Мл. лейтенант Колышкин, лейтенант Серышев (продолжение)
Сколько именно патронов он расстрелял, Божков не знал. Что не весь диск – точно, но и спалил порядочно. Значит, нужно на всякий случай перезарядиться. Дождавшись, когда замолчит фашистский пулемет и на голову перестанет сыпаться выбитый пулями мусор, Гриша, не высовываясь, выдавил спуск, одной очередью добивая магазин. Не целясь, понятно, и задрав ствол так, чтобы никуда не попасть, только попугать: а то иди знай, вдруг разведчики уже всех фрицев на ноль перемножили, один пулеметчик и остался? Еще своих ненароком побьет.
Стащив оружие вниз, радиотелефонист сменил диск, аккуратно убрав опустевший в сумку. Немец молчал, видать, занимаясь тем же самым. Все, довольно время тянуть. Хэкнув, Божков установил ДТ на прежнее место. Прикинув, где тридцатью секундами назад видел вспышки дульного пламени, аккуратно причесал очередью кусты. Прошелся вправо и влево. Убрал палец со спускового крючка. Неужели удалось?
Нет, не удалось: «MG-34» заработал вновь. Ах, вот ты кудой переполз, гад! Ну, а мне переползать некуда, разве что, когда ты снова свой короб отстреляешь, попытаться вдоль выворотня рвануть. Если успею. Да и какой в том смысл, если там вовсе никакой защиты не будет?..
Поплотнее прижав к плечу приклад, Гриша, до боли закусив губу, ответил недлинной очередью. Ну, убьют – значит, убьют, так тому и бывать! Вон, снова стреляют, и гранаты бахают. Значит, ребята еще вовсю воюют, и нельзя их без помощи оставлять. Иначе фриц мигом пулемет против них развернет. Но пока он, ефрейтор Божков, его на себя отвлекает, некогда гаду своим камрадам огневое прикрытие оказывать…
Вражеская очередь снова прошлась по гнилому стволу, ударила ниже, подбросив фонтанчики земли и листья в полуметре от края ямины – сменивший позицию фашист тоже пристреливался, корректируя прицел.
«Это хорошо, сволочь, что ты так любишь длинными лупить, – отстраненно подумал Григорий, отплевываясь от попавшей в рот трухи. – Быстрее свои полсотни патронов спалишь. У меня-то поболе в диске, да и стреляю я экономнее. Товарищ Сенин был бы доволен, так бы и сказал, мол, молодец, Гриш, текущий момент правильно истолковал, и решение тактически верное принял». Да, понятное дело, правильно, куда уж правильнее-то? Нельзя, чтобы фрицы следом за пленным двинули, никак нельзя. Категорически невозможно.
Очередь патронов в семь, отсечка. Пригнуться, задирая ствол в небо, и переждать, вжимаясь в осыпающуюся и пачкающую комбез глиной стенку. Распрямиться, вновь нащупывая цель. Плавно, без рывков выжать спуск. Очередь, привычные толчки отдачи в плечо, отсечка. Пригнуться. Пробившая рыхлую землю пуля зло бьет в левое плечо, заставляя сдавленно зашипеть от боли. Подняться, выпрямить пулемет, очередь. Отсечка. Почти потерявшая чувствительность рука все больше тяжелеет, мокрый от крови рукав липнет к коже. Плохо, совсем плохо. Как перезаряжаться? Ничего, справимся. Очередь. Голову резко дергает, висок ожигает огнем, перекосившийся шлемофон сползает на лоб, лицо и правый глаз заливает чем-то теплым, струящимся по щеке и ниже, по подбородку. На вражеской позиции вспухает облачко мутного дыма, следом еще одно. Секундой спустя до слуха доносятся приглушенные расстоянием хлопки разорвавшихся гранат. Отсечк… Стоп! Что, все?! Сознание плывет, но Божков еще успевает осознать, что и на самом деле – все. Наши перебили фрицев и закидали проклятого пулеметчика гранатами. Хорошо…
Широко улыбнувшись, Божков выпустил пистолетную рукоятку и мешком осел на усыпанное стреляными гильзами дно импровизированного окопа…
* * *
Лежащий в зарослях рядом с заряжающим лейтенант Серышев зло пристукнул кулаком по земле:
– Ну, и чего делать станем, а, Степа? Как нашим помогать?
– Смотря каким нашим, – буркнул Анисимов, наблюдая за происходящим в нескольких десятках метров от танкистов боем. – Тем, что с фрицами схлестнулись, мы никак не поможем, а вот Гришке – вполне сможем. Позиция у него аховая, а сменить он ее под огнем никак не сумеет, пока эта сволочь очередями лупит. Гляди, командир, я сейчас вон там проползу, а ты меня прикрывай. Как подберусь, так и забросаю пулеметчика гранатами.
– Так заметят же?
– Авось не заметят, – зло сузив глаза, ухмыльнулся товарищ. – Занята немчура шибко, некогда ей по сторонам глазеть. А я быстренько, тут всего-то метров с полста, может, чутка побольше. Давай гранаты. А это – держи, помешает ползти. Если что, сам Гришке и вернешь. – Башнер протянул лейтенанту генеральский «Вальтер».
– Я тебе дам «если что»! – разозлился Серышев, принимая оружие. – Попробуй только! Сам и вернешь, коль брал! Значит, так, слушай боевой приказ: незаметно подобраться к противнику и уничтожить пулеметную точку ручными гранатами! И вернуться живым, понятно тебе? Это тоже… приказ.
– Боевой? – уточнил Анисимов. – Ладно, не искри, командир, понял я тебя. Вернусь, куда ж денусь. Прикрой, главное.
– Прикрою, – буркнул Серышев, переползая к комлю ближайшего дерева. Упершись плечом в шершавую кору, устроился поудобнее, стараясь не тревожить раненую ногу. Вытащил из кобуры «наган»:
– Давай, Степа, удачи.
– Ага. – Зажав в каждой руке по гранате, танкист распластался на земле и пополз вперед. Первые метров десять дались нелегко – передвигаться по-пластунски Степану не приходилось со времен армейской учебки, когда он проходил ускоренный курс молодого бойца. А после как-то не было необходимости: танкист все-таки. В боевом отделении шибко не поползаешь, места маловато. Но потихоньку приноровился, хоть и понимал, конечно, что ему далеко не то что до разведчика, а даже до обычного пехотинца. Особенно досаждали устилавшие землю листья, сопровождавшие каждое движение предательским шуршанием. Если б не гулкое тарахтенье немецкого пулемета, и вовсе ничего бы не вышло.
Когда до вражеской позиции осталось метров пятнадцать, Анисимов решил не испытывать судьбу и дальше, остановившись. Отсюда он уже мог во всех подробностях разглядеть лежащего стрелка. Как минимум примерно до пояса – остальное скрывал наполовину облетевший куст. Да и к чему ему ближе-то подбираться? Чтоб своими же осколками посекло? Хренушки, на фиг ему это не нужно. А гранату он и отсюда легко докинет: в ней всего-то шестьсот граммов, это тебе не унитары в башне ворочать!
Перевернувшись на бок, выложил перед собой гранаты, добавив еще одну из кармана. Ну, да, не положено снаряженную «Ф-1» вне подсумка таскать, так где ж его, тот подсумок-то, взять? Так в танке и остался. Вот именно.
Аккуратно сведя проволочные усики, зажал в ладони ребристый корпус, придавив пальцами рычаг, дернул кольцо. И, приподнявшись, метнул «эфку» в цель. Уткнувшись в землю, как учили когда-то, дождался резкого «бум» и швырнул еще одну. Третью решил приберечь – и без того видел, что все кончено: одна из гранат рванула буквально в полуметре, после такого не выживают. Сзади, примерно там, где остался лейтенант, неожиданно хлопнуло несколько револьверных выстрелов, коротко протарахтел автомат, затем снова бахнул «наган» – и все стихло.
«Твою ж мать… Васька!» – охнул Анисимов, разворачиваясь и вырывая из загодя расстегнутой кобуры оружие…
* * *
«А ведь ты меня, сука такая, не видишь… – подумал сержант Лемешев, перебрасывая пистолет в левую руку, а правой выдергивая из ножен «НР-40». – И руку я тебе качественно продырявил. Значит, у меня секунд… несколько имеются. Вперед!»
Перекатом сменив позицию, рванул к противнику. Между ними всего какой-то десяток метров, пустяки, успеет. Он и успел. Почти. Камуфлированная спина была уже буквально в полуметре, когда гитлеровец резко обернулся в его сторону, выставляя перед собой нож. Зажатый в левой, здоровой, руке. Антон успел заметить искаженное яростью лицо и прижатую к груди кисть, ярко-алую от крови. Немец внезапно подался вперед, буквально насаживая разведчика на клинок. Грудь пронзило острой болью, но ствол «ТТ» уже уперся под подбородок противника, и палец выдавил спуск. Раз, другой, третий… на сколько хватило сил. Голова диверсанта нелепо запрокинулась, лицо навалившегося на врага Лемешева окатило чем-то теплым. В ноздри ударил кислый запах сгоревшего пороха и железистый – свежей крови.
«Давай, командир, – мелькнуло в меркнущем с каждой секундой сознании. – Вали оттуда поскорее, еще один где-то прячется. Ты уж не подведи, завали гада, чтоб мы с Борькой не зазря тут полегли».
* * *
Сержант Лемешев не ошибался: живым из всей разведгруппы к этому моменту оставался только унтерштурмфюрер. Вовсе не оттого, что решил отсидеться за спинами камрадов, разумеется, нет. Просто он и был тем самым третьим, которого зацепил первой своей очередью Божков. Танкист тоже не ошибся: Вильгельм и на самом деле был ранен. Не слишком тяжело – одна пуля навылет пробила бок, другая скользнула по ребру, перебив хрупкую кость.
На несколько секунд притворившись мертвым, Шмидт дождался, пока стрелок перенесет огонь, и незамеченным отполз в сторону, туда, где его не могли достать русские пули. Времени на то, чтобы перевязать раны, не было, поэтому унтерштурмфюрер, подыскав подходящее укрытие, вступил в бой. Почти сразу ему удалось подстрелить одного из противников: кто бы ни устроил им засаду, готовили ее определенно наспех. Иначе весь его отряд попросту уничтожили бы огнем с замаскированных позиций за считаные мгновения. Что ж, тем лучше. С импровизацией, как ни крути, справиться легче.
Не угадал: даже в такой ситуации большевики ухитрились перебить практически всех. Без особого эффекта расстреляв второй магазин, Вильгельм внезапно осознал, что в живых, похоже, осталось всего двое – он да Курт Херман, их пулеметчик. Значит, поможем камраду…
Подбирающегося к товарищу русского Шмидт заметил издалека, метров с двадцати. И увиденное его порядком удивило: разведчиком он совершенно точно не был. Перемазанный грязью черный комбинезон, ребристый шлем на голове… что за дерьмо? Танкист?! Откуда… ах, да, вероятно, один из тех, кто и захватил господина генерал-полковника. Это что же получается, Гудериан тоже где-то здесь?! Да нет, глупости… или все же нет? И большевики просто не успели эвакуировать столь высокопоставленного пленного, укрыв его где-нибудь в зарослях, подальше от места боя?
Несколько потерянных унтерштурмфюрером на размышления секунд пришлись как нельзя кстати Степке Анисимову, как раз успевшему забросать пулеметную позицию гранатами. С трудом сдерживая дергающую боль в боку, Вильгельм поднял автомат: что ж, даже если его группа и полегла здесь в полном составе, последнюю точку поставит все-таки он! И русский танкист тоже навсегда останется здесь!
Бах, бах, бах! – ударившая в ствол дерева в десятке сантиметров от головы пуля выбила щепу, остальные две прошли мимо. Лейтенант Серышев не мог назвать себя слишком уж опытным стрелком, но на тренировках в училище выдавал неплохие результаты, одни из лучших в группе. Вот только накопившаяся усталость, ранение и нервное напряжение помешали ему попасть. Скрипнув зубами, Василий задержал дыхание, прицеливаясь…
Ствол автомата описал короткую полудугу, нащупывая новую цель. Уже нажимая на спуск, гитлеровец разглядел противника: еще один танкист, в подрагивающих от напряжения руках зажат «наган».
«Да сколько же вас? – подумалось фашисту. – И с кем же мы, Scheiße, воевали все это время?!»
Автомат простучал короткой очередью.
Последним, что еще успел осознать Шмидт, прежде чем пуля вошла ему в переносицу, оказалось то, как его очередь рвет комбинезон на груди русского панцермана…
* * *
«Средний сын» – «Батьке». Дядюшку встретил благополучно, с ним один из племянников. Остальные отстали. Возможно, догонят позже, на дорогах заторы. Троих оставили с племянниками. Дядюшка устал, просит встретить машиной. Идем известный квадрат. Документы дядюшки порядке. Конец связи».
Полевой аэродром, район Вязьмы, октябрь 1941 года
– Прошу, господин генерал-полковник, поднимайтесь на борт, – с сильным акцентом сообщил сопровождающий, аккуратно беря пленного под локоть. – Полет не окажется слишком долгим.
Гейнц Вильгельм Гудериан коротко дернул плечом, сбрасывая его руку, и смерил лощеного контрразведчика в идеально подогнанной шинели, перетянутой ремнями новенькой портупеи, холодным взглядом.
Процедил сквозь зубы, постаравшись, чтобы прозвучало достаточно четко:
– Нье нушно. Я умьею хотить сам. Нье маленький.
Взглянул на застывший неподалеку двухмоторный транспортный самолет: овальная дверца в борту откинута, к порогу приставлена лесенка в несколько ступеней, в проеме торчит еще один офицер. Что ж, значит, такова судьба. Все-таки плен. Ничего, в конце-то концов, это еще не конец. Никто не заставит его, генерал-полковника германской армии, поступиться собственной честью! Так что, как говорят сами русские, «ещье погльятим, кто кого»!
– Пожалуйста, не нужно затягивать! – повысил голос сопровождающий. – Проходите в самолет, больше упрашивать не стану. – Последнее прозвучало уже с откровенной угрозой.
– Gut, – бросил Гудериан на родном языке. – Eine Minute, ich muss ein paar Worte sagen.
Резко повернувшись, командующий «2. Panzerarmee» сделал несколько шагов прочь от самолета. Контрразведчик дернулся было следом, но был остановлен коротким жестом того, к кому шел генерал-полковник.
Остановившись в двух метрах, Гудериан, прищурившись и играя желваками на скулах, почти полминуты вглядывался в спокойное, даже слегка равнодушное лицо командарма Ракутина, похоже, ничуть не удивленного его действиями. Одернув наскоро вычищенную и просушенную шинель, поправил на голове фуражку со сломанным пополам козырьком – тоже высушенную, хоть от этого головной убор окончательно потерял былой лоск – и четко отсалютовал, кинув ладонь к околышу:
– Бьило приятно с фами срашаться, товарьищ генераль-майор! Натеюсь, это не послетняя наша встьеча на полье срашения!
– Взаимно, господин генерал-полковник. Приятно воевать с умным и достойным противником. Вот только вынужден вас разочаровать: абсолютно убежден, что в бою мы с вами больше уже никогда не встретимся. Равно как и с вашими солдатами. Прощайте и удачного полета. Честь имею. – Кобрин козырнул в ответ.
Произнесено это оказалось на столь великолепном немецком языке, что Гудериан едва не отвесил челюсть от удивления, несколько раз оторопело сморгнув. Впрочем, хваленая германская выдержка не подвела, и мгновенно взявший себя в руки генерал-полковник, коротко кивнув на прощание, двинулся к самолету.
Штаб 24-й армии, район Вязьмы, октябрь 1941 года
Кобрин оглядел стоящих перед ним командиров.
– Ну что ж, товарищи, вот и настало время окончательно показать фашистам, кто хозяин на нашей советской земле. Товарищ генерал-майор, – легкий кивок в сторону начальника штаба, – по моей просьбе подготовил список участков фронта, на которых сопротивление противника наиболее ослабло. Вся необходимая информация до вас доведена. К пяти утра завтрашнего дня прошу командиров дивизий подготовить и предоставить мне планы ударов в данных направлениях. Еще раз напоминаю – это ни в коем случае не полноценное контрнаступление, мы работаем исключительно в полосе ответственности нашей армии. Поэтому боевая задача проста: серией точечных ударов окончательно рассечь боевые порядки противника, по возможности замыкая окруженные и разрозненные части в кольцо и уничтожая массированным артогнем и ударами реактивной артиллерии. Если позволит погода, будет обеспечена и полноценная авиационная поддержка. Боеприпасов достаточно, сегодняшней ночью прибыло два эшелона, разгрузка уже завершена. Также информирую вас, товарищи командиры, что Ставка сочла возможным и необходимым усилить нашу оборону танковой бригадой. Еще одна выгрузилась в расположении нашего соседа.
Сергей сделал небольшую паузу, переводя дыхание. Хлебнул остывшего чая из эмалированной кружки.
– Вопросы? Что, пока не имеется? Хорошо, тогда продолжу: надеюсь, все помнят сказанные товарищем Сталиным гениальные слова про головокружение от успехов? Равно как и то, о чем именно говорил Верховный главнокомандующий в далеком тридцатом году? Так вот, у нас никакого головокружения быть не должно! Равно как и перегибов на местах! Поэтому на всякий случай еще раз напоминаю: наша задача – не допустить прорыва войсками противника наших рубежей обороны. При этом нанеся ему максимально возможные потери. И – все! Повторять ошибок летних сражений мы не имеем никакого права. А вот учиться на собственных ошибках – категорически обязаны!
Кобрин незаметно мазнул взглядом по лицу члена военсовета, дивизионного комиссара Иванченко. Похоже, пассаж про летние ошибки ему не шибко понравился, однако ж смолчал. Во-первых, оттого, что рядом со скучающим видом подпирал стену лейтенант Зыкин, а во-вторых, – поскольку уже знал, с КЕМ именно вчера разговаривал командарм. Да и вообще, хоть и пересекались они буквально пару раз и ненадолго, Сергей успел убедиться, что дивкомиссар – вполне нормальный мужик, начинающий потихоньку избавляться от довоенных догм в духе «малой кровью на чужой земле».
Кем на самом деле является неприметный с виду лейтенант госбезопасности Зыкин, несколько дней назад внезапно прибывший в расположение армии, дивкомиссар Иванченко и на самом деле отлично знал. Как и начальник особого отдела, разумеется. Обычно Виктор, как ему и советовал наркомвнудел, старался не светить без крайней на то необходимости выданной еще в конце августа грозной бумагой – большинство вопросов удавалось прекрасно решить и без этого. Но тут был особый случай, поскольку обнаружение Кобрина автоматически снимало абсолютно все ограничения. И поэтому еще в первый день он предъявил свои полномочия в полном объеме. Спорить никто, понятное дело, не стал – особенно после того, как командарма вызвала Ставка…
– На всякий случай, поясню: времена шапкозакидательства остались в прошлом. Навсегда! Теперь мы воюем исключительно продуманно и рассудочно, просчитывая то или иное свое действие как минимум на несколько ходов вперед и всячески сберегая жизни наших бойцов и командиров. Можно построить тысячи новых танков и самолетов, но где взять тысячи опытных бойцов? Поэтому все эмоции – побоку. Помните, что товарищ Ленин относительно учебы говорил? А я перефразирую его великое высказывание: думать, думать и еще раз думать, товарищи командиры! Надеюсь, это всем понятно?
– Так точно, товарищ генерал-майор, – нестройно ответили командиры, обмениваясь быстрыми взглядами. А Витька, зараза такая, украдкой ухитрился показать ему оттопыренный большой палец.
– Добро. Тогда не считаю необходимым никого задерживать. Все свободны, товарищи. Работаем.
– Ну, ты строг! – хмыкнул Зыкин, дождавшись, когда помещение покинет последний командир.
– Полагаешь? – изобразил задумчивость Сергей. – Да расслабься, шучу я! Что там с самолетом?
– А я уж думал, и не спросишь! Нормально все с самолетом, приземлился уже. На Центральном аэродроме.
– Это который на Ходынке? – блеснул историческими познаниями Сергей, все сведения о Москве сорок первого – равно как и любого другого года – у которого были исключительно теоретическими. Особист, впрочем, иронии не заметил:
– Ну да. Так что близко совсем, небось, Гудериана уже в Кремль доставили. Ну, или на Лубянку, не знаю точно.
– Вот и хорошо… – задумчиво ответил Кобрин, глядя мимо товарища.
Зыкин, разумеется, мгновенно заметил состояние товарища:
– Ты чего такой, а, товарищ генерал-майор? Вроде ж нормально все?
– Да вроде нормально… только вот, знаешь, когда Гейнца отправляли… Поглядел я на него и подумал, а правильно ли, что из-за него столько отличных ребят полегло? Стоило оно того?
– Ты это вот брось, – отрезал лейтенант, решительно мотнув головой. – Как там подобное по-умному называется, меланголия, да? А еще боевой офицер, командир штурмовой роты! А сейчас и вовсе целый командарм, между прочим!
– Меланхолия, – автоматически поправил Кобрин. – Ладно, ты прав. Наверное, просто устал. Нам еще воевать и воевать.
– А потом еще в столицу лететь… – на всякий случай напомнил Зыкин, напрягшись.
– Ага, и это тоже. Хорошо, Вить, проехали. Нормально все со мной.
Поколебавшись, особист все-таки не удержался:
– Серега, если нельзя, то не отвечай, я ж все понимаю! Мне, собственно говоря, тоже не положено о подобном спрашивать. Но о чем ты вчера с товарищем Сталиным-то говорил? Намекни хоть парой слов?
– Что? – вздрогнул Кобрин, отвлекаясь от своих мыслей. – А, понял. Да ни о чем особенно важном, Витя, честное слово. Нечего и скрывать. За Гудера благодарил, помощь обещал, все такое. Снова моим мнением о происходящем на фронте, понятное дело, интересовался. Самое главное, сказал, что к полноценному контрудару мы пока не готовы. Но силы понемногу копим. Насколько я понял, скоро долбанем. Хорошо долбанем, куда сильнее, чем в прошлый раз получилось.
– Чаю хочешь? – на всякий случай сменил тему Зыкин.
– Давай, – кивнул Сергей. – Да и перекусить чего-нибудь тоже лишним не будет, вон как живот бурчит. Организуешь, Вить?
– Сей момент. – Обрадованный лейтенант вышел из комнаты, аккуратно притворив за собой дверь.
Кобрин же, опустившись на стул, прикрыл воспаленные от усталости глаза и задумался. Что ж, похоже, это и на самом деле практически все. Еще несколько дней, и немцы сдуются окончательно. И дело не столько в попавшем в плен Гудериане, сколько в том, что Красная армия с каждым новым днем и каждым новым боем действительно учится воевать по-другому. Эффективней. Продуманней. Расчетливей. И происходит это гораздо раньше, чем случилось в той, прошлой реальности. Значит, есть надежда, и серьезная, что теперь не будет разгромов лета 1942-го, да и легендарное Сталинградское сражение вполне может просто не состояться. Да что там надежда: именно так теперь и будет!
«Гм, а вот любопытно, – сам себе улыбнулся Сергей. – Какая судьба в этом случае ждет Паулюса? Попадет в плен в каком-нибудь другом месте или нет? И когда ему теперь фельдмаршала присвоят? Или вовсе не присвоят?»
Впрочем, ладно, отвлекся. А вот интересно, насколько все происходящее – его личная заслуга? Его и всех остальных, кто вместе с ним раз за разом отправлялся в прошлое? В какой-то степени, наверное, в немалой, но вот именно, что только в какой-то степени. Как он сам недавно говорил Витьке, воюют-то рядовые бойцы и командиры, а вовсе не ненадолго приходящие из будущего «гости». Да, они всеми силами помогают, делая все от них зависящее, чтобы изменить ход событий, но смогли бы они хоть чего-то добиться без помощи рядовых бойцов? Всех тех красноармейцев, сержантов, старшин, лейтенантов, майоров – и всех прочих, кто собственными жизнями расплатился за грядущую Победу, порой навеки оставшись безымянным? Разумеется, нет…
Гм, кстати, а когда товарищ Сталин все-таки планирует начать контрудар? Успеет к седьмому ноября или нет? Если нет, жаль – уж больно бы красиво и символично вышло! Парад на Красной площади – такой же, как в ТОТ РАЗ – и начало контрнаступления по всему фронту. В прошлой истории это произошло в начале декабря, но ведь сейчас события сместились как раз примерно на месяц, так что, может, и успеет. Впрочем, из их недолгого разговора Сергей уяснил только одно, но зато самое главное: спешить больше никто не собирается. Контрудар произойдет исключительно тогда, когда РККА окажется к этому полностью ГОТОВА. А затем последует и полноценное наступление, то самое, которое в иной реальности, теперь уже окончательно ставшей историей, произошло в январе 1942 года. Но только куда как более мощное.
Впрочем, какая сейчас разница?
Главное, что все это будет, теперь – обязательно будет…