27 июня 1941 года
– Да что они творят-то?! – сжимая кулаки, сдавленно прошипел Зыкин. – Она ж совсем ребенок еще?! Степаныч?!
– Спокойно, – закаменев лицом, одернул товарища комбат. – Разберемся. Ты только не дергайся раньше времени, действуй только по приказу, иначе и сами погибнем почем зря, и людей не спасем. Оружие проверь. Если до гранат дойдет, поаккуратнее, обидно на свой же осколок наскочить, да и гражданские могут пострадать.
Подтянув под руку автомат, Кобрин разложил приклад и снял «МП-40» с предохранителя. Запасные магазины, которые до того таскал завернутыми в чистую портянку в полевой сумке, снова рассовал за голенища, горловиной вниз. Правда, отечественные сапоги куда уже немецких в голени, зато и шансов растерять на бегу боезапас меньше. Особист поступил точно так же, еще позавчера выслушав объяснения Сергея, для чего это делается. Проверил оба пистолета, и родной «ТТ», и доставшийся от летчика трофей, довольно неудобный, с его точки зрения, «Вальтер Р-38». Пистоль стрелка-радиста достался Зыкину – вспомнив разбитый самолет, капитан в который раз пожалел, что не снял с него пулемет. С другой стороны, уж больно не хотелось копаться в искореженной кабине, ворочая трупы. Дослав в ствол патроны, капитан спустил курки и вернул оружие на место: «ТТ» в кобуру, «Вальтер» – в карман галифе. Рядом негромко клацнула затворная рама пистолета контрразведчика: уже привыкший, что командиру порой наплевать на любые инструкции и приказы, Виктор невольно стал поступать так же. Ну и что, что не положено? Зато удобно и быстро: взвел пальцем курок – и стреляй, пока патроны не закончатся. Гранаты тоже поделили по-братски: Кобрин забрал единственную «Ф-1», Зыкину же досталась пара трофейных «колотушек», которые комбат не слишком жаловал за долгое время горения замедлителя и невысокую мощность.
– Готов? План атаки помнишь?
Мрачно играющий желваками Зыкин коротко и зло кивнул.
– Тогда приготовься. Не боись, справимся, их всего-то шестнадцать плюс один раненый. Итого – по восемь на рыло, бывало хуже, верно? Все, десять секунд, отсчет пошел, – по старой привычке автоматически скомандовал Кобрин, хоть никакой отсечки времени вести не собирался…
* * *
К окраине этого небольшого, всего-то в пять дворов, хутора они вышли к полудню. Поначалу, верный своему плану комбат собирался просто пройти мимо, однако со стороны поселения неожиданно раздались выстрелы. И товарищи после короткого совещания решили выяснить, в чем дело, благо с их стороны лесные заросли подступали к самой околице. Затаившись в кустах, некоторое время наблюдали за происходящим. На единственной улочке стояли два мотоцикла и полугусеничный бронетранспортер. Вернее, один из мотоциклов как раз таки не стоял, а валялся на боку; из коляски свешивался убитый фриц, еще один лежал рядом с передним колесом. Третий мотоциклист сидел возле переднего колеса БТРа, зубами раздирая оболочку перевязочного пакета, поскольку пробитая пулей левая рука висела плетью. Укрывшиеся за корпусом бронемашины гитлеровцы азартно лупили из карабинов по покосившемуся сараю в глубине одного из подворий, откуда в ответ раздавались экономные очереди, судя по характерному звуку, из пехотного «Дегтярева». Ни единого шанса у красноармейцев не было, особенно когда один из фрицев добрался до установленного на бэтээре «МГ-34» и начал долбить длинными, хоть и не слишком прицельными очередями.
Картина была в принципе ясна как белый день: немецкая разведгруппа (или не разведгруппа, а, допустим, какие-нибудь связисты) проезжала мимо хутора, где скрывались несколько оказавшихся в окружении советских бойцов. Немцы остановились – то ли просто ноги размять, то ли дать остыть перегревшимся моторам или набрать воды в закипевший радиатор. Возможно, окруженцам и удалось бы отсидеться – Кобрин сильно сомневался, что фрицы стали бы обыскивать дома и хозяйственные пристройки, с чего вдруг? – но у кого-то из бойцов не выдержали нервы. Решив, что ищут именно их, он полоснул, на удивление удачно, по головному мотоциклу. Потеряв двоих, гитлеровцы, разумеется, обозлились, открыв ответный огонь. Самым неприятным оказалось то, что комбат догадывался, что теперь станет с хутором и его жителями: гибели камрадов фашисты им не простят. Так что придется задержаться. Поскольку Кобрин просто не мог пройти мимо…
Слишком долго бой не продолжился. Пока основная часть пехотинцев сковывала неведомого стрелка огнем, несколько фрицев обошли сарай огородами и забросили внутрь пару гранат. Сдвоенно бухнуло, из распахнутой ударной волной щелястой двери лениво выполз клуб сизого дыма. Пока не разгорелась бурая от времени соломенная крыша, немцы вытащили наружу двоих красноармейцев. Один, судя по изодранной осколками окровавленной гимнастерке, к этому моменту был мертв. Зато второй, в командирской форме РККА, еще жив, хоть голова со спекшимися от крови соломенными волосами и безвольно моталась из стороны в сторону. Оставив погибшего возле дымящегося сарая, немцы, возбужденно гогоча, оттащили раненого к дороге, бросив лицом вниз в пыль возле гусениц.
О чем-то коротко переговорив с офицером в приплюснутой фуражке с пылезащитными очками на тулье – тот лишь ухмыльнулся, потрепал одного из подчиненных по плечу и разрешающе отмахнул рукой, – гитлеровцы разошлись по хутору. Выбивая прикладами и ударами сапог двери, они выволакивали наружу спрятавшихся при первых же выстрелах жителей, сгоняя их к бронетранспортеру. Всего Кобрин насчитал девятнадцать человек, из которых почти четверть оказались детьми разного возраста, от пары грудничков, которых прижимали к груди перепуганные мамки, до девчонки лет четырнадцати. Основная же часть хуторян были стариками. А вот мужиков, как принято говорить, «призывного возраста» не оказалось вовсе – то ли попали под мобилизацию, то ли ушли в лес после начала войны.
Произведя короткую «сортировку» – попросту говоря, отогнав в сторону трех молодых баб (детей, несмотря на вопли, просто вырвали из рук, отдав старухам) и ту самую девочку-подростка, – гитлеровцы притащили от колодца ведро с водой, окатив советского командира. Тот пришел в себя, приподнявшись на руках и очумело мотая мокрой головой с розовыми следами размытой крови на лице. Подхватив раненого под руки, фашисты рывком вздернули его на ноги, тут же усадив спиной к гусенице. Судя по всему, убивать пленного пока не собирались, готовя для совсем еще молодого паренька роль зрителя. Ну понятно, хотят показать, что это из-за него все и произошло. Что именно «ВСЁ», Кобрин, закаменев лицом, отлично догадывался. Сначала показательно изнасилуют молодух, включая и малолетку (право «первой ночи», понятно, будет предоставлено командиру группы), затем загонят оставшихся в ближайшую хату или сарай, подопрут дверь – и подожгут, облив бензином. Не зря ж канистры из бэтээра вытащили, аж три штуки. А перед этим, вполне вероятно, еще и развлекутся, вырезая штыками на коже жертв пятиконечные звезды, вспарывая животы или отрезая женщинам груди. Когда готовился к тренингу, изучая гигабайты информации, начитался. И насмотрелся, поскольку там еще и оцифрованные фотографии были. Любили эти самые «евроинтеграторы» и «освободители от кровавого режима» своих жертв фотографировать. Кстати, угадал: вон один из фрицев как раз «Лейку» достал и сейчас бродит, подбирая подходящий ракурс.
Поглядев на наручные часы и досадливо поморщившись (видать, время поджимало), офицер наклонился над пленным, что-то ему сказав. Тот презрительно отвернулся, длинно сплюнув в пыль. Гитлеровец коротко, почти без замаха, ударил его по лицу, раскровянив нос, и, схватив за волосы, развернул голову в сторону сгрудившихся сельчан. Снова что-то произнес, скривив тонкие губы в злой гримасе. Стоящий рядом пехотинец демонстративно передернул затвор, уперев ствол карабина в шею парня. А немецкий лейтенант – Кобрин разглядел-таки «лысый» погон на его плече – дал солдатам отмашку.
Двое фрицев подхватили девчонку под руки и отволокли в сторону. Рывком разорвав застиранный сарафан от ворота до пояса, швырнули на землю. Криво усмехнувшись, лейтенант протянул фуражку одному из солдат и сделал к ней первый шаг, расстегивая поясной ремень. Тщетно пытаясь прикрыть руками едва наметившуюся грудь, девчонка засучила голыми ногами, пытаясь отползти. Но стоящий позади пехотинец уперся в худенькую спину сапогом, отпихнув ее обратно. Окончательно осознав, ЧТО сейчас произойдет, девочка… нет, даже не закричала – пронзительно завыла от боли и безысходности. Одна их молодух, видимо, мать или старшая сестра, рванулась вперед в наивной попытке защитить, прикрыть собой. Но напоролась животом на удар прикладом, с оханьем сложившись пополам. Женщину вырвало, что немедленно вызвало новый приступ смеха у пехотинцев и брезгливую гримасу на лице лейтенанта. Намотав рассыпавшиеся длинные волосы на кулак, солдат грубо оттащил ее обратно. Остальные хуторянки дергаться не решились, лишь еще громче заголосили старухи да сгорбленный старик, гневно потрясая корявой клюкой, громко заматерился, смешивая русские и белорусские слова. Не оглядываясь, лейтенант махнул рукой и пулеметчик, под прицелом которого находились местные, повел стволом. Прогрохотала короткая очередь, и деда отшвырнуло в сторону. Одна из пуль зацепила стоящую рядом старуху, мешком осевшую на вытоптанную землю. Соседка попыталась было склониться над ней, но пулеметчик что-то прокаркал, и над головами прошлась еще одна очередь.
Но все же больше всего Кобрина поразило другое: подбежавший солдат расстелил на земле камуфлированную плащ-палатку, вместе с камрадом перетащив на нее девчонку. Чтобы, значит, господин офицер драгоценные бриджи в пыли и траве не изгваздали, когда станут… ну, понятно чем заниматься. Вот же, твою мать, сверхчеловеки херовы! Сергей коротко скрипнул зубами; рядом сдавленно выругался Зыкин.
* * *
– Ноль, – самому себе приказал комбат. – Поехали, Витя! Лейтенант мой.
Рывком преодолев отделяющие их от противника два десятка метров, Кобрин вскинул автомат. Непривычное оружие – в отличие от товарища, он из «машиненпистоля» так и не пострелял – ответило короткой дрожью отдачи, и голова пулеметчика судорожно дернулась, а тело скрылось за срезом борта. Вторая очередь сбитыми кеглями разбросала в стороны двоих стоящих возле бронетранспортера немцев, увлеченных предстоящим зрелищем. Четвертый, тот, что контролировал пленного, успел обернуться, автоматически отведя ствол «98К» от шеи красноармейца, но автомат уже плеснул огнем, и он тоже мешком осел в пыль. Сползшая каска скрыла обезображенное лицо.
С размаха плюхнувшись на колено, Сергей короткими, с отсечкой в два-три патрона, очередями расстрелял еще двоих. Краем глаза отметив, что атакующий с левого фланга особист благополучно валит свои цели, сменил позицию. Вывернувшегося из-за угловатого борта фрица, оказавшегося с ним лицом к лицу, встретил прямым ударом прикладом под срез каски, коленом отпихнув в сторону нацеленный в живот карабин. На уровне пояса бахнул выстрел, и краем сознания Сергей отметил упругий толчок воздушной волны. Вот зараза, едва не подстрелил! Трофейный автомат – не увесистый «ППД», конечно, но немцу хватило. Оттолкнув ногой зажимающего руками разбитое лицо фашиста, добил его короткой очередью. Итого, семь, как и планировалось. Восьмым был лейтенант. Оказавшийся в довольно глупом положении: ремень он уже расстегнул и сейчас держал в правой руке, торопливо нащупывая левой клапан кобуры. А вот это хренушки! За долю секунды преодолев последний метр, комбат сбил его с ног горизонтальной подсечкой и вырубил, угодив носком сапога в висок. Вроде не насмерть, удар контролировал. Поскольку очень хочется с этой сволочью парой-другой фраз переброситься. Пощупал бок: гимнастерку опалило близким выстрелом, но пуля даже не пробила ткань. Повезло.
За спиной глухо бухнуло, и обернувшийся капитан заметил невысокий султан сизого дыма, поднявшийся над десантным отделением бронетранспортера. Отброшенная взрывом створка кормового люка лязгнула о броню, едва не сорвавшись с петель. Да твою ж мать, Витя, ты чего творишь?! У меня ж на эту таратайку такие планы были! Внутри же все равно никого живого, пулеметчика он первым завалил! Перестраховщик, блин…
– У меня все, командир! – Подбежавший Зыкин выглядел донельзя довольным.
– Аналогично, – буркнул Сергей, меняя отстрелянный магазин. – Перезарядись. И недобитков проверь, не люблю, когда в спину стреляют.
– Да я всех положил, не сомневайся, Степаныч!
– Проверь, – с нажимом проговорил комбат, забрасывая на плечо автоматный ремень и вытягивая из кобуры пистолет. Словно решив пристыдить самоуверенного контрразведчика, глухо застонал и заскреб окровавленной рукой один из фрицев, ничком валяющийся возле гусеницы. Бросив на особиста мрачный взгляд (тот смущенно крякнул, также вытащив свой «ТТ»), капитан, не испытывая ровным счетом никаких эмоций, взвел курок и выстрелил немцу в затылок. Затем повторил процедуру с остальными. Зыкин скрылся за бронемашиной, откуда тоже раздались хлопки нескольких пистолетных выстрелов.
Присев на корточки перед раненым, оказавшимся младшим лейтенантом с такими же, как у него самого, малиновыми пехотными петлицами, Кобрин приподнял безжизненно свесившуюся на грудь голову. Да, не повезло парню, та пуля, что едва ему самому бок не продырявила, свою цель все-таки нашла. Хорошо хоть умер сразу, не успев ничего понять – по иронии судьбы, прямо в сердце попало. Опустив взгляд, Кобрин разглядел потемневшую в области пояса гимнастерку. Ага, вот оно что: парнишка-то уже раненым был, то ли пулю, то ли осколок в живот словил. Что ж, как ни цинично звучит, тогда не столь обидно: с таким ранением все равно долго не протянешь. Если б в ближайший час от кровопотери и болевого шока не умер, через сутки-другие его в любом случае перитонит бы добил.
– Ах ты ж, сука! – внезапно заорал где-то за бронетранспортером особист. – Бросай…
Окончание фразы утонуло в раскатистом грохоте винтовочного выстрела, заглушившего слабый хлопок лейтенантского «ТТ». Зыкин сдавленно охнул от боли:
– Твою м-мать!
Кобрин вскочил на ноги, будто подброшенный пружиной. В том, что произошло нечто нехорошее, он нисколько не сомневался. Так и оказалось: не успел комбат обежать броневик, как увидел контрразведчика, прижимающего ладонь к груди. Гимнастерка под пальцами уже успела потемнеть, напитываясь кровью. Пока бежал к товарищу, прикинул, что еще не все потеряно – пуля пробила грудь справа, примерно на ладонь ниже ключицы, так что крупных сосудов повредить не могла. Конечно, и в простреленном легком хорошего мало, но все же шансы у Витьки есть.
– Прости, Степаныч, – кривясь от боли, прокомментировал появление комбата тот. – Моя вина, сразу гада недострелил. Думал, он помер уже, а он только раненым оказался. Подвел я тебя.
– Себя ты подвел. И вообще молчи, не нужно сейчас разговаривать. Присядь вон туда, я рану осмотрю и перевяжу. – Сергей помог ему опуститься на порожек под дверью бронетранспортера.
Повернулся к растерянным хуторянам:
– А вы чего застыли?! Живо собирайтесь, документы берите, ценности, еду, одежу, какую унесете, да в лес! Уходите как можно быстрее и как можно дальше!
– Дак як жа так, таварыш камандзір? – захлопала глазами одна из спасенных молодух. Остальные сразу же рванули к орущим детям.
– Куды ж мы цяпер?
– Вариантов два, – холодно сказал комбат. – Или укрыться в лесу и уцелеть, или остаться здесь и погибнуть. Мучительно. – Он зло пнул ногой одну из канистр. – Сама догадаешься, зачем они бензин приготовили, или объяснить?
– Навошта? – удивленно захлопала глазами та. – Може, бранемашыну заправіць жадалі?
Да елки ж палки…
Ладно, придется иначе:
– Значит, так, слушать меня, – рявкнул Кобрин, обращаясь к гражданским. Поколебавшись пару секунд, поднял над головой руку и дважды бабахнул из пистолета. Подействовало, даже бабы голосить перестали. – Слушать внимательно и исполнять в точности! В стране военное положение, и вы обязаны выполнять приказы любого командира Красной Армии! Сейчас соберете шмотки и в течение получаса уйдете как можно дальше отсюда. Вы все местные, наверняка родни в округе полно и все такое прочее, так что найдете, где укрыться. Если останетесь, приедут немцы и сожгут всех. В одну хату загонят и сожгут живьем. Эти вон, кстати, точно так же сделать собирались. Канистры с бензином видите? Вот именно. Все, бегом. Не уйдете через 30 минут, лично хутор подпалю со всех четырех сторон света. Чтобы вам, дуракам, жизнь спасти! Время пошло. – Сергей демонстративно взглянул на наручные часы, делая вид, что и на самом деле засекает время. – Я что, шутки шучу? Ну?!
Проводив взглядом испуганно разбегающихся хуторян, он нашел в бронетранспортере зеленый ящичек с красным крестом и надписью «Verbandkasten», к счастью не пострадавший от взрыва гранаты, и присел на корточки перед особистом, уже успевшим расстегнуть на груди гимнастерку.
Болезненно морщащийся Зыкин спросил:
– Не круто с местными взял, Степаныч?
– Нормально. Да и как их иначе убедишь? Или тебе тоже нужно рассказать, что с ними фрицы сделают?
– Мне не нужно, насмотрелся уже. Ай! Больно же!
– Ты мне не айкай, а помогай гимнастерку снять, иначе разрежу на хрен, дальше в исподнем пойдешь, – ворчливо бурчал капитан, отвлекая товарища. – Больно ему, видите ли! А нечего было под дурную пулю подставляться! Столько боев прошел, а тут чуть по глупости к праотцам не отправился. Смирно сиди, сейчас точно больно будет!
Простерилизовав руки спиртом, Кобрин осмотрел и аккуратно пропальпировал рану и грудь вокруг нее кончиками пальцев, как учили на курсах по оказанию первой медицинской помощи. Подумав при этом, что Виктору и на самом деле повезло: пуля пробила грудную клетку ближе к боковой поверхности тела, пройдя навылет между ребрами и не раскрошив ни одно из них, так что повреждения легкого осколками можно не опасаться. А вот с попавшей внутрь вместе с частичками одежды инфекцией придется смириться. Обработав входное и выходное отверстия спиртом и йодом и присыпав нашедшимся в фрицевской аптечке стрептоцидом, комбат наложил тугую окклюзионную повязку. Оглядев дело своих рук, решил, что лучше в полевых условиях все равно не сделать. В который раз мысленно пожалев про отсутствие у него хоть какого-нибудь антибиотика (собственно, не только у него, но и вообще в этом времени), помог натянуть окровавленную гимнастерку:
– Все, Витя, готово. Сильно болит?
– Не особенно. Терпеть можно, – прошипел сквозь зубы товарищ, за все время медицинской экзекуции ни разу не застонав.
– Вот и хорошо. И не нужно с таким траурным лицом сидеть, до свадьбы заживет. И ребра целы, и легкое почти не пострадало, пуля по самому краешку прошла. Грязь внутрь, конечно, попала, но с этим я ничего поделать не смогу. Но до госпиталя нам с тобой стоит добраться как можно скорее.
– И где тот госпиталь? – тоскливо вздохнул особист, тут же болезненно скривившись. – О-ох, твою ж мать…
– А вот дышать, Вить, привыкай неглубоко. Иначе никак.
– Да понял уже… эх, как же я так-то?
– На войне всякое бывает. На-ка вот, сделай пару глотков, другой анестезии у нас все равно не имеется, – дождавшись, пока товарищ приложится к фляге, Сергей забрал ее. – Ну, все, все, хватит. Потом я тебе еще первитина дам, у фрицев в аптечке разжился, взбодришься немного. Ладно, посиди пока, в себя приди. А я с пленным переговорю… душевно.
– А вам-то чего, уважаемые? Приказа не слышали? – с удивлением обратился Кобрин к подошедшим старикам, на груди одного из которых висел потемневший от времени Георгиевский крест.
– Дык это, ваше благородие, то есть, прощения просим, товарищ командир, а что с нашими погибшими делать будем? У нас двое полегло, да ваших столько же. Давайте хотя бы прямо здесь похороним, по-людски, по-православному? Пока бабы скарб с харчами собирают, мы с мужиками как раз управимся. Могилки хоть не глубокие выйдут, да свои.
– Копайте, – не раздумывая, кивнул комбат.
Автоматически взглянув на обувь старика, названия которой даже не смог сразу и придумать, поколебавшись, добавил:
– И это, если кому обувка нужна, снимайте с немцев, не стесняйтесь. Им уже без надобности.
Покосился на Зыкина. Но особист демонстративно глядел в сторону, старательно делая вид, что ничего не слышит…
* * *
Допрос пленного много времени не занял. Откровенно обалдевший от столь неожиданного поворота судьбы фриц пребывал в полной прострации и даже не собирался запираться и качать права. Ну еще бы, буквально только что планировал заняться кое-чем весьма интересным с молоденькой туземкой, ко всему прочему наверняка еще и девственницей – и вдруг такой гросс-облом! Очнулся сидящим под деревом, с гудящей от удара головой и в окружении трупов доблестных германских солдат, его бывших подчиненных. Ни той девчонки, ни других местных вокруг не было. Только валялась неподалеку скомканная плащ-палатка и оторванная от сарафана лямка.
Поначалу, с нескрываемым удивлением услышав из уст унтерменша в грязной, местами прожженной и разорванной гимнастерке отличную, прямо-таки академическую немецкую речь, воспрянул духом, решив, что произошло какое-то недоразумение. Поскольку весьма сомневался, что большевистский командир в чине всего-то капитана может настолько чисто говорить на единственном в мире великом языке. И даже попытался задать встречный вопрос. Как выяснилось в следующую секунду, зря…
Сплюнув на землю обломки пары зубов и заполнившую рот после короткого удара кровь, лейтенант торопливо представился, назвав имя, звание и часть, как того и требовал русский. И дальше уже просто отвечал на вопросы, больше не пытаясь проявлять ненужную инициативу.
Ничего ценного выяснить у него не удалось, поскольку лейтенант оказался идеальным германским солдатом и, как говаривал знаменитый генералиссимус, знал исключительно «свой маневр». Да, запереть в Белостокском выступе русских не удалось (а то они с Зыкиным не в курсе). Практически все войска благополучно отступили, в окружении остались лишь разрозненные малочисленные группы, сейчас укрывающиеся в лесах. Наступление на Минском направлении? Да, продолжается, но темп безнадежно потерян, хотя ходят слухи о неком весьма неожиданном для большевиков сюрпризе. Каком именно? Не могу знать, герр гауптман. Мое подразделение? Мы просто разведывали местность… нет, вы не так меня поняли, герр гауптман! Мы не фронтовая разведка, обычные мотострелки. Нас послали вперед, чтобы выяснить, проходимы ли для техники несколько второстепенных лесных дорог, которые не нанесены на карты. Нет, у меня не имеется никаких сведений, планирует ли командование использовать их для переброски войск, но такой вариант вполне реален. Этот хутор? На него мы наткнулись абсолютно случайно, на карте никаких обозначений не было. Отношение к местным жителям? Мне не хотелось бы отвечать на этот вопрос… Да, разумеется, я отвечу, только не нужно больше бить! Мои солдаты очень устали после стольких дней боев, им необходимо было просто сбросить напряжение, а занятия сексом… да, вы совершенно правы, я понимаю, что это военное преступление, и… нет, прошу вас, герр гауптман, не делайте этого! В рейхе меня ждет жена и дети, две прелестных девчушки, Инга и Грета, они совсем еще дети! Старшей всего двенадцать лет, младшей вдвое меньше, разрешите, я покажу вам их фотографию…
Была, к чему скрывать, гаденькая мыслишка запихнуть несостоявшегося насильника-педофила в бронетранспортер, сперва прострелив ему колени или связав, облить десантное отделение бензином из тех самых канистр, да и подпалить. Особенно после слов про дочерей. «Старшей всего двенадцать лет» – вот, значит, как! А девчушка, которую он собирался изнасиловать, от силы на год-два старше. С-сука нацистская…
Но комбат быстро отогнал опасную мысль: нет, фрица он нисколько не жалел, еще чего не хватало, просто не хотелось опускаться до их уровня. Поскольку с подобным только так: однажды замараешься – и хрен после отмоешься. Не перед людьми – перед самим собой, перед собственной душой. Он – не нацист, чтобы людей живьем жечь. И точка. Да, покарать хотелось, причем покарать показательно-жестоко, поскольку та прикрывающаяся худенькими руками девочка никак из памяти не уходила, но… кто это оценит? Зыкин? Почти наверняка нет. Может, ушедшие в лес хуторяне? Тоже нет. Он сам? Весьма сомнительно. Не гитлеровец он, а простой русский человек, пусть и из далекого будущего. И этим все сказано.
И потому Кобрин просто медленно вытащил из кобуры пистолет, звучно взвел курок и, брезгливо поглядев на потемневшие в промежности лейтенантские бриджи – обоссался-таки, юберменш хренов, – выстрелил в упор. И еще дважды, чтобы наверняка.
Затем комбат пересадил раненого товарища в мотоциклетную коляску, плотно набив и ее саму, и небольшой багажник позади сиденья боеприпасами, провизией и медикаментами, какие нашлись. Немецкие зольдбухи, поколебавшись, тоже собрал – для отчетности. Бронетранспортер и второй мотоцикл Сергей облил бензином, закинув внутрь лишние канистры. Выстрелив из ракетницы, несколько секунд наблюдал за взметнувшимся над угловатым корпусом ревущим огнем, затем закинул за спину автомат и побежал к «своему» мотоциклу. Все, хорошего понемногу, пора отсюда валить. И без того задержались сверх всякой меры. Будут ехать, пока есть дорога – поначалу он ничего подобного не планировал, но кто ж знал, что у него раненый на руках окажется? С простреленной грудью особо по лесам не побегаешь и на голой земле не поспишь. И надо ж было Витьке на ту пулю нарваться?..
Но самое главное – местные благополучно ушли, чему поспособствовала не только его угроза спалить хутор и стрельба в небо, но и решительная позиция того самого старикана с царским «Георгием» на груди. Дедок оказался отнюдь не простой. Проведя с бабами краткую политинформацию на тему «Слышали, чаво офицер сказали? Не уйдем – всех поубивают», стребовал с капитана разрешение взять себе немецкий карабин: «Вы, не переживайте, ваше благородие… кхе… вот же старость, вовсе из ума выжил, товарищ командир, оружие ихнее мне еще с империалистической знакомое, германец и тогда с подобными воевал».
Комбат, разумеется, разрешил. Обрадованный дед тут же затрофеил четыре карабина – по числу мужского населения, видимо, – и набил карманы патронами. Прикинув, не присутствует ли он при рождении нового партизанского отряда, Сергей отвел его в сторонку и поинтересовался: не хочет ли уважаемый георгиевский кавалер в нагрузку забрать еще и два пулемета с патронными коробами и десяток трофейных гранат?
Хитро взглянув на капитана из-под косматых бровей, тот кивнул:
– Отчего ж не взять, вещь в хозяйстве полезная. Да и вам с товарищем чекистом все меньше тащить. Дык, может, мы уж тогда и все остальные винтовочки заберем? На телегу, вон, погрузим – и всех делов? К чему такую ценность бросать?
Гляди-ка, «товарищ чекист», значит? И все карабины прибрать захотел? Ох, непрост он, ох непрост! Тот еще кадр…
– Берите, – не раздумывая, согласился комбат. – Только быстро, вам уходить нужно.
Поколебавшись мгновение, дедок сжал плечо Кобрина оказавшейся неожиданно сильной рукой:
– Спасибо, вам! Бабы-то они дурные, ничего не понимают, а я сразу смекнул, что плохо все кончится. Как молодух снасильничают, свидетелей ни за что живыми не оставят. А тут-то вы на подмогу и прибыли. Раньше-то германец настолько не зверел, хоть на фронте всякое случалось. Ну, дык тогда у них кайзер при власти был, а не этот, Адольф который.
– Не за что, – коротко кивнул капитан, протянув старику лейтенантский ремень с кобурой. – И вот еще возьмите. Пригодится.
– Благодарствую, – степенно кивнул тот. – «Люгер», тоже знакомая машинка. На прошлой войне все мечтал подобный добыть, да не вышло. Так с «наганом» и остался. А тут вона как обернулось.
Отступив на шаг, старик вытянулся по стойке смирно и лихо кинул сморщенную ладонь к козырьку засаленной кепки:
– Младший унтер-офицер Радкевич к вашим услугам. За вооружение премного благодарен, пригодится. Как баб с дитями определим, так и прикинем с мужиками, что к чему. Разрешите идти, ваше благородие?
– Ступайте, Радкевич, – абсолютно серьезно ответил Кобрин, салютуя в ответ, отчего лицо старика удивленно вытянулось. – Благодарю за будущую службу. Враг у нас один. И Родина тоже одна. Остальное не важно.
– Слушаюсь, – четко развернувшись через левое плечо, дедок потопал обратно, пораженно мотая головой и что-то бормоча. Не ожидал? Ну и ладно, главное правильный посыл получил. Похоже, будет-таки в этих краях новый партизанский отряд.