ГЛАВА 10

Белоруссия, лето 1941 года

Одуряюще пахло свежей травой. Еще не отцветшей, не пожухлой, не прибитой летней жарой. То самое воспетое поэтами-натуралистами русское «многотравье». Правда, в данном случае с приставкой «бело». Белорусское, в смысле. Запах был знаком даже ему, типично городскому жителю, выросшему в каменных джунглях огромного города. Именно так пахло, когда в расположенном неподалеку от дома сквере работники «Горзеленхоза» косили газоны. И арбузный запах свежескошенной травы причудливо смешивался с бензиновым выхлопом газонокосилок. Вот и сейчас свежий, живой аромат перемолотой траками зелени смешивался с удушливой гарью сгоревшей солярки.

Все, время. Вздохнув, Кирилл раскрыл глаза. Над головой, насколько хватало взгляда, исполинским куполом раскинулось прозрачно-голубое небо, ближе к горизонту испятнанное невесомыми ватными шариками облаков. Смачно хэкнув, парень принял сидячее положение. Родной танк за номером 334 застыл метрах в пяти, гусеницы обильно залеплены травой, отполированные, непривычно гладкие траки влажно блестят на полуденном солнце. Привал они сделали на лесной опушке, решив все же не загонять машину под деревья — Кирилл побоялся застрять, пересекая неширокий, но глубокий овражек с бегущим по дну ручейком. Тем более немецких самолетов сегодня отчего-то в воздухе не наблюдалось — то ли они оказались в глубоком тылу, то ли «соколов Геринга» с ближайших аэродромов в массовом порядке перебросили на другой участок фронта.

Выдернув из-за спины командирский планшет, новенький, еще хрустящий свежей кожей («ага, тот самый», — услужливо сообщил внутренний голос, заставив поморщиться), и шлемофон, которые он использовал в качестве импровизированной подушки, Кирилл поднялся на ноги. Что ж пора… Отдых он и экипажу, и машине дал, пора и честь знать.

— Экипаж, подъем! Хватит отдыхать, на том свете выспитесь! По машинам… э-э, короче, дуйте в танк, мужики. Немцы по своему графику воюют, а мы — по своему. Нам еще к своим выбираться…

Экипаж, трое небритых уже который день, осунувшихся от недоедания парней с не по-детски чумазыми лицами, без особого восторга поднимался с земли, вяло отряхивая комбезы от налипшей травы. Никто из них на самом деле не считал машину с номером «триста тридцать четыре» своей. Танк они, четверо выходящих из окружения танкистов, попросту подобрали в лесу. Целехонький Т-34, заправленный и с практически нетронутым боезапасом, непонятно отчего брошенный родным экипажем.

Утвердившись на ногах, Кирилл скептически оглядел сводную команду. Механик оказался с «бэтэшки», сожженной попаданием в двигатель — один и выжил, когда полыхнул карбюраторный М-17Т, повезло, что успел распахнуть люк и вывалиться наружу. Самое ценное приобретение, ага. Тем более когда выяснилось, что изначально он обучался водить как раз «тридцатьчетверку», волею военной судьбы оказавшись в первом бою за рычагами колесно-гусеничного танка. Остальные двое, наводчик с Т-26 и радист-пулеметчик с такой же «тридцатьчетверки», большой ценности не представляли. Один впервые видел Т-34 вблизи, второй — просто бессмысленное дополнение к экипажу, поскольку радиостанции на танке не обнаружилось, а в низкой эффективности курсового пулемета Кирилл уже успел убедиться за прошлые бои. Но не бросать же ребят? Глупости какие… Да и экипаж должен быть укомплектован, не самому ж ему, случись бой, и за обстановкой следить, и пушку наводить, и выстрелы в казенник пихать?..

Представившись старшим сержантом Виктором Говоровым, двадцати одного года, командиром подбитого немцами танка, в одиночку выходящим из окружения — по документам, обнаруженным в той самой злополучной планшетке, с которой все и началось семьдесят шесть лет спустя, так оно, собственно, и было — Кирилл принял командование. И вот они уже который час перли в направлении линии фронта, ориентируясь исключительно на отдаленные раскаты канонады, поскольку понятия не имели, где эта самая линия фронта сейчас находится. Солярки оставалось еще километров на семьдесят, а уж там или доберутся до своих, или придется бросить танк, предварительно сделав все необходимое, чтобы боевая машина не досталась противнику. Учитывая почти полный боекомплект, ничего особенно сложного Кирилл не видел: можно просто подорвать, а можно и оставить фрицам неплохой сюрпризец, благо в штатной укладке нашлось аж целых десять гранат Ф-1. Всего-то три простенькие растяжки — и совершенно незабываемые ощущения для доблестных зольдат вермахта обеспечены. Ахнет так, что работы похоронной команде, определенно, прибавится. А вот трофейщики останутся ни с чем. Конечно, на срочной службе Кирилл особой подготовки по минно-взрывному делу не проходил, но уж на то, чтобы грамотно поставить несколько ловушек, его талантов хватит. Да и мужики-контрактники, успевшие повоевать на Кавказе в начале нулевых, кое о чем рассказывали. Раскрыв «молодым» несколько профессиональных хитрушек, о существовании которых в этом времени даже не подозревали…

Разместившись, завели успевший слегка остыть дизель и двинулись. Сначала неторопливо ползли вдоль леса, готовые, случись что, рывком уйти под деревья. Примерно через полчаса обнаружили какую-то пыльную грунтовку, измочаленную траками и колесами. Судя по отпечатавшимся в глубокой светло-коричневой пыли следам, прошедшая по дороге техника была немецкой. Немного поколебавшись, Кирилл решился, и выползший на дорогу, ведущую, судя по солнцу, почти точно на восток, танк увеличил скорость, наматывая на пыльные гусеницы километр за километром. Весьма рискованное решение, откровенно говоря, поскольку теперь, появись в небе самолет-охотник или повстречайся им немецкая колонна, спрятаться было негде. Но ничего другого в голову не приходило: не станешь же бесконечно держаться поблизости от леса, если фронт совсем в другой стороне? Зато теперь не оставалось сомнений, что движутся они в верном направлении, что тоже радовало — никаких охотников в тылу быть не должно. Жаль только, карты нет. Между прочим, в найденном поисковым отрядом планшете карта вроде бы была, если он ничего не перепутал.

Но все же Кирилл оставался начеку, сидя на краю башенного люка с биноклем в руках, и ежеминутно ворочал головой, осматривая окрестности. В такой ситуации их единственный шанс — успеть опередить противника, заранее подготовившись к боестолкновению. Вот только жаль, пушечка слабовата, короткоствольная Л-11 — отнюдь не «эф тридцать четыре», не говоря уж о более серьезных стволах. Зато качество сборки откровенно радует, все-таки довоенная машина — она и есть довоенная. И двигатель, и ходовая просто в идеальном состоянии, на свежеокрашенной броне — ни единого следа от рикошетов, даже пулевых и осколочных отметин нет. Просто удивительно, как он вообще уцелел в безжалостной мясорубке первых недель войны, как ухитрился не получить ни единой царапины? А еще более интересно, куда делся родной экипаж, почему бросил такую отличную машину? Похоже, этому вопросу предстояло остаться без ответа: даже заходя в игру и выбирая танк, Кирилл вопреки ожиданиям никаких сведений о боевой машине не нашел. Хотя движок «Танкового клуба» без малейших колебаний принял его запрос именно на этот танк.

Усевшись поудобнее на тряской броне, нагретой нещадно палящим солнцем, парень снова оглядел окрестности на все триста шестьдесят и опустил бинокль, отрешенно прокручивая в памяти недавние события, отстоящие от этого времени на семьдесят с лишним лет…

Оставив Лену на кухне, Кирилл торопливо уселся за компьютер. Торопливо — вовсе не потому, что так уж хотел играть, скорее как раз наоборот. Хотелось поскорее выполнить задуманное — и забыть о событиях последнего месяца, словно о страшном сне, с завидным постоянством возвращавшемся каждую ночь. Но и иначе было никак нельзя. Никак. Почему, он так и не понял, просто знал, что должен это сделать — и все. А свои долги парень привык всегда отдавать вовремя…

Знакомый до последней кнопки, ссылки и подраздела интерфейс «ТК» сегодня откровенно раздражал. Может, права Ленка? Может, и на самом деле, плюнуть на все, войти в профиль и нажать неприметную кнопочку в самом низу страницы, озаглавленную лаконичным «удалить запись», кликнув ОК в выпавшем поверх экрана окошке «Вы уверены, что хотите полностью удалить профиль „Кир_007“?». А затем зайти в главное меню и, как и обещал любимой, деинсталлировать на фиг программу «вместе со всеми дополнительными компонентами». Пару минут, несколько кликов мышью — и все. На сей раз уже навсегда…

На мгновение Кирилл засомневался. Может, и вправду так поступить? Ленка будет рада, аж до потолка прыгать станет. Да и ему самому — неужели ему самому не хватит?! Окровавленные футболки, вовсе даже не виртуальная боль, воспоминания, которые и так уже навсегда останутся с ним, пугающие Лену пробуждения с криком по ночам, на мокрой от холодного липкого пота простыне… Неужели ему всего этого не достаточно?! Честное слово, это уже не сетевая зависимость, не игромания, а мазохизм какой-то…

Но с другой стороны…

Ведь он ТАМ был, воевал, побеждая и погибая, в этом уже нет ни малейших сомнений. Не станет ли его малодушный, чего уж там, уход самым настоящим предательством тех, кто погибал в танках рядом с ним? Настоящих, реальных героев, а не оживленных программой аватаров? Пожалуй, как ни крути, а будет!

Раздраженно дернув щекой, Кирилл решительно напялил мнемопроектор, натянул перчатки, привычно проверил устойчивость соединения. Высветившееся в правом нижнем углу монитора сообщение уведомило, что беспроводная связь установлена, канал свободен на 100 %. Вошел в меню, выбирая боевую машину. На список акций и впечатлившую его накануне новую технику даже не взглянул: сейчас его интересовал один-единственный танк, «тридцатьчетверка» производства Харьковского паровозостроительного завода с бортовым номером «триста тридцать четыре» и тактическим знаком в виде белого ромба.

Несмотря на скользнувшую краем сознания робкую и подленькую надежду на то, что подобной машины в регистре просто не окажется и он с чистой совестью сможет выйти из игры, искомый танк нашелся почти сразу. Правда, ни каких-либо данных о самом танке, ни привязки к конкретной боевой операции не было, текстовое поле пересекала лаконичная надпись: «дополнительная информация в стадии обработки». В принципе, подобное уже пару раз случалось, так что Кирилл не слишком и удивился. Да и не до того ему было, если уж честно.

Оставалось последнее, та самая мерцающая в трехмерном пространстве шлема клавиша «Вступить в бой», которую парень уже нажимал, едва шевельнув пальцем в сенсорной перчатке, множество раз. А вот сейчас отчего-то колебался… Или нет, скорее, не так: не мог себя заставить сделать это простое движение. Разумом понимал, что все уже давно решено, что он не имеет права поступить иначе, но руку словно парализовало, свело несуществующим, как и весь виртуальный мир, спазмом.

Зло скрипнув зубами, Кирилл Иванов отдал команду начать игру…

И оказался вовсе не там, где ожидал.

Не в искомом танке, а на лесной опушке, лежа в зарослях каких-то колючих кустов с биноклем в руках. Память аватара услужливо подсказала, кто он и что произошло незадолго от переноса сознания. Виктор Говоров, единственный уцелевший из экипажа подбитой «тридцатьчетверки». Точнее, разбомбленной внезапно налетевшими немецкими «Юнкерсами» вместе с жалкими остатками прорывающейся к линии фронта танковой роты. Спасла его чистая случайность, не столь уж и редкая на войне. Отойдя по нужде, услышал вой пикирующих самолетов и торопливую скороговорку единственного зенитного пулемета и плюхнулся, не раздумывая, в ближайший овражек, вжимаясь в дрожащую под ударами фугасок землю и прекрасно осознавая, что добежать по открытому пространству до своей машины попросту не успеет. Когда спустя пять минут все закончилось, он осторожно вышел из-под посеченных осколками деревьев, но лишь затем, чтобы навсегда запечатлеть в памяти три дымных костра и полностью развороченный прямым попаданием корпус единственного тяжелого танка. Живых не оказалось, и он в одиночку двинулся в том направлении, где, как ему казалось, находилась линия фронта. Без еды и воды, все запасы сгорели вместе с танком, только с биноклем, наганом и планшеткой.

И сейчас он, уже не Виктор, а Кирилл, лежал на опушке, разглядывая в бинокль наспех замаскированный не успевшими еще засохнуть ветками танк, загнанный под деревья. Разглядывал уже минут десять, все более убеждаясь, что внутри боевой машины никого нет. Наконец, решившись, он осторожно подобрался к танку, разглядев сквозь переплетенье ветвей знакомый номер. Сердце тревожно сжалось — нашел-таки! Сбросив с башни часть маскировки, залез внутрь, убедившись, что танк вполне исправен, по крайней мере, внешне. Боеукладка практически полная, прицел не снят, оба пулемета и запасные диски на месте. Правда, определить, на ходу ли машина, можно было, лишь заведя двигатель.

Уже вылезая, различил в окружающих зарослях шорох и негромкий разговор и в ответ на собственное грозное «Стой, кто идет, стрелять буду!» с нескрываемым облегчением услышал испуганное: «Свои мы, окруженцы». Вот так они и познакомились…

…Задумавшись, Кирилл едва не проморгал опасность — из-за далекого поворота, до которого оставалось не меньше километра, показалась короткая, всего в четыре машины, колонна, окутанная клубами поднятой пыли. «Пыль — это хорошо, это просто замечательно даже, — машинально отметил парень, поднося к глазам бинокль, вместе с полевой сумкой доставшийся ему от старшего сержанта Говорова. — Меньше шансов, что они нас заметили. А если и заметили, то хрен рассмотрят во всех подробностях. Мало ли кто прется в сторону фронта? Глядишь, за своих примут, на трофейном танке едущих. А нам главное поближе подойти, чтобы наверняка и в упор».

Пихнув локтем сидящего рядом бывшего наводчика, ныне перепрофилировавшегося в заряжающие, глядящего в противоположную сторону, Кирилл коротко скомандовал, дополнив команду недвусмысленным жестом:

— Вниз давай. Осколочную гранату в ствол, — он бросил в сторону колонны еще один усиленный ломовской оптикой взгляд. Ага, не ошибся: первым идет что-то легковое, затем два тентованных грузовика и замыкающий полугусеничный бронетранспортер. — Как выстрелю, снова заряжай осколочные. Команды не жди, выстрел — снаряд, выстрел — снаряд. Понял? Как выстрелы выглядят, помнишь? Не забыл, чему я тебя учил? Ничего не напутаешь?

— Понял, тащ командир. Все помню.

— Смотри у меня! — Кирилл качнул перед носом подчиненного увесистым кулачищем — особой субтильностью сержант Говоров, в отличие от самого Кирилла, не отличался. — Главное, запомни, от тебя и зависит, нас они спалят — или мы их. Ясно?!

— Да, ну понял, чо вы, тащ старший сержант! — обиженно пробухтел тот, ссыпаясь в боевое отделение.

Кирилл спустился следом и, против собственного, приобретенного за время игры обыкновения, наглухо задраил люк. Во-первых, лишнего ремня под рукой нет, во-вторых, им предстоит разнести в пух и прах всего-то четыре небронированные цели. Вспомнив о «Ганомаге» (или «Демаге», с такого расстояния и в такой пылюке хрен их один от другого отличишь), поправил себя со снисходительной для истинного танкиста усмешкой — «три небронированные и одну легкобронированную».

Подключившись к ТПУ, раздал указания экипажу. Да, собственно, какие тут могут быть указания? Подойти максимально близко (жаль, нет фрицевского флага, можно было б накинуть тряпку на броню, хай думают, что танк трофейный, такое сейчас наверняка сплошь и рядом случается), влепить в упор по бронетранспортеру, а машины попросту раздавить. Две-три минуты боя, никак не больше. Затем наскоро обшмонать колонну, поскольку они уже почти сутки вообще ничего не ели. Да и в легковушке вполне могут оказаться важные документы. Ну, накинем еще десять минут. И — вперед, пока никто не спохватился. Ах да, еще кое-что — припомнил читаные книги Кирилл — вроде бы еще нужно собрать оружие и «зольдбухи» упокоенных фрицев, чтобы потом отчитаться у своих, что они тут, в тылу, не прохлаждались, а совсем даже наоборот, воевали. Или жетоны принято собирать? Не помню… Блин, да какая разница?!

— Все готовы? Тогда стоп, — парень поймал в перекрестье поворот дороги, скрытой от них невысоким холмом, поросшим травой и кустами. Танк затормозил, качнулся и замер. Прикинул расстояние и высоту идущей первой легковухи, внес нужные поправки. Если он не ошибся, глядя в бинокль, это обычный приземистый «Кубельваген», любимое транспортное средство полевых офицеров победоносного вермахта. Ага, он самый. Вон и типично расположенное на скошенном капоте запасное колесо виднеется. Ну, уж на этого-то он снаряд точно тратить не станет. Если изгиб дороги позволит и немцы не всполошатся раньше времени, влупят, как и планировалось, по бронетранспортеру, если нет — по первому в колонне грузовику. А уж там — гусеницами, товарищи танкисты, гусеницами…

— Товарищи бойцы, — просто чтоб не молчать, обратился Кирилл к сводному экипажу. — Никакой опасности для нас нет, зато есть возможность нанести врагу существенный урон и вернуться к своим с ценными трофеями. Так что собрались, мужики! Сейчас расчихвостим этих клоунов — и на прорыв. Пулеметчик готов?

— Го… готов, — пискнул в переговорнике ломающийся — сколько ж ему годков-то? — голос радиста.

— Вот и ладно. После того, как я выстрелю, открывай огонь из курсового. Патронов не жалеть, пусть их немчура экономит, а не мы. Заряжающий — перезарядка, механик — полный вперед, на таран. Если решу стрелять, скомандую «короткую». Все, внимание, танцы начинаются. Кавалеры приглашают дамов, там, де брошка, там пирод…

Ага, вот и они, долгожданные наши, мать их тевтонскую за ногу да об угол, как говаривал памятный комбат. Первым тот самый «Кубельваген», отблескивающий запыленными стеклами. Не хотят херы офицеры пыль глотать — так кто ж им доктор? Снаряда не дождетесь, пулеметом справимся. Или гусеницами, что куда менее эстетично, зато уж наверняка. Следом шел тупорылый грузовик, выгоревший на солнце тент ритмично колыхался из стороны в сторону в такт движению по белорусским колдобинам. Неспешно отсчитывая про себя секунды, Кирилл приспустил прицельную марку, наводя орудие точнехонько чуть повыше капота, прямо в бликующее в солнечном свете стекло кабины. Досчитав до нуля, плавно выдавил спуск. Вслед за щелчком в наушниках, орудие сговорчиво рявкнуло, вышвыривая навстречу обреченному «Опелю» осколочно-фугасную гранату. Одновременно затарахтел курсовой ДТ, и Кирилл увидел, как раскаленный свинцовый хлыст наискось прошелся по открытому, со скатанным тентом, вездеходику, выбивая из лобового стекла крохотные белесые фонтанчики искрошенного пулями стекла. Двигатель взревел, бросая машину вперед — механ прилежно выполнял приказ. И в этот самый миг тупоголовый снаряд, пробив кабину грузовика, ударил в передний борт, сплющив алюминиевый колпачок взрывателя о выкрашенные серой краской доски. Приглушенно бухнуло; брезентовый тент раздался в стороны, вздыбился, распираемый взрывной волной, и унесся куда-то вбок. Полыхнуло, разлетевшись огненно-дымным облаком, расщепленными досками, какими-то непонятными ошметками. Попадание! А дальше стало не до наблюдений — танк рванулся вперед, стремительно сокращая расстояние…

Потерявший управление грузовик протаранил «Кубельваген», подмял и вместе с ним съехал в кювет. Стрелять по идущему следом произведению германского автопрома Кирилл не стал, хотя заряжающий вполне сноровисто воткнул в казенник новый выстрел — слишком близко, да и смысл? Механик выжимал из пятисотсильного двигателя все возможное, и «тридцатьчетверка» смертоносным тараном неслась вперед. Скачущая в командирской панораме картинка навсегда врезалась в память: летящий в лоб радиатор «Опеля» и совершенно очумевшие глаза водителя, пытающегося уйти от столкновения. Как он все это разглядел, Кирилл понятия не имел, видимо, очередная причуда обостренного опасностью восприятия. Мгновением спустя танк с ходу ударил в грузовик, сминая левую надгусеничную полку и сбрасывая его с дороги. Раздался скрежет раздираемого металла — отчего-то Кирилл думал, что они подомнут грузовик, словно в кинофильме, но «тридцатьчетверка» просто спихнула его с дороги, разворотив кабину и скособочив кузов. По броне звонко простучала, разлетаясь брызгами расплавленного свинца и клочьями латунной оболочки, очередь, следом еще одна — опомнился пулеметчик идущего в арьергарде бронетранспортера. Ну, пусть себе лупит, вреда им от этого никакого, разве что краску попортит, гад. Ну, ему за это рейхсмарки платят… платили, ага — Кирилл поймал в перекрестье приземистый, похожий на колун темно-серый корпус и выстрелил с ходу, даже не командуя «короткую». С тридцати метров трудно промахнуться — вот он и не промазал. Граната вошла в защищенный противопульной броней борт «Ганомага» (или «Демага», Кирилл так и не определился с маркой), словно нож в хрестоматийное масло, и взорвалась, разворотив БТР, в тот же миг занявшийся неярким бензиновым пламенем. Ну, вот так где-то…

Танк остановился, словно гордый тигр, походя разметавший свору нападавших бродячих шавок. Еще не отошедшему от горячки короткого боя парню казалось, что все именно так и есть, что бронированные борта грозно вздымаются в такт дыханию могучего мотора, но только казалось, конечно же. Почти минуту осматривал поле боя, но все оставалось по-прежнему. Выдохнув сквозь плотно сжатые зубы, Кирилл коротко скомандовал:

— Механик на месте, остальные со мной. Серег, — это был заряжающий, — возьми автомат и пару гранат. Все, пошли. На все про все — максимум десять минут. Любые обнаруженные документы забираем, оружие, награды — тоже. И смотрите у меня, на дурную пулю не нарвитесь, вдруг кто уцелел, — парень первым выбрался на башню, прикрываясь ее броней, спустился на корпус и спрыгнул на землю с противоположной от разгромленной колонны стороны. Вытащив из кобуры наган, Кирилл механически взглянул на корпус: выпуск 1934 года, новье, можно сказать. Снова вздохнув, первым пошел вперед.

Бронетранспортер можно было не осматривать — над расколотым снарядом корпусом гудело, разгораясь все сильнее, жаркое пламя, не оставлявшее экипажу ни малейшего шанса. Тяжело воняло бензином, пузырящейся на бортах краской и горящей человеческой плотью. Отправив товарищей к грузовикам, Кирилл двинулся к упавшему в кювет «Кубельвагену». Позади прошелестела короткая, захлебывающаяся очередь из ППД, похоже, заряжающий упокоил кого-то из недобитых фрицев. Что ж, как говаривал Карлсон, дело житейское. Кому-то жить, кому-то умирать. Ни сам он и никто из его товарищей немцев сюда не звал, сами пришли, нежданными. А значит, вполне закономерный итог…

Смятый бампером расстрелянного грузовика вездеход лежал на боку. Из пассажиров в живых остался только один, немолодой мужик в окровавленном кителе с витыми погонами гауптмана. Капитана, то бишь, ежели по-нашему. Остальные? Ну, не повезло, что и говорить. Три трупа… возле танка, блин! Дополнят утренний пейзаж… Что ж, тоже бывает… Кирилл поспешно отвернулся: к виду трупов он так и не смог привыкнуть, тем более что одного выбросило из открытого салона и основательно сдавило между капотом грузовика и кузовом, а водителю тяжелая пулеметная пуля попала в голову. Уцелевший фриц оказался живучим — окровавленной рукой лапал клапан кобуры, тщетно пытаясь достать пистолет, и с ненавистью зыркал заплывшим глазом на Кирилла. А вот это уже совсем нехорошо, — парень поднял руку с револьвером и, поморщившись, спустил курок, все же не удержавшись и сморгнув. Наган коротко дернулся в руке, выплевывая свинцовую смерть. Все…

К горлу подкатил тошнотный комок, и Кирилл несколько раз торопливо сглотнул вязкую слюну, уже привычно отдающую пороховой гарью и соляркой. За спиной еще раз пролаял автомат, и вдруг раздалось несколько негромких, каких-то неправильных выстрелов. Не очередью, но и не одиночными. Ого, это-то еще что?! Парень присел, укрываясь за корпусом вездехода, и закрутил головой, не понимая, откуда стреляют. Да и стреляют ли? Уж больно звук странный, скорее, громкие пистонные щелчки, нежели именно выстрелы. Неужели в кузове одного из грузовиков все-таки ехали солдаты? Тогда чего ж они ждали, почему не атаковали сразу? Поколебавшись, крикнул:

— Серег? Что там у вас?

— Нормально, тащ сержант! — заряжающий отозвался почти сразу. — То не фрицы, то патроны в броневике стреляют, — и, подтверждая его слова, раздалась новая серия крохотных взрывов, завершившаяся несколькими гулкими хлопками. Ага, а это, надо полагать, начали взрываться гранаты в укладке. Кстати, на будущее, нужно подобные моменты учитывать — а ну как фрицы будут, к примеру, мины везти? Или вовсе, подожгут они подвозчик боеприпасов, выйдут, а тут оно и рванет. Глупая смерть.

— Документы собирайте давайте. И в кузовах пошарьте. Я сейчас тут закончу…

Стараясь не смотреть в лицо застреленного человека, Кирилл расстегнул тугую пуговицу и вытащил из кармана френча какие-то бумаги, торопливо охлопал остальные карманы, стараясь не измазаться в чужой крови, вытащил из кобуры пистолет, обычный пехотный «парабеллум». Едва ли не против воли задерживая дыхание, чтобы не слышать железистого запаха свежей крови, обыскал остальных, не глядя запихивая документы в планшет. Подобрал оружие — еще один пистолет, похоже, «вальтер», и валявшийся в пыли, но вполне целый с виду автомат МП-38. «Машиненпистоле образца одна тыща тридцать восьмого года», иначе говоря. Принадлежавший, надо полагать, кому-то из пассажиров, поскольку рядовые пехотинцы, вопреки множеству кинофильмов, вооружались почти исключительно карабинами Маузера. Вроде все? Ах да, у немца ж тоже полевая сумка должна быть. Точно, вот она. Теперь точно все…

Сзади тяжело затопали шаги, и запыхавшийся заряжающий, на плече которого висело целых три карабина, а в руке был зажат немецкий пехотный ранец, торопливо доложил:

— Готово, тащ сержант. Там только водители были, и еще пару человек в кузове, по которому вы с пушки ахнули, тех сразу насмерть, мы даже смотреть не стали, клочья одни.

— В кузовах что? Ну, то есть во втором грузовике, — припомнив, как разлетался щепками кузов первого, поправился парень.

— Ящики со стреляными гильзами в основном. Видать, фрицы какую-то батарею обслуживали, пустышки в тыл везли. И еще какое-то барахло, мы не смотрели.

— Документы собрали?

— А как же, вы ж приказали…

— Хорошо. Слушай приказ — трофеи в танк, грузовик поджечь. И заводитесь, я сейчас. Гранаты есть? Давай сюда. Все, бегом, товарищ боец, бегом.

Закинув за спину трофейный автомат, а пистолеты пошло запихнув за пояс, словно герой дурного кинобоевика, Кирилл наскоро соорудил из обеих Ф-1 две простенькие, но вряд ли знакомые в начале сорок первого ловушки. Не совсем, конечно, этично минировать трупы, но этой страшной войне еще столько раз предстоит нарушить все правила цивилизованного ведения боевых действий, что сделанное на общем фоне казалось сущим пустяком.

Отерев все-таки испачканные кровью руки о комбез, буркнул уже ставшее привычным «ну, вот где-то так» (и откуда к нему прицепилось выражение?) и, поддерживая автомат, чтоб не бил по спине, побежал к танку…

 

ГЛАВА 11

Белоруссия, лето 1941 года

После короткого боя настроение экипажа заметно улучшилось. Успевшим сполна вкусить горечь поражения первых недель войны, научившимся терять друзей и боевые машины танкистам совершенно нежданно выпал шанс взять реванш. Пусть крохотный, вряд ли способный хоть что-то изменить в ходе войны, но реванш. Конечно, уничтоженная колонна практически ничем танку не угрожала, это была игра в одни ворота, но важен был сам факт победы. Их победы, и ребят, и танка…

И потому он, пожалуй, ничуть не погрешил перед истиной, выражая экипажу благодарность от лица командования (эх, знать бы еще, где оно, то командование?) за разгромленную вражескую колонну, уничтожение немецко-фашистских захватчиков числом до отделения и четырех единиц техники. Количество погибших он взял из головы, поскольку понятия не имел, сколько фрицев получили свое в сгоревшем бэтээре. Подчиненные нестройно прогудели «Служим трудовому народу», после чего отправились по местам.

— Куда мы теперь? — Вопрос заряжающего заставил Кирилла поморщиться.

— Не закудыкивай! Да я и сам не знаю, честно говоря. К нашим, конечно, это-то понятно, но вот как? Нашумели мы изрядно… Может, хоть у фрица карта найдется? — выдернув фиксирующий язычок, он раскрыл трофейную полевую сумку. — Ага, есть! Хозяйственный немец. Вот что, валяй на башню и наблюдай. Держи бинокль.

Развернув километровку, Кирилл привстал, чтобы на карту падало больше света из раскрытого по-походному башенного люка. Отличная карта, кстати, покруче наших трехверсток — возможности аэрофотосъемки у немцев всегда были на высоте. Обычные бумажные карты его в армии читать, разумеется, учили, несмотря на вполне совершенную электронную начинку «девяносто пятого» со встроенной системой позиционирования и привязки в системах GPS и ГЛОНАСС. Проблема крылась в ином: парень понятия не имел, где сейчас находится. Ни его собственные наблюдения, ни память реципиента-аватара ничем не могли помочь. Впервые в жизни он с особой остротой понял, как порой важны пленные. С другой стороны, ну потащил бы он с собой того гауптмана — и толку? Во-первых, немец получил две пули из ДТ, одну в грудь, другую в плечо, и вряд ли был готов к допросу. Ну, а оказывать ему медпомощь по всем правилам — это сколько времени уйдет. Плюс — болевой шок, ага. Да и нечем ее, ту помощь, оказывать, как выяснилось, у них даже завалящего перевязочного пакета не нашлось. По прошлым боям Кирилл смутно помнил, что в танке должна иметься аптечка, такая квадратная коробка с несколькими ИПП, какими-то ампулами, вроде бы с йодом, и еще чем-то перевязочно-антисептическим, однако в этой «тридцатьчетверке» ничего подобного отчего-то не обнаружилось. А во-вторых? Во-вторых, немецкого парень, как ни прискорбно, не знал вообще. И весьма сомневался, что знает и кто-то из его собранного с бору по сосенке экипажа, наверняка имеющего за плечами лишь школьную программу. Раздраженно выматерившись своим мыслям, он высунулся из башни, пихнув в бок заряжающего: подвинься, мол. Осмотрелся, отобрав у подчиненного бинокль, и длинно плюнул с борта.

— Не волнуйтесь, тащ сержант, — по-своему истолковал тот его действия. — Я внимательно смотрю, если что, сразу…

— Да при чем тут это, — Кирилл в сердцах потряс картой, которую так и держал в руке. — К местности привязаться не могу. Линия фронта у немца отмечена, а вот где мы сейчас? Хрен поймешь. Хоть бы речка какая или там деревня! Даже компаса нет… ориентируйся, блин, как хочешь!

— Деревня? — вскинулся тот. — А вона там, за холмом, сейчас не видно, вроде поселок какой, километра с два до него. И это… — танкист заметно смутился. — Я как раз хотел вам отдать, трофей, так сказать. Вы ж не говорили, что нельзя брать, — покопавшись в кармане комбинезона, Сергей протянул ему немецкий компас, простенький, но, надо полагать, вполне работоспособный.

— Поселок? — Кирилл машинально взял протянутый прибор. — Вот даже как? Ладно, сиди пока, — он торопливо спустился вниз, пролезая под казенником в отделение управления. Коротко объяснил мехводу задачу, и танк сполз с дороги, низом огибая скрывающий замеченную деревню холм. Минут через пять машина остановилась, и водитель заглушил двигатель.

— Экипаж, ко мне, — механик и радист шумно завозились, перебираясь в боевое отделение. В проеме люка показалась перемазанная копотью физиономия заряжающего.

— Значит, так, мужики… Первое. Пять минут на разбор трофеев. Документы, награды, письма, все такое прочее — сдать мне. Ценные вещи брали?

— Тащ сержант, вы ж не запрещали… — снова подал голос Серега.

— Боец, я не спрашиваю, запрещал или не запрещал. Я спросил, брали или нет?

— Ходунцы еще, — грустно вздохнув, заряжающий передал ему часы на простеньком ремешке. — Ложку ихнюю взял, удобная, с вилкой вместе склепана, чтоб не потерять, значит. И гармошка вот губная. Жалко ж, все равно пропадет инструмент…

Часов у Кирилла и у самого не было — помнится, в мемуарах он читал, что наручные часы для бойцов и младших командиров РККА были весьма большой редкостью. Криво усмехнувшись, он вернул бойцу и то, и другое:

— Ладно, владей. Компас себе оставлю. Но на будущее, смотрите у меня, так можно и за мародерство под трибунал залететь. Это всех касается. Что еще строфеили? Пожрать нашли?

— А как же, — танкисты откровенно расслабились, заулыбавшись. — Мы у немчуры еще два сидора прибрали, там и тушенка, и хлеба немного, даже сало есть.

— Ну, хоть поедим, — удовлетворенно кивнул Кирилл.

И неожиданно для бойцов резко добавил:

— Алкоголь?

Крохотной, едва заметной паузы между вопросом и ответом ему вполне хватило:

— Сдать, — он забрал протянутую флягу, против ожидания вовсе не немецкую, с кружкой, а самую обыкновенную отечественную, в выгоревшем матерчатом чехле. Взболтнув емкость, услышал внутри негромкий всплеск: фляжка оказалась почти полной. Наверняка спирт. Трофейный трофей, так сказать. Сначала немцы у наших разжились, затем мы — у немцев. Судя по отсутствию характерного амбре, никто из экипажа к ней еще не присосался, что определенно радовало.

— Ребята, мы ничего не ели уже хрен знает сколько времени. Если сейчас выпить, все, пиши пропало, мы просто перестанем быть боеспособной единицей Красной Армии. Это, надеюсь, ясно? Вот и ладно. В одно рыло пить не собираюсь, крысятничать не приучен, будет привал, перекусим да примем по чуть-чуть для бодрости духа. Но чтоб впредь подобного не было. Тоже понятно? Тогда слушайте сюда…

Опустив бинокль, Кирилл, лежащий на вершине пологого холма, скрывавшего от посторонних взглядов затаившийся у подножия танк, передал его механику. Бинокль, конечно, не танк. Пусть тоже поглядит, машиной-то ему управлять. Как ни странно, соединив воедино все видимые ориентиры — кромку далекого уже леса, дорогу и полуразрушенную прошедшим фронтом деревушку, парень наконец-то привязался к карте. Если нанесенные покойным Гауптманом отметки актуальны, до передка оставалось километров с тридцать, может, чуть больше. Примерно с час интенсивного движения. Вот только если карта не врала (с чего бы, собственно? Немцы, как известно, те еще педанты, воевать «на два лаптя от во-он той горушки до во-от той фигни на холме» не приучены), другой дороги тут не имелось. Справа небольшая деревня, и через пять кэмэ — еще одна, покрупнее; слева, километров через семь, начиналась заболоченная местность, соваться куда, понятно, последнее дело. И машину угробишь, и людей.

Еще раз сверившись с картой, Кирилл ощутил затылком неприятный холодок. Он, конечно, понятия не имел, где именно белорусские поисковики подняли танк, название населенного пункта, старожилы которого помогли в его обнаружении, просто не отложилось в памяти, но сам факт? Неужели все это где-то здесь и произошло? Попытался было припомнить местность, виденную по ТВ, но не преуспел: и смотрел невнимательно, и семьдесят с лишком лет минуло, где уж тут узнать? Да и ландшафт просто не мог не измениться за прошедшие годы, равнина, да еще и болотистая, это вам не вечные горы. Так что не факт, вовсе даже не факт… вот только, холодок в затылке отчего-то не проходит…

Забрав у механика-водителя бинокль, Кирилл кивнул ему в сторону танка:

— Все, ползем назад. Время поджимает, хорошо, если колонну еще не обнаружили.

Бросил короткий взгляд на недалекую деревеньку. Совсем небольшая и очень зеленая, дворов в двадцать, из которых уцелела от силы половина. Больше никаких подробностей рассмотреть не удалось, мешали пышные по летнему времени кроны садовых деревьев. Впрочем, вовсе не обязательно, что в деревне расположились немцы, так что у них имеются все шансы проскочить незамеченными. Вот в той, что побольше и поближе к линии фронта, там да, наверняка разместился какой-нибудь рембат или тыловая часть, а то и дальнобойная батарея. Ладно, что гадать? Подъедут, разберутся.

Закинув ремень трофейного автомата — совершенно рабочего, кстати, жаль, патронов всего один магазин: не догадался поискать в разбитом вездеходе запасные — на руку, чтоб не цепануть стволом землю, пополз следом за механом. Метров через десять, убедившись, что со стороны дороги их уже не разглядишь, свистнул бойцу, и они припустили бегом.

Первые следы недавних боев обнаружились в полукилометре перед въездом в деревню: обочины изрыты воронками. Да и не только обочины — несколько пришлось и на дорогу. Последние, впрочем, с истинно немецкой аккуратностью уже присыпаны землей и камнями. По обеим сторонам — искореженная, обгорелая техника, в основном автомашины, попавшие под бомбежку. Разбитые полуторки со смятыми, рыжими от огня кабинами и разнесенными в щепки кузовами, раскорячившиеся погнутые станины «сорокапятки», перевернутая выгоревшая «эмка», лежащий на крыше угловатый автобус с иссеченным осколками и крупнокалиберными пулями корпусом. А вот и бронетехника, стоящий на опутанных нитями корда ободьях броневик БА-10 с сорванной башней и несколько легких танков. Командирский Т-26 с выбитыми взрывом люками и сорванными броневыми плитами, размотавший обе гусеницы «пятый» БТ, рядом еще один, перевернутый набок, с нелепо торчащей кверху пушкой. Нечто вовсе уж трудноопределимое, искореженное, перекрученное чуть ли не «восьмеркой» — результат прямого попадания фугасной авиабомбы. Черная, горелая земля с пятнами мазута и солярки усеяна обломками, кусками рваного металла, разбитыми ящиками, обрывками брезента и одежды, гильзами…

Что ж, знакомое, увы, дело: идущая без воздушного прикрытия колонна отступающих войск попала под авианалет немецкой авиации. Наверняка «Штуги» поработали, уж больно прицельно били, твари, да и бомбы, суда по воронкам, среднего калибра. Наши, конечно, пытались съехать с дороги и рассредоточиться, но куда там. От пикирующего бомбардировщика разве уйдешь? А отбомбившись, пилоты прошли на бреющем, прочесав остатки колонны из пушек и пулеметов…

И трупов не видно, разве что несколько сваленных в кучу и уже успевших раздуться на жарком солнце лошадок чуть поодаль — видимо, немцы подсуетились, пригнав из деревни стариков да баб, чтобы те схоронили в ближайших воронках погибших. Эпидемии, суки, боятся… Вот так и появлялись по всей стране тысячи безымянных, никому не ведомых могил, чьи обитатели навеки оставались пропавшими без вести. Хорошо, если кто из местных хотя бы примерно запомнит место, рассказав о нем после войны. Детям, внукам, ребятам из поисковых отрядов. Тогда еще есть шанс, что через энное количество лет или десятилетий погибших героев поднимут и перезахоронят. Безымянными, в основном, перезахоронят, конечно. Да и не велик этот шанс, если честно. Сколько из тех свидетелей дождется победного мая сорок пятого, пережив оккупацию и немецкое отступление, когда гитлеровцы и их пособнички из местных предателей особо зверствовали? И сколько таких вот деревушек будет полностью уничтожено вместе с жителями, которые лягут в землю рядышком с безвестными могилками своих защитников…

Выругавшись под нос, сидящий на краю люка Кирилл зло буркнул высунувшемуся из башни заряжающему:

— Чего пялишься? Неужто еще не насмотрелся? Лезь вниз и давай осколочный в ствол. Башню развернуть вправо на полкорпуса.

Уловив настроение командира, тот молча нырнул в башню, уже без былой суетливости выдернул из укладки унитар, загоняя его в казенник. Потянулся к штурвалу ручного поворота, с хеканьем закрутил, разворачивая башню в указанном направлении. Разглядев сквозь просветы в деревьях, скрывавших поворот дороги, угол покосившийся ограды и белую стену крайней хаты, Кирилл не торопясь спустился в боевое отделение. Наглость — она, конечно, второе счастье, но нарываться на случайную пулю перепуганного появлением русского танка фрица глупо. Прикрыл люк, уже привычно набросив на стопор ремень, приник к обрезиненному налобнику командирской панорамы, с небольшим усилием ворочая бронеколпак, и осмотрелся.

Замеченная за деревьями беленая известью стена именно стеной и была. В том смысле, что больше от дома ничего и не осталось, только эта стена с черным квадратом выбитого взрывной волной окна да приличных размеров воронка вместо всего остального. Двор был усеян битым камнем, расщепленными досками, обломками крыши. То ли немецкий пилот ошибся, отбомбившись по околице, то ли сделал это умышленно, что скорее, но с десяток фугасок упало на западную часть деревеньки, разметав несколько домов вместе с подворьями. Зрелище мрачное — расплескавшаяся вокруг воронок земля, изломанные, лишившиеся крон деревья, остатки стен с черными следами копоти, торчащие над ними разрушенные печные трубы, поваленные плетни. Людей нигде не видно, то ли попрятались, то ли погибли под бомбами. На обочине, съехав правыми колесами в неглубокую сточную канаву, замерла телега, придавленная вывороченной взрывом развесистой яблоней с наспех обрубленными, чтоб не мешали движению, ветвями, брошенными тут же. В память отчего-то врезались разбросанные в пыли яблоки, частично раздавленные, но в основном целые, которые никто не подобрал.

Миновав разбомбленную окраину, танк въехал в центр села, и Кирилл увидел то, что меньше всего ожидал и хотел увидеть. Немцы в деревне все-таки были. Вот только… Над довольно большим зданием с высоким крыльцом, видимо, бывшим сельсоветом или клубом, развевался флаг с красным крестом. А перед домом, на небольшой площадке, стояли два санитарных автофургона и несколько подвод, возле которых суетились с носилками санитары в халатах и солдаты в фельдграу, но без пилоток и ремней, видимо выздоравливающие легкораненые. Чуть в стороне приткнулся к покосившемуся, увитому плющом штакетнику знакомый по недавнему бою полугусеничный транспортер, правда, без пулеметов и с намалеванными на бортах красными крестами, вписанными в белые круги, эвакуатор переднего края, надо полагать. Неподалеку от него застыла парочка мотоциклов с колясками. Возле бэтээра, опираясь на запыленный капот, неспешно перекуривали пятеро солдат — у этих и пилотки, и ремни имелись. А в дополнение к ним — еще и карабины, небрежно прислоненные к борту.

Медсанбат, стало быть. Вот это они попали!

Левая ладонь автоматически нащупала штурвал поворота башни. Прикинул в уме: они идут километров под тридцать, цель по правому борту, куда и повернута башня. Крутануть штурвальчик еще на пару оборотов, доворачивая, и через несколько секунд лазарет окажется в прицеле. Снаряд уже в стволе, влупить по зданию, протаранить БТР и мотоциклы, развернуться и ворваться на площадь. Несколько минут, и все будет кончено. На борту транспортера, если он не ошибся, висит нечто красно-бело-черное, наверняка сложенный в несколько раз флаг. Если прихватить да накинуть сверху на башню или МТО, с воздуха сойдут за фрицев. А можно еще и каску найти, и сидеть в люке с довольной мордой — свой я, мол, вон, какой трофей на передок перегоняю! Но решать нужно быстро, травящиеся табачком солдаты уже удивленно переглядываются, указывая пальцами на неспешно едущий по центру улицы танк…

В следующий миг парень яростно скрипнув зубами: да, они расстреливали госпитали и бомбили санитарные поезда, они, а не он! Он не станет этого делать! Не станет, и все! И плевать ему на все на свете конвенции и соглашения, не в том суть — лично он этого делать не станет! Лично, понимаете?!

— Командир, — раздался в наушниках тревожный голос заряжающего, видящего со своего места почти все то же самое. — Чего делать-то будем?

Кириллу отчаянно захотелось ответить отборной матерной тирадой, одной из тех, что намертво запали в память за время его собственной срочной службы, и которую вряд ли слышали в этом времени, однако он сдержался, коротко буркнув, обращаясь к механику:

— Едем мимо. Медленно едем, как свои. Если попытаются остановить, тараним броневик — и ходу. Но только по моему приказу! По госпиталю стрелять запрещаю. Это тоже приказ!

И добавил — зная, впрочем, что ему никто в любом случае не возразит (а вот в том, что не доложат в особый отдел, буде им все-таки удастся пробиться к своим, он, честно говоря, уверен не был: так, мол, и так, имея возможность нанести противнику урон, принял решение уйти от боя… ну и так далее):

— Мужики, бойцы Красной Армии с ранеными не воюют. Даже если эти раненые — фашисты. Хочу, чтобы вы это накрепко запомнили. Ясно? Вот и ладно. Все, полное внимание…

Показав кулак удивленному заряжающему — мол, без вопросов, знаю, что делаю! — Кирилл сдернул с головы шлемофон и разблокировал люк, отваливая тяжелую крышку в походное положение. Подтянув за ремень трофейный автомат, снял с предохранителя, выведя рукоятку затвора из фигурного выреза в ствольной коробке. Приклад раскрывать не стал, рассудив, что с единственным магазином все равно много не навоюет, а для того, чтобы полоснуть в упор, если его план не сработает, особой точности не требуется.

Мысленно перекрестившись, парень решительно высунулся из люка, приветливо помахав автоматом стоящим у бронетранспортера солдатам. Ну, а что? Шлемофон он снял, волосы у него русые, морда, как и положено порядочному танкисту, чумазая… Ну, а комбинезон? А что комбинезон? Во-первых, его почти полностью скрывает крышка, во-вторых, немцы в подобной ситуации, скорее, обратят внимание на его улыбающееся «во все тридцать два» лицо и знакомый автомат. Сам бы он, наверное, вряд ли усомнился, что танк не трофейный. Противно, конечно, этим гадам вот так вот лыбиться после всего, что он успел уже повидать, но другого выхода, похоже, просто нет. Ну, не давить же, в самом деле, беспомощных раненых, уподобляясь этим самым ребятишкам в фельдграу?..

За штанину отчаянно задергал мало что понимающий заряжающий, но Кирилл, опустив вниз левую руку, снова показал ему кулак. Дерганье прекратилось. Интересно, надолго ли? До немцев, уже отлепившихся локтями от капота, оставалось метров десять. Кирилл, словно бы невзначай, положил автомат на край люка с таким расчетом, чтоб мгновенно перехватить его уже не ради приветствия «kämpferische genossen», а совсем даже наоборот, ради окончательного переведения их в совершенно иное физиологическое состояние. Нервы были напряжены до предела, и парень едва не подскочил на месте, ощутив в левой руке, так и опущенной вниз, ребристую тяжесть гранаты. Ого, похоже, Серега тоже въехал в пикантность момента. Вот только, если ему сейчас придется стрелять, куда он гранату-то денет? Одной рукой из МП-40, знаете ли, не постреляешь… Торопливо запихнув «эфку» в карман комбинезона, Кирилл освободил левую руку. Прикинул оставшееся расстояние: если сейчас фрицы ничего не предпримут, то они благополучно проедут мимо. И — все…

Ближайший к танку немец неожиданно призывно махнул рукой: тормози, мол. И весьма недвусмысленно потряс фляжкой с отвинченной крышечкой. Ага, вон и кружки на капоте стоят. Ну, твою же ж мать!!! Б…!!! Вот не зря Кирилл никогда не злоупотреблял алкоголем: все беды от него! Ну, или не все, а через одну…

Парень снова широко улыбнулся, шутливо разведя руками, и похлопал ладонью по левому запястью, намекая, что нет времени. Немец прокричал что-то, совершенно не различимое в гуле дизеля, и внезапно заступил танку, до которого оставалось метров пять, дорогу, уверенный, что бронированное чудовище остановится.

Ну, вот и все, собственно. Останавливаться им никак нельзя. Может, и глупый был план, но ведь почти удалось, разве нет? Сволочи эти фрицы все-таки! Выпить им с танкистами захотелось, блин! Нашли время…

Судорожно вздохнув, Кирилл поднял автомат и нажал на спуск. Когда-то он читал, что опытные бойцы ухитрялись стрелять из не имеющего переводчика огня автомата чуть ли не одиночными выстрелами, но проверять это на практике не стал, израсходовав штатные тридцать два патрона несколькими короткими очередями. Конечно, классическая «серия по три», как при стрельбе из штатного АК-12М, не получилась, но нечто подобное — вполне. Короче, попал, разумеется, «тридцатьчетверка» как раз проезжала мимо транспортера, и от противника его отделяло буквально метра три-четыре. Сначала девятимиллиметровые пули швырнули под гусеницу любителя выпить, затем разбросали остальных четверых в стороны, лупанули в борт, выбили из земли крохотные пыльные султанчики. Все. Ну, и на десерт… Кирилл рванул из кармана гранату, выдернул кольцо и, полуобернувшись, забросил ее в бронетранспортер. Торопливо нырнул в башню, рывком захлопывая люк. Вот и проехали мимо, блин… Все это заняло считаные секунды, и механик только сейчас успев среагировать, резко бросил машину в сторону, подминая правой гусеницей оба мотоцикла. За кормой глухо бухнул взрыв, почти не слышимый за ревом двигателя, и танк рванулся вперед, набирая скорость.

«Тоже неплохо, ни байков, ни бэтэра у фрицев больше нет, не на чем за нами гнаться, — отрешенно, как и всегда в боевой обстановке, подумал Кирилл. — А вот радиостанция есть наверняка. Значит, в следующем селе нас определенно будут ждать. Похоже, не судьба до своих дотянуть…»

По кормовой броне несколько раз звонко шлепнули винтовочные пули, разумеется, не принеся никакого вреда. Кирилл приник к смотровому прибору кругового обзора на люке, оглядываясь. Над бронетранспортером еще курился дым, но совсем слабый, тающий с каждой секундой — взрыва лимонки не хватило, конечно, чтобы всерьез повредить или поджечь машину. Впрочем, не факт, что ее удастся сразу завести, оборонительная граната рванула где-то в районе отделения управления, наверняка хоть что-то, да раскурочив осколками. Рядом с бронемашиной виднелось несколько фигурок с оружием, однако больше никто не стрелял, убедившись в тщетности усилий. Танк уже почти миновал деревеньку, на этой окраине практически нетронутую войной, разве что стекол в стоящих вдоль улицы домиках не осталось да на подворьях не виднелось ни одной живой души, ни людей, ни собак, ни даже кур.

На выезде их снова обстреляли, на сей раз — видимо, для разнообразия — из пулемета. В первое мгновение Кирилл даже не понял, откуда стреляют, но секундой позже заметил в кустах метрах в двадцати от дороги ритмичные желтоватые вспышки. Ага, нечто вроде поста на въезде-выезде из деревни. Похоже, просто замаскированный ветками мотоцикл и двое-трое солдат. Услышали пальбу и взрыв, увидели танк и сделали выводы… на свою голову.

— Короткая!

«Тридцатьчетверка» плавно сбавила ход, и Кирилл, довернув башню, влепил в заросли осколочную гранату, наводя прямо по вспышкам. Бухнуло, полетели в стороны ветки и какие-то обломки, из дымного облака вырвался косой столб пламени, тут же и опавший, растекшийся по земле невысокими язычками. Сбоку клацнул запираемый затвор, но тратить еще один снаряд сержант не стал, пройдясь по затянутым сизоватым тротиловым дымом кустам из спаренного пулемета. Без особой, впрочем, надобности: судя по полыхнувшему пламени, в мотоцикл они попали, это, как говорится, непреложный факт.

— Вперед. Давай максимальную, уходим, — поколебавшись, Кирилл открыл люк. Ворвавшийся в башню теплый ветерок быстро выдавил из боевого отделения пороховую гарь, дышать стало легче…

Деревня осталась позади. Петляющая между невысокими холмами дорога была пуста, лишь по обочинам изредка встречалась разбитая или брошенная техника, опять-таки наша, до которой пока не дошли руки у хозяйственных немецких трофейщиков. Пара КВ с башнями, обшитыми дополнительной броней, посаженной на здоровенные болты, съехавший в кювет трехтонный «ЗиС-5» с изодранным пулями брезентовым тентом, обгорелая «бэтэшка», вместо бандажей опорных катков — кучки беловатого пепла. Немецкий, точнее, чешский, танк Кирилл увидел лишь раз — 38 (t) застыл у самой обочины, нелепо скособочив утыканную заклепками, закопченную башню с едва различимым на фоне выгоревшей краски тактическим номером. Похоже, напоролся на чью-то болванку, вон какая дырень в борту, даже отсюда видно. Интересно, это кто ж его так приголубил?..

Развернув на коленях карту, парень в который уж раз всмотрелся в нанесенные покойным гауптманом условные обозначения. Увы, ничего волшебным образом не изменилось, и деваться им по-прежнему было некуда. Или через пару-тройку километров уходить к болотам, или двигаться к фронту по дороге. Оба варианта, если уж честно, откровенно проигрышные: через трясину уйти вряд ли удастся, а в селе, обозначенном на трофейной карте как Krinichnoye, их, после всех недавних подвигов, просто не могут не ждать. А раз ждут, значит, и встретят как следует — слишком большой поселок и слишком близко от линии фронта, немцы там определенно имеются, и наверняка не какие-нибудь санбатовцы, как здесь. Ну, никак они не могут оставить без присмотра единственную крупную дорогу, идущую прямиком к недалекому фронту, никак! Ох, но как же не хочется соваться в это самое Криничное, как же не хочется…

Так, а это что? Кирилл повернулся на неудобном дерматиновом сиденье, чтобы на карту падало больше света. Странно, что не заметил раньше. Тонкая пунктирная линия, обозначенная непонятным сокращением «unpas.weg». Что сие означает, Кирилл понятия не имел, помнил лишь, что на туристических «пятисотках» из его времени примерно так обозначались труднопроходимые тропы, не включенные в официальные маршрут. Или он перепутал, и пунктир — это русло пересохшей реки или ручья? Хрен его знает. Вспомнить никак не удавалось, да и бывал он в тех походах от силы раз пять, проходя с товарищами простенькую «единичку» по горно-лесной местности.

Так, а если это все же дорога? Правда, идет она как раз через заболоченную низину, куда он соваться не хотел, но зато выводит прямиком к передку, причем там, где на карте нет никаких вражеских отметок. Последнее, впрочем, вполне объяснимо: ну, не могут фрицы ждать прорыва со стороны болот. Да и какой, если уж честно, прорыв?! В этих местах они еще несколько недель будут именно наступать, где медленней, где быстрее, но оттесняя советские войска на восток.

Прикинул расстояние, даже не доставая из планшетки прозрачной целлулоидной линейки, — до непонятного «пунктира» оставалось меньше километра. Что ж, посмотреть стоит. Если это и впрямь какая-то заброшенная дорога, ведущая через болота, рискнуть можно. Стремно, конечно, но все ж лучше, чем напороться в Криничном на немецкие ПТО — или что там у них под рукой отыщется? Между прочим, если по карте, то так даже короче выходит…

Аккуратно сложив карту, Кирилл убрал ее в раскрытый планшет, лежащий на подрагивающем в такт движению колене. Вытащил книжку в твердой желтоватой обложке, озаглавленную «Устав бронетанковых войск РККА, часть первая (УТВ-1-38 г.)», не глядя, раскрыл на сотой странице, коснувшись кончиками пальцев сложенного вдвое листка из школьной тетрадки в линейку. Послание потомкам, ага. То самое. Собственноручно им написанное сразу же после обнаружения танка. Зачем? А хрен его знает, зачем… Ведь его нашли там, в будущем? Нашли. Значит, нужно. Не для предков, увы, поскольку его все равно никто здесь не прочитает — для потомков. Хм, это что ж, он окончательно смирился с тем, что им предстоит сгинуть в безымянном болоте, так выходит?!

Кирилл раздраженно засопел, запихивая в полевую сумку книгу. Да какая разница, в конце-то концов?! Чему быть, того не миновать, разве не так? Он сам? Да он давно ничего не боится, вот только ребят жалко.

Выглянув из люка, парень осмотрелся, боясь пропустить съезд с дороги, поскольку никаких указателей, разумеется, ожидать не приходилось. И почти сразу же услышал выбивающийся из монотонного гудения мотора звук, поднял голову: довольно высоко пролетел самолет, похоже, «Мессершмитт». Ушел далеко вперед, превратившись в черную черточку на голубом фоне, развернулся, возвращаясь. Не факт, что по их душу, но ощущение не из приятных, тут мемуаристы явно не врали. Если влупит с бреющего, мало точно не покажется, особенно, если по двигателю попадет. Снизился, промелькнув смазанной тенью метрах в ста, и ушел куда-то назад. А может, и по их, кто тут разберет? Хотя для разведки в этот период войны немцы обычно все-таки использовали «Хеншель-126», тот самый хрестоматийный «костыль». Да нет, точно «мессер», на такой высоте грех не узнать хищно вытянутый фюзеляж и типичной формы крылья. Что ж ему все-таки было нужно?..

Ага, вот и поворот, надо полагать. Невысокий холм прорезала не так чтобы шибко наезженная дорога с едва заметными колеями, явно пробитыми колесами телег, уж никак не автомобилей. Если не знать, так и не заметишь, просто проедешь мимо даже при скоростях середины двадцатого столетия. Торопливо нырнув в люк, Кирилл выдал механу порцию цэу. Выбросив клуб дыма, «тридцатьчетверка» свернула, походя выворотив выросший на обочине куст. Похоже, теперь любой мало-мальски внимательный преследователь с легкостью поймет, что беглый русский танк свернул именно сюда. Плюс следы траков, разумеется. Ну и ладно, изменить все одно ничего нельзя.

С полчаса танк ехал по вполне сносной дороге, разве что излишне узкой для его габаритов, никак не напоминающей болото, а вот затем… Местность стала ощутимо понижаться, по сторонам понемногу потянулось редколесье, а набитые тележными колесами колеи наполнились темной водой. Росшая по обочинам и между ними трава тоже все больше и больше напоминала типичную для болот растительность, ярко-зеленую, сочную, несмотря на жаркое лето. Сидящий на башне Кирилл все чаще оборачивался, с тревогой наблюдая за продавленными гусеницами глубокими колеями, обрамленными вывороченными траками пластами жирной, почти черной почвы, мгновенно заполнявшимися мутной водой. Болото — штука коварная, это знал даже он, типично городской житель. Телега, а то и автомашина, пусть и с трудом, но пройдет, а вот танк вполне может неожиданно пойти на дно. Хоть бы ходовая выдержала, можно только представить, сколько грязюки они уже намотали на гусеницы. Едва ли не против воли парень вспомнил виденный в танковой учебке намертво застрявший Т-90 с напрочь забитой глиной ходовой. А «девяностый», знаете ли, малость помощнее «тридцатьчетверки», да и дело было на обычном разъезженном владимирском проселке после неслабого летнего ливня, а не на болоте…

Впереди сверкнула нетронутая водная гладь, отражавшая небо и стволы чахлых березок и сосенок, росших по сторонам дороги. Ровная, будто стекло, вода скрыла и колеи, и росшую между ними траву. Дороги больше не было, одно направление, обозначенное этой самой водицей. «Метров тридцать, — машинально отметил парень. — А дальше вроде бы гать начинается, вон бревна виднеются». Танк, не дожидаясь команды, остановился. Из своего люка выбрался механик и, придерживаясь за пушку, выпрямился во весь рост, устойчиво стоя на наклонной лобовой броне:

— Командир, чего делать станем? Не потонуть бы…

— Сейчас, — поколебавшись, Кирилл вылез на корпус и спрыгнул вниз. Сапоги сразу же погрузились в липкую грязь по середину голени, под подошвами противно чавкнуло.

— Палку нужно, да подлинней, — посоветовал с брони мехвод, не изъявляя, впрочем, особого желания последовать вслед за командиром.

— Разберусь, — буркнул тот. Порывшись в заляпанном болотной грязью ящике ЗИП, парень вытащил топор. Срубив ближайшую березку, наскоро очистил тоненький стволик от веток и двинулся вперед, прощупывая дно. Как ни странно, уже через пару метров под ногой ощутилось нечто твердое и покатое, на чем он немедленно и поскользнулся, ухнув в болотину почти по пояс. Всласть выматерившись — мехвод одобрительно хмыкнул — выпрямился, опираясь на шест. Ощупал дно. Ага, уложенное поперек дороги бревно, что ж еще? Гать, конечно, просто бревна со временем опустились ниже уровня воды. Вот только вовсе не факт, что настил выдержит многотонную машину…

Пройдя еще метров с десять и убедившись, что под водой, буквально сантиметрах в тридцати, все те же уложенные одно к одному бревна, Кирилл повернул обратно. В сапогах противно хлюпало, намокшее нижнее белье и штанины комбинезона липли к коже. Нет, ну надо ж было навернуться, на ровном месте, блин! Забросив шест на крышу моторного отсека, забрался на танк.

— Давай вперед, только осторожненько. Старайся держаться точно по центру, бревна должны выдержать. Ширина гати метра три, нам хватит. Ясно? Экипаж, из машины! Поехали…

Затопленный участок проехали на удивление легко, «тридцатьчетверка» не погружалась выше ступиц, вот только гнилые бревна порой проседали под весом, заставляя танк опасно крениться или зарываться носом. А затем пошла «сухая» гать, очень похоже, проложенная еще до исторического материализма, то бишь во времена канувшей в историю Российской империи. Почерневшие, замшелые от времени бревна плотно прилегали одно к другому, и лишь изредка встречались разрушенные, в одно-два бревна, участки, залитые водой. Подобная гать может служить десятилетиями, проблема лишь в том, что проложившие ее вряд ли рассчитывали на танки, которых в те времена и вовсе не существовало.

«Тридцатьчетверка» упрямо перла вперед на первой передаче, бревна с легким хрустом ложились под гусеницы, вдавливаясь в грунт, но пока держали. Кирилл, на правах командира, уже привычно сидел на башне, свесив ноги в люк, заряжающий и радист разместились на крыше моторного отсека, держась руками за рым-болты по краям башни — неведомо почему, но Харьковский танк оказался напрочь лишенным каких бы то ни было поручней. Взведенный ППД лежал на коленях — так, на всякий случай. Места хоть и глухие, но фронт совсем близко, мало ли кто может шляться по этим болотам, от таких же, как они, окруженцев, до немецких поисковых групп.

Развернув поверх автомата карту, Кирилл всмотрелся в знакомые до боли отметки. До линии фронта еще километра четыре, что с их скоростью растянется не на один час. И это при том, что…

Додумать мысль парень не успел: над головой пронесся, завывая мотором, распластанный силуэт. Черно-белые кресты на голубом фоне, окрашенный желтым кок и концы крыльев. «Мессершмитт», не факт, конечно, что тот же самый, но теперь явно по их душу. Иначе что ему, собственно, делать над этим болотом? Разведчик? Нет, скорее, свободный охотник.

— В машину! — Кирилл первым соскользнул в башню, прижался к борту, освобождая место для товарищей. В принципе ничем особенным «сто девятый» им навредить не может, бортовые 7,92-мм пулеметы опасны в воздушном бою, но двадцать миллиметров танковой брони никак не пробьют. А вот мог ли «худой» нести бомбовую нагрузку, Кирилл, как ни старался, вспомнить не мог. Если судить по кинофильмам, вроде бы мог, а как оно обстояло на самом деле? Хрен его знает…

«Интересно, у него вроде еще и пушка должна быть? Между цилиндрами двигателя? — испуганно сообщил внутренний голос. — Или нет?».

Не закрывая люк, парень наблюдал за самолетом. «Мессер» ушел вперед, лихо развернулся через крыло и, наклонив нос, понесся назад. Похоже, на атаку заходит, сука! Кирилл рванул крышку. И в тот же миг по обеим обочинам протянулись фонтанчики влажной, перемешанной с измочаленной травой земли. Несколько пуль угодили в торцы выстилавших гать бревен, разнося их в щепу. Самолет снова развернулся, теперь заходя со стороны кормы. Свинцовые строчки прошлись точно по центру гати, звонко пробарабанив по броне. Мгновением спустя донесся рев тысячесильного мотора — самолет прошел совсем уж низко, едва не задевая плоскостями верхушек деревьев.

«Мог, сволочь, — неожиданно вспомнил Кирилл. Память, как уже не раз бывало в минуту крайней опасности, услужливо подсказала, „разархивировав“, казалось бы, навсегда забытое, отложенное на самое дно сознания. — Модификация „Эмиль“ поднимала до двухсот пятидесяти килограмм бомб. А нам и одной-единственной за глаза хватит. Бронирование крыши два сантиметра, от пуль защитят, от двадцатимиллиметрового снаряда или бомбы — нет. Даже если боеукладка не рванет, нас по-любому по стенкам размажет. Правда, там, в будущем, танк вроде бы целым подняли…»

Со своего места Кирилл не видел, как «Мессершмитт» снова развернулся, набрал высоту и вошел в пологое пике, роняя в тридцати метрах впереди черную каплю пятидесятикилограммовой фугасной бомбы. Взрыв взметнул фонтан грязи, перемешанной с обломками бревен и сизым дымом сгоревшего тротила. Коротко выматерившись под нос, механик, перед мысленным взором которого все еще стояла та, виденная на околице деревни, сожженная авиаударом колонна, резко свернул с дороги, уходя на безопасную с виду поляну, совершенно сухую, с несколькими кочками, поросшими осокой и невысокими чахлыми сосенками в руку толщиной. Воды нигде видно не было, но это уже ничего не могло изменить. Откуда ему, городскому жителю, было знать, что это — самое страшное место в любом болоте, так называемое «сонное озеро». Сверху типичнейшая луговина и редкий лесок, а под слоем дерна — многометровая водная пропасть. Успев проехать буквально метров пять, «тридцатьчетверка» завалилась вправо, со вполне объяснимой для ее веса быстротой уходя под воду. Поняв, что происходит — в распахнутый люк механика-водителя уже вовсю хлестала вода с лохмотьями сорванного дерна — Кирилл рванулся было к башенному люку, но танк неожиданно резво завершил переворот и башней вниз ухнул на четырехметровую глубину.

«Спасательный люк!» — было последним, о чем успел подумать старший сержант Виктор Говоров, он же — Кирилл Иванов, прежде чем Т-34 мягко опустился на дно белорусского болота. Он еще успел рвануться вперед, натыкаясь на контейнеры вертикальной боеукладки, внезапно оказавшиеся над головой, на разлетевшиеся по боевому отделению трофейные карабины и вещмешки, но ударился в темноте о казенник пушки, теряя сознание. Его затянутое в мгновенно промокший комбинезон тело глухо плеснуло, погружаясь под воду, уже успевшую залить башню по самый погон и продолжавшую стремительно подниматься. Кириллу и допустившему последнюю в своей жизни ошибку механику-водителю повезло, и они захлебнулись сразу — в отличие от товарищей, тщетно пытавшихся раздраить заклинивший драп-люк…

Немецкий самолет сделал крут над пятиметровой угольно-черной полыньей, еще парой минут назад казавшейся поросшей редколесьем невинной поляной, и, качнув крыльями, ушел в сторону своего аэродрома, доложив по рации об уничтожении натворившего столько бед русского танка вместе с экипажем. На постепенно успокаивающейся поверхности воды плавала сорванная тонущим танком болотная трава, ветки и обломки бревен разрушенной гати. Точно по центру полыньи медленно расползалось радужное пятно солярки.

Через месяц немцы пригонят к уже почти полностью затянувшемуся «окну» полугусеничный восемнадцатитонный тягач Famo и инженерную машину на базе Pz-IV. Несмотря на глубину, им удастся завести тросы на кормовые буксирные серьги, однако «тридцатьчетверка» в руки врага пойти не захочет, едва не утянув вслед за собой съехавшую с гати Bergepanzer.

А еще через семьдесят шесть лет танк с первой попытки поднимут на поверхность белорусские поисковики…

 

ГЛАВА 12

Россия, недалекое будущее

Из «Склифа» Лена вернулась далеко за полночь, вызвав по комму такси. Бросив на полочку в прихожей связку ключей — вот и обзавелась собственным комплектом, ага — девушка бездумно прошлась по комнатам, зажигая везде свет. Зачем-то включила Кирюшин комп и свой ноутбук — и окончательно пришла в себя уже на кухне, захлебываясь слезами.

Лечащий врач в целом ничего страшного не сказал, даже, наоборот, в определенной мере обнадежил. Сообщил, многозначительно глядя в потолок, что Кириллу ничего особо ужасного и не грозит, организм, мол, молодой, здоровый. Ну, и все такое прочее. Вот только когда он выйдет из комы, науке, как говорится, неизвестно, увы. Может, завтра с утра, а может, и через год. Забрать домой? Да, скорее всего, будет возможно через пару дней. Уход? Конечно, кто-то постоянно должен находиться рядом. Иск к создателям игры? А смысл? Ведь он согласился с правилами, особо оговаривавшими любые форс-мажорные ситуации, подтвердив свое согласие регистрацией электронного паспорта… Ну, и так далее…

Потом был довольно сумбурный разговор с родителями любимого — вернее, с его отцом — и молчаливый таксист, не проронивший за всю дорогу ни слова. Видимо, не в первый раз возит из больницы заплаканных родственников.

Перед Леной стояла все та же бутылка виски, определенно заколдованная, появляющаяся из шкафчика именно в такие моменты. А в пальцах дымилась сигарета — девушка понятия не имела, откуда взялась лежащая на столе пачка. Вроде шофер подвез ее к самому подъезду, а вот же… И когда она успела до магазина пробежаться, ведь на часах уже половина второго ночи?

Лена со злостью затушила едва раскуренную сигарету в блюдце. На фиг! Глупости все это, ничего оно не помогает! И вообще, хватит рыдать, как ни избито звучит, слезами делу все равно не поможешь. Отчаянно хотелось что-нибудь разбить, так, чтобы только осколки в стороны полетели. Или прямо сейчас позвонить своему бывшему парню, сообщив, что он, в общем-то, никогда не был эталоном мужской силы, и вообще, едва-едва что-то мог в горизонтальной плоскости. Или сделать еще какую-то совершенно немыслимую глупость, за которую утром станет ужасно стыдно перед самой собой…

Вытерев слезы, девушка умылась холодной водой, убрала с глаз долой сигареты и бутылку, напоследок плеснув себе еще «на два пальца», как говорят американцы. Поморщившись, решительно выпила залпом. Все, поревела — и будет. Нужно собраться и взять себя в руки. И для начала — как следует выспаться, поскольку завтра тяжелый день, предстоит встретиться с родителями Кирилла и вместе с ними ехать в больницу. С этой мыслью Лена и отправилась в спальню, но не дошла, наткнувшись взглядом на мирно урчащий кулером компьютер Кирилла, который сама и включила, вернувшись домой. Шлем и перчатки мирно лежали на краю стола.

«А почему бы и нет?» — мысль представлялась, разумеется, совершенно дурацкой, но захмелевшей от выпитого виски, усталости и переживаний девушке отчего-то пришлась по душе. Найдя на рабочем столе знакомый (век бы не видеть!) значок, запустила игру; нервно барабаня пальцами по столешнице, дождалась окончания загрузки обновлений. Ввела в окошко логина привычное «Кир_007» — и неожиданно столкнулась с проблемой: для входа под Кирилловым ником требовался пароль. «Танковый клуб», по желанию разработчика, не позволял операционной системе запоминать пароль, чтобы не допускать в игру незарегистрированных геймеров, выходящих в Сеть с чужой машины. Входя в игру, приходилось каждый раз заново вводить и ник, и пароль. Надув губки, Лена задумчиво поглядела на пустое окошко password. Никаких особых секретов друг от друга у них с Кириллом никогда не было, просто вот как-то не видела раньше необходимости узнавать такую мелочь, как игровой пароль. «Может, воспользоваться функцией восстановления забытого пароля? — подумала девушка, наводя курсор на соответствующий раздел меню. И тут же раздраженно отпихнула в сторону ни в чем не повинную мышку. — Ах да, я ж не знаю, с какого ящика Кирка регился, у него их штук пять! Да и пароля к его почте не знаю. Блин… Ну и ладно…»

Все-таки наведя курсор в соответствующее окошко, она, уже из чисто женского упрямства, набрала первый из пришедших в голову вариантов — «Лена». Отказ в доступе. Ну, конечно, с чего бы Кирке использовать именно ее имя в качестве пароля? При воспоминании о любимом глаза немедленно защипало, и картинка на мониторе расплылась. Так, стоп, подруга, стоп! Договорились же взять себя в руки и прекратить жевать сопли! О Кирилле и думать не смей! А что, если… Но ни «Ленка», ни «Елена», ни тем более «любимая» ни к чему не привели. Разве что к тому, что игра высветила на мониторе:

Уважаемый пользователь Кир 007! Вы уже четыре раза ввели неверный пароль. Пожалуйста, обратите внимание, у Вас осталась одна попытка, после чего аккаунт будет временно заблокирован, и Вам придется подтвердить регистрацию при помощи электронного паспорта и ответа на контрольный вопрос! В случае еще одного неверного ввода пароля, на Ваш e-mail будет выслано письмо с инструкциями. Удачи!

«Ну и похрен! — мысленно отмахнулась Лена, окончив читать. — И пусть себе блокируется, кому оно нужно!»

И, решительно набрав последний вариант — свою собственную фамилию, «Горобченко» — нажала «Ввод». Секунду поразмыслив, электронный страж «Танкоклуба» принял «пропуск». «Вот даже как? — мимолетно удивилась девушка, изучая перезагрузившийся игровой интерфейс. — Все-таки я…» Потянулась, было, к шлему-мнемопроектору и перчаткам, но вовремя сообразила, что понятия не имеет, как ими пользоваться. Так что уж лучше по старинке, мышкой и клавиатурой. А, собственно, что именно делать и с чего начинать? И зачем она вообще сюда полезла? Вроде бы Кирилл объяснял, что сперва нужно выбрать бой и бронемашину, затем изучить историческую справку и задание… или нет? Тогда ее не особенно интересовали эти подробности, слушала исключительно, чтобы не обижать любимого, взахлеб делящегося с ней игровыми новостями и деталями пройденных виртуальных боев. Куда больше девушку волновали их отношения и робкие планы на совместное будущее, в котором не было места никаким идиотским танковым симуляторам. А уж о том, чем все это закончится, ей и в страшном сне не могло пригрезиться…

Потратив минут пять на ознакомление с предлагаемым игрой меню, девушка более-менее разобралась, по крайней мере, поняла, как выбирать задание и танк. Снова скользнув взглядом по шлему и сенсорным перчаткам, решила не усугублять и навела курсор на мерцающую в самом низу экрана надпись «Вступить в бой!». Несколько мгновений все же колебалась: а ведь чуточку страшно, правда, подруга? С другой стороны, чего бояться-то? Без виртуального шлема это не более чем игра с обалденной графикой и немыслимой проработкой деталей. Так что нечего бояться, дорогуша!.. Пожав плечами, Лена все-таки кликнула левой клавишей. Кликнула — и… ровным счетом ничего не произошло. Ну, почти ничего: игровое поле пересекла мигающая надпись «НЕВОЗМОЖНО ВОЙТИ В ИГРУ. ПОЛЬЗОВАТЕЛЬ С ТАКИМ НИКОМ УЖЕ АКТИВЕН. ВЫЙДИТЕ И ПОВТОРИТЕ ПОПЫТКУ ИЛИ ЗАЙДИТЕ ПОД ДРУГОЙ УЧЕТНОЙ ЗАПИСЬЮ».

Лена задумалась. Вот даже как? Интересно, что это означает? Ведь Кирилла там нет, последний игровой сеанс (при слове «последний» снова захотелось плакать) она сама и завершила, разорвав соединение и выключив компьютер, когда парень потерял сознание. Или… или он все еще там?! И причина комы как раз в том, что его разум так и остался в игре… нет, не в игре, в том-то и дело, что не в игре, а на войне! Конечно, ведь перед тем, как все это произошло, они с Киркой убедились в реальности происходящего… Кошмар… Ох, что же делать? Может, войти в учетные записи и удалить его аккаунт? И тогда его отпустит? Нет, опасно, вдруг это ему чем-нибудь навредит?! Хотя глупости, конечно. Очень похоже, что сама по себе игра уже и вовсе ни при чем, тут все куда сложнее. Намного сложнее…

Вздохнув, девушка закрыла игру и выключила компьютер. Все, довольно на сегодня и впечатлений, и потрясений, и размышлений. Нужно выспаться, а уж завтра станем думать…

Комм вдруг запиликал. Лена торопливо схватила трубку — кто, что? Неужели что-то с Кириллом? Ведь она оставила номер мобильного дежурному врачу… Ох, как страшно-то как…

— Алло? — Голос срывался, а взглянуть на табло девушка просто не догадалась.

Звонила мама. Она задавала какие-то вопросы, интересовалась Лениными делами и здоровьем, а дочь, впервые в жизни, была не рада материнскому звонку. И думала лишь о том, как бы побыстрее окончить разговор. А то вдруг все-таки из больницы перезвонят, по поводу Кирки…

— Доча, ты что, заболела? — мамин голос звучал испуганно. — Или у тебя что-то случилось? Сорвалась так неожиданно, в город рванула, едва вещи собрав, даже свой любимый фен забыла и плойку… Что произошло-то? Почему не объяснила?

Вот только не хватало ей сейчас выкладывать все подробности, ага! Тогда еще и мама спать не будет. Но ведь почувствовала что-то, не просто ж так позвонила среди ночи-то… Блин, что ж придумать-то?

— Нет, мамочка, у меня все в порядке. Абсолютно.

— Елена, не лги! Когда у тебя все в порядке, у тебя не бывает такого голоса… Доча, скажи мне, что произошло? Может, мне приехать?

Ну да, вот только мамы сейчас и не хватает для полного счастья! Супер! Жених в коме, завтра его родители приедут, она одна в его квартире — и родная мама для полного счастья…

— Мамуль, у меня все в порядке, — твердо ответила Лена. — Честное слово. Просто… просто тут работу одну надо очень срочно сделать. Неожиданно работа нарисовалась, за деньги. Я и в прошлую ночь почти не спала, и в эту, наверное, не буду… и Кирюша мне помогает, бедный…

Лена жутко не любила врать, тем более матери, да еще и поминая при этом лежащего в реанимации любимого, но это был как раз тот случай, когда правду говорить категорически не следовало. Ни в каком случае.

— Работа? — Мама, судя по голосу, не очень-то поверила, что было и не удивительно, поскольку девушка старалась ей никогда не врать. Наверное, чуткое материнское ухо просто не могло не уловить фальши.

— Мам, ну, честное слово, ничего не произошло! Я просто взялась за одну работу, для второкурсника с нашего факультета. За деньги. У него богатые родители и серьезный «хвост», который нужно срочно сдать до сентября. Не сдаст, вылетит из универа, вот и весь секрет. Мне что, двести долларов лишние? Да это полдороги нам с Киркой в Крым!..

Мама, кажется, все-таки успокоилась.

— Ну, ладно. Если за деньги, то конечно… Но если вдруг что…

— Мамуль, если у меня что-то случится, я сразу же тебе позвоню!

Мама, наконец, поверила. И быстро свернула разговор, чтобы не мешать дочери зарабатывать деньги на поездку к Черному морю…

Девушка же, тоскливо взглянув на часы и тяжко вздохнув, побрела к дивану.

Примостившись в уголке, Лена свернулась, как любила делать в далеком детстве, калачиком и мгновенно провалилась в тяжелый сон, позабыв выключить в комнатах и на кухне свет…

Интерлюдия

За окнами было темно. И в кабинете тоже было темно, лишь мягко светился монитор работающего компьютера. Два человека, один постарше, другой помоложе, сидели друг напротив друга за столом и пили коньяк. Настенные электронные часы показывали без четверти одиннадцать; казалось, рубиновые цифры высвечиваются прямо на стене. Кроме них в двухэтажном офисном здании никого не осталось, только охранник на первом этаже, дремавший в кресле у своего, подключенного к местному телеканалу, монитора. Помимо бокалов и бутылки коньяка на поверхности стола стояла лишь полупустая тарелка с нарезанным тонкими, уже успевшими подсохнуть ломтиками лимоном и заполненная окурками пепельница.

— Что думаешь, Костя? — негромко спросил тот, что постарше. Глубоко затянувшись, он зашелся в приступе негромкого застарелого кашля курильщика. Раздраженно выругавшись, затушил наполовину выкуренную сигарету. — Получилось у нас?

— А, пожалуй, — кивнул головой Рысенко. — По крайней мере, в первой части. «Слияние» сработало именно так, как и планировалось, все десять ребят сейчас там, в прошлом. Информационные пакеты пока активировались только у пятерых, но это ничего еще не означает. Психотехники утверждают, что задержка может объясняться чем угодно — личностной акцентуацией характера реципиента, его эмоциональным состоянием на момент подселения сознания-донора, контузией… короче, они еще много чего говорят, не вижу смысла перечислять… — главный программист пожал плечами и, сделав небольшой глоток коньяка, бесшумно поставил бокал на столешницу.

— А сами ребята? Ну, в смысле, здесь?

— Я ж вам отправил сводку, утром еще? — удивленно поднял голову Рысенко. Стильные очки легонько бликанули в размытом мониторном свете, словно легендарное пенсне «лучшего кризисного менеджера всех времен». — Легальной опасности ни для кого нет, на данный момент все десятеро помещены в клиники. Наши юристы уже связались с родственниками относительно компенсации ущерба и покрытия затрат на лечение. В моем файле есть все адреса, и домашние, и лечебных учреждений. Если будет нужно, мы…

— Да читал я, читал, конечно, — перебил собеседника Ларушев. — Просто, как ни крути, втемную мы их использовали, ведь, пока инфопакеты не сработают, они и подозревать ни о чем не будут. А после? Окончательный-то выбор, как поступить, им самим сделать предстоит, и отчитываться за него они только перед собственной душой станут. Или помочь предкам, или… И потому тяжело, Кость, на душе, ох, как тяжело! Мне сегодня Кирюхин отец звонил, почти час проговорили, а я ведь его с самого рождения знаю.

— Кого? Отца? — совершенно искренне не понял тот.

— Да Кирилла же, при чем тут Сергей?! С Сергеем мы просто учились на параллельных, дружили даже, пока он не уехал. Парень-то меня почти не помнил, конечно, они в Москву перебрались, когда ему лет пять было. Ох, как неудобно… И зачем я ему тогда предложил участвовать в проекте?

Виктор Александрович горестно махнул рукой и залпом допил коньяк, опустив бокал на стол куда как более громко, нежели Рысенко, едва не разбив хрупкую посудину. Насколько программист мог судить, эта бутылка была для шефа уже не первой за сегодня.

— Так ведь лучший игрок, между прочим, — негромко ответил Константин, не глядя на Ларушева. — Не удивлюсь, если он — единственный, кто хоть чего-то реально добьется…

— Хотелось бы верить, — негромко пробормотал тот. — А вообще, как думаешь, если у нас все получится, как это будет, гм, происходить?

— А я почем знаю, Вик Саныч? Фантасты, вон, пишут, что изменения реальности не бывают мгновенными; что, мол, развиваются лавинообразно, но лишь спустя определенное время от момента, э-э, приложения воздействия. Или от точки бифуркации. Ну, где-то так.

— Ладно, наливай, все равно ни к чему мы с этим разговором не придем. Кстати, а как там наши оппоненты? Зашевелились?

— Молчат пока, хотя ребята, что Сеть мониторят, отмечают определенный, так сказать, интерес. Да и мой человечек в главном управлении этот самый интерес тоже подтверждает, еще утром мне с левого ящика пару строк отписал, как и договаривались. Ну, иносказательно, разумеется. Конкретных подозрений у них пока нет, но боюсь, когда сведения о десяти впавших в кому игроках попадут в газеты или Интернет, они быстро два и два сложат. Мы, конечно, работаем по родственникам, но это лишь вопрос времени, сами понимаете. Что-то в любом случае вскоре наружу выйдет, ну а там уж — только вопрос времени. Если у них найдется толковый аналитик — а он, ясное дело, найдется — они довольно быстро свяжут нас со «Слиянием». И придут поздороваться…

— Кость, ты прости старика, что втравил тебя во все это, — Ларушев поднял бокал. — Но, сам же понимаешь…

— Понимаю, — совершенно серьезно ответил тот, тоже поднимая бокал. — И не за что извиняться. Это было мое личное решение, остаться с вами или уйти. Я — остался. И ни о чем не жалею, честно. А когда они придут? Вы ж в курсе, их ждет парочка сюрпризов. Боюсь, они недооценивают современные сетевые и компьютерные технологии. Ну, а дальше? Да неважно. Мы неплохо поработали эти годы, и, я уверен, поработали не зря. Так что за вас, Виктор Александрыч! И за наш Проект…

Украина, район Харькова, весна 1942 года

— Больно, товарищ лейтенант? Вы потерпите, потерпите, я сейчас, — мелодичный, чуть задыхающийся девичий голос Кириллу был решительно незнаком. Уж точно, что не Ленкин. Так, стоп, стоп, стоп… какой девичий голос, почему лейтенант?! Он четко помнил погружающийся в болото танк, свой отчаянный рывок к люку и лишивший сознания удар о казенник. Почему лейтенант, если там он остался старшим сержантом, командиром танка с бортовым номером «334»?! И, если «тридцатьчетверка» погибла в белорусском болоте, почему он не вернулся, почему его не выбросило из игры?! Или вмешался некий посторонний, неизвестный ему фактор? Да и отчего ему, собственно, должно быть больно? Ничего подобного, ничуточки ему и не…

В следующий миг парень едва не заорал от внезапно нахлынувшей боли, буквально заполонившей все его существо. Он дернулся, выгибаясь дугой, но чьи-то маленькие ладони легли на грудь, решительно опуская напрягшееся тело обратно. Под лопатками ощущалось нечто неровное, словно он лежал на земле, а в поясницу упиралось что-то твердое, наверняка кобура с ТТ или наганом.

— Тише, товарищ лейтенант, да тише же! Вам пока нельзя, не вставайте! Контузило вас, и осколочное… и ожог еще…

И Кирилл вспомнил. Память, секунду назад еще чужая, а теперь уже его собственная, вернулась одновременно с болью, правда, уже потихоньку угасавшей. Виктора Говорова больше не существовало, он так и остался на семь с лишним десятилетий в покоящейся на дне болота бронированной коробке. Теперь его звали Анатолий Логов, лейтенант, комвзвода Т-34 из состава 5-й гвардейской танковой бригады, совсем недавно переброшенной под Харьков, в состав Шестой армии Юго-Западного фронта для проведения майской наступательной операции. Той самой, что некоторые историки впоследствии назовут «последним триумфом вермахта» и про которую Сталин скажет: «Юго-Западный фронт, благодаря своему легкомыслию, не только проиграл наполовину выигранную Харьковскую операцию, но успел еще отдать противнику восемнадцать-двадцать дивизий… Если бы мы сообщили стране во всей полноте о той катастрофе, которую пережил фронт и продолжает еще переживать, то я боюсь, что с вами поступили бы очень круто». «Харьковский котел», приведший к прорыву гитлеровских войск к Волге и Кавказу и стоивший нам тысяч бойцов и сотен потерянных подбитыми и брошенными при отступлении танков и другой боевой техники…

Память аватара услужливо делилась с Кириллом событиями нескольких последних дней. Ночная разгрузка с платформ на небольшой станции, название которой в памяти не отложилось из-за безумной спешки. Запомнились лишь тонущие в сиреневых клубах выхлопов лучи фар, похожие на сужающиеся световые клинки, рокочущий лязг сцепок, яростный, кто кого переорет, мат-перемат танкистов и железнодорожных бригад, рев моторов да свистки паровозов. Неразбериха тогда была — просто жуть, ведь одновременно разгружалась и пехота, и артиллерия, и тыловые службы, и хрен-разбери-в-темноте-кто-там-еще.

И все торопились, орали, матерились и всеми силами старались не мешать друг другу, разумеется, внося в происходящее еще куда большую сумятицу. Затем — короткий марш в условиях полной светомаскировки, по счастью, обошедшийся без серьезных происшествий, и, уже на рассвете, когда апрельское утро робко высеребрило восточный край небосвода, рассредоточение в куцем лесочке, почти полностью порубанном в целях все той же маскировки. В итоге часам к семи утра опушка на протяжении нескольких километров приобрела весьма своеобразный вид: сиротливые стволы деревьев, лишившиеся крон на высоте в два человеческих роста — и исполинские рукотворные холмы из забросанных ветками танков. Полевые кухни, как ни странно, на сей раз не затерялись в хитросплетениях полевых дорог и прочем прифронтовом хаосе, и ближе к обеду им щедро выделили по порции гречневой каши с мясом. Из напитков предлагался чай без ограничений и скудный глоток спирта из нашедшейся у родного экипажа фляги.

Никакой задачи им пока не ставили, хотя на уровне солдатского радио все прекрасно знали, что буквально через несколько дней предстоит масштабная наступательная операция по освобождению Харькова от немецко-фашистских захватчиков. Учитывая виденное утром на станции, в это вполне верилось, тем более что составы с войсками разгружались не только здесь, но и по всей линии фронта, и Юго-Западного и Южного. Настроение среди личного состава Пятой гвардейской царило самое что ни на есть победное, в духе: «Вот ужо мы им вломим, как зимой под Москвой!»

Несколько дней прошли для лейтенанта Логова (в отличие от Кирилла, вовсе не имеющего никакого боевого опыта, поскольку под Харьков Анатолий попал прямо из танкового училища, тот самый «ускоренный выпуск») в блаженном почти что ничегонеделании, прерываемом лишь получением боеприпасов, техобслуживанием давно требующих замены, порядком изношенных танков взвода и занятиями с экипажами, касающимися не столько предстоящего наступления, сколько поддержки морального духа необстрелянных в основной своей массе бойцов. Единственным по-настоящему интересным оказалось краткое знакомство с ленд-лизовской техникой, впервые столь масштабно применяемой на Восточном фронте, английскими пехотными «Валентайнами» и «Матильдами» и штатовскими средними М2А1 и М3, пока еще не успевшими заслужить скорбного прозвища «братская могила на семерых». Как ни странно, союзнических танков оказалось довольно много, почти треть от общего числа, правда, в основном на южном направлении.

Наконец наступило двенадцатое мая, когда в половине восьмого утра, после часовой артподготовки и длившегося около двадцати минут авианалета на разведанные позиции и опорные пункты противника, северная ударная группировка, в состав которой входила и 5-я гвардейская бригада, начала наступление в общем направлении Ефремовка — Охочое.

Ширина фронта оказалась довольно значительной, в пятьдесят пять километров. Одновременно в атаку пошла и южная группировка, начав наступление в те же самые семь тридцать утра. Как нечасто бывало в начальный период войны, наступающие войска Юго-Западного фронта действовали при массированной поддержке авиации, взлетавшей с аэродромов в Крыму. Несмотря на успех первых дней наступления, атакующие советские войска столкнулись с упорным сопротивлением врага, большинство опорных пунктов которого, как выяснилось, не подавила ни артиллерия, ни авиационные налеты. И все же немецкая оборона была прорвана практически по всему фронту, и танки при поддержке пехоты углубились в нее на двадцать-тридцать километров. Но к исходу четырнадцатого мая северная группировка уже практически исчерпала возможности для дальнейшего наступления; ее ударные силы истощились при прорыве главной полосы обороны и сдерживании контратак противника. Не хватало боеприпасов и горючего, боевая техника в значительной мере требовала замены, да и авиаподдержка почти в полном составе была переброшена на южное направление. Южная ударная группировка в первые дни наступала не менее удачно, с ходу проломив немецкий фронт на 25–30 километров в глубину. Об успехе наступления говорили не только сотни пленных немцев, румын и венгров, но и достаточно значительное количество захваченной трофейной техники, танков и самоходок, часть из которых удалось использовать в бою. И все же темп наступления постепенно снижался. Да и впервые появившиеся на Восточном фронте новые фашистские «четверки» модификации F2 с длинноствольной пушкой в сорок три калибра оказались весьма неприятным сюрпризом, поскольку могли жечь наши Т-34 на дистанции, неподвластной родным «эф тридцать четвертым». Пятая гвардейская теряла машины и людей, но все еще продвигалась вперед вместе с приданными стрелковыми подразделениями.

А затем танк комвзвода Логова получил от укрывшейся в засаде «Штуги» болванку в борт. Спустя несколько секунд справедливость восторжествовала, и самоходка, напоровшись на снаряд подобравшегося с фланга танка, вздыбилась, разбрасывая сорванные взрывом бронелисты, но это уже ничем не могло помочь чадно дымящей командирской машине. Да и не помнил он этого, если уж честно. Последним отложившимся в памяти событием короткого боя оказалось выбивающее сознание оглушительное «блямс!» ударившей в броню болванки. А после — лишь навалившаяся душным межвременьем тьма…

Единственный выживший из экипажа, лейтенант Логов пришел в себя на руках хрупкой девушки-санинструктора, ухитрившейся под огнем оттащить его подальше от горящего танка, вокруг которого уже разлилось солярочное озерцо из пробитого бака, укрыв в крохотной ложбинке, слишком тесной для двоих людей…

Все эти кажущиеся долгими воспоминания промелькнули в голове пришедшего в себя Кирилла за считаные секунды ассоциации с памятью лейтенанта. Миг, и личности аватара больше не существовало, остался лишь он один, Кирилл Иванов, — но знающий и помнящий все то, что знал и помнил недавний выпускник училища автобронетанковых войск, свежеиспеченный лейтенант Анатолий Логов. Подобное уже бывало раньше; бывало, но как-то… ну, не так, что ли? И по-прежнему оставался без ответа вопрос «что происходит?». Почему он не вернулся домой? Неужели же Лена оказалась права, когда бросила в сердцах «…доиграешься ты, Киря, когда-нибудь, чует мое сердце — доиграешься. Так там навсегда и останешься…», и он и на самом деле остался здесь навсегда?! Не в игре, конечно, как предполагала девушка, а в самом настоящем прошлом? В немыслимо далеком, героическом, легендарном и одновременно чудовищно страшном прошлом?! И не навсегда, а до своего последнего боя, где погибнет уже не только аватар, но и он сам?! Погибнет, как гибли предки, единожды и навсегда?! Не только телом, но и сознанием, разумом, своим единственным и неповторимым «я»? Но как это возможно, каким образом?! И что с ним сейчас ТАМ, в тихом и уютном двадцать первом столетии, в сытом и тихо гниющем изнутри обществе всеобщего потребления, где о прошедшей войне помнят и знают разве что некоторые историки, бойцы поисковых отрядов да считаные ветераны, несмотря на все перипетии последних десятилетий, ухитрившиеся перевалить девяностолетний рубеж.

Боль потихонечку отпускала, «локализовалась», так сказать. Она больше не захлестывала все тело, с каждой прожитой секундой концентрируясь в левом предплечье и где-то чуть ниже пояса. Руку дергало острой болью, правое бедро пекло и саднило. Голова кружилась, и периодами накатывала тошнота, но уже как-то не остро, что ли. Зато возвратилось зрение, правда, смотреть Кирилл мог только правым глазом, поскольку левый совершенно заплыл — сквозь слипшиеся от крови ресницы виднелась лишь мутноватая светлая полоска неба и размытое розовое пятно лица его спасительницы.

Парень распахнул здоровый глаз, с трудом сфокусировав зрение и вглядываясь в перемазанное сажей, со светлыми дорожками пота на висках лицо санинструктора. На вид девчушке было лет восемнадцать, вряд ли больше. Выбивающиеся из-под пилотки коротко стриженные русые волосы, миловидное, с тонкими чертами лицо, глубокие карие глаза. Тонкая шейка трогательно торчала из воротника вылинявшей гимнастерки со скромной ефрейторской петличкой. Тот самый, воспетый в песнях и фильмах о войне санинструктор, рядовой ангел-хранитель переднего края с неизменной сумкой с красным крестом на белом фоне.

«На Ленку похожа, пожалуй, даже очень похожа, — мелькнуло в голове. — Только глаза совсем другие и прическа».

Девушка на него не смотрела, торопливо и не слишком умело перебинтовывая раненую руку. Периодически было довольно больно, но Кирилл стоически терпел, беззвучно шипя сквозь плотно сжатые зубы. Помнится, она упоминала осколочное ранение — значит, задело сколами брони, хорошо, если сквозное и никакая септическая мерзость не засела в мышцах или кости. Что там еще? Контузия? Тоже понятно, профессиональная, можно сказать, болезнь танкиста, в машину которого со всей дури влупили болванкой. А вот ожог совсем нехорошо. Ожоги — вторая профессиональная болезнь танкиста — в полевых условиях сплошь и рядом заканчиваются быстрым нагноением вплоть до заражения крови или гангрены, знаете ли, это прекрасно понимал даже далекий от медицины Кирилл. Руку снова ощутимо дернуло болью — санинструкторша затянула последний узел на повязке. Больше не сдержавшись, парень застонал, до скрежета сжав зубы.

— Простите, тащ лейтенант, — пискнула девушка, отбрасывая в сторону упаковку израсходованного перевязочного пакета. — Больно, да? Ну, нет у меня ничего против боли, все уколы только на сборном пункте… если остались еще. Раненых много и обожженных…

— Как… зовут? — слова с трудом проталкивались сквозь саднящее, обожженное горячим дымом горло. Попытался приподняться, но не преуспел, поскольку снова замутило. Да и на затянутую обгоревшим комбинезоном грудь вновь легли маленькие, но удивительно сильные девичьи ладошки:

— Не вставайте пока, не надо, нельзя вам! Сейчас мы вместе потихонечку, помаленьку, тут не так и далеко. Рядом с рембатом мы, километра с два отсюда. А зовут меня Лена. Просто Лена. С Ярославля я. Да и зачем вам? Все равно забудете…

— Красивое имя, правда. Елена, Леночка… мою невесту так зовут. Она там, э-э, дома осталась, в Москве.

— Ой, правда? Так вы из самой Москвы, товарищ лейтенант? — девушка на миг замерла, рефлекторно сделав движение, словно собиралась поправить выбивавшиеся из-под пилотки русые пряди. И задала самый, пожалуй, неожиданный в данной ситуации вопрос: — А она какая, ваша невеста? Красивая, наверное, да?

— Ну… на тебя сильно похожа. И лицо, и волосы. Только глаза другие. Но такая же красивая.

— Ой, да бросьте вы! Нашли тоже краса…

Она так и не успела договорить. Сначала прозвучал совсем негромкий, но сочный шлепок, а затем лицо Кирилла оросило чем-то теплым и… страшным. И лишь в следующее мгновение, когда ее совсем легонькое, но уже безжизненное тело мешком навалилось сверху, парень осознал, что произошло. Шальная пуля, всего лишь долбаная шальная пуля, пулеметная или винтовочная, прилетевшая откуда-то с немецкой стороны. В голову. Окровавленная пилотка отлетела куда-то в сторону, разметавшиеся русые волосы мгновенно приобрели алый цвет, а на все остальное… На месиво из вывороченных костей черепа и мозговой ткани Кирилл просто не смог заставить себя посмотреть, торопливо и пошло зажмурившись…

Не соображая, что делает, и совершенно не замечая боли, парень аккуратно перевалил вялое, словно лишившееся некоего внутреннего стержня тело санинструкторши на спину. Борясь с тошнотой, приподнялся, с трудом встав на колени, перемазанный в своей и ее крови, непослушными пальцами поднял пилотку, прикрыв изуродованное лицо. Левую руку, неумело замотанную издевательски белым бинтом, он прижимал к телу.

И вот тут его пробрало.

Единственное, что Кирилл успел сделать, захлебываясь рвотой, так это отодвинуться в сторону, чтобы никоим образом не осквернить крохотный клочок украинской земли, последний приют тезки его Ленки, едва ли не впервые в жизни названной «невестой». Рвало его долго, почти минуту, выворачивая наизнанку, как никогда в жизни. И вследствие контузии, и от всего пережитого несколькими минутами раньше, и вообще… ТАКОЙ войны он еще не видел. Да, он привык, что на настоящей войне гибнут люди. Привык к разорванным взрывами телам, к превратившимся в угольно-черные головешки сгоревшим танкистам. Он даже почти привык к размазанным по гусеницам и опорным каткам внутренностям. Но он совершенно не был готов к тому, что только что произошло! Не был, и все тут! Война — дело мужчин! Она, эта едва знакомая девушка, была слишком красива и чиста, чтобы вот так буднично, походя превратиться в обезображенный, почти что обезглавленный труп… Смерть шла, невидимая, но вполне осязаемая, рядом с ним все эти бои, и под Воронежем, и под Москвой, и в Белоруссии, и здесь, под Харьковом. Но это была какая-то другая смерть. Тогда погибали боевые товарищи и противник, а вовсе не хрупкие девочки, наверняка еще даже не познавшие мужской любви и ласки… Нет, так нельзя, нельзя так, нельзя…

Окончательно парень пришел в себя, лежа на спине в нескольких метрах от погибшей девушки. Его уже не тошнило, да и раненая рука почти не болела. Железистый запах свежей крови, казалось, перебивал даже тухлую тротиловую вонь и давно уже ставший привычным тяжелый аромат горелой солярки и масла, но Кирилл, поборов приступ тошноты, подполз к девушке. Торопливо, отчего-то отчаянно стесняясь касаться мертвого тела — не боясь или брезгуя, а именно стесняясь, — вытащил из нагрудного кармана документы и тоненькую стопочку истертых на сгибах треугольничков-писем. Смертный медальон искать не стал, а вот сумку забрал, вовремя вспомнив, что нужно будет обработать обожженную ногу.

Осторожно выглянув из ложбинки — не хватало и ему словить дурную пулю! — Кирилл осмотрелся. Родной танк, «Сталинградская» «тридцатьчетверка» с необрезиненными катками, застыл метрах в десяти, из двигателя и башенного люка еще шел дым, но огня, как ни странно, уже видно не было. Люк механика так и остался задраен по-боевому. Боекомплект не сдетонировал — нечему было там детонировать, подсказала память Логова, последний их снаряд так и остался нерасстрелянным в стволе. Атаковали последним, что еще оставалось, планируя пополнить боекомплект и горючее после боя. Чуть поодаль замерла и вторая жертва немецкой самоходки — полностью разваленный взрывом легкий Т-60 из их же бригады. Сорванная граненая башня лежала кверху погоном в стороне. На левом фланге, но достаточно далеко, тактического номера не рассмотреть, дымил БТ, один из немногих уцелевших к этому дню.

Подбитой самоходки, натворившей столько бед, отсюда видно не было, она стояла в неглубокой балочке, где и осталась навечно, напоследок неплохо разменяв свою жизнь. Бой уже сместился южнее, на окраину большого села, где еще грохотали отдельные взрывы, кажущиеся совсем игрушечными на таком расстоянии, и раздавалась заполошная пулеметная дробь. Собственно, именно это село и было целью их атаки, не слишком грамотно организованной, проведенной практически без предварительной разведки и вовсе без воздушного прикрытия. Вот и напоролись на замаскированную в невеликих складках местности засаду из всего-то нескольких StuG III…

Над головой прошла девятка «восемьдесят седьмых» «юнкерсов», узнаваемых по неубирающимся шасси в массивных обтекателях и изломанным крыльям. Штурмовики летели довольно высоко и, судя по построению, особой опасности сейчас не представляли — их цель лежала где-то за спиной, видимо, фрицы собирались отбомбиться по тыловым объектам. Хреново — после того, как авиаподдержку в основном передали южной группировке, Люфтваффе снова полностью перехватило инициативу, чувствуя себя в воздухе, как дома. Точнее, как на полигоне, где опасность попасть под реальный зенитный огонь чрезвычайно мала, а вот шансы уничтожить все до единой цели — чрезвычайно же высоки… Поневоле задумаешься, в чью голову пришла идея оставить их без воздушного прикрытия?

Закончив изучать окрестности, Кирилл поудобнее устроился на склоне ложбинки и осмотрел ожог на бедре, видимом сквозь прожженную прореху в штанине комбеза. Приобретшую зловещий багровый цвет кожу жутко пекло, однако в целом картина, насколько он мог судить, оказалась не столь катастрофической. Видимо, плеснуло горящей солярой, но огонь удалось быстро сбить, недаром руки такие закопченные. Вот только странно, что он этого, хоть убей, не помнит, ни как из танка выбирался, ни как тушил загоревшийся комбинезон… Ладно, хрен с ними, с теми потерявшимися воспоминаниями, нужно наложить повязку и топать на сборный пункт, ведь погибшая санитарка упоминала, что он где-то неподалеку. Ну, а куда ж еще? Ни танка, ни экипажа у него больше нет, из оружия — один пистолет да полтора десятка патронов, плюс ранение… Разрезав штанину нашедшимися в санитарной сумке ножницами, Кирилл продезинфицировал ожоговую поверхность, щедро плеснув спиртом из склянки с притертой крышкой, и присыпал стрептоцидом. С трудом разорвав зубами оболочку перевязочного пакета, кое-как перебинтовал ногу — повязка получилась топорной, но, хотелось надеяться, могла защитить рану от попадания грязи. В дополнение к той, разумеется, что уже успела туда попасть…

Копаясь в сумке, парень сделал и еще одно открытие, заставившее его скрипнуть зубами: во внутреннем кармашке он нашел простенькое зеркальце, расческу и почти пустую жестяную пудреницу со стершимся рисунком на крышке. И еще затертую по углам тетрадь в черном коленкоровом переплете. Отчего-то парень сразу понял, что это ее девичий дневник, хотя подобное и строжайше запрещалось и командованием, и, главным делом, особистами. И читать его он не вправе… или, может, как раз наоборот? Теперь это уже просто память… Машинально раскрыл на первой странице, где круглым девичьим почерком было выведено: «Боевой дневник санитарного инструктора Елены Николаевны Сазоновой. Адрес — город Ярославль, улица…» Что ж, хоть адрес известен, будет куда похоронку отправить. Ладно, и с этим тоже позже разберемся. Все, откладывать больше некуда, нужно поскорее добраться до сборно-сортировочного пункта, а уж там… А уж там как получится…

Проводил взглядом возвращающиеся «Юнкерсы», под выкрашенными серо-голубой краской крыльями и фюзеляжами которых уже не осталось бомб. Отбомбились, «лаптежнички», мать их арийскую за ногу! Одно радует, из девяти летевших туда вернулось лишь восемь, кого-то наши зенитчики все ж таки опустили на землю! Кирилл тяжело поднялся и, прихрамывая, двинулся в сторону медсанбата…

 

ГЛАВА 13

Украина, район Харькова, весна 1942 года (продолжение)

До сортировочного пункта бригадного медсанбата Кирилл, как ни странно, добрался почти без приключений. Причем добрался не в одиночку, а в качестве временного командира сводного отряда из пяти рыл. С тремя пехотинцами и танкистом, правда, не из его бригады, он встретился на развилке измочаленной траками дороги, где они без особой надежды ждали попутку. Собственно, ранеными оказались только пехотинцы, а оставшийся без машины наводчик с КВ просто возвращался в расположение, заодно помогая брести раненному в ногу бойцу, опирающемуся на винтовку с расщепленным прикладом, словно на костыль. Убедив их, что данное мероприятие вряд ли сулит успех, Кирилл скомандовал подъем, поскольку в его праве командовать никто не усомнился и документы не потребовал.

Шли долго, каждые полчаса делая привалы, на одном из которых Кирилл, впервые в жизни, сделал — при помощи коллеги-танкиста, разумеется, поскольку одной рукой как-то не слишком удобно накладывать бинт — аж три перевязки, израсходовав почти все нашедшиеся в сумке покойной санитарки перевязочные пакеты, йод и стрептоцид. Себя парень чувствовал, как ни странно, куда лучше, тошнота и головокружение почти прошли, рука, хоть и болела, но вполне терпимо. Бедро по-прежнему пекло, но ходить почти не мешало. Соорудив из опустевшей санитарной сумки импровизированную перевязь, Кирилл уложил на нее раненую руку и топал наравне со всеми, подбадривая случайных попутчиков неизвестными в этом времени анекдотами и рассказами о том, как совсем уже скоро по Москве пройдут, шаркая разбитыми сапогами и ботинками, многотысячные колонны пленных, вслед за которыми поедут пожарные машины, смывая с асфальта грязь. И ничуточки он не врал, между прочим! Просто, гм, перенес реальные события на пару годков вперед, вот и все…

А потом на него снова накатило. Правда, он даже с шага не сбился, как ковылял себе, так и ковылял дальше, припадая на обожженную ногу. Зато в голове словно семидесятишестимиллиметровая осколочная граната рванула. И все сразу стало на свои места. И игра, и эффект полного погружения, и все эти попадания в прошлое, и то, что он так и не вышел из последнего боя… Все оказалось именно так, как они с Ленкой и предполагали. То есть по-настоящему. Он и на самом деле воевал, пытаясь переиграть проигранные в реальности бои — и проигрывал их, как и его предки до того. Зато теперь он знал, что такое закрытый в две тысячи седьмом году проект «Слияние», и знал, почему его свернули власть имущие. Знал, что он не одинок; что еще десять ребят в этот самый момент делают все возможное и невозможное, чтобы совсем немного подкорректировать историю, сами того не желая… или, наоборот, желая — ведь теперь и они тоже знают правду! И одна из них, незнакомая ему девчонка с ником «Филька-Т-34» воюет где-то совсем рядом, в составе южной группировки.

Но самое главное, он знал, зачем он здесь и что ему надлежит сделать. В его сознании отпечаталась полная хронологическая справка последних дней Барвенковской операции… ну да, все верно, буквально через несколько дней наступательная операция станет оборонительной, и немцы замкнут кольцо окружения, сформировав тот самый знаменитый «Харьковский котел». Из ослабленной оборонительными боями и попытками контратак Пятой гвардейской к своим выйдет всего лишь пять изношенных танков, две полуторки, одна трехосная машина с зенитной пулеметной установкой и сто пятьдесят пять бойцов из тысячи двухсот одиннадцати. Раненый командир Пятой гвардейской танковой бригады попадет в плен, а комиссар погибнет в бою. И сейчас он, Кирилл Иванов, может переломить ситуацию, может, поскольку знает, что, как и когда будет происходить. Вот такой вот нетипичный «попаданец», если пользоваться литературной терминологией десятилетней давности. Не «с ноутбуком к Сталину», а все своими силами, ручками, так сказать…

Бухающие по южноукраинской пыли разношенными кирзачами боевые товарищи так ничего не поняли и не заметили, разумеется. А Кирилл ощутимо воспрянул духом. И что с того, что там, в будущем, он лежит в коме на функциональной кровати в реанимации Склифа? Да ровным счетом ничего! Если Ленка окажется именно тем человеком, с которым стоит на всю жизнь связать собственную судьбу, она сделает все как следует. Да и родители помогут. А в том, что все именно так и обстоит, он отчего-то нисколько не сомневался. На Лену можно положиться, она девчонка правильная и, что куда как важнее, надежная. Справится. А он сам? И он тоже должен справиться, просто права такого не имеет — не справиться!

Затем они вышли к железнодорожной станции и расположению медсанбата. И Кирилл понял, куда летели давешние «Штуги» и что оказалось их целью. Станцию смело можно было считать бывшей, как и скудные запасы горючего и боеприпасов, столь необходимые остаткам бригады. Всего этого больше просто не существовало в природе. Остались лишь разбитые пути, искореженные рельсы да остовы догорающих вагонов. И разгромленный санбат, по расположению которого немецкие асы прошлись уже напоследок, не особо и прицельно, просто высыпав нерастраченный остаток бомб…

Летний ветер лениво прибивал к почерневшей, усеянной обломками и трупами земле дым; все, что могло гореть и взрываться, уже отгорело и взорвалось. Неподалеку от развороченной фугасными бомбами станции застыло в поле несколько танков — «тридцатьчетверка», КВ, парочка «шестидесятых» и аглицкая диковина по имени «Матильда». Судя по всему, танки не сумели пойти в атаку, оставшись для поверхностного ремонта на СПАМе — сборном пункте аварийных машин, где и попали под бомбежку, не особенно, впрочем, и пострадав. Ремонтникам, видимо, просто повезло, поскольку основной целью штурмовиков все-таки была сама станция. У «Ворошилова» размоталась гусеница и оказалась поврежденной ходовая, у Т-34 был поднят люк МТО — перед самой бомбежкой ремонтники, видимо, ковырялись в запортачившем дизеле. Еще один Т-34 лежал на боку по другую сторону невысокой насыпи, уткнувшись стволом в землю: фугаска угодила достаточно близко, чтобы перевернуть двадцатисемитонную махину, но вряд ли всерьез ее повредила. «Хотя пушку почти наверняка со станка своротило», — профессионально отметил Кирилл. Еще один танк, похоже, тоже английский, смело можно было вычеркивать из списка боевых единиц: прямое попадание; уже не танк, собственно, а так, груда искореженного металла и метров двадцать утонувших в пыли и пепле гусеничных лент…

Между снесенными взрывами палатками санбата и перевернутым набок помятым автобусом со здоровенным знаком Красного креста на крыше бродили санитары в замурзанных, некогда белых халатах, собирая на пропитанный кровью брезент носилок не то уцелевших раненых, не то оставшееся от тех, кому не повезло. Помнится, кто-то из историков новой волны убеждал, что немцы не бомбили госпиталя и санитарные суда, а если и бомбили, то исключительно по ошибке или в результате провокации самих же медиков или раненых? Ага, ага, вот именно так! Эх, жаль только, ни одного из них сейчас тут нет, хотелось бы взглянуть на его рожу! После того, как основательно проблюется за кустиком, разумеется, зрелище, откровенно говоря, не для слабонервных… На месте крайней, самой близкой к железнодорожной насыпи палатки осталась лишь пятиметровая воронка, тоже прямое попадание. Собирать там уже нечего и некого, разве то, что поместится в этой самой воронке — еще и место останется…

И, стоя на вершине невысокого холма и разглядывая все это жуткое разорение, Кирилл неожиданно принял решение. Да, нужно собрать выживших и прорываться из окружения, до которого остались считаные дни. Где там они начали прорыв в реальной истории? В районе села Лозовенька, ага. Что ж, поскольку исход всей операции уже не вызывает у него ни малейших сомнений, он постарается кое-что изменить. Вот только… хватит ли авторитета юного лейтенанта Логова, недавнего выпускника танкового училища? А, неважно. В званиях и должностях на войне быстро растут, а петлиц под комбинезоном не видно. Представиться майором, комбатом вон хоть тех же легких Т-60 их бригады, и возглавить прорыв. Проверять все одно никто не станет, не та ситуация… Что еще? Исторические данные из неожиданного и, нужно полагать, последнего подарка разработчиков «Танкового клуба», информационного пакета, с удивительной легкостью приходили на ум. Там, в мае реального сорок второго, в прорыв пошло шесть десятков танков и двадцать тысяч бойцов. Сколько вышло — известно.

И он сделает — или изо всех сил постарается сделать! — все возможное и невозможное, чтобы изменить эту мрачную статистику…

— Суки… — прокомментировал увиденное один из пехотинцев. — Летают, б…ди, и бомбят. Кто б им леталки-то поотрывал…

— А самому слабо? — обернулся к нему Кирилл, душу которого неожиданно захлестнула какая-то необъяснимая, лихая и яростная веселость. — Или руки коротки? Вот мы и поотрываем, товарищ красноармеец, причем по самые помидоры поотрываем!

Судя по всему, шутку про «оторвать по самые помидоры» в этом времени еще не придумали, и все залились искренним смехом. Выждав пару секунд, Кирилл рявкнул:

— Отставить смех! Значит, так, кто считает себя достаточно дееспособным, помогает собирать раненых, остальным отдых и перевязки… если есть, кому перевязывать. Ты, — как зовут кэвэшного наводчика, он так и не спросил, поэтому просто ткнул пальцем в грудь. — Разберись с машинами, собери людей, особенно ремонтников. Узнай, насколько серьезные повреждения и можно ли отремонтить в полевых условиях. Ясно?

— Да, — слегка стушевался танкист. И неожиданно чуточку мстительно добавил: — Товарищ командир, а вы так и не представились?

Кирилл медленно обернулся, глядя на того тяжелым, как он надеялся, взглядом. И, неожиданно даже для самого себя, изрек, зная, что его скромных лейтенантских кубарей тот под комбезом всяко видеть не мог:

— Майор Иванов, командир батальона легких танков. Может быть, вам еще и документы показать, товарищ боец?

— Простите, тащ командир, виноват… Так я тогда это, побег выполнять?

— Выполняй, — буркнул парень, с удовлетворением понимая, что выдержал первый, крохотный совсем экзамен на собственную профпригодность. Те, кого он собирается повести за собой, должны ему верить. Полностью — и до самого донышка, как Ленка говорила. А иначе — профанация сплошная, а не командир, не о чем и говорить…

— Ладно, бойцы, пошли, что ли, вниз? Работы вон непочатый край, а мы ж еще и раненые…

Уцелевших на разгромленной ЖД станции оказалось не так уж и мало, как показалось вначале, почти полсотни человек. Ремонтники, танкисты, санитары, две медсестры и контуженный близким взрывом военврач в чине капитана — ну и, собственно, раненые, как легкие, «дееспособные», как выразился только что сам Кирилл, так и тяжелые. Командиров среди уцелевших не обнаружилось. Еще семьдесят человек, в основном тоже раненых, уже выведены из состава действующих войск стараниями асов Люфтваффе, уложивших пару полусотенных бомб по расположению сортировочного пункта медсанбата…

Нашелся и транспорт, целых три машины, две полуторки и трехтонный «ЗиС», замаскированные в недалекой рощице и не обнаруженные немецкими самолетами. Да и перевернутый близким взрывом автобус оказался почти не поврежденным, разве что напрочь лишившимся стекол и с издырявленным осколками кузовом и колесами. С танками, со слов ремонтников, все тоже обстояло более-менее, за сутки, максимум двое они обещали восстановить все боевые машины. Вот только заправлять их оказалось практически нечем, разве что по-братски разделить на всех оставшуюся в баках соляру, чего могло хватить от силы на полсотни километров. Зато нашелся бензозаправщик, в цистерне которого оставалось почти полтонны горючего…

Ночь прошла на удивление спокойно. Кириллу сменили повязки, обработав раны чем-то антисептическим, после чего он, приняв принесенные военврачом боевые сто граммов в качестве противошокового и стимулирующего в одном алюминиевом флаконе, мгновенно отключился. Капитан медслужбы, явно намеревавшийся о чем-то переговорить, лишь горестно махнул рукой — мол, контузия, все понятно, — и ушел спать. Впрочем, перед сном все-таки Кирилл раздал указания ремонтникам, которые, кровь из носу, должны были поставить на колеса — ну да, гусеницы, конечно же, гусеницы! — хотя бы четыре из шести имевшихся в наличии танков.

Разбудил Кирилла на рассвете один из ремонтников, с покрасневшими от усталости и недосыпа глазами, доложив, что три машины, «тридцатьчетверка», «Ворошилов» и Т-60, уже на ходу, а «Матильду» отремонтируют в течение дня. Со вторым «шестидесятым» и перевернутым Т-34 обстояло намного хуже. С первого пришлось снять часть деталей для ремонта менее поврежденного собрата, а второй слишком серьезно повредил пушку, переворачиваясь, и отремонтировать ее в полевых условиях и вне передвижной мастерской не было никакой возможности. Кирилл особо не раздумывал, приказав перегрузить остатки боеприпасов и слить горючее с поврежденных машин, а сами танки бросить. Хотел было отдать распоряжение хорошенько их раскурочить, а то и вовсе подорвать, чтобы немецкие трофейщики помучились как следует, восстанавливая, но вовремя догадался, что бойцам пока рано знать все подробности. Для них ведь пока никакого краха всей операции нет, есть лишь временные трудности и упорное сопротивление противника, хотя солдатский телеграф уже наверняка начал потихоньку передавать правду…

После завтрака — пары галет и кружки жиденького, почти прозрачного чая без сахара — Кирилл на правах временного командира сводного отряда провел поверку личного состава, почти сразу же выявившую и еще одну проблему: дееспособных танкистов кроме него самого оказалось всего пятеро. А танков, соответственно, четыре. Иными словами, ехать-то они смогут, а вот воевать… Что ж, будем надеяться, до указанного военврачом городка, где разместился госпиталь и какие-то тыловые службы (какие именно, тот не знал), они доберутся, не напоровшись на немцев. Которых тут, по идее, еще никак быть не должно… Вот только в последнее время Кирилл все с большей опаской относился ко всяким там «по идеям» и «навернякам». Не так уж далеко до линии фронта, да и изломанная она в последние дни, линия та…

Подошедший сзади капитан медслужбы смущенно кашлянул, привлекая его внимание:

— Товарищ майор, разрешите?

— Слушаю, что у вас? — Кириллу отчаянно хотелось спать, но он прекрасно осознавал, что сон для него в ближайшие дни станет немыслимой роскошью.

— Раненые. У нас ни перевязочных средств, ни медикаментов, вы еще вчера видели. Нужно срочно вывозить. За ночь еще пятеро умерло, да и дорогу не все выдержат. Впрочем, и в госпитале уже не всем помогут… — он судорожно вздохнул, виновато взглянув парню в глаза. Глаза, как и у давешнего механика, были красные, воспаленные…

— Добро. Подгоните машины и начинайте погрузку. Ваш автобус сейчас отремонтировать нет возможности, сами видели, что с колесами, возьмем на буксир к танку. Выступаем… Сколько вам нужно времени?

— Час, не больше.

— Все, начинайте. Распорядитесь от моего имени, бойцы помогут с погрузкой. Кто не поместится, тех пусть грузят прямо на танки и в машину зенитчиков. Выступаем через час, вместе с танками, пехота, кто способен передвигаться, своим ходом.

— Спасибо, товарищ командир! — просиял медик. — Разрешите идти?..

Выступили по плану, пустив вперед достаточно шуструю «тридцатьчетверку», затем грузовики с ранеными и, в качестве арьергарда, остальные танки. Недопочиненную англичанку оставили на двух ремонтников, которые должны были догонять их, как только танк окажется на ходу. Остальных пятерых Кирилл на всякий случай забрал с собой, в глубине души надеясь, что по дороге они вполне смогут подобрать еще несколько брошенных по обочинам танков, и своих, и трофейных. Для того, что он задумал, каждый танк, даже легкий, был на вес золота. И каждый боец, разумеется, тоже…

Дорогу Кирилл запомнил исключительно плохо. Ехать ему пришлось на танке, как-то неудобно было занимать место в одном из грузовиков, где на счету был чуть ли не каждый сантиметр, так что почти сразу же его жутко растрясло, хоть он и сидел на своем привычном месте, наверху на башне. Снова разнылась рука и ожог, кружилась и болела голова. Все происходящее воспринималось как-то… ну, отрывочно, что ли. Разум выхватывал лишь отдельные детали, наотрез отказываясь складывать их в единое целое…

Две глубокие колеи, дохлая, уже раздувшаяся лошадь на обочине — пожалуй, именно она запомнится сильнее всего, если у него когда-нибудь будет возможность вспоминать… Как же она воняла. И даже сейчас, когда он был достаточно далеко — запах на такие расстояния просто не может распространяться — нос его хранил воспоминание об этой жуткой вони. Смешно: нос — и хранит воспоминания…

Разбитая — ремонтников можно и не беспокоить, никаких шансов восстановить их скромными силами не было даже теоретически — техника по обочинам и в кюветах. Танки, и наши, и фрицевские, автомобили, перевернутые, расщепленные взрывами и траками подводы. Воткнувшийся в основание холма, но отчего-то не взорвавшийся самолет, с башни отчетливо виден квадратный киль с разлапистой свастикой, отлетевшее в сторону левое крыло с желтой оконцовкой и черно-белым крестом…

Приткнувшаяся возле самой колеи «StuG III», крест наспех замазан, поверх нарисована суриком не слишком геометрически-ровная красная звезда. Трофей. Отчего ж бросили, интересно, даже люки открытыми оставили? Нужно послать ремонтников, пусть разберутся, если что, такая пушечка и самим пригодится…

И, наконец, люди…

Взгляд выхватывал только лица. Лица серые от усталости, лица с безнадежным выражением — и лица твердые, суровые, полные решимости, с горькой и волевой складкой у рта. Люди, пропылившиеся, казалось, насквозь, на всю оставшуюся жизнь. Пехотинцы, «безлошадные» кавалеристы и «бестанковые» танкисты, артиллеристы… И на фоне всего этого — буйное цветение яркой украинской весны.

А еще было четкое, острое понимание того, что именно он должен сделать. Пытаясь отрешиться от мелькания этих отдельных дорожных кадриков-слайдов, он в который раз прокручивал в голове известную ему информацию. Попытка наступления, окончившаяся окружением и практически полным уничтожением наступающих сил Красной Армии. Не будь этой катастрофы, разве смогли бы фашисты столь стремительно продвинуться на южном участке фронта? Второй раз взять Ростов-на-Дону, в результате чего город вошел в десятку самых пострадавших во время войны городов. Двадцать семь тысяч мирных жителей, уничтоженных в Змиевской балке, — в том числе и его, Кирилла, двоюродная прабабка, укрывавшая у себя еврейскую девочку и погибшая вместе с ней. Об этом ему еще в юности рассказывала мама. И известный психоаналитик Сабина Шпильрейн, ученица Юнга, состоявшая в переписке с самим Фрейдом… Возможно, останься она в живых, и развитие психоанализа в нашей стране пошло бы совсем другими путями… С другой стороны, кто знает, что важнее для истории, для изменения ее хода — спасение жизни одного, пускай и весьма выдающегося, человека, или спасение десятков тысяч простых людей, обычных — или тоже, может, выдающихся в чем-то, но попросту не успевших открыть, проявить свой талант?.. Не говоря уже о том, что павший Ростов-на-Дону открывал прямой путь на Кавказ, к Грозненской и Бакинской нефти…

Словом, именно Харьковская операция была тем моментом, изменив который можно было надеяться изменить ход не только самой войны, но и послевоенной жизни. Он знал, или считал, что знает, кто и что виновато в этой ситуации. Успехи нанесения контрудара и последующее наступление под Москвой зимой 1941/42 года породили преувеличенные представления о возможностях Красной Армии и преждевременные надежды на возможность достижения победы уже в 1942 году. Несмотря на очевидный недостаток сил и средств, а также ожидание нового крупного наступления противника на Москву, в Ставке преобладали настроения на проведение наступательных операций. Вот и донастраивались до того, что поражение советских войск под Харьковом лишило нас возможности осуществить практически все до единой намеченные на лето наступательные операции…

Кирилл с юности отчего-то недолюбливал маршала Тимошенко. Вот смотрел фильмы о войне — как старые, так и новые, — и прямо-таки изнывал от своей нелюбви к маршалу. Нелюбви, порожденной, может быть, тем, что ему не нравились актеры, исполнявшие роль маршала, но от этого не менее сильной. Нелюбви интуитивной, которая потом, когда он стал серьезно интересоваться событиями Великой Отечественной, переросла в нелюбовь совершенно осознанную. Вот и в провале Харьковской операции Кирилл считал виновным именно Тимошенко. Да еще и незабвенный Никита Сергеевич постоянно рядом обитался, а уж о том, чего стоил сей великий стратег, Кирилл помнил более чем хорошо. И когда однажды в какой-то компании, когда они затронули этот вопрос, кто-то попытался возразить — дескать, была такая ситуация, когда приказ маршала был доведен до исполнителей только лишь спустя двенадцать часов, Кирилл же ответил, что и это — тоже очевидная вина маршала: кто виноват, что тот не сумел должным образом наладить работу своих штабистов?! Впрочем, он и сам сейчас уподобляется этим самым штабистам, то бишь мается одним из двух основных славянских вопросов, пытаясь найти ответ «кто виноват», в то время как правильнее было бы задать себе другой основной вопрос: «что делать». Тем более что и ответ-то он знал. Другой вопрос — как это сделать.

Он — обычный лейтеха, его попросту никто и слушать не станет! Или, если еще глубже копнуть, то он и вовсе всего лишь старший сержант, никаких училищ не заканчивавший. Нет, учили-то его в двадцать первом веке всяко лучше, нежели на ускоренном выпуске образца сорок второго года, но… Разному их учили, вот в чем главная-то проблема!

Нет, можно, конечно, все-таки попытаться доложить в штаб — а кстати, где он? Тоже вопрос… — о том, что немцы готовят наступление. Дескать, экипаж захватил пленного, он лично его допросил, а пленный возьми да и помри в условиях экстренного допроса, потому предъявить его он ну никак не может.

Вот только даст ли это хоть какой-то результат? Во-первых, могут попросту не поверить, что, скорее всего, и случится. И это еще в лучшем случае! В худшем же его попросту обвинят в паникерстве или, что еще хуже, в оставлении боевой позиции и скоренько отдадут под трибунал.

С другой стороны, даже если предположить, что поверят. Вот вдруг возьмут — и поверят! «Все вдруг», как говорится… И что? Общеизвестный факт, что когда пришло время срочно принять меры по ликвидации прорыва, маршал принял решение только во второй половине дня девятнадцатого числа. Да еще и штаб Шестой армии «постарался», так что, когда приказ все-таки дошел до войск, предпринимать что-либо, в общем-то, оказалось уже поздно…

Нет, этот метод точно не годился. Если, конечно, он не решил сознательно пожертвовать своей жизнью и тем самым «послезнанием» ради того, чтобы в результате все равно ничего не получилось…

Впрочем, гимнастерка, как он уже говорил, под комбинезоном, а петлицы — соответственно на гимнастерке. И отличить лейтенанта в комбезе от, скажем, майора в таком же точно комбезе не так-то и легко… если, конечно, комбинезон не снимать. А чего его снимать, если совсем уже скоро начнется такой кровавый форс-мажор с немецкими прорывами, что и поесть-поспать не удастся. Но особенно раздумывать, анализируя ситуацию на нескольких уровнях, некогда. Иначе и он уподобится маршалу Тимошенко и чэвээсу Хрущеву, которые все думали-думали, да и про…ли ситуацию…

…А затем изнурительный переход — жара в конце мая стояла уже почти летняя — завершился. Как ни странно, они не потеряли ни одной машины, да и немецкая авиация их ни разу не потревожила. А уже на подъезде к городку их догнали рембатовцы на восстановленной «Матильде» и трофейной «Штуге», как оказалось, брошенной из-за пустых баков.

Кирилл на дрожащих ногах, но все-таки сам спустился с танка, столкнувшись с разыскивавшим его военврачом:

— Товарищ командир, спасибо вам за раненых! Почти всех довезли. Вам бы на перевязку, я категорически настаиваю, и отдохнуть, на вас вовсе лица нет…

Кирилл, борясь со слабостью и тошнотой, начал было спорить, но затем вынужден был признать правоту капитана. Если загноятся раны, он ничего путного сделать не сможет, сляжет с температурой — и все, кранты всему их неначавшемуся прорыву…

Госпиталь располагался на противоположном конце улицы, в здании бывшей городской больницы, куда Кирилл дошел вместе с военврачом. Капитан толкнул обшарпанную дверь, пропустил вперед парня, на которого немедленно обрушился целый водопад запахов. Нет, не запахов — вони, даже — воней, хотя, конечно, такого слова попросту не существует в природе. Хотя, пожалуй, и следовало бы придумать, как раз для таких вот случаев. Потому что этих, гм, запахов было слишком много, но они отчего-то не смешивались, существуя как бы каждый по отдельности, и определить, какой из них был кошмарнее, казалось просто невозможным. Кисловатый запах давно не мытых, грязных и потных тел, железистый — крови, сладковатый гнойный, запах обгорелого человеческого мяса — тоже сладковатый, но совсем другой, и какой из них тошнотворнее, не поймешь. И еще неизменный запах карболки, изо всех местных «ароматов» наиболее приятный, хотя в детстве, когда он разок попал в инфекционную больницу, его от карболки не то что тошнило, а просто выворачивало наизнанку. Оххх… да, такого он еще не видел за все свои игры-бои… точнее, не ощущал. Там, возле подбитого танка, после гибели санинструктора его вырвало, сейчас он такого позволить себе не мог. Хотя и очень хотелось, если честно…

Искоса взглянув на него, врач торопливо потянул за рукав здоровой руки:

— Идемте за мной, товарищ майор…

Капитан привел его в относительно чистую перевязочную и сдал с рук на руки немолодой медсестре с совершенно пустыми от усталости глазами, которая споро обработала и перевязала рану и ожог. Никаких книжно-киношных штампов в духе «потерпи, милый» или «вот сейчас будет немножечко больно» не произносилось — человек просто выполнил свою работу, автоматически, словно робот. Не от врожденной жестокости, разумеется, просто от смертельной усталости и немыслимой нагрузки последних дней…

Больно, между прочим, и на самом деле было, особенно когда она снимала (отдирала, скорее) плохо отмоченные, присохшие за сутки повязки, и разок Кирилл даже сдавленно вскрикнул, до крови прокусив губу. Хотя и прекрасно понимал, что кроме него, женщине сегодня предстоит оказать помощь еще не одному десятку, если не сотне, раненых и обожженных страдальцев.

— Посидите минуток пять, товарищ лейтенант, в себя придите. А потом ступайте на воздух, незачем вам все это нюхать. Да и помещение потребуется, сейчас станем ваших разгружать. Да, и порошок примите, вот вода запить, — таким же равнодушно-усталым, как и взгляд, голосом сообщила медсестра. И молча вышла из перевязочной, прикрыв за собой хлипкую дверь.

«Товарищ лейтенант», ну конечно! Видела петлички-то во время перевязки! Блин… Превозмогая боль и слабость, парень оправился, скрыв под отворотами комбинезона ворот гимнастерки. С трудом поднявшись, вышел в коридор, собираясь выйти на улицу. Сестричка права, незачем ему все это… нюхать…

— Ну, шансов у него примерно процентов сорок. Организм здоровый, должен выкарабкаться…

Кирилл повернул голову. Из дальнего конца короткого коридора приближался врач, пожилая женщина в очках и с небольшими усиками над верхней губой. Она разговаривала со своим, по всей видимости, помощником, совсем юным доктором; на вид доктор тянул лет на семнадцать, но из-под халата виднелся уголок воротника гимнастерки — видимо, вылез, а врач не поправил, либо не заметил, либо не до того было. А на воротничке — петлицы с капитанскими нашивками. Капитан медицинской службы, надо же!

— Легкое, конечно, пробито, и контузия ребра, но если жить захочет, выживет…

Она заметила Кирилла, шагнула навстречу:

— Голубчик, вы что-то хотели?

От этого слова «голубчик» на мгновение повеяло чем-то домашним, даже детским: помнится, когда он был маленький, его участковый врач так называла всех, и детей, и их родителей. Кто его знает, как там это происходило у других, но когда простуженный Кирюшка, лежа в постели, приоткрывал один глаз и видел Зинаиду Михайловну — надо же, даже имя вспомнилось, — когда она клала ему на лоб прохладную руку и говорила протяжно: «Голубчик, ну, и что же это ты?», он сразу чувствовал себя много лучше, и страх, который порой одолевал его, когда он был совсем маленьким, страх, что он вдруг может вот так вот взять и умереть, сразу отступал, бежал позорно, и мальчик сразу понимал, что все будет в порядке, что он непременно поправится и что все в его жизни будет хорошо.

Теплая волна откуда-то из самого нутра поднялась к сердцу, а потом… потом его взгляд ненароком упал на руки женщины и на ее фартук, надетый поверх халата. Рукава халата в буквальном смысле были по локоть в крови — видимо, военврач не успела сменить халат после операции или просто не осталось уже запасных. Да и моющийся прорезиненный фартук был обильно покрыт красными, бурыми и уже почти коричневыми пятнами… Вдобавок ко всему где-то совсем рядом начала надсадно гудеть муха. Муха? В мае месяце? Хотя здесь для мух просто пир горой, конечно…

Его снова замутило.

Военврач кивнула своему помощнику. Тот сделал шаг вперед, готовый, видимо, подхватить Кирилла, если тот вдруг начнет терять сознание, и парень постарался взять себя в руки. В этот момент входная дверь распахнулась, и раздался чей-то грубый голос:

— Эй, медицина, так что, новеньких разгружать? Недавно приехали, вон, товарищ майор и привез…

— Разгружать, и на сортировку, — последнее относилось уже к молоденькому помощнику в капитанском чине. Затем военврач обратилась к тому, что стоял в дверном проеме.

— Много еще?

Тот, видимо, просто кивнул, потому что ответа не последовало.

— Хорошо, давайте. Если вы, голубчик, — снова обратилась она к Кириллу, — ничего не хотите, то уж простите, работы непочатый край. А вам следует немедленно выйти на воздух и подышать. Посидите где-нибудь в тенечке, придите в себя. Вон какой вы бледный…

Кирилл кивнул, направляясь к выходу.

Справа протяжно стонали. Слева раненый в окровавленном х/б бубнил себе под нос нечто непонятное, а стоящая перед ним на коленях медсестричка, совсем молоденькая, то и дело вытирала его лицо влажным ватным тампоном. Кто-то на одной ноте просил пить. Откуда-то из глубины госпиталя покричали, прося пилу — видимо, собирались делать ампутацию…

Кирилла вновь передернуло. Господи, лучше — и куда проще! — идти в атаку с пехотой или вдыхать запах горячего масла и соляры, ведя свой танк навстречу немецким пушкам и понимая, что тебя могут подбить в любой момент. Честное слово, лучше! Или даже вовсе гореть вместе с танком, чем вот так вот, в крови, грязи, гное! Среди безнадежных, которым надо хотя бы постараться внушить хоть какую-то надежду, понимая при этом, что ее, этой самой надежды, нет и быть не может… Среди тех, кто мучается от жажды и кому нельзя пить, поскольку кишечник пробит пулей или разорван осколком… Среди тех, кому отрезаешь руки и ноги, спасая жизнь, и кто может в порыве отчаяния проклясть тебя, потому что именно ты превращаешь его в инвалида, и это превращение — уже навсегда…

Кирилл мотнул головой, прогоняя жуткие мысли, и вышел — нет, вывалился — во двор…

Поглядев на снующих бойцов и санитаров, начавших спешно разгружать раненых, он уселся, как и было присоветовано, в тени под невысоким забором. Оперся спиной на некогда беленую гипсовую изгородь и закрыл глаза. Нужно и вправду посидеть минут десять, в себя прийти да от дороги, перевязки и увиденных в госпитале ужасов отойти хоть немного. А то из него сейчас не командир, а амеба какая-то, право слово…

Воспоминания пришли абсолютно неожиданно — и это оказались вовсе не его воспоминания. Не Кирилла Иванова. Эти воспоминания определенно принадлежали его аватару-реципиенту, Толику Логову, недавнему выпускнику училища бронетанковых войск. Сначала вспомнился он сам — не Кирилл, понятное дело, а Анатолий. В новехоньком защитного цвета френче с надписью «ОБТУ» на петлицах (пожалуй, старый, серо-стальной, образца тридцатых годов, смотрелся лучше, но и так довольно неплохо), в синих форменных брюках. На голове новенькая суконная пилотка, а вокруг — «В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир расцветает миндаль»…

В городе Майкопе нет парка «Чаир», зато есть памятник жертвам белогвардейских репрессий — на вокзальной площади в восемнадцатом году было расстреляно свыше трех тысяч человек. Но влюбленные почему-то чаще всего назначают свидания именно около этого памятника, хотя в городе с романтическим названием, переводящимся на русский как «долина диких яблонь», полно куда более романтических мест…

Девушка рядом одновременно и не похожа на его Ленку, и похожа, чем-то совершенно неуловимым, но — похожа. Может, им с Логовым просто нравится один и тот же типаж девушек? Им с Логовым… Смешно звучит! Он и есть — Логов, по крайней мере, сейчас, а девушка? Возможно, она просто кажется ему похожей на Елену?

Девушка смущенно теребит косу, заходящее солнце освещает ее волосы, выбившиеся из прически, они золотятся — и оттого вся она кажется такой легкой, невесомой, трогательной. Кирилл — да нет же, Анатолий! — осторожно берет ее за руку. Она не отнимает руки, заливаясь яркой краской…

— Ты выйдешь за меня замуж после войны, Маш? — спрашивает Анатолий. В первый раз он обращается к девушке на «ты», в первый раз берет ее за руку — через несколько дней ему предстоит отправка на фронт, и это свидание вполне может оказаться последним…

Кирилл потряс головой, приходя в себя. По-прежнему матерились санитары и приданные им в помощь бойцы, стонали раненые, где-то неподалеку рычал танковый двигатель…

Эх, знали бы разработчики «Слияния», как тяжело воспринимать вот такие, накатывающие периодически, чужие воспоминания! С одной стороны, ты точно знаешь, кто ты, с легкостью пользуясь памятью вига-аватара в своих целях. А с другой? Чуть расслабишься, поплывешь, вот, как он сейчас, и в голову лезут совершенно ненужные подробности чужой жизни. Ощущение, словно копаешься в чужом белье. И где-то глубоко в душе начинаешь сомневаться, кто ты на самом деле, Кирилл или Анатолий… А может, все это просто игра воображения, слишком уж разбушевавшегося под воздействием стресса?..

— …пуговицы латунные, — чья-то грязная трясущаяся рука с силой провела по его затянутой в комбинезон груди. Кирилл в недоумении распахнул глаза, уставившись на возникшего непонятно откуда человека в грязной и оборванной форме без знаков различия. Что за бред?! Какие пуговицы?! Никаких пуговиц на комбезе не было и быть не могло…

— Комплект металлической фурнитуры состоит из поясной бесшпеньковой пряжки, которая в свою очередь состоит из рамки шириной 58 мм, длиной 48 мм, толщиной 2,5 мм, при ширине стенок рамки в 6,5 мм, — продолжал бормотать человек, не отпуская из цепких пальцев промасленный комбинезон Кирилла. Интендант какой-то свихнувшийся, что ли?

— Простите, товарищ командир! — еще одна девчушка-санитарочка, личико крохотное, зато глазищи!

— Он в машине ехал, и их разбомбили. Все погибли, кроме него. Там и жена его с ними ехала, вот ее у него на глазах и… Его бойцы нашли, а в руках — голова жены, целует ее, целует… Осколком, видно, срубило. К нам привезли, а у него и ранений-то нету, только контузия, да вот это вот… Ну, и оставили помогать с ранеными, куда ж его, юродивого… Да только он сбегает все время, ищет чего-то или кого-то, к людям цепляется…

Она обняла мужчину рукой за талию, потянула за собой:

— Идем, миленький, идем, нас там раненые ждут. Идем, хороший, расскажешь, чем новое обмундирование от старого отличается…

Мужчина послушно поплелся за девушкой, загребая пыль разношенными солдатскими ботинками.

— А он кто хоть? — громко спросил вдруг Кирилл, когда девушка и сумасшедший отошли уже достаточно далеко.

Девушка остановилась и обернулась, чуть виновато улыбнувшись:

— Не знаю, товарищ командир. И никто не знает. Даже как зовут, неизвестно, а документов при нем никаких не обнаружилось, а сам он не помнит… Так что — просто человек…

 

ГЛАВА 14

Украина, район Харькова, весна 1942 года (продолжение)

Глядя вслед ушедшей санитарке, торопливо уводящей юродивого, Кирилл сильно, до боли зажмурился и несколько раз сморгнул. Что ж, все это тоже вполне подходит под некогда абстрактное для него, а ныне более чем осязаемое понятие «война». Поскольку война — это не только корпение над картами, планирование многоходовых наступательных и оборонительных операций и ударный труд заводов в тылу. Нет, настоящая война, она всегда тут, рядышком с тобой, «в поле», так сказать. Настоящая война, она всегда на уровне рядового пехотинца, летчика или танкиста. И вот этот госпитальный смрад, эти потухшие от усталости глаза медиков, этот потерявший разум несчастный — это тоже война. Может, даже и в большей степени. Пожалуй, он верно рассудил там, внутри вонючего госпитального коридора: куда легче идти в лобовую атаку или сидеть под артобстрелом, чем вот так… Эх, да ладно, и так все понятно, чего уж тут душу рвать… Жаль, он не курит, вот сейчас ему впервые в жизни захотелось… Глупость, конечно, и тем не менее…

Так, все! Нужно собраться — и вперед. Порассуждать о войне можно и позже, уже там, у себя. А здесь и сейчас нужно подготовить грамотный прорыв. Или, скажем так, более грамотный, чем произошел в реальной истории. Вывести раненых и боеспособных солдат, которых скопилось в этом городке уже почти что без счету. И еще технику, которая понадобится в грядущих боях — его пять танков, считая с трофейной САУ, и десяток наспех отремонтированных коробок, нашедшихся уже тут. Плюс автотранспорт, разумеется, машин с десять в сумме. Это для раненых, поскольку царица полей, пехота, и ножками сможет, коль жить захочет. А пехтуры той скопилось, скажем прямо, немерено. И, что особенно приятно, никто точно ничего не знает и не понимает. Неразбериха полная, что ему, не существующему в действительности «майору Иванову», лишь на руку. Ну и гужевые средства передвижения, конечно, лошадки раненых тягать могут ничуть не хуже железных коней, а порой и пушки о-го-го, как по бездорожью прут… В общем, если сейчас-то бишь в ближайшие сутки — ничто не помешает, есть все шансы устроить фрицам очень неожиданный прорыв из почти что замкнутого колечка, озадачив ихних командиров вопросом «а откуда русские узнали»… А вот оттуда. Из будущего, блин! Узнали — и узнали. И пошли на прорыв. Гораздо раньше, чем в реальной истории…

— Товарищ майор, вы ж вроде командование на себя приняли? Так тут это, поговорить с вами хотят…

Кирилл с трудом разлепил веки. Ладно, что уж греха таить, он еще при перевязке видел собственные раны. Не идиот, как говорится. Скорее всего началось заражение, началось, это и ежику понятно, вон как все покраснело, пока его та медсестричка перевязывала, взгляд пряча. У него дня два, вряд ли больше. Антибиотики уже изобрели, но в этом заштатном госпитале их наверняка нет. Так что, два дня. Ну, плюс-минус сутки, если у медицины аспирин и пара-тройка ампул морфия найдется. Найдется, разумеется, вот только это ни разу не выход… Блин, ну как же глупо! Столько всего вынести, и подохнуть, не выполнив задания, вот так, совершенно негероически, от загноившейся в асептических условиях раны!

С трудом приняв вертикальное положение, парень вгляделся в подошедшего. Отчего-то он ждал появления местного особиста, эдакой тыловой крысы в новеньком мундире и звании не старше старшего сержанта. Нет, к сотрудникам особого отдела он, перечитавший кучу исторической литературы, относился с должным пиететом и прочим уважением. И, в отличие от множества любителей исторических сенсаций, твердо знал, что эти ребята свое дело знали туго и «запросто так» никого к стеночке не прислоняли. Но вот ждал же, отчего-то — и все тут…

Перед ним стоял такой же смертельно уставший, с серым лицом командир, которому могло быть и около двадцати, как Кириллу, и все сорок. Война, как известно, всех ровняет своей гребенкой, и гребеночка у нее, ох, какая жесткая! Кому просто волосы выбелит, а кому и башку начисто снесет, аки бритвой. На нем был такой же безликий видавший виды комбез, что и на Кирилле. И поди узнай, что там за петлицы под отворотами — Кирилл, в общем-то, тоже ни разу не майор, ежели на прямоту…

— Товарищ майор, — незнакомец изобразил нечто вроде отдания чести. — Капитан Елисеев. После немецкого контрудара отступал, виноват, вышел к вам. Имею в наличии три боеспособных танка, две «тридцатьчетверки» и БТ и около сотни бойцов, по дороге прибились. Боекомплект есть, хоть и не полный, и горючки километров на тридцать. Готов поступить в подчинение…

— Ел хоть что-то, а, капитан?

— Позавчера только, тащ майор.

— Вот пойди и поешь. И своих ребят накорми, чем найдешь, тем и накорми. Нам скоро неслабо повоевать предстоит, так что готовься. И танки чтоб готовы были, ясно? Вопросы?

— Никаких, тащ майор. Разрешите идти?

— Нет, постой. Карта есть?

— Имеется, — капитан присел, раскрыв на колене планшет, вытащил карту. Кирилл присел рядом, вглядевшись в трехверстку:

— Капитан, ранен я. Не знаю, сколько продержусь. Слушай и запоминай, хорошенько запоминай. Если что, принимай командование. Разведданные мы от фрица одного получили, когда в атаку шли. Оберст, кажется, полковник, значит, по-нашему. Смотри, вот отсюда и отсюда они уже начали контрудар, чтобы вот здесь, — он ткнул пальцем в бумагу, — замкнуть колечко. Понимаешь, что в итоге?

— Ага. Котел?

— Котел, капитан. И — все. Вообще все. Доставить эти сведения в штаб мы уже не успеваем. Если промедлить или продолжать ждать директивы от вышестоящего командования, то к нашим прорвутся считаные танки и люди. Но если ударить прямо сейчас, ночью — а фриц, он правильный, ночью ему воевать страшно, — есть шанс вывести всех. И людей, и технику. Ну, или почти всех.

— Понимаю.

— Тогда слушай дальше. Танки построим клином, пехоту и всех способных самостоятельно передвигаться — внутрь построения. Особенно предупредим, что остановок не будет, кто отстанет — бросать машину и догонять пешком. А теперь немного конкретики. Смотри, вот тут, на юго-востоке, размещена Первая горнопехотная дивизия немцев, а вот тут — ее артбатареи. И они для нас представляют самую серьезную опасность…

В передаваемых капитану данных Кирилл нисколько не сомневался, поскольку родом они были из родного будущего.

В реальности именно из-за этой самой Первой горнопехотной и ее артиллерии большая часть окруженцев и не смогла выйти, прорвались лишь две группы, которые выходили севернее и южнее ее позиций. А вот если спланировать все так, чтобы, бросив в прорыв остальные силы, еще и провести к штабу дивизии ударный кулак из десятка танков с десантом, а затем еще и наподдать с тыла артиллеристам…

Ох, до чего б это было красиво! Без артиллерии и управления родные солдатики фрицев просто числом сомнут, потеряв при этом куда меньше, нежели оказалось на самом деле…

А вот если затем развернуться и рвануть на восток, в поисках штаба Шестидесятой моторизованной дивизии немцев, то, после разгрома и этого штаба, перед советскими войсками на некоторое время образуется широкий, аж километров в двадцать, коридор. По которому почти наверняка и смогут выйти не те пять тысяч бойцов с пятью танками, а чуть ли не все пятьдесят тысяч окруженцев и под сотню танков. Которые совсем скоро смогут существенно усилить нашу оборону на Осколе и Дону, в результате чего немцы и вовсе — тьфу-тьфу через левое плечо! — не доберутся до Сталинграда…

— …Понял теперь? — переспросил Кирилл капитана Елисеева. — Тот оберст, видать, ох какой важной шишкой у своих был, раз мы все это знаем. Тут в одном проблема: немцы, зная, что и он, и документы при нем пропали, могут что-то изменить, и тогда все эти сведения мгновенно потеряют ценность. Вот потому я, капитан, и не спешу со штабом связаться. Пока то да се, в аккурат урочный день, то бишь завтрашний, и наступит. Прорыв начнем сами, остальные присоединятся по ходу. Ты насчет горной дивизии четко уразумел?

— А как же, — с каждой секундой с лица капитана уходила усталость, сменявшись робкой, с трудом скрываемой надеждой.

— Зовут-то тебя как?

— Серега.

— Ну так вот, Серега. Так уж карты выпали, что штаб и артиллерия этих самых горных стрелков, мать их арийскую да за ногу, за тобой. Кровь из носу, раскатай их, сук фашистских, в тонкий такой блин!

— А вы?

— Ну, а я, коль жив буду, в сторону штаба Шестидесятой мотодивизии свои коробочки поверну, пока они дислокацию не изменили. А уж там, пока мы с тобой фрицев ударными темпами громить станем, солдатики наши, глядишь, между этими двумя ударами и просочатся, потихоньку да помаленьку. Уяснил диспозицию, Сережа? Опять же, раненых вывезти нужно, видал, сколько их?

— А получится?

Кирилл несколько секунд глядел в усталые, но уже светящиеся некой уверенностью в завтрашнем дне глаза собеседника:

— Серег, а выход у нас есть? Что такое котел, ты, я думаю, представляешь. А ведь мы, коль уж тут не вышло, и на других направлениях нужны. Чтоб фриц ни к Сталинграду, ни к Ростову, ни на Кавказ не вышел. А там и назад его погоним, аж до самого сраного Берлину…

— Разрешите идти? — поняв, что разговор закончен, капитан поднялся на ноги, захлопнув планшетку.

Кирилл лишь плечами пожал — ступай, мол. А вообще, это здорово. Еще пару-тройку таких вот капитан-лейтенантов, и он соберет тот самый кулак прорыва, о котором рассказывал Елисееву и который вполне сумеет отвесить Клейсту и Маккензену очень даже увесистую плюху. А разве нет? Очень даже да… Уже потихоньку начинающие понимать, что к чему, бойцы и их командиры потихоньку копят злость. И с превеликим удовольствием выплеснут ее в бою. И проломят, честное слово, проломят не успевшие полностью сомкнуться немецкие клинья прорыва, стремящиеся замкнуть «котел»! Проломят, разметав в стороны, а следом выйдут те самые бойцы, что в реале полегли при прорыве у реки Берека и о которых после уже не напишут, как «о тысячах бойцов, заполнивших собственными трупами, грузовиками, подбитыми танками каждую воронку, каждую яму, каждый отрезок реки»…

Хрен вам, не будет ничего подобного в этой, новой истории!

И герр генерал Ланц, командующий той самой Первой горнострелковой дивизией вермахта, что держала оборону по берегу этой реки, уже не внесет в свой дневник (интересно, что за мания была у фрицевских генералов, от полевых до начальника генерального штаба Гальдера, дневники вести? Или не мания, а, скорее, комплекс собственной значимости? Типа, чтобы гарантированно оставить потомкам свои гениальные, единственные и неповторимые мысли?) страшное описание первого прорыва:

«…Через несколько часов после того, как Первая горная дивизия заняла свои позиции, ночью (…) начался первый прорыв окруженных войск. С чудовищным рокотом, в озаряемой осветительными ракетами ночи, русские колонны, плотно сжатые, под пронзительные команды своих офицеров и комиссаров катились на наши позиции. Мы открыли бешеный оборонительный огонь. Вражеские колонны пропахали нашу тонкую линию обороны, забивая и закалывая все, что стояло на их пути, оступаясь и спотыкаясь о собственные трупы, пройдя еще пару сотен метров, и, наконец, падают под нашим огнем. Оставшиеся в живых отошли по долине реки Берека. Через некоторое время — уже светало — от нас были посланы разведгруппы в долину Береки с целью выяснения обстановки. Но разведчики ушли недалеко, везде вокруг были русские. Всюду лежали трупы — неописуемая, жуткая картина. Но бои в „котле“ еще не окончились, там внизу, на берегу Береки, были еще десятки тысяч тех, кто не желал сдаваться. Атаки наших танков не имели успеха — их тут же контратаковали советские Т-34. Это выглядело как в кино. (…) Чудовищные крики и рев известили о начале нового прорыва. В мерцающем свете ракет было видно, как они идут. Плотную толпу сопровождали танки. На этот раз противник атаковал нас несколькими клиньями по всему фронту. (…) Вламывались они то тут, то там, в нашу оборону. Ужасны были их следы. С расколотыми черепами, заутюженными до неузнаваемости гусеницами танков, находили мы своих товарищей на этой „дороге смерти“». [4]

Кирилл мотнул головой, прогоняя воспоминания, явно не его и уж точно не лейтенанта Логова, а привнесенные в его сознание информационным подарком из будущего. А вот интересно, остальные игроки-«попаданцы» тоже ведь наверняка получили подобные подарочки? И сейчас каждый из них ведет свою маленькую войну, оперируя знаниями, которых в этом времени еще не существует? А вот, кстати…

Пришедшая в голову мысль, наверное, была совершенно гениальной. А, главное, дико своевременной, будто могла что-то изменить: вот если бы разработчики создали не исключительно танковую игру; если бы можно было, к примеру, подключить сюда авиацию. Даже не надо много, достаточно одного-двух игроков, готовых рискнуть по-настоящему… Которые, к примеру, тупо разбомбили бы штаб той самой Первой горнопехотной дивизии и ее артиллерию, а затем — еще и штаб дивизии Шестидесятой моторизованной… Ага. Прямо сейчас. Как будто такое под силу одному или двум самолетам. А про фронтовую ПВО ты, братец, и забыл? Конечно, забыл, ты ж по жизни танкист до самого мозга костей…

Да их просто собьют, и все. «Вы провалили миссию, game over, все дела», хоть за ней, за той миссией, и стоят тысячи реальных жизней. Это как минимум должен быть массированный авианалет, совершаемый десятками самолетов, и штурмовиков, и фронтовых бомбардировщиков. Тут не один-два и даже не несколько «одиноких игроков», тут надо бы «заслать» целый авиаполк. Угу, всего-то целый авиаполк. Гы. Может, ему следовало обратиться к разработчикам проекта и рассказать, что нужно сделать, а еще лучше — как сделать? Ага, какие мы все умные задним числом: лучше строителей знаем, как строить, лучше актеров, как играть, и лучше программистов, как программировать…

С другой стороны… Ведь получается, что, рассуждая так, он приходит к выводу, что лучше военачальников знает, как воевать? А вот и хрен, на самом-то деле он просто знает, чем все кончилось — и почему. И потом, он ведь не просто дает советы, он готов отдать свою жизнь, чтобы хоть как-то повлиять на ход событий. Свою — да, это-то понятно. Но ведь он сейчас распоряжается и жизнями других людей… Не десятков и не сотен, а тысяч… Готов ли он взять на себя такую ответственность? Опять же, если он не вмешается, люди все равно погибнут. Много людей. Очень много. Куда больше, чем… чем, если у него получится. Но если он вмешается, погибнуть могут совсем другие люди. Те, которые на самом деле дожили до конца войны, вернулись домой, к семьям, или создали семьи, обзавелись детьми… Это ведь не шахматы, чтобы разменивать одни фигуры на другие…

Кирилл невесело усмехнулся. Философ, блин… Не поздновато ли вам приходит все это в голову, уважаемый Кирилл Сергеевич; не поздно ли вы соизволили сомнения испытывать? Или такими размышлениями вы попросту прикрываете собственную неуверенность, а то и страх? Ну да, ну да, до сих пор вы не сомневались и не боялись особо — но ведь до сих пор и не было опасности погибнуть навсегда, перестав существовать уже по-настоящему…

Да нет, глупости все это. Какой еще, на хер, страх?! Во-первых, он осознанно пошел на все это, во-вторых, прекрасно понимает, что уже потихоньку умирает от попавшей в раны инфекции. Так, все. Немедленно отбросить глупые мысли и сомнения, и собраться! Слишком многое еще предстоит сделать… и слишком мало осталось сил. И руку, несмотря на перевязку, дергает. Хреново…

Закурить, что ли? Угу, обязательно. Табачный дым развеет все сомнения и заставит думать логично… Бред… Нет уж, пожалуй, от папиросы он воздержится, тем более табачок-то откровенно дрянной. Да и Толик Логов не курил. Так что, если затянется, наверняка закашляется так, что все местные санитары сбегутся…

С трудом поднявшись на ноги, парень вышел с госпитального двора.

Все дальнейшие события отложились в памяти Кирилла разрозненными кусочками рассыпанного пазла. Собрать которые воедино у воспаленного и перегруженного действием мозга просто не оставалось ни времени, ни сил, ни, пожалуй, желания.

В сознании парня остались лишь ключевые, как принято говорить, моменты.

Пошлое, конечно, сравнение, и пазл этот, и ключевые моменты. Штампы, если уж честно говорить. Причем донельзя забитые…

Вот только, несмотря на все вместе взятые штампы, левой руки он уже почти не чувствовал и твердо знал, что, несмотря на захваченные в госпитале порошки аспирина, завернутые в сероватые бумажки, долго не протянет. Тело, казалось, пылало огнем, внутри тоже было горячо, и, найдись у него градусник (бред, конечно, какой градусник у возглавившего одно из направлений грандиозного прорыва танкиста?!), ртутный столбик наверняка б подскочил далеко за отметку в тридцать восемь градусов Цельсия…

Но ведь люди на войне не болеют, верно?

Организм просто отторгает всякую заразу, изо дня в день существуя в условиях постоянного стресса?

Ага, не болеют. Именно так.

Они просто умирают от ран. Поскольку те крохотные осколочки стали, что выбила немецкая болванка и что пробили насквозь его плечо, несли на поверхности просто до омерзения много микробов. Которые с превеликим удовольствием принялись размножаться в ослабленном недоеданием и хронической усталостью организме Кирилла… нет, Анатолия Логова. Всего одна доза примитивнейшего пенициллина, с которым пока не знаком организм его аватара, и Кирилл вышел бы из этого состояния за какие-то сутки.

Но пенициллина в спешно эвакуируемом госпитале просто не было. Как и морфина, на который он надеялся недавно. Боль приходилось просто терпеть, делая перед самим собой вид, что ее попросту не существует.

Да и какое все это имело значение, если он все же находил в себе силы держаться и командовать?

Ровным счетом, никакого значения не имело…

Он просто знал, что выдержит, что просто права такого не имеет не выдержать…

Вот и все, собственно…

И вот эти отдельные картинки, «пазлы», коль уж использовать современные аналогии, намертво отпечатались в его памяти…

— …Прорываться будем ночью.

— Как ночью, тащ майор? Но ночью никто не…

— Никто не воюет, лейтенант? А вот в свое время Александр Македонский это успешно опроверг.

Кажется, на самом деле это был вовсе и не Александр Македонский, но какое это сейчас имело значение? Кто оспорит его слова? Вот этот самый младлей с его двумя уцелевшими легкими танками? Не станет он ничего опровергать. Он и без всего этого герой, поскольку вывел эти самые два танка, «шестидесятку» и вовсе уж раритетный Т-26, из окружения. А с ним вышли еще и полсотни бойцов с двумя десятками раненых на руках. Герой? Еще какой герой, хоть сам пока этого не понимает, ощущая себя всецело виноватым — ну как же, не смог, не сумел… Не понимает пока, что против трех Pz-IIIL с их длинноствольной пушкой в пятьдесят миллиметров его «двадцать шестые» и Т-60 — просто подвижные мишени…

— Что с топливом?

— Топлива хватит… на один конец, — шутит кто-то.

— А нам больше и не надо, — невесело усмехается Кирилл, баюкая руку. На несколько секунд зависает пауза, и неловкий шутник быстро старается исправить положение:

— У фашистов заправимся.

— Неверный ответ, боец. Заправимся мы уже у наших, причем так заправимся, чтобы после фрицу всадить по самые его волосатые помидорины!

Смех. Это здорово, что смех…

Блин, качает-то как. Не упасть бы… Ну, топлива и в самом деле должно хватить до конца прорыва. В один конец. А там… Если они останутся живы, а они останутся, просто права такого не имеют, в живых не остаться… И никаких «если»…

Механики самозабвенно ковыряются в танковых внутренностях. Что-то подкручивают, чем-то звенят, многозначительно матерятся, что-то протирают ветошью. Митька — и откуда он запомнил имя этого промасленного с ног до головы паренька — проверяет дюритовую трубку маслопровода. Вроде бы все в порядке, но на всякий случай надо проверить еще раз. К тому же, когда занят делом, ожидание не кажется столь мучительным. Да и жрать не так хочется, поскольку жрать, собственно, и нечего…

— Фильтр промой, — советует плотный усатый водитель соседнего танка своему коллеге, который подошел что-то уточнить.

— Может, поспать? — задумчиво интересуется стрелок-радист; ему никто не отвечает, но он, похоже, и не ждет никакого ответа. Ох, дурной вопрос, могут и морду за подобное намять. Поспать, конечно, не получится, хотя время-то еще есть, но нервное напряжение не даст… И товарищи косо смотрят, ага… нет, на хрен, какое там спать! И почему он не заряжающий или механик-водитель…

Словно в противовес подобным мыслям, откуда-то раздается оглушительный храп. Стало быть, у кого-то с нервами полный порядок. Ну, и слава Богу… Чем крепче нервы сейчас, тем проще будет в прорыве. А уж после… Храпи — не хочу…

Все.

Время.

Двинули.

«И отсюда — до самой Победы».

Откуда взялась эта запавшая в память Кирилла фраза — из какой-то книги о войне, что ли?..

…Черное ночное небо озарено огнем — где-то справа пожар. Земля изрыта воронками и заплывшими окопами прошлых боев, и танки пробираются между ними медленно, боясь застрять…

— Командир! Справа! Что это?!

Темный силуэт прекрасно различим на фоне пожара. Что-что… Немцы это, а конкретнее, знакомая аж до боли самоходка на базе Pz-III. Та самая «Штуга», ага. Пушка 7,5-см, короткоствольная, но от этого не ставшая менее опасной. Она же «артштурм», ежели по отечественной классификации. А ребята-то, похоже, впервые это приземистое угловатое чудо видят…

«Огонь!» — хочет скомандовать Кирилл, но слова почему-то вдруг застревают в горле. Неужели — все? Неужели сейчас будет конец?!

Два залпа сливаются в один. Кто именно выстрелил, Кирилл сообразить не успевает, сознание словно отключается на какое-то мгновение, но самоходка вдруг вспыхивает, а следом — и еще одна, не замеченная им, но взятая на прицел кем-то из товарищей. Испугались ребята или нет, но не растерялся никто. Кроме него, Кирилла. Хорошо еще, что в танке темно и никто не видит его физиономии. Впрочем, а какая должна быть физия, когда температура под сорок?..

Танки — свои, родимые, — движутся рядом, и вдруг на одном из них… Да нет, не может такого быть! На броне башни — грубо намалеванный карикатурный «медвед», смешно растопыривший верхние лапы. Тот самый, который из будущего. И надпись корявыми печатными буквами, даже сквозь триплекс видны потеки белой краски: «ПРЕВЕД, МЕДВЕД!»

Охренеть. Так, стоп! Откуда в этом времени может появиться этот самый «медвед», да еще и с подобной надписью? А если появился, то это означает, что там, в этом танке, такой же, как и он, Кирилл, «попаданец», выбравший, самостоятельно или по подсказке разработчиков игры, именно это сражение, именно этот бой…

Помнится, в инфопакете были сведения о том, что какая-то девчонка с ником «Филька» сражается здесь же, под Харьковом — может, это она и есть? Но она вроде воевала в южной группировке…

Что ж, если они смогут прорваться, если все окончится хорошо, он обязательно разыщет этот танк. И сумеет найти земляка… или землячку. Тьфу ты, блин, не земляка, конечно, а одновременца. Жуткое словечко, конечно, но как хочется верить, что он здесь не одинок… Узнать его — или ее — будет легко — с помощью всего-то парочки простеньких наводящих вопросов, которые не поймут люди сороковых годов.

Вот только для этого нужно сделать самую малость — выжить…

…Механик-водитель раздраженно — и самому, между прочим, спать хочется! — пихнул придремавшего рядом радиста. Тот вскинулся, готовый то ли драться, то ли мчаться куда-то спросонья, но, моментально проснувшись, тут же виновато кивнул головой. Правильно толкнул, но мало, нужно было со всей дури… А вот не хрен спать рядом с мехводом! Это вообще почти преступление — заснуть рядом с водителем. Тому и так не сахар, да еще когда кто-нибудь придремлет в экипаже, например, справа от тебя, вдвойне спать хочется.

Полуторка с ранеными впереди частенько буксует, но опытный водитель к помощи танкистов не прибегает, справляясь своими силами. Пожалуй, можно прикрыть глаза и подумать о чем-то отвлеченном. Прижаться пылающим лбом — а ведь температура снова подскочила, и аспирин еще вечером закончился! — к прохладной шершавой броне и подумать. Да вот хоть о Лене, например, подумать. Ведь кто их, разработчиков «Слияния», знает, вполне возможно, что они с любимой больше и не увидятся. Останется он тут навсегда — и амба. Блин, голова просто раскалывается! Полцарства за пару таблеток анальгина. Кстати, интересно, его уже изобрели в реальности сорок второго года?

Танк резко дернулся, и Кирилл чувствительно приложился и без того гудящей головой о борт башни.

— Ты чего…

Хотелось сказать «офигел», но, кажется, в сорок втором такого выражения еще не употребляли.

— …охренел, что ли?

— Извини, командир, не смог я, — бормочет себе под нос Федор, и проснувшийся радист, язва языкатая, немедля уточнил:

— Чего не смог-то, Федь? Танк разучился водить?

— Не смог по покойнику проехать. Аккурат под правую гусеницу б попал… — чуть смущенно ответил механик, после чего весь экипаж ненадолго замолкает. Ага, именно экипаж. Поскольку на прорыв Кирилл пошел в составе полностью укомплектованной «тридцатьчетверки», подобрав себе новый — и, скорее всего, последний — экипаж. Даже рация на борту имелась. Вполне работоспособная. Правда, он сразу же приказал ее временно отключить…

Короткая реплика механика вызвала в памяти парня намертво врезавшуюся картину, виденную им во время одного из боев-погружений: лежащий точно в колее, раскатанный в блин труп, по которому уже не раз проехались и гусеницами, и колесами, и прошлись ногами. Определить, кем он был до смерти, фрицем ли, нашим, уже просто физически невозможно, даже каска превратилась в нечто абсолютно неузнаваемое…

В танке трудно дышать — а может, это просто температура?

Кирилл выбирается наверх. Стрелок-радист — даром что язык без костей, зато сердце — доброе, — протягивает ему засаленный ватник, и Кирилл удобно устраивается на краю люка, подложив импровизированную подушку под зад и покрепче ухватившись рукой за край застопоренной крышки — свалиться под гусеницы родного танка ох, как не хочется. Кажется, все это уже когда-то было — в одном из погружений… нет, не погружений, боев… Люк старый бушлат под задницей, ночь, постепенно уступающая рассвету свои права… Воронеж, кажется…

Парень повернул голову, разглядывая сброшенную с дороги, чтобы не мешала движению, технику. Ой, е… Сколько ж вас тут — черных, закопченных, покореженных. Со свернутыми набок башнями, с вырванными катками, с дырами в бортах, с сорванными, встопорщенными бронелистами. И сколько ж ребят полегло внутри?..

…Все, момент истины, как говорится. В полутора километрах впереди — крохотная деревенька, где именно в эту ночь временно остановился на ночлег штаб Шестидесятой мотодивизии. Сведения точные, поскольку получены оттуда, из родного будущего. Если их не сожгут на подходе, то все получится, просто не может не получиться. А вот удастся ли уйти — это да, это вопрос. Что ж, чему суждено случиться, пусть то и случится…

Все, начало атаки. Вот теперь, когда точка невозвращения пройдена, как говорится, хорошо бы все-таки связаться со штабом — помешать уже не смогут, а вот поддержать… Но не сложилось, пробовали, да в наушниках только треск помех.

Отмашка рукой, и — пошли!

Впереди он на своей «тридцатьчетверке», или, как тут порой говорят — «три-четыре», следом еще несколько, а дальше — более легкие танки. Долго оставаться незамеченными не получилось, хотя так хотелось… Череда желтоватых вспышек, визг рикошетов от брони, не слышимый в реве дизеля вскрик, когда танк с ходу таранит, подминая под себя немецкий пулеметный расчет, выставленный в охранение на окраине деревушки. А вот это уже серьезнее — всполох орудийного выстрела, легкое журчание пронесшегося мимо снаряда. Ох, как же они быстро оклемались! Даже одеться не успели, так в кальсонах к орудию и рванули. Хорошо еще, что промазали. Впрочем, на подобное «хорошо» рассчитывать не приходится. Не бывает такое «хорошо» долго, проверено уже…

Пехота рассыпалась и залегла, открыв огонь. Правильно, он так и приказывал, не лезть на рожон. Танки на то и существуют, чтобы огневые точки подавлять.

— Есть! Засек!

Хорошие ему попались ребята. И экипаж, и пехота, все эти, готовые идти за ним люди, верящие ему просто потому, что не желают отдавать родимую землю на растерзание немецким стервятникам…

— Засек, товарищ майор!

Выстрел. Все, нет у фрицев больше пушки на въезде в деревню. Вперед!..

С пленными не срослось, хотя так хотелось прихватить с собой какого-нибудь генерала или хотя б полковника… Поторопились ребятки с идущего следом танка, уложив осколочно-фугасный прямехонько в окно хаты, где разместился штаб. Вон они рядочком лежат, пехотинцы подсуетились, вытащили, пока дом всерьез не разгорелся. И командир дивизии, и заместитель его. Зато кое-какие бумаги удалось спасти из огня, что радует…

Ну, вот и все, пора уходить. Ага, сейчас: немцы всполошились уже всерьез, и уйти, очень на то похоже, будет труднее, нежели представлялось…

И снова — набор отдельных картинок, кадров прокручиваемого в голове Кирилла документального фильма…

— Беглый огонь! Стрелять без команды!

Следуя его примеру, танки открывают огонь — с такой скоростью, с какой заряжающие могут загонять в казенник очередной унитар, но Кириллу кажется: медленно, редко…

Орудия — сколько до них? Полкилометра или все-таки больше? Суетятся, сволочи, выкатывают на прямую наводку. Сейчас будут стрелять. Ну, что же… Они-то будут, конечно, зато мы — уже стреляем!

Ба-бах! Дзинь — гильза. Снова — бабах! Ну же, твари, прячьтесь! Неужто жить надоело?

Ба-бах!

Некоторые немецкие расчеты и в самом деле не выдерживают лобовой танковой атаки, бросаясь в укрытие. А ведь серьезную опасность для них представляют лишь «тридцатьчетверки», которых осталось всего несколько штук. А легкие Т-60 их пушки могут просто перещелкать один за другим.

— Огонь!

Кирилл больше не человек, он часть танка, он слит с ним в единое целое, такого с ним, пожалуй, не происходило еще ни разу.

— Стоп!

Водитель послушно тормозит и только-только оборачивается, чтобы спросить, почему — и вдруг в том самом месте, в котором они оказались бы, если б не затормозили, взметается в воздух огненно-пыльный столб взрыва. Глухо барабанят по броне комья вырванной тротилом земли, звонко — осколки. Пусть барабанят, главное — они живы, и продолжают бой. «Озаряет» его и еще несколько раз, и он командует: «Влево!», «Еще влево!», «Стой!». Механик больше ничего не спрашивает, только бормочет себе под нос. Бормочи, братишка, только слушайся своего командира, твой командир и твой танк сейчас — одно и то же, единое живое существо с хорошо развитым инстинктом самосохранения. И остается только надеяться, что инстинкт этот не подведет в самый неподходящий момент. Хотя — разве может быть подходящий для смерти момент?..

— Огонь!..

…Ну, вот и все. Они вышли, вырвались! Вырвались, понимаете?! С потерями, конечно, но вырвались. Вывели и людей, и технику. Они уже почти у своих…

Мимо прошла последняя машина колонны. А люди прошли еще раньше. Охранение из сборной солянки почти всех видов танков, в том числе и трофейных, немецких, двинулось вперед, по обочинам дороги, продолжая прикрывать колонну с боков.

Танк Кирилла шел замыкающим. Механик газанул, включая передачу, и тут Кирилл увидел, как на пригорок выползла длинноствольная «четверка», отчетливо различимая в свете разгорающегося майского утра.

«Немцы! Догнали-таки! Мы такую машину точно не затрофеили, уж он бы, несмотря на жар, запомнил», — обожгла мысль. Догнали, будь они неладны! И ведь совсем чуть-чуть времени не хватило, самую капелюшечку… Еще совсем немного, и арьергард огромной, растянувшейся на километры колонны выходящих из окружения войск оказался бы под прикрытием своей артиллерии…

— Федор, перекрой дорогу, развернись поперек, и стоп. Экипаж, из машины!

— В чем дело, командир?! — механик смотрит непонимающе, остальные тоже, ведь танк видит пока лишь один Кирилл.

— Покинуть машину! — зарычал парень, лихорадочно крутя механизм поворота башни. Мля, последний бронебойный в стволе, остальные фугасные, а Сашка, заряжающий, уже выскочил…

Машина развернулась и встала точно посередине дороги, закрыв собой «Захара», в кузове которого сидели ребята из ремонтных мастерских. Триста метров… Попасть бы еще теперь, с одного-то выстрела… Ну, еще чуть-чуть… Если б не жар, попал бы наверняка, как в тире, а сейчас — вовсе не факт. Хорошо хоть рука больше не болит, словно ее просто нет.

По воле извечной шутницы-судьбы, танки выстрелили одновременно…

В кузове грузовика стояли уставшие, грязные и оборванные рембатовцы, глядя на исковерканную сдетонировавшими снарядами «тридцатьчетверку», в трех сотнях метров от которой чадил горящий немецкий танк…

Все остальные вышли из окружения, так и не успевшего сомкнуться как следует. Почти пять тысяч бойцов и два с лишним десятка танков. Пехота, танкисты, артиллерия, саперы, способные самостоятельно передвигаться раненые. Остальных раненых везли на автомашинах и просто на броне танков…

Россия, недалекое будущее (окончание)

Для себя одной готовить не хотелось, и Лена закупила в супермаркете полуфабрикатов, которые обычно не жаловала, да и Кирку ругала за них. Брала с полок, не глядя, на автомате, набивая корзинку морожеными котлетами, картофелем фри, пельменями. На кассе удивленный взгляд знакомой продавщицы заставил по-иному окинуть взором гору не слишком полезных продуктов, но ничего менять девушка не стала. Смысл? Это раньше ее заботила только здоровая пища, а теперь… Разве теперь, когда он совсем рядом и одновременно так немыслимо далеко, это имеет хоть какое-то значение? Конечно же, нет. Подруги, отдых в санатории, музеи и театр, даже любимая, все понимающая бабуля, все как-то сразу отошло на второй план. И эта долгожданная поездка в Крым… Все стало неважным, незначительным, мелочным. Остался только Кирилл, любимый, самый важный, глупый, смешной, умный… И его, только его самочувствие. Даже на себя стало наплевать. А улучшений никаких не было, впрочем, как и ухудшений, или как там это зовется? Всего-то два коротких слова, «состояние стабильное», которые раз за разом, успокоительно улыбаясь, повторял лечащий врач, вызывали такое бешенство, что Лена едва сдерживалась, чтобы не нагрубить. Медперсонал вызывал изжогу, никого не хотелось видеть.

На пятый день пребывания в больнице, после того, как откладывали уже, казалось, сотню раз, Кирилла, наконец, разрешили забрать домой. И только тогда Лена, как ни странно, почувствовала огромное облегчение. Да, пусть медсестра будет приходить домой раз в день, пусть врач будет навещать не реже, чем раз в три дня, это уже совсем другое, почти что и неважное. Дом — это дом, дома и стены помогают. Смешно, и когда вдруг Киркина квартира стала ей домом? А ведь стала, честное слово, стала…

Родители Кирилла приехали проследить за переездом, чтобы все было в порядке. То ли не доверяли ей, то ли просто хотели помочь. Ленку немного тяготило их присутствие, девушка просто не знала, как себя вести. Да и побаивалась Киркиного отца, если честно. Очень уж суров оказался внешне Сергей Степанович Иванов, как выяснилось, и глаза, хоть такие же, как у сына, спокойные и проницательные, а от взгляда из-под кустистых бровей все время как-то не по себе становилось. И вроде ласково к ней обращаются, а мама его, так вообще, при встрече каждый раз обнимает-целует, как родную, а все равно что-то не то.

На этот раз они еще и дочку захватили, Киркину младшую сестру, Алису. Лена видела ее впервые и особого дружелюбия уж никак не ждала. Так и получилось. Алиса смотрела чуть свысока, хоть выше была всего сантиметров на пять. Спортивная и собранная, в камуфляжных штанах и берцах, в черной футболке с неприметной надписью «Я помню!», она казалась вышедшей совсем из другого времени. Ни помады, ни другой косметики, правда, ей это и не нужно было — от природы яркие краски. Глаза карие, почти черные, брови темные, скулы широкие, как у брата. Красавица-брюнетка, одним словом, с короткой шапочкой курчавых волос. Кирилл рассказывал, что сестренка занимается экстремальными видами спорта и оторва еще та. Видимо, совсем не преувеличил.

Ленке разрешили ехать в машине рядом с любимым только потому, что девушка наотрез отказалась отходить от носилок, чем заслужила презрительную усмешку сестренки. Или показалось? Да и какая разница? Пусть как хочет, так и смотрит. Она обещала — и не отойдет от него, даже ради возможности наладить отношения с семьей и соблазна прокатиться на комфортном джипе, принадлежавшем Сергею Степановичу. Вот уж никогда она на крутые тачки не западала и западать не собирается! Не настолько дешево себя ценит, знаете ли!

А вот дома, когда сестра из больницы поставила первую капельницу и подробно объяснила родным, как снимать систему, как протирать тело, делая легкий массаж, и, оставив два номера телефона — свой и врача, ушла, Ленка вдруг почувствовала страшную слабость и головокружение. Родители о чем-то негромко переговаривались на кухне, слышалось хлопанье дверец, звук открываемого холодильника, а в комнате возле Кирилла сидела только сестра. Ленка ухватилась за спинку кровати, ощутив странную темноту в глазах.

— Лен, — голос Алисы донесся, словно сквозь вату. — Что с тобой? Тебе плохо?

— Я… — ничего больше сказать девушка не смогла, темнота сгустилась, стало страшно и трудно дышать, и Лена потеряла сознание, впервые в жизни. Она не почувствовала, как сестренка любимого мгновенно оказалась возле нее и успела подхватить на руки. Не слышала, как Алиса негромко позвала родителей и как на все их испуганные возгласы твердо велела успокоиться и принести ей мокрое полотенце и нашатырь. Нашатырь нашелся среди лекарств, которые оставили медики. И вскоре уложенная на диван Леночка пришла в себя и испуганно спросила, порываясь встать с кровати:

— Что случилось? Что с ним?

Лена решительно не помнила ничего, кроме того, что Кирилл, наконец, дома.

— С ним все в порядке, милая, — ответила, улыбаясь самой доброй улыбкой, в которой больше не ощущалось ни капли фальши, Татьяна Александровна. — А вот с тобой… Ты просто переутомилась, вот и потеряла сознание. Мы тут, хм, спросить хотим…

Она глянула на мужа и дочь, словно ища их поддержки, и осторожно осведомилась:

— Подумай, Леночка, и ответь честно: когда ты последний раз ела? И когда последний раз спала?

Девушке очень хотелось соврать, но все понимающий взгляд отца Кирилла не позволил это сделать.

— Вчера, — выдавила Лена. — Кажется…

— И что ты ела? — это уже Алиса решила уточнить.

Лена покраснела и отвела взгляд. На самом деле она только собиралась вчера утром съесть бутерброд с сыром. Но кусок не лез в горло, и девушка ограничилась чаем и маленьким кексом. Потом только кофе, много одноразовых стаканчиков из аппарата в фойе больницы. Надолго оставлять Кирилла девушка просто не могла, только рядом с ним обретая какое-то подобие спокойствия.

— Значит, так, — решительно произнесла Татьяна Александровна, прервав затянувшееся молчание, — для Кирилла ты и так все сделала, что нужно на данный момент. Сейчас он в порядке, насколько это возможно. И мы рядом. А вот если ты и дальше хочешь за ним ухаживать, тебе надо нормально питаться, а для начала хорошенько выспаться!

— Но я должна…

— Никаких возражений. Сегодня отдыхаешь, подежурит Алиска. Я сейчас приготовлю обед. Ты поешь и ляжешь спать. А завтра будешь сама за ним следить. Потом мы с отцом. Потом снова Алиса. Поверь, мы тебя понимаем, но не хотим, чтобы сын, придя в себя, увидел вместо любимой девушки бледную тень. Договорились?

Последние слова матери Кирилла так тронули Лену, что бурный протест ушел сам собой. И Алиса смотрела сочувственно и по-доброму. Жизнь налаживалась. Жаль, что голода она совсем не чувствовала и боялась, что придется их обидеть, когда придет время есть приготовленный для нее обед… Ее кивка оказалось достаточно. Все оживились. Отца семейства отослали в магазин, Алиса с Татьяной Александровной пошли на кухню, а Лене позволили вернуться к Кириллу. Присев рядом на кресло, девушка гладила коротко остриженные волосы любимого, тихонько рассказывая все, что накопилось в ее душе. В основном то, как сильно она его любит.

Капельница закончилась, и Леночка не стала никого звать, сняла сама — видела уже множество раз, как делают это в больнице. Взяв в руки ноутбук, быстро нашла знакомый сайт и место, где остановилась, читая воспоминания танкистов о войне. Той войне, где сражается сейчас Кирка, пусть и звучит это нелепо, но она в это поверила уже окончательно. Читать было страшно и больно, погибшие в сражениях за родину как живые вставали перед ее глазами. Лишения, страшные смерти, нечеловеческие условия жизни, нехватка лекарств, продуктов, теплой одежды… Сама не замечала, как по лицу текут слезы. Алиса тронула ее за плечо, тихонько велела идти кушать, заявив, что читать и сидеть с братом теперь ее очередь.

Густой наваристый борщ со сметаной на вкус был просто божественным, таким же, как варила бабуля, и Лена честно проглотила несколько ложек в компании Татьяны Александровны. Хорошо хоть Иванов-старший уехал по неотложным делам, оставив дам одних. Мама Кирилла немного огорчилась, что Леночка смогла съесть так мало, а после того, как девушка метнулась в туалет, опорожнив свой и без того изголодавшийся желудок, впала в задумчивость. Подождав девушку возле ванны, где та долго умывалась и приводила себя в порядок, она спокойно спросила, нет ли у нее задержки.

Лена в ответ лишь ахнула, даже не подумав о деликатности момента, спросила, какое число, и зажала ладошками рот, испуганно глядя на Татьяну Александровну.

— Так сколько?

— Больше двух недель. Точнее сказать трудно. Я и не думала, честно говоря. Столько всего накопилось…

— Вот и отлично, — сделала вывод мама любимого и махнула в сторону спальни. — Теперь немедленно спать, а завтра сходим в женскую консультацию. Организм из-за стресса и не такое вытворять может, как банальная задержка, так что раньше времени радоваться не будем.

— Радоваться?

— А ты как думала, глупышка? Нам уже давно хочется внуков. Думали, и не дождемся. А то, что Кирилка тебя любит, так это и невооруженным взглядом видно…

— П… правда? — промямлила Лена, ощущая, что снова готова грохнуться в обморок. — Татьяна Александровна, а разве он любит? — пожалуй, более глупого вопроса и придумать было нельзя.

— Дурочка, — совершенно искренне улыбнулась женщина. — А разве не видно? Ну, конечно, да…

Наутро Алиса настояла на том, что пойдет вместе с ней в поликлинику. Врач, вся из себя деловая, назначила срочные анализы и произвела осмотр на кресле. После этого, усадив Леночку напротив себя, долго задавала разные вопросы.

Тихонько вошедшая сестра Кирилла положила перед доктором бланки ответов, та удовлетворенно кивнула и улыбнулась пациентке.

— Ну, что ж, могу только поздравить! Как я и думала. Срок еще небольшой, но следить за собой, хорошо питаться и принимать витамины необходимо начать прямо сейчас. Теперь ты отвечаешь не только за себя.

— Так я, что, беременна? — Леночка все равно никак не могла в это поверить. И с Кириллом они этот вопрос не обсуждали, и предохранялись вроде бы всегда. Пусть и без банальных «резинок», но все ж таки…

— Да. Восемь недель.

— Как — восемь? Но задержка всего две…

— Ну, такое бывает. Редко, конечно, но анализ ХГЧ достаточно точный.

Ее отправили на УЗИ, где все сомнения Леночки окончательно развеялись. Алиса ждала в коридоре и, заглянув в сияющие глаза, бросилась обнимать, немало удивив Лену. Доброта сестренки Кирилла умилила до слез.

— Ну, ну, — засмеялась та, — мне, конечно, известно, что в положении женщины становятся нервными и излишне эмоциональными, но не настолько же!

Та же реакция ждала дома уже от родительницы Алисы. А поздно вечером, в кухне Кирилла, состоялся самый настоящий семейный совет. К радости Лены, дежурств у постели Кирилла ее не лишили, настояв лишь, чтоб она не забывала о себе и выполняла все рекомендации врача. Дежурить решили по очереди, как и задумали раньше, до приятного известия.

— Сразу не говорите ему, — вдруг попросила девушка, краснея. — Ну, когда он придет в себя.

— Ну, конечно, — Татьяна Александровна закивала. — Сама скажешь, когда посчитаешь нужным. Только читать про войну прекращай. Лучше поищи сайты по уходу за ребенком или уж фильмы смотри какие. Нехорошо в таком состоянии…

— Это не болезнь, — неожиданно вмешался отец семейства. — Пусть смотрит то, что считает нужным. А я Кириллом горжусь. Нормального парня воспитали. И вообще, Витька — ну, ты ж помнишь его, еще до нашего переезда в Москву? — мне звонил, объяснил кое-чего. Короче, потом расскажу, наедине. Тут все не так просто, Тань…

И Алиса тут же его поддержала, уведомив всех, что когда она будет беременна, не позволит никому указывать, что ей делать. А на Лену сразу навалилось тысячи забот, сомнений, как воспримет новость Кирилл, переживаний по поводу и без. Радовало, что вернулся вдруг аппетит, причем зверский, и теперь даже приходилось себя сдерживать. У постели Кирилла девушка временами забывала о своем положении, но стала больше плакать, молясь за него, упрашивая побыстрее вернуться. Спать стала больше, но сны стали беспокойными, она часто просыпалась среди ночи, не понимая, где находится, и без оснований пугаясь. Ей безумно не хватало любимого, даже будущее материнство не могло заглушить тоску по его голосу, рукам, внимательному взгляду, дурацким шуткам, умным разговорам. Нет, она, конечно, не скажет ему сразу, даст хоть немного окрепнуть. Или, может, как раз наоборот — лучше сразу сказать? Нет, это было бы так эгоистично! И будет ужасно, если сразу после этого Кирка предложит жениться. Ведь тогда она будет всегда думать, что он это сделал из чувства долга. А ей и без женитьбы с ним хорошо. Лишь бы живой, только бы вернулся он со своей войны, вроде бы такой виртуальной, а на самом-то деле — совершенно настоящей…

* * *

Кирилл с нескрываемым удивлением глядел на свои руки, некогда сильные, а сейчас исхудавшие, бледные, с сизыми следами внутривенных инъекций на локтевых сгибах. Долго держать их перед собой он не смог, бессильно уронив на простыню. Взглянув над собой, сразу же узнал родной потолок с желтоватым пятном протечки, «подарком» соседки тети Иры, год назад позабывшей выключить в ванной воду, который он так и не удосужился побелить, хоть многократно и обещал самому себе. Да, нужно будет заняться, пока каникулы… Так, стоп, это что же, значит, он дома?!

Медленно повернул набок голову. Простейшее движение, казалось, потребовало просто немыслимых сил, — и замер. Ленка стояла на коленях возле кровати и беззвучно плакала, закрыв лицо ладонями. Волосы собраны в пучок на затылке, худенькие плечи под знакомой застиранной футболкой со смешной надписью «I love VVV» содрогаются в такт рыданиям. Парень ощутил заполонившую грудь горячую волну, смесь нечеловеческой, заставляющей сердце тоскливо сжиматься нежности — и вины за то, что заставил ее все это перенести. И еще любви, конечно. Пожалуй, только сейчас он окончательно осознал, как ее любит и как она для него важна.

— Ле… на, — позвал Кирилл, ужаснувшись тому, как звучит его голос. Губы почти не слушались, горло напоминало наждачную бумагу, а уж привкус во рту и вовсе не описать. Словно неделю бухал без просыху. Классические какающие во рту кошки из народной присказки просто нервно курят в сторонке…

— Леноч… ка… Милая…

— Кирка… — девушка подняла заплаканное лицо, схватила мокрыми от слез руками его руку, прижала к губам. И повторила невнятно, целуя его ладонь с коротко подстриженными синюшными ногтями: — Кира, любимый… — девушка судорожно всхлипнула, торопливо утерев последние слезы свободной рукой.

— Сколько я… так?

— Почти две недели. И перед тем еще несколько дней в больнице.

— Нор… нормально. И… и ты что, все это время?

Лена пожала плечами и поднялась на ноги, машинально одернув футболку:

— Да какая разница, Кирка? Я ведь сказала, что буду рядом, что бы ни случилось. Зато, знаешь, как я внутривенные уколы делать научилась и капельницы ставить? — девушка невесело усмехнулась, все же постаравшись придать лицу беззаботное выражение. — Считай, профессиональной медсестрой стала, честно-честно, хоть иди в поликлинику устраивайся. Может, ну ее на фиг, ту Бауманку? Окончу медучилище да устроюсь где-нибудь…

— А… зачем капельницы?

— Смешной. Нужно ж было тебя хоть как-то подкармливать, глюкоза там, витамины, еще что-то… Ну, я не одна, конечно, сидела, родители твои тоже помогали, и сестричка. Молодцы они у тебя, ты даже не представляешь, как мы подружились за это время, практически одной семьей стали… — осознав, что сказала что-то не то, Лена залилась пунцовой краской, торопливо изменив тему: — Так что, танкист, навоевался, наконец? Победил хоть?

— Не меняй тему, Лен… — речь постепенно восстанавливалась, и теперь парень уже мог говорить вполне членораздельно, без дурацкого причмокивания пересушенными губами и действующих на нервы пауз. Похоже, его и на самом деле отпустило. Во всем теле ощущалась приятная легкость, казалось, еще миг, и он воспарит над постелью, невесомый и совершенно опустошенный изнутри, словно банальный воздушный шарик. Так бывало когда-то давно, в детстве, когда у заболевшего ОРЗ Кирилла наконец падала сбитая лекарствами высокая температура, и он ощущал себя почти что заново родившимся.

— Да ну, какую там тему? — вскинулась та, без нужды принявшись перебирать разложенные на компьютерном столе (скосив взгляд, парень заметил, что клавиатура убрана вовсе, а монитор сдвинут в сторону, чтоб освободить побольше свободного места) запаянные в пластик системы для переливания крови, одноразовые шприцы и какие-то ампулы и флаконы, надо полагать, с той самой недавно помянутой глюкозой и физраствором.

— О семье. Ленк, ты только не взрывайся, как умеешь, я ж пока еще типа больной. Ты выйдешь за меня?

— Что?! — выпущенный из рук двухсотграммовый флакон с десятипроцентной глюкозой глухо плюхнул об пол и, естественно, не разбился, поскольку был пластиковым.

— Я серьезно. Выходи за меня замуж, а? Я ж не такой уж и дурак, честное слово. А с игрой завязал, я ведь обещал, помнишь?

— Кирилл…

— Я серьезно, Лен. Ну, нет у меня ни кольца, ни денег, чтоб его купить. Представляю, сколько вы на меня денег потратили, пока я бревном валялся. И Крым наш наверняка накрылся, по той же причине. Выйдешь?

— Дурак ты, Кирка, ох, какой же ты дурак…

— Это, типа, да?

— Конечно, глупый… — бросив на столешницу флакон, Лена шагнула вперед, снова опустившись возле кровати на колени. Обняла парня, положив голову ему на грудь. Кириллу стало жутко стыдно за свое давно не мытое тело, но девушку это, похоже, нисколечко не волновало. Потерлась щекой, как бывало раньше, особенно после секса:

— Кирка, а ты хорошо подумал? Нет, я все понимаю, сейчас ты одновременно ощущаешь и вину, и благодарность, но если хоть раз об этом напомнишь, я жутко обижусь. И вообще, я ведь далеко не подарок, сам знаешь.

— При чем тут это?! А подумал я хорошо, — твердо ответил тот. — У меня было время кое о чем поразмыслить, знаешь ли…

— Ну, и хорошо. Даю тебе неделю. Если не передумаешь, подаем заявление. Подходит?

— Подходит, конечно. Вот только заявление подадим, как только я смогу самостоятельно ногами передвигать. Сегодня у нас какой день? Я как-то мимо ЗАГСа проходил, смотрел — в четверг заявления точно принимают.

— Среда, — грустно усмехнулась девушка, глядя на парня влюбленными глазами. — А ты не изменился, танкист мой неисправимый. Ну, так что, ты ТАМ хоть победил?

— Кажется, да… Понимаешь, не в победе дело, Ленк. И, наверное, даже не в возможности что-либо изменить в нашей истории… — пришедшая в голову мысль оказалась неожиданно четкой, вовсе не соответствующей его общему печальному состоянию. — Я только сейчас и понял окончательно… Дело было во мне, Лен, во мне самом, понимаешь? Просто теперь я знаю цену жизни и цену будущему. Нашему с тобой будущему. А самое главное, теперь я точно знаю, сколько нам за него пришлось заплатить и чего я стою сам… Ну, вот где-то так, наверное…

— Ох… — только и произнесла в ответ девушка. — Даже спрашивать не хочу, что ты там пережил…

— А я и не отвечу, Лен, так что ты права, не спрашивай. Только, знаешь что? Нам обязательно нужно в Ярославль съездить.

— Зачем? — Лена с искренним интересом взглянула в лицо жениха.

— Должок один отдать. И память вернуть. Она этого заслуживает…

Девушка несколько секунд смотрела в закаменевшее лицо любимого, затем коротко кивнула, соглашаясь:

— Хорошо, милый. Расскажешь, когда захочешь, да?

— Расскажу, конечно. Но позже, ладно?..

— Конечно, Кирка. Самое смешное, что и мне есть о чем тебе рассказать. И, обещаю, ты очень сильно удивишься…