Лужский рубеж, с. Ивановское, 12 августа 1941 года

Выслушав доклад комбрига, Кобрин кивнул:

– Для начала неплохо, благодарю. Но особенно не обольщайтесь, пока мы только диверсантам по носу щелкнули. Настоящий бой начнется, когда к мосту подойдет группа полковника Рауса в полном составе, не говоря уж об основных силах танковой дивизии. Вот тогда придется всерьез повоевать.

– Справимся, товарищ полковник, для того мы здесь и находимся. – На сей раз Латышев был абсолютно серьезен, ни малейшего намека на улыбку. – План я ваш уяснил, разрешите выполнять?

– Выполняйте. Самое главное – постоянное координирование действий с дивизией. Работать только вместе, исключительно вместе, любые отклонения от плана, даже самые незначительные, – согласовывать. Без поддержки пехоты ваши машины просто пожгут – артиллерии у противника достаточно, в том числе и противотанковой. Докладывать регулярно, радиостанции у вас имеются. Это понятно?

– Так точно.

– Свободны, товарищ подполковник.

Дождавшись, пока танкист покинет помещение штаба, Сергей оглядел стоящих вокруг стола подчиненных:

– Ну что ж, товарищи командиры, боевая задача, полагаю, ясна? Добро, тогда работаем. Относительно связи все слышали? Немцы оттого и воюют успешно, что связью пользоваться на все сто процентов умеют, а мы чем хуже? Прошу уделить этому вопросу особое внимание! Вопросы? Нет? Тогда тоже все свободны.

Махнув начштаба рукой – мол, погоди еще минутку, Кобрин подозвал адъютанта:

– Костя, что насчет штурмовиков выяснил?

– Ничего особенного, товарищ полковник. Есть на аэродроме четыре «Чаечки», но боекомплекта – всего на один вылет с неполной загрузкой. Эрэсов по четыре штуки на борт, бомб тоже маловато. Зато готовы поднять по первому требованию. Да, чуть не забыл, летуны просили передать, что у них имеется несколько контейнеров с ампулами АЖ-2, предлагают тоже использовать.

– Ну, хоть что-то, – задумчиво протянул Сергей. – Так, стоп, что ты сказал? АЖ-2 – это которые с жидкостью КС внутри, что ли? Те самые, что для ампулометов разрабатывались?

– Не знаю точно, – стушевался капитан. – Мне просто сказали: против бронетехники и живой силы имеются зажигательные ампулы. А я их, честно говоря, и в глаза не видал. Ну да, вы правы, там еще буквы КС в названии были, я точно запомнил.

– Ладно, будем иметь в виду, авось пригодится. Фриц – существо европейское, суть психически глубокоранимое, и потому к штурмовке с воздуха относится с большой опаской. Очень сильно они не любят, когда не они, а их с землей мешают. Комплекс «а нас-то за что?» одним словом. Так что, глядишь, и неполного боекомплекта хватит, чтобы они в форменные штаны качественно наложили. Особенно ежели сверху фосфором в керосинчике полить.

Не сдержавшись, Завьялов громко прыснул, тут же вытянувшись по стойке смирно:

– Виноват, тарщ полковник, не сдержался. Больше не повторится.

– Пока свободен, – сам с трудом сдерживая улыбку, скомандовал Кобрин. – Кстати, узнай заодно, что там касаемо завтрака.

– Слушаюсь.

Отпустив капитана, постаравшегося со всей возможной скоростью оказаться на улице, комдив взглянул на Марусова:

– Ну что, Анатолий Петрович, вроде все? Воюем? Но пока еще тихо, давай-ка мы с тобой вот еще о чем покумекаем. В качестве запасного варианта, так сказать…

* * *

Мост через Лугу, западный берег, 12 августа 1941 года

Спустившись с моста, трехбашенные «двадцать восьмые» попарно разошлись по обе стороны подъездной дороги, занимая позиции. Доставленные на броне красноармейцы и подоспевшие следом саперы занялись не самым любимым во все времена существования сухопутных войск делом: окапыванием боевой техники и подготовкой позиций. Уж больно здоровенными казались угловатые туши средних танков. Да и почему, собственно, казались? Больше семи метров длиной, почти три – шириной, да еще и высота немногим меньше – два с половиной. Поди зарой эдакую махинищу в землю-матушку по самую артиллерийскую башню! Особенно когда противник ведет постоянный беспокоящий огонь – не столько надеясь в кого-то попасть, сколько заставляя работать, согнувшись в три погибели. Хорошо хоть почва неподалеку от реки рыхлая, не иссушенная августовским зноем и оттого легко поддающаяся лезвиям саперных и пехотных лопат. Да и экипажи танков, и средних, и легких, помогали как могли, нащупывая позиции особенно ретивых стрелков и долбя по ним осколочными гранатами. После того как удалось поджечь очередной бронетранспортер, немцы не выдержали окончательно, отступив еще на полкилометра, за изгиб дороги. На простреливаемом участке остались только замаскировавшиеся наблюдатели.

Противотанкисты, отцепив от грузовиков орудия и сгрузив из кузовов боеприпасы (полуторки тут же ушли обратно, как и приказывал комдив, категорически запретив автотранспорту маячить на передовой), занимались тем же самым. С теми же самыми простыми русскими словами на устах пластая шанцевым инструментом прибрежную глину, ведь для окапывания всего одной сорокапятки нужно было выбрать порядка тридцати кубов грунта. А полковая семидесятишестимиллиметровка требовала позиции почти вдвое большего объема. Располагались пушки куда дальше от створа моста, почти у самой лесной опушки: с этой точки дорога просматривалась на добрых три сотни метров, а угол обстрела постепенно нарастал от сорока с небольшим градусов до «прямо в борт», ежели фашистские танки подойдут вплотную к переправе. Учитывая дистанцию, шансы уцелеть у бронемашин противника стремились к нулю – главное попасть. А промазать с такого расстояния сложно, ага…

Восстанавливать разрушенный попаданием вражеского снаряда ДЗОТ саперы не стали: особой роли пулеметная точка уже не играла, да и времени не оставалось. Лишь вытащили наружу по просьбе лейтенанта Величева тела павших бойцов, разобрав завал из обрушенного ударной волной перекрытия. Раненых – и из состава гарнизона охраны моста, и танкистов – отправили в Ивановское, под завязку загрузив санитарный автобус и один из грузовиков. Лейтенанту Величеву осмотревший его санинструктор тоже предложил эвакуироваться – «не уверен, тарщ командир, но у вас, возможно, небольшая контузия», – но тот с негодованием отказался. Что еще за чушь такая? С какого, спрашивается, перепугу ему вдруг в тыл драпать?! Подумаешь, пулей по коже чиркнуло да каской по башке стукнуло! Медик, впрочем, не настаивал – пожав плечами, наложил на голову повязку, чтобы остановить сочащуюся из рассеченного виска кровь, и отправился к другим раненым.

Танк младшего лейтенанта Серышева также превратился в неподвижную огневую точку: ремонтировать ходовую было некогда и нечем, тем более что обе гусеницы, и разбитая вражеским снарядом, и сброшенная при отступлении, так и остались в предполье. А на колесном ходу по неровному грунту особенно не покатаешься. Пересаживаться на другую машину Василий не стал: какой смысл? Орудие цело, снарядов в боеукладке полно. А командовать потерявшей два танка ротой он и отсюда может, все одно радиостанция только у него одного имеется. Вторую радиофицированную машину немцы спалили в последние минуты недолгого боя.

Раненый в руку – немецкая пуля навылет пробила бицепс, – мехвод отправляться в госпиталь отказался категорически. Поскольку в танке делать ему было нечего, он снял кормовой ДТ, до сего момента так ни разу и не выстреливший, уложил в вещмешок полдесятка патронных дисков и устроился в паре метров от танка: «ты, командир, воюй себе спокойно, а я прикрою. Ни один гад с гранатой не подползет». Поглядев на решительного танкиста, на руке которого белела свежая повязка, помогавшие окапывать бронемашину саперы за несколько минут оформили ему настоящую пулеметную позицию – с бруствером, упором для ноги и нишей для запасных дисков или ручных гранат.

Подготовиться успели как раз вовремя: из штаба дивизии сообщили, что, по данным авиаразведки, немцы находятся примерно в трех километрах от реки. И ждать атаки следует в течение ближайшего получаса. Чему младший лейтенант в душе только порадовался: помахав лопатой наравне с саперами, он ухитрился натереть на ладонях, казалось бы продубленных намертво въевшимся в кожу маслом и солярой до каменной твердости, серьезные мозоли. То ли дело в танке – верти себе штурвал поворота башни и маховички тонкой наводки да стреляй по противнику…

А чуть позже, запоздав всего-то минут на двадцать, забухали немецкие орудия: оба дивизиона 76-го артполка начали артобстрел, развернувшись буквально «с колес». Поскольку оставленные в виду моста наблюдатели не были профессиональными корректировщиками (а выкатывать орудия на открытое место фрицы, понятно дело, не стали), существенного успеха недолгий артналет не имел. Осколочно-фугасные гранаты старательно перепахали предполье, падая то с недолетом, то с перелетом; пара снарядов подняла из реки фонтаны воды и ила, хоть прицельно по мосту артиллеристы и не стреляли, боясь повредить переправу. Немцам удалось поджечь один из легких танков и повредить ходовую другому; несколько снарядов угодило в траншеи, но на этом их успехи и закончились. Не успел ветер растянуть завесившую окопы и огневые позиции дымно-пыльную взвесь, как из-за плавного изгиба дороги показались танки – фашистские командиры прекрасно понимали, что артобстрел не увенчался особым успехом, и стремились как можно скорее развить наступление.

Подошедшая к Луге кампфгруппа полковника Рауса вступила в бой.

А в трех километрах восточнее который час в авральном порядке продолжались фортификационные работы. Село Ивановское превращалось в форпост обороны, сдавать который комдив не собирался ни при каких обстоятельствах. Отступать дальше категорически нельзя – изменившаяся история не для того предоставила этот шанс, чтобы не реализовать его в полной мере. На ЭТОТ РАЗ противник должен надолго остановиться перед «воротами Ленинграда», а в идеале – вовсе не суметь через них пройти. И сейчас у Кобрина имелись все шансы этого добиться…

Дивизия зарывалась в землю и подтягивала тылы. Занимал позиции вокруг Ивановского отдельный зенитный дивизион, готовясь прикрыть товарищей от немецких авианалетов. Из поселка эвакуировались последние жители – поначалу оказалось много несогласных, но в своем решении комдив был непреклонен, поскольку прекрасно понимал, что после нескольких дней боев он, скорее всего, перестанет существовать в качестве населенного пункта, оставшись лишь обозначением на довоенных картах. К проведению разъяснительных бесед с местными и организации вывода людей он подключил политотдел в полном составе, заодно озадачив и особистов – для пущей серьезности… и вообще. Пусть местные только попробуют спорить, особенно после озвученного приказа при неповиновении применять силу! Позже поймут, что все делалось ради их же собственного спасения. Так и не успевший полностью развернуться медсанбат тоже отходил подальше от линии фронта – Сергей не собирался рисковать ранеными и медперсоналом. В пригородах поселка оставались лишь пункты первой медицинской помощи и кое-какой транспорт для эвакуации раненых. Конечно, у него достаточно сил, чтобы не допустить неожиданного прорыва гитлеровцев в наш тыл – уж больно прочно запали в память жуткие кадры архивных фото, запечатлевших чудовищные зверства, творимые фашистами в захваченных госпиталях…

Одновременно вдоль магистрального шоссе, вокруг самого села и даже на его территории создавалась сеть противотанковых опорных пунктов, перекрывавших наиболее важные участки местности. Кобрин снова форсировал события: хоть подобная схема противотанковой обороны была известна в РККА еще с осени сорок первого – зимы сорок второго, в реальности ПТОПы стали массово применяться только в 1943 году, в частности во время Курской битвы. Особенностью их было расположение позиций ПТО на небольшом, не более восьмисот метров, расстоянии друг от друга. При этом орудия могли вести огонь не только по фронту, как при линейном размещении, а в разных направлениях, в то же время находясь в огневой связи с соседями и взаимно перекрывая друг другу сектора обстрела. При попытке противника вклиниться между двумя соседними группами орудий танки попадали под кинжальный огонь в борт. Помимо собственно артиллерии гарнизон ПТОП вооружался и противотанковыми ружьями, достаточно эффективными против не только легкобронированной техники, но и танков. В реальной истории, впервые столкнувшись с новой системой советской обороны, гитлеровцы весьма высоко оценили ее эффективность, присвоив ей название Pakfront, от немецкого обозначения противотанковой пушки. Правда, окружающий ландшафт не позволял реализовать в полном объеме все преимущества ПТОП: окрестности Луги – не белгородские или курские степи. Вести огонь сразу в три стороны вряд ли получится – слишком узкое дефиле, зажатое между лесом и болотистыми участками, но комдив все равно надеялся преподнести противнику весьма неожиданный сюрприз…

* * *

Разведгруппа «Луга-3», 12–13 августа 1941 года

Идти по лесу, даже заболоченному, достаточно легко. В том случае, если ты грибник, охотник или просто вышел в туристический поход. Но когда за плечами у тебя под завязку набитый взрывчаткой и боеприпасами вещмешок, шею оттягивает автомат, а двигаться при всем этом нужно максимально тихо, поскольку в любой момент можно встретиться с противником, даже небольшой переход предстает совсем в другом свете. Первые пару часов пролетают незаметно – в крови еще бурлит адреналин, выброшенный при получении боевого приказа, и передвигаться вовсе не сложно. Но дальше и сидор, и оружие с каждым пройденным километром становятся все тяжелее, лямки и ремни все сильнее врезаются в плечи, и все труднее выдерживать заданный темп, поднимаясь на гудящие ноги после очередного привала. Но останавливаться нельзя, никак невозможно. За световой день нужно удалиться от линии фронта как можно дальше и уже там, в глубоком вражеском тылу, приступить к тому, ради чего их и отправили в рейд.

Их – это четыре разведгруппы, по десять бойцов в каждой. Четкого, «от сих до сих», задания комбат Гареев, к немалому удивлению командиров, не ставил. Но боевая задача тем не менее оказалась ясна, как никогда. Глубокая разведка и диверсионные мероприятия в тылу противника, имеющие целью максимально усложнить тыловое снабжение его частей на передовой. Потому и перли на горбу столько тротила, словно собирались разнести в пыль тот самый мост через Лугу, к которому так стремился фашист. Пока светло – наблюдать, замечать, фиксировать, при обнаружении чего-то особо важного – немедленно информировать штаб. А ночью, после недолгого отдыха, начнется совсем иная работа…

– Все, мужики, шабаш. Привал, – хрипло выдохнул младший лейтенант Конышев, подавая пример и первым сбрасывая лямки вещмешка. Прислонив автомат к комлю, Анатолий устало пошевелил плечами, разминая затекшие мышцы, сделал руками несколько упражнений, разгоняя кровь.

– Отдыхаем долго, целых полчаса. Оправиться, перекусить, портянки перемотать, кому нужно. И вообще, ноги беречь как зеницу ока! Серый, Влад – пробежаться по округе, затем в охранение, через пятнадцать минут сменим. Все, не теряем времени. Вода тут есть, перед выходом наполнить фляжки.

Просить себя дважды разведчики не заставили, освобождаясь от груза и разбредаясь по крохотной полянке, неподалеку от которой журчал небольшой ручеек. Рассевшись под деревьями, с наслаждением вытянули гудящие ноги, вскрыли ножами банки с тушенкой, по одной на двоих, щедро наваливая консервированное мясо на сухари.

Раскрыв на коленях планшетку, младлей сверился с картой, убеждаясь, что группа не отклонилась от курса. Собственно говоря, никакой сложности в ориентировании не было: главное – от дороги значительно не удаляться. Но и постоянно двигаться вдоль нее тоже опасно, немцы вполне могли озадачиться собственной разведкой – только не хватало напороться и нашуметь. Отбиться б наверняка отбились, но задание провалили: диверсант любит тишину. А тот, кто этого правила не придерживается, или плохой диверсант, или мертвый диверсант. Правда, до этого задания именно диверсантами им бывать не приходилось, но, как выразился товарищ майор, все когда-то приходится делать впервые…

– Держи, командир. – Благодарно кивнув товарищу, Толик захлопнул полевую сумку и взял протянутый «бутерброд», разом откусив добрую половину. Захрустел размякшим от жира сухарем. Прожевав, запил согревшейся, затхло пахнущей флягой водой – ничего, перед выходом наберет из ручья свежей, холодненькой. Которую прямо сейчас, взмыленному после многокилометрового марш-броска, пить категорически нельзя – опасно. Во время глубокого рейда болезни не предусмотрены: только ранения, да и то нежелательно, ага…

Отдохнув и замаскировав следы привала, разведчики продолжили путь. День понемногу клонился к вечеру, часа через два начнут сгущаться сумерки, и оставшееся время стоило использовать с толком. Шли параллельно шоссе, примерно в километре – если прислушаться, можно уловить далекий гул едущей техники. С наступлением темноты интенсивность движения снизится: ночью фашист ездить не любит, стараясь успеть засветло. Вот тогда и настанет черед той самой ночной работы. Поскольку места, которые противник может выбрать для ночной стоянки как наиболее удобные и безопасные, на карте были отмечены заранее. К одному из них и двигалась на пределе своих возможностей разведывательно-диверсионная группа с позывным «Луга-три». Атаковать боевые подразделения они не собирались, по крайней мере пока не подвернется беспроигрышный вариант – не тот расклад сил. Интересовали именно тыловики, те, кто следует за войсками, доставляя к передовой горючее и боеприпасы. Эти точно ночью никуда не поедут – спешить им пока некуда. Да и с дисциплиной у них, как правило, похуже, потому есть все шансы подловить, устроив диверсию. Ближе к утру, когда даже самым ответственным и подозрительным часовым захочется спать, а скорый рассвет подарит обманчивое ощущение безопасности… Главное, чтобы подвернулась подходящая возможность, а уж использовать ее бойцы сумеют, обязаны суметь…

Возможность подвернулась к наступлению сумерек, когда группа вышла к крохотной деревеньке, скорее хутору из четырех подворий, где расположилась на постой колонна немецких заправщиков. Существенным плюсом деревни с точки зрения немцев было близкое, не больше полукилометра, расположение к шоссе. И полное отсутствие местных жителей, то ли эвакуировавшихся, то ли спрятавшихся в лесу, когда мимо двинулись части танковой дивизии. Уже неплохо, значит, не придется решать вопросы с местным населением, от которого никогда не знаешь, чего ожидать. Жаль только, что, уходя, русские унтерменьши забрали с собой живность, значит, не удастся ничего присовокупить к вечернему пайку. Еще и этот самый лес подступает к самой околице, что требует дополнительной охраны, да и автомашины пришлось расположить излишне скученно, частично на небольшом выгоне, частично просто вдоль обочин узкой подъездной дороги. С другой стороны, чего бояться? Партизан тут нет, а если б и были, не рискнут сунуться на пулеметы, которых на сопровождавшем колонну бронетранспортере целых две штуки.

Понаблюдав за погруженным в темноту хутором, Конышев убедился, что существенных сложностей, пожалуй, не предвидится – главное, одновременно нейтрализовать пулеметы и часовых. Водители, судя по всему, расположились в трех дальних избах, двое сопровождавших колонну офицеров – в четвертой, возле крыльца которой выставили отдельный пост. Там же, возле самого крыльца, припарковалась и командирская машина, совсем небольшая, с брезентовой крышей и колесом на капоте. Если атаковать грамотно, даже взрывчатка не понадобится, машины достаточно просто поджечь, остальное доделают тесно стоящие в кузовах бочки с топливом и маслом. На выкрашенных темно-серой краской бортах – крупные буквы «B» или «B u. G», более мелко – «Feuergefährlich. Rauchen verboten!». Насчет букв Конышев не понял, предположив, что заглавное «В» может означать «бензин»; другую надпись более-менее перевел: что-то типа «огнеопасно» и запрета на курение. Тот факт, что в составе колонны не оказалось ни одной автоцистерны, только самые обыкновенные грузовики с накрытыми брезентом бочками и канистрами в кузовах, младлея немало удивил. Это что же, у фашистов нормальных заправщиков, как в дивизии, не хватает, так выходит? Оттого и возят ГСМ в бочках? Видимо, так и есть: ручками горючее в баки танков качают, ручками…

Кстати, хорошо, что нет местных жителей, иначе пришлось бы работать осторожно, чтобы не пострадали гражданские. А в том, что жители оставили поселение, Толик нисколько не сомневался: сам родился и вырос в глухой деревне, всего-то на пару дворов побольше, чем эта, так что разбирается. Двери хозпостроек распахнуты настежь, ни скота, ни даже кур не видно. На выезде с хутора – просевшая передком телега, какое-то тряпье вокруг. Видимо, лопнула ось, вот и пришлось бросить, поскольку эвакуировались в спешке, не было времени чинить. Лошадь, понятно, выпрягли да ушли поскорее. Воду из колодца немцы тоже самостоятельно таскают – останься в деревне кто из жителей, наверняка заставили б их. А самое главное – нет ни одной собаки, а без собак в деревне никак, это каждый знает…

Оставив двоих наблюдателей, младший лейтенант отвел группу метров на триста обратно в лес. После ходового дня необходимо как следует отдохнуть, поскольку после нападения на заправщики спать уж точно не придется – придется уходить, и как можно скорее. Вряд ли их станут преследовать – пока разберутся, отчего именно полыхнул бензин, группа будет уже далеко, но осторожность не помешает. Сам Конышев нормально заснуть, как ни старался, так и не сумел. Сначала бесконечно прокручивал в уме детали предстоящей операции, пытаясь отыскать в собственном плане ошибки и недоработки. А как иначе? Раньше ему ничего подобного ни планировать, ни тем более делать не доводилось, глупо будет оплошать… Ну а после – просто не мог уснуть. Так и лежал, мысленно злясь на самого себя и глядя на далекие равнодушные звезды, видимые сквозь разрывы ветвей над головой. Звезды никакого интереса в ответ не проявляли, отсчитывая время неспешным движением по небосводу. Незадолго до назначенного срока побудки Конышев все же отключился, от силы на полчаса провалившись в темный омут тревожного полусна-полуяви. Вроде бы и спал, но при этом слышал все, происходящее вокруг. И практически тут же пришел в себя, разбуженный осторожным касанием к плечу:

– Командир, время. Через час светать начнет, пора…

Взяв сонных часовых в ножи – нападения немцы и на самом деле не ожидали, так что сигнал тревоги никто из них подать не успел, разведчики разделились, бесшумными тенями разойдясь по поселку. Одна группа двинулась к избам, вторая к бронетранспортеру, третья прикрывала. Подсаженные товарищами, двое бойцов атаковали броневик с противоположных бортов. Задремавший стрелок курсового пулемета не успел ничего понять, когда лезвие НР-40 чиркнуло ему по горлу позади ремешка каски. Другой, с унтер-офицерскими лычками, оказался опытнее (или просто не спал), успев отпихнуть локтем навалившегося противника, в темноте промахнувшегося ножом мимо цели. За пулемет он хвататься не стал, прекрасно понимая, что это его не спасет, наоборот, отнимет лишнюю секунду, и дернул откуда-то с лавки автомат. Разведчик наотмашь рубанул клинком, целя чуть ниже белеющего пятна вражеского лица. Но лезвие лишь металлически скрежетнуло по корпусу подставленного под удар оружия, сорвавшись в сторону. Ах ты ж, гад…

– Alarm! – Крик вышел хриплым, и с десятка метров не расслышишь.

– Н-на! – Сдавленно хэкнув, разведчик нанес ножом прямой удар в грудь, добавил коленом, отбрасывая врага к самому борту.

Перед смертью немец успел-таки дотянуться до спускового крючка, и автомат коротко рыкнул, ослепив обоих противников. В последний миг боец успел подбить ствол локтем, и очередь ушла в небо. Выпустив оружие, фашист грузно осел на сиденье и больше уже не двигался; из уголка рта потянулась кажущаяся черной ниточка крови. Впрочем, это уже не имело ровным счетом никакого значения и ничего не могло изменить. По всполошившимся немцам, полуодетыми выскакивающим из домов, затарахтели пистолеты-пулеметы и карабины разведчиков. Гулко бухнула, вышибая оконные стекла, парочка гранат. Сопротивления гитлеровцы, ошеломленные внезапностью нападения, практически не оказывали, успев неприцельно пальнуть в ответ буквально несколько раз. Да и чему удивляться: не боевая ведь часть, одно слово, тыловики. Немногих уцелевших добивали сразу – оставлять свидетелей ночной атаки было нельзя.

Не теряя ни секунды, захватившие бронетранспортер разведчики развернули оба МГ-34, длинными очередями проходясь по бортам автомашин. Пулеметные пули с легкостью прошивали доски и стоящие впритык друг к другу бочки, сразу по несколько, на излете выбивая щепу с противоположной стороны. Часть патронов в лентах оказалась трассирующими, и грузовики начали загораться, превращаясь в многометровые огненные факелы: сначала один, затем другой, третий… Неверный, мечущийся свет залил окружающую местность. Вытекающий из пробитых пулями или лопнувших от температуры бочек бензин огненными потоками рукотворной лавы растекался по земле, поджигая все новые машины. Стоящие в отдалении заправщики подрывали ручными гранатами – взрыва всего одной вполне хватало, чтобы поджечь несколько бочек, остальное доделывало мгновенно полыхнувшее горючее. Спустя буквально пять минут стоянка превратилась в огненный ад, и младший лейтенант отдал приказ отходить – находиться здесь и дальше становилось просто небезопасно, поскольку раскалившиеся в огне емкости взрывались в одной им известной последовательности. Трофеев практически не было, лишь пару захваченных в сгоревшем броневике автоматов, пистолет убитого офицера, бросить который у Конышева, что называется, рука не поднялась, да с десяток гранат взамен израсходованных.

Спустя полтора часа, удалившись километров на пять от места боя, разведгруппа остановилась на короткий привал. Как раз подошло время очередного сеанса связи, и в эфир полетел кодированный радиосигнал:

«Луга-3» – «Неве». В квадрате 59–73 уничтожена колонна транспортировщиков топлива в составе 14 единиц автотехники, пулеметного бронетранспортера и командирской машины. Потерь не имею, продолжаю выполнение задания. Связь по плану. Конец связи».

Интерлюдия 3

Москва, Кремль, август 1941 года

Несмотря на буквально излучаемый хозяином высокого кабинета скепсис, Лаврентий Павлович прекрасно понимал, что ни одно произнесенное им слово не пропадает втуне. Вождь просто не умел слушать вполуха, воспринимая любую доводимую до него информацию от и до, как говорится. Но вот какие именно выводы он из нее сделает – большой вопрос…

Остановившись подле выходящего во внутренний двор окна, Сталин несколько секунд стоял, сдвинув в сторону тяжелую портьеру и что-то изучая снаружи. Или, что вернее, делая вид, что изучает. Затем произнес, не оборачиваясь:

– Пока ты меня не убедил, Лаврентий. Сам ведь знаешь, как я отношусь к подобной, – Иосиф Виссарионович помедлил, подбирая подходящее слово, – антинаучной фантастике. Какая-то, понимаешь ли, машина времени, про которую еще господин Уэллс писал. Ну, так он много о чем писал, если мне память не изменяет. Может, и про марсиан тебе этот лейтенант тоже рассказывал?

Говорили на грузинском, как частенько и случалось, когда разговор касался особенно деликатных вопросов.

– Про марсиан точно не рассказывал, – внутренне усмехнувшись, ответил Берия. То, что вождь шутит – это хорошо. Уж больно тема сегодня… необычная. Да что там необычная? Скорее выходящая за все возможные и невозможные рамки.

Вождь неторопливо прошествовал к рабочему столу, уселся в кресло. Задумчиво побарабанил кончиками пальцев по столешнице, покрытой зеленым сукном, зачем-то переложил с места на место несколько листков:

– Хорошо, оставим марсиан в покое. Сам ты, насколько я понял, в рассказе этого Зыкина не сомневаешься, так?

– Именно так, товарищ Сталин. Не сомневаюсь. Такое не выдумаешь. Да и психотип полностью соответствует. Как минимум сам он нисколько в своих словах не сомневается. Как и в том, что капитан Кобрин и на самом деле прибыл из далекого будущего.

– Почему – спрашивать не стану, тебе видней. Человек ты опытный, разберешься. Доклад твой я прочитал. Не сомневайся… очень внимательно прочитал. – Вождь едва заметно усмехнулся самыми краешками губ: мол, оцени шутку, товарищ народный комиссар, неужели товарищ Сталин может читать что-то невнимательно? – Даже пометки на полях делал, знаешь, как я привык?

Шутку Лаврентий Павлович, разумеется, оценил, хоть вида и не подал.

– Ладно, Лаврентий, давай ненадолго допустим, что все это и на самом деле правда. Значит, ты объясняешь происходящее на фронте именно действиями этих… гостей из будущего? Они так хорошо умеют сражаться? Лучше наших кадровых командиров? Я имею в виду несоответствия рассказа Зыкина с тем, о чем нам сообщают с передовой?

– Не совсем так, товарищ Сталин. Не лучше. Да и не в том дело.

– Поясни? – Хозяин кабинета раздраженно дернул ладонью.

– Сейчас, – кивнул наркомвнудел. – Так вот, мое мнение таково: этот самый Кобрин просто подталкивает в нужный момент наших бойцов и командиров, подсказывает, как правильно поступить, ведет за собой и остерегает от ошибок, которые были совершены, гм, в ином варианте развития событий. Все остальное делают исключительно наши люди, простые красноармейцы. Воюют они, и только они. Героически воюют. Просто… порой им не хватает грамотного командования, а их командирам – знания реальной обстановки на фронте.

– «Ином варианте» – это как в рассказе твоего лейтенанта? – оставив без внимания несколько последних фраз Берии (что, впрочем, отнюдь не означало, будто он не обратил на сказанное внимания – еще как обратил, ага), хмыкнул Иосиф Виссарионович. – То, что произошло бы, не появись у нас гость из будущего? Ладно, не отвечай, я понял. Давай дальше.

– Гости, Иосиф Виссарионович…

– Даже так? – Вождь с искренним удивлением изогнул бровь. – Во множественном, значит, числе? Давай подробнее.

– Согласно моей информации речь все-таки идет именно о НЕСКОЛЬКИХ «гостях», появившихся в нашем времени, а не об одном-единственном человеке. Просто этот Кобрин, скажем так, добился наиболее заметных успехов. Поэтому я и докладываю в основном о нем. Проверка остальных… фактов еще проводится моими людьми. Пока твердо установлено только одно – в ночь на двадцать второе еще несколько командиров нарушили приказ и подняли батальоны ДО немецкого нападения. Правда, не всем из них удалось всерьез замедлить продвижение противника, к исходу первых-вторых суток боев фашистам удалось подавить сопротивление и восстановить темп наступления. Кроме того, некоторые из этих командиров погибли. Но все эти случаи объединяет одно: потеря памяти. Практически полная ретроградная амнезия. Они прекрасно помнят все, что происходило до 22 июня, – и ничего из более поздних событий.

– Возможно, контузия? – предположил Иосиф Виссарионович.

– Допускаю, как вариант. Но не у всех же одновременно…

– Хорошо, когда узнаешь подробности – докладывать немедленно. Подробно. Давай дальше про этого Кобрина.

– Мне кажется, что Кобрина не зря отправляют в ключевые, так сказать, моменты. Своими действиями в июне он предотвратил два котла, грозивших нашим войскам колоссальными потерями в людях и технике и существенно упрощавших противнику наступление. Затем помог удержать Смоленск – если сравнивать с информацией Зыкина, мы выиграли как минимум месяц. По сути, гитлеровским планам молниеносной войны конец. Мы бы и сами справились, причем приблизительно в те же сроки, но так получилось, гм, быстрее, что ли? И с куда меньшими потерями для нас. Ну а затем Ленинград, Лужский рубеж. Тут и вовсе страшно представить, чего бы нам стоила почти трехлетняя блокада.

– Хочешь сказать, что наши… – Сталин замялся, но все же произнес, видимо, не слишком нравящееся ему слово:

– Потомки неожиданно решили нам помочь? Помочь после того, как развалили страну, разрушили и просрали все, что мы с таким трудом, кровью и потом собирали столько лет, и с потрохами продались капиталистам? Какое-то странное решение, не считаешь?

– Наоборот. С моей точки зрения вовсе не странное.

– Полагаешь, они одумались? И теперь пытаются все исправить? Так что-то поздновато спохватились. Сколько там времени прошло – двести лет, триста?

– Возможно, – неопределенно кивнул Берия. – Тут полной ясности пока нет. Этот Кобрин лейтенанту Зыкину странную фразу сказал – мол, он здесь не только, чтобы нам помочь, но и себя проверить. Мне не совсем понятно, что имелось в виду. А что поздно спохватились? Допустим, они решили предпринять попытку изменить собственное прошлое, как только уровень их науки позволил, гм, эти самые путешествия во времени. Может, они и раньше были не против вмешаться, но не могли. Не имелось, так сказать, технической возможности.

– А сейчас, значит, смогли?

– Вероятно, да. Это исключительно мое умозаключение, товарищ Сталин, но оно, тем не менее, основано на известных нам фактах. Пока неподтвержденных, умозрительных, но мы работаем, проверяем.

В кабинете повисло долгое молчание. Иосиф Виссарионович, словно потеряв к собеседнику всякий интерес, занялся трубкой, до того лежащей на краю массивной хрустальной пепельницы. Берия не торопил события, прекрасно зная, что это время нужно вождю на обдумывание услышанного.

Закурив и сделав несколько затяжек, Сталин снова заговорил:

– Допустим и это. Пока допустим. Что ты предполагаешь делать дальше?

– То, что я и излагал в докладе. Вторая фаза операции. Условное название – «мозг». Мы ведь по-прежнему практически ничего не знаем про этого Кобрина. Возможно, это даст нам больше информации. Зыкин запомнил многое, очень многое, но определенно не все, что может нас интересовать. Да и Кобрин практически наверняка не собирался ему рассказывать ВСЕГО. Сейчас же у нас, вполне вероятно, появится шанс получить ПОЛНУЮ информацию о будущем. «Предупрежден – значит, вооружен», как древние говорили.

– Да, я читал, – привычно морщась от табачного дыма, кивнул вождь. – Кстати, а этот твой Зыкин в курсе?

– Нет, – мотнул головой народный комиссар. – Непосредственно сейчас я не собираюсь ставить его в известность. Возможно, и вовсе не стану этого делать. Пусть набирает группу и работает. На оперативном, так сказать, уровне. Выявление объекта, имевшего контакт с гостем, сбор первичных сведений, работа с его окружением. Об остальном ему знать необязательно. Зыкин – твердый профессионал, но полевая работа – его предел. Собственно, он и про других «гостей» даже не подозревает, считая, что Кобрин единственный.

– Грамотно. Так и поступай. Впрочем, тебе виднее, если передумаешь – решай сам. Главное, контролируй, уж больно он много знает. Специалистов для второй фазы нашел?

– Нашел. Первый – ученик самого Бехтерева, один из врачей Владимира Ильича, заслуженный деятель наук. Он уже в Москве.

– Осипов, помню, – кивнул собеседник, в который раз заставив Берию подивиться тому, сколько всевозможной и разносторонней информации он держит в голове.

– Именно. Меня твердо заверили, что лучшего спеца по неврологии и, главное, психиатрии не найти. Должен справиться. Второй – Бернард Кажинский, тоже сотрудничал с Бехтеревым, Циолковским и даже, – Лаврентий Павлович коротко усмехнулся, – плотно общался с нашим известным писателем-фантастом Беляевым. Полагаю, может оказаться весьма полезным. Поиском других занимаются мои люди.

– Не знаю такого, – нахмурился Сталин. – Но любопытно, да. С писателем, говоришь, общался?

Вождь выдержал небольшую паузу, что-то обдумывая:

– Хорошо, Лаврентий, я тебя понял. Кстати, а сам ты уверен, что глубокий гипноз поможет в нашем, хм, расследовании?

– Думаю, полной уверенности тут быть просто не может, но шансы достаточно велики. Мы ведь не знаем, что именно происходит и как именно… – теперь помедлил, подбирая слова, уже наркомвнудел, – «гость» овладевает сознанием наших командиров. Но специалисты считают, что после его, гм, ухода в их памяти вполне могут остаться все его собственные воспоминания и знания. А это именно то, что нам нужно. Та самая поистине бесценная информация о будущем. Кстати, между собой они называют «гостя» донором, а Минаева и остальных – реципиентами. Это медицинские термины, вроде бы что-то из области переливания крови, если я правильно понял. Один отдает, другой принимает, или как-то так. Я не вдавался.

Иосиф Виссарионович ухмыльнулся в прокуренные усы:

– Не вдавался? Совсем на тебя не похоже. Шучу, конечно. Да, кстати, а что там с генералом Пядышевым? Ну, ты в курсе, о чем я.

Берия чуть помедлил, прежде чем ответить. Поправил пенсне:

– Арестовывать его особенно не за что. Да, числятся за ним грешки, высказывания эти, опять же. Ну а за кем их нет? Материал, разумеется, собран, но не вижу смысла. Пядышев – грамотный и опытный командир, его авторитет в войсках достаточно велик. Особенно теперь, когда удалось отстоять Ленинград. Да и про качество оборонительных сооружений Лужского рубежа бойцы высоко отзываются. Возможно, стоит провести с ним… беседу? Правда, товарищ Ворошилов…

– Климент пусть тебя не волнует, сам разберусь, – усмехнулся вождь. – Ладно, Лаврентий, работай. Это не значит, что я окончательно поверил всему этому, но проработать твою версию нужно досконально. Чтобы ни одного неразрешенного вопроса не осталось! Разумеется, не в ущерб всему остальному, ты знаешь, о чем я. Работы у тебя много, а заменить некем. Иди. Хочу немного подумать…