Берлин, апрель 1945 года

До точки, где располагался спуск на нужную Трешникову линию берлинского метрополитена, колонна добиралась почти весь световой день, буквально каждые несколько сотен метров наталкиваясь на отчаянное, на грани фола, сопротивление гитлеровцев и теряя танки и бойцов. Впрочем, и атакующие особо не церемонились, при первой же возможности применяя тяжелую самоходную артиллерию и огонь танковых пушек. На близлежащих улицах также шли кровопролитные бои, порой отдельные здания по несколько раз переходили из рук в руки, но неукротимая лавина непрерывно наступающих советских войск все ближе и ближе подбиралась к району, где располагались правительственные здания. И остановить этот очистительный вал, грохочущий огнем и сталью, не мог уже никто на свете.

Чем ближе к центру города, тем большими оказывались разрушения – тут поработали и высотные бомбардировщики, и бьющие с дальних дистанций крупнокалиберные гаубицы, и реактивные минометы, и штурмовики. От большинства зданий ныне остались лишь зияющие пустыми оконными проемами коробки с обрушившимися внутрь перекрытиями, похожие на изъеденные кариесом больные зубы, из последних сил тянущиеся к затянутому низкой облачностью и дымом пожарищ небу, так что немцы в основном укрывались в подвальных и цокольных этажах, где и держали оборону.

Несколько раз моторизованная группа натыкалась на очаги обороны со стационарными дотами и укрытыми в капонирах или просто вкопанными в землю по самые башни немецкими танками. Так подполковник впервые увидел «в реале» знаменитую «Пантеру», правда, уже со снесенной снарядом «ИС-2» башней, отброшенной взрывом на несколько метров и уткнувшейся длинным хоботом ствола в выбитую витрину с надписью по фронтону: «Bierstube alter R…» Имени какого именно «старого» была пивная, понять было уже невозможно, поскольку остаток вывески изодрало осколками, осталась лишь первая буква. Чуть дальше на покрытой оспинами пулевых и осколочных попаданий стене выделялась сделанная белой краской надпись: «Berlin bleibt deutsch!» Прочитав и переведя ее, Трешников лишь криво ухмыльнулся: оптимисты, блин. Угу, вот прям счас!

Дважды им помогали легендарные «Ил-2», с ревом проходившие на бреющем над самыми крышами домов – где они уцелели, разумеется – и вываливающие на головы немцев пакеты «РС-82» и пятидесятикилограммовые «ФАБы». К удивлению подполковника, координация действий летунов с наземными войсками оба раза оказалась на высоте, и штурмовики отработали четко по указанным квадратам, без потерь от «дружественного огня». Да еще и крыльями покачали, возвращаясь – «мол, все в порядке, впереди безопасно, можно двигаться дальше». Спустя час колонна попала в район действия недавно помянутых подполковником гвардейских минометов – но их успели предупредить, и танки вовремя остановились, пережидая ракетный удар. Минут с пять на и без того полуразрушенные здания с воем падали стотридцатидвухмиллиметровые «эрэсы», обрушивая то, что еще можно было обрушить, затем боевые машины снова двинулись вперед сквозь дым и кирпичную пыль, застилающие усыпанные обломками улицы. Благодаря работе легендарных «катюш» этот квартал оказался наиболее спокойным и в них почти не стреляли…

В боях «гости из будущего» практически не участвовали, лишь иногда поддерживая огнем, в основном снайперским, штурмующих здания пехотинцев и бойцов ШИСБр. Уже перед самым выходом к исходной точке капитан Родченко все же не удержался, – подполковник, впрочем, и не собирался ему ничего запрещать – присоединившись со своими бойцами к одной из штурмовых групп. Вернулся он лишь с одним своим бойцом – старшина Бердышев и второй номер огнеметного расчета погибли во время штурма, – и выглядел при этом весьма мрачно. Трешников не стал ничего говорить или тем более упрекать, лишь коротко дернул головой, предлагая тому занять место на броне – оба их «ИСа» уцелели. Дальше ехали молча, размышляя каждый о своем.

Что весьма удивило подполковника – никакого особенного интереса к ним со стороны советских солдат он не заметил. Да, порой косились, поглядывая удивленно, но никто даже не попытался выяснить, кто они такие и отчего на бойцах столь необычная экипировка. Видимо, срабатывал некий не осознаваемый разумом стереотип последних дней войны: мол, коль на наших танках да вместе с нами – значит, свои. Поскольку никаких «чужих» тут больше не было и быть не могло по определению. Они, прошедшие адское пламя самой страшной в человеческой истории войны, терявшие близких и боевых товарищей, многократно прощавшиеся с жизнью и оживающие вновь – уже в Берлине. В том самом логове фашистского зверя, многократно проклятом за эти страшные четыре года, и которое сейчас предстояло выжечь до последнего камня. И до Победы, как бы ни огрызались из подвалов и амбразур дотов последние недобитые фрицы, остаются считаные часы, максимум – дни…

К раннему вечеру уцелевшие в городских боях танки восемьдесят восьмого тяжелого полка прорыва наконец повернули в сторону моста «Мольтке», и спецназовцы спешились. Дальше их дороги расходились. Танкисты прорывались к мосту через Шпрее и набережной Кронпринценуфер, бойцам Трешникова же настала пора снова становиться невидимками, уходя под землю. Никакого иного способа добраться до Рейхсканцелярии и «фюрербункера» у них не имелось.

– Точно решил, капитан? – Подполковник испытующе взглянул в глаза Родченко. – Ты моих ребят в деле видел, значит, должен понимать – уровень боевой подготовки у нас разный. Я бы даже сказал, несопоставимый. Пойдешь с нами под землю – почти наверняка погибнешь. А так есть шанс до Рейхстага дойти да на его руинах расписаться, и за себя лично, и за всех тех, кто не дошел. Решай, только быстро. Десять секунд – и нас тут нет.

– А чего тут решать, тарщ подполковник? – с кривой усмешкой на лице хмыкнул тот. – Я своих решений не меняю. Сказал же, что с вами иду – значит, иду. Огнемет вон цел, вы ж сами говорили, что пригодится, а Степка мой – стрелок отличный, с двадцати метров в амбразуру струю загоняет. Глядишь, и пригодимся, когда до Гит… до цели доберемся.

– Добро. Тогда помни, мы – немецкая группа особого назначения, досматривать или там документы у нас проверять никто права не имеет. Говорить будем мы, вы тупо молчите. Автоматы ихние держите на виду, из-под касок особо зло не зыркайте.

– Чего? – искренне не понял капитан. – В смысле, в каком смысле «не зыркать»?

– В том смысле, Вася, что ни ты сам, ни твой сержант – ни разу не профессиональные разведчики, – тяжело вздохнув, пояснил Трешников. – Ну, не готовили вас к подобному. Увидите рядом эсэсовца, взглядом с ним встретитесь – и все, спалились мы все. Глазами яростно полыхнешь, он все и поймет, чужаков почувствует, да за автомат схватится. Понял, нет?

– Понял, – угрюмо буркнул Родченко, кивая. – Не переживайте, не подведем.

– И последнее, товарищ Василий, – улыбнулся самыми краешками губ подполковник. – Спорить бессмысленно, поскольку это приказ: пойдете замыкающими, в случае чего мы вас броней прикроем. Вперед не лезть ни при каких обстоятельствах, ваша задача – держать тыл. Но, случись что, держать до последней возможности. Ясно?

– Так точно, – повеселел капитан, получив вполне четкий приказ. – Это мы легко. Я ведь смерти не боюсь, отбоялся уж свое. Коль нужно – костьми лягу…

– И очень зря, капитан. Те, кто во всю ивановскую кричат, что смерти, мол, не боятся, и погибают по-глупому, и товарищей своих подводят, и боевое задание проваливают. Смерти бояться нужно обязательно. Погибнуть глупо, товарищей подставить – вот чего бояться стоит! Ладно, демагогия все это, тут можно часами языком трепать. Коль решился, иди вон к товарищу майору, – Трешников кивнул головой в сторону Ленивцева, – он вместе с вами в арьергарде пойдет, так что пока переходишь в его подчинение. Как стемнеет, ползем через площадь и собираемся у спуска в метрополитен, дальше по плану… ну, или по обстоятельствам. Эх, если бы ты только знал, капитан, как я это самое «по обстоятельствам» по жизни не люблю!..

Некогда по-европейски ухоженная и аккуратная площадь сейчас представляла собой изрытую воронками бомб и снарядов пустошь, более всего напоминающую покрытую метеоритными кратерами лунную поверхность. Высаженные с немецкой педантичность – орднунг, же! – в шахматном порядке и строго определенных местах деревья начисто лишились крон, срезанных осколками, и сейчас торчали нелепыми огрызками. Окружающие площадь некогда монументальные здания были разрушены практически полностью, представляя собой многометровые груды искрошенного взрывами фугасных бомб кирпича с торчащими остатками несущих стен, зияющими провалами оконных проемов. Почти по центру площади застыл раскуроченный взрывом боекомплекта тяжелый «Тигр» со съехавшей набок башней; чуть поодаль громоздились полностью выгоревшие обломки нескольких попавших под удар легковых и грузовых автомобилей, сейчас уже мало напоминающих то, чем они были раньше. Выстилавшую площадь брусчатку покрывал какой-то трудноопределимый, особенно в контрастном свете прибора ночного видения, мусор: разбитые снарядные ящики, перекрученные взрывами куски кровельного железа, сплющенные канистры и стреляные гильзы, невесть как тут оказавшиеся обломки мебели, россыпи вывороченных взрывами из земли камней, похожих на затвердевшие до гранитной твердости хлебные «кирпичики». Кое-где встречались трупы гитлеровцев, застывшие в тех позах, в каких застала их смерть. В устье одной из выходящих на площадь улиц замер, прижавшись вплотную к чудом уцелевшей фасадной стене разрушенного дома, сгоревший «Т-34-85» с распахнутыми люками и опущенной к самой земле пушкой. Похоже, перед своей гибелью «тридцатьчетверка» первой вырвалась на открытое место, напоровшись на выстрел немецкого танка. Судя по состоянию фрицевского панцера, короткая дуэль завершилась счетом Один-один, и советский наводчик тоже не промазал.

Спуск на станцию «U-Bahn» из крохотного окошка полузаваленного обломками подвала, где затаились спецназовцы, виден не был, только покосившийся чугунный столб с названием станции, который Трешников разглядел в мощный бинокль с ИК-насадкой. Поколебавшись несколько минут, подполковник все же отправил двоих бойцов на разведку – ломиться сразу всей группой в неизвестность не стоило, мало ли что могло поджидать их на той стороне площади? Лишнюю защиту, разумеется, сняли, чтобы не стеснять движений, оставив лишь индивидуальную броню, а из оружия взяли только пистолеты-пулеметы. И сейчас, напряженно вглядываясь в темноту – не столь, впрочем, и плотную, ежеминутно разрываемую засвечивающими ПНВ вспышками взрывов и огненными нитями трассеров, – Трешников ждал возвращения разведки. Наконец в гарнитуре раздался оговоренный заранее пароль, и разведчики, тяжело дыша, ввалились в подвал.

– Докладывайте, – коротко буркнул Трешников, опускаясь на перевернутый ящик, служивший ему стулом. – Только коротко, по существу. Нормально сходили?

– Нормально. Похоже, нам еще и повезло. Тут такое дело, сам спуск на станцию завален – то ли снаряд близко упал, то ли бомба, но обрушилось все, только начало лестницы уцелело. Зато дальше, метров с двести примерно, еще одна бомба долбанула, полутонка, наверно, перекрытия пробила. Ну, вы ж знаете, какое у них метро, смех один.

Подполковник нетерпеливо махнул рукой: «Мол, без комментариев».

– Вот я и говорю, свод туннеля пробило, в дыру даже рельсы видно. И фрицев вокруг нет, видать, по ту сторону завала сидят. Там и зайдем, глубина всего метров семь, в провале куски арматуры торчат, есть за что репшнур закрепить. Самое приятное, незамеченными вниз спустимся, глядишь, до следующей станции по-тихому доберемся.

– Добро, разбирайте снарягу, экипируйтесь, выходим. Барсук, Ленивый, всё слышали? Тогда не тормозим, славяне, время – деньги, выходим через пять минут. Поехали.

Площадь пересекли без проблем, хоть над головами порой протягивались раскаленные жгуты крупнокалиберных и обычных трассирующих пуль или падала, раскидывая вывороченную взрывом брусчатку, очередная мина или снаряд – городской бой продолжался, несмотря на ночное время. Собрались возле найденного разведчиками пролома, и на самом деле оставленного фугасной авиабомбой, пробившей перекрытия неглубокого Берлинского метрополитена. Закрепив страхующий трос за прутья арматуры, торчащие из иззубренных взрывом конструкций свода, спустились вниз. В темпе исследовали первые сто метров туннеля в обе стороны. Проход на соседнюю станцию оказался наглухо завален тоннами рухнувшего железобетона, так что нападения с тыла можно было не опасаться. А вот о том, что находится впереди, никто из гостей из будущего не знал. Радовало лишь то, что проход в сторону Рейхсканцелярии оказался свободен – в свете галогеновых фонарей во тьму подземного туннеля тянулись тускло отблескивающие нитки отполированных колесами рельсов.

Идти по туннелю оказалось на удивление легко. Обвалов больше не было, так что отряд просто топал по шпалам, задержавшись лишь дважды, когда пришлось обходить застывшие на рельсах поезда. Первый оказался пустым; второй, видимо, какое-то время использовался в качестве санитарного или эвакуационного – на полу валялись потемневшие от крови бинты, оболочки от использованных перевязочных пакетов, раздавленные ногами ампулы, обрывки одежды и прочий мусор, всегда сопутствующий пунктам оказания первой помощи. Да и сиденья в вагонах оказались покрыты пятнами засохшей крови. Отчего его бросили здесь, на перегоне между станциями, было непонятно – скорее всего это произошло после начала массированного штурма города, когда метрополитен был окончательно обесточен.

Наконец впереди забрезжил свет, означавший, что они добрались до следующей станции, и спецназовцы некоторое время наблюдали, отключив фонари и затаившись вдоль стен. Впрочем, рассмотреть, что творится впереди, возможности не было – туннель впереди слегка подворачивал. Пришлось снова высылать разведку. Вернулись бойцы быстро, не прошло и десяти минут.

– Ну что там? – нетерпеливо спросил подполковник, отпихнув плечом настырного Барсукова, пытавшегося подобраться поближе. – Только коротко?

– Тут, как в том старом анекдоте, есть две новости, хорошая и…

– Давай с хорошей, – не дослушав подчиненного, перебил Трешников.

– Хорошая, командир, в том, что мирняка впереди нет, только фрицы, причем все при оружии.

– Плохая? – уже примерно догадываясь, что именно услышит, буркнул подполковник.

– А плохая – фрицев там просто до фигищи. Рыл около ста, ну, плюс-минус, разумеется. В основном «электрики», но есть и обычные армейцы. Потрепанные все какие-то, видимо, после боев отсиживаются. Еще ящиков до хрена, то ли оружие, то ли боеприпасы, то ли еще что. Большинство валяются, кто где упал, может, дрыхнут, может, просто отдыхают. Да и вот еще что – со светом у них там плоховато, горит пара ламп, видать, от генератора запитаны, а по углам станции темень, подобраться легко можно. Охранения практически нет, так, шарятся по перрону несколько хмырей с автоматами, если нужно, снимем за пару секунд.

– Все?

– А что, мало? Ну то есть так точно, все.

– Мимо пройти можно? По путям, в смысле? Перрон-то достаточно высокий, не на рельсах же фрицы сидят.

Поразмыслив пару секунд, капитан Петрушин пожал плечами:

– Было б нас поменьше, да без брони, тогда да. А так? Сложно сказать. Там, на самом въезде на станцию, еще и мотодрезина с платформой на рельсах стоит, а ее по одному вдоль стеночки обходить придется, места-то немного.

– Что за дрезина? – заинтересовался Трешников.

– Да такой вагончик на колесах, внутри бензиновый мотор да сидушки. На ней, видать, раньше какие-нибудь местные ремонтники катались, а потом фрицы для военных нужд прихватили.

– Так, может, и нам покататься? – задумчиво пробормотал подполковник. – Как думаешь, Вадик, есть шанс эту лайбу по-тихому захватить да завести?

– Кто ж знает, может, и есть… – задумался спецназовец. – Стоит она удобно, почти у самого въезда на станцию, так что потихоньку внутрь забраться можно. Только все мы там никак не поместимся, особенно в броне, кому-то придется на платформе кататься. Но вот как движок запустить? И как на это фрицы отреагируют?

– Неужели с движком не справишься?

– А я знаю? Это ж такой хлам из прошлого, что… – Петрушин неожиданно округлил глаза, глядя куда-то за плечо Трешникова. – Прости, командир, вырвалось. Собственно, я в том смысле, что иди знай, когда фрицы этот движок выпустили, может, и вовсе до Первой мировой.

Подполковник медленно обернулся. В метре за его спиной стоял Родченко, с интересом прислушивающийся к разговору.

– Товарищ подполковник, разрешите обратиться?

– Валяй, капитан, – буркнул тот, внезапно решив, что в принципе Петрушин ни в чем и не виноват. Сейчас, когда они уже под землей, не имеет особого смысла и дальше скрывать от Родченко их происхождение – ну, узнает, что они из будущего, и что? Пристрелить попытается? Или с ума сойдет? Ой, вряд ли, причем сразу по обоим пунктам. Не та натура у прошедшего войну капитана, чтобы глупости делать. Скорее, думать начнет, одно с другим в башке складывать и анализировать. Вот только что-то в его взгляде подполковника откровенно смутило – неужели заметил-таки оговорку Петрушина насчет «хлама из прошлого»? А ведь вполне мог заметить, мог! Ну да и хрен с ней…

– Товарищ подполковник, разрешите, я сам к этой дрезине схожу? Понимаете, я перед войной на железной дороге работал, так у нас там тоже мотодрезины имелись. А до того – грузовик на автобазе водил, в моторах разбираюсь. Заведу, честное слово, заведу! Вот только, как бы фрицев отвлечь?..

– А чего их отвлекать? – принял решение Трешников. – Пусть помогают, коль сами не справимся, мы ж вроде группа особого назначения ихнего оберкомандования? Валяй, Василий Иваныч, разрешаю. Вот только пусть с тобой мой капитан прогуляется, кстати, знакомься, его Вадиком мамка с папкой назвали, – он кивнул на подмигнувшего в ответ Петрушина.

– Не доверяете, значит? – мрачно спросил Родченко, набычившись.

– Вполне доверяю, капитан. Вот только прикрывать тебя кто-то должен, а? Да и немецкого ты, как я понимаю, не знаешь? В том-то и дело, а Вадим шпрехает, что тот Геббельс. Да и вообще, не огнеметчика ж твоего посылать? Вот, кстати, насчет огнеметчика – если наш план медным тазом накроется, пусть будет готов по перрону пару-тройку раз шарахнуть, подобного фрицы уж точно не ожидают. Ленивый, – обернулся он к майору, – заодно и пулемет трофейный к бою приготовьте. Если что, лупите на расплав ствола, и из «МГ», и из личного оружия, тогда точно прорвемся. Идем все вместе, Родченко с Петрушиным – первыми, дистанция тридцать метров. Лезете внутрь таратайки, и разбираетесь с движком, остальные грузятся следом. Впереди идут те, у кого на касках фрицевские чехлы и накидки на плечах, трофейное оружие держать на виду. Фаустпатроны не применять, на таком расстоянии все одно не взведутся. Восьмой, Серега, тебе отдельное задание, когда станем грузиться, пробегись вдоль платформы, пошукай телефонные провода, как найдешь, режь и забирай с собой. Всем все ясно? Работаем…

Добравшись до кормы мотодрезины, капитан Родченко замер, прижавшись к шершавой железобетонной стене туннеля, плавно закруглявшейся в нескольких метрах над головой. Трофейный автомат негромко лязгнул, скользнув по бетону, и капитан торопливо придержал его рукой. В метро – как и вообще под землей – он оказался впервые в жизни, и ощущение нависших над головой десятков тонн железобетона и земли неприятно давило на психику. Впрочем, он бы лучше умер, чем рассказал хоть кому-либо о своих ощущениях. Советский офицер, штурмовик – и испугался! Глупости какие.

Дрезина оказалась установленным на две колесные пары облегченного типа оранжевым вагончиком с немецким орлом и надписью «U-Bahn Berlin» на исцарапанных, с кое-где облезшей краской бортах. Ниже располагалась надпись поменьше «Reparaturwerkstatt», однако, что это означает, не знающий немецкого капитан не понял. Внутрь вела небольшая дверца с вертикальными, словно в пассажирском железнодорожном вагоне, поручнями по сторонам и широкой ступенькой. С каждого борта имелось по четыре окна с давным-давно не мытыми стеклами, мутными от пыли и мазутных разводов. К мотодрезине была прицеплена небольшая двухосная бортовая платформа, заваленная запасными шпалами, обрезками рельсов, стяжками, шанцевым инструментом и прочим ремонтным хламом.

Рядом остановился капитан Петрушин; расположенный пониже среза диковинной каски прибор светился едва заметным мягким зеленоватым светом. Родченко уже давно догадался, что эти штуковины позволяют странным союзникам беспрепятственно видеть в темноте – о чем-то подобном им рассказывал особист, предупреждавший, что при обнаружении у фрицев аналогичных приборов их следует со всеми предосторожностями демонтировать и сдать командованию. Почему «демонтировать»? Да потому, что стояли они исключительно на новейших модификациях немецких танков типа «Пантера» и весили хрен знает сколько килограммов! А у бойцов товарища подполковника «ночегляды», как обозвал их про себя капитан, имелись поголовно и весили совсем немного! Вот и думай, капитан, кто они такие – то ли и на самом деле совершенно секретная группа ОСНАЗа, то ли… на этом месте фантазия капитана заканчивалась, не позволяя строить никаких предположений, хоть брошенная товарищем Петрушиным фраза насчет «хлама из прошлого» и запала в память. В том, что они никакие не диверсанты и предатели, он убедился еще во время штурма опорной точки – повоевавший человек боевого брата насквозь видит. И эти ребята, пусть и облаченные в странную, немыслимую для него экипировку, и вооруженные незнакомым оружием, определенно были своими. Да и разговаривали они тоже, как свои, русские – некоторые матерные словечки, правда, были ему незнакомы, но это ж не повод подозревать боевого товарища в предательстве? В конце концов, в родной Вологде тоже свои загибы имелись, порой и поядреней тех, что довелось услышать сегодня…

– Слушай, капитан, – обратился к нему Петрушин, сдвинув отключенный «ночегляд» на каску. – Давай так, ты лезь в эту таратайку, и с движком разбирайся, а я посторожу. Только смотри не запусти его сдуру, а то всех фрицев на ноги поднимем. Добро? И вот еще что, держи фонарик. Включается вот так, видишь кнопку? Только ладонью прикрывай, он довольно яркий, издалека заметно. И в окнах особо не маячь, пригибайся.

– Добро, – забрав у капитана небольшой, не длиннее ладони, цилиндрик фонарика и закинув за спину автомат, Родченко обошел дрезину со стороны, противоположной перрону стены. Привстав на ступеньку, через распахнутую дверцу заглянул в темный салон. Похоже, никого, а то не хватает только наткнуться на дрыхнущего внутри фрица. Придерживаясь за поручень, капитан осторожно забрался внутрь, тут же пригнувшись, чтобы его нельзя было заметить через окна, и осмотрелся. По центру вагончика располагался кожух двигателя, вдоль бортов – жесткие деревянные лавки, впереди – пост машиниста. Под лавками какие-то ящики, судя по виду, с инструментами и мелкими запчастями, прямо на полу навалены костыли и рельсовые стяжки, мощный домкрат, несколько ломов и кувалд. «Ремонтники, видать, на нем раньше разъезжали, – решил капитан, осторожно пробираясь к окну. – Работали, путя чинили, чтобы, значит, поезда по расписанию ходили да люди на работу не опаздывали, а потом в фашисты подались, воевать захотели. А еще, понимаешь, рабочий класс!».

Несколько минут он изучал обстановку снаружи – перрон отсюда был виден как на ладони. Света, конечно, не хватало, да и грязное донельзя стекло мешало смотреть, но понять, что большинство немцев и на самом деле отдыхает, вполне можно. Остальные, разбившись на группы, занимались кто чем: одни, негромко переговариваясь, обсуживали оружие и набивали патронами ленты и магазины, другие перекусывали, разогревая еду на небольших химических горелках. Над перроном стоял тяжелый дух большого скопления людей: пахло давно не мытыми телами, испражнениями – судя по всему, «до ветра» фрицы ходили прямо в туннель, особо не трудясь отойти поглубже, кислым запахом сгоревшего пороха, оружейным маслом, разогреваемыми консервами.

Наконец Василий решился зажечь фонарь, направив прикрытый ладонью раструб на пульт управления дрезиной. Оказавшийся неожиданно ярким синеватый луч его испугал – уж больно сильно светит! – заставив торопливо нажать на затянутую каким-то мягким покрытием кнопку выключения. Ничего себе, а он-то считал, что трофейные фрицевские фонари с тремя светофильтрами и петелькой для закрепления на груди – лучшие! А тут вон какие, выходит, наши ученые понапридумывали!

Отогнав мелькнувшую по самому краешку сознания предательскую мысль о том, действительно ли советские ученые придумали такие замечательные фонари, светящие сильнее автомобильной фары, Родченко вновь включил свет. Спустя пару минут он понял, что сможет завести двигатель – ничего необычного, мотор практически такой же, что и на знакомых ему немецких автомобилях. Педалей, правда, маловато, всего две, вероятно, газ и тормоз, да рычага переключения скоростей нет, как и привычного рулевого колеса. Зато имелась крупная кнопка на передней панели, определенно для запуска двигателя. Короче, разобраться можно, не проблема.

– Ну что там? – раздался голос заглянувшего в боковую дверь капитана. – Разобрался, нет? Поедем – или снова пехом? А то тут товарищ полковник сильно переживает, требует доложить.

– Поедем, – уверенно заявил Родченко. – Дайте мне еще пару минут, я сейчас разберусь. Вы пока это, подбирайтесь поближе, как заведу, сразу и грузитесь. И – с ветерком.

– С ветерком – это круто, – непонятно чему ухмыльнулся Петрушин. – Зашибись просто. Ладно, братишка, разбирайся, я пока за нашими сбегаю. Только, смотри, движок, пока мы все не соберемся, не запускай. А лучше вообще не запускай, нехай командир решает, когда и как…