Москва, станция метро «Маяковская», ноябрь 1941 года

– Ну, что? – Жаркое дыхание Зыкина в очередной раз обожгло ухо. – Чувствуешь гада поблизости?

– Вить, не мешай, душевно прошу! Не чувствую я пока ни фига, еще и ты постоянно отвлекаешь. Контролируй свой сектор, с остальным я уж как-нибудь сам разберусь.

Сергей сосредоточился на своих чувствах, пытаясь поймать то самое ощущение, что на какое-то мгновение накрыло его за несколько секунд до бомбардировки здания Совнаркома. Если он не ошибается, если ему удастся почувствовать рядом не принадлежащего этому времени чужака, это многое изменит. Многое – если не все…

И он почувствовал. Снова – как и в прошлый раз – едва заметно закружилась голова, и его буквально пронизало чувство смертельной опасности. Медленно повернув голову, Кобрин вроде бы случайно мазнул взглядом по человеку в рабочей робе сотрудника метрополитена, без особой спешки протискивавшемуся среди тех, кому не хватило сидячих мест. Да, точно он, никакой ошибки быть не может. Очередной гость из будущего.

Толкнув локтем Зыкина, с целью маскировки облаченного в форму капитана РККА (сам он нынче числился армейским майором), Сергей взглядом указал направление:

– Вон этот.

– Уверен? – сдавленно выдохнул напрягшийся, словно хрестоматийная тетива готового к выстрелу лука, товарищ.

– Да. Тем более он недавно ходил куда-то, подозреваю, раздавал товарищам содержимое тайника, о котором мы с тобой говорили. Так что нет никакой ошибки, подавай сигнал остальным группам, пора. Главное, чтобы ребята возле эскалаторов второго бомбиста не профукали. А этого берем сами.

Спустя полминуты микрофон правительственной трибуны издал резкий металлический звук, и Иосиф Виссарионович, прервав доклад и демонстративно постучав по нему согнутым пальцем, с улыбкой возвестил:

– Вот видите, товарищи, как нас порой подводит техника? Не иначе работает на нашего общего фашистского врага. Что ж, давайте прервемся, пока компетентные товарищи все не починят. Перерыв три минуты.

– Вперед!

Отпихнув плечом ближайшего делегата (Зыкин с Кобриным находились в последних рядах, среди тех, кому не хватило сидячих мест, и люди были вынуждены стоять вдоль стен), Сергей начал сближение с вражеским хроноагентом. Как раз вытаскивавшим из-за отворота форменной тужурки картонный сверток размерами с пачку махорки, но при этом плотно перемотанный несколькими турами бечевки. Нечто подобное он как-то раз видел на исторических фотографиях в архиве – примерно так выглядели советские армейские взрывпакеты старого образца, квадратные и в обмотке из бечевы с битумной пропиткой.

«Похоже, угадал, самодельная светошумовая, – автоматически отметило сознание. – Не рискнули, сволочи, насмерть подрываться, общечеловеки хреновы. Хотя и не факт, внешняя оболочка еще ничего не значит, внутри может оказаться и СВУ осколочного действия. Поэтому ни в коем случае нельзя позволить бомбе, чем бы она ни оказалась, упасть на пол: пойди, пойми, какой там взрыватель. Значит, как учили на занятиях – расслабляющий удар в голень или колено, рычаг руки вовнутрь, рычаг кисти наружу, локоть в основание шеи – и спокойно изымаем взрывное устройство. Все, работаем».

Откуда, из каких глубин подсознания пришло это самое «общечеловеки», Сергей так и не понял. А потом просто не осталось времени размышлять, только действовать. Поскольку противник неожиданно нервно дернул головой, встретившись с Кобриным взглядом. И по его расширившимся глазам и искаженному короткой гримасой лицу Сергей мгновенно понял, что тот ощутил примерно то же самое, что и он сам. Не принадлежащие этому времени и этой реальности люди безошибочно УЗНАЛИ друг друга. И это все осложнило.

Кобрин почти успел.

В отличие от Зыкина, потерявшего пару секунд, пока протискивался между несколькими ничего не успевшими понять делегатами. Вероятно, он бы справился даже в подобной толчее, однако роковую роль сыграло рассогласование рефлексов донора и реципиента. Кобрина неплохо тренировали в военном училище: базовая программа подготовки сухопутных войск не слишком отличалась от таковой космодесанта, по крайней мере, в плане рукопашки. Ракутин же, перед тем как занять пост командарма, служил в погранвойсках, так что навыкам задержания вооруженных нарушителей тоже был отлично обучен. Вот только методики обучения разделяло несколько веков, и тело генерал-майора на уровне подкорки попыталось осуществить захват несколько иначе, нежели планировал контролирующий его разум бывший командир штурмовой роты…

Уже проводящий прием Сергей опоздал буквально на какую-то миллисекунду, которой сопернику хватило, чтобы резко дернуть торчащий из свертка шнурок – обостренное выброшенным в кровь адреналином сознание зафиксировало струйку дыма от, вероятнее всего, терочного запала. В следующий миг скрученный противник со стоном сложился в поясе, его кисть хрустнула в районе сустава, а пальцы левой руки перехватили шершавую оболочку самодельной бомбы.

«Если взорвется в толпе, под ногами – всем достанется, и мне в том числе, – плазменным импульсом штурмовой винтовки мелькнула мысль. – Нужно отбросить подальше. Но куда, люди ж кругом? А, ладно, будь, как будет… Кстати, руку я ему, похоже, сломал».

Широко размахнувшись, Кобрин швырнул взрывное устройство в направлении обреза туннеля, надеясь, что замедлитель прогорит еще хотя бы секунды полторы и заряд взорвется ниже уровня перрона, погасив ударную волну и защитив людей от возможных осколков.

– Витька, глаза закрой, рот от…

БАБАМ!

По ушам долбануло и на самом деле впечатляюще. Не настолько мощно, как отработал бы штатный «Восход-2М» из его времени (армейцам эти сверкалки-шумелки, в принципе, не полагались, но общее представление про их действие Сергей имел – видел во время тренировок на одном из полигонов), но и не сильно слабее. Впрочем, своей цели Кобрин практически добился: заряд взорвался, выбросив под сводчатый потолок густой клуб молочно-белого дыма, не над головами людей, а примерно на уровне последнего вагона метропоезда, в котором располагались буфеты для участников. Ну, хоть так…

Внезапно под гулкими арочными сводами «Маяковской» загрохотал (для самого народного комиссара звук будто доносился сквозь забившую уши вату) многократно усиленный динамиками голос:

– Всем оставаться на местах, никому не двигаться! Не поддаваться панике! Проводится операция госбезопасности по задержанию вражеских диверсантов! С кресел не вставать, мест не покидать! В противном случае оружие применяется без предупреждения!

Несмотря на определенно неподходящий момент, Сергей мысленно едва не заржал: вообще-то фразу «работает спецназ» он озвучил исключительно в шутку, когда рассказывал, как проводились спецоперации по нейтрализации террористов в будущем! Но товарищ Сталин, судя по всему, решил использовать «опыт потомков». Самое смешное, подействовало: никто из участников торжественного заседания даже не попытался подняться на ноги, лишь головами ошарашенно вертели из стороны в сторону да терли ладонями оглушенные уши.

С противоположной стороны станции негромко хлопнуло несколько выстрелов, раздались какие-то крики, однако взрыва так и не последовало. Похоже, операция по задержанию второго «бомбиста» пошла по сценарию, в результате которого пленного не будет. Ну и ладно, переживем. Как минимум один у нас есть, а если парни подсуетятся, то и остальных живыми возьмут, тех, что должны были где-то в районе трибуны ошиваться. Не доноров – так хотя бы реципиентов…

Скосив глаза на скрученного противника, Кобрин заметил, как тот шевелит губами. Полубезумный взгляд хроноагента откровенно плавал – похоже, его глушануло куда сильнее, чем самого Сергея. «Волшебное слово» произносишь, что ли? А вот это хрен тебе! Нам еще поговорить нужно, желательно по душам! И желательно лично, а не с реципиентом. Коротко размахнувшись, Сергей отточенным ударом отправил пленного в нокаут. Вот так-то лучше! Если все пойдет по плану, глядишь, получится и без всяких гипнотизеров нужные сведения получить… от первого лица, так сказать!

– Серег, – прорвался сквозь звон в ушах голос Зыкина. – Ты как?

– Каком кверху, – буркнул Кобрин. – Принимай клиента. Помнишь, что дальше делаем?

– Обижаешь. – Товарищ опустился рядом, торопливо вытаскивая из полевой сумки небольшой металлический бикс, внутри которого на мягкой подушке из нескольких слоев бинта покоился поблескивающий стеклом и хромом медицинский шприц. Многоразовый, разумеется, – иных в этом времени попросту не существовало.

– Слушай, может, ты сам? Я ни разу уколы не ставил.

– Дай сюда. – Сергей с размаху вогнал иглу в бедро пленного прямо через одежду. – Ну и чего сложного?

– А не помрет?

– Не помрет, просто спать будет долго и без сновидений. Правда, если его отсюда принудительно выдернут, нам это ничем, увы, не поможет. Берем под руки и тащим к мотодрезине, дальше без нас разберутся.

– Как думаешь, товарищ Сталин не пострадал? – помогая поднять обмякшего диверсанта, продышал в самое ухо товарищ.

– Не пострадал, понятное дело. Чего глупости спрашиваешь? Сам же в разработке операции участвовал. Сейчас людей успокоят, он доклад и продолжит.

– Зря он это все-таки, – вздохнул Зыкин. – Лишний риск.

– Наоборот, никакого риска теперь нет. Зато народ оценит. Вон, направо погляди, видишь, как корреспонденты засуетились? Боюсь даже представить, с какими заголовками завтра газеты выйдут, что отечественные, что западные! Товарищ Сталин знает, что делает. И мои слова про информационную войну тоже верно истолковал. Кстати, вон того батюшку заметил, в черной рясе и клобуке, или как там эта штуковина правильно называется? Представитель РПЦ, между прочим! Похоже, с верующими тоже соответствующая работа будет проводиться. И это абсолютно правильно! Ай, молодец Иосиф Виссарионович, не на один шаг вперед думает!..

– Опять церковники… – буркнул особист, забрасывая руку обмякшего пленного на плечо. – Давай, Серега, взяли.

– Не опять, а снова, – наставительным тоном поправил Кобрин, делая то же самое. – Поскольку мы не назад пятимся, а уверенно движемся вперед! Товарищ Сталин и в прошлом варианте истории с Церковью сотрудничество наладил, а сейчас просто немного опережает события. Народу Вера жизненно необходима, но спорить с тобой я на этот счет не собираюсь, захочешь – позже обсудим, как время свободное будет. Если будет, конечно.

– Да я-то чего? – смутился товарищ. – Товарищу Сталину всяко виднее, где он – и где мы с тобой. Потащили…

* * *

Разумеется, большим спецом в области фармакологии Кобрин не был. Собственно, он и вовсе никаким спецом не был, что называется, от слова совсем. Просто помнил про историю изобретения так называемой «сыворотки правды». А пентотал натрия, равно как и скополамин, еще в начале двадцатого века широко использовавшийся для обезболивания, например, во время родов, в этом времени уже был знаком. Вот он и предложил его использовать для допроса, здраво рассудив, что выдернуть донора из прошлого можно в любом состоянии, но вот произнести формулу экстренной эвакуации, находясь под действием этих препаратов, ему уж точно не удастся.

Так и оказалось. То ли протормозили неведомые противники, то ли у них – в отличие от кобринского начальства – вовсе не имелось подобной возможности, но сейчас сидящий перед ним пленный непонимающе глядел перед собой плавающим взглядом получившего долгожданную дозу наркомана. Последнее, конечно, вряд ли – уж слишком «роялисто», как выразились бы литературные критики начала позапрошлого века, но иди, знай? Вдруг у них возвращение предусмотрено только при помощи «волшебного слова»? И тогда это открывает определенные – да что там «определенные», поразительные просто! – перспективы…

Ладно, пора начинать, действие введенного внутривенно препарата долго не продлится, так что стоит поспешить:

– Имя? Я вижу, вы пришли в себя? Назовите ваше имя, пожалуйста?

– What? Sorry, I do not understand.

Кобрин мысленно выругался: ну, конечно, вот же он идиот! Мог бы и раньше догадаться! Сейчас он говорит не с реципиентом, а непосредственно с донором. Который тоже, разумеется, знает русский, иначе просто не сумел бы выдавать себя за носителя… вот только одно «но»: его одурманенный пентоталом разум просто не способен использовать неродной язык, равно как и прочие приобретенные в ходе подготовки к перемещению в прошлое навыки. Пленный подсознательно отождествляет себя исключительно с НАСТОЯЩИМ самим собой, с базовой личностью! Что, с одной стороны, просто замечательно (в подобном состоянии он уж точно не соврет), но с другой – может доставить и новые проблемы…

– Прошу прощения, разумеется, – Сергей с легкостью перешел на английский, заставив Зыкина удивленно распахнуть глаза. Про то, что боевой товарищ досконально знает немецкий, он в курсе, а вот про язык «союзников» – не ожидал. Ага, значит, относительно англосаксов он угадал – они это, кто же еще! Ни одна серьезная гадость в этом мире без их участия не обходится. И почему он нисколько не удивлен? – Теперь все ок? Отлично. Назовите, пожалуйста, ваше имя, должность или воинское звание?

– Теодор Мартин, – словно робот, пробубнил пленный. – Младший научный сотрудник.

– Где работаете? – примерно уловив, в чем суть, торопливо задал Сергей новый вопрос.

– Головная лаборатория проекта «Возрождение».

– Напомните, где это? И обращайтесь ко мне «сэр», неужели не понимаете, с кем разговариваете? Если позабыли, я – представитель вашего непосредственного руководства, – наугад ответил Сергей, похоже, угадав – по крайней мере, его фраза не вызвала ни малейшего удивления или протеста:

– Простите, сэр, виноват. Спецобъект Рэйвен-Рок, штат Пенсильвания, сэр.

– Ага, значит, все-таки Штаты… – автоматически пробормотал Сергей. И тут же выругал себя, мысленно, понятно дело: с чего бы «представителю руководства» не знать, где именно расположена их лаборатория?! Нужно тщательнее следить за задаваемыми вопросами!

Пленный же, не обратив на случайную оговорку ни малейшего внимания, неожиданно воспринял фразу, как новый вопрос, с готовностью сообщив:

– Именно так, сэр, вы совершенно правы. Конфедеративные Штаты Америки.

Услышавший последнюю фразу Кобрин лишь каким-то чудом ухитрился взять себя в руки, ничем не выдав безразмерного удивления. Витька же, судя по выражению лица, просто ничего не понял: английского он не знал.

– Конфедеративные? Не Соединенные?

– Разумеется, нет, сэр! Название США не используется еще со времен Великой Американской Революции конца шестидесятых годов.

– Какого века? – только Сергей знал, каких усилий ему стоило задать вопрос прежним тоном.

– Двадцатого, сэр. В колледже нам рассказывали, что революция произошла в конце октября шестьдесят седьмого года. Затем была Вторая Гражданская война и двадцатилетняя миротворческая международная оккупация.

«Гляди-ка, миротворческая оккупация, – хмыкнул про себя Кобрин. – Любопытно, жаль, нет времени выяснить, что там у них произошло. Ну да ничего, проект «Мозг» никто не закрывал, дальше гипнотизеры разберутся».

Народный комиссар бросил взгляд на запястье: время убывало быстрее, чем ему бы того хотелось. Еще минут двадцать, максимум полчаса – и действие препарата закончится. Вводить его повторно слишком опасно, в этом врачи однозначны, следовательно, «донора», скорее всего, скоро выдернут обратно. Значит, нужно поторопиться. Главное, успеть спросить про завтрашний день, про парад! Хотя таких подробностей он вполне может и не знать. Ладно, попытаемся, поскольку в любом случае ничего не теряем…

Убедившись, что установленный на столе громоздкий магнитофон, более похожий на здоровенный ящик с двумя ручками по бокам, исправно крутит бобинами со стальной звукозаписывающей проволокой, Кобрин задал следующий вопрос:

– Расскажите мне про вашу лабораторию и проект «Возрождение». Кратко, только самое главное. Впрочем, нет, говорите только о проекте. Цели, задачи, научное и техническое оснащение! Начинайте, Теодор, вы прекрасный собеседник и замечательный рассказчик. Только сперва ответьте, какой сейчас год в вашем родном мире?..

* * *

– Серег, ну чего узнал-то, не томи, а? – обычно сдержанный Зыкин сейчас едва не подпрыгивал от нетерпения.

– Да много чего, Вить, – задумчиво пробормотал Кобрин, глядя, как двое медиков увозят на каталке впавшего в бессознательное состояние Мартина. Ничего особенно страшного с ним, насколько он понял из коротких объяснений, не произошло, просто индивидуальная реакция на препарат, сменившаяся глубоким сном. Вот только кем он придет в себя – Теодором Мартином, младшим научным сотрудником спецлаборатории «Рэйвен-Рок», или Виктором Головко, старшим мастером путейной смены Московского метрополитена, – не знал никто.

Сергей склонялся ко второму варианту, поскольку не верил, что вражеское руководство допустит дальнейшее пребывание своего агента в прошлом, однако полной уверенности в этом, разумеется, не было. О повторном применении пентотала и речи не шло: разум реципиента не должен пострадать ни при каких обстоятельствах, хватит и того, что Кобрин сломал ему при задержании кисть. Поскольку находящегося в районе выхода со станции второго «бомбиста» пришлось ликвидировать на месте – в противном случае он успел бы привести в действие взрывное устройство, что неминуемо привело бы к человеческим жертвам.

Третьего, вооруженного револьвером и, как и предполагал Сергей, оказавшегося возле трибуны, взяли живым. Вот только он успел произнести «волшебное слово» и сейчас пребывал в бессознательном состоянии, и привести его в чувство отчего-то не удавалось. Относительно того, был ли в составе диверсионной группы еще кто-то, пока ясности не имелось: по крайней мере, в необъяснимый обморок никто из числа участников торжественного мероприятия больше не падал, да и оружия пока не нашли…

О том, что делать с пленными дальше, позаботились заранее, подготовив подходящее объяснение: арест вражеских диверсантов видело слишком много людей, и распространение неминуемых слухов следовало предотвратить. Точнее, направить в нужное русло, огласив полуофициальную информацию (которая, разумеется, распространится в широких массах никак не позже пары-тройки суток) о том, что немецкие агенты воспользовались гипнозом. При этом давно и хорошо знакомый человек начинает вести себя «как-то не так», забывая элементарные вещи, и одновременно демонстрируя новые, непривычные для него знания и способности. А ежели перед или после этого еще и сознание необъяснимо терял, то это уж и вовсе крайне подозрительно. Одним словом, соблюдайте повышенную внимательность, товарищи, поскольку неведомых фашистских гипнотизеров пока еще не арестовали и ищут по всему городу. Что же до уважаемого старшего мастера, пронесшего в метро бомбу, то он ни в чем не виноват, поскольку просто не понимал, что творит, и потому сейчас находится вовсе не под арестом в НКВД, а на излечении в закрытой психиатрической клинике.

Простейшая хитрость, позволяющая, тем не менее, убить сразу двух зайцев. Во-первых, народ получает достаточно непротиворечивое объяснение событий на «Маяковской». Во-вторых, подсознательно увеличивает бдительность, что может всерьез усложнить жизнь вражеским хроноагентам, буде такие объявятся. Разумеется, теперь не избежать вала обращений в органы о «странно поведшем себя соседе/сотруднике/знакомом/бывшем муже», но пусть уж лучше так: сотрудники госбезопасности завтра же получат от НКПЛ исчерпывающие инструкции. Заодно и всяческой уголовной и приблатненной шушере не поздоровится – напуганные гипотетическими «гипнотизерами» рабочие при первом же подозрении как минимум всерьез намнут им бока, после чего со всей ответственностью сдадут в НКВД…

Одним словом, пока Кобрин с Зыкиным разбирались с пленными, их пока что немногочисленные подчиненные во главе с младшим лейтенантом Колосовым носились как наскипидаренные. Поскольку необходимо было срочно подготовить и разослать ориентировки в НКВД и военную контрразведку, причем составив их таким образом, чтобы не возникло никаких лишних вопросов и подозрений. И это не считая превеликой кучи обычных хлопот, связанных с созданием новой организации, коей волею Сталина стал Народный комиссариат перемещенных лиц!

Зато радовало другое: пленный продержался куда дольше, чем ожидалось, успев рассказать не только о проекте «Возрождение» и расположенной в бывшем правительственном бункере лаборатории, но и набросать историю своего мира примерно до середины пятидесятых годов ХХ века. К величайшему сожалению, о последующих событиях узнать уже не удалось – по описанной выше причине. В частности, Сергей так и не успел выяснить, что за Великая Американская революция произошла в конце шестидесятых. Хоть теперь и догадывался, какие именно события послужили ее причиной…

– Много чего, Витя, сейчас расскажу. Собственно, не станем время терять, товарищ Сталин ждет. Бери бумагу и пиши, я стану диктовать. Все вопросы – потом, сначала рапорт оформим.

– Так не положено вроде? – засомневался товарищ, тем не менее, выкладывая на стол пачку проштампованных по верхним правым углам листов и чернильную авторучку. – Сам же должен писать, лично?

– Витя, душевно прошу, даже не начинай, – буркнул Сергей. – Во-первых, я – как ни крути, полномочный руководитель комиссариата, а ты – мой первый и пока единственный заместитель, значит, имею право принимать решения соответственно текущей обстановке. А во-вторых, эта самая текущая обстановка сейчас такова, что имело место организованное покушение на первое лицо государства, которое нужно расследовать в ближайшие часы. И потому у меня просто нет времени вспоминать, что там нам положено, а что не положено. Понятно объяснил?

– Да понятно, понятно, чего ты раздухарился-то? – насупился особист, откручивая колпачок и проверяя перо на тыльной стороне ладони. Стерев большим пальцем чернильную черточку, кивнул. – Давай, я готов. Чего писать-то?

– Погоди, Вить, думаешь, это так просто? Вот взял и надиктовал? У меня до сих пор все мысли наперекосяк.

– А почему нет? – искренне удивился товарищ. – Пересказывай ваш разговор, только не шибко быстро, а я запишу. Что сложного-то?

Криво усмехнувшись, Кобрин устало потер лоб:

– Да понимаешь, дорогой ты мой товарищ лейтенант, в смысле майор… сложного-то, в принципе, ничего. Вот только не каждый день узнаешь, что, так или иначе, стал причиной изменения всей человеческой истории! Не сам, понятное дело, вместе с боевыми товарищами – и с тобой в том числе, – но тем не менее. Короче говоря, как мехвод мой выражался, «с ума сдуреть»…

– Да ладно тебе, – пожал плечами контрразведчик. – Ты ж сам говорил, что мы еще в июне историю войны изменили, когда не позволили фрицам наших в котел запереть. Да и потом тоже, и под Смоленском, и под Ленинградом, и уже тут, под Москвой! В чем проблема-то? Раскис ты чего-то, Серега, устал, что ль?

– В масштабе, Вить, исключительно в масштабе, – тяжело вздохнул народный комиссар. – Одно дело – история нашей с тобой войны, совсем иное – всей планеты, а то и дальнего космоса. Одно хорошо: теперь я точно знаю, кто наш противник и ради чего он все это затеял! А это уже немало. Впрочем, ты прав, нечего рефлексовать и время терять, его у нас и без того почти не осталось, поскольку завтра они повторят попытку. Записывай. Пленного зовут Теодор Мартин, он научный сотрудник секретной лаборатории правительства Конфедеративных Штатов Америки…