Берлин, апрель 1945 года
– Ну и на хрена они именно сюда поперлись?! – коротко выматерился Трешников, опуская бинокль и отползая под защиту реденьких кустиков. – И самих пожгут, и нам всю малину обломают, после такого шухера незаметно уж точно не проберемся. Эх, жаль ребят, сейчас на открытое место выползут, фрицы их с фланга в борт и приголубят, и ведь не поможешь, м-мать…
– Так почему «не поможешь», тарщ командир? – один из самых молодых в группе, мамлей Виталик Мягшов, любовно погладил рукой оливковый тубус «РПО-А-М2» с термобарическим выстрелом. – Давайте, я по батарее жахну, с такого расстояния точно не промахнусь. Дальномером расстояние замерю, взрыватель на дистанционный подрыв установлю, рванет точно над позицией, никто не уцелеет. Может, дадим предкам шанс?
– Отставить, – не оборачиваясь, буркнул подполковник, набрасывая на лицо капюшон маскировочной накидки. – У нас свое задание, у них – свое, и светиться раньше времени нам никак нельзя. Так что, Виталик, «следуем своим курсом», как мореманы говорят. Да и «Шмелей» у нас всего три штуки, неизвестно еще, как оно дальше обернется, если придется поверху идти. В городе от наших «пчелок» побольше пользы будет. Сам же видел, как нас с подземным ходом обломали…
А с подземным ходом – тем самым, что они по пояс в холодной водичке исследовали в далеком будущем – и на самом деле вышел полный облом. Нет, вход в туннель нашелся именно там, где и должен был находиться, в склоне знакомой балочки, вот только все подходы к нему оказались намертво перекрыты окопавшимися эсэсовцами, то ли устроившими тут очередную линию обороны, то ли охранявшими именно сам туннель. Через который, вполне вероятно, готовилась эвакуация кого-то из верхушки Рейха. Скорее второе, уж больно специфически была организована оборона, полукольцом окопов охватывая вход в подземный коридор.
Понаблюдав за фрицами с полчаса, Трешников вынужден был признать, что атака, даже с учетом всех их умений, сверхсовременной экипировки и навороченных стреляюще-взрывающихся «ништяков» из будущего, ни к чему хорошему не приведет. С закрепившимися на заранее оборудованной позиции тремя десятками эсэсманов с несколькими «MG-42» огневой поддержки им не справиться. Была бы у них в запасе минометная батарея – другое дело, а так – шансов практически никаких. Место открытое, на расстояние прямого броска скрытно не подберешься, да и сектора огня у немчуры наверняка грамотно нарезаны. Выкосят, несмотря на штурмовые комплекты, из пулеметов никак не меньше трети бойцов, что для них равносильно провалу операции – в группе все «роли» заранее расписаны, дублеров нет. Неприемлемо…
Потому подполковник и принял решение пробиваться к гитлеровскому бункеру запасным путем, благо подобный план тоже подробно прорабатывался в будущем. Что же до обнаруженных в подземелье лейтенантом Новицким стреляных гильз, не имевших никакого отношения к этому времени – о которых Трешников, разумеется, помнил, – то это могло означать только одно: уходить они станут именно через подземный ход, ударив немцам в спину. Входить же им придется через подвалы Рейхканцелярии и старую часть «фюрербункера», добраться куда можно через туннели метро. Тоже вариант, неоднократно обыгранный в нескольких версиях в родном времени еще до их возвращения с неожиданными находками из современного Берлина.
И вот сейчас планы в очередной раз летели псу под хвост: собираясь незамеченными обойти немецкую артпозицию, непонятно откуда появившуюся в этом месте, они абсолютно случайно оказались свидетелями неожиданной атаки советских танков с десантом на броне. А затем столкнулись в овраге с уцелевшими бойцами группы ШИСБр, в прямом смысле свалившимися им на головы: в первый момент красноармейцы просто не разглядели замаскировавшихся в зарослях российских спецназовцев…
* * *
– Стой, ты это чего?! Кто таков?! – первым съехавший вниз по усыпанному прелыми листьями склону капитан штурмовой группы Василий Родченко вскинул было автомат в сторону внезапно ожившей кочки, поднимающейся ему навстречу, но уже в следующую секунду оказался безоружным: как именно боец в непривычном «мохнатом» маскхалате это сделал, он так и не понял. Вот буквально только что родной «ППС» смотрел в грудь противнику, однако всего одно незаметное глазу движение – и оружие отлетает в сторону, коротко лязгнув при падении. Короткий тычок, отправивший его на землю, – и в лицо уже глядит увенчанный непонятным цилиндром ствол вражеского автомата. Очень, между прочим, непривычного автомата с откидным металлическим прикладом, не похожего ни на один из знакомых капитану образцов. А ведь тренировали их на славу, и рукопашка, и владение любыми видами оружия, и ножевой бой…
– Засад… – сдавленно вскрикнул, вскидывая оружие, первым заметивший неладное старшина Бердышев, однако тут же завалился на спину, сбитый на землю короткой подсечкой. Атаковавший его боец в невиданном громоздком обмундировании даже не стал оглушать противника, просто выбил оружие и наставил на того короткий автомат незнакомой конструкции.
Остальные бойцы штурмовой группы, оказавшиеся чуть дальше от происходящего, успели рассредоточиться по дну овражка и изготовиться к бою, но стрелять с ходу не стали, боясь зацепить командира со старшиной. А в следующий миг поднявшийся на ноги человек в такой же странной экипировке и маскхалате выдал столь сложноподчиненную и заковыристую матерную конструкцию, в одном предложении помянувшую дам легкого поведения, мужские и женские половые органы, варианты половых соитий и приверженцев содомского греха, что всем сразу стало ясно: свои. Поскольку чужим подобные изыски великого и могучего недоступны по определению.
– Вы чо, славяне, охренели?! – рявкнул Трешников, переведя дыхание после столь эмоциональной тирады. – На своих бросаемся? Фрицев мало?
– Так на тебе краской не написано, свой ты, или вовсе даже наоборот… – мрачно буркнул Родченко. И, поколебавшись, все же ухватился за протянутую сбившим его бойцом ладонь в смешной перчатке с отрезанными пальцами и какими-то жесткими накладками на тыльной поверхности. – Да тише ты, медведь, не тяни так, руку выдернешь! И форма у вас дюже странная, ни у наших, ни у фрицев подобной не видал. Кто такие будете?
– А может, сперва сам представишься, а, капитан? Ладно, не зыркай так, дырку во мне прокрутишь. Для ордена, – усмехнувшись, Трешников внезапно стал абсолютно серьезным:
– Подполковник Трешников, группа особого назначения, разведка Генерального штаба. Выполняю специальное задание командования чрезвычайной важности. Подробности, извини, разглашать не стану, не по чину тебе. Да и права не имею.
– Капитан Родченко, командир штурмовой группы шестнадцатой ШИСБр, Первый Белорусский, – на автомате представился тот. – Документов, поди, не покажете, товарищ подполковник?
– Шутишь, капитан? – искренне удивился тот. – Какие еще, на фиг, документы в боевом рейде? Немецкую контрразведку радовать? Ты б еще спросил, почему погон на плечах да наград на груди не видно…
– Виноват, глупость сморозил.
– Ладно, нормально все, капитан, падай рядом, в ногах правды нет, – Трешников махнул рукой, предлагая капитану присесть, и неожиданно коротко свистнул, подавая знак своим ребятам. Кажущиеся самыми обычными холмики и кочки зашевелились, и красноармейцы пораженно уставились на поднимающихся с земли спецназовцев в лохматых маскхалатах, напоминавших кучи прошлогодних листьев. Только теперь они поняли, что все это время находились на прицеле у не замеченных ими бойцов, расположившихся по всей низине.
– Поговорим? – довольный эффектом, подполковник первым опустился на склон оврага, подавая пример. – И бойцам своим маякни, чтоб расслабились. Свои мы, а своим делить нечего… ну, разве что шкуру ихнего пока еще не убитого фюрера.
– Так что за обмундирование-то у ваших людей такое странное, товарищ подполковник? – с трудом скрыв удивление, задал Родченко главный из волнующих его вопросов. – И оружие опять же незнакомое? Трофейное, поди?
– Отечественное. Новейшие образцы, – не моргнув глазом, сообщил Трешников, глядя на собеседника честнейшим взглядом невинного ребенка. Впрочем, по первому пункту он и на самом деле ничуть не соврал. – Пока не серийные, разумеется, проходят испытание в боевых условиях. То же самое с экипировкой. «Штурмовой комплект» называется, предназначен для защиты бойца во время захвата укрепленных позиций противника, особенно эффективен во время боя в помещениях или подземных объектах. Держит любую пулю, ну, кроме крупнокалиберной, конечно. Так что, как видишь, мы с тобой практически коллеги. Вот твой нагрудник со скольких метров от винтовочной или пулеметной пули защитит? – увидев на лице Родченко недоверчивое выражение, осведомился подполковник. И сам же ответил, давая понять, что в курсе:
– Максимум с трехсот, верно? Да и то потом ребра наверняка нехило болят и синяки с ладонь.
– Тоже мне, секрет… так и есть, – деланно-равнодушно пожал плечами тот, незаметно – как ему казалось – разглядывая лежащий на коленях Трешникова пистолет-пулемет. – Больно, конечно, бывает, но мы приноровились под него даже летом ватничек с обрезанными рукавами поддевать, так что терпимо.
– Ну вот. Зато это, – Трешников стукнул костяшками пальцев по съемной грудной пластине бронежилета, – такую же пулю держит с расстояния в три-четыре раза меньшего. Про мелкие осколки и пистолетные пули вовсе молчу, они и твоей кирасе даже в упор почти что неопасны.
– Врешь! Как есть, врешь! – не выдержал капитан, тут же смущенно осекшись и даже попытавшись подняться на ноги, видимо, собираясь занять строевую стойку. – Простите, товарищ подполковник, вырвалось. Виноват. Просто уж больно, того, не верится… Винтовочная пуля с такого расстояния бронетранспортеру борт чуть не навылет прошибает, а вы бронежилет какой-то придумали. Неужто, правда?
Трешников ухмыльнулся:
– Вот ежели после победы у Рейхстага встретимся, честное слово, разрешу пальнуть в меня хоть с «трехи», хоть с ихнего «маузера», расстояние сам выберешь. Вы ватник поддеваете, а у нас конструкторы изначально специальный подбой… ну, то есть подкладку такую, что силу удара гасит, продумали. Но сейчас, сам понимаешь, не время…
– А вон это чего за штуковина? – Родченко показал пальцем на торчащую из-за спины одного из спецназовцев трубу «Шмеля».
– Глазастый ты, капитан, не в меру, – усмехнулся подполковник. – Ладно, так уж и быть, отвечу. Но больше – никаких вопросов. Вот вы, насколько знаю, трофейные фаустпатроны очень даже массово используете, верно? Особенно во время городских боев?
– Это да, – солидно кивнул командир штурмовой группы. – В Кенигсберге они нашим ребятам здорово подмогли, да и не только там. Можно по окнам или амбразурам стрелять, можно стены пробивать. Хорошая штука, жаль только, что одноразовая, а больше двух-трех на себе не потащишь, тяжело.
– Вот и у нас примерно то же самое, только посильнее раз, эдак, в десять – мощность взрыва примерно равна шестидюймовой гаубичной фугасной гранате. Кстати, он тоже одноразовый.
На несколько секунд Родченко откровенно «завис», зачарованно глядя на оливковый тубус «РПО» и прикидывая, что ж там внутри эдакое, ежели лупит, словно тяжелая гаубица, затем неуверенно спросил:
– Неужели тоже наш?
– Наш, наш, – кивнул Трешников. – Разработан нашими доблестными советскими оружейниками с учетом, так сказать, сильных и слабых сторон немецкого фаустпатрона. Правда, у нас их всего три штуки, больше не дали, так что в деле показать вряд ли смогу. Все, капитан, заболтались что-то, так, глядишь, могу и военную тайну случайно выдать. Шучу, конечно. – Виктор Иванович легонько хлопнул «коллегу» по плечу, затянутому балахонистой двухцветной «амебой». – Ты вот что, лучше скажи, у вас задание какое было?
Капитан немедленно насупился, закаменев лицом, и Трешников понял, что ответа вряд ли стоит ждать. В принципе командира группы ШИСБр понять можно: в то, что они свои, он, похоже, поверил – да и с чего бы ему сомневаться? Сейчас не сорок первый, всякие «Бранденбурги» по тылам не шастают, – но и выкладывать секретную информацию незнакомому офицеру, не предъявившему никаких документов, определенно, выше его сил. Можно подумать, он бы сам иначе поступил, окажись на месте этого Родченко!
– Ладно, капитан, не хочешь, не говори, – пожал плечами подполковник, призывно махнул головой Барсукову:
– Мишка, дуй сюда. Карту дай. И это, проверь там, если среди наших гостей раненые имеются, помощь окажите.
Подошедший майор молча протянул командиру самую обычную советскую полевую сумку, без особого интереса скользнув взглядом по сидящему на склоне оврага капитану в знакомом по кинофильмам двухцветном камуфляже: пообвык уже за прошедшие сутки. Это вначале любопытно было, какие они из себя, героические предки, чем от внуков да правнуков отличаются, но быстро понял – ничего за прошедшие десятилетия не изменилось. Обычные люди, такие же солдаты, как и они. Радуются скорой победе и концу войны, мечтают выжить и вернуться домой, к семьям – у кого они уцелели, конечно. И кровь у них такая же красная, как и у потомков. Просто солдаты, служащие своей великой Родине…
Дождавшись, пока майор отойдет, подполковник раскрыл планшетку и пододвинулся поближе к Родченко. Лежащая под прозрачным целлулоидом карта была, разумеется, самой обыкновенной, бумажной; разве что качество бумаги и четкость печати получше, чем в этом времени. Не показывать же Родченко электронный тактический планшет с загруженной в память схемой берлинских улиц, составленной на основании немецких карт образца сорок пятого года! Пожалуй, увидев тактильный сенсорный монитор, Родченко уже вряд ли поверит в «гениальных советских конструкторов», исхитрившихся сотворить эдакое чудо техники, если вовсе не впадет в некий предсказанный писателями-фантастами «футурошок». Ну или решит поскорее добраться до ближайшего особиста, что, пожалуй, куда реальнее…
– Гляди, капитан, – Трешников уверенно ткнул пальцем в точку на карте, обозначавшую овражек, на дне которого они находились. – Мы сейчас тут, верно?
– Ни хрена себе у вас в ГРУ карты! – завистливо присвистнул тот, вглядевшись в подробнейшую по нынешним временам карту. – Нам таких не дают. Ого, стометровка, ну, это вообще! Еще и на русском! Товарищ подполковник, а другой такой у вас не имеется?
– Извини, капитан, – сухо буркнул Трешников, уже успевший пожалеть, что вообще показал ее «предку». Разумеется, в сорок пятом подобных карт просто не существовало – да и существовать скорее всего не могло. Словно, блин, в недоброй памяти Грозном образца зимы девяносто четвертого, но не рассказывать же об этом Родченко!
– Выдана под роспись, копий не имею, перерисовывать запрещено. Так что там насчет моего вопроса?
– Угу, здесь, – мрачно кивнул тот, то ли расстроившись, то ли уловив настроение подполковника. – Вот тут ручей помечен, видите? Я его хорошо запомнил: когда танки переправлялись, грязюка с-под гусениц аж до самой башни летела. Эх, мазута пожгли почем зря… и моих ребят почти треть полегла, – с горечью в голосе закончил он, опустив голову.
– Это война, капитан. – Трешников легонько сжал плечо собеседника. – Прекрасно тебя понимаю, все мы теряли боевых товарищей, но сейчас не время горевать. Остался всего один, последний, рывок. Счет уже на дни пошел, если вовсе не на часы, сам ведь знаешь. Глянь, – он снова пододвинул к офицеру планшетку. – Вот до этой улицы парком пробраться можно, не знаешь? Так, чтобы на фрицев не напороться? Там вход на станцию метрополитена должен быть. Если при бомбежке не завалило, конечно.
Родченко несколько секунд вглядывался в карту, затем, пожевав губами, кивнул:
– Ага, понял, кудой вам нужно. Ночью ребята из разведбата в ту сторону ходили, сказали, скрытно подобраться можно. Эх, ладно, что уж теперь: мы ведь именно туда и двигали, вот только про эту батарею, мать ее, не знали – фрицы ее только утром установили, когда разведка уже обратно вернулась. А задание у нас было простое: зайти с тыла и с ходу сбить немецкий опорный пункт, что выход из парка на вот эту улицу прикрывает. Вот только теперь, без танков, хрен у нас что получится, разведчики говорили, что там два полноценных дота плюс пулеметные гнезда в подвалах. А вы, стал быть, через метро собрались двигать?
Подполковник неопределенно пожал плечами – в штурмовом комплекте движение вышло почти незаметным, – однако Родченко его понял, криво усмехнувшись в ответ:
– Ладно, ладно, не лезу, кудой не следует. Только учтите, если и вправду через метро пойдете, не выйдет у вас ничего, тарщ подполковник! Там у фрицев бомбоубежище и пункт сбора раненых оборудованы, людей, что селедок в бочке, так что никак не пройдете.
– Точно? – прищурился Виктор Иванович. – Уверен, капитан?
– Уверен. Нет, сам-то я там не был, разумеется, просто довелось на докладе разведки присутствовать, когда они комбату обстановку обрисовывали. Мол, из тяжелых гаубиц бить нельзя, станция совсем неглубоко и своды могут не выдержать, а внизу, значит, несколько тысяч гражданских и раненых… э-эх, все жалеем их, жалеем, а вот они нас разве жалели, когда города наши бомбили да деревни вместе с дитями и бабами жгли? – в сердцах докончил он. – Жалельщики, мля…
– Отставить эмоции, капитан. Хорошо, я тебя понял. Тогда смотри, а что, если мы во-от туточки пойдем? Ну и вы вместе с нами, смысла разделяться сейчас, коль уж нам все равно в одном направлении двигаться, я не вижу. Вы все одно безлошадными остались, нам транспорт изначально не полагался, так что теперь только ножками. Кстати, насчет твоего задания: если другого пути не найдем, поможем вам эти самые доты штурмануть, все равно нам мимо них не пройти. Как думаешь?
И оба офицера, один из своего времени, другой из далекого будущего, склонились над картой…
* * *
Захлопнув планшет, подполковник продел ремешок в латунную петельку и призывно махнул рукой Барсукову.
– Держи, Миша, спасибо. Ступай, поднимай ребят, скоро выдвигаемся, нечего тянуть. – Снова повернувшись к Родченко, он продолжил: – Слушай, капитан, коль уж нам с тобой некоторое время вместе воевать, давай прикинем, чем друг дружке полезны можем быть. У тебя с тяжелым вооружением как дела обстоят?
Родченко, для себя уже окончательно решивший, насколько можно откровенничать с командиром непонятной «группы особого назначения генштаба», экипированной и вооруженной лучше, чем его бойцы и немецкие панцергренадеры, вместе взятые (ну, вот не шла у него из головы та труба с гаубичной гранатой внутри, и все тут!), запираться не стал. Да и какой смысл, если все наличное вооружение, как говорится, на виду:
– Два пулемета с полным боекомплектом, «Дегтярь» и фрицевский «сорок второй», противотанковое ружье – мы его в качестве дальнобойной снайперки пользуем, по окнам пулять, фаустпатронов около десятка и тола килограмм с восемь. Ну и ранцевый огнемет с запасным баллоном. На группу, конечно, больше добра полагается… полагалось, – неожиданно смутился он, словно бы оправдываясь перед Трешниковым. – Да только четверых ребят вместе с танками побило. Так что все остальное там осталось, – капитан мрачно дернул головой в сторону затянутой дымом горящих танков поляны. – Второй огнеметный расчет тоже погиб…
– Раненых у тебя сколько? – быстро перевел разговор Трешников. – Тяжелые имеются?
– Один тяжелый и двое легкораненых. Всех перевязали, спасибо вашим бойцам, помогли, а то наш-то инструктор тоже погиб. Хорошие у вас аптечки, я издали глянул. Нам таких не дают. Как Ваське пластмассовую ампулку какую-то кольнули, так сразу и полегчало, а то я уж грешным делом думал: все, не жилец. Пуля в живот – хреновое дело, насмотрелся за три-то года. А так, глядишь, и выживет.
– Дадут, когда массовый выпуск наладят, – буркнул Трешников, выругавшись про себя. Ну, спецназеры хреновы, мало оружия и штурмовых комплектов, так еще и аптечки засветить ухитрились! Хотя, если подумать, глупости все это, после экипировки и «Шмелей» какая уж теперь разница? Помнится, еще Локтев, отвечая на его вопрос, на этом особо внимание акцентировал: «мол, относительно интереса предков к «будущанским» прибамбасам особо не парьтесь, главное, постарайтесь оружия в прошлом не оставлять. Ну а если и потеряете, переживем – потому и «ПП-19-01» с собой берете, что он на основе родного «АК» разработан, а его Михаил Тимофеевич в любом случае через пару местных лет изобретет».
– Тяжелого оставишь у пехотинцев, что батарею захватили, так он всяко быстрее в санбате окажется, остальные пусть готовятся к выходу. На все про все – пять… ладно, семь минут. И да, вот еще что: временно переходишь под мое командование, поскольку, как верно решил товарищ Сталин, в армии должно быть единоначалие. Вопросы?
– Не имеется, товарищ подполковник. Разрешите идти?
– Давай, капитан, иди. Да, кстати, звать-то тебя как?
– Василием мамка с батькой назвали. Ну то есть Василием Ивановичем. Как Чапаева, – с гордостью ответил тот.
– Ну а меня, значится, Витей. Ну то есть Виктором Ивановичем, – усмехнулся Трешников, спародировав капитана. – Как… да просто так. Так что, по бате мы с тобой тезки. Ладно, рад знакомству, дуй к бойцам.