь он был, прежде всего, лучшим рыцарем в мире.