28

Александр оставил строителей в Ракотисе, а с ними и персов, чтобы они вместе с местными жителями смотрели в изумлении, как между озером и морем вырастает нечто из кольев и натянутых веревок, приобретающее очертания города. Может быть, он и сам предпочел бы остаться и наблюдать, как растет город, но бог призвал его. Александр собрал своих друзей, несколько слуг, коней и решительно повернулся спиной к новорожденной Александрии.

И еще один человек, не бывший ни слугой, ни другом, ни голосом богов, заявил совершенно ясно, что он тоже поедет в Сиву.

— Я умею ездить верхом, — заявил Арридай. — И езжу лучше многих. И пешком я тоже могу идти. Я хочу увидеть бога среди песков.

— Я знаю, что ты умеешь ездить верхом, — сказал Александр терпеливо: он всегда был терпелив с Арридаем. — Но я хочу, чтобы ты остался здесь и помог строить город и позаботился о Перитасе. Мазас тоже остается, а ведь он лучший наездник во всей армии.

— После тебя, — сказал Арридай. Брови его сошлись на переносице. — Мазас может позаботиться о Перитасе. Я хочу в Сиву.

— И что ты будешь делать, когда попадешь туда? — спросил его брат.

— Увижу бога, — ответил Арридай. — Ты говорил, что мне не надо оставаться с Пармением. С Мазасом оставаться я тоже не хочу. Я хочу быть с тобой.

— Ты умеешь добиваться своего, — вздохнул Александр. — Может быть, тебе нужно было быть царем вместо меня.

Арридай сделал знак против злых сил.

— Не говори так, Александр. Ты же знаешь, это плохая примета.

— Я знаю, что тебе не понравится дорога, по которой мы собираемся идти. Если ты хоть раз пожалуешься, тебе придется сразу же вернуться назад. Обещаешь?

— Обещаю, — ответил Арридай торжественно, потом радостно осклабился, гикнул и побежал готовить своего коня.

— Надеюсь, я не доживу до того, чтобы пожалеть об этом, — сказал Александр.

— Пока ты еще не жалел, — заметил Гефестион. — К тому же у него плохо только с головой. На любом коне он держится, как репей, и вынослив, как старый солдат.

— Ко мне он тоже пристает, как репей, — вздохнул Александр. — Я не могу оставить его с Пармением, когда он так настаивает, что хочет идти со мной, а Мазас не годится ему в охранники. Если бы его можно было отправить назад в Македонию…

Гефестион из осторожности не ответил. Александр смотрел неприязненно.

— Нет, там бы он долго не протянул. Он же старший сын Филиппа, что бы там ни было у него с головой.

— Он не причинит хлопот. Он никогда их не причиняет.

— Конечно, нет, — ответил Александр. — О нем можно почти забыть, так, что ли?

Забыть нельзя, но Гефестион этого не сказал. Александр, как и его брат, пошел заняться лошадьми. У Гефестиона были свои дела, но он еще задержался на пустом поле, где прежде был лагерь, засыпая песком последние головешки костров.

Когда он поднял голову, то увидел египтянку и позади нее сына Лага. В них чувствовался хорошо знакомый ему свет. Он улыбнулся про себя. Они успели найти подходящий момент.

Какие бы радости не пережили она и ее охранник, сейчас Мериамон была мрачна, взгляд ее был угрюм.

— Дорога будет труднее, чем думает Александр, — сказала она.

— Смертельная? — спросил Гефестион.

Когда Мериамон была напряжена, ее длинные глаза становились как будто еще длиннее и раскосыми, как у кошки. Она и вправду была очень похожа на кошку, которая сидела на плече у Николаоса, — скуластое лицо, гибкое тонкое тело.

— Мы будем идти по дороге день за днем. Пройдем ли мы ее, об этом знают только боги.

Гефестион взглянул на Николаоса. Тот пожал плечами. Гефестион заметил, что он не стоит в ее тени. На это решались только немногие. Ходили слухи, что у тени есть глаза, что по ночам она получает свободу и охотится во мраке.

Она была всего лишь маленькой женщиной в персидских штанах — по ее словам, никакая другая одежда не годится для серьезного путешествия, — говорила хрипловатым голосом и смотрела сквозь Гефестиона. Несомненно, она видела богов и знала их пророчества.

Она моргнула. Взгляд не кошки, а пустынного сокола — острый и всевидящий.

— Будь с Александром. Не оставляй его ни на миг, ни днем, ни ночью.

— Даже по нужде?

Между ее подведенными бровями появилась складка.

— Даже.

— Он возненавидит меня, — сказал Гефестион.

— Пусть. Но он будет жив и здоров.

Гефестион задумался. Она ждала. В этом было ее достоинство: она никогда не торопила с ответом, над которым надо было подумать. Наконец он спросил:

— Неужели будет так плохо?

— Не знаю, — ответила она. — Я знаю только, что есть чего бояться.

Некоторые посмеялись бы над ней, но Гефестион был не из их числа. Она говорила со своими богами. Он знал это так же точно, как то, что Аристандр говорит с богами Эллады. Если она боится, он будет осторожен.

То, что необходимо было быть возле Александра и днем и ночью, было не так уж плохо. Они и так всегда были вместе с ранней юности, ели с одного блюда, пили из одного кубка, спали на одном плаще и укрывались другим. Между ними было огромное пространство: Александр всегда помнил, что он Александр, и Гефестион тоже гордился собой. Но в центре всего, и тогда и теперь, они были вместе.

Египтянка знала это. Ни она, ни ее страж не двигались, но их было двое, и они были вместе.

Женщина и мужчина. Гефестион не знал, нравится ли ему это, одобряет ли он это. Это было не по-гречески, не по-философски. В душе женщины не может быть настоящей дружбы. Это только для мужчин.

Эта женщина была не такой, как другие. Все, что она сделала до сих пор, показало, что она не стремится обладать ничем, что ее не интересует ничто, кроме ее богов, ее возлюбленного, и, конечно, ее царя. Гефестион склонил перед ней голову. Она поклонилась в ответ.

— Я позабочусь о моем царе, — сказал он.

Отряд Александра выехал из Ракотиса пританцовывающей звенящей кавалькадой, во главе которой ехал сам царь в сверкающих доспехах. Но, как только город скрылся из виду, они спешились, разнуздали коней и отправили почти всех их назад в Ракотис, упаковали вещи, надели дорожное платье и двинулись пешком. Друзья Александра были к этому привычны: взвалили тюки на плечи, надвинули шляпы на глаза и пошли легким покачивающимся шагом, которого не затрудняли ни камни, ни песок. Немногочисленные лошади двигались рысцой, некоторые в поводу, большинство сами следовали за караваном. Слуги шли в арьергарде, несли посуду, провизию, шатры с подпорками.

Шли легко и быстро. Мериамон чувствовала на себе взгляды — и не только Нико. Она была уверена, что они ждут, когда она сдастся и поедет верхом на Феникс. Лошади это было бы не трудно: она была пустынной породы и не носила тяжелой боевой узды. Но у Мериамон была своя гордость. В Мемфисе она, конечно, несколько расслабилась, но сил у нее было достаточно, она могла идти вместе со всеми.

Они долго двигались вдоль побережья, по дороге в город Паратон, а оттуда в деревню Аписа. Зеленая влажность Дельты осталась позади, Красная Земля звала их. Воды и провизии было достаточно: флот Александра следовал за ними, по вечерам причаливая к берегу, как это делалось по дороге из Тира.

Идти было приятно. Море охлаждало легкими ветерками, хотя они не приносили дождя. Дорога была широкая и ровная — торговая дорога, на которой встречались люди. Они с удивлением смотрели на вооруженный отряд и рассказывали истории о разбойниках в глубине страны.

— Вам понадобятся ваши копья, — говорили они, — и хорошо бы достать верблюдов: лошади и мулы не годятся в глубине пустыни.

— Даже лошади пустынной породы? — поинтересовался Александр.

— Лошади не могут нести большой груз, — сказал на ломаном греческом путешественник, сидевший на верблюде, — а идти очень долго. В Паратоне есть верблюды, и вам бы стоило купить их.

— Значит, купим, — ответил Гефестион. Он разглядывал верблюда, на котором сидел советчик, с некоторым сомнением, но и с интересом. — Может быть, вот этот продается?

Человек прищурился.

— Это верховая верблюдица из линии победителей на скачках.

— Они все такие, — любезно сказал Гефестион. — Значит, купим себе верблюдов в Паратоне. Нет ли у тебя там родственников, продающих верблюдов?

— Эту красавицу вырастил мой дядя, — ответил путник. — Ее сестры почти так же хороши, а мать еще лучше. Но вам не нужны верховые верблюды — вам нужны хорошие вьючные животные. Спросите дом на скале. Вам каждый объяснит, где это.

— Дом на скале, — сказал Александр. — Мы запомним.

Советчик продолжил свой путь на восток. Он исчез из виду на удивление быстро. Отряд же двинулся дальше на запад.

Мериамон переставляла одну ногу, потом другую. И снова. И снова. Она нашла свой ритм. Предоставив телу идти, она отпустила свой ум и души блуждать, где захотят, искать силы в воздухе и на земле. Сначала ее тень часто покидала ее, чтобы поохотиться, но с течением времени стала держаться все ближе.

Это была уже не страна Кемет, хотя мощь Нила еще помнилась в земле и трепетала в воздухе. Гораздо сильнее была Великая Зелень, море, которое шевелилось и вздыхало рядом с ними. Посейдон, как называли его эллины, Колебатель Земли, Посейдон, повелитель лошадей. Он не был враждебен Александру. Корабли скользили по морю; оно бормотало ночами возле лагеря и уносило жестокий жар пустыни.

По ночам земля не источала жара, наоборот, ночи были холодные, иногда даже очень. Но для чувств Мериамон Красная Земля была, как пламя в темноте. Поднималось прежнее, сильное, давнишний враг Черной Земли и людей, ее населяющих, съедающее плоть, выпивающее кровь, пожирающее души.

Это была не магия персов, слабые фокусы с огнем и разные вымыслы. Это было в глубинах земли, древнее, могучее и темное. Боги Двух Царств давно победили это. Теперь же царь Двух Царств нарушил границу этого и стремится к оракулу, который в самом сердце этого.

Пока они шли рядом с морем, это не могло причинить им большей неприятности, чем беспокойные сны. Когда же они свернут вглубь страны, это поднимется против них.

У Александра, как и у Мериамон, был свой страж. Ни он, ни она не собирались поворачивать назад. Мериамон предполагала, что это вообще невозможно. Эта дорога была предназначена им. Каждый шаг был предсказанно неизбежен.

Это тоже было опасно. Это убаюкивало ум и расслабляло рассудок. Иногда Мериамон ехала верхом, чтобы оторваться от поверхности земли. В лагере она держалась на свету и в компании людей, а когда спала — спала не одна. Все знали, кто составляет ей компанию, и, насколько она поняла, их больше всего возмутило то, что это не произошло гораздо раньше.

Мериамон вдруг обнаружила, что скучает по Таис, хотя шатер с ней разделял Нико. Гетера хотела отправиться с ними, но Птолемей не позволил. Даже это вряд ли остановило бы ее, но Мериамон уговорила ее подумать о ребенке.

— Такая дорога не для еще неродившегося младенца, — сказала тогда Мериамон.

Таис была отнюдь не рада, но в конце концов согласилась. Птолемей надавал ей массу поручений, которые надо было выполнить, и поручил присмотреть за многим. Она охотно взяла это на себя, раз уж вынуждена была остаться.

Таис все еще жила в персидском шатре, установленном в поле возле Ракотиса. У Мериамон была небольшая дорожная палатка, и с ней Филинна, которая была настоящим подарком судьбы. Она посвятила себя Мериамон, и ей невозможно было отказать. Несмотря на свою утонченность горожанки, она оказалась способной путешественницей. Она шла без жалоб, ловко управлялась с делами и при этом выглядела так, как будто только что вышла с утра на городскую площадь.

Она одобрительно относилась к Нико, но была настолько деликатна, что не показывала этого. Она одобряла и Арридая, который проводил большинство вечеров возле Мериамон и на марше шел рядом или позади. Как бы там ни было у него с головой, но он был большой и сильный и обожал Мериамон.

— Тебя хорошо охраняют, — сказала Филинна, — и благодари богов за это. Такое путешествие не для женщины.

— Да? — спросила Мериамон. — Тогда зачем же пошла ты?

— Потому что ты пошла, и кто-то должен о тебе позаботиться.

С такой логикой трудно было спорить. Все они были и стеной, и щитом, и все они были для Александра.

Так она говорила Нико ночью, перед тем, как они пришли в Паратон, когда ветер посвистывал и хлопал полами палатки, а Филинна похрапывала на своем матрасе. Сначала Мериамон стесняло, что служанка спит рядом с ними, не отгородившись хотя бы занавеской, но нельзя же было отправить ее спать на улицу. Нико это не смущало, он просто не обращал внимания, и Мериамон тоже пыталась этому научиться.

— Я рад, что мы на что-то годимся, — сказал он.

Они уютно устроились в постели, Мериамон в теплой середине. Его ладонь пробежала по ее груди и животу и легла на бедро. Она положила сверху свою руку.

— Я знаю, что ты не привык делить с кем-нибудь постель всю ночь. Ты сторожишь меня, и из-за этого сам лишаешься сна.

— Меньше, чем я лишался бы его в собственной постели, мечтая оказаться здесь, — ответил он.

Она улыбнулась, хотя он не мог этого видеть.

— Правда?

— А ты сомневаешься?

— Я думала, что македонцы сделаны из более сурового материала.

— Так оно и есть. Пока дело не доходит до злоязычных египетских колдуний.

— Колдунья — это я?

— Самая настоящая. Ужасная.

Мериамон повернулась в его объятиях. Он был готов к этому. Она улыбнулась ему.

— Тогда поколдуем, и пусть ночь превратится в полет.

Для этого они делали все, что могли. В это время вернулась ее тень и ухмылялась, глядя, что они делают. Нико ответил ей дерзкой улыбкой, Глупый ребенок. Если он не научится скромности…

Вскоре, однако, она перестала волноваться. Еще немного погодя она вообще перестала думать о чем-либо.

В Паратоне действительно были верблюды. Каждый торговец верблюдами в этой части мира, видимо, уже слышал о том, что какому-то полоумному и его войску нужно добраться до Сивы. Город просто кишел верблюдами. Воздух был наполнен их ревом и запахом. Стада сожрали всю зелень в городе, а через день-два сожрали бы все и на расстоянии дня пути от города.

— Когда им нечего есть, — объяснял дядюшка давешнего путника, — они не едят и не пьют. Но когда есть вода и корм, они запасаются ими надолго.

Лицо Александра ничего не выражало. Мериамон подозревала, что он изо всех сил сдерживает смех. Дом на скале оказалось не так уж сложно найти, и его хозяин, для торговца верблюдами, оказался достаточно честным человеком. Он тоже не был расположен продавать Александру своих беговых красавиц, но у него было достаточно и других животных.

— Самцы, — сказал торговец, — не лучший выбор для вас. Вам лучше взять верблюдиц. Они поспокойней, и у вас будет молоко от тех, у которых есть телята. Это вам пригодится, когда у вас кончится вода.

— Не кончится, — возразил Александр. — Сива в пяти днях пути от деревни Аписа. Мы возьмем с собой много воды, если у нас будут верблюды, чтобы се нести.

— Пять дней, если повезет и погода будет хорошая, — ответил торговец. — И если вы не встретите разбойников. Правда, я думаю, они не станут вас беспокоить, разве только молодым захочется поразмяться.

— Пять дней, — сказал Александр, — а нас триста человек вместе со слугами и еще лошади.

— Лошади? — нахмурился торговец. — Может быть, вы лучше оставите их здесь? Я бы позаботился о них за вполне умеренную плату.

— Думаю, не стоит, — отвечал Александр безупречно вежливо.

Человек открыл было рот. Александр улыбнулся, и тот закрыл рот. «Только сейчас он понял, — подумала Мериамон, — что Александр есть Александр». Торговец моргнул, пожал плечами.

— Дело ваше. Так, насчет этих верблюдов.

Теперь у них были верблюды, и вожатые для них, и седла, и запас зерна в придачу к тому, что подвозили корабли, и бурдюки, частично наполненные водой. Об этом они как следует позаботятся в деревне Аписа. Александр был удовлетворен и ценой, которую заплатил за все это. Вернее, платил Гефестион. Здесь, как и по дороге из Тира, он был квартирмейстером, и хорошо справлялся с этим. Он содержал все в порядке, добивался умеренных цен, и перед восходом караван был уже в пути.

Теперь они имели вид настоящего каравана: люди впереди, затем верблюды, потом арьергард, а в середине, отдельно от верблюдов, лошади. Феникс не боялась верблюдов: когда-то она паслась вместе с ними. Македонские кони были не расположены к огромным вонючим животным. Буцефал подрался бы с одним из них, если бы Александр не оттащил его. Конь все еще приплясывал на поводу, нагибая голову и неодобрительно фыркая.

— Не знаю, простит ли он меня, — сказал Александр.

Мериамон искоса взглянула на него. Александр выглядел так же, как и любой другой человек в отряде: в шляпе, хитоне, плаще и сандалиях, с коротким копьем вместо дорожной палки. Он сам нес свой тюк с вещами, хотя слугам досталось почти все его вооружение, и шел он так же бодро, как простой воин. Если он и чувствовал, что ждет их в пустыне, виду он не показывал.

— Он бы еще больше обиделся на тебя, — сказала Мериамон, — если бы ты не взял его с собой.

— Знаю, — ответил Александр. Буцефал уткнулся носом ему в плечо. Царь вздохнул, но со смехом. — Мне никогда не удавалось путешествовать налегке.

— Я бы сказала, — возразила она, — что это «налегке» для армии.

— Мы путешествуем в роскоши, — ответил Александр. — Налегке это значит с ножом за поясом, с ветром в кармане и с одним плащом на двоих. Налегке это значит добыть себе ужин охотой, спать под плащом и считать себя богачом.

— Тебе кажется, что это так просто? — спросила она.

Он ответил не сразу. Они отмерили еще дюжину шагов по дороге. Еще дюжину. Еще полдюжины. Александр заговорил:

— Иногда. Так идти нелегко. Даже с верблюдами.

Мериамон улыбнулась. Он ответил улыбкой и сказал:

— Становится все интереснее.

Он знал. Может быть, даже лучше, чем она. И сам всегда был готов смеяться над страхом.

Он не говорил, что она могла бы вернуться назад и быть в безопасности. Именно поэтому больше, чем за что-либо другое, что он сделал или не сделал, она знала, что любит его. Не так, как любит Николаоса, конечно, нет. Но так, как женщина может любить своего царя.

 

29

Из деревни Аписа, клочка зелени среди Красной Земли, кучки домов перед лицом Великой Зелени, дорога устремлялась на юг, прочь от моря. Это была дорога паломников в Сиву, нить, протянутая между морем и оракулом. Она тянулась через местность унылую и беспощадную, через красные пески и голые скалы, под сводом мрачного неба. Здесь не выпадали дожди, не протекала ни одна река. Черная Земля не протянула сюда ни одного зеленого ростка, чтобы смягчить землю.

Сила этих мест была чуждой и враждебной. Эта сила знала, кто такая Мериамон. И более того, она знала, кто такой Александр.

Сет был богом, он мог быть и врагом, и союзником. Тифон был далеко в ветреной Элладе. Здесь был чистый Враг, земля, которую никто не завоюет, небо, которым никто не сможет управлять, даже боги. Сила страны Кемет вынесла его далеко за западные горы и отгородилась от него священными гробницами своих царей. Но здесь Враг был силен, и армия Александра была в его руках.

В первый день он ничего не сделал. В пустынном небе были только птицы: пустынный сокол, священный в стране Кемет. Дорога простиралась перед ними. Часто ничто не выделяло ее среди камней и песка, но они взяли в деревне Аписа проводников, которые клялись своими именами, что знают дорогу в Сиву. Александр хотел было заставить их поклясться на изображениях их богов, но Мериамон остановила его.

— Их имен будет вполне достаточно, — сказала она.

Александр нашел это довольно странным, но спорить не стал.

«Доверие», — подумала она. Он доверял ей, полагая, что она знает, как поступают люди в этой стране. Она вовсе не доверяла этой земле: слишком она была неподвижна, словно выжидала своего времени.

Прошел второй день. По небу пронеслись птицы. Александр послал разведчиков выяснить, что заинтересовало хищников. Добыча льва — газель, объеденная почти до костей, и шакалы, растаскивающие остатки. Аристандр не увидел в этом никакого знака. Мериамон подумала, не глупо ли искать во всем знамения.

В эту ночь они сделали привал в безводном месте. Проводники обещали, что через день пути будет оазис. В бурдюках было еще достаточно пресной воды, хотя она отдавала кожей. Продовольствия было много, и корм для лошадей и верблюдов тоже еще оставался. Они устроились удобно, насколько это возможно для путешествующих в пустыне.

Мериамон сидела на краю лагеря и смотрела, как заходит солнце. За ее спиной раздавались мирные звуки лагеря: разговаривали люди, ржали лошади, верблюды пережевывали жвачку. Проводники показывали, как разводить костер из верблюжьего помета. Сейчас, когда песок дышал дневным жаром, вряд ли это было необходимо, но впоследствии может оказаться полезным.

Мериамон больше почувствовала, чем увидела, как Нико присел позади нее. Сехмет прошествовала с его плеча на плечо Мериамон. Мериамон провела рукой по мягкой шкурке и вздрогнула.

— Искры, — сказала она.

— Очень сухой воздух, — ответил Нико.

— Он всегда сухой в… — она не договорила.

Нико улыбался, но ей было не до смеха.

Дул ветер. Не очень сильный, но постоянный. Он подхватил горсть песка, перебросил через скалу и затих, потом соорудил песчаный холмик. Он дул с левой стороны. С юга.

Горизонт был кровавого цвета. В зените небо было цвета ляписа, глубокой чистой синевы. Мериамон взглянула на юг. Небо было красно, как кровь. В нем блистали искры. Отсветы молний.

Она поднялась. В одежду набился песок. Мериамон вытрясла его, как могла. Не то чтобы это было очень важно, но ей хотелось быть чистой, пока это возможно.

Проводники уже были у царя.

— Вы уверены? — спрашивал он их, когда подошла Мериамон.

Самый старший изо всех сил старался не показать, как он обижен.

— Мы знаем признаки, владыка царь. Через день, может быть два, будут бури. Ведь это дует «хамсин», сухой ветер.

— Он дует из Сивы, — сказал Александр, — а я иду в Сиву. Успеем ли мы добраться до оазиса, если пойдем ночью?

— Ночью небезопасно, — ответил проводник, — владыка царь.

— Разве днем безопасней?

Проводник поскреб бороду.

— Ночью бродят демоны, владыка царь.

— Если тебе верить, днем приходит сухой ветер. Что мне бояться демона, который зарычит на меня, если песчаная буря может содрать всю плоть с моих костей?

— Не следует столь легко говорить о таких вещах, владыка царь, — сказал проводник.

У Александра взыграла кровь, но ум оставался трезвым. Он быстрым взглядом окинул лагерь, встретился глазами с Мериамон.

— Ну как? — спросил он у нее.

— Мне не нравится вид неба, — ответила она. — Если бы у нас было достаточно воды, надо было бы остаться и переждать.

— Но у нас этого нет, — вмешался Гефестион. — наших запасов воды хватит на один раз для людей. Едва хватит для лошадей. Для верблюдов совсем мало, даже если не давать людям и лошадям. Верблюды пьют очень много, когда им нужно.

— Они могут идти гораздо дольше, чем вы думаете, — сказал проводник.

— Но лошади не могут, — возразил Гефестион. — И людям тоже нельзя. Если песчаная буря застанет нас, нам придется туго.

Александр, который ходил взад и вперед, резко повернулся.

— Мы останемся здесь до полуночи. После этого тронемся в путь.

Около полуночи ветер стих. Мериамон это не успокоило, а Александра, к сожалению, да. Когда трубы протрубили подъем, уже почти рассвело. Все выпили свою порцию воды, съели по куску хлеба, собрали лагерь и повернули на дорогу, ведущую к югу, когда небо на востоке уже начало светлеть.

Холод пробирал до костей. Мериамон закуталась в солдатский плащ, который дал ей Нико, когда они покинули Ракотис. В складках плаща пряталась теплая Сехмет. Счастливая кошка: она могла ехать, когда люди должны были идти пешком.

Тень Мериамон рвалась из своих уз, и Мериамон их ослабила. Тень отбежала недалеко, но скоро вернулась, ощетиненная, оскалив зубы в беззвучном рычании. Мериамон заметила, что тень стала почти материальной. Тень встала на четвереньки и побежала следом. Полусонный солдат шарахнулся в сторону, чуть не столкнувшись с ней, и пробормотал что-то вроде: «Ну и псина».

Звезды бледнели. Ветер дул им в лицо — короткие резкие порывы, больно стегающие песком. Восход был такой же, как и закат: кровавый. Свет солнца был странно мутным, и в глазах мутилось.

— Сейчас нас накроет, — сказал Птолемей. Он шел рядом со своим братом позади Мериамон.

По колонне пронеслось распоряжение: «Пройдите вперед так далеко, как только успеете, прежде чем начнется буря. Укройтесь — лучше всего за верблюдами. Следите за ними. Они знают, что делать».

Эллины в походе никогда не идут молча, если только не готовят неожиданную атаку. Даже здесь, в безводной пустыне, все время кто-нибудь пел, и все разговаривали. Теперь же голоса потонули в шуме ветра, который становился все сильнее и все больнее хлестал песком.

Верблюды продолжали шагать; казалось, животное состоит из множества отдельных частей, каждая из которых движется сама по себе. Но сейчас над этим никто не смеялся. Пока верблюды шли, они были в безопасности. Некоторые уже придумали мелодию и шли под нее в такт с верблюдами.

Внезапно все верблюды встали. Верблюдица, шедшая первой, подняла голову на неправдоподобно длинной шее и поглядела во все стороны. Погонщик закричал и ударил ее хлыстом. Она обратила на это не больше внимания, чем на мух, роившихся над ее спиной. Осторожно и аккуратно она подогнула под себя ноги, сустав за суставом. Остальные верблюды последовали ее примеру.

Мериамон заметила, что они ложились спинами к югу и головами к северу.

Лошади беспокойно переступали. Феникс, привычная к пустыне, покрылась потом. Когда Мериамон подошла, она выкатила глаза, так что стали видны белки, и шарахнулась, когда ее пытались взять за уздечку.

— Иди, — сказала конюху Мериамон, — я позабочусь о ней.

Фракиец помотал головой.

— Нет, ты иди.

Мериамон крепче взялась за уздечку и наполовину силой, наполовину уговорами заставила лошадь приблизиться к одному из верблюдов. Все люди уже легли на землю, кроме тех, кто был с лошадьми. Буцефал был пугающе спокоен. Александр держал его за повод, гладил по шее, что-то говорил. Мериамон позвала его. Царь вздернул голову, сам похожий на коня.

— Сюда! — закричала Мериамон.

Через мгновение Александр двинулся в ее сторону. Она уже забыла о нем, уговаривая Феникс лечь возле верблюда. Лошадь знала, чего от нее хотят, и сделала бы это охотно, но воздух был полон грома, земля билась, как сердце. Трудно было бы ожидать, что лошадь решится опуститься на нее.

Солнце едва мерцало. Тучи песка сгущались. Из них вынырнула тень — две тени: Александр и Буцефал. Конь охотно улегся рядом с Феникс и приветствовал ее, раздув ноздри. Она прижала уши и трясла головой, но постепенно ее дрожь утихла.

— Где Нико? — спросила Мериамон. Пришлось кричать: ветер все усиливался.

Она попыталась встать. Александр удержал ее.

— Не сейчас, глупая! Последний раз я видел его там, позади, с Птолемеем. И Гефестион с ними.

В том, что она хотела сделать, не было ни капли разума.

Пойти и найти его. Но Александр загораживал ее путь, а он с места не тронется. Придется подчиниться.

— Мать Изида, — молилась Мериамон. — Мать Изида, позаботься о нем.

Если богиня слышала это, то слух у нее должен был быть острее, чем у любого живого существа. Они находились в самом пекле. То налетал порыв ветра с песком и сверкала молния, то разливалось целое море огня, облако жара, песок обдирал плоть с костей даже сквозь солдатский плащ. Жара высосала последние капли влаги из кожи, глаза и рот пересохли. И непрерывный вой, словно голоса всех пытаемых в аду, всех одержимых и всех демонов сразу.

Это был пеан. Триумфальная песнь. Ликование, что они попались и теперь им всем придет конец.

— Нет, — сказала Мериамон.

Не сказала — у нее не было голоса, его словно выжгло. Но она хотела сказать. В этом ветре была неземная злоба, а в этой буре — неземная разрушительная сила. Ее души были все истрепаны. Что случилось с простыми, лишенными волшебной силы македонцами, она не могла и думать… Не решалась думать, чтобы не прийти в отчаяние.

Она не могла шевельнуться. На ней что-то лежало — живое: оно дышало и прикрывало ее.

Александр. Она почувствовала его ясный жар. Иной жар — благодатный. Он совсем не пострадал.

Мериамон воспользовалась им для того, что ей нужно было сделать. Она произнесла слова языком души. Она строила стену, камень за камнем, слово за словом из собранной, сосредоточенной силы. Половину сразу уносило ветром, половина рушилась под ударами бури.

Но стена из слов все-таки устояла. Терпеливо воздвигала она их одно на другое, создавая защиту от бури, укрывая маленькие пойманные души, людей, животных, даже крошечной пустынной мыши, прячущейся под камнем. Может быть, плоть, приютившая эти души, еще погибнет, утонув в песке, но души не будут сожраны.

Когда стена наконец была готова, от Мериамон почти ничего не оставалось. У нее хватило еще сил, чтобы воздвигнуть последний камень, скорчиться за ним и ждать.

Тишина.

Она оглохла. Или умерла.

Что-то зашевелилось. Голос над ее ухом произнес:

— Геракл!

Песок заструился с шипением. Тяжесть поднималась с нее. Мериамон почувствовала, как в ребра ей уперся чей-то локоть.

Значит, она точно не умерла: мертвым не больно.

Рука крепко схватила ее и подняла. Яркий свет ослепил ее.

Александр был вообще ни на что не похож — облепленный песком с головы до ног, только глаза сверкали бледным огнем. Он встряхнулся, как собака, песок полетел во все стороны.

Мир переменился. То, что было голой каменистой равниной с редкими кустами, пригодными только для верблюдов, превратилось в море песка, песчаные волны простирались до самого горизонта. Буря еще озаряла небо на севере блеском молний, а на юге была ясная синь. Небольшой холмик заколыхался. Из него поднялся верблюд, отряхнулся, как недавно делал Александр, огляделся с отвращением.

— Он явно чувствует то же, что и я, — сказал Александр. Он говорил гораздо спокойней, чем выглядел. Он заметил бугорок рядом и принялся копать. Мериамон уже копала там, где ей подсказало предчувствие, отнюдь не разум, а только безумный страх.

Нико лежал, свернувшись в комок, неподвижно, как мертвый. Она задохнулась. Рот ее был полон песка. Мериамон изо всех сил потащила Нико.

Он рванулся, выпрямляясь, сильно закашлялся и упал, увлекая за собой Мериамон. Она вцепилась в его плечи. Он кашлял, стоя на четвереньках. Смотреть на него было страшно. Песок набился в волосы и брови, облепил кожу, а теперь струйки пота чертили на нем дорожки. Но он был самое прекрасное, что видела Мериамон в своей жизни.

Нико был весь в поту и в песке, но уже становился собой, его перестало трясти. Мериамон поднялась на ноги, заставив встать и его. Постепенно вокруг поднимались из песчаных завалов люди и животные, чихая, кашляя и поднимая тучи песка.

Они не потеряли никого, и все животные были целы. Пара верблюдов убежала, но, пока отряд приходил в себя, они вернулись. Хуже всего пришлось человеку, получившему камнем в глаз. Однако Мериамон, осмотрев его, решила, что глаз сохранится. Она как могла зашила и перевязала рану возле глаза. Остальные отделались синяками, а у некоторых невезучих песок ободрал кожу на разных частях тела.

— В другой раз не будешь выставлять зад во время песчаной бури, — сказал Александр самому сильно пострадавшему, но тут же улыбнулся ему, и это было болеутоляющее не хуже, чем то, что могла приготовить Мериамон.

Все получили по глотку воды; вода еще оставалась, но проводники говорили, что идти еще далеко. Вытряхнув песок из волос и одежды, собрав вещи и осмотрев животных, снова тронулись в путь. Даже опаленные жаром, все были настроены бодро. Буря миновала. Небеса были спокойны. Ближе к ночи будет достаточно воды и для людей, и для животных.

Идти было тяжело. Песок был глубок и мог оказаться коварным. Изгибы холмов уводили в сторону от прямого пути. Солнце садилось, сначала медленно, а потом с удивительной быстротой.

— Скоро, — говорили проводники. — Оазис уже недалеко. Скоро мы придем туда.

Каждый подъем местности вселял уверенность, что с другой стороны холма будет вода. Каждый спуск обнаруживал только новый подъем на следующий холм. Красный песок, серый песок, голубое небо. Никакой зелени. Ни кустика, ни листика, ни травинки. И никакой воды. Даже и следа ее нет.

Проводники теперь шли медленнее, часто останавливаясь, чтобы посовещаться друг с другом. Большинство людей уже так устали, что не думали ни о чем, только переставляли ноги. Такой же должна была бы быть Мериамон, может быть, даже более усталой, после того, как построила стену из магии и своей души, чтобы защитить всех в сердцевине бури. Но, находясь в состоянии какой-то безумной белой ясности, она уже не чувствовала усталости. Всем своим существом она чувствовала, что Нико идет рядом. Она чувствовала, что Сехмет сидит на его плече, что Феникс осторожно ступает следом, что Александр прокладывает свой путь вперед, освещая все вокруг, как факел во мраке ночи.

Когда он проходил мимо, она устремилась вслед. Взглядом он показал, что узнает ее и разрешает ей это.

Проводники снова остановились. С ними был начальник разведки Александра, который спрашивал тихим яростным голосом:

— Вы что?

— Мы знаем путь на юг, — отвечал один из проводников так же тихо и почти так же яростно. — Только…

— Что только?

Их словно хлестнули. Даже разведчик неожиданно выглядел страшно виноватым.

— Чего же вы не знаете? — снова спросил Александр.

Никто из них не ответил.

— Только, — сказала Мериамон, — от этого места весь мир расположен к югу, а Сива всего лишь маленькая его часть. — Она пригвоздила старшего проводника взглядом. — Как давно вы заблудились?

— Мы не заблудились, госпожа, — возразил он. — Мы знаем, где мы должны находиться.

— Есть где-нибудь поблизости воды? — спросил Александр.

Ответом ему опять было молчание. Разведчик не мог даже сплюнуть: так пересох рот. Он сделал вид, как будто ему это удалось.

— Они заблудились, Александр, не сомневайся. Они заблудились еще тогда, когда мы выкопались из песка.

— Буря изменила все! — закричал младший из проводников. — Как мы могли знать, что она образует совсем новый мир?

— Песчаные бури иногда делают такое, — мягко сказал Александр. Он огляделся. Вокруг не было ничего, кроме песка. — Может быть, ночью будет лучше? Ориентироваться по звездам, или как вы там это делаете?

— Мы ориентируемся по земле, владыка царь, — сказал главный проводник. — Всегда есть что-нибудь, что никогда не меняется: скала под песком или линия холмов.

— Сколько времени вам понадобится, чтобы найти такой знак?

— Мы уже смотрели, — отвечал проводник. –

Нет ничего знакомого. — Он воздел руки. — Ничего! Ни разу за всю свою жизнь я не видел ничего подобного. Клянусь богами, сама земля сместилась! Мериамон вздрогнула.

Александр не услышал той истины, которую услышала она, или ему было все равно.

— Короче говоря, — сказал он, — вы заблудились. А вместе с вами, стало быть, и мы.

— Мы не… — Проводник сбросил головное покрывало и яростно поскреб в затылке. — Владыка царь, мы не заблудились. Мы здесь, а Сива там, к югу. Нам просто нужно идти, пока мы не дойдем до нее.

— Или, — сказал Александр, — пока мы все не умрем от жажды.

— Боги все устроят, — ответил проводник.

— Тогда вы лучше молитесь, — сказал Александр, — а еще лучше найдите какой-нибудь знакомый ориентир. Мы будем стоять здесь лагерем до тех пор, пока вы этого не сделаете.

Проводники уставились на него. Он улыбнулся им своей ужасной сладкой улыбкой и пошел назад к своему отряду.

 

30

К утру вода кончилась. Пить вино без нее было противно, а животные вовсе не могли его пить, даже если бы его было много. Проводники не нашли оазис. Они настаивали, что знают, где Сива. В их настойчивости чувствовалось отчаяние.

Александр пожимал плечами. Он так же высох, как и все остальные. Кто-то предложил ему сбереженную фляжку воды. Он улыбнулся, поблагодарил и пустил фляжку по кругу. Теперь он говорил:

— Мы пойдем вперед. Что стоит таким, как мы, совершить один или два перехода без воды?

Люди радостно закричали. Он одарил их своей самой ослепительной улыбкой, занял место во главе колонны и повел всех вперед.

Он просто нес их своей силой. И все же эти македонцы были крепкие ребята. Они шагали за своим царем, не сгибаясь под тяжестью тюков и оружия, глаза их были ясны, лица тверды, они не знали, что такое поражение или отчаяние.

Они не чувствовали того, что чувствовала Мериамон: зла под ногами, злой воли в небесах. Они были во власти этого, и это их убьет. А они смеялись над этим.

Мериамон шла так прямо, как только могла, поскальзываясь и увязая в песке. Она держала голову как можно выше. Она беспокоилась о Феникс, но лошадь чувствовала себя достаточно хорошо. Как и все.

Но как долго? Проводники говорили, что до Сивы еще по крайней мере четыре дня пути. Верблюды уже начали упрямиться, стараясь разбрестись в разные стороны, и кусали погонщиков, когда те тащили их обратно. Они хотели пить. Через четыре дня будет еще хуже. Они просто умрут от жажды.

Мериамон споткнулась и упала. Она стояла на четвереньках, мотая головой. В голове было темно. Ловушка. Она попалась. Пить… пить…

— Мериамон!

Нико. Как всегда, Нико.

Голова ее поникла. Нико взял ее на руки, встряхнул. Мериамон пыталась оттолкнуть его, но это было все равно, что пытаться оттолкнуть стену.

Он шлепнул ее по щеке. Она охнула. Она снова могла видеть. Он выглядел взбешенным.

Но не таким, как она.

— Отпусти меня, — сказала она сквозь зубы.

Он продолжал держать ее на руках и продолжал идти. Она пыталась вырваться. Он даже не трудился удерживать ее. Она лежала у него на руках, яростно сверкая глазами.

Гнев — тоже сила. Ее сознание прояснилось.

Она назвала имя того, что свалило ее с ног. Враг Небо все еще было темным. Серым. Она попыталась прояснить его, снова вернуть синеву. Порыв ветра коснулся ее щеки. Она вздрогнула; ветер был холодный.

Отряд замедлил шаг. Все смотрели вверх. Зазвенел голос Александра, казалось, отдававшийся эхом в пустоте:

— Ну и ну! Собирается дождь!

— В пустыне? — спросил кто-то.

— Попробуйте ветер, — ответил Птолемей. — Это вкус дождя. — Он повысил голос: — Быстро, все! Готовьте палатки, бурдюки — все, что есть. Если боги еще с нами… если они слышат наши молитвы…

— Зевс! — воскликнул Александр. — Отец небесный! Ты слышишь меня? Я принесу тебе в жертву сто прекрасных быков, когда вернусь в Мемфис, если сейчас ты пошлешь нам дождь!

Не было никакой внезапной тишины. Никакой прислушивающейся паузы, никакого благоговейного молчания. Все бегали, выполняя приказ Птолемея, некоторые бормотали, другие громко говорили что-то о безумцах и отчаянии. Но все выполняли приказ, разворачивали палатки, шкуры, плащи, выставляли котлы и кувшины.

Ветер дул все сильнее. Этот ветер нес воду, как «хамсин» нес огонь. Он гнал вперед облака. Он пролетел, не дав ни капли воды. За тучами было уже видно чистое сухое небо, светило безжалостное солнце.

— Зевс! — закричал Александр высоким пронзительным голосом. — Отец Зевс! Слышишь ли ты нас?

Он стоял на вершине песчаного холма. Длинный луч солнца зажег огонь в его волосах. Александр воздел руки.

Мериамон снова стояла на земле. Она почти выскользнула из рук Нико. Земля гудела. Это был Александр — та сила, которую он добывал из глубин и из небес.

Он не сознавал, что делает. Может быть, он называл это молитвой. Он заставил богов слушать. Не обращая внимания на Врага, бившегося у него под ногами.

Небо затряслось.

Мериамон приподнялась на руках. Она не помнила, когда бросилась на землю или что сбило ее с ног. Она сделала глубокий вдох и захлебнулась. Это было все равно, что вдохнуть реку.

Дождь. Сильный, стремительный, безжалостный, чудесный дождь. Безумцы Александра вопили и скакали под ним, пытаясь пить дождевые струи, промокшие, непрерывно смеющиеся. Но они собирали воду во все, что было. Александр подгонял их. Он был невредим, мокрый, улыбающийся. Ни одна ресничка не была опалена молний, прошедшей сквозь него в землю.

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Воцарилась глубочайшая тишина. Облака истончались, бледнели и исчезали, уносимые ветром к югу. Истомленный жаждой песок выпил последние капли влаги, сверкавшие под свежевымытым солнцем.

Все промокли насквозь — люди, лошади, верблюды. Все смотрели друг на друга. Бурдюки были полны, кувшины до краев; палатки превратились в бассейны, из которых большими глотками шумно пили веду верблюды.

Никто не произнес ни слова, но все думали об одном и том же. Чудо. Дар богов. По прикидкам квартирмейстера, на четыре дня воды хватит.

Понадобилось некоторое время, чтобы проверить и просушить оружие и доспехи. В путь двинулись уже почти сухими. Все напились чистой пресной воды и шли легко и быстро.

Пустыня оживала на глазах. На сухих ветвях появлялись листья, цветы, казалось, вырастали прямо на глазах. Мелкие животные вылезали из своих укрытий попировать или просто порезвиться в новоявленном великолепии природы.

— Вода — это жизнь, — сказал Нико. — Никогда раньше я не понимал этого так, как понял теперь.

— Пустыня помогает понять сущность вещей. — Мериамон все еще чувствовала слабость, иногда у нее кружилась голова. Глаза ее, казалось, не хотели смотреть вдаль, но вблизи все было видно с болезненной четкостью. Сейчас — лицо Нико. Шелушится там, где обгорело на солнце. На скуле ссадина после песчаной бури. Колючая светлая щетина. Поля шляпы скрывают часть лица резкой тенью.

Идущие впереди остановились. У некоторых из них были копья. Никто не двигался, казалось, они не дышали.

Мериамон подошла к ним. Александр затерялся среди более высоких людей. Она увидела, что остановило их.

Их было две, прямо перед Александром. Его глаза были широко раскрыты. Один глаз казался почти черным, другой почти серебряным. У них глаза были узкие, холодные, желтые, со зрачками-щелками. Капюшоны были распущены, раздвоенные язычки пробовали воздух. Хвосты извивались, длинные тела поднялись и, изящно покачиваясь, стояли в рост с царем.

Один из стражников бросился вперед, подняв копье, на лице его была гримаса отвращения. Птолемей схватил и оттащил его.

— Дурак! Ты хочешь погубить царя?

— Я не собираюсь умирать. — Александр говорил негромко, слегка замедленно, словно во сне. Он не взглянул на Мериамон, не мог видеть, когда она подходила, но сказал: — Мариамне, ты просила проводников у своих богов?

— Я не думала, что это нужно, — ответила она. Змеи покачивались перед ней. Они были красивы — гибкие, длинные, в сверкающей чешуе. Капюшоны их были похожи на головной убор фараонов Великого Дома. Очень, очень осторожно Мериамон поклонилась им. Она сгибалась все ниже и ниже, но не сводила с них глаз. — О великие, — сказала она им на древнейшем из языков, языке жрецов времен зарождения Двух Царств. — Помощницы богини Эджо из Дома на горизонте. Я привела к вам повелителя Верхнего и Нижнего Египта, царя из-за моря, сына того, кого вы знаете.

Ближайшая змея зашипела. Другая опустила голову и заскользила по песку на юго-запад. У колеи, ведущей в Фивы, она остановилась, свернулась, снова подняла голову.

— Она говорит, — сказала Мериамон, — иди за ней.

Александр встряхнулся. На мгновение ей показалось, что он засмеется или скажет что-нибудь неподобающее. Неподвижная змея может броситься в мгновение ока. Может. Она знала это так же точно, как чувствовала землю под ногами.

Но он только склонил голову набок, переводя взгляд с нее на змей. Может быть, наконец он понял, что же он делает.

— Иди, — сказал он, — я пойду следом.

Мериамон не хотела идти во главе, но Александр был непреклонен. Она была щитом против злых чар. И переводчиком, хотя было ясно, чего хотят от них их проводники. Ночью им позволено было отдохнуть. Тогда змеи покинули их, и все вздохнули немного свободнее, пока не пришел внезапный страх. А если их ведут навстречу гибели… а если их проводники не вернутся…

Змеи вернулись и в первое утро, и во второе. На третье утро путешественники уже к ним привыкли, даже кони, с которыми в первый день нельзя было справиться иначе, как держа в поводу. Лошади в близких отношениях с божествами и часто родятся от ветра; но змеи — Враг, даже змеи, принадлежащие богам.

Мериамон провела большую часть первого дня в попытках избавиться от сомнений в том, что боги заботятся об их избранном царе. Она была опасно близка к отчаянию, даже после дождя. В земле было зло, усиливавшее ее слабость. Она ничего не могла поделать с этим. Видимо, она никогда не была безупречна в своей вере.

Едва ли это был знак для нее. Боги знали Врага. Они хотели, чтобы Александр пришел к их оракулу.

Мериамон была средством довести дело до конца.

Ей было спокойней чувствовать себя такой незначительной. Она шла в том темпе, который задавали змеи. Александр шел за ней. За ним шли его друзья. По сторонам двигались верблюды с охранниками, готовыми отразить нападение разбойников, а позади — лошади и арьергард. Местность оставалась неизменной день за днем. Те же голые изгибы скал и песка. Та же синяя бесконечность неба. Даже хищная птица в вышине кружила, казалось, все одна и та же, на широко распростертых крыльях, всматриваясь кровавым глазом. «Глазом Нехбет», — подумала Мериамон. А сокол, пронесшийся в небе, устремляясь к солнцу, был Гор. А когда наступит ночь, небо будет телом богини, звезды — ее одеянием, а Луна — украшением на ее шее.

Они больше не были в земном мире. То, что их проводники, родившиеся и выросшие в этой стране, не узнали ее после бури, не узнавали ее и теперь — Мериамон сердцем поняла еще тогда, что это значит. Теперь она это полностью осознала.

Где они были…

Их учили в Фивах, а также в Мемфисе, что боги живут за горизонтом. Что горизонт на западе, Красная Земля между рекой и заходом солнца, это и живая земля, и земля мертвых. Что можно войти сквозь дверь, сквозь слова заклинания или даже сквозь стену бури и оказаться на земле, где еще не ступала нога ни одного живого существа.

Она была вполне похожа на землю живых. Солнце светило там, учили жрецы, когда для живых людей была ночь; но разве можно быть уверенным, что отряд Александра не перепутал в своих странствиях день с ночью?

На утро третьего дня Мериамон наклонилась и подняла горсть песка. Это был обычный песок. Сухой, с шуршанием утекавший меж пальцев. Перед рассветом она поела хлеба, только что испеченного на костре из верблюжьего помета, и выпила вина, разведенного дождевой водой. Она помнила, чем занималась до того, как встала: она еще чувствовала теплоту внутри, а Нико улыбался в самые неподходящие моменты. Птолемей поддразнивал его за это, а тот лениво огрызался. Их голоса были голосами живых людей; их было приятно слышать за спиной, когда слуги Эджо скользили перед ней, ведя ее к оракулу.

И еще была ее тень. Она шла рядом — это был человек с головой шакала, и тело его было таким же материальным, как ее собственное. Никто не смотрел на него с подозрением, никто не говорил ничего о незнакомце в маске.

Его имя дрожало на кончике ее языка. Она почти произнесла его. Анубис. Проводник и страж. Хотя для нее он всегда был больше стражем, а здесь их проводниками были змеи Эджо.

Мериамон не боялась, и сама удивлялась этому. Ее было как бы две. Тело шло по земле реальной, а по этой сухой стране шел дух — Ка. Мериамон оглянулась. Отряд шел все так же, как шел от самого Ракотиса. Эллины не чувствовали ничего плохого. То один, то другой выходил из рядов, чтобы вытряхнуть камешек из обуви. Кто-то пел песню о мальчике со щечками, как персик.

Ее тень вышла вперед. Змеи Эджо замедлили движение, чтобы дождаться ее. Тень встала между ними, и они снова двинулись. Уши тени настороженно шевелились: она продолжала охранять Мериамон.

Кто-то занял место ее тени. Это не был Нико, хотя он был достаточно близко. Арридай смотрел на ее тень широко раскрытыми заинтересованными глазами, потом спросил:

— Мы где-то в другом месте, правда?

Можно было сказать только одно, и Мериамон сказала:

— С нами все будет в порядке. — По крайней мере она надеялась на это.

— Там сзади что-то, — сказал Арридай. — Наблюдают. Лошадям это не нравится.

Мериамон упорно смотрела вперед.

— А что это?

— Что-то, — повторил Арридай, пожимая плечами. — Вроде него, — он указал подбородком на ее тень, — но страшное. Они просто наблюдают. У них ножи.

Мериамон споткнулась и чуть не упала. Арридай подхватил ее под руку.

— С тобой все в порядке, Мери?

— Да, — ответила она сквозь плотно сжатые губы. — Они не могут повредить нам. Я знаю их имена.

Если бы имен было достаточно! Если бы жрецы и писцы знали точно, а не сквозь туман лжи и догадок!

Она шла через обычную пустыню в оазис и храм. Позади отряда не было никаких демонов.

— Я могу сосчитать их, — гордо сказал Арридай. — Семь, и семь, и семь, и еще три раза по семь. Шесть раз по семь.

— Шесть раз по семь, — повторила Мериамон. — Да. Их столько.

Нельзя оглядываться. Если оглянется, ее вывернет наизнанку.

К ней пришли слова. Она произносила их, сначала медленно и тихо, потом быстрее и громче:

— Я иду с истиной. Я иду в Зал Двух Истин. Во имя Осириса, во имя Гора, во имя Изиды, Матери-богини, повелительницы живых и мертвых, я защищаю себя. От носителей ножей, от пожирателей душ, от сил, ожидающих судного дня, избавь меня.

Тишина. Тень шла не останавливаясь. Змеи Эджо скользили по ее сторонам.

Мериамон взглянула через плечо и встретилась глазами с Нико. Он улыбнулся, одарив ее теплом и чистой силой.

Позади него был Александр. Прежде он шел вместе с певцами, но теперь, когда они его не видели, лицо его было серьезно.

Он знал.

Она подождала его, чтобы пойти рядом. Ожидая, она напевала чуть слышно:

— Я сокол в пустыне. Я бесшумная кошка в тени. Я песок на пустой дороге. Я иду невидимой. Я иду защищенной. Ни один демон не тронет меня.

Она умолкла. Александр был рядом.

— Ты их тоже видишь, — сказал Арридай, прежде чем Мериамон успела заговорить. — Ведь ты их видишь, Александр?

Александр похлопал его по плечу, потом заговорил, обращаясь к Мериамон:

— Кто они?

— Наблюдатели, — ответила она.

— Они вооружены?

— По-своему, — сказала она.

Александр нахмурился, глядя на троих воинов, шедших впереди.

— Скажи мне, — попросил он, — скажи мне, что это за нубиец в маске? А эти, там, позади, тоже люди, которые по причинам, известным только им, предпочитают носить звериные головы и большие ножи и следовать за путниками в пустыне?

— Они не люди, — сказала она, — остальное похоже на правду.

Она заметила, что он вздрогнул.

— Что… они делают?

— Они наблюдают. — Это его не успокоило. Она тут же добавила: — Они судят. Но это в зале. А здесь открытая земля.

— Разве?

Помимо воли она взглянула вверх. А что, если этот небесный свод — потолок, а вокруг стены, широкие, как мир, а под ногами — не песок, а гладкий камень…

Камень всех сортов, какие только есть в мире, выложенный узорами, которые притягивали глаз, заманивали и обманывали, уводили все дальше и дальше. Столбы словно высокие папирусы или кедры Ливана, выложенные золотом и драгоценностями, бирюзой, рубинами и малахитом. Свод цвета ночного неба или неба перед рассветом, когда всего темнее, и день кажется сном, от которого нет пробуждения.

— Нет, — сказала она, — это ливийская пустыня, и завтра мы придем в Сиву.

— Что они судят? — спросил Александр, безжалостный, как ребенок, и такой же невинно настойчивый.

— Души, — ответила она.

— Но мы-то живы, я полагаю.

— Мы живы, — сказала она. — Это страна живых. Это солнце, которое встает утром и садится вечером. Это звезды, которые восходят и заходят.

Каждое слово весило, как целый мир. Здесь встречались миры. Здесь, если она окажется слабой или ошибется, не назовет имена так, как они были даны на заре миров, мир, построенный ею, рассыплется и исчезнет.

— Это небо, — сказала она, — это солнце, это лодка Ра, которая плавает по морю миллионы лет. Это песок, Красная Земля запада, пустыня за зелеными полями Египта. Это жизнь.

Ее нога задела камешек. Мериамон подобрала его. Он был острый, он пытался поранить ей руку, как поранил ногу. Она улыбнулась камню. Боль — это жизнь. Боль реальна. В этом изменчивом, колеблющемся месте боль была силой.

Пустыня растаяла в тумане. Перед Мериамон простирался зал. Она знала, как он называется. Зал Двойной Истины. И в нем, движущиеся мимо нее, чтобы занять свои древние места, шесть раз по семь Наблюдателей. С человеческими фигурами, то ростом с человека, то огромные, как гиганты, с мордами голодных зверей. В безжалостном свете сверкали их ножи, сверкали зубы. Один, с шакальей мордой, встретился с ней глазами кровавого цвета и изобразил нечто вроде поклона.

Она бросила взгляд через плечо. Ее тень была на месте, как всегда, и глаза ее были ясны, как живое небо страны Кемет. И все-таки она тоже была принадлежностью этого зала.

Наблюдатели медленно сошлись. Перед ними покачивались весы. Подобие ее тени стояло возле них, насторожив уши. В его когтистой лапе, колыхаясь от воздушных потоков, лежало перо. Оно называлось Справедливость. Под весами притаился зверь. Пасть разинута, глаза горят. Голодный.

Души Мериамон содрогнулись. Они знали его имя, они знали его лучше любого другого. Пожиратель Душ.

Что-то — кто-то — виднелся перед весами. Мертвая душа, наверное, женская, стройная и перепуганная. Позади нее возвышался трон, а на троне — властелин этого места, мертвый бог, завернутый в саван и увенчанный двумя коронами. Коронованная голова склонилась. Лицо его было маской, маской смерти. В пустых провалах глаз зияла тьма среди звезд.

Проводник положил перо на одну чашу весов. На другую он положил что-то трепещущее и алое — сердце, и в нем сущность имени, имени души, ожидавшей суда. Весы заколебались. Если сердце окажется тяжелее, сильнее в своей истине, тогда душа свободна и может отправляться в землю вечно живущих. Но если сердце окажется легче и слабее в своей истине, душа упадет и будет пожрана. Душа протянула руку, как будто хотела, чтобы сердце опустилось под тяжестью ее воли.

Перо опустилось. Сердце взлетело вверх, и душа застонала. Наблюдатели схватили ее, прежде чем она успела убежать, связали нитями тьмы и скорби. Они не обращали внимания на ее сопротивление и стенания, похожие на крики птицы. Ее бросили в пасть чудовища, ожидающего поживы.

— Великий Зевс! — разнесся среди колонн голос Александра. Здесь не бывал ни один бог, сквозь тьму веков сюда не проникал ни один луч божественного света. Ничто эллинское не имело здесь силы.

Александр появился возле Мериамон и схватился за рукоять меча, наполовину вытащил лезвие из ножен. Мериамон схватила его за руку и удержала, хотя он чуть не свалил ее с ног.

Он остановился. Глаза его были дикими.

— Это… — сказал он, — этим…

Их окружили. Глаза, клыки, злоба такая, что душила, как веревка на шее. Живая плоть, живая кровь, холодная сталь в этом месте всех мест из всех миров…

Живые, пришедшие сюда, должны быть наказаны смертью. Холодные лезвия пронзят их плоть, теплую и прочную, вырежут сердца, осмелившиеся биться там, где все сердца неподвижны, выхватят души и бросят их в пасть Пожирателя.

Александр никогда ничего не боялся — ни в мире, ни за его пределами. Он расхохотался в адские морды.

— Иди! — воскликнула Мериамон. — Голос ее звенел от напряжения. — Ради любви к жизни, иди!

Он пошел, и за ним оставался световой след. Зал заколебался, как отражение в воде.

Мериамон, какой бы слабой ни была ее магия, вдруг обнаружила в себе силы, о которых прежде не подозревала. Она пожелала другой образ, другой мир, мир света и жизни. Она строила его из света, который исходил от царя. Она взращивала его вокруг себя. Она сделала его сильным, она сделала его реальным, она укрепила его силой и слова, и воли, и имени.

Зал мертвых исчез. Они шли в мире живых. Живой песок под ногами. Живое небо над головой. Солнце клонилось к западу, но стояло еще высоко. Потом будет ночь и утро, которое приведет их к концу пути. Сива. Или, если они не выдержат испытания, Зал Двойной Истины, шесть раз по семь Наблюдателей, Пожиратель Душ, который широко раскроет пасть и пожрет все, чем они были.

— Солнце, — сказала она. — Небо. Земля. Песок. Камень.

Снова и снова. Никакого изящества в оборотах. Никаких красивых фраз. Силу давало не изящество — его давало имя и воля, скрытая за ним. Сделать мир реальным. Держать Наблюдателей в безвыходном положении. Принести ночь, а не вечный день; звезды, которые изменяются и восходят, а не звезды, которые не могут умереть.

Ее тело или тело ее Ка шли вслед за тенью и змеями. И шел яркий свет. При солнце — второе солнце. В ночи — маяк.

— Александр, — сказала она. Имя прозвучало, отдаваясь во всех уровнях мира. Имя, данное ему отцом, имя, которого желали боги. Александр

 

31

Иногда душа Мериамон имела облик ее тела и шла так же, как ее тело, зажав в ладони камешек. Иногда она была птицей с головой женщины, блуждающей в неизменном небе под неподвижными звездами. Какой бы она ни была, она знала, за кем следует — за Проводником и двумя змеями; знала, куда идет за ними, что там, за горизонтом. Живая зелень, лес в сердце пустыни, в середине его — храм, дворы и залы, и фонтан Солнца, положивший начало всему этому оазису.

За душой Мериамон шли и другие. Тени, но тени, имевшие лица и вокруг них, одних больше, других меньше, отблеск света. Глубокая земля, зеленая тишина и звон металла — Николаос, ее страж и возлюбленный, без страха готовый защитить ее в этом самом страшном из всех мест. Тоже земля, но с резкостью пламени, с оттенком серы — Птолемей, явно родственный Нико, но родственный и тому мятежному пламени, которым был Александр, гораздо уступающий ему, но достаточно сильный в глубине души. И с ними еще один, который был весь земля, пронизанная светом, то затуманенным и мутным, то сияющим много ярче и чище, чем звезды в небе Эллады, — Арридай в своем душевном облике, близкий Александру по крови, с неожиданной красотой и силой. Они укрепляли ее силу, делали ее шире и глубже и сохраняли прочность мира.

Превосходил их всех, таким ярким, что бросал тени в этой стране, лишенной теней, был тот, кто шел ближе всех к ней. Он шел к своей судьбе. Была ли это та судьба, которой он хотел, или ему будет дана совсем другая, об этом боги молчали.

— Если я, — услышала она, как он говорит другой тени, — если я действительно… но если нет…

— Бог скажет тебе, — отвечала тень. Спокойная прохлада воды, холод железа, внезапный блеск — Гефестион шел рядом с царем, охраняя его так же, как Николаос охранял Мериамон.

— Но если я не сын бога, — продолжал Александр, — если я позволил себе поверить в это, потому что мне так хотелось, и потребовал всего остального во имя лжи, как же я буду уживаться сам с собой после этого?

— Не думаю, что это ложь, — сказал Гефестион. — Ты должен жить сам в себе. Все мы прекрасно видим, кто ты. Ты сияешь, как факел в ночи, знаешь ли ты об этом?

Воцарилось молчание, как будто Александр рассматривал себя.

— Я выгляжу совершенно так же, как всегда.

— Верно, — подтвердил Гефестион.

— Но, — сказал Александр снова, — если я не…

Она не видела, что сделал Гефестион, чтобы заставить его замолчать. Что-то очень незаметное, иначе все бы уже смеялись и кричали.

Сомнение — Враг. Она уже пострадала от него однажды, когда она и ее души были единым созданием. Очень может быть, что снова пострадает, когда они воссоединятся. Если воссоединятся. Ее душа-птица любила свободу неба, даже под неизменными звездами. Ее Ка чувствовала себя вполне хорошо, шагая по дороге вслед за проводниками. Ее тело делало то, что делало. Место, куда они шли, было уже близко. Можно было видеть отблеск на краю земли, отблеск благословенной, неправдоподобной зелени. Некоторые деревья были в цвету — сладкий аромат, хрупкие лепестки; другие с плодами, зелеными или сверкающими спелостью. После долгого пути по Красной Земле и Серой Земле зрелище это просто разрывало сердце.

Не только это. Тени людей подходили сзади и устремлялись вперед. То ли она пошла медленней, то ли они перешли на бег, она этого не знала. Проводники все еще были впереди, но ей они были ни к чему. Место, открывшееся перед ними, не было ни трюком, ни обманом. Оно было реально в любом мире. Жилище бога, место его предсказаний. Сива.

— Мериамон.

Имя стало веревкой, крепкой и тонкой, как паутина. Оно захватило душу-птицу в ее блужданиях. Обвилось вокруг ее Ка. Связало их вместе так быстро, что даже крылатое создание не успело дернуться, как все было сделано.

После столь долгого пребывания в виде души тело показалось очень тяжелым. Солнце было ослепительно ярким. Она заморгала.

— Мериамон, — сказала более высокая из двух теней, стоявших перед нею.

— Мери, — сказала другая, — посмотри, Мери. Ты чуть не заблудилась.

Она растерянно смотрела на дорогу, на которой стояла. Дорога выходила из оазиса и вела в пустыню. Тело ее шло по ней, ничего не видя и без проводников, пока жара и жажда не свалили его с ног. Ее души прошли мимо Озера Огня и Озера Цветов и видели Наблюдателей с ножами и голодными глазами, Пожирателя Душ под золотыми весами и мертвого царя на троне.

Мысль, слово, причуда желания — и она была бы там. Ее сердце сравнили бы с Весами Справедливости, нашли бы весомым или нет, приговорили бы ее к разрушению или к вечной жизни. Ей нужно было только говорить. Или не говорить. С ее кровью и с ее силой все было очень просто.

— Мериамон!

Это настоящий страх. И гнев.

— Ты всегда отзываешь меня обратно с самого края, — сказала Мериамон.

— И я уже устал это делать, — ответил Нико. — Когда ты перестанешь грезить наяву и ходить во сне и станешь нормальной женщиной?

— Я не могу, — сказала она. — Это сильнее меня.

— А ты попробуй.

Ему ничего не втолкуешь. Но он уже вполне привел ее в себя. Она думала, что устанет гораздо сильнее. Ноги ныли, и это было не удивительно: она прошла невероятное расстояние. Она хотела пить. И есть. Мериамон была уже весьма и весьма из плоти.

— Я бы могла прекрасно умереть, — сказала она.

— Пока я не разрешу, ты не умрешь.

— Ты, правда, так думаешь?

— Думаю.

Она яростно взглянула на него. Он ответил ей таким же взглядом. Внезапно Мериамон рассмеялась. Через мгновение и он тоже. И Арридай, не пытаясь понять, в чем дело, просто радуясь, что радуются они.

Пока ее душа блуждала в вечности, в мире живых времени прошло совсем немного. Друзья Александра только что прошли через лес, среди спутанных ветвей, в сумраке после яркого солнца и песка. И снова внезапное солнце и открытое пространство у ворот храма. Жрецы вышли навстречу — гудение труб, звон систр, высокие голоса женщин, низкие голоса мужчин, кружение танцоров.

— Добро пожаловать, — пели они. — Приветствуем тебя, Властелин Двух Царств!

Змеи-проводники исчезли. Тень Мериамон снова была у нее за спиной, почти бесплотная. Александр стоял впереди своего отряда — покрытый дорожной пылью, растрепанный, похожий на мальчишку человек в пурпурном плаще, порядком испачканном в дороге, он не мог похвастаться ни ростом, ни красотой, лицо у него было докрасна загорелое, нос лупился, и царственной осанки у него тоже было незаметно. Затем он пошел, и все забыли обо всем, кроме того, что он — Александр.

Глаза. Они царили и над ним самим, и над всем миром.

Мериамон была рядом с ним. Кто-то подвинулся, чтобы дать ей место. Птолемей. Она слегка поклонилась ему. Он ответил ей поклоном.

Толпа встречающих остановилась и выстроилась рядами вдоль стены. В проход между ними вошел человек. Он был не стар и не молод, не высок и не мал, не красив и не уродлив — бритый темнокожий человек в одежде из белого полотна. На нем было единственное украшение, но его было достаточно: тяжелое ожерелье из золота, с лазуритом и кровавиком. У него был посох из темного дерева, очень старый, с набалдашником, вырезанным в виде змеи. Мериамон почувствовала движение за спиной, когда македонцы увидели, что это такое.

Верховный жрец храма Амона в Сиве направился к Александру. Александр ждал, стоя свободно, никаких признаков волнения; только те, кто знал его, поняли бы его напряжение, увидев, как его рука сжимается и разжимается в складках плаща. Мериамон подумала, что он похож на боевого коня на краю поля битвы. Настороженно поднятая голова, но ни малейшего страха.

Жрец остановился в нескольких шагах. Он был одного роста с Александром. Его темные глаза встретились со светлыми глазами Александра. Взгляд был острый, оценивающий. Александр чуть вздернул подбородок. Сейчас не его черед говорить. Он — гость. Хозяин должен или приветствовать его, или отказать ему.

Верховный жрец чуть заметно улыбнулся. Он согнул колено; медленно, с изяществом бывшего танцовщика, он склонился в почтительном поклоне. По-гречески он говорил четко, хотя и с акцентом.

— Приветствую тебя, — сказал он, — сын Амона.

Александр весь напрягся. Жрец продолжал:

— Охраняемый Гором, лик Ра в мире живых, дитя бога, живущего в лесах и в весне, Великий Дом Двух Царств, приветствуем тебя, приветствуем тебя, приветствуем тебя!

Последние слова он пропел на языке страны Кемет, и хор женщин вторил ему — сладостные голоса, звенящие между каменной стеной и стеной леса и устремляющиеся к небесам. Среди потока звуков жрец взял Александра за руку. Александр не пытался возражать.

— Идем со мной, — сказал Верховный жрец мягко и поразительно просто после пения гимнов.

Царская гвардия беспокойно зашевелилась. Можно было подумать, его похищали, его зачаровали. Но он достаточно владел собой, чтобы обернуться.

— Я пойду, — сказал он. — Я в безопасности. Здесь никто не причинит мне зла.

Им это не понравилось, но он не сводил с них глаз. Никто не мог встретиться с ним взглядом.

Кроме Гефестиона. Когда Верховный жрец повел Александра прочь, он двинулся следом.

Тогда Александр остановился.

— Нет, — сказал он.

Гефестион замер. Лицо его было совершенно спокойно.

Александр улыбнулся. В этой улыбке были вся любовь и сожаление мира.

— Если бы я мог разделить это с тобой, — сказал он, — я бы обязательно это сделал. Только это, дорогой друг. Только это из всего, что мы с тобой делали, что имели, чем были…

— Я никогда не смогу стать царем, — сказал Гефестион, негромко и спокойно. — Да я и не хотел никогда.

Александр тронул его за плечо. Гефестион стоял неподвижно. Тогда Александр неожиданно стиснул его в объятиях, таких крепких, что, казалось, он борется, а не обнимает любимого друга. Так же неожиданно он его отпустил. Они отступили друг от друга. Лицо Александра было теперь таким же спокойным, как лицо Гефестиона, словно он всецело был захвачен какой-то мыслью.

Верховный жрец ждал. Александр повернулся, чтобы идти за ним.

Мериамон шла вслед за ними. Она не спрашивала разрешения. Ее не приглашали. Она хотела царствовать не больше, чем Гефестион, но она была царской крови, она была голосом богов. Они снова были в ней.

Это, наверное, было так похоже на беременность: увеличивающаяся наполненность, ощущение другой жизни внутри, частью тебя, которая в то же время отдельна от тебя. Беременность наполняла тело. А это наполняло ум и сердце.

Александра повели во внутренний храм. Мериамон шла, куда несли ее ноги, через дверь, в которую он вошел, в широкий, окруженный колоннами зал под открытым небом. Туда же пришел хор жриц. Там были самые могущественные жрецы в полном составе, выстроившиеся наподобие македонской фаланги, а в центре площади — большая золоченая вещь наподобие корабля, но с рукоятками, как у паланкина. На площадке стояло изображение бога. В Фивах он был похож на человека: но с рогами барана. Здесь он не имел с человеком ничего общего. Он был странных, приземистых очертаний, темный камень, усеянный драгоценными камнями, и самым ярким из них был большой изумруд.

Мощь камня потрясла Мериамон до глубины души. Каждый бог передавал частицу себя своему изображению, а его почитатели давали, что имели, — силу своего поклонения. Эта святыня была древней, древней и сильной; зеленый камень, как глаз, пронизывал ее, обнажая душу.

Мериамон нечего было бояться его. Можно было усомниться даже в самих богах; почему же Осирис умирал и снова возвращался к жизни? Она видела его царство, его красоты и ужасы. Ей не грозит уничтожение, пока живет ее имя. Николаос помнит его. Александр знает его. Сама Мать Изида говорила с Мериамон в глубинах ее снов.

Здесь, в храме Амона, вовсе не было странным, что ее сердце стремилось к владычице земли и неба. Или что она заняла место в рядах жриц, среди тех, чьи голоса были ниже и чище, и пела так же, как они, гимн во славу бога.

Верховный жрец вышел из внутреннего святилища. Александра с ним не было. Он, должно быть, сидел сейчас в маленькой темной комнатке наедине со своими мыслями и своим богом. Со своим отцом, как он думает. Надеется. Мечтает.

Гимн достиг самых высоких нот. Жрецы склонились, все восемьдесят одновременно, и подставили плечи под рукоятки Солнечной Ладьи. Пока гимн опускался по спирали к своим самым глубоким чистым нотам, похожим на звон бронзы о бронзу, Ладья поднялась. Это была большая тяжесть даже для такого множества людей. Когда они встали прямо, их сила собралась вместе. Голоса жриц оплетали ее. Сила жрецов росла. Образовалось как бы море звука и света. В нем пробудился бог.

Верховный жрец не сказал ни слова. Гимн изменился, зазвучал иначе — монотонно и тихо. Мериамон всем существом понимала, чего он просил и чего желал.

Ладья заколыхалась. Жрецы колыхались вместе с ней, как будто не они несли ее, а она их. Они держались за нее, как моряки в бурю держатся за весла, стараясь выровнять корабль.

Верховный жрец наблюдал. Его глаза напряженно блестели. Он читал каждое движение так же, как капитан читает движение ветра и волн.

«Кто я?» — спрашивал Александр. «Что я? Что назначено мне?» И еще, возможно, что-то, чего она не видела, — желания его сердца, которых она не могла воспринять.

Бог отвечал. Отвечал охотно. Отвечал долго и ясно, отвечал без единого слова.

Все замерло. Пение жриц смолкло. Носилки тяжело давили на людей, они склонились, поставив их на землю.

Верховный жрец низко поклонился и поцеловал камень мостовой.

Поднимаясь, он встретился взглядом с Мериамон. Она замерла. В этом взгляде было все, что она могла бы спросить, и все, что она могла бы ответить. Преодоленные сомнения. Разгаданные сны. Цели, выборы — решения, о возможности которых она никогда не подозревала до тех пор, пока не принимала их.

«Как странно», — подумала она на миг. Он мужчина и не евнух, но ей почудилось, что его лицо было лицом женщины, тело — телом женщины, руки были руками женщины, приветствовавшими и благословлявшими ее с божественной грацией. И он — богиня — улыбался. Мериамон не смогла удержаться. И, хотя это, несомненно, была дерзость, она сделала это — улыбнулась в ответ.

Но перед тем, как стать богиней, Мать Изида была женщиной. Женщина может понять то, чего не понять богине, и разделить радость.

 

32

Александр вышел из храма молчаливый и возбужденный. Гефестион ждал его, не впереди других ожидающих, даже не в первых рядах, но немного в стороне. Те, кто хотел предсказание, получили его. Гефестион не спрашивал. Он не считал его глупостью — он видел достаточно по пути в Сиву, видел, что делала египтянка. Ее магия была спокойной — никаких волшебных палочек и заклинаний, никаких дымов и вони, никакого шарлатанства. Только слова и неукротимая воля.

Он не хотел слышать пророчеств. Гефестион обратил внимание, что те, кто слышал свое пророчество, не хотели рассказывать другим, что слышали. Что-то в этом месте не располагало к болтовне.

Приход Александра был таким же спокойным и таким же могущественным, как магия египтянки. Вот он еще внутри. Вот он уже стоит перед воротами, и его люди бегут к нему «Как мошки на огонь», — подумал Гефестион. Его сердце тоже рвалось к Александру, но он усмирил его. Это была гордость, он хорошо это знал. Пусть мелкие людишки толпятся и блеют. Он подойдет к своему господину в свое время.

В глазах его не было гордости. Они неотрывно смотрели на царя, словно голодные.

Александр был явно не в себе. Он выглядел, как человек, который только что видел бога или обнаружил, что он сам бог. Свет, который всегда был в нем ярким, как маяк, теперь казался мутным и рассеянным по сравнению с тем, каков был этот свет сейчас. Прежде это было солнце за облаками. Теперь это было солнце в ясном небе.

— Теперь он знает, кто он, — сказал Птолемей, стоя возле Гефестиона.

Гефестион засмеялся, и смех этот отозвался в нем болью.

— Разве в этом были сомнения?

Птолемей странно поглядел на него, но ничего не сказал.

Александр ни с кем не говорил о словах бога. Даже с Гефестионом.

— Я думаю, ты рассказал египтянке, — говорил Гефестион в тишине ночи. Александр не приглашал его в свой шатер, но он все равно пришел. Александр его не выпроводил. Он встретил Гефестиона тепло, как всегда, с улыбкой, предназначавшейся только ему.

Это не рассеяло печаль Гефестиона. «Нет, — подумал он. — Назовем это своим именем: ревность».

— Нет, — сказал Александр. — Я не говорил Мериамон.

— Она знает, — ответил Гефестион. — Готов поставить что угодно.

— Может быть, — согласился Александр. Он читал при свете лампы. Гефестион знал эту книгу — «Илиада», которая была у Александра еще с детства.

Александр поднялся, чтобы обнять друга. Потом снова сел на стул, с легкой улыбкой свернул книгу. Отсвет оракула блуждал на его лице.

Гефестион стоял неподвижно и прямо. Но в глубине души ему хотелось упасть и рыдать, затопляя их обоих словами: «Я твой друг, твой Патрокл. Все, что есть у тебя, ты даешь мне. Все, что мое, я делю с тобой».

Все, кроме царственности. И этого.

Он повернулся, ничего не видя.

— Фай.

Старое имя, любовное имя. Когда-то им дразнили мальчиков, потому что оно звучало, как имя мальчика, любимого Сократом: Фай, Файдон. Но Александр не оставил в нем ничего обидного.

Это остановило Гефестиона. Но он не повернулся.

— Гефестион, — сказал Александр, — я делю с тобой все, что могу. Но некоторые вещи…

Он всегда угадывал любые мысли Гефестиона.

— Некоторые вещи, — ответил Гефестион, — только твои. — Голос его прозвучал равнодушно.

— Если бы я мог, — сказал Александр, — я бы обязательно…

Он говорил, что думал. Гефестион, повернувшись, увидел это по его лицу. Но его уступчивости был предел, и они подошли к нему.

Было бы очень легко поссориться. Славно поссориться, собрать все обиды и горести прошедших лет и швырнуть их в лицо друг другу. Гефестион представил себе это с какой-то черной радостью.

Но какая от этого польза? Стену молчания это бы не сокрушило. Александр остался бы Александром, а Гефестион остался бы собой.

— Всегда поражаюсь, — сказал Александр, — как ты умеешь владеть собой — ни один мускул не дрогнет, ни глаз не блеснет, ничего не заметишь.

— Неужели я такой прозрачный? — спросил Гефестион.

— Как гранит, — отвечал Александр.

Гефестион почувствовал, как заныли стиснутые зубы. Он разжал челюсти, расслабился.

— Я думал, что у меня больше гордости, — сказал он, — или здравого смысла.

— Тебе нужно быть уверенным в себе, — ответил Александр. Непохоже было, что это рассердило его. — Это всем нужно. Даже тебе.

— Все-то ты знаешь, — сказал Гефестион почти спокойно.

Александр улыбнулся. Это была его улыбка. Ее яркость была светом знания, только и всего. Бог всегда был в нем.

Гефестион поклонился богу, а улыбнулся царю, своему другу: теперь все было ясно.

Царь и его отряд ненадолго задержались в Сиве. Александр рвался в путь, но людям было нужно дать день или два на отдых. Они встали лагерем на широкой поляне среди деревьев и получали все, что просили: еду, питье и даже компанию. Некоторые женщины и мальчики в Сиве очень заинтересовались большими светловолосыми пришельцами, и пришельцы были рады удовлетворить этот интерес.

Любопытство Александра было иного рода. Отсвет божества еще был виден на нем после ночного сна, но уже тускнел, становясь частью его самого. Он хотел увидеть источник, знаменитый даже в Элладе, — ледяной в разгар дня и почти кипящий в полночь.

Но, может быть, это сказки. Когда они отправились в путь — Александр, пара его друзей и Мериамон — было чуть ли не морозно. Солнце стояло в зените. Сплетенные ветви деревьев поглощали солнечный жар, но источник был на открытом месте, вытоптанном ногами паломников. Вода изливалась из скалы, наполняя маленький замшелый бассейн, переливалась струйкой через край, и ручеек исчезал в зарослях.

Стая ворон на деревьях хлопала крыльями и ссорилась, поднимая ужасный шум. Жрец, сопровождавший их, замахал руками, чтобы прогнать птиц.

Александр остановил его.

— Пусть остаются, — сказал он. — Они здешние, а не мы.

Жрец хотел было возразить, но, передумав, пожал плечами.

— Как вам угодно, господин, — сказал он. Александр улыбнулся ему, и тот просто растаял.

Мериамон подумала, что когда-нибудь Александр встретит человека, который не поддастся чарам его улыбки. Но это, наверное, произойдет нескоро.

Александр встал на колени у бассейна и погрузил в воду руку.

— Холодная, — сообщил он. Попробовал воду на вкус. — Пресная. Чистая вода из скалы.

— Это подарок бога, — сказал жрец.

— Как и все сущее, — ответил Александр и выпрямился, уже стремясь куда-то. Пока другие пробовали воду, он бродил среди деревьев. Это были оливы. Александр потрогал ветки, потрепал серо-зеленые листья.

— Странно видеть оливы здесь, среди пустыни.

Мериамон не пошла к источнику вместе с остальными. В тени деревьев было прохладно, крик ворон казался даже приятным. «Они смеются, — подумала она, — радуясь жизни».

Александр присел на землю рядом с ней. Сехмет после секундного раздумья перебралась к нему на колени.

— Я скучаю без Перитаса, — сказал Александр.

— Скоро увидишь его, — ответила Мериамон.

— Думаю, через неделю, — сказал он. — Если пустыня не будет возражать.

— Не будет. Она не хотела пускать тебя сюда. Раз уж это не получилось, она будет рада от тебя избавиться.

Он удивленно взглянул на нее.

— Ты тоже это чувствовала? Что земля не хочет, чтобы мы были на ней?

— Она никогда не любила нас, тех, кто из Черной Земли. Мы шумные, нас много. Мы портим чистую пустыню, отравляем ее водой, разводим какую-то зелень.

— Я бы сказал, что в этом виноват Нил, — сказал Александр. — Ведь это его разливы делают вашу землю такой благодатной.

— И он тоже, — согласилась Мериамон и добавила, помолчав: — Значит, ты возвращаешься в Ракотис.

— И в Мемфис. А затем — в Азию.

По ее спине пробежал холодок. Это было даже приятно.

— Ты не останешься в Египте?

— Не могу. — Он сказал это слишком быстро, но смягчил свои слова короткой улыбкой. — Я бы остался. Но у меня на восточном фланге Дарий и вся его империя, и есть еще дела в Эллинском союзе. В конце концов я ведь пришел сюда, чтобы сразиться с Персией.

— Ты это сделал.

— Я начал. Вот что это такое — начало. Чтобы довести дело до конца, мне придется пройти и через остальное.

— И что же это? — спросила она.

— Все. — Александр улыбнулся, видя выражение ее лица. — Может быть, снова смертельная опасность. Может быть, нет. Вокруг целый мир. Ты когда-нибудь думала об этом? Сначала Персия — она опасна до тех пор, пока я позволяю ей сопротивляться. А потом — кто знает? На восток от Персии есть еще страны. Есть земли и на западе, Италия и Сицилия, где уже есть греки, и дикие места за ними и, наконец, ворота солнечного захода, Геркулесовы Столбы. Их поставил там мой предок, а может, так только говорят. Я бы хотел сам их увидеть.

— Ты бы хотел сделать все, что может смертный.

— И кое-что, что может бог. — Александр встретил ее изумленный взгляд.

«Молния, — подумала она. — Бьет в самое сердце».

— Не говори, что ты не знала этого. Именно ты привела меня сюда.

— Не я, — возразила Мериамон, — а боги, говорившие через меня.

— Это одно и то же, — сказал он.

— Ты узнал это в святилище бога?

Александр опустил глаза. Мериамон заморгала, озадаченная. Здесь, в ясный день, в роще Солнца, слова казались такими темными. Он гладил Сехмет, с головы до изгибающегося хвоста, снова и снова, в ритме ее мурлыканья.

— Я узнал… — сказал он. Умолк. Нахмурился. — Я узнал… должно быть, слишком много. Спокойнее было бы не знать. Думать, не сумасшедший ли я, или моя мать лгала, или я совершал одни глупости. Я никогда не был обычным. Не мог. Но когда я узнал… Это все переменило. Понимаешь, это был не я. Это всегда был бог.

— Бог выбрал тебя своим инструментом, — сказала Мериамон. — Это не значит, что он — это ты, а ты — это он. Это не больше, чем сын походит на своего отца.

— Филипп тоже не был обычным! — воскликнул Александр резко, почти зло. — Говорят, я унаследовал свой военный дар от него. Он был крепче и благоразумнее. Но он был блестящим полководцем.

— Каждый человек то, чем сделала его жизнь.

Александр не слушал.

— Я лучше в трудные моменты. Думаю быстрее. Так было всегда. Это от матери — она была невероятно стремительной. Если бы она была мужчиной, Македония никогда не получила бы столько власти. К счастью, она родилась женщиной. Она смогла выйти замуж за Македонию, вместо того чтобы завоевывать ее.

— Или разрушить ее в войне.

— Они бы оба сделали это и много старались для этого: и она, пойманная в женском теле, и он, которого могла поймать своим телом любая женщина, которую он видел. Вот тебе ирония. Множество незаконных детей, а наследник, будущий царь — незаконный сын от бога.

— Через тело Филиппа, — заметила Мериамон.

— Ему это было бы все равно, — сказал Александр. Он держал Сехмет за лапку, чтобы заставить ее выпустить когти, ослепительно белые и острые. — Думаю, я счастлив узнать, кто я. Но и ужасаюсь этому.

— Конечно. Ты же только наполовину безумец.

Он засмеялся.

— И на какую же?

— На ту, которая заставляет тебя делать то, чего не сделал бы никто другой, и делать блестяще. Ты же знаешь, я никогда не прощу тебе Тира. Даже если ты, в конце концов, и пришел в Египет.

— Я должен был это сделать, — заявил Александр. — Но я же пришел туда, куда ты хотела, чтобы я пришел. И сделал то, чего ты хотела. Удивляюсь, что ты не пытаешься заставить меня остаться и быть настоящим фараоном.

— Разве я сказала бы тебе, если бы пыталась?

Он склонил голову набок. Подумал.

— Наверное, — ответил он. — Или я бы знал.

— Я такая прозрачная?

— Ты такая честная.

— Как и ты.

— Это потому, что я родился в Македонии, где люди прямодушны, даже когда убивают друг друга. В Персии я бы не выдержал и недели.

— В Египте, — сказала она, — ты бы продержался месяц.

— А как же ты?

— Я отмечена богом, — ответила Мериамон. — Другим пробовать не советую.

Александр выпрямился, легко и плавно, удержав на руке кошку, подняв вместе с собой Мериамон, держа ее лицом к лицу.

— Я почти жалею, что ты не хочешь выйти за меня замуж.

— У нас обоих есть множество других вариантов, — ответила Мериамон.

— Бедный Нико, — сказал Александр. — Надеюсь, вы собираетесь пригласить меня на свадьбу.

Она вспыхнула от такого внезапного и сильного смущения, что лишилась своего остроумия.

— Мы собирались сказать тебе.

— Не спросить?

Она смотрела на него растерянно.

— В конце концов я же его царь. Я могу сказать и свое слово насчет его женитьбы. Особенно если он женится на чужестранке.

Жар наконец прошел. Холод был, однако, еще хуже.

— Ты и мой царь, — сказала Мериамон.

— Вот именно. — Он прищурился. — Если я запрещу, ты все равно сделаешь это?

Она не могла смотреть на него. Отчасти потому, что взгляд ее был слишком свиреп, отчасти потому, что он был ее царем.

— Мариамне, — сказал он.

Это было не ее имя.

— Мериамон, — сказал Александр.

Она подняла взгляд. Горящий гневом.

— Успокойся, — сказал Александр. — Ты же знаешь, я не стану мешать тебе сделать то, чего хочет твое сердце. Хотя почему ты выбрала его из всех людей в моей армии…

— Если ты не видишь, я едва ли смогу объяснить тебе.

Он помолчал. Потом рассмеялся. Он восхищался ею. Ну и пусть. Он прекрасно понял, что она имела в виду. У него был Гефестион.

Она могла бы смутиться. Что могла думать о нем так. Что он мог это заметить.

А если бы она не могла так думать о нем, если бы он не мог этого заметить, тогда он не был бы ее царем. Цари, боги — они слишком часто слишком много о себе думают.

Несомненно, Александр был о себе очень высокого мнения. Но он знал это. Он даже мог посмеяться над этим. Иногда.

Он силой потащил ее обратно к источнику, где ждали люди, их взгляды, улыбки — приветливые, не насмешливые. Она снова покраснела. Заметила, что то же самое произошло с Нико. Вот что значит плохо хранить секреты.

В конце концов это можно пережить. И ни при чем тут его величество царь, устраивающий сражения в купальне и смущающий бедных жрецов до потери речи. Все это простительно, поскольку это делал сын бога; но в этой части мира царям положено быть более степенными.

 

33

Пустыня позволила им вернуться из Сивы невредимыми. Сила ее была спокойна: раз уж не победила, то поддалась. На другой стороне бури не открывались никакие ворота. Никакие проводники не приходили к ним, никуда не исчезал путь перед ними. Все было спокойно. Так спокойно, что можно было отдохнуть.

В Ракотисе город уже принимал очертания. Архитектор Дейнократ послал в Мемфис за свитками папируса, ящиками мела, за рабочими, чтобы начать разметку и копать ямы под фундаменты. Это напоминало прежние дни в Долине Царей, но на сей раз строились не гробницы, а живой город.

Слишком долго Два Царства оглядывались назад, на роскошь давно прошедших дней. Теперь они будут смотреть вперед под властью царя, лицо которого всегда обращено к живой славе, а не к величию умерших.

Их возвращение в Мемфис, на веслах вверх по медленному мощному течению Нила, было триумфальной процессией. Армия ждала их. «Как женщина, — подумала Мериамон, — ждет своего возлюбленного». Их возлюбленным был Александр.

Она занимала те же комнаты, что и прежде, за белыми стенами Великого Дома. Она ходила в храм петь во время богослужений, но не ночевала там, и никто этого и не просил. Жрецы Амона из Фив уехали, и господин Аи с ними. Он оставил ей письмо. Оно было написано на древнейшем языке, известном жрецам, и так же тщательно вырисовано, как письмена на стенах храма.

Когда Мериамон держала письмо в руках, оно, казалось, шевельнулось. Глаза животных и птиц, мужчин, женщин и богов на мгновение показались глазами живых, а не нарисованных существ.

Слова — это сила. Написанное слово — сильнейшая из всех сильных магий.

После всех обращений к богам, после полных форм его и ее имени, после предупреждений против использования во зло в письме было сказано просто: «Делай, как велит тебе сердце. Пусть Мать Изида направит твой путь».

Мериамон унесла письмо в свои комнаты. Надо было идти на пир — последний пир Александра в Мемфисе перед походом в Азию. Люди прибывали на него из дальних мест, даже из Элефантины в самой дали Верхнего Египта. На пир были приглашены все участники паломничества в Сиву, а для армии было приготовлено угощение за общими столами.

Идти на пир было обязанностью. Мериамон была все еще в платье храмовой певицы. Она сняла тяжелый, заплетенный в косы парик, провела пальцами по волосам. Филинна уже приготовила все для купания и другой парик, достойный царственной особы.

Сегодня она будет царственной, до кончиков пальцев, даже до аромата духов. Она ходила в дальнюю землю. Она говорила с владычицей всех живых и мертвых. Она — дочь Великого Дома Двух Царств, и это праздник ее победы.

И все же она медлила. Мериамон положила письмо Аи, снова взяла. Она следовала велению своего сердца. Она делала это, честно и всецело, начиная с Сивы. И все же…

Откуда-то появилась Сехмет. Она заметно растолстела. Одним богам известно, как это она ухитрялась среди своих скитаний и охот. Она легко запрыгнула на постель Мериамон, свернулась посередине и тихонько заснула.

Мериамон сидела рядом на покрывале, поглаживая кошку. Та заурчала.

Филинна ждала. Мериамон встала. Размечталась, как девушка накануне свадьбы. Так оно почти и было. Она встряхнулась и отправилась в освежающую ванну.

Пир был так роскошен, как только можно было вообразить. Александр был великолепен в расшитом золотом хитоне, новом пурпурном плаще и венке из золотых дубовых листьев, почти терявшемся в его золотых волосах. Мериамон предпочла бы видеть его одетым и коронованным как фараон, но его лицо было уже обращено к востоку, он должен был думать и о своей армии. Они хотели видеть своего собственного царя. Египетским вельможам он, похоже, годился и в таком облике. Они не казались недовольными.

Сам праздник был настолько египетским, насколько можно было желать. Македонцы сносили это мужественно. Пить пиво их не заставляли, чему они были рады. Их мнение о египетском пиве было, мягко говоря, отрицательным. «Кот написал», — авторитетно заявил когда-то Нико, осушив два солидных кувшина.

Было и вино, вполне приличное. Были гуси, приготовленные дюжиной способов, утки, голуби и куропатки, мясо ягнят, коз, быков и газелей, огромные подносы с зеленью, фруктами и сырами, столько разновидностей хлеба, что греки не видали и во сне, бесчисленное множество соусов. Пировали под музыку и пение, среди танцоров, жонглеров и акробатов, скачущих и кувыркающихся среди столов.

Николаоса не было. Мериамон занимала ложе справа от царя, очень почетное и совершенно неприличное для женщины, даже для царственной египтянки; двое слуг прислуживали ей, и все смотрели на нее. Она улыбалась, отвечала на вопросы и ела, сколько могла. Это было немного. Как обычно. Выпила она больше, чем обычно. Вино было неплохое. Даже хорошее. Очень хорошее. Отличное.

Нико был занят. Утром часть людей должна быть готова отправиться в путь. Он собирался прийти до конца вечера, если не в зал, то в ее комнаты. Так он сказал утром, когда уходил, встав раньше, чем она, и убежал делать что-то непонятное. В нем чувствовалось скрытое возбуждение и ожидание. Неожиданности и большие тайны.

Что бы он ни задумал, она скоро узнает об этом. То, что беспокоило ее, было лишь робостью на краю перемен.

Он не ждал ее, когда она вернулась в свои комнаты. Сехмет снова была на постели, или все еще. Она подвинулась, чтобы дать место Мериамон, но поленилась сойти. Она только отошла немного, а потом снова устроилась возле бедра Мериамон.

Тело Мериамон было переполнено вином. Она с трудом сидела, пока Филинна умыла ее, очистила от красок ее лицо, заплела волосы в косу. Но ум ее был трезвым и острым. Она могла сосчитать каждый свой вздох. Она замечала медленное вращение звезд и первый блеск зари над горизонтом. Она чувствовала прикосновение каждого волоска Сехмет, когда гладила спящую кошку.

И сделала открытие, заставившее ее рассмеяться.

— Сехмет! Не может быть!

Кошка зевнула и прикрыла уши лапкой. Она и слышать не хотела об этом.

— Надеюсь, это был один из храмовых котов, — сказала Мериамон.

— Я думаю, это был царь портового квартала, — раздался голос Николаоса.

Мериамон вздрогнула. Она не слышала, как он подошел.

Он стоял босиком, с сандалиями в руках. Вид у него был очень довольный.

— Где ты был? — спросила она. Не сердито, нет. Конечно, нет. Просто с чувством.

— Я все-таки думаю, что это был большой кот из порта, — сказал Нико. — Он долго ухаживал за ней.

Едва ли ее можно винить за это. Она сдалась просто для того, чтобы он наконец заткнулся.

— Может быть, ей нравятся неотесанные, ухмыляющиеся, здоровые парни, — заметила Мериамон.

— Ты никогда не заставишь ее признаться в этом. — Нико поставил сандалии на обычное место и расстегнул пояс. Хитон на нем был простой и порядком потрепанный.

Свет лампы падал на его тело под удивительными углами — Нико помедлил с хитоном в одной руке, хмуро глядя на другую, покалеченную, разгибая пальцы. Они слушались плохо. Но он, казалось, уже давно не замечал этого. Он мог ездить верхом, мог нести щит. Он не мог играть на сиринге, но это и раньше не слишком хорошо у него получалось.

— Болит? — спросила она.

— Нет. — Голос его прозвучал рассеянно, но спокойно. — Изредка сводит… нет. Я снова ездил на Тифоне со скифским мундштуком. Ему это нравится. Думаю ездить так и дальше.

— А что говорит Александр?

— Александр думает, что я начинаю приобретать здравый смысл. Птолемей говорит, что у меня его никогда не было, с чего бы начинать теперь?

Она улыбнулась. Он ответил ей улыбкой. Точно, он хранил какую-то тайну.

Он принял ванну. От него пахло чистой кожей и душистым маслом. Волосы были влажные и завивались, высыхая.

Она потянулась к нему, но он просто растянулся рядом. Что бы он ни скрывал, это его просто распирало.

— Скажи мне, — попросила она.

Он широко раскрыл глаза, но изображал неведение плохо.

— Что сказать?

— Ты знаешь лучше меня.

Он прикусил губу, стараясь не рассмеяться. Она смерила его опытным взглядом врача.

— Я случайно знаю, — сказала она, — что если нажать здесь, — и она это сделала, — и здесь, — и это она сделала, — то ты взвоешь.

Он взвыл и наполовину выскочил из постели. Она обвила его руками и ногами и удержала.

— Скажи, — попросила она.

— Под пытками? — заявил он, возмущенный. Она вытянула свой длинный палец — он угрожал его самому чувствительному ребру.

— Я скажу! — закричал он и захохотал, как идиот. Ей пришлось ждать, пока он успокоится.

— Я разговаривал, — наконец сказал он, — с царем. И с Птолемеем. И с Мазасом — ты знаешь, что он собирается остаться в Египте? Александр оставляет его, потому что он знает страну и его особо не ненавидят, хоть он и перс.

— Конечно, сатрапом он опять не станет, — сказала Мериамон и поджала губы.

— Вряд ли, — сказал Нико. — Правителями будут Певкест и Эсхил с Родоса. Македонец и грек, а за ними будут стоять египтяне.

— Это хорошо, — сказала Мериамон. Конечно, она знала о Певкесте. Но никогда не знаешь наперед: цари часто меняют свои намерения.

— Я говорил и с Дейнократом, — продолжал Нико. — Он приехал из Ракотиса, чтобы взять еще людей и получить последние указания Александра. Они уже называют это место Александрия. Похоже, это название так и останется.

— Конечно, — сказала Мериамон. — Его дали боги.

— Я еду туда, — сообщил он. — Я хочу помочь строить ее.

— Мы едем прямо в Тир, — возразила она. — Не будет времени снова останавливаться в Ракотисе.

— Я не еду в Тир, — заупрямился Николаос. — Я еду в Александрию.

— Но…

И тут он сказал:

— Мы?

Наступило молчание.

— Я еду в Тир, — осторожно сказала Мериамон. — Я еду с Александром.

— Конечно, нет, — возразил Нико. — Ты же ненавидела это место, все время мечтала быть в Египте.

— Я должна была быть в Египте, потому что Александр задерживался, строил эту свою дамбу.

— Он вел величайшую осаду в мире, — сказал Нико.

— Это не пускало его в Египет. — Она вздрогнула. Она позволяла увести себя с прямого пути. — Теперь он царь Египта. Он должен идти и завоевать Персию.

— Конечно, он должен, но я не еду с ним. Я собираюсь помочь Дейнократу строить город. Он будет великолепен, Мериамон. Все лучшее из Египта, все лучшее из Эллады. Мы построим храмы нашим богам и вашим — Амону, конечно…

— Изиде, — подсказала она. — Постройте храм Изиды.

— Изиды, — повторил он, принимая обязательство. — И рынок, Мериамон. Рынок для товаров со всего мира, и корабли, чтобы привозить их, и гавань, чтобы швартоваться кораблям. И место для философов. Александр на этом настаивал особо. Чтобы им было где думать и где учить, и писцы, чтобы переписывать их книги, и библиотека, чтобы эти книги хранить. У нас будет театр и празднества не хуже, чем в Афинах. У нас будет гимнасий. У нас будет самый замечательный город, каких еще не было.

— А для обычных людей, — спросила Мериамон. — Для них там будет место?

— Повсюду, — отвечал он. — Ты же знаешь, города не делаются. По большей части они просто растут. Мы учтем прошлые ошибки.

— Обязательно.

Он не услышал в ее голосе ничего особенного. От его улыбки у нее закружилась голова. Он горячо поцеловал ее и, все еще улыбаясь, сказал:

— Я знал, что ты поймешь. Мы можем пожениться там. А если хочешь, поедем с Александром до Пелузии. Там не удастся устроить свадьбу, достаточно богатую для царской дочери, но там будет он, чтобы благословить ее.

— Я еду с ним, — заявила она. — В Тир. И дальше, куда бы он ни пошел.

Лицо Нико омрачилось. Он нахмурился.

— Но почему?

— Потому что он мой царь.

— Он твой царь в Египте. Он не останется здесь.

— Это неважно, — ответила она.

— Но ты чахнешь и слабеешь за пределами твоей Черной Земли. Твоя магия слабеет. Воздух слишком холодный или слишком сырой. Солнце светит не там. Небо слишком тесно.

— Все это правда, — сказала Мериамон, — но это ничего не меняет. Александр мой царь. Моя сила там, где он.

— Знает ли он об этом?

Бедный мальчик. Он ревновал.

Ее сердце было холодным, маленьким и твердым. Теперь она поняла, что имел в виду Аи, что он подсказывал ей.

Где-то были боги. Они были далеки и совершенно безразличны. И среди них Мать Изида. Она видела своего возлюбленного убитым и разрубленным на части, ходила по Двум Царствам, собирая их. Вряд ли она посочувствует женщине, чей любимый просто решил остаться в стране Кемет. Она приветствует только здравый смысл.

— Александр знает, — сказала Мериамон. — Он доволен. Я снова буду работать с Филиппосом, и Аристандр может захотеть моей помощи. Там будут и другие египтяне. Конечно, и Таис. И Филинна. Я буду не одна.

Нико смотрел растерянно. Озадаченно.

— Но почему?

Она глубоко вздохнула. Боги, пошлите терпения!

— Я должна. Так же, как я должна была покинуть Египет сначала. Потому что я должна быть там. И… — она остановилась. Ладно, пусть он знает правду. — Я так хочу. Да, это моя страна. Да, другого такого места нет. Но я хочу увидеть другие места, другие небеса. Есть целые миры, которых я никогда не видела. Знаешь ли ты, что он сказал мне об этом? Когда мы были в Сиве. Я знаю, что он имел в виду. Я хочу увидеть их вместе с ним.

— Тогда тебе все-таки нужно было выйти за него замуж, — упрямо сказал Нико.

— Нет, — ответила она. — Я хочу не этого. Я хочу того же, чего ты хочешь в его городе.

Нико не хотел понимать. Он был настроен против. Он начинал злиться, побледнел.

Ее рука потянулась, чтобы разгладить его морщины, но Мериамон удержала ее. Но она не смогла удержать свое сердце, сломилась и расплакалась.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Не сомневайся в этом ни на миг. Когда я смогу вернуться, я вернусь. Обещаю.

— Ты вернешься? Вернешься ли ты когда-нибудь?

Она заглянула в серое зеркало его глаз. Там были видения.

— Да, — сказала она. — Я вернусь. Я умру в стране Кемет, в Черной Земле, где родилась.

Нико вздрогнул так, что кровать затряслась. Но его нрав был сильнее благоговения.

— Может быть, я найду другую женщину. Может быть, мне будет уже все равно, вернешься ли ты.

— Может быть, — согласилась она спокойно и холодно.

Он вскочил на ноги.

— И тебе все равно? — закричал он.

Она подняла на него глаза. Вспомнила, как впервые увидела его: тень в неверном свете, явственно качающаяся. Тогда была боль от ран и изнеможения. Теперь снова была боль, и если раны были сердечные, тем глубже они были.

Но не глубже, чем ее собственные.

— Твой брат будет царем Египта, — сказала она. — Ты знаешь об этом?

— Что?! — Она выбила его из равновесия.

— Я видела, — сказала она. — Твои глаза как магическое зеркало.

Он зажмурился.

— О боги! Я бы хотел возненавидеть тебя. Тогда все было бы гораздо проще.

— Ты меня даже не боишься.

Глаза его распахнулись.

— С чего бы?

Она согнула палец. Ее тень выступила вперед. Ухмыльнулась в лицо Нико.

Он ответил такой же ухмылкой. Тень обиженно закрыла пасть.

— Это твой настоящий вид, — спросил он у тени, — или есть другой, в котором ты родился?

Тень покосилась на Мериамон. Глаза ее смеялись.

Мериамон не видела ничего смешного. Ее сердце рвалось с Александром в Азию. Ее тело рвалось остаться с этим бесстрашным глупцом и не отпускать его никуда.

Она не знала, как быть. Вряд ли она сумеет… он никогда…

А почему бы и нет?

Она стояла. Они возвышались над ней оба — тень и человек. Она протянула руку, прижала ее к груди Нико. Она смотрела ему прямо в глаза, она надеялась.

— Я отправляюсь с Александром, — сказала она. — Ты отправляешься со мной.

— А если нет? — Он удивленно поднял брови.

— Ты поедешь.

— Как? Заставишь меня своей магией?

— Потому что ты меня любишь.

— Если ты меня любишь, останешься в Египте.

— Нет, — сказала она.

Если он глуп, то решит, что она его не любит. Он вырвется, разгневается и убежит.

Он поднял руку. Тень насторожилась. Он взял ее руку, повернул ладонью вверх. Там еще оставался след от камешка, поранившего ее по дороге в Сиву. Наверное, он никогда не исчезнет. Это будет напоминанием.

— С такой волей ты могла бы править миром, — сказал он.

— Это Александр, — ответила она.

— И ты. — Он выглядел рассерженным. Обиженным. — Что мне сделать, чтобы заставить тебя понять?

— Идем со мной.

— Вернемся ли мы?

Ее сердце дрогнуло. Она сохранила бесстрастное лицо.

— Я же сказала, что да.

— Тогда ладно, — сказал он. — Если мы вернемся, и ты обещаешь — своим торжественным словом, — что мы будем жить в Александрии и строить ее, и делать ее прекрасной…

— И будем там как цари?

— Как простые добрые горожане, — ответил он. — Ты обещаешь?

— Клянусь своим именем, — ответила Мериамон.

— Тогда я иду, — сказал Нико. Его гнев испарился. Его улыбка цвела и сияла. — Мы будем величайшей армией из всех, какие когда-либо были. Наш царь — величайший из всех царей. Мы пройдем от горизонта до горизонта. Мы завоюем весь мир.

«По крайней мере, — подумала Мериамон, — солидную часть его».

Она закрыла напоминание о боли. Она ее больше не видела. Нет. Когда придет другой день, не тот, что озарял небо сейчас, и она будет стоять в другом Великом Доме, в Зале Двойной Истины, судьи будут взвешивать чистоту ее сердца.

Она улыбалась, широко, как она заметила.

— Мы завоюем мир, — согласилась она. — Завтра. Сегодня ночью… что еще от ночи осталось…

— Сегодня ночью, — сказал Николаос, — мы завоюем Египет.

«Честно, — подумала Мериамон. — Египет, в конце концов, завоевал Македонию. И снова завоюет, и снова — пройдут года и миры».

Даже Взвешиватель Сердец назвал бы это справедливым.