Ни Колена, ни Такач, однако, не знали о провале Янковского. Связные часто по месяцу не возвращались от Зорича, оставаясь по той или иной причине, а чаще в целях маскировки, на партизанской базе, — вместо них Зорич присылал других связных.

Как и прежде, Колена отдавал все свое внимание организации диверсий в порту и сбору сведений о передвижении немецких войск, в чем большую помощь ему оказывали девушки Гелена, Боришка и Власта. Они завязывали знакомства с офицерами-фронтовиками, и некоторые из них, как уже известный нам барон фон Клаувиц, так и не попали в свои части по назначению.

Эта работа девушек вносила в жизнь Колены чувство постоянного беспокойства и тревоги, была куда опасней любой диверсии в порту.

И Штефан Такач все это время был взволнован и неудовлетворен собой. Он прямо кипел от злобы, когда возвращался от богомолки. Она так размякла, что перешла на игривый тон влюбленной девчонки, хотя это никак не шло к ней. Вечером, например, она завела разговор о детях. «Милый Свитек, — ворковала чертова дура, — словаки — маленький народ, и долг каждого словака перед господом богом и своей христианской совестью — иметь двоих детей.- Она улыбнулась ему.- А вы кого хотите, Михал, сыновей или сына и дочь?» — «Ах ты, кукла, — мысленно выругался Штефан,- она уже берет заказ на детей! Так не заметишь, как окажешься с ней под венцом. Впрочем, что от этого изменится? Важно заполучить ее дядюшку, этого проклятого фарара».

Вчера он видел фарара. Штефан смотрел на него с интересом зоолога, рассматривающего редкое насекомое в чужой коллекции. Юлин дядюшка был довольно упитанным, с хорошо откормленным лицом святоши. Можно строить из себя святого, когда знаешь, что к обеду будет жирная индейка и бутылка старого «Мельника». Говорят, этот святоша имеет хорошенькую сиделку, которая ставит на его апоплексический затылок горчичники. Но все же первой возлюбленной старого фарара остается по-прежнему власть. Да, он властолюбив. За президентское кресло он продал фашистам Словакию и мог продать родного отца.

Вот о чем думал Штефан, направляясь на свидание с Властой, и при одном воспоминании о ней разгладились морщины у него на лбу, стала пружинистей походка и в глазах появился тот блеск молодости, который так не шел к его бороде и усам самодовольного и тупого бюргера.

Они встретились, как это было принято в особо важных случаях, на Вайсшнеевской у Холмовского. Власта уже дожидалась его, и с ней был еще какой-то человек в форме чиновника министерства внутренних дел. Власта познакомила их:

— Пан Винарик. Пан Свитек.

— Очень приятно, — сказали оба и дружески улыбнулись друг другу.

Штефан старался вспомнить, где он слышал это имя. А, вот в чем дело! Власта как-то сказала, что этот самый Винарик может устроить ей пропуск в святая святых министерства и у нее возник фантастический план похищения важных секретных бумаг. «Винарик знает, где хранятся списки агентов УШБ, но как к ним добраться?» — говорила Власта. УШБ — управление государственной безопасности. Да, это, видимо, тот Винарик.

Власта вела пустой разговор с Винариком, Штефан это сразу понял. Видно, она ждала еще кого-то. Штефан молча наблюдал за изменчивым выражением ее красивого лица, и ему было приятно слушать ее мягкий, грудной голос. В эти минуты он отдыхал от всех забот, и даже Тисо с его племянницей казались, чем-то, весьма, отдаленным и даже» пожалуй, нереальным. Наконец пришел тот, кого они ждали. Эго был Ян Колена. Он сразу приступил к делу:

— Мы вас слушаем, судруг Галло.

Видно, это была одна из кличек Винарика, понял Штефан. Тот сразу заговорил.

— Сегодня есть возможность проникнуть ночью в министерство внутренних дел, — сообщил Винарик. — Я договорился с командиром стражи — тоже патриотом, и нужно ковать железо, пока горячо. Завтра, может быть, поздно будет, кто знает. В нашем распоряжении, — Винарик взглянул на часы, — не много времени. Кому пан Цвелих намерен поручить это дело?

Колена, кличка которого была «Цвелих», задумался.

— Завтра велителем стражи может быть и другой человек, — повторил Винарик. — Даже наверное другой…

— Я понял вас, — кивнул Колена и посмотрел на Власту. Он встретил настороженный взгляд ее серых глаз и догадался, что она готова выполнить любое задание, какое он поручит ей, и его сердце дрогнуло, когда он подумал, что в этот раз не имеет для нее. замены и сам должен послать на смертельно опасное, может быть гибельное, дело.

Но так же, как и Власта, Ян Колена в совершенстве владел своими чувствами, и никто из тех, кто сидел в задней комнате портняжной мастерской Холмовского, так и не догадался, какая буря пронеслась в душе этого немногословного человека с седыми висками. Глядя на Власту с грустью и нежностью, Колена говорил:

— Ну что ж, девочка, придется пойти вам… — Он повернулся к Винарику. — Ведь ее нельзя заменить, например, паном Свитеком? — он взглянул на Такача.

— Нет, пропуск заготовлен для женщины. Весь план основан на участии женщины — вы ведь знаете. И именно такой женщины, как пани Герда. — Это была партизанская кличка Власты.

— Да, я знаю, — кивнул Колена. — Но пани Герда была запасной, для этой операции намечалась Гелена.

— Почему Гелена? — возмутилась Власта.

— Может быть, все же вы и меня как-нибудь используете, — напомнил о себе Штефан.

— Предполагали это сделать, но не вышло, — пожал плечами Винарик.

— Впрочем, — сказал Колена, — пан Свитек может послужить связным пани Герды. Мало ли что может случиться.

— Не возражаю, — кивнул Винарик.

— План остается прежним? — спросил Колена.

— Никаких изменений. Все, как мы наметили.

— Прекрасно. Тогда договаривайтесь о деталях,- заключил Колена. — Встреча завтра, здесь же, в два пополудни. — Он протянул Власте руку и задержал ее маленькую и нежную руку в своей дольше, чем полагалось. Но в этот раз он ничего не мог с собой поделать. — Помните, дорогая Герда, первая наша заповедь — не зарываться. Берегите себя. Ясно?

— Ясно, дорогой Цвелих.

Колена больше ничего не сказал и вышел не оборачиваясь: у него было срочное свидание, отложить которое нельзя было ни в коем случае. Эта же встреча у Холмовского не была запланирована, и только важные обстоятельства заставили Винарика подойти к Колене прямо на улице, где он дожидался его выхода из конторы.

О плане диверсии Винарик доложил Колене недели две тому назад, и Ян одобрил его. До сегодняшнего дня не был только известен срок проведения операции, так как все зависело от графика дежурств караульных старшин. Колена намечал привлечь Гелену в качестве исполнительницы, но именно сегодня девушка выехала на задание в Сенец. Винарик был доволен: его устраивала пани Герда. Она так горячо отнеслась к его идее. К тому же, как знал Винарик, пани Герда умеет играть любую женскую роль, великолепно перевоплощаясь. И сейчас Винарик с особым удовольствием инструктировал Власту.

— Вы придете за час до закрытия по пропуску, выданному пани Гаусковой, — говорил Винарик, будто читал приговор: четко, без лишних слов, с лицом, не выражавшим никаких эмоций. — Пани Гаускова — учительница из Глоговец. Как вам держаться, думаю, нет необходимости объяснять?

Власта молча кивнула.

— В два часа ночи на дежурство вступит наш человек. Имя ничего вам не скажет, и потому я не называю его. В это время можно действовать. Однако не забывайте об осторожности. Поменьше шума и не торопиться: . времени достаточно — два часа. В крайнем случае — три. Но это уже связано с риском. В пять часов вы должны быть на месте при всех условиях. В восемь тридцать, соответственно переодевшись, вы станете уборщицей Еленой Пелаковой. У входа вы предъявите удостоверение со своей фотографией и, если вахтер спросит, новенькая ли вы, подтвердите с простодушной улыбкой: «Новенькая, пан офицер, третий день, пан офицер». Солдату будет приятно, что его величают офицером.

— Ясно, пан Винарик.

— А как вы откроете сейф?

— Как вы меня учили.

— Шифр второго замка сегодня А3867683.

— А3867683.

Он вынул из кармана удостоверение, и пропуск и протянул их Власте.

— В ключах, надеюсь, вы не нуждаетесь?

— Вы хотите сказать: в отмычках?

— Хм… Это звучит, знаете ли…

— Не благородно, вы хотите сказать? А разве благородно то, что они делают?

И Винарик невольно удивился тому, как резко изменились черты этого девичьего лица, каким оно стало суровым.

— Великолепно. Желаю успеха!

Винарик ушел, и Такач, когда они остались одни с Властой, хотел что-то сказать, но не решался. Власта заметила это.

— Я слушаю вас, Штефан.

— Мне хотелось, бы быть с вами. — Он помолчал. — Просто ужасно, что таким делом должна заниматься девушка, что вы подвергаете себя такой опасности.

— Штефан, не огорчайтесь. Я горжусь, что Колена поручил эту операцию мне…

Они договорились, где встретятся, если он понадобится ей до операции, или даже ночью, или утром, если все сойдет благополучно.

Часа в четыре пополудни на тихой улице у дверей здания министерства остановилась молодая женщина. Пальто, шляпка, зимние ботинки, на ней были темных тонов и давно вышедшие из моды. Женщина была похожа не то на гувернантку, не то на сельскую учительницу. Верхнюю часть лица — лоб и глаза закрывала вуаль. Сквозь нее поблескивали стекла очков.

Женщина порылась в сумке, вынула какую-то бумажку, на которой, видимо, был указан номер, дома, так как тут же она стала искать глазами этот номер и, не найдя его, недоуменно пожала плечами. В следующую минуту она решительно, толкнула дверь, которая не так-то легко поддалась, и вошла в здание, оказавшись лицом к лицу с вахтером в форме министерства внутренних дел. Женщина протянула пропуск, который вынула заранее, и вахтер довольно долго вчитывался в несколько строк, будто хотел навечно запомнить фамилию пани Гаусковой.

— Вы знаете, как пройти? — спросил он, так же внимательно, как и записку, разглядывая лицо вошедшей.

Она кивнула и, взяв пропуск, который возвратил ей вахтер, стала подниматься по лестнице, устланной ковровой дорожкой.

На втором этаже она повернула налево, как будто была здесь не раз, и так же решительно постучала в двери — пятые или шестые по счету. Кто-то сказал за дверью:

— Просим, зайдите!

Женщина, вошла, и ей навстречу из-за стола поднялся рыжеусый человек.

— Пани Гаускова из Глоговец?

— Едва нашла вас! — ответила женщина. Это был пароль.

Рыжеусый извинился и вышел из комнаты, больше не говоря ни слова. Через полминуты вышла и Власта. Она шла в пяти-шести шагах сзади, задумчиво глядя перед собой. Рыжеусый остановился и закурил, а Власта прошла дальше. Но в ее памяти, как на мягком воске, отпечатались дубовые двери и номер над ними. Рыжеусый обогнал ее еще до поворота, и она опять, слегка замедлив шаг, следовала за ним, пока он не остановился у одной из дверей. Власта чуть не наскочила на него и невольно сказала:

— Извините!

Он молча кивнул, уступая дорогу. Власта взялась за дверную ручку и вошла в комнату, показавшуюся ей очень узкой, холодной и похожей на тюремную камеру с окном, забранным решеткой.

Она взглянула на стол, увидела ключ и, взяв его, закрыла двери, не забыв вынуть ключ. Про себя она ответила, что замочную скважину закрыл медный язычок. Все эти детали фиксировались, казалось, помимо ее сознания. Закрыв двери, она сняла пальто, шляпку и повесила их на крючок у дверей, затем уселась за стол.

Перед ней была серая стена, слева — высокое окно, забранное решеткой, в которое заползали зимние Сумерки, и справа, у стены, — корзина для бумаг. Кроме стола и стула, никакой мебели в комнате не было. Это помещение, видимо, служило только для посетителей и только на короткое время. Кто знает, может быть, за этим столом платные агенты строчили свои доносы на патриотов?.. Власта брезгливо отодвинулась от стола, закапанного чернилами, и тут же усмехнулась: как легко возбуждается ее воображение! Она легонько вздохнула и немного Поерзала на жестком стуле, удобно устраиваясь: впереди ведь долгие часы ожидания.

С полчаса девушка сидела с закрытыми глазами, привалившись к спинке стула. Со стороны могло показаться, что она спит или погрузилась в мечты. Но вдруг она встрепенулась, решительно опустила руку в карман своей голубой кофты и вынула черный бархатный мешочек.

«Вот бы удивились Колена и Такач, — подумала Власта, — если бы знали о содержимом этого черного мешочка разведчицы!» — и осторожно вынула самые прозаические, но воспетые многими поэтами бабушкины спицы с начатым вязанием.

Она вязала и думала: «Ах, какое это счастье, мама, что ты научила вязать! Помнишь, мама, как я упрямилась и не хотела брать в руки эти чудесные спицы, так как меня звали улица, и двор, залитый солнцем, и Евин звонкий голосок: «Вла-аста-а!» Но ты говорила, мама: «Сделаешь десять рядков — и пойдешь». Потом уступала: «Пять рядков». Потому что ты ведь сама когда-то была юной, играла в серсо и в «классы», и подружка, задрав голову, кричала в окно: «Мари-ия!» Но тогда ты бы ужаснулась, если бы тебе сказали, что твоя дочь будет коротать ночные, бесконечно тревожные часы за вязанием в этой комнате, похожей на тюремную камеру…»

Давно наступил вечер, и вдруг Власта поняла, что она сидит в полной темноте, такой густой темноте, что она казалась осязаемой. И смелая, отважная девушка похолодела при мысли, что неожиданно попала в западню: ни предусмотрительный Винарик, ни она сама не подумали о том, что в этой комнате могут отсутствовать маскировочные шторы и, следовательно, нельзя будет зажечь свет, так как окно выходит… Куда окно выходит? Во всяком случае, ясно одно: появившийся неожиданно, посреди ночи, яркий свет в темном прежде окне не может не вызвать подозрений у тех, кто находится во внутреннем дворе министерства, охраняющего безопасность государства господина Тисо. А в такой темноте невозможно различить по ее маленьким часам, когда же наступят благословенные, спасительные (спасительные ли?) два часа ночи.

Вязание забыто. Вязание опущено на колени, а Власта смотрит широко открытыми глазами в темноту, и ей кажется, что прошла вечность с той минуты, когда она вошла в эту комнату и щелкнул ключ в замке, дважды повернутый ею в замочной скважине, которую затем, когда она вынула ключ, закрыл медный язычок…

Постойте, к чему пороть панику! Кто сказал, что Власта попала в западню? Просто она очень задумалась, вспоминая эти теплые, эти невозвратимые мирные дни своего детства, и она настолько отрешилась от настоящего, что на минуту, на долю минуты растерялась и не нашлась. А вот теперь она знает, что нужно делать. Все так просто: в комнате темно, а в коридоре светло. Не может быть темных коридоров в министерстве президента Тисо, за которым охотится партизанский разведчик Такач.

Власта поднимается так осторожно, будто в руках у нее не вязание, а чаша с нектаром, кладет вязание в темноту, и оно ложится на стол, а сама осторожно продвигается к двери. Шажок, еще шажок. Будто играет в «классы», закрыв глаза, и касается дубовой двери кончиками пальцев протянутой руки. Власта проводит нежной ладонью по дубовой двери сверху вниз и ощущает прохладу медной ручки, а затем уж находит и язычок. Она благословляет имя изобретателя дверного замка и руки мастера, изготовившего замок, сдвигает язычок в сторону и облегчённо вздыхает: тонкий лучик света, как добрый вестник удачи, врывается через замочную скважину в темноту комнаты, и Власта видит, что маленькие стрелки показывают семь часов. Значит, нужно ждать еще семь часов, четыреста двадцать долгих минут, прежде чем она выйдет из этой комнаты на задание. А что ее ждет тогда?

Девушка осторожно возвращается на прежнее место — и опять в ее руках вязание. Она работает спицами, а перед ее глазами проходят яркие картины ее детства, ее отрочества и юности.

Боже, как это было недавно! Будто вчера. И как неожиданно стала рушиться жизнь, все то, что она любила, и из жизни стали уходить те, без которых не мыслилось счастье.

С чего это началось? Она не раз уже задавала этот вопрос, но не находила ответа. А сейчас она почему-то увидела встревоженное лицо отца, особенно его глаза — большие, умные черные глаза, которые.- о, она хорошо это помнит! — умели излучать тепло и вселять уверенность в своих силах, но и умели быть холодными, заставляли опускать голову и стыдиться некоторых своих поступков. Да, у отца были замечательные глаза — удивительно живые и выразительные. И тогда, в тот вечер, когда они всей семьей стояли молча у радиоприемника и слушали немецкую речь, полную брани, в которую врывались крики обезумевшей толпы и торжествующий рев военных оркестров, глаза отца с какой-то невыразимой жалостью и болью были устремлены на нее. Он как будто прощался с ней, своей единственной и любимой дочерью, будто испрашивал прощения у нее за эту немецкую речь, и за крики обезумевшей толпы, и за торжествующий рев военных оркестров. Так немецкий фашизм начинал свой марш по Европе.

С тех пор все изменилось. Уже через месяц она простилась с отцом. На прощание он улыбнулся, и опять его умные черные глаза стали теплыми, когда, он сказал: «Ну, дочка, нисколько не сомневаюсь, что мне не придется стыдиться тебя. Береги мать и твердо верь в лучшее будущее…»

Он ушел — и не возвратился. Теперь Власта, знает, что ее отец был коммунистом и ушел в подполье. Где сейчас ее отец? Светятся ли его глаза, умеющие излучать тепло и ласку?

Многие близкие и родные люди ушли за эти годы, из ее жизни, но отец был прав, когда верил в нее — свою, дочь, ему не придется стыдиться ее, что бы ни готовила ей судьба партизанской разведчицы, и неугасима ее вера в лучшее будущее. Только вот маму она не бережет. И Власта вспомнила, как она уходила из дому, эти прощальные и жестокие минуты, когда мама, обхватив ее руками, настойчиво, как мольбу о жизни, повторяла два слова, только два слова: «Не уходи!» Но разве она могла остаться, когда ее, звали долг, любовь, ненависть?

— Я возвращусь, обещаю тебе, мама! — сказала она.

— Отец твой тоже обещал, — и мама вдруг отпустила ее, закрыла руками мокрое от слез лицо и тяжело опустилась в большое, покойное папино кресло.

Нет, она не могла остаться в городе, занятом фашистами, как бы это ни было тяжело для мамы. Она не могла поступить иначе, так как была дочерью своего отца. Но маме от этого не легче…

Дважды Власта поднимала медный язычок и опять возвращалась к своему вязанию. Легко представить себе, сколько она пропустила ячеек, сколько сделала узелков, работая вслепую… Как медленно течет время! Должно быть, и Штефан так думает сейчас, поглядывая на часы. А какое это было бы счастье, если бы они могли свободно, ни о чем не заботясь, пройти в эти тихие часы по улицам уснувшего города, просто побродить, не говоря ни слова, а только чувствовать, что вот рядом идет человек, который понимает тебя без слов.

Впрочем, может быть, Штефан вовсе и не думает так, как она, вовсе и не чувствует того, что в эти последние недели испытывает она. Этот необычный подъем сил, и горячее стремление жить, жить, жить, и в то же время никакого страха, и желание сделать больше, чем требуют от нее долг и молчаливая клятва отцу.

Вот она, диалектика, единство противоречий, как говорит ее друг Колена, ее партийный наставник. Как гордился бы отец, узнав, что в одном ряду с ним идет его дочь-единомышленница.

За дверью слышны шаги. Уверенные, хозяйские шаги. Может быть, это шаги того неизвестного друга, который будет тайно охранять ее, пока она займется делами комнаты под номером 34? Она бы очень хотела, чтобы это были шаги ее неизвестного друга!

Человек удаляется, и шаги постепенно затихают вдали. Тогда Власта сдвигает язычок в сторону и снова смотрит на часы. Сердце начинает колотиться с такой силой, Что перехватывает дыхание. А все потому, что стрелки показывают два часа Десять минут! Значит, она уже упустила драгоценные десять минут!.. Большим напряжением воли она заставляет себя успокоиться, до боли сжимает руки, чтобы они не дрожали. С ней уже не раз такое случалось за минуту до решительного момента, но она знает, что это пройдет, и оно действительно проходит.

Теперь надо бесшумно вставить в замочную скважину ключ и открыть двери. Но в эту минуту она слышит за ними осторожные шаги. Власта замирает. Может быть, она ошиблась? Нет, кто-то идет. Шаги приближаются и замирают у двери. Теперь у Власты не дрожат руки. Только сердце бьется более учащенно. Она стоит у двери и знает, что только дубовая филенка отделяет ее от неизвестного. Ей кажется, что она слышит его дыхание. Враг это или друг? Он зашевелился — под ногами заскрипел паркет — и взялся за ручку двери. Несколько раз подергал, как будто проверял, хорошо ли закрыта дверь, потом шаги стали удаляться и замерли вдали.

«Что же теперь делать? — размышляла Власта. — Может быть, на дежурство вышел совсем не тот, кого ожидал Винарик? Мало ли что бывает!» Но если так, почему Винарик не дал ей знать или этот рыжеусый? Однако и они ведь могли этого не знать. И для них это могло быть неожиданностью. Что же делать? Не может же она стоять вот так бесконечно и гадать на кофейной гуще. А, была не была! Как это поется в любимой песенке Нестора Степового: «А коль придется в землю лечь, так это ж только раз…» — и Власта решительно открывает двери. Она открывает двери и отшатывается, чуть не вскрикнув от неожиданности: перед ней стоит офицер в черном мундире: Выразительным жестом он приказывает: «Молчать!» А сам едва слышно шепчет: «Я думал, вы заснули… Тридцать четвертая открыта…» — и, по-военному сделав поворот направо, уходит, четко печатая шаг А Власта ликует: «Друг! Это был друг!» — и, закрыв двери, торопится к 34-й… Ну и доставила она хлопот своему неизвестному другу! Она ведь знает: всю эту ночь он должен быть безотлучно на виду у солдат и офицеров караула ради своего алиби, иначе не снести ему головы, и он должен в то же время проявить смелость и ловкость, чтобы усыпить бдительность караула и дать возможность Власте сделать то, ради чего она пришла сюда.

Эта ночь была полна неожиданностей, и самым неприятным было то, что сейф не открывался.

Сразу Власта решила, что набирает в замке сейфа цифры не в том порядке, как требуется, хотя прекрасно помнила, что шифр второго замка — А3867683. Она набрала эти цифры в обратном порядке: никакого результата, стальные дверцы наглухо закрыты. Власте стало жарко. В кабинете, не очень большом, но довольно уютном, и без того было жарко. Видно, хозяин комнаты не поднимал плотной маскировочной шторы весь день, что ли… С потолка лился ровный матовый свет, который включила Власта. В отчаянии она опустилась в кресло, которое неожиданно для нее завертелось под ней. «Все в этом кабинете с фокусами», — подумала она. А время между тем идет! Уже три часа! Она вспомнила предупреждение Винарика: «Не торопитесь!» Хорошо было это советовать в задней комнате портняжной мастерской Холмовского, а ей-то каково, когда этот проклятый замок не открывается.

Тогда она достала отмычки и с ожесточением взялась за письменный стол. Это был не обычный канцелярский стол с двумя тумбами, а «домашний», со скрытыми за дверцами ящиками, которые, в свою очередь, запирались. Но Власта, имея уже некоторый опыт в таких делах, быстро открыла все замки и жадно набросилась на бумаги.

В одной папке хранилась переписка, связанная с арестами тех или иных лиц. Интересно. «Тут можно обнаружить, — подумала Власта, — и лиц, предавших арестованных». В другой папке — предписания немецких властей, в третьей — предписания, касавшиеся отдела, в котором работал хозяин стола. Власта выписала некоторые имена, цифры и наиболее интересные на ее взгляд факты. Но это было все же не то, ради чего она рисковала жизнью. Видно, все наиболее важное хранилось в сейфе. Оставался еще один, последний ящик — центральный, расположенный между двумя тумбами. Тут Власта обнаружила всякую канцелярскую мелочь: перья, ручки, подушку для печати, бумагу и чистые блокноты. Проклиная в душе аккуратного гардиста, Власта неожиданно обратила внимание на то, что ящик как будто короче положенного. «В чем дело?» — задумалась девушка и начала осторожно ощупывать стенки ящика со всех сторон. И вдруг — разведчица даже вздрогнула от неожиданности — задняя стенка ящика отвалилась, и Власта увидела настоящий клад.

Здесь хранились различные бланки, среди них ордера на аресты и пропуска в министерство, причем некоторые уже заверены печатью. Особенно много было бланков для исходящих писем с типографским оттиском штампа. Тут же Власта нашла список телефонов всех важнейших должностных лиц разных учреждений, в том числе и немецких, фамилии этих лиц, звания и адреса. В буковой резной коробке хранились различные штампы и факсимиле. Да, это был настоящий клад, мечта разведчика.

Власта на минуту представила себе, что могут сделать Зорич и Колена, имея эти ордера, бланки, этот список немецких ставленников, и глаза ее загорелись. Но она решила действовать осмотрительно, чтобы хозяин кабинета не сразу догадался о диверсии. Потом уж он и сам не захочет поднимать шума — ведь это палка о двух концах. Вот почему Власта взяла небольшое количество различных бланков, ордеров и пропусков, отдавая предпочтение тем, что заверены печатью. Не взяла она и штампы, сделав только оттиски, по которым можно будет в дальнейшем изготовить свои, партизанские штампы. Этим делом, в частности, довольно успешно занимался в отряде Зорича Студент. Затем Власта стенографически быстро (спасибо милой пани Герберовой — учительнице стенографии!) переписала все наиболее важное и аккуратно закрыла ящики стола. Пора было уходить: было около пяти часов.

Без приключений Власта достигла своей комнаты и стала переодеваться в новый наряд, уложив старое платье, ботинки и шляпку «учительницы Гаусковой» в узелок «уборщицы Елены Пелаковой», и опять уселась за стол, но вязать уже не могла. Однако и усталости или сонливости Власта не чувствовала: все в ней было напряжено до предела, хотя внешне она сохраняла полное спокойствие.

Наступил жидкий рассвет, за окном все более светлело, и в комнате, как казалось Власте, становилось все холодней. Она всякий раз смотрела на часы, теперь время тянулось еще более медленно, чем ночью. Наконец стрелки показали восемь часов. Власта, надела пальто, повязала голову Шерстяным платочком, как делают крестьянские девушки, закрыв часть лба и горевшие румянцем щеки, и решительно вышла из комнаты. Она спустилась в вестибюль, мысленно спрашивая себя, как пройдет ее последняя встреча с представителем министерства внутренних дел,

— Что, уже справились? — улыбнулся ей вахтер.

Это был, как и предупредил Винарик, не тот парень, который встречал ее.

Она утвердительно кивнула.

Только уже на улице Власта, ликуя, испытывая желание пуститься бегом от этого мрачного здания, в котором она провела долгую ночь, вспомнила, что так и не назвала вахтера «паном офицером», как предлагал Винарик.