Пролог

Западная Сибирь.

Полигон «объекта 873». 1984 год.

Установленное в неглубоком капонире орудие было самой обычной армейской гаубицей Д-30 калибром сто двадцать два миллиметра. Раскорячившись на трехстанинном лафете и смешно задрав висящие над землей колеса, она стояла на прямой наводке, глядя в склон поросшей редким ельником невысокой сопки в полукилометре. Облаченный в общеармейское обмундирование без знаков различия расчет только что загнал в ствол снаряд, извлеченный из тяжелого металлического контейнера со знаком радиационной опасности на крышке, и гильзу. Наводчик, приникнув к панораме, аккуратно докручивал маховички точной наводки. Остальные отошли в сторону, перекуривая и о чем-то негромко переговариваясь.

Все, как обычно и происходит на учебных стрельбах, разве что орудийная обслуга, несмотря на обмундирование, как-то не слишком походила на профессиональных военных, да и двигались все трое неспешно, словно понятия не имея ни о каких временных нормативах. Впрочем, наиболее странным казалось вовсе не это — ствол гаубицы примерно на треть скрывался в непонятном сооружении, напоминающем стоящую на земле массивную металлическую коробку на полозьях-волокушах, выкрашенную в утилитарный темно-серый цвет. От разъемов в бортах отходило множество кабелей, частью уходящих к накрытому масксетью кунгу, но в основном стелющихся по бетонированным канавкам в направлении видневшегося неподалеку размалеванного зелено-коричневыми пятнами приземистого железобетонного горба входа в подземный бункер. Со стороны непонятной «коробки» доносился негромкий гул, словно внутри располагался мощный трансформатор, так что можно было предположить, что хотя бы часть кабелей подавала к ней ток высокого напряжения.

— Ну, что, начнем, пожалуй, Сергей Владимирович? — стоящий метрах в десяти от орудия человек в такой же новенькой форме без погон и эмблем на отворотах, заметив, как оторвавшийся от прицела наводчик кивнул головой и отошел от гаубицы на несколько шагов, взглянул на замершего рядом гражданского в светлой летней рубашке с расстегнутым воротом и темных брюках, сегодняшним утром прилетевшего из Москвы. Тот пожал плечами:

— Как сочтете нужным, товарищ Мякишев. Я тут не более чем гость, пока не посвященный ни в какие подробности. Сами знаете, проект-то ваш разрабатывался в инициативном порядке, мы о нем только недавно узнали. Короче, не будем толочь воду в ступе, если все готово, так начинайте.

— Тогда поехали, — «обмундированный» ободряюще улыбнулся.

— Да, вот кстати, — он протянул собеседнику полевой бинокль. — Видите на склоне сопки мишень? Смотрите на нее. Будет, хм, занимательно. Не дожидаясь ответа, он повернулся к гаубице, в свою очередь, разрешающе отмахнув орудийному расчету. — Коля, если готов, то давай!

Гражданский, поднеся к глазам бинокль и найдя на склоне мишень, фанерный щит два на три метра с грубо нарисованным суриком красным кругом, напрягся, ожидая оглушительного грохота орудийного выстрела, однако ничего подобного не произошло. Вслед за рывком спускового шнура гаубица дернулась, но вместо ожидаемого раската раздался лишь негромкий, но гулкий хлопок. Щит-мишень даже не дернулся, хотя промахнуться с такого расстояния и в подобных условиях казалось просто немыслимым. Сергей Владимирович опустил бинокль и непонимающе взглянул на Мякишева, но тот лишь ухмыльнулся в ответ:

— Не ожидали? Думаете, промазали, и не понимаете, отчего нет звука? Охотно верю, в первый раз сам глазами хлопал. Ничего, скоро поймете.

Кто-то из артиллеристов — впрочем, артиллеристов ли? — открыл затвор, и из казенника вылетела блестящая, с закопченным срезом гильза, курящаяся сизым дымом. Значит, орудие выстрелило, никакой ошибки нет! Теперь столичный гость окончательно отказывался что-либо понимать. Нет, перед отъездом ему, инструктору отдела оборонной промышленности ЦК КПСС, разумеется, вкратце пояснили, что речь идет о совершенно секретном проекте Минобороны, но больше никаких подробностей не сообщили. То ли «на месте разбирайся, мы сами ничего толком не знаем», то ли просто не сочли нужным.

Впрочем, чутье подсказывало ему, что скорее первое. Вот и прилетел товарищ Акимов в эту глухомань, успев аккурат к началу завершающего, как ему сообщили, эксперимента. А название у проекта все-таки дурацкое: «Прокол». Куда прокол, чего прокол?! Или «кого»? Когда дырку для ордена вертишь — это хороший прокол, правильный. А вот если наоборот… Ох, как бы и ему тут того, гм, не проколоться! Еще и пушка эта странная — стрельнуть стрельнула, а никуда не попала. А ведь он сам видел, как в нее снаряд заряжали!

— Пойдемте, товарищ Акимов? — весело спросил Мякишев, делая шутливый приглашающий жест. — А то все самое интересное без нас выкопают.

— Выкопают? — оторвавшись от своих размышлений, недоуменно переспросил тот, лишь сейчас заметив идущих в сторону сопки «артиллеристов», трое из которых несли в руках обыкновенные штыковые лопаты, а четвертый, тот самый, что перед тем работал у панорамы, армейский индукционный миноискатель. Кроме того, на его плече висела зеленая коробка полевого дозиметра ДП-5В.

— Ага, выкопают. Нужно ж снаряд найти?

— Но разве она, — столичный гость кивнул на пушку, возле которой суетились солдаты, на сей раз, похоже, вполне обычные, с погонами на плечах, — выстрелила?

— А как же, Сергей Владимирович, еще и как выстрелила! Вот только не в нашем времени.

— Что?! Шутите, товарищ Мякишев?

— Нисколько. Подождите с полчаса, скоро все поймете, я ведь говорил. Идемте?

— Пошли, — тяжело вздохнул уставший от научных непоняток Акимов.

Проходя мимо странного устройства, внутрь которого, если верить объяснению, стреляла гаубица, он повернул голову… и замер, пораженный, на месте. Направленная в сторону сопки — иными словами, расположенная прямо напротив среза ствола — сторона «сооружения» оказалась абсолютно глухой, металлической, выкрашенной все той же шаровой краской. Никаких технических отверстий или свежих пробоин от вылетевшего из ствола снаряда не было. Вообще не было…

 

Глава 1

Демократическая Республика Афганистан.

1989 год.

Их зажали… ох, как их грамотно зажали! Словно по учебнику о тактике партизанских засад на пути прохождения войсковых колонн. Обострившееся за полгода войны и ставшее почти привычным чувство не подвело и на этот раз. Как обычно, сладко засосало где-то под ложечкой и тревожным холодком шевельнулось в животе. И, словно отозвавшись на неслышимый человеческому уху призыв, по броне звонко сыпанули первые душманские пули. Смертоносным дождем простучали наискосок и, словно обидевшись на ее неподатливость, понеслись к идущим следом тентованным грузовикам и бензовозам, выбивая из запыленных лобовых стекол белесые фонтанчики и насквозь прошивая колышущийся в такт движению выгоревший брезент.

Первым среагировал механик-водитель — опытный парняга, уже практически дембель, дослуживающий в составе ограниченного контингента последние недели. Газанул, одновременно резко выворачивая штурвал вправо и выводя машину из-под вероятного гранатометного удара. Это ему почти удалось, и прилетевшая откуда-то сверху, с усыпанных каменистыми развалами склонов кумулятивная смерть, вместо того чтобы проломить крышу и превратить бронетранспортер в братскую могилу для экипажа и десанта, ударила в массивную корму. «Семидесятка» судорожно дернулась, ушла в сторону и замерла на пыльной каменистой обочине, зависнув передними колесами над обрывом. Ощутимо потянуло дымом — загорелся разбитый гранатой двигатель. Бензиновый, между прочим; точнее, два карбюраторных ЗМЗ-4905, весьма горючих в подобных условиях и подобном жарком климате.

— Наружу! — коротко рявкнул Дмитрий, одной рукой подхватывая автомат, а другой дергая стопор десантного люка. Подпружиненная дверца распахнулась на удивление легко — он боялся, что заклинит, как бывало не раз. И запертые в чреве обреченной бронемашины люди потеряют несколько драгоценных секунд, каждая из которых грозила гибелью. Но — обошлось.

Кувыркнувшись из люка и распластавшись на земле, дал длинную, в полмагазина, неприцельную очередь по горному склону; снова перекатился и позволил себе оглянуться на подбитый БТР. Как раз вовремя, чтоб увидеть, как из всех люков полыхнуло огненно-рыжее, перевитое черными дымными тяжами пламя — то ли взорвался топливный бак, то ли духи засадили в бэтээр еще одну гранату, что скорее. Волна горячего, обжигающего воздуха накрыла Диму, заставляя еще плотнее вжиматься в эту, в общем-то, абсолютно чужую, но уже обильно напоенную кровью советских пацанов землю. Казалось, от нестерпимого жара горящего бензина вспыхнет одежда и начнут рваться боеприпасы в десантной разгрузке, однако страха он отчего-то не испытывал… …потому что гораздо страшнее было видеть своих попавших в огненную ловушку ребят, живыми факелами вываливающихся из люков прямо в лужу пылающего бензина…

Зарычав от собственного бессилия, парень рванулся в сторону, вновь меняя позицию и стремясь поскорее отползти от горящей машины — при таком пламени до взрыва боекомплекта оставались считаные секунды. А шансов уцелеть, находясь столь близко, не оставалось; особенно если брать в расчет загруженные в БТР и закрепленные снаружи на броне ради экономии места в грузовиках ящики с ручными гранатами, выстрелами к РПГ и патронными цинками для одного из дальних гарнизонов.

Выпустив еще очередь, Дмитрий сменил магазин, отшвырнув в пыль пустой, и пополз между камнями обочины. Пули беззлобно посвистывали над головой, визгливо рикошетировали от брони, сухо щелкали о каменистую дорогу, поднимая фонтанчики пыли и разбрасывая мелкие камешки, — вражеский огонь был плотным, но пока не слишком прицельным. Ситуация, в принципе, однозначно патовая. Их вполне профессионально зажали в клещи перекрестным огнем и теперь не спеша расстреливают. Бэтээр шел замыкающим, возглавляла колонну БМП лейтенанта Ерошкина, ныне застывшая поперек дороги, со съехавшей набок башней и выбитыми ударной волной люками, жарко пылающая и щедро фонтанирующая рвущимся боекомплектом. Десанта, перед тем сидевшего на броне, видно не было, даже трупов — смело взрывом. Объехать подбитую бронемашину никакой возможности не оставалось, спихнуть с дороги — тем более. Да и как ее спихнешь, если идущий следом «КамАЗ»-бензовоз ахнул, разбрасывая в стороны тонны пылающей смерти, — то ли из эрпэгэ засадили, то ли зажигательная или трассирующая пуля из крупняка пробила тонкий алюминиевый борт цистерны. Классический расклад, одним словом, рванули первую и замыкающие машины, а теперь добивают запертую на узком серпантине куцую колонну.

Куда важнее другое: ждали именно их и точно знали, что они пойдут сегодня. Колонну, у которой изначально не могло остаться ни одного шанса. Впрочем, это уже вопрос к тому сидящему в штабе офицеру, кто счел возможным и нормальным отправить в рейс два десятка необстрелянных пацанов, недавно прибывших из Ферганской учебки, под прикрытием одного бэтээра и одной старенькой «братской могилы пехоты». И помочь этим мальчишкам, спешащим скорее покинуть насквозь прошитые очередями кузова расстрелянных машин лишь для того, чтобы тут же попасть под кинжальный огонь на дороге, Дима, несмотря на весь свой приличный боевой опыт, не мог. Если бы его парни успели покинуть подбитый бронетранспортер чуть раньше — у них был бы шанс. Крохотный, почти нереальный шанс отвлечь боевиков на себя и дать пацанам на дороге возможность попытаться уцелеть. Ключевое слово, впрочем, именно попытаться…

За спиной оглушительно грохнуло — похоже, все, что находилось в бэтээре взрывоопасного, сдетонировало одновременно. Сорванная с погона башня нелепо кувыркнулась куда-то вправо, выбитые ударной волной люки раскидало далеко в стороны.

Уперев разложенный приклад АКСа в землю, Дмитрий наугад выстрелил из граника, благо ВОГ-25, в нарушение всех мыслимых и немыслимых инструкций, естественно, находился в стволе. И доразрядил магазин в направлении огрызающейся желтоватыми султанчиками ответного огня горы. В стороне рванул еще один бензовоз, рыже-черное пламя на миг замерло пародией на ядерный гриб, тут же растекаясь по дороге тоннами пылающего горючего. Если сейчас на помощь не придут «вертушки», не проредят харкающиеся огнем склоны ракетами, всем полный и абсолютный песец. И полетят в далекий Союз похоронки, обгоняя «черный тюльпан», загруженный десятками цинков с «грузом двести»…

— Суки… — Дмитрий привстал, разряжая по горному склону предпоследний магазин. Смерти он не боялся. Боялся другого — остаться последним уцелевшим; боялся, что шальная душманская пуля перебьет руку, и он не сумеет выдернуть чеку последней же гранаты. Просто слишком хорошо знал, что они сделают с попавшим в плен шурави…

Стремительная огненная пчела клюнула в бок, и почти сразу же вторая — в плечо, припечатывая к каменистой дороге. Автомат отлетел в сторону, слишком далеко, уже не достать. Зарычав от ненависти и отчаяния, парень заелозил здоровой рукой по разгрузке, нащупывая кармашек с РГД. Живым он им не сдастся, это уж точно! Хрен вам на рыло, длинный такой, мужицкий, хоть так и не познавший женщины! Десант, мля, не сдается!..

Внезапно над головой с оглушительным грохотом проплыл голубобрюхий, с красной звездой в белой каемке силуэт штурмового «крокодила». От серебристых, закопченных частыми стрельбами бочонков пусковых установок НУР протянулись дымные тяжи, утыкаясь в горный склон и перемешивая мертвые камни и живые тела в огненно-кровавом единении смерти. Следом прошла еще одна «вертушка», и еще…

Улыбнувшись окровавленным — разбил губы, пока по дороге кувыркался — ртом, сержант ВДВ Дмитрий Захаров тяжело распластался на пыльной поверхности горной дороги. Душно воняло тротилом и кордитом, кисловато — сгоревшим порохом, химически — обгорающей краской, бензином и соляркой — и железисто — кровью. Нестерпимо хотелось жить. И пить. Но жить — больше. Вот только сил на это уже не оставалось. Выгоревшая под жарким кандагарским солнцем «афганка» потемнела и отяжелела с правой стороны, пропитавшись сочащейся из ран кровью. Он знал, что погружаться в беспамятство нельзя; что нужно как можно скорее вытащить из кармашка оранжевую коробочку индаптечки и вколоть себе противошоковое, омнопон в одноразовом шприц-тюбике, но руки словно налились свинцом — не тем, что, будучи втиснут в исчерченную следами нарезов латунную оболочку, пробил его тело, а другим, хрестоматийным, неподъемным, тяжелым… сонным…

Проводив угасающим взглядом еще один заходящий на цель в обрамлении сброшенных тепловых звездочек-ловушек, чем-то похожих на бенгальские огни из далекого детства, вертолет, Захаров перевернулся на спину, раскинул руки и, застонав от пронизавшей все его существо боли, потерял сознание.

И в который уже раз проснулся с криком на мокрой от пота, скомканной простыне…

Дмитрий Захаров. Недалекое будущее.

Тяжело сев на краю кровати, Дмитрий поднял с пола упавшую подушку и потряс головой, прогоняя остатки очередного ночного кошмара, одного из тех, что с завидным постоянством посещали его не реже пары раз в месяц. Нащупав ногами тапки, протопал в кухню и, не зажигая света, поставил на плиту чайник. Потер внезапно занывшие бок и плечо — старые раны после подобных снов всегда давали о себе знать.

Если верить мерцавшему мертвенно-зеленым жидкокристаллическим светом дисплею электронных часов, встроенных в дверцу холодильника — половина четвертого утра. Нормально, самое время для воспоминаний, приходящих отчего-то всегда в один и тот же срок, между двумя и четырьмя. «Хоть какое-то постоянство в жизни», — как он, бывало, шутил. Опустившись на табурет, тупо уставился на голубенький венчик зажженной конфорки. Мирный домашний огонь вовсе не походил на злое кипящее пламя пылающей солярки из недавнего сна — и далекой, почти тридцатилетней яви.

Тяжело вздохнув, он встал и, открыв холодильник, вытащил полупустую бутылку водки. Не делая ни одного лишнего движения, достал из шкафчика над мойкой стакан, бесшумно опустил на стол и налил ровно половину. Закрутив пробку, убрал бутылку и молча выплеснул содержимое в глотку, не закусывая и не запивая. Снова опустился на табурет, нашаривая на столе пачку сигарет. Закурил одновременно с жизнерадостной трелью закипевшего чайника. Привычный и грустный ритуал, уже давно ставший неотъемлемой частью жизни — по крайней мере с тех пор, как ушла Оля, его первая и единственная жена. Ушла тихо, без ссор и скандала, однажды просто собрав вещи и оставив на кухонном столе записку, придавленную пепельницей. Не к любовнику, нет — просто ушла, не выдержав этих его ночных кошмаров, ежедневного пьянства — был и такой период, был — и дневного молчания. Впрочем, даже окажись он в тот момент дома, останавливать бы не стал, равно как и разыскивать после, прекрасно все понимая. Все равно это была не жизнь, хорошо, хоть ребеночка не родили, не пришлось безотцовщиной оставлять. Причина? Да сам он причина и есть, кто ж еще, не Ольку ж винить? Слишком уж многое надломилось в нем на горных перевалах и извилистых серпантинах той войны…

Другие, бывало, нормально со своим прошлым уживались, в люди, как говорится, выходили и новую жизнь начинали. Кто-то уходил в предпринимательство, благо кооперативы уже прочно заняли свое место в жизни советских людей, кто-то поступал в училище или институт, кто-то оказывался среди братков, где либо погибал в первые же годы, либо поднимался достаточно высоко в преступной иерархии или бизнесе. А он вот — не смог. Нет, высшее образование получил и на работу по специальности, на радость родителям, устроился, а вот затем, лет через пять, на него и накатило. Так накатило, что уж больше и не отпустило. За все эти годы он и с сослуживцами-то встречался от силы пару раз, всеми правдами и неправдами отказываясь от предложений отметить день вывода войск из Афганистана или выпить водки и искупаться в фонтане на второе августа.

Просто не хотелось — и все.

В эти дни — и еще в один, тот самый, когда разгромили на горном серпантине их колонну — он, наоборот, даже из дома не выходил, заранее закупая водку, немудреную закуску и курево. Просто сидел в четырех стенах и пил, поминая погибших друзей и вспоминая выживших, многие из которых, увы, точно так же, как и он сам, так и не нашли себя в мирной жизни. Впрочем, уже довольно скоро жизнь стала не столь уж и мирной — Карабах, Баку, Приднестровье и, наконец, Чечня…

А недавно появилась Игра. Именно так, с большой буквы. И он неожиданно понял, что это именно то, о чем он неосознанно мечтал все эти годы. Игра стала для него возможностью уйти от себя и своих воспоминаний, пусть ненадолго, но уйти. Из воспоминаний об одной войне переселиться на войну другую, на сей раз — виртуальную. Где все точно так же, как в реальности, но ты никого не убиваешь на самом деле. И никто не убивает тебя и твоих друзей… по-крайней мере так он считал…

По-прежнему не зажигая света, Дмитрий заварил крепкий сладкий чай, докурил, аккуратно затушив окурок в пепельнице — той самой, ага! — и вернулся в комнату, усевшись за приветливо гудящий компьютер. Спать уже не придется, это точно, «проверено временем», как в какой-то старой рекламе говорилось. Сегодня пятница, то есть уже суббота, так что о работе можно пока не думать. Ох, да какая работа, он же третий день в отпуске. Не, ну нормально, даже про отпуск забыть!.. Сыграть, что ли?

На отозвавшемся на движение беспроводной мыши мониторе развернулось привычное меню сетевой игры нового поколения «Великая Отечественная война: танковая схватка». В углу экрана мигало доставучее «доступна обновленная версия, хотите ли вы запустить обновление сейчас?». Поморщившись, Дмитрий злорадно кликнул «нет» — в отличие от множества подобных сетевух, «Схватка» позволяла играть даже на старых версиях баз данных, не требуя от игрока обязательного обновления.

Захаров привычно ввел логин и пароль, пробежал глазами сводки последних сражений — реальных, между прочим, сражений Великой Отечественной, скрупулезно воссозданных разработчиками на основании архивных данных чуть ли не поминутно, а вовсе не смоделированных компьютером или написанных программистами, как это делается в других симуляторах! Никаких «боев у поселка N летом такого-то года» в игре не имелось с первого дня ее появления. Хочешь сражаться? Выбери реальную боевую операцию, дату и танк. А порой не только танк, но даже и экипаж.

Впрочем, наслаждавшиеся небывалой достоверностью происходящего «по ту сторону монитора» игроки в подавляющем большинстве на подобное внимания не обращали. Ну, участвуют они не в выдуманном компом бою, а в реально произошедшем в далеком прошлом, отстоящем от привычного настоящего на семь с лишним десятилетий сражении, и что с того?! Ведь там все так по-настоящему, так реально и осязаемо благодаря ECP — эффекту полного присутствия! Мнемопроектор и киберперчатки позволяют и на самом деле ощутить себя в раскаленном, заполненном пороховым дымом и солярочной гарью танке — что еще нужно? Ну, а если не хочется выбирать конкретный бой, можно включить случайный выбор, и программа сделает все сама, ориентируясь на прошлые предпочтения, касающиеся боевой техники, и на результаты отыгранных сражений, в которых ты набрал то или иное количество «боевого опыта». И, если раньше ты показывал наилучший результат за рычагами Т-34, а воюя на тяжелом танке, сразу же проваливал миссию, будь уверен, тебя «посадят» именно в «тридцатьчетверку» или в наиболее близкую ей по тактико-техническим характеристикам бронемашину, а вовсе не в КВ, ИС или «Тигр».

В новостях ничего интересного не обнаружилось — все, как всегда. Ладно, что там до рассвета осталось, считаные часы. Можно и сыграть. Главное, не заиграться, как уже бывало. Хотя на этот случай предусмотрен встроенный в игровой интерфейс «таймер возврата», автоматически разрывающий соединение спустя заданный период времени, от минимальных тридцати минут до максимальных двадцати четырех часов. А вот дольше — ни-ни! За этим разработчики следили более чем строго, поскольку слишком длительное нахождение в игровом виртуальном пространстве могло нанести мозгу геймера непоправимый вред, и получать миллионные иски от родственников пострадавших никто не собирался. Правда, какой именно вред, никто точно не знал, но «таймер возврата» был одним из самых надежных, многократно продублированных компонентов программы…

Натянув на голову упругий обруч с обрезиненными кругляшами нейродатчиков, а на кисти — ажурные сенсорные перчатки, напоминающие медицинские датчики, соединенные воедино множеством проводов в эластичной оплетке, Дмитрий отдал мысленный приказ войти в игру — в этом случае пользоваться мышью или клавиатурой уже не было нужды. Спустя секунду тело привычно расслабилось в объятиях эргономичного компьютерного кресла. В настоящем осталась лишь физическая оболочка, а сознание, разум — или душа, если угодно, — погрузилось в совсем иную реальность, виртуальную. Об истинной сути которой он, впрочем, даже не догадывался.

Как и многие сотни других игроков по всему миру, наивно полагавших, что на виртуальных полях сражений, пусть даже и воссозданных с поражающей воображение точностью, они воюют с такими же сетевыми геймерами…

 

Глава 2

Василий Краснов. 1941 год.

К началу осени деревенька Видово, еще три месяца назад уютно раскинувшаяся в излучине реки, осталась только на довоенных картах. Закопченные печные трубы в обрамлении обугленных, разбросанных взрывной волной бревен, деревья с пожухлыми от жара, мертвыми листьями, черные проплешины выгоревшей травы, изрытая воронками бомб земля да зияющая провалами окон коробка единственного в деревне каменного здания, где до войны располагались сельсовет и клуб — вот и все, что осталось. Ну, разве что еще искореженные, перекрученные взрывами остовы автомашин и несколько сгоревших, с сорванными башнями танков за околицей, там, где авианалет накрыл СПАМ и передвижную танкоремонтную мастерскую.

Виной тому оказался мост, что прикрывала советская зенитная батарея и который никак не вписывался в августовские планы блицкрига. Вначале по нему проходило пусть и слабенькое, но подкрепление сражающимся на переднем крае войскам, отчаянно пытавшимся хоть на день сдержать рвущиеся вперед танковые клинья Гудериана. Затем, примерно с конца августа, по измочаленным траками доскам настила потянулись колонны отступающих войск, немногие уцелевшие танки, тащившие орудия автомашины и трактора и изможденные жарой и голодом беженцы, толкавшие тележки с нехитрым скарбом.

И все это время господствовавшая в воздухе немецкая авиация безуспешно пыталась уничтожить мозолящую глаза переправу. Редкий случай для начального периода войны, но это им так и не удалось. Более того, разбросанные за околицей мертвой деревни рваные куски дюраля да торчащий из воды в сотне метров от моста хвост сбитой «штуки», одной из нескольких снесенных с небосвода меткими залпами тридцатисемимиллиметровых скорострельных пушек, недвусмысленно говорили о том, что зенитчики не зря ели свой солдатский хлеб. Обозлившиеся немцы, разумеется, выместили ярость на ни в чем не повинной деревушке, за два авианалета стерев ее с лица земли вместе с укрывшейся под кронами колхозного сада мастерской. Впрочем, последнее оказалось чистой случайностью — «птенцам Геринга» просто повезло вместе с деревней накрыть и рембат с полудюжиной танков, о котором они до того даже не подозревали.

Когда потоки отступающих и беженцев истончились до отдельных ручейков и капель, бомбежки прекратились, поскольку теперь мост оказался необходим уже самим захватчикам. Зенитчики ушли, увозя с собой три последних уцелевших орудия, а немногословные мрачные саперы заминировали мост, подготовив его к взрыву. Но командование решило иначе, рассудив, что просто взорвать переправу мало, желательно еще и устроить рвущимся вперед немцам прощальную гастроль.

Вот и торчали они вторые сутки, будто чирей на заднице, дожидаясь передового отряда противника. «Они» — это два танка, «тридцатьчетверка» и «седьмая» бэтээшка раннего выпуска, да три сорокапятки, оставленные в качестве огневого заслона. Орудия окопали на возвышенном берегу реки по всем правилам, разместив в капонирах и тщательно замаскировав срезанными ветками, благо времени хватало. Танки же решили не окапывать, оставляя им свободу маневра — в том, что немцы достаточно быстро подавят батарею, никто, в общем-то, не сомневался. Хорошо, если артиллеристы успеют сделать по пять-семь выстрелов, прежде чем фрицы их раздолбают. Правда, и боекомплекта у «прощай, Родина» особого не имелось, снарядов по десять на ствол, не больше.

Зато танкистам жаловаться не приходилось, в «тридцатьчетверке» имелся полный боезапас, в БТ — половина. Если умело маневрировать, вполне можно устроить немцам весьма неприятный сюрприз. До моста по прямой всего метров пятьсот, любой вражеский танк в лоб взять — плевое дело, даже из сорокапятки. А уж если выкатиться прямо на берег, то и подавно. Пехотного прикрытия, правда, не нашлось, лишь четверо окруженцев, накануне затемно вышедших к Видову. Поразмыслив, немолодой резервист-лейтенант со знаками инженерных войск на петлицах, оставленный за старшего, приказал снять с бронемашин два ДТ и расположить по флангам. Поскольку запасных дисков имелось с избытком, можно было надеяться, что с час они продержатся, не позволяя немецкой пехоте перебраться через мост и закрепиться на берегу. А большего, собственно, и не требовалось…

Потому и сидели они, изнывая от летней, несмотря на раннюю осень, жары и дожидаясь немцев. Дождались, конечно: ближе к вечеру все и началось. Передовой мотоциклетный дозор в сопровождении полугусеничного бронетранспортера с пехотой пропустили безнаказанно, поскольку минировавшие мост саперы уверили, что при поверхностном осмотре замаскированные заряды не обнаружить. Сдержались, правда, с трудом — за три месяца войны разного насмотрелись, так что пальцы на спусковых крючках ох как чесались! Аж судорогой сводило от желания!

Так и вышло — покрутившись возле моста минут с пять и ничего не обнаружив, немцы оседлали железных коней и попылили дальше. А спустя полчаса на мост вполз первый танк, высокий и угловатый чешский Pz-38 (t) с утыканной заклепками башней, возглавлявший колонну из грузовиков, танков и бронетранспортеров. Как и было договорено, танк и идущие следом три первые машины пропустили, позволив миновать почти стометровый мост и съехать на берег. И лишь затем, дождавшись, пока колонна заполнит переправу на всем протяжении, лейтенант крутанул рукоятку подрывной машинки и замкнул контакты. Рвануло на славу, оба пролета вздыбились, мгновением спустя рухнув в кипящую от ударной волны и обломков воду вместе с охваченной пламенем, искореженной бронетехникой и автомобилями. И почти сразу же выстрелили все три пушки, успевшие заранее разобрать цели.

Первый снаряд сорвал у «Праги» башню, следующие превратили в огненные факелы идущие следом тентованные грузовики. Четвертому «Опелю» оказалось некуда деться с узкой дороги, и шофер испуганно свернул в кювет, однако не справился с управлением, и машина перевернулась, сминая кузов, откуда перепуганными тараканами сыпанули спасавшиеся пехотинцы. И тут же, верно подгадав момент, ударили пулеметы и выехавшие на открытое место танки, первым же залпом накрыв еще пару автомашин.

С этого момента по обе стороны взорванной переправы начался сущий хаос, позволивший артиллеристам и наводчикам танков не спеша перезарядиться и разобрать новые цели. Залп — и еще два дымных факела на том берегу реки. Первый снаряд проломил борт замыкающему колонну Pz-IV, мгновенно загоревшемуся, второй разворотил идущий посередине колонны «Ганомаг». Остальные, не найдя целей, разорвались среди мечущихся в дыму солдат. Впрочем, это уже не имело особого значения, поскольку теперь колонна оказалась гарантированно заперта в огненных клещах. Впереди — разрушенный мост, позади — подбитый и уже успевший разгореться танк. Съехать с дороги реально разве что танкам, поскольку глубокий кювет непреодолим для автомашин и бронетранспортеров. Да и танкам, съезжая, пришлось бы хоть на несколько секунд, но подставить борт, что на таком расстоянии от орудий означало верную смерть. Артиллеристы с танкистами тут же поспешили это доказать, третьим залпом подбив еще один танк и бронетранспортер.

Но вот затем немцы опомнились, перегруппировались, стараясь не подставляться под снаряды засевших на доминирующей высоте русских канониров, и обрушили на батарею огонь уцелевших трех танков и двух самоходок. Полкилометра — крайне плохая дистанция для артиллерийской дуэли, но отличная для грамотного наводчика. Наводчик немецкой StuG-III оказался грамотным, прошедшим и Польскую кампанию, и Францию, и три первых месяца «Drang nach Osten». И осколочно-фугасный снаряд калибром 7,5 см угодил точнехонько в щит советского орудия, уже окончательно лишившегося маскировки, сметенной собственными выстрелами. По иронии судьбы, в этот миг явно не благоволящей советским артиллеристам, полукилограммовый осколок щита разбил панораму соседнего орудия, на излете снеся наводчику полчерепа.

Последняя уцелевшая сорокапятка успела выпустить еще пару осколочных гранат (бронебойных больше не оставалось), прежде чем очередной немецкий снаряд выбросил дымный фонтан земли между ее сошками, изломанными куклами разбросав в стороны обслугу и перевернув искалеченное орудие, беспомощно уткнувшееся в изрытую, воняющую тротилом землю стволом. И вот тогда наступил черед танкистов, до этого времени лишь поддерживавших огнем погибшую батарею. Звездный час вместе с лебединой песней, поскольку выбраться из боя живым никто особенно и не надеялся. Выкатившись на речной берег, оба танка открыли беглый огонь, делая с места один-два выстрела и тут же меняя позицию…

Угловатый, словно немецкие инженеры вовсе не слышали о таком понятии, как рациональный наклон брони, лобовой профиль танка вполз в поле прицела. Центральная прицельная марка лежала точно на полметра левее смотровой щели, и Василий резко опустил вниз подошву сапога, нажимая на спуск. Орудие выстрелило, и подсвеченный трассером снаряд унесся к цели. Лязгнул отброшенный откатом казенник, дымящаяся гильза глухо звякнула об полик боевого отделения. И в этот миг снаряд достиг цели, проломив сорокамиллиметровую броню. Немецкий танк, «четверка» с кургузым огрызком орудия в граненой башне, еще продолжал по инерции двигаться, но сдетонировавший боекомплект уже превратил боевое отделение в крематорий для экипажа. Неуловимой человеческим сознанием долей мгновения спустя вылетели выбитые ударной волной люки, и сорванная с погона башня нехотя сползла на землю. Танк вспыхнул, выбросив в сентябрьское небо клуб жирного, траурного дыма.

Экипаж легкого танка тоже не терял зря времени и с первого же выстрела уничтожил съехавший на обочину и там застрявший тупорылый грузовик, всадив осколочную гранату прямо в радиатор, увенчанный опелевской «молнией». Несмотря на невеликий калибр, автомашине хватило выше крыши, причем в обоих смыслах этого слова: черно-рыжий огненный шар — видимо, в кузове нашлось нечто взрывоопасное или горючее — поднялся куда выше смятой взрывом кабины и снесенного ударной волной брезента.

Криво ухмыльнувшись, сержант Краснов зло сплюнул под ноги. Что, с-суки, думали, будет, как в июне? Как на границе, в Белоруссии? А вот хер вам на рыло! И пусть Красная Армия все еще отступает, но отступление отступлению рознь! И только что они очень неплохо это доказали — и еще докажут, пока не закончатся снаряды или прилетевшая из-за реки болванка не превратит их танк в обгорелую груду мертвого металла.

По детской еще привычке закусив губу, Василий вновь приник к обрезиненному налобнику прицела, выискивая очередную цель. Сбоку металлически стукнул о край лотка новый снаряд, смазанно лязгнул затвор — орудие снова готово к бою, можно воевать дальше. Взрыкнув мотором и разбрасывая гусеницами песок, танк сменил позицию — недооценивать немецких наводчиков не стоило. Правда, весь противоположный берег уже густо затянуло дымом от горящей техники и поднятой взрывами пылью, так что прицеливаться оказалось довольно проблематично, что немцам, что им самим. Поэтому следующий снаряд Краснов выпустил практически наугад, просто наведя орудие на смутно различимый сквозь импровизированную дымовую завесу не поврежденный с виду грузовик, развернувшийся поперек дороги. Дождавшись, пока башнер перезарядит орудие, выпалил еще раз, чуть сместив прицел по горизонтальной шкале. Смотреть, попал или нет, не стал, пихнув сапогом механика-водителя. Корма «тридцатьчетверки» окуталась облаком выхлопа, и танк дернулся, трогаясь с места. Широкие траки уминали мелкий речной песок, оставляя за собой глубокую колею; двигатель свирепо рычал, выдирая гусеницы из песчаного плена.

«На твердом грунте танк был бы куда маневренней, — неожиданно подумал сержант. — Похоже, зря мы на самый берег выперлись, сверху тоже нормальная позиция, пусть и у фрицев на виду, зато и не буксовали бы».

Хотя бэтээшке с ее узкими и гладкими, лишенными выраженного рельефа и грунтозацепов гусеницами, несмотря на вдвое меньшую массу, оказалось еще сложнее — танк ощутимо вяз в песке. Чем не преминул, несмотря на дрянную видимость, воспользоваться один из вражеских канониров. Василий не видел, кто стрелял и откуда, слышал лишь взрыв. Слышал не ушами, надежно защищенными наглухо застегнутым шлемофоном, а броней, в которую упруго толкнулась ударная волна. Одного брошенного сквозь панораму взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: его танк остался в одиночестве. БТ навечно застыл на речном берегу, без башни, невесть куда отброшенной взрывом взорвавшегося боезапаса, со встопорщенными бронелистами, охваченный жадным пламенем горящего бензина из разорванных баков, окончательно мертвый…

Коротко выматерившись в адрес немецкого наводчика, Краснов скомандовал механику. «Тридцатьчетверка» плавно остановилась, и Василий выстрелил, как и в прошлый раз, практически неприцельно, просто уложив гранату туда, где метались в дыму фигурки фашистских солдат. Башнер пихнул в казенник очередной унитар. Выстрел! Еще один, и еще, и еще…

Он вовсе не испытывал судьбу, просто отчего-то знал, что сегодня, именно вот сейчас, его экипажу и машине ничего не грозит. Наитие? Да он и слова-то такого не знал, если уж честно, со своими-то семью классами школы да ускоренным выпуском танкового училища. Но действовал в точности так, словно по наитию выпуская за реку снаряд за снарядом и меняя позицию не раньше, чем после пяти выстрелов. Немцы, разумеется, стреляли в ответ, однако вражеские снаряды либо вздымали дымные грязные столбы воды у самого берега, либо расшвыривали песок.

А вот затем Краснов понял, что все. Край. Как в народе говорится, «жадность фраера губит». Пора и честь знать, то есть уходить. И отдал команду заждавшемуся мехводу, в мыслях уже успевшему не раз их всех похоронить. Танк, будто уловив настроение своего водителя, споро рванулся вперед, в несколько секунд преодолел пологий подъем и, подмяв покрытые пылью и копотью недолгого боя кусты, выбрался из простреливаемого из-за реки сектора.

Приняв на броню уцелевших бойцов во главе с резервистом-лейтенантом, Василий погнал танк на восток, вдогонку отступающим частям Красной Армии. Свою задачу они выполнили сполна, а приказа «стоять насмерть» им никто не отдавал. Пока не отдавал, ага. Переправа уничтожена, а колонна наступающих войск противника практически полностью разгромлена. Оставаться возле Видова и дальше означало лишь одно: дождаться вызванных немцами штурмовиков, которые просто-напросто смешают весь восточный берег с землей, благо опыт у них имелся, и опыт немалый. Да и цель знакома.

В этом бою, который, впрочем, вряд ли войдет в учебники по истории Великой Отечественной, выжили все минировавшие мост саперы, трое артиллеристов и двое из четверых окруженцев, пулеметным огнем так и не позволившие немцам закрепиться на берегу.

Клонящееся к горизонту солнце отбрасывало на ложащуюся под гусеницы танка пыльную дорогу длинные тени, устремленные вперед, к своим. Невесомый желто-серый шлейф стелился следом за «тридцатьчетверкой», покрывая придорожные кусты и выгоревшую, пожухлую за лето траву все новыми и новыми слоями бархатной пыли.

Стоял самый первый военный сентябрь.

До Победы оставалось еще три с половиной долгих года…

Дмитрий Захаров. Недалекое будущее.

«Танк уничтожен, экипаж погиб, машина восстановлению не подлежит», — провисев на поверхности экрана несколько секунд, надпись мигнула и исчезла. Раздраженно стянув перчатки и мнемопроектор, Дмитрий бросил их на поверхность стола и, оттолкнувшись от пола, вместе с креслом отъехал в сторону, нисколько не жалея покрывавшего пол линолеума «под паркет».

Обидно, снова проиграл! А ведь бой начался с явным перевесом в пользу его экипажа! Машина, «тридцатьчетверка» образца сорок второго года, оказалась почти новой, недавно вышедшей из сборочного цеха СТЗ и без серьезных повреждений прошедшей всего пару боев. Экипаж? Тоже вполне на уровне, все, включая и командира, за которого он сегодня играл, успели повоевать, а заряжающий — так и вовсе недавно вернулся из госпиталя с новехонькой «отважной» медалью на промасленном комбезе. Судя по сведениям из личного дела, медаль ему вручили с формулировкой «за проявленную в бою с фашистскими оккупантами личную храбрость и спасение из огня, будучи раненным, командира и механика-водителя своего танка». Ага, именно что «из личного дела»! Еще одна необычная фича игры — перед боем игроку предлагается «познакомиться» с будущим экипажем. Иногда и вправду оказывается полезным, потому Захаров, как правило, предложенный файл хоть бегло, но просматривал.

И все же он проиграл. Точнее, «они проиграли», поскольку экипаж в «Танковой схватке» все же не являлся просто компьютерной бутафорией со стандартным набором фраз или шуток. Некоторые геймеры на тематических форумах даже высказывали предположения, что и за остальных членов экипажа выбранной бронемашины тоже играют живые люди, анонимно, разумеется. Впрочем, разработчики игры подобное категорически отвергали, утверждая, что в каждом экипаже может быть только один игрок, а остальные — не более чем высококачественная симуляция, созданная при помощи неких революционных программных технологий. Так ли оно обстояло на самом деле, не знал никто: разработчики и владельцы «Схватки» свято хранили свои тайны — или проводили хитрую рекламную акцию, ненавязчиво подогревая и без того зашкаливающий интерес к «ТС».

Ну, а сегодняшнее сражение? Поставленная задача на первый взгляд показалась несложной: силами танковой роты захватить на рассвете небольшую железнодорожную станцию, на которой, по данным разведки, застряло несколько немецких эшелонов с техникой, ГСМ и боеприпасами, дожидавшихся, пока ремонтные бригады восстановят разрушенные нашими бомбардировщиками пути. Отчего «пешки» заодно не смешали с землей и станцию, известно не было, а лишних вопросов никто, разумеется, не задавал. Сказано, захватить на рассвете — значит, захватим на рассвете. Если получится, конечно. Поскольку сейчас, весной сорок третьего, немцы, хоть и значительно подрастеряли былую спесь с прочим боевым духом, но дрались с прежним упорством, все еще надеясь на перелом в войне и победу. А до знаменитой Прохоровки оставалось еще несколько месяцев… впрочем, о последнем в этом времени пока знал только Дмитрий.

Почему «в этом времени»? Нет, что вы, никакого раздвоения личности, вызванного излишне частыми играми, — всего лишь тот самый ECP, эффект полного присутствия. Или «полного погружения», как его еще иногда называли в среде профессиональных игроков. С помощью мнемопроектора, воздействующего непосредственно на кору головного мозга, геймер не только испытывал все ощущения своего персонажа — жару, боль, голод или, допустим, усталость, но и размышлял так, словно он и на самом деле являлся с ним одной личностью. Проще говоря, он, Дмитрий Захаров, коренной одессит, сорока с лишним лет, бывший «афганец» и нынешний специалист по оптоволоконным системам связи, например, одновременно являлся и двадцатилетним командиром танка с бортовым номером «108», старшим сержантом Иваном Торсовым, родом из небольшой деревеньки во Владимирской области. Он знал всю историю своего героя; помнил, как зовут его родных и что он, допустим, делал вчера — или неделю назад. Просто знал, помнил — и все. А заодно к нему переходили и все профессиональные навыки — умение водить танк, перезаряжать пушку, работать с радиостанцией или пользоваться орудийным прицелом. Оставаясь самим собой, он получал в довесок все прошлые знания и умения персонажа. Однако воевал именно он, Захаров, а вовсе не Торсов, «сознание» которого на время игры словно бы растворялось в разуме Дмитрия, подавлялось им.

Как именно разработчикам игры удалось добиться подобного уникального эффекта, Дмитрий даже понятия не имел. Да скорее всего и никто не имел, не только он. Вероятно, какое-нибудь там наложение на его реальную личность некой «фантомной» памяти или искусственно созданного сознания, симулированных теми самыми «революционными программными технологиями». Откровенно говоря, его подобные вопросы не особенно и интересовали — вполне хватало того, что он жил в игре, искренне переживая каждый даже проигранный бой. А вопрос «Каким образом они это делают?» — так это не для него, а для молодняка, что на форумах «Танковую схватку» обсуждает. Обсуждает не столько ради самой игры, сколько пытаясь разгадать некую «страшную тайну» ее создателей, наверняка существующую исключительно в их головах…

В общем, весьма кстати упавший перед рассветом туман помог роте скрытно подобраться к цели. Дождавшись условленного сигнала по радио, продублированного ракетой (радиостанция имелась только у комроты), с первыми лучами зари они ломанулись вперед, с ходу снеся выставленный на въезде на станцию противотанковый заслон.

Немцы, странное дело, нападение откровенно прошляпили, и ни одна из трех семидесятипятимиллиметровых PaK-40, с поистине тевтонской педантичностью укрытых в индивидуальных капонирах, не успела сделать ни единого выстрела. Режущий ухо скрежет сминаемого металла под днищами, неслышимые в реве дизелей и грохоте выстрелов вопли разбегающихся и гибнущих под гусеницами немцев — и все. В том смысле «все», что они ворвались на территорию станции. В тусклом рассветном свете уже виднелись длиннющие туши застывших на путях эшелонов, мелькали в дымном свете фар полуодетые фигурки мечущихся фрицев — ну, да, который год воюем, оккупанты уже давно именовались исключительно «фрицами» или «гансами», пусть даже и звались при этом вовсе даже Куртами, Вольфгангами и прочими Германами. Словно в известной песне, танки, «гремя огнем, сверкая блеском стали», с ходу расстреляли какое-то станционное строение с выбитыми высокими окнами, заложенными мешками с песком, похоже, бывший вокзал. Всадили несколько залпов в вагоны и платформы с укрытыми брезентом угловатыми тушами танков и «штурмгешютц» — судя по эффектным взрывам, попали, куда следовало, рвались вагоны на славу, наверняка боезапас везли, готовясь к грядущей великой танковой битве. Да и застывшие на путях цистерны тоже полыхали будь здоров, так что стоящие на платформах «панцеры» и САУ сполна получили свое.

Но на этом везение неожиданно и закончилось. Поскольку выяснилось, что эти два транзитных эшелона оказались не единственными. Имелся еще и третий, на дальних путях и оттого, видимо, разведкой не замеченный. И, что самое неприятное, к этому моменту почти разгрузившийся. А вез он, к сожалению, исключительно тяжелые танки Pz. Kpfw. VI Ausf. H, сиречь — «Тигры» первой серийной модификации, пять из девяти которых уже успели съехать с платформ и даже «переобуться» в штатные широкие гусеницы взамен узких транспортных.

Остальное, в общем-то, понятно… Ф-34 в лоб против «Тигра» с его броней в сто миллиметров не катит, особенно в условиях плохой видимости, усугубляемой не до конца сошедшим туманом и стелющимся по земле дымом от горящих эшелонов. А вот его длинноствольная KwK-36 калибром «восемь-восемь» — очень даже. И, прежде чем рассредоточившаяся по территории станции рота успела сжечь в борт три немецких танка, потеряв при этом две машины, остальные, заняв оборону, расстреляли с дистанции все уцелевшие «тридцатьчетверки»…

Последним, что запомнил Захаров, был угловатый корпус немецкого хищника, по самую башню скрытый штабелем запасных шпал. И жерло нацеленного прямо в лоб его танка ствола с массивным набалдашником пламегасителя. Дмитрий еще успел заорать мехводу, чтобы уходил в сторону, и пихнуть его сапогом в плечо, однако на большее ни ему, ни механику-водителю времени уже не хватило. Болванка вошла в лобовую плиту чуть левее задраенного по-боевому люка, легко проломила броню и, чуть изменив траекторию, воткнулась на излете в боеукладку.

Вспышка. Короткая, практически не осознанная ни периферическими нервными рецепторами, ни центральной нервной системой боль. Темнота. Смерть.

И та самая донельзя лаконичная надпись на мониторе: «Танк уничтожен, экипаж погиб, машина восстановлению не подлежит…»

 

Глава 3

Дмитрий Захаров. Недалекое будущее.

Сидя за кухонным столом, Дмитрий неторопливо курил, прокручивая в уме эпизоды проигранного боя, неудачного, почти как и все предыдущие. Хорошо бы сыграть еще раз, однако с этим имелись определенные сложности. По известной только лишь им самим причине разработчики «ТС» установили некий лимит — не более одного виртуального боя в сутки. Если геймер пытался снова войти в игру, его аккаунт автоматически блокировался до истечения двадцатичетырехчасового срока. Конечно, это не останавливало более-менее шарящего в сетевых технологиях человека — в конце концов, динамические IP или программы-анонимайзеры, способные обмануть защиту игрового сервера, пока никто не отменял, так что варианты имелись. С другой стороны, динамический ипэшник можно при необходимости легко отследить, но ведь и он не пальцем делан, даром, что ли, местный политехнический почти что с красным дипломом закончил…

Отчего дело обстояло именно так, никто достоверно не знал, хотя на тех же тематических форумах и ходили упорные слухи, будто сделано это исключительно, дабы защитить разум игрока от чрезмерной психоэмоциональной перегрузки. В том смысле, что благодаря эффекту полного присутствия виртуальный бой ничем не отличается от боя реального, и сидящий за компьютером игрок испытывает такое же нервное напряжение, какое испытал бы, находясь внутри настоящего танка. Его разум на самом деле верит в происходящее, а тело, грубо говоря, просто не умеет сомневаться в решениях мозга. Ну, примерно так — Захаров никогда не имел к медицине и тем более к психологии ни малейшего отношения, однако с последним был вполне согласен. На себе, так сказать, испытал, особенно после первых виртуальных боев. Собственно, именно потому он и подсел на игру — исключительно от сумасшедшей, просто немыслимой реалистичности происходящего. Его разум — а следовательно, и сам он — искренне верил в происходящее, а большего ему и не требовалось, только эта реалистичность и искренняя вера в реальность происходящего. Спустя много лет он все-таки вернулся на свою войну…

Невесело усмехнувшись, Дмитрий затушил докуренную почти до фильтра сигарету в памятной пепельнице и бессмысленно уставился в распахнутое по летнему времени окно. Да, он правильно сформулировал — на игру он именно «подсел», словно на тяжелый наркотик. И, самое печальное — или, скорее, страшное? — абсолютно об этом не жалеет. Нисколечко не жалеет. Поскольку, как уже говорилось, по-настоящему он живет именно там, в игре, а вовсе не в этой, так и оставшейся чужой, жизни, где нужно либо тупо плыть по течению, довольствуясь крошками со столов более успешных конкурентов, либо переть по головам, не считаясь ни с чем, чтобы хоть чего-то добиться.

Раздраженно дернув щекой, Захаров решительно поднялся на ноги. Табурет противно скрипнул ножками по ламинированному полу, издав один из тех звуков, которые Дмитрий терпеть не мог. Не «железом по стеклу», как Владимир Семенович пел, конечно, но все равно коробит. Вот и снова его в философию с оттенком глухого самосожаления потянуло, а это — плохой признак, обычно заканчивавшийся двухдневным — по числу выходных дней — запоем. Но — не сегодня. Поскольку сегодня он однозначно сыграет еще раз. И победит. Наверняка победит: надоело проигрывать, пусть даже и в самой навороченной в мире компьютерной игрушке. Победит, как не удалось победить тогда, в восемьдесят девятом, на пыльном афганском серпантине. И как побеждал семь с лишним десятилетий назад его дед, прошедший почти половину войны, с сорок третьего до сорок пятого, и завершивший боевой путь возле Бранденбургских ворот, где выпущенный насмерть перепуганным фольксштурмовцем фаустпатрон попал в двигатель его танка. Случилось это второго мая. И как знать, не этот ли выстрел спас ему жизнь, поскольку из всех танков их роты до Рейхстага дошел лишь один. Так что до «логова фашистского зверя» дед с экипажем шел по Берлину пешком, точнее, двигался короткими перебежками в составе наспех сформированной из безлошадных танкистов штурмгруппы, оставив тем не менее автограф на одной из его изрешеченных пулями и осколками величественных колонн.

Затем было двадцать четвертое июня сорок пятого, Парад Победы, в котором Иван Захаров не участвовал, стоя вместе с боевыми товарищами (и запасными машинами, конечно) «вторым эшелоном», то бишь теми, кто должен был в случае чего заменить внезапно вышедшие из строя танки. Но ни одна из бронемашин не напортачила, так что старшему Захарову не довелось, к величайшему сожалению, прогрохотать гусеницами верной «тридцатьчетверки» по мокрой брусчатке Красной площади мимо Мавзолея, на трибуне которого стоял сам Генералиссимус…

Итак, решено: сегодня он сыграет еще раз, хотя до того ни разу не нарушал правил «Танковой схватки». В конце концов, должность «инженер по наладке оптоволоконных систем» подразумевает отнюдь не только механическую прокладку трасс и их подключение, но и настройку пользовательских машин. А значит, он просто обязан шарить и в этой области, что, собственно, так и есть. Шарит, разумеется. Уж что-что, а обойти защиту игрового сервера сумеет, даже не прилагая к последнему особенных усилий. Перекусить? Да нет, пожалуй, поесть можно и после — вряд ли он задержится в игре больше двух часов, ведь время «там» и «здесь» течет по-разному, в чем он не раз уже убеждался. Пара реальных часов вполне может равняться добрым суткам игры. Простейшая аналогия — обычный сон, ведь еще давным-давно физиологи доказали, что сон, события которого субъективно длятся многими часами, на самом деле занимает считаные секунды. Нечто подобное, надо полагать, происходило и здесь посредством мнемопроектора, принцип действия которого до сих пор являлся одной из наиболее охраняемых тайн разработчиков «ТС».

Усевшись за компьютер, Дмитрий, скривив губы в короткой ухмылке, запустил одну достаточно специфическую программу с порядковым номером на единичку больше, чем у «широко известного в узких кругах» аналога, который любой легко может скачать в Интернете. Ну, вот, собственно, и все. Можно играть, поскольку теперь никто уже не свяжет заблокированную на сутки учетную запись «Танкист_34» с уникальным цифровым идентификатором его компьютера. Все гениальное просто, а простое, как известно, — гениально, ага…

Открыв игровой интерфейс, Захаров зарегистрировался как новый игрок «ДИМ-34-76» и, особенно не вдаваясь в подробности, выбрал танк, экипаж и год. Если теперь кто и попытается отследить по «ай-пи» его аккаунт, он как минимум отправится на один из адресов Иган Хай Скул, что в штате Миннесота, поскольку именно туда уведет преследователя хитрая программа.

Получив уведомление об активизации новой учетной записи — на абсолютно «левый» почтовый ящик, само собой, — он, не особенно вдаваясь в подробности, выбрал танк, привычную уже «тридцатьчетверку», экипаж и бой. Натянул перчатки и эластичный обруч мнемопроектора, расположив обрезиненные кругляши нейродатчиков на висках, лбу и затылке. И нажал замерцавшую на экране клавишу «ВСТУПИТЬ В БОЙ!». Мгновением спустя тело привычно расслабилось в кресле — как уже бывало десятки раз до того. Отныне его сознание более не принадлежало физической оболочке. По крайней мере до разрыва соединения с игровым сервером. Потому Дмитрий Захаров никак не мог видеть тревожной надписи, вспыхнувшей на поверхности экрана: «Критическая ошибка. Сбой подключения к серверу базы данных. Текущий статус игрока и тип ошибки не определены. Выполняется экстренная перезагрузка и сохранение данных. Необходимость в откате системы будет определена по завершении. Пожалуйста, до окончания процесса не пытайтесь войти в игру или выйти из нее. Дождитесь уведомления игрового сервера. До окончания перезагрузки осталось 10 секунд… 9… 8… 7…».

Неожиданно игровой интерфейс, не дожидаясь окончания обратного отсчета, мигнул и свернулся в трей, а еще пару секунд спустя компьютер, высветив классический синий с белым текстом «экран смерти», ничуть не изменившийся за последние полтора десятилетия, самостоятельно перезагрузился, уже не включившись вновь…

 

Интерлюдия

Западная Сибирь. Полигон «объекта 873».

1984 год (продолжение).

«Пропавший» снаряд нашли быстро. Сначала убрали в сторону ненужный более щит, использовавшийся исключительно для наведения орудия в определенную точку, затем один из подчиненных Мякишева с пять минут побродил по склону с миноискателем и уверенно воткнул в землю щуп:

— Здесь. Глубина меньше метра, — и добавил, стянув с головы наушники: — Как говорит Саныч, требуется пара неумных, но выносливых ребят с лопатами. А вас аж целых трое. Копайте, короче, мужики, обед скоро.

Оживленно гудя и обмениваясь понятными лишь им одним шутками, бывшие «артиллеристы» принялись за дело, вспарывая усыпанный пожелтевшей прошлогодней хвоей, абсолютно нетронутый дерн остро отточенными лопатами. Не прошло и пяти минут, как чей-то инструмент скрежетнул об металл.

— Вот, собственно, и все. Хотите посмотреть? — Мякишев кивнул в сторону ямы.

Непонимающе пожав плечами, Сергей Владимирович подошел ближе и заглянул в неглубокую яму, обрамленную вывороченной землей. На дне лежал снаряд. Тот самый, что видел совсем недавно, когда его доставали из контейнера и заряжали в орудие. Вот только выглядел он сейчас так, словно пролежал под землей не одно и даже не два десятилетия. Серая краска почти сошла с проржавевшего корпуса, хотя нанесенную черными буквами маркировку «ОФ-462» еще можно было разобрать. На латунном пояске четко просматривались следы нарезов, убеждая, что снаряд действительно прошел канал ствола.

— Почти как новенький, — прокомментировал Мякишев. — Сейчас Леша фон замерит, и будем извлекать. И — в лабораторию.

— Это… как? — несмотря на серьезную должность, занимаемую в столице, растерянно пробормотал Акимов. — Хотите сказать, это тот самый снаряд?

— Конечно, никакого другого тут по определению оказаться не может. Вот только… — Мякишев с довольной ухмылкой поглядел на пораженного собеседника. — Вот только, пока он летел, постарел на полвека. То бишь, выстрелили мы им только что, а в землю он воткнулся году, эдак, в тридцатом — тридцать пятом.

— А дозиметр зачем? — окончательно сбитый с толку Акимов задал вовсе не тот вопрос, что вертелся на языке.

Впрочем, на сей раз собеседник ответил серьезно, словно ждал этого вопроса:

— Вместо тротила внутри снаряда герметичная капсула с радиоактивными изотопами с разным периодом полураспада. С их помощью мы сможем точно… ну, относительно точно, конечно, определить, насколько далеко в прошлое удалось его забросить. Это второй эксперимент, в первый раз наш «гостинец» «постарел» всего на пятнадцать лет. А для чего нужен радиометр? Теоретически капсула с долгоживущим изотопом могла разрушиться от перегрузки при выстреле или ударе о землю — видите, как смялась заглушка на месте взрывателя? Вот потому мы и проверяем, не произошло ли утечки. Пока ясно?

— Да, — с трудом выдавил сквозь внезапно пересохшее горло Акимов. — То есть… Сергей Николаевич, вы что же, нашли способ отправляться в прошлое?! Нет, мне, безусловно, говорили, правда, в очень общих словах, что ваша инициативная группа проводит некие эксперименты по изучению структуры пространства-времени, но чтобы настолько?!

— Товарищ Акимов, — тон собеседника внезапно стал подчеркнуто-деловым. — Вот о подробностях мы с вами поговорим чуть позже — и не здесь, договорились? Сами понимаете, всему свое время и место!

— Да, да, конечно же, я понимаю! Понимаю. Но это же поразительно! Это же…

— Когда я полностью введу вас в курс дела, поверьте мне, вы поймете, что не все столь радужно. Безусловно, это выдающийся прорыв в науке, но вот… впрочем, давайте не здесь. Ага, утечки радиации нет, отлично! Грузим нашего путешественника в контейнер и домой, в лабораторию. Там и продолжим разговор…

Москва. Недалекое будущее.

Поверхность массивного, сразу видно, директорского, стола была почти пуста. Плоский монитор с функцией 3D-мультимедиа, не особенно и навороченная беспроводная клавиатура и массивная хрустальная пепельница с единственным окурком. Да и весь кабинет выглядел под стать столу — огромный, почти двадцать квадратов, не отягощенный излишней мебелью и прочим «интерьером». Небольшой кожаный диван у противоположной от закрытого кремовыми ролетами окна, стол для совещаний, стоящий перпендикулярно к директорскому, четыре полукресла, по два с каждой его стороны, и офисный шкаф для документов за спиной. Последний, несмотря на весьма модерновый вид, выглядел жалко, будучи практически пустым — на полках покоились лишь три папки-скоросшивателя, невскрытая коробка с мини-DVD-R да какая-то дребедень, рассмотреть которую удалось бы, лишь подойдя вплотную и раскрыв дверцу из тонированного стекла.

Человек за столом поднял усталые глаза, не слишком дружелюбно взглянув на сидящего напротив подчиненного:

— Что значит сбой программы? В каком смысле сбой?

— В таком, в каком мы и представить не могли, — спокойно выдержав начальственный взгляд, собеседник, молодой человек лет тридцати, пожал плечами.

— А подробнее?

Снова короткое пожатие плечами:

— Я сбросил вам все материалы. Вы читали?

— Просмотрел, — человек устало потер переносицу. Неудивительно, впрочем, учитывая лежащие на столешнице очки, самые настоящие очки с толстыми стеклами в золоченой металлической оправе. И это во втором десятилетии двадцать первого века, когда даже те, кто не хотел носить контактные линзы, вполне могли позволить недорогую получасовую операцию компьютеризированной лазерной коррекции зрения! — Объясни сам. Хотя бы вкратце.

— Без проблем, — молодой человек в третий раз пожал узкими плечами. — Если кратко, то во время входа в игру одного из игроков не произошло штатной ассоциации его психоматрицы с разумом реципиента. В результате случайного сбоя сервера загрузки личностных баз данных имел место своего рода обратный эффект. В принципе теоретически мы знали, что подобное возможно, но абсолютно не ожидали, что произойдет на самом деле! Упрощенно говоря, он остался там, а реципиент, ну, то есть разум реципиента, перенесся сюда. Примерно так и произошло. Игрок там, в прошлом, а его реципиент — здесь, у нас. Все.

— Ну, и что теперь?

— Будем разбираться, хотя я и не представляю, каким образом можно осуществить обратный процесс. Для этого необходимо, как минимум, осознанное желание и донора, и реципиента, которого еще нужно найти. Если же он не захочет, то вернуть его окажется практически невозможно, даже накачав какой-нибудь транквилизирующей гадостью. Попытаемся, конечно, отследить по айпишнику, но проблема в том, что играл он анонимно, причем очень похоже, еще и применял программу, не позволяющую отследить адрес его компа…

Молодой человек внезапно замолчал, наткнувшись на тяжелый взгляд начальника:

— Игорек, ты хоть понимаешь, чем мы занимаемся и кто над нами стоит? Что за детский лепет — «будем разбираться», «попытаемся отследить», «играл анонимно»?! Он-то, может, и играл, зато мы не играем! Надеюсь, ты понимаешь, что может произойти, если ему удастся не просто остаться в прошлом, но еще и изменить историю?! Весь наш проект — и так балансирование на самой грани, и не мне объяснять тебе, сколько трудов стоило убедить их, — начальник коротко дернул головой в сторону потолка, — в необходимости реанимации «Прокола»? И что с нами всеми сделают, если все пойдет вразнос и наш «игрок» со всем своим послезнанием так и останется в сорок третьем году? Короче, у тебя и твоего отдела ровно сутки. Если не справитесь, буду просить помощи у кураторов. Хотя мне этого и очень не хочется, поскольку ты прекрасно понимаешь, чем это грозит…

Василий Краснов. Недалекое будущее.

Сознание возвращалось мучительно, словно после той памятной контузии и ранения зимой сорок второго, когда Василий почти полгода провалялся в госпитале. Ни эвакопункта, ни дороги в тыл он не помнил, очнувшись в бинтах и гипсе уже на больничной койке. И лишь позже узнал, что оказался единственным выжившим из экипажа — повезло, остальные так и остались навечно в машине. Но сейчас? Какая контузия, откуда? Два дня назад их после нескольких недель тяжелых боев, стоивших почти всех танков бригады, отвели на переформирование в тыл. Не в глубокий, как полагалось бы — откуда уж тут глубокому тылу-то взяться? — но все-таки. Семьдесят с лишком верст от передовой — и на том спасибо. Если немец внезапно не ломанется, не прорвет жиденькую и неустойчивую, честно говоря, линию обороны, можно успеть получить новую технику и изготовиться к боям. А контузия? Да откуда ж ей тут взяться-то? Сдавали немногие уцелевшие машины, матчасть, получали не дошедшую до линии фронта почту, а многие — и заслуженные награды. Вечером, конечно, отметили окончание боев да обмыли награды, но без перебора: будь ты хоть трижды заслуженный фронтовик, а нарываться, попав в поле зрения замполита, не стоило. Хотя последний и вполне нормальный мужик, не пьет разве что… Спать, правда, разошлись задолго после отбоя, но разошлись вполне цивилизованно и культурно, то бишь на своих двоих, а не на плечах более трезвых товарищей. Так какая ж, на фиг, контузия?!

Не раскрывая глаз, Краснов осторожно поерзал, пытаясь понять, где он находится. Под ягодицами и за спиной ощущалось нечто мягкое, упругое и весьма удобное. Явно не сколоченные из едва ошкуренных досок нары, накрытые шинелью, на коих он вчера и отошел ко сну. Да и не лежит он, собственно, а, как ни странно, сидит, точнее — полулежит. Или полусидит, как там правильно подобное положение называть-то? Странно…

Собравшись с духом, Василий приоткрыл один глаз. Затем второй. Торопливо осмотрелся, с трудом ворочая гудящей башкой, словно ошибочно прикрученной к чужому и непослушному туловищу. И немедленно снова зажмурился, поскольку увиденное осознанию явно не поддавалось. Не было ни вчерашней землянки с нависавшими над головой классическими «тремя накатами» (на самом деле саперы определенно схалтурили, накатов имелось всего два, да и толщиной бревна подкачали), ни нар, ни густого, хоть ножом режь, портяночно-табачного духа, обильно сдобренного дымом бензиновой коптилки и печки-буржуйки, изготовленной рембатовскими умельцами из бочки от американского машинного масла.

Несколько раз торопливо вздохнув-выдохнув, мамлей распахнул оба глаза «на ширину плеч» и снова огляделся. Он находился в просторной и очень светлой комнате, напомнившей ему госпитальную палату, разве что стены оказались не выкрашенными светло-серой масляной краской, а оклеенными веселенькими голубоватыми обоями с каким-то мелким рисунком. Под потолком — электролюстра на три лампы, перед ним — стол с чем-то непонятным на поверхности. Нечто не слишком большое, плоское, матово-черное, вроде грифельной доски в серебристой окантовке. Размерами, эдак, полметра на сорок сантиметров. Мела, правда, нигде не наблюдалось — чем же на ней писать-то?! Еще на столешнице обнаружилось странное устройство, отдаленно смахивающее на клавиатуру пишущей машинки «Ундервуд», виденной им в штабе, разве что не ступенчатую, а плоскую, и клавиш побольше. Да и значки на них отчего-то на двух языках, русском — и то ли немецком, то ли каком-то ином. Справа от «сплющенной пишмашинки» — еще более непонятная штуковина, овальная, с двумя кнопками и ребристым выступом между ними. Снова поерзав, Краснов сделал еще одно открытие. На его кистях оказались непонятного вида устройства, напоминавшие ажурные «сетчатые» перчатки: ни от холода защитить, ни от жара. А на голове — эластичный обруч с какими-то дурацкими кругляшами на висках, лбу и затылке, живо напомнившие ему читанные в школе научно-фантастические романы советского писателя Александра Беляева. Это что еще такое, интересно?! Не от этих ли штуковин то самое неприятное ощущение, словно после контузии? Вполне возможно, между прочим, поскольку враг, как товарищ политрук говорил, не дремлет!..

Василий торопливо содрал с головы странный обруч, а с рук — «перчатки», бросив непонятные предметы на стол. И внезапно замер, разглядывая свои собственные руки — ухоженные, белые, без въевшейся за годы войны в кожу и под ногти грязи, машинного масла и пороховой гари. Руки были определенно не его. Как и все тело, одетое в какие-то странного вида спортивные трусы, черные с белыми полосками и надписью по-немецки «айдидайс». Из прочей одежды имелась лишь майка, тоже черная, вылинявшая от частых стирок — уж в этом-то Краснов разбирался — и на сей раз без подозрительных надписей. Ноги, обутые в шлепанцы из непонятного упругого материала темно-синего цвета, тоже оказались вовсе не его: ни портянок, ни разношенных кирзачей, полгода тому выменянных у хитрого каптерщика на банку ленд-лизовской тушенки. Да и пальцы на ногах, кстати, слишком уж чистые да ухоженные.

Осененный внезапной мыслью, Василий зашевелился в удобном кресле. Если все в этом теле не его, то определенно стоит взглянуть и на лицо! Уж свою-то физиономию он всяко узнает! После недолгих поисков, в ходе которых выяснилось, что находится он в отдельной квартире на две комнаты с кухней, зеркало обнаружилось в уборной, не слишком просторном помещении. Обставленном тем не менее с поражающей воображение жителя коммуналки, где он жил с родителями до войны, роскошью. В наличии имелась эмалированная ванна со сверкающим хромом душем, белоснежная керамическая раковина и унитаз с непривычного вида сливным бачком. И ванна и унитаз выглядели вполне обыкновенно, разве что казались какими-то излишне новыми и чистенькими, без единого скола или желтого подтека, а вот раковина откровенно удивляла и приличными размерами, и материалом. Кем бы ни был владелец квартиры, особой бедностью он явно не страдал.

Не обращая внимания на множество каких-то флаконов, бутылочек и тюбиков на полочке под зеркалом, Василий уставился на собственное отражение. И едва не грохнулся в обморок, будто надышавшись пороховых газов в наглухо задраенной башне родной «тридцатьчетверки». Отражение тоже ему не принадлежало — покрытое слоем амальгамы стекло показывало абсолютно чужого, незнакомого человека! Вместо привычной чумазой и вихрастой физиономии двадцатилетнего младшего лейтенанта из неведомых глубин зазеркалья на него глядел сорокалетний мужик с характерным шрамом на виске. Коротко остриженные волосы были обильно тронуты сединой — с первого взгляда и не скажешь, чего больше, природного серебра или доставшейся от предков черноты. И — глаза…

Васька Краснов, начавший войну сержантом в сентябре сорок первого возле начисто уничтоженной войной деревеньки Видово, тоже немало повидал на своем невеликом, в общем-то, веку. Но глаза, ныне глядящие на него из зеркала, пожалуй, повидали куда больше. И, сморгнув, мамлей отвел взгляд. Отвел — и ощутил страх. Накатило, что называется. Кто он — и где он?! Как он сюда попал, в эту квартиру и в это тело?! Почему он осознает себя именно как младший лейтенант Краснов, одновременно прекрасно понимая, что это тело — вовсе не его собственное?! Что произошло… или все еще происходит?!

Умывшись и вдоволь напившись холодной воды из-под крана (вкус оказался так себе, вода отчего-то ощутимо пахла больницей), Василий на нетвердых ногах вернулся в «кабинет», как он назвал комнату, где десятью минутами назад пришел в себя. Тяжело опустился в удобное кресло, просевшее под его весом, скользнув пустым взглядом по поверхности стола. И внезапно наткнулся на более-менее привычную пониманию вещь — небольшой перекидной календарь на треугольном картонном основании. Заинтересовавшись, Василий наклонился вперед, всматриваясь. Итак, сейчас июнь, правда, непонятно, какое именно число и день недели. А где же год? Год почему-то не указан, только какое-то странное четырехзначное число в правом верхнем углу листка — две тысячи пятнадцать. Протянув руку, парень взял со столешницы календарь и перелистал страницы. Обычные месяцы, выходные дни и некоторые даты среди недели выделены красным, как, например, первое и второе мая. Ну, Первомай, понятно. А вот отчего и девятый день последнего весеннего месяца тоже красный — уже непонятно. И везде все то же самое число в углу. Ну, не год же это, в самом-то деле? 2015 — даже не смешно. Если б это оказался год, человечество давно уж жило при коммунизме и все наверняка оказалось как-то совсем… не так. Впрочем, как именно «не так» и чем ему, собственно, не подходит нынешнее «так», он представить себе не смог, поскольку пока даже не знал, где находится. Просто «не так» — и все тут…

Автоматически Краснов перебросил последний укрепленный проволочкой-пружинкой лист — и широко распахнул от удивления глаза. На картонной обложке, глянцевой и скользкой на ощупь, словно покрытой лаком или какой-то пленкой, было написано: «Настольный календарь за 2015 год». Ниже — отменного качества цветная фотография, знакомый любому советскому человеку московский Кремль, снятый со стороны набережной. На первом плане — величественная Водовзводная башня с рубиновой звездой, за стеной видна крыша здания Верховного Совета с обвисшим на флагштоке стягом и золотые маковки церквей. Вдоль реки идет широченная автострада, по которой несутся авто невиданных форм и расцветок, обтекаемые, похожие на ожившие стальные капли на колесах.

Медленно опустив руку с календарем, Василий сглотнул внезапно загустевшую слюну. Отчего-то он сразу поверил и надписи, и фотографии. Равно как и понял, что означали цифры в углу. Все-таки год…

Поднявшись на ноги, он медленно, словно скорость сейчас имела хоть какое-то значение, подошел к окну, не нормальному деревянному окну с форточкой, а изготовленному из какого-то гладкого белого материала. Повозившись несколько секунд с непривычного вида ручкой, Краснов распахнул створку. В лицо пахнуло жарким летним воздухом и бензиновой гарью — фасад выходил на оживленную улицу. Несколько минут Василий наблюдал за снующими по асфальту автомашинами, похожими на виденные на фото, — особенно его поразили троллейбусы, огромные, угловато-квадратные, сияющие здоровенными окнами и разукрашенные рекламными надписями, — затем медленно закрыл створку, разом обрубив поток идущих снаружи звуков и запахов.

Что ж, все верно, он в нереально-далеком будущем, за семьдесят с лишним лет от своего времени… и войны. В чужом теле, чужой квартире и чужом мире.

Обратно в кресло Василий садиться не стал, в смятенных чувствах отправившись бродить по квартире и поминутно делая какие-то открытия. Например, на кухне, кроме пусть непривычной с виду, но вполне узнаваемой газовой плиты на четыре конфорки, обнаружилась странная штуковина на вделанной в стену полочке, с открывающейся застекленной дверцей, назначения которой Краснов, разумеется, не понял. Хотя, судя по тарелке внутри, штуковина определенно предназначалась для приготовления еды. А вот назначение стоящего на полу возле окна квадратного агрегата из металла и того же, что и окно, гладкого материала, с забранной толстенным гнутым стеклом дверцей-иллюминатором наподобие корабельного, осталось вовсе непонятным. В углу помещения располагался еще один прибор, высоченный, из серебристого металла, подключенный к электросети толстым черным шнуром, в котором мамлей без особого труда опознал холодильный шкаф. Открыв негромко чмокнувшую дверцу, одну из двух, убедился, что не ошибся. Правда, еды внутри почти не оказалось, пара банок рыбных консервов, овощи, десяток яиц, крохотный кусочек сыра, початая бутылка водки да какие-то непонятные баночки-тюбики-пакетики на полочке в дверце — ну, чисто, как в уборной, где он недавно побывал! Кстати, насчет сортира — неприятные ощущения пониже пояса спортивных штанов определенно намекали на срочную необходимость посещения этого помещения. Что Василий и сделал, на сей раз открыв для себя еще одну поразительную особенность: из второго крана — в прошлый раз он крутил правый, а сейчас — левый, с красным ободком — шла горяченная вода, практически кипяток, хоть чай заваривай! Ну, насчет чая он, пожалуй, приврал для красного словца, но вода и вправду была горячей, аж рукам больно. Словно из закипевшего автомобильного радиатора.

Опытным путем выяснив, что при помощи обеих рукояток можно регулировать температуру воды, он еще раз умылся и вытерся хозяйским — или теперь его собственным? — полотенцем. Рассмотрел повнимательнее баночки и бутылочки, надписи на большинстве из которых оказались сделаны не по-русски, а все на том же похожем на немецкий языке. Интересно, у них тут, в будущем, что, сразу два языка в ходу? И, кстати, где он вообще находится, в каком городе? Со страной-то понятно, Советский Союз, разумеется, недаром же на столе календарь с видами столицы. Вот только как выяснить город, не выходя из квартиры и не привлекая к себе лишнего внимания?

А вообще, квартира богатая, спору нет — интересно, чем же это ее хозяин на жизнь зарабатывает? Ученый какой-нибудь или артист? Ученый, наверное, недаром же у него тот загадочный обруч на башке имелся и перчатки эти чудны́е — видать, эксперимент какой проводил. С другой стороны, столько лет прошло, наверняка уж давным-давно социализм построили, а то и вовсе коммунизм — может, в этом и причина? Бедных и малоимущих нет, вот и вся разгадка. Это для него квартира шикарной кажется, а у них тут подобное в порядке вещей. Да и какой смысл сравнивать с родной коммуналкой? Семь с лишком десятилетий — огромный срок и для людей, и для страны. Вон он поначалу даже банальный выключатель не мог отыскать — в его-то времени проводка прямо по стенам шла, и поворотные выключатели выглядели абсолютно иначе. А тут какие-то утопленные в стену квадратные пластинки, негромко щелкающие при нажатии. Ну, а нерусские надписи? Тоже вполне объяснимо: немца разгромили, Европу от коричневой чумы спасли — а там наверняка и до Мировой революции дело дошло. И произведены все эти склянки-банки-шампуни в какой-нибудь там Советской Социалистической Республике Британии, например. Эсэсэрбэ, ага. Логично? Вполне. Короче говоря, нужно обыскать квартиру и, как минимум, найти документы — уж паспорта-то, даже не глядя на построенный коммунизм, никак отменить не могли. Разве ж без паспорта можно нормально жить и людьми управлять?..

Слегка успокоенный подобными размышлениями, Краснов завернул на кухню и, приняв «для нервов» фронтовые сто грамм холодной водки (стаканы обнаружились в одном из подвесных ящиков, укрепленных на выложенной голубым кафелем стене), отправился на очередной, на сей раз детальный, осмотр квартиры. Начать решил с дальней комнаты, видимо, спальни, если судить по широкой кровати, застеленной скомканным бельем — да уж, никакой дисциплины, не то, что у них в училище, где за лишнюю складку на койке доставучий сержант Туробов мог впаять наряд вне очереди, что с превеликим наслаждением постоянно и делал.

Помимо спального места, в комнатке имелся еще здоровенный, во всю стену платяной шкаф с диковинными сдвижными дверями из цельного зеркального стекла и напольная двухъярусная тумба со стоящим сверху плоским прямоугольным устройством вроде той самой «грифельной доски» из кабинета. На второй полке располагалась серебристая коробка размерами с лист писчей бумаги и толщиной в пачку папирос, соединенная с «доской» разноцветными проводами. Никакой «сплющенной пишмашинки» рядом не было, лишь маленькая черная коробочка с множеством кнопочек, о назначении которой Василий даже и задумываться не стал — все равно не поймет. Мало ли чего выдающиеся советские инженеры за семьдесят лет понапридумывали? Куда уж ему, простому танкисту с семилеткой да военным училищем за плечами, догадаться! Он и со шкафом-то намучился, пока не допетрил, что это не просто зеркала, а именно двери, катающиеся на невидимых колесиках по металлическим рельсам на полу. Особенно копаться в шкафу не стал, убедился только, что там исключительно одежда да прочие тряпки — белье постельное, полотенца и прочее. Причем все мужское, хозяин квартиры женат явно не был. Потому, видимо, и холодильник пустой, как ящики с боеукладкой после боя.

Больше в спальне ничего интересного не обнаружилось, разве что выход на небольшой застекленный балкон за наполовину задернутой кремовой шторой. Повозившись с дверью — рукоятка оказалась точь-в-точь такой же, что и в окне, — Краснов вышел на балкон. Шкафчик, пара каких-то картонных ящиков на полу, небольшой откидной столик и плетеное летнее кресло. На столике — пепельница, наполовину наполненная сигаретными окурками с желтым фильтром, и еще одна привычная вещь, мало изменившаяся со временем, — спичечный коробок. Правда, картонный, а не из оклеенного бумагой тонкого шпона. Василий зачем-то потряс коробочку, убедившись, что спички внутри имеются, и автоматически запихнул в карман.

Осмотр кабинета занял куда больше времени. Во-первых, в столе с прямоугольной «грифельной доской» на поверхности имелось аж четыре выдвижных ящика. А во-вторых, всю заднюю стену занимали стеллажи с книгами в невиданных ярких обложках, которые, по мнению мамлея, тоже могли помочь определиться, где именно он находится и что происходит в стране и мире. Поразмыслив пару секунд, Краснов решил оставить ящики на потом, занявшись в первую очередь библиотекой. Увы, с книгами почти ничего не вышло: большая часть, судя по названиям серий на обложках — «военно-историческая фантастика» или «фантастический боевик», — являлась беллетристикой, которую Василий с превеликим удовольствием почитал бы на досуге — но не в этой ситуации. Часть посвящалась какой-то «Афганской войне 1979–1989 годов». Бегло проглядев парочку и углядев на фотографиях незнакомую военную технику и обмундирование бойцов, Краснов отложил их «на потом». Вот, значит, как — войны все-таки продолжаются? Точнее, продолжались, ведь с тех пор прошло уже больше четверти века. Интересно, с кем СССР тогда воевал? С какими-то очередными наймитами мирового империализма и прочего капитала, надо полагать? Остальные книги он и рассматривать не стал из экономии времени, поскольку уже окончательно понял, что ни названия, ни выходные данные издательств и года выпуска ничем ему не помогут.

Уже собираясь отойти от книжных полок, мамлей внезапно наткнулся взглядом на корешок, озаглавленный «Великая Отечественная. 1941–1945». Книга оказалась толстенным черно-белым фотоальбомом большого формата, изданным в Москве еще в восемьдесят четвертом году. На передней и задней обложках — фотография атакующих при поддержке пехоты родных «тридцатьчетверок» с шестигранными башнями-«гайками», тактические номера «01» и «02». Против воли прижав книгу к груди, Василий тяжело опустился на небольшой диванчик. Вот, значит, как — война аж в сорок пятом закончилась!

Не в силах сдерживаться, он торопливо распахнул альбом, бегло пролистал первую часть, посвященную боям сорок первого и сорок второго годов, затем стал смотреть подробнее. И — уже не оторвался, пока не дошел до последних страниц, запечатлевших невиданные прежде могучие тяжелые танки имени товарища Сталина и крупнокалиберные самоходные артустановки на фоне разрушенных немецких городов и, наконец, самого логова проклятого Гитлера, Берлина. Особенно его поразила фотография длиннющей колонны советских танков, замерших на немецкой улице. Ходовая была знакома до последнего трака — «три-четыре», что ж еще! — а вот просторные башни с мощной длинноствольной пушкой — нет. Торопливо нашел в описании снимка название — «Т-34-85». Ага, «восемьдесят пять» — это, нужно полагать, калибр орудия. Ничего себе! Да с такой никакой «Тигр» наверняка не страшен, даже в лоб! «Хотя в лоб вряд ли, — профессионально отметил мамлей самым краешком сознания. — У него там броня в сотню мэмэ, если и будет пробитие, то с дистанции метров в пятьсот, не больше. Ну, а он с такого расстояния «тридцатьчетверочку» насквозь прошивает, от лобовухи до двигуна…» А уж сколько было радующих глаз фотографий разбитой в хлам немецкой бронетехники, и оставшейся на полях сражений, и свезенной на заводы для переплавки!..

Вот только фотографий товарища Сталина он отчего-то ни одной не нашел, разве что в числе прочих, стоящих на трибуне Мавзолея — сначала в сорок первом году, затем — в сорок пятом, в июне, уже на Параде Победы. Странно…

Отложив фотоальбом, Краснов зачем-то погладил шероховатую матовую обложку с атакующими «тридцатьчетверками» и медленно побрел на кухню. Отчаянно хотелось курить, а там он вроде бы видел папиросы. Вернее, сигареты — Василий с вялым интересом повертел в руках непривычного вида пачку с откидывающимся верхом, наполовину наполненную сигаретами с уже знакомым желтым мундштуком. Там же, на кухонном столе, обнаружились пепельница и зажигалка.

В голове царил полный сумбур, и потому мамлей даже не удивился прозрачной, словно изготовленной из желтоватого стекла или целлулоида вещице с терочным колесиком сверху. Между стенками бултыхалась какая-то жидкость, видимо, бензин. А может, и нет: прикурив, Василий не почувствовал знакомого запаха. Наверное, еще с час назад он бы удивился, исследовав зажигалку поподробнее, но сейчас — нет. Внутри него в несуществующей, если верить товарищу политруку, душе словно сработал — или, скорее, перегорел — некий предохранитель. Сил удивляться больше не осталось… сил больше вообще ни на что не осталось. Будь младший лейтенант Васька Краснов человеком двадцать первого века и почитывай он современную фантастику, на ум пришел бы термин «футурошок». Но он родился в двадцатых годах ушедшего столетия, из фантастики читал лишь повести Беляева да один роман француза Жюля Верна, и тот без начала и концовки, и подобных мудреных словечек, выдуманных писателями-фантастами спустя шесть десятилетий после его рождения, разумеется, не знал. Зато хорошо знал, что такое отходняк после тяжелого, с мизерными шансами на спасение и победу, боя. И сейчас он испытывал именно этот самый отходняк, пожалуй, самый жесткий в его недолгой жизни…

Глухо застонав, парень бросил едва прикуренную сигарету в пепельницу и поднялся на ноги, отпихнув перевернувшийся от толчка табурет. Бутылка водки оказалась там же, где и полагалось, в холодильном шкафу.

В себя он пришел лишь спустя добрый час, сидя за столом перед пустой бутылкой и забитой свежими окурками пепельницей. Висящий под потолком сизый табачный дым лениво тянулся в сторону приоткрытого окна, за которым уже разливались синевой короткие летние сумерки. В голове было пусто и тихо, выпитый алкоголь помог справиться с первым шоком и исчез без следа — что пил, что не пил. Ни радости, ни похмелья. Зато горло отчаянно саднило от непривычного табака, пусть и куда более мягкого, нежели махорка или трофейные немецкие папиросы…

 

Глава 4

Дмитрий Захаров. 1943 год.

— Командир, вставай, ишь разоспался! Всю войну проспишь, глядишь, и немца без тебя добьем, — голос, жизнерадостный бас мехвода, доносился, словно сквозь слой ваты, плотно забившей уши. Или сквозь наглухо застегнутый танковый шлемофон.

Не раскрывая глаз, Дмитрий перевернулся на спину, ощущая под лопатками неподатливую твердость грубо сколоченных нар. Память виртуального героя услужливо напомнила ему вчерашние события: долгий день, заполненный утомительной канителью сдачи уцелевшей боевой техники и имущества, и вечерняя посиделка за «котелком спирта» с рембатовцами. А сам он, стало быть, теперь зовется Василием Красновым, младшим лейтенантом. Ого, аж с сентября сорок первого воюет — неслабо для танкиста! Весьма, знаете ли, неслабо! Сменил несколько машин и экипажей, дослужился с сержанта до мамлея, имеет ранение и две награды — медаль «За боевые заслуги» и «отважную», разумеется. Боевой парень, что и говорить. Наверняка один из немногих, кто остался в живых из осеннего выпуска танкового училища — как там по статистике? При грамотной противотанковой обороне или лучшей выучке вражеских танкистов танк живет в бою примерно пять минут, так вроде? А экипаж? Примерно столько же, как правило. У кого-то шансов выбраться из подбитой машины больше, у кого-то меньше. Впрочем, согласно все той же безжалостной статистике, редко, когда погибал весь экипаж сразу — разве что при детонации боекомплекта или взрыве полупустых баков, наполненных парами горючего. Иногда больше везло механику-водителю или стрелку-радисту, сидящим внизу, иногда командиру и башнеру — смотря какой танк, куда ударила вражеская болванка, сколько осталось снарядов в боеукладке и солярки или бензина в баках…

— Давай, командир, поднимайся, труба зовет. Бикицер. Еда вон на столе, порубай, — продолжал меж тем балагурить механик-водитель — как там бишь его? А, ну да, Николай. — И чай пей, пока совсем не простыл. Не забыл, сегодня технику получаем? Комбат велел, чтоб не позже десяти — на построении. Паровоз, вроде, еще с ночи на станции, так что давай, не тормози… — механик тяжело затопал прочь, бухая разношенными кирзачами по земляным ступенькам.

Окончательно проснувшись — или, скорее, придя в себя, поскольку спал-то, как ни крути, не он, а мамлей Краснов, чье тело он теперь занимал, — Захаров сел на нарах, спустив ноги на утрамбованный пол. Поежился — несмотря на топившуюся полночи буржуйку, в землянке было достаточно промозгло — и огляделся. Кроме него, в тесном помещении никого больше не оказалось: родной экипаж дал командиру поспать подольше, заодно снабдив завтраком — на сколоченном из досок от снарядных ящиков столе стоял закопченный котелок и алюминиевая кружка, накрытая ломтем серого хлеба. Разыскав подвешенные над печкой портянки, за ночь успевшие просохнуть и задубеть (банно-прачечный день пока только обещали, а последняя запасная пара, как подсказала память Краснова, была заныкана глубоко в вещмешке «на самый крайний случай»), Дмитрий обулся и присел на кривоватый чурбак, заменявший в землянке табурет. Потопал, убеждаясь, что портянки намотал как надо.

Необычное, кстати, начало игры! В прошлые разы все начиналось как-то более… ну, динамично, что ли? Не то чтобы сразу в бой, но и без подобных прелюдий с легким утренним похмельем и принесенным заботливым экипажем завтраком. Впрочем, разработчикам виднее — когда он входил в «Схватку» под левым аккаунтом, на подробности предстоящего задания особенного внимания не обратил, если уж честно. Да и выпитый перед тем алкоголь тогда еще окончательно не выветрился.

Вяло поковыряв ложкой почти остывшую гречневую кашу с тушенкой, Дмитрий отодвинул котелок. А вот хлеб съел с удовольствием, запивая его не особенно крепким и сладким чаем, уже успевшим подернуться темной пленочкой. Хлеб оказался хорош, сразу видно, недавно пекли — видать, хваткие ребята-ремонтники располагались где-то неподалеку от полевой кухни. Отчаянно хотелось хотя бы чуточку поправиться, но память Краснова подсказывала, что все носимые запасы спирта доблестные танкисты уничтожили еще вчера, да и «батя» мог, учуяв свежий выхлоп, не на шутку осерчать. Зато курево нашлось — мятая-перемятая (вчера, ложась спать, позабыл выложить из кармана) одноцветная сероватая пачка «IMPERIUM». Ниже красовалась надпись помельче: «Dresden», под которой раскинула крылья нацистская «курица» со свастикой в когтистых лапах. Для совсем уж непонятливых почти в самом низу имелось еще одно пояснение — «Zigaretten». Ну, в принципе, да, определенная логика присутствует: как еще назвать сигареты Тысячелетнего рейха? Ясно, что «империум», как же еще?

Внутри нашлось три сигареты, парочку из которых еще вполне можно было использовать по назначению. Закурив — привычный для виртуала, но непривычный для него самого табак отчаянно драл горло, — Захаров перепоясался портупеей с кобурой, на всякий случай проверив ее содержимое. Нет, с этой стороны все в порядке — и штатный ТТ на месте, и две полнехонькие обоймы, одна в рукояти, вторая в кармашке. Прихватив с вбитого в стену гвоздя шлемофон, вышел наружу, попыхивая зажатой в губах откровенно дрянной сигаретой.

Снаружи обнаружилось серенькое, с затянутым облаками небом, весеннее утро.

И родной экипаж, рассевшийся на бревнах вокруг разложенного костерка. Мехвод жизнерадостно пробасил:

— О, вот и командир до нас снизойти соизволил. Точнее, подняться. И как оно спалось? Кошмары после вчерашнего не мучили, а, товарищ лейтенант? А то у меня таки есть, чем нервы подлечить…

— Кончай, Коля, ладно? — Захаров опустился на свободное бревнышко. — Что там комбат?

— А я знаю? Говорят, до станции убыл, где и нас ждут не дождутся. Почапали, что ли, командир? А то все танки расхватают, придется в пехоту переходить, а у меня мозоль. Тут, вроде, недалеко, вон там, за рощицей.

— Пошли, — пожал плечами Захаров, не видя особого смысла и дальше сидеть. Бросил в догорающий костер окурок — ну и дрянь же в прошлом курили, что наши, что фрицы! — и первым поднялся на ноги.

Растущая на невысоком холме роща оказалась не слишком густой и порядком попорченной разместившимися под сводами деревьев тыловыми службами, без особых сомнений рубившими подлесок и деревья на дрова и маскировку. Пока шли, Захаров заметил и санбат, и кашеваров с хлебопеками — вот откуда хлебушек-то! — и еще кого-то, чье хозяйство оказалось укрытым маскировочными сетями — уж не штаб ли какой? Похоже, командование решило по максимуму использовать естественное укрытие, пусть даже деревья еще не успели обзавестись обширными кронами. Ага, вон и зенитчики на опушке обосновались: Дмитрий рассмотрел среди деревьев замаскированные тридцатисемимиллиметровые автоматы 61-К, задравшие в зенит увенчанные коническими раструбами пламегасителей хоботки стволов.

А затем рощица закончилась. Станция, как выяснилось, находилась несколько ниже, у подножия холма. Дмитрий, разумеется, не мог назвать себя знатоком железнодорожных станций начала сороковых, однако эта показалась ему достаточно большой. Несколько веток, построенный явно еще до эпохи исторического материализма каменный вокзал и множество станционных строений и крытых толем и шифером пакгаузов. В общем, как минимум ЖД узел районного значения, а то и больше. Немцы, судя по всему, были примерно того же мнения, поэтому следы бомбежек обнаруживались практически везде — вокзал давно лишился крыши, стены над выбитыми ударной волной окнами закопчены, от многих пакгаузов остались лишь стены. И множество воронок от бомб, как свежих, с отвалами вывороченной глины, еще не размытой дождями, так и старых, уже порядком заплывших и поросших травой. Часть авианалетов оказались успешными для люфтваффе, подтверждением чему были сброшенные с путей искореженные остовы платформ и сгоревших вагонов и даже опрокинутый набок паровоз с разорванным котлом и смятой взрывом будкой.

Прикрывали станцию две зенитные батареи, на сей раз куда более серьезного калибра, не то семидесятишестимиллиметровые, не то и поболе — в зенитных орудиях Дмитрий силен не был, как, впрочем, и в прочей артиллерии. Помнил лишь, что наиболее мощной отечественной зениткой являлось орудие калибром в восемьдесят пять миллиметров. Серьезно… наверное. Видимо, да, серьезно — судя по плотности воронок, немецким асам зенитчики определенно стояли поперек горла, и бомбили их не менее ожесточенно, нежели стоящие на путях эшелоны. Вон те искореженные обломки в десятке метров от капониров — наверняка попавшие под авиаудар орудия, признанные неремонтопригодными и там же и брошенные.

Но самым интересным был, разумеется, не общий вид побитой асами Геринга, но вполне живой станции, а стоящие на путях эшелоны. Точнее, ближний, тот, что замер у разгрузочной рампы. Паровоз уже отогнали куда-то на запасные пути под бункеровку, а у платформ со стоящими на них танками — башни развернуты и зачехлены; впрочем, не у всех — видать, часть дефицитного на фронте брезента уже растворилась в неизвестном направлении — хлопотали железнодорожники и танкисты бригады. Захаров присмотрелся, с искренним интересом разглядывая прибывшие танки: ведь ему скоро предстоит играть на одной из этих машин. Ну в смысле воевать, конечно же, воевать! Ведь разработчики «Танковой схватки» сделали все возможное, чтобы игрок ни секунды не сомневался, что он на самом деле именно воюет, а не режется в очередной навороченный симулятор с другими неведомыми ему сетевыми геймерами. А вот насчет прибывших танков — неплохо, кстати! Уже знакомые по прошлым играм «тридцатьчетверки» с башней-«гайкой», но с улучшенной ходовой. В смысле не с лишенными бандажей «сталинградскими» катками с внутренней амортизацией, грохочущими на всю ивановскую, а с нормальными обрезиненными. Уралмашевские танки скорее всего. Командирских башенок пока еще, увы, нет, зато есть надежда, что и трансмиссия улучшенного типа, то бишь более-менее доведенная до ума. Пушка, правда, все та же, родная «эф тридцать четыре», но если с «Тиграми» или «Пантерами» не столкнутся, то тоже вполне нормально. Для «тройки» или «четверки» на дистанции меньше километра прокатит, а дальше и не нужно — прицел не тот, так что особо и выпендриваться не стоит… Короче, нормальный танк, основная, между прочим, серийная модификация. В смысле, если прикинуть, сколько заводы успели выпустить до сорок второго и сколько — после появления «восемьдесят пятого». Вот и выходит, что «гаек» наклепали больше всего, и именно эта модель вынесла основную тяжесть Великой войны. Тяжелых танков оказалось всего пять штук, легких, как ни странно, не было вовсе. Интересно, бригада, получается, в подавляющем большинстве будет укомплектована «тридцатьчетверками»? Ну, за исключением этих самых пяти КВ и тех машин, что ремонтники успеют вернуть в строй до начала боев. А не столь и многочисленные уцелевшие легкие, в основном Т-60 и «семидесятки», выходит, станут выполнять исключительно разведывательные функции? Впрочем, ему-то какая разница? Наоборот, радоваться нужно: «Ворошиловы» на данном этапе войны себя уже почти что изжили, а ИСов пока что не присылают, хотя производство первой модификации с восьмидесятипятимиллиметровой пушкой вроде бы должно уже быть налажено. А от легких в реальном встречном бою или атаке на батарею ПТО и вовсе никакой пользы, только людей гробить.

— О чем задумался, командир? — ну, разумеется, снова мехвод. Между прочим, подозрительно грамотно говорит, интересно, что он о нем знает? Захаров напряг память — не свою, разумеется, виртуала. Ах, вот оно что! Балакин Николай, сорок три года. Ого, по фронтовым меркам чуть ли не старик. Бывший цеховой инженер Одесского завода имени «Январского восстания», знаменитой «Январки». Ничего себе, так они земляки… упс, ну, то есть это он, Дмитрий Захаров, с ним земляк, но уж никак не мамлей Краснов — не проговориться бы. С какой стати парню из небольшого городка Рязанской области оказаться земляком одессита Балакина?! Ладно, что там еще? Как Николай оказался в кресле механика-водителя? Тоже понятно, во времена славной обороны родного города он клепал из котловой стали знаменитые одесские эрзац-танки НИ — «на испуг». Затем, когда закончились и сталь, и трактора, просился в действующую армию, но не пустили, благо заводам Одессы еще было чем заняться. Ремонтом бронетехники, например. Кроме того, в осажденном городе производились самодельные минометы, мины, гранаты и много чего еще. В середине октября сорок первого эвакуировался вместе с частями Приморской армии в Крым. На передовую снова не попал, поскольку до войны получил профессию тракториста — еще до начала заводской карьеры. Снова эвакуация, ускоренные курсы механиков-водителей и первый танк. И первый командир, он, Васька Краснов, то бишь Дмитрий Захаров. Вот такая хитрая судьба — наверняка мог устроиться и в тылу, инженер все ж таки, но попросился на фронт. С третьего раза и попал. Хм, а ведь они с Красновым, похоже, еще и друзья — который бой в одном экипаже, немудрено…

Кстати, а что ему известно об остальных танкистах, башнере и стрелке-радисте? Ребята новые, толком и не обстрелянные, всего парочка совместных боев, после чего их покалеченную машину вывели в тыл. Первого зовут Иван Гуревич, белорус откуда-то из-под Гомеля, немногословный исполнительный парень девятнадцати лет от роду. Не слишком бойкий, однако ж унитары в ствол пихает вполне расторопно, да и отличия осколочной гранаты от бронебойного освоил вполне. Стрелок-радист. Сибиряк, двадцать лет, звать Сашей Сидорцевым, недоучившийся студент политехнического. Ну, понятно, потому и радист. Ни с первым, ни со вторым особо близких отношений у младшего лейтенанта пока не сложилось, слишком мало времени провели в одном экипаже, не притерлись еще друг к другу. Ладненько, с этим позже разберемся. Хватит ковыряться в чужой памяти, ведь механик-то ждет ответа на свой вопрос.

— Да так, Коля, — пожал плечами Захаров. — Ни о чем, в общем-то. Вон, на танки наши новые гляжу, хорошие вроде машинки, а? Долбанем фашистскую гадину и в хвост, и в гриву? Засадим, так сказать, по самые волосатые помидоры?

«Блин, — тут же одернул себя Дмитрий. — Поосторожнее с подобными штампами нужно! Иди, знай, принято ли у них тут выражаться подобным образом… Хотя, стоп, что это я? Это же просто игра, какая разница, как выражаться?»

— Долбанем, конечно, командир, не вопрос… — показалось или нет, но механик-водитель мазнул по его лицу коротким цепким взглядом. Вот уж точно «блин»! Глупая ситуация, ведь игра — игрой, но вести себя все равно нужно так, словно ты и на самом деле человек той эпохи! Пожалуй, придется следить, о чем, с кем и в каких выражениях говоришь…

— Ладно, пошли, вон «батя» что-то подозрительно озирается, как бы не нас искал…

Несмотря на столь обязательный атрибут разгрузки любого воинского эшелона, как полная неразбериха, обильно сдобренная матом и взаимными наездами (как сказали бы во времена Дмитрия) железнодорожников на армейцев, и наоборот, танки без проблем свели с платформ и выстроили на грунтовке. Второй эшелон, с боеприпасами, к этому времени уже разгрузили, и сейчас полуторки и трехтонные «Захары» торопливо покидали станцию, стремясь поскорее увезти прочь смертоносный груз.

Получив машины и покончив с недолгими формальностями, бригада лязгающей змеей, окутанной сизым дымом выхлопов, потянулась вслед за грузовиками. Успев переброситься парой фраз с командиром роты, Захаров уже знал, что разместят их в нескольких километрах от станции, где полностью укомплектуют боеприпасами, топливом и недостающими членами экипажей. Судя по мрачному виду комбата, о сколько-нибудь длительном отдыхе можно было смело забыть: похоже, ситуация на фронте внезапно изменилась, и вряд ли в лучшую сторону. Немного успокаивало лишь отсутствие всяческих слухов, пусть даже на уровне солдатского радио: память младшего лейтенанта услужливо подсказала, что если бы их собирались отправить на передовую в ближайшие дни, хоть что-то уже стало б известно. По крайней мере знающие, как водится, больше других писари и прочие «приштабленные», вроде командирских водителей, пока никаких тревожных сигналов не подавали даже намеками.

Добрались без проблем, хоть Дмитрий с непривычки порядочно наглотался солярочного дыма, поскольку ветра практически не было, а дистанцию между машинами механики-водители, мягко говоря, не соблюдали, и отбил о броню задницу — мотало и подкидывало танк просто немилосердно. Дорога, разъезженная за время распутицы до полного изумления, уже успела немного подсохнуть, представляя ныне и не дорогу вовсе, а самое настоящее «направление», причем противотанковое. Кое-где в глубоких колеях встречались впрессованные в глину измочаленные траками бревна, что тоже плавности хода не способствовало. Четверть века назад сержанту Захарову уже приходилось трястись на броне по каменистым афганским серпантинам, однако сейчас он вынужден был признать, что подвеска у БМП или бэтээра куда как мягче, нежели у «тридцатьчетверки», пусть даже и только что пришедшей с завода. Хм, кстати смешно: «четверть века назад»! Ведь, если судить с позиций этого времени, до той войны еще больше сорока пяти лет! Ну, в смысле, если считать — с чего бы, вдруг, собственно? — что все происходящее вокруг не просто написанное двоичным кодом игровое поле, а именно прошлое. Глупость, конечно, редкостная, но вот пришло ж отчего-то в голову…

Короче, добрались-то без проблем и даже без единой поломки, но вот место, где расположили танковую бригаду, Дмитрию чем-то активно не понравилось. Причем не понравилось вовсе не как мамлею Краснову, а именно как бывшему сержанту-десантнику Захарову. Нет, сосновый лес, под кронами которого командование решило укрыть танки, оказался неплох, будет где нарубить веток для маскировки, вон даже подлесок еще не тронут. Да и маскировочные сети обещали выдать, по штуке на танк, что уж и вовсе было чем-то из области научной фантастики. Но вот сама дорога…

Дмитрий снова оглянулся, придерживаясь за крышку застопоренного башенного люка. Да, точно, именно в дороге все дело! Уж больно она приметная. И та, разъезженная в хлам, что вела от станции, и узенькая грунтовка, по которой только что прошли все бригадные машины. А перед ними — грузовики с боеприпасами и заправщики. Немцы ж не дураки, а о том, как у них поставлена авиаразведка с прочей высотной фотосъемкой, он прекрасно помнил. Пару лет назад наткнулся в Сети на какой-то ресурс, где выкладывались старые аэрофотоснимки, сделанные немецкими самолетами-разведчиками. Наткнулся — и откровенно обалдел от качества оцифрованных фотографий и уровня детализации! Для смеха сравнил с современными «гугловскими» спутниковыми снимками тех же самых мест, масштабировав изображение до аналогичной высоты. И обалдел вторично. Поскольку особой разницы не нашел, разве что снимки люфтваффе были черно-белыми, а нынешние — цветными.

Вот и вырисовывалось крайне неприятное умозаключение: неужели немцы не разглядят свежую колею, накатанную десятками танков — земля-то еще не затвердела окончательно, так что хрен замаскируешь вывороченную целыми полосами свежую глину! А уж на то, чтобы сложить два и два и направить сюда бомбардировщики, много ума и времени не нужно. Наверняка ведь и прибытие на станцию нескольких эшелонов не прошло для немецкой разведки незамеченным. Нет, вон зенитчики развертываются, это-то понятно. Да и на «сталинских соколов» какая-никакая надежда имеется. Но если немцы всерьез возьмутся за этот лес — или хотя бы за его опушку, никто ведь не собирается загонять танки дальше — то может выйти весьма печально.

Захаров выругался под нос. Интересно, а сам комбат это понимает, не говоря уж за командира бригады? Видел он его, правда, мельком, но общее впечатление сложил. Вроде должен понимать, умный мужик, и глаза такие… правильные, в общем, глаза. Встретишься взглядом — и сразу становится понятно, что многое на своем веку повидал. Очень многое, столько, сколько нормальному человеку видеть не положено. Когда его вместе с немногими уцелевшими пацанами в кабульский госпиталь «вертушкой» с той проклятой дороги доставили, дня через три в палату «батя» пришел. Ладонь жал, орден обещал, еще что-то соответствующее моменту говорил — он тогда и не вслушивался толком, радовался про себя, что хирурги руку не отняли да что в Союз скоро отправят… Короче говоря, глаза у «бати» такими же были. Холодными и всепонимающими…

Так, может, ему сейчас с комбатом поговорить? Да нет, глупость, тот какого-то комвзвода, хоть и успевшего неслабо повоевать, и слушать не станет. Хорошо, если еще в паникерстве не обвинит. Да и как с ним разговаривать, Дмитрий, честно говоря, представлял с трудом. Между сержантом Захаровым и его виртуальным героем Красновым — пропасть в добрых пятьдесят лет. Менталитет совсем иной, ежели по-умному выражаться. Да и в реалиях сорок третьего года он, мягко говоря, «плавает» — как и в касающейся прошлых военных лет памяти младшего лейтенанта. И вовсе не факт, что оная память успеет вовремя прийти на помощь, если вдруг что…

Гм, это он что, снова думает, будто верит в происходящее?! Да, странная какая-то игра получается! И мысли эти… тоже странные. Так и в «попаданцев» из популярных несколько лет назад фантастических книжек недолго поверить, а это уж, знаете ли, совсем не гут! Вокруг шлема что-то зашуршало, по затылку упруго стукнуло, и Дмитрий поспешно спустился в башню, с непривычки ощутимо приложившись плечом о закраину люка. Сверху посыпалась содранная крышкой хвоя и мелкие ветки: танк задом вползал под крону разлапистой ели. Нет, все, кончать пора с этими размышлениями! Не хватало, чтобы всю морду иголками расцарапало, а то и вовсе глаз выкололо! Вот тогда уж точно разговора с особистом не миновать — ранение в небоевой обстановке, приведшее к частичной потере боеспособности, налицо. То бишь на лице. Чистое членовредительство и прочий саботаж…

В последний раз рыкнув дизелем, «тридцатьчетверка» замерла, едва заметно «присев» на корму и тут же выпрямившись. Отряхнув с комбинезона насыпавшийся сверху мусор, Дмитрий выбрался из башни, разведя руками густые хвойные лапы. Кстати, нужно сказать башнеру, чтобы обрубил аккуратненько, иначе придется каждый раз в танк, словно в шалаш, блин, заползать. Спрыгнув на землю, с удовольствием потянулся и вздохнул полной грудью — сквозь густой солярочный дух пробивался аромат свежей хвои и измочаленного траками подлеска. Из своего люка лихо выскочил, облапив руками пушку, мехвод:

— Ну, вот мы и дома, командир. Елка — что надо, прям новогодняя, на весь танк хватило, теперь никакой фриц сверху не разглядит, шоб у него и без этого зенки от запора повылазили! Доволен?

— А вон это он как, разглядит? — буркнул Захаров, доставая из кармана давешнюю пачку и вытряхивая из нее последнюю сигарету, из которой высыпалась добрая треть табака. И кивнул в сторону раскатанной танками грунтовки.

Балакин непонимающе проследил взглядом, несколько секунд помолчал, затем вытащил из кармана портсигар, лихо отщелкнув ногтем крышку:

— Командир, брось каку, а то больно кашлять станешь, да и курить там нечего. Держи, — благодарно кивнув, Дмитрий вытащил папиросу. Припомнив оставшуюся в прошлом (или будущем) армию и учебку, привычно смял гильзу, прикурил от протянутой бензиновой зажигалки. Затянулся, с трудом сдержав кашель — ну что ж за дерьмо предки курят, а? Нет, определенно нужно бросать. В своем времени не сумел — так, может, хоть в игре бросит… — А вообще, ты кругом прав, командир, мне уже даже страшно, — неожиданно серьезным тоном продолжил механ, тоже закурив. — Нас по этой тропочке вычислить — как два пальца. Нет, зенитное прикрытие у нас имеется, все дела, пока ехали, сам видал, но… ты прав. Может, с ротным поговоришь?

— А чего не сразу с «батей»? — криво усмехнулся в ответ Дмитрий. — Угадай с трех раз, что они мне ответят? В лучшем случае «не лезь не в свое дело». Такую колею разве спрячешь?

— Другой бы спорил, но не я. Тоже верно, но ты все одно сходи, лейтенант. Сходи. Тебе пока все равно делать нечего, а я танком займусь. Машинка-то вроде знатная, да чужая пока, незнакомая, так что поковыряюсь немного. Чтоб нам в первом же бою кисло не стало, и немец заранее не обрадовался.

— Ладно, — Захаров затоптал окурок. — Схожу. Заодно насчет провианта узнаю, обед скоро.

— Слышь, лейтенант, а ты чего такой? — неожиданно негромко спросил Балакин.

— Какой такой? — внутренне насторожился Захаров, припомнив взгляд механика по пути на станцию.

— Та я и не знаю… странный. Напряженный какой-то. Случилось чего? Нам когда почту раздавали, я видел, и до тебя письмо пришло. Дома какой-то гембель?

— Коля, да нормально все, нормально, ну!

— Извини, командир, я в душу не лезу, просто… нам воевать вместе.

— Вот и повоюем, — да что ж за игра такая, где в душу сапогами залезть норовят?!

— Тут это, — механик на миг отвел взгляд. — У меня после вчерашнего сабантуя спирта немного осталось, может, бахнешь грамм полста? Для нервов?

— Спасибо, но не нужно. К ротному пойду, — досадливо буркнул Захаров — выпить и вправду хотелось отчаянно. — Папиросой только поделись, коль не жалко.

Пока Дмитрий разыскивал командира роты, успел обдумать ситуацию. И даже родил небольшое рацпредложение: в принципе, если выгнать на открытое место пару машин и как следует погонять их в разных направлениях, перпендикулярных набитой колее, может, и будет толк. Пусть немцы голову поломают, за каким овощем вражеские танки катались то вдоль опушки, то к лесу. Однако ротный, капитан Ярошенко, выслушав взводного, лишь досадливо поморщился и, пробормотав «разберемся», отослал его обратно к экипажу. Заметив напоследок, что положение на фронте нестабильное и вообще крайне непонятное, так что есть шанс, что немцы и вовсе не заинтересуются свежими колеями в ближнем тылу русских.

А потом стало не до того: сначала посланный к расположившимся в полукилометре кашеварам башнер приволок наполненные гречневой кашей с тушенкой котелки и термос с чаем, затем начались приемка и погрузка горючего и боеприпаса, продлившиеся до темноты. Качать соляру ручным насосом оказалось тем еще удовольствием, тем паче, что уральские «три-четыре» уже комплектовались навесными баками, которые тоже полагалось наполнить под завязку. После перекура — подальше от танка, разумеется, — всем экипажем дружно оттирали снаряды от смазки, сортировали и перегружали в танк. Сначала заполнили штатную укладку, затем накидали поверх, сколько влезло — против инструкции, конечно, зато согласно приказу командования. Вышло почти полтора БК на борт — неплохо для боя, но весьма фатально в случае детонации. Впрочем, если трезво рассудить, ничуть не менее фатально, нежели взрыв в боевом отделении всего-то парочки последних нерасстрелянных унитаров, так что командование, в принципе, право. А риск, соответственно, оправдан… Перемазались, естественно, по самые брови и потом долго оттирали руки ветошью, обильно смоченной невесть где раздобытым Николаем керосином. Вонь стояла та еще, казалось, закуришь — и полыхнешь вместе со всем лесом. Оставалось надеяться, что принесенные механиком робкие слухи о завтрашнем банно-прачечном дне — и не слухи вовсе, а вполне такая объективная реальность…

Засыпая, Дмитрий поймал себя на очередной мысли, что игра и на самом деле выдалась какой-то очень уж нестандартной: прошло больше половины суток, а активных действий как не было, так и нет. Впрочем, до встроенного в игрулю максимального срока «погружения» в двадцать четыре часа еще оставалось порядочно времени, часов девять. Может, этой ночью они и повоюют? Блин, но если так, нужно ведь предупредить… подготовиться… быть начеку, чтобы успеть…

Сон сморил бывшего десантника и бывшего же геймера с ником «ДИМ-34-76», а ныне полноценного командира танка с бортовым номером «208» на середине неоконченной мысли…

 

Глава 5

Василий Краснов. Недалекое будущее.

Проснулся Василий, по фронтовым меркам, непростительно поздно — в десять часов, если судить по показаниям диковинных настенных часов, без привычного циферблата и стрелок, вместо которых имелся небольшой стеклянный экранчик, на поверхности которого светились сложенные из отдельных палочек ядовито-зеленые квадратные цифры: 10:02:34… 35… 36. Последние, видимо, отсчитывали секунды, уж больно часто сменялись.

Младший лейтенант лежал на той самой хозяйской кровати в спальне, а вот как он сюда попал, хоть убей, вспомнить не мог. Последнее, что отпечаталось в памяти, — кухня, пустая водочная бутылка и забитая окурками пепельница. Затем — провал. Но нужно полагать, до койки он дошел сам, поскольку помогать явно было некому.

Поднявшись на ноги, Краснов уже привычным маршрутом отправился в ванную комнату. Поскольку постоянное наличие в кране горячей воды все еще оставалось для него чем-то запредельным, Василий, разобравшись с закрывающей ванну занавеской из незнакомого материала, скользкого, полупрозрачного и легко сминаемого в пальцах, принял холодный душ и растерся вчерашним полотенцем, за ночь успевшим высохнуть. Заодно сделав неожиданное открытие, касающееся его нового тела: на правом плече и боку обнаружились давным-давно зажившие пулевые отметины. Именно пулевые, уж чего-чего, а подобных шрамов он в своем времени насмотрелся с избытком — и в госпитале, и в бане, когда парился вместе с бывалыми фронтовиками. Покрутившись перед зеркалом, нашел и уродливые шрамы на месте выходных отверстий — оба давних ранения оказались сквозными. Значит, не ошибся он вчера, когда в собственное отражение вглядывался. Повоевал человек, определенно повоевал. И по глазам видно, и по телу…

Пройдя в одних спортивных трусах на кухню, Краснов выудил из вчерашней пачки последнюю сигарету и неожиданно задался вопросом, где, собственно, в этом коммунистическом мире будущего берут еду или, допустим, курево? Ведь явно ж не на дом приносят, чай, не баре, слуг нет и быть не может? А он по-прежнему ровным счетом ничего не знает об этом самом мире, да и документов вчера никаких так и не нашел… собственно, и не искал, сбитый с толку обнаруженным на книжной полке фотоальбомом о войне.

Докурив, парень решительно протопал в комнату, один за другим выдвигая ящики стола и тщательно просматривая содержимое. И, как ни странно, почти сразу обнаружил искомое: паспорт и еще целую папку каких-то документов, отчасти бумажных, отчасти запаянных в материал наподобие занавески в санузле, только более жесткий и абсолютно прозрачный. Впрочем, документы его нисколько не заинтересовали, только паспорт — непривычного вида, с синей картонной обложкой, на которой золотыми буквами было отпечатано два слова: «УКРАЇНА» вверху и, собственно, «ПАСПОРТ» — внизу. Между ними — незнакомый Василию знак, нечто вроде буквы «Ш», угловатой по краям и пузатенькой, с какими-то завитушками, внутри и по центру. Это что ж такое, герб какой-то, что ли? Заинтересовавшись, младший лейтенант раскрыл документ на первой странице. Цветная фотография владельца, оригинал которой он уже не раз видел в зеркале, и паспортные данные: Захаров Дмитрий Викторович, дата рождения — 22 мая 1970 года. Место рождения — Одесса, Украина.

«Почему Украина, а не УССР, Украинская Советская Социалистическая Республика?!» — мелькнуло в голове, и парень перевел растерянный взгляд влево, разглядывая надпись на внутренней стороне обложки. Снова две надписи, по-украински и на русском: «Паспорт громадянина України» и «Паспорт гражданина Украины». И незнакомый ему сине-желтый флаг над ними. Все еще ничего не понимая, Василий пролистал тощую книжицу до конца. Данные о том, кто выдал документ, — тоже на двух языках, штамп о заключении брака и разводе, прописка. В прописке также значился город Одесса.

Отложив паспорт в сторону, Краснов ненадолго задумался. Итак, кое-что прояснилось, хотя загадок меньше не стало, скорее больше. Он, вероятнее всего, в Одессе — где это, Василий прекрасно знал — знаменитый город, что и говорить. Легендарный броненосец, Потемкинская лестница, революция девятьсот пятого года, фильм Эйзенштейна, интервенция — историю мамлей любил, пусть и в рамках семилетней школьной программы. Да и политрук еще в сорок первом подробно рассказывал им о героической обороне портового города. О том, как красноармейцы и краснофлотцы, не щадя собственной жизни, удерживали румынско-немецких захватчиков у его стен, нанося им большие потери и сковывая крупные силы, так необходимые фашистам на других фронтах. О береговых батареях, ни одну из которых противнику так и не удалось захватить. И о том, как в середине осени город пришлось оставить на поругание врагу, перебросив войска Приморской армии в Крым, чтобы не позволить уничтожить главную базу Черноморского флота, город русской славы, Севастополь. Кстати, и его мехвод, Коля Балакин, отсюда родом…

Так что с этим вопросов не возникло — Одесса, так Одесса. Но почему Украина, а не УССР?! Почему во всем документе нет ни единого слова, ни единой строчки, где упоминался бы Советский Союз? Что это может означать? Может, теперь Советский Союз — вся планета? Да нет, если бы вся Земля стала СССР, неужели же в паспортах его граждан это никак не отражалось бы?! Глупости, быть такого не может. Тогда что же? Войну они выиграли, фашистов разбили наголову, вчера, спасибо фотоальбому, сам в этом убедился. Что же тогда?!

Отложив документ, Краснов распахнул самый нижний ящик и неожиданно обнаружил под какими-то бумагами пистолет, самый обычный с виду ТТ. Ого, а это-то здесь откуда? С войны его, что ли, этот самый «Захаров Дмитрий Викторович» привез? Однако, повертев оружие в руках, мгновенно убедился, что, несмотря на внешний вид и приличный вес, пистолет явно не боевой. На затворной раме какие-то белые надписи и циферки, причем первые на иностранном языке, а вместо обоймы — и не обойма вовсе, а какая-то тонкая металлическая штуковина квадратного сечения с пружинкой внутри. Если это и обойма, то недоношенная какая-то. Да и канал ствола узенький, явно не привычные «семь — шестьдесят две», даже не разберешь, чем из него стрелять-то можно. А затвор хоть и отводится, но окно для выброса гильз так и остается закрытым. Несерьезный, короче говоря, пистолет. Ладно, сейчас это явно не самый актуальный вопрос…

А вот курить, между прочим, хочется, да и продуктов в холодильном шкафу — кот наплакал. Узнать бы, есть у них тут, в светлом будущем, деньги или все бесплатно? Как там товарищ политрук говорил: «От каждого по способностям, каждому по труду», так вроде? Если деньги в ходу, то где их прошлый хозяин квартиры мог, собственно, хранить? Логично предположить, либо в карманах уличной одежды, либо в портмоне каком-нибудь. А где может находиться уличная одежда? Ну, ясно где, в прихожей, на вешалке, коль уж в этой богатой квартире имеется отдельная прихожая.

Спустя несколько минут Василий уже с интересом разглядывал обнаруженный на полочке возле входной двери кожаный кошелек. Не сам по себе кошелек, разумеется, а деньги — непривычно небольшого размера, разноцветные, яркие, с какими-то незнакомыми лицами, ничуть не похожими на Владимира Ильича. Назывались банкноты «гривнами» и имели номинал от одной до пятидесяти. Монеты тоже удивили, хоть и в меньшей степени. Копейки — они копейки и есть, пусть и написано через украинское, нужно полагать, «i», с точкой над тоненькой палочкой. На оборотной стороне — тот же знак, что на паспорте — в памяти внезапно всплыло слово «трезубец». Интересно, это он сам вспомнил (знать бы еще, каким образом) или помогла память того, чье тело он сейчас занимает? Впрочем, ему-то какая разница?..

Пересчитав и аккуратно убрав деньги в бумажник — получилось сто восемьдесят четыре этих самых гривны и девяносто пять копеек, — Краснов ненадолго задумался: а в чем, собственно, идти на улицу? Не в этих же спортивных трусах? Вариантов два: изучить висящие в прихожей или шкафу хозяйские вещи либо снова открыть окно и поглядеть, во что одеваются нынешние мужики. Или проделать и то и другое, чтобы уж наверняка.

Спустя полчаса, одевшись и разыскав ключи, Василий уже спускался по лестнице, заперев за собой входную дверь, с виду — обычную деревянную, но тяжелую, словно изготовленную из металла. Оделся он, как ему казалось, достаточно неброско, как множество других мужчин на улице: светло-синего оттенка штаны из незнакомого материала на пуговице и «молнии» (что это такое, лейтенант знал, поскольку видел однажды кожаную летную куртку, присланную из Америки по ленд-лизу для наших пилотов) и светлая рубашка с коротким рукавом навыпуск. Портмоне запихнул в задний карман, ключи и зажигалку — когда найдет, где купить сигареты, перекурит на улице — в боковой. На ногах — светлые летние туфли, не привычные парусиновые, а скорее похожие на сандалии, сплетенные из множества ремешков.

На несколько секунд замер перед дверью подъезда. Не из робости, просто не мог разобраться, как ее открыть, пока не догадался ткнуть пальцем в обрамленную красным ободком кнопку, и вышел наружу. Тяжеленная железная дверь — наверняка даже пулеметную пулю удержит! — плавно захлопнулась за спиной. Сама захлопнулась, что характерно. Гм, интересно, как ее теперь обратно открыть-то? Ни кнопки, ни замочной скважины нет и в помине, просто ровная металлическая поверхность. Ладно, после разберется. Пока и без этого проблем хватает, например найти местный продмаг. А вообще, серьезные у них тут двери, воров, что ли, боятся?

Стоя у подъезда, огляделся. Выходящая фасадом на шумную улицу пятиэтажка тылом стояла в уютном зеленом дворике. Вполне обычные лавочки, раскрашенные яркими красками, детская площадка, парковка для диковинного вида автомашин. Вздохнул полной грудью. Воздух был по-летнему жарким и пах, словно он сейчас стоял на обочине дороги, по которой недавно прошла колонна военной техники. Вот только в основном воняло не солярой, а бензином — и еще чем-то не определимым с первого раза.

— Здравствуйте, дядя Дима! — Краснову пришлось сделать над собой усилие, чтобы не подскочить на месте от неожиданности. Медленно повернув голову, увидел рядом с собой девчушку лет девятнадцати в умопомрачительно короткой юбчонке и не менее откровенной маечке до пупа, самоотверженно копавшуюся в крохотной сумочке. Светло-коричневые волосы до плеч, правильные черты миловидного лица, обалденная загорелая фигура. Словно уловив направленный на нее взгляд, девчушка подняла голову — глаза оказались карими — и виновато улыбнулась:

— Ну вот, снова ключи забыла. Откроете по-соседски дверь, дядь Дим?

— Доброе утро, — чужая память не спешила подсказывать имя, и Василий торопливо полез в узкий карман, доставая ключи. Наконец, вытащил, заодно выронив на землю зажигалку. И пока поднимал, успел вспомнить, что понятия не имеет, как открывать дверь. И потому просто протянул девушке всю связку: — Держи, красавица!

— Ой, нашли тоже красавицу! — бросив на него кокетливый взгляд, она сграбастала ключи и подошла к двери. Мамлей внимательно наблюдал, запоминая последовательность действий. Приложив к панельке с помеченными цифрами кнопочками болтавшуюся на кольце непонятную фиговину, которую он принял за брелок, соседка потянула дверь на себя. Придерживая ее стройной ножкой, протянула обратно ключи: — Спасибки, дядь Дим! А вы мне вечерком с компом поможете? А то снова глючит, как в прошлый раз, помните?

— Помню, — автоматически пробормотал он, хоть ровным счетом ничего не понял и, уж конечно, не помнил, о чем речь. — Помогу, конечно. Только завтра, хорошо? Занят я сегодня.

— Ладно, — легко согласилась та, улыбнувшись. — Я тогда вам завтра эсэмэску на мобилу сброшу, когда дома буду, оки?

— Ага.

— Вы прелесть, дядь Дим! Были б помоложе, я бы влюбилась и замуж за вас вышла, чесслово! Пока-пока.

И дверь медленно закрылась, оставив Краснова в состоянии полной растерянности, близкой к панике. Причем складывалась оная растерянность из целого ряда факторов: от простого мужского обалдения от непривычно оголенного женского тела до окончательного понимания, насколько чужд для него этот мир будущего. Ну, и как ему тут существовать, если он и половины слов не понимает?! «Комп», «глючит», «эсэмэска», «мобила» какая-то… что за бред? О чем она вообще говорила, эта неведомая соседка, даже имени которой он не знает? Похоже, раньше он… ну, то есть не он, конечно, а Дмитрий Захаров, чем-то помогал девушке, но вот чем? И что ему, младшему лейтенанту Ваське Краснову, делать, если она снова обратится за помощью? Похоже, он с размаху влетел в неприятности — но не станешь же вечно сидеть взаперти в квартире?!

Тяжело вздохнув, мамлей неспешно побрел в сторону улицы. Несколько минут постоял на пересечении ведущей во двор асфальтированной дороги и широкого проспекта, обрамленного высокими акациями и платанами с развесистыми кронами. Красивый, кстати, проспект, только больно шумный. И магазины… очень уж их много, буквально налезают один на другой, и вывески все какие-то излишне яркие и кричащие. Кстати, вот и искомые «продукты», всего-то улицу перейти. Людей, несмотря на раннее время и будний день, как-то слишком много. Хотя откуда он знает, может, у них тут рабочий день всего часов пять, а то и того меньше? Или это отдыхающие, ведь Одесса — не только город-порт, но и всесоюзный курорт — Балакин как-то про лечебные грязи рассказывал, вот только что это такое, лейтенант так и не понял: грязь — она грязь и есть, особенно когда ходовую забивает, да за ночь подмерзает, так что ломом сбивать приходится. Что ж в ней лечебного? Правда, насколько далеко от этого места находится море, он понятия не имел. Да и моря, если уж честно, ни разу в жизни не видел, только на фотографиях. Но всегда мечтал побывать и искупаться…

Перейдя улицу на светофоре — тут проблем не возникло, просто потопал вместе со всеми, когда зажегся зеленый сигнал, — Василий подошел к продуктовому. И остановился в нерешительности: двери оказались из цельного стекла в блестящей окантовке и… без ручек. Примерно, как те зеркала на роликах в платяном шкафу. Похоже, снова придется наблюдать, как поступают другие, самому тут явно не разобраться. Блин, все у них тут, в будущем, не как у людей!

— Простите, вы заходите? — легонько коснулась его плеча женщина средних лет. Смущенно улыбнувшись, Краснов отступил на шаг, пропуская ее вперед. Женщина подошла к дверям, которые немедленно распахнулись, разъехавшись в стороны. Интересно. Значит, нужно просто подойти?

Поколебавшись пару секунд, младший лейтенант тоже шагнул вперед, и двери послушно разошлись в стороны. Сделал шаг назад — закрылись. Снова шагнул вперед — открылись. Так, все, хватит экспериментировать, привлекая к себе ненужное внимание. Вряд ли гости из прошлого — столь уж частое явление в этом мире, не хватает только в милицию попасть и объяснять там, кто он да откуда. Вздохнув, словно собираясь нырять в ледяную воду, Краснов решительно вошел в магазин. И замер, настолько непривычной оказалась открывшаяся ему картина. Не было ни привычного торгового зала, ни прилавков и полок с продуктами. Огромное помещение занимали стеллажи в рост человека, плотно заставленные самыми разными товарами, в подавляющем большинстве — в ярких хрустящих упаковках. Впрочем, обнаружились и овощи, тоже разложенные по наклонным полкам, и многоярусные стеллажи с алкоголем. Отдельно стояли низкие холодильные камеры с прозрачными крышками или вовсе без оных — о том, что это именно они, Краснов догадался по налету инея внутри и по содержимому, доброй половиной которого оказалось мороженое. Богато живут потомки, что и говорить, одного хлеба десятка полтора сортов. А от разнообразия мороженого глаза просто разбегаются!

Первые несколько минут Василий бесцельно бродил по залу, осваиваясь. Наконец, заметив брошенный в его сторону косой взгляд человека в темной униформе без знаков различия, но с надписью «охрана» на спине, прихватил никелированную тачку на колесиках. Так делали многие посетители продмага, значит, никаких подозрений подобное действие вызвать не могло. Охранник, смерив его еще одним задумчивым взглядом, пожал плечами и отошел в сторону.

Прикинув, что внешний вид консервных банок не должен особенно измениться с течением времени (сам видел в домашнем холодильном шкафу), покатил тележку к присмотренному отделу, где с облегчением обнаружил жестянки с тушенкой. Выбрав самую недорогую, погрузил в тележку пару банок, добавил еще две жестянки килек в томатном соусе и, гордясь собой, покатил в сторону хлебного отдела, где взял непривычного вида батон белого хлеба и бублик с маком — с детства любил. Прикинув в уме цены и собственную наличность, взял еще банку соленых огурцов, пару кило гречки и килограмм макарон — несмотря на необычную шуршащую упаковку, содержимое казалось вполне привычным. Поколебавшись, загрузил в тележку еще килограмм лука и сетку с картофелем, кило на пять — хватит на несколько дней, а то и на неделю. Оставалось определиться с куревом и водкой, которая обнаружилась по соседству с длиннющими стеллажами с пивом. Самое смешное, что пиво Василий пил всего три раза в жизни, еще до войны. А на войне употреблял исключительно водку или спирт, когда выдавали «наркомовскую норму» или удавалось «затрофеиться» у фрицев. Потому в тачку отправилось три бутылки «Жигулевского» — интересно же попробовать пиво из будущего! А в отделе крепкого алкоголя он взял литровую бутылку самой дешевой, судя по ценнику, водки. Там же затоварился и сигаретами — папирос, как оказалось, в будущем не продавали вовсе, причем на заданный им по этому поводу вопрос продавщица посмотрела как-то странно и довольно резко ответила, что папиросы — в ночных ларьках, а не в приличных магазинах. Поскольку Василий не знал, что такое «ночные ларьки» и чем они отличаются от «приличных магазинов», он лишь виновато улыбнулся и поспешил в сторону касс — за алкоголь и сигареты рассчитывались отдельно.

Кассовый аппарат Краснова заинтересовал, и весьма: перед миловидной девушкой-кассиршей лежала уже знакомая «сплющенная пишмашинка», а на небольшом столике располагалась та самая «грифельная доска», что и в его нынешней квартире. Вот только поверхность ее оказалась вовсе не черной, на ней ежесекундно сменялись какие-то цифры и графики, когда девушка подносила очередную его покупку к непонятному устройству, отзывавшемуся на каждое действие коротким писком. Прежде чем кассирша закончила, Василий неожиданно понял, что цифры — не что иное, как деньги, которые ему предстоит заплатить. А «грифельная доска» — самый настоящий экран. Послушно расплатившись — к смущению мамлея, девушка еще и самостоятельно упаковала покупки в здоровенный пакет с цветной картинкой, повторяющей виденную над входом в магазин, — Краснов торопливо вышел на улицу, предъявив подозрительному охраннику чек. Проблем не возникло, тот надорвал чек и отвернулся, и Василий облегченно вздохнул. Пронесло. Не столь уж и сложно, если разобраться.

Гордо перейдя шумный проспект, он вернулся в «свой» дворик и устало плюхнулся на одну из скамеек. Недолгое путешествие по миру будущего вымотало танкиста не хуже встречного боя. Провозившись с полминуты, распаковал пачку сигарет и закурил. Поколебавшись, вытащил из пакета бутылку пива и, смахнув о край скамейки жестяную крышку, высосал в один глоток добрую половину. Затянувшись — слабенький все-таки в будущем табачок, — Василий задумался. Значит, те непонятные штуковины в квартире — экраны, непонятным образом передающие какую-то информацию, значит… Значит, нужно разобраться, как их включить, вот что! Ведь в первый раз он пришел в себя именно перед одним из них — логично предположить, что это как-то связано с переносом его сознания в чужое тело! Да, нужно постараться включить его, этот экран. Возможно, тогда удастся понять, что произошло, а возможно, и вернуться обратно — в свое тело, в свое прошлое, на свою войну. О будущем он и так узнал более чем достаточно, чтобы спокойно сражаться в родном сорок третьем! На фотографиях он видел колонны советских танков на улицах Берлина — а большего ему и не нужно. Если в составе одной из них будет его машина — здорово. Если же нет? Что ж, значит, не судьба. Главное, что до логова фашистского зверя дойдут его товарищи; дойдут — и разнесут его к полным ебеням!

Допив пиво — вкус ничего, но вот эффект по сравнению с фронтовыми ста граммами ни в какое сравнение не идет, — он торопливо рванул к подъезду, на ходу доставая из кармана ключи: новые знания требовали незамедлительного применения на практике. Отомкнув дверь, Василий закинул на кухню пакет с провизией и устремился в комнату. Несколько минут созерцал матовую поверхность экрана… и вынужден был признать, что просто не знает, что делать дальше. Потыкал пальцами в клавиши «пишмашинки» — разумеется, безо всякого результата. Оживать экран не желал, оставаясь все таким же темным и мертвым. Ну, и что дальше? Вряд ли от того, что он станет и дальше сидеть перед ним, что-либо изменится…

От тягостных размышлений его отвлекла раздавшаяся из прихожей трель дверного звонка. Незнакомый с наследием бандитских девяностых Краснов протопал к двери и распахнул ее, даже не догадавшись поглядеть в глазок. Впрочем, он и не знал, что круглая штуковина по центру — именно глазок. Ничего подобного в его времени не было, а на визитеров смотрели просто сквозь щель почтового ящика.

На пороге стояла давешняя соседка.

— Дядь Дим, знаю, что обнаглела, что вы заняты, что договорились на завтра, — она затарахтела, словно немецкая скорострельная пушка. — Но у вас безлимит, а отчим снова забыл инет оплатить. Мало того, что комп глючит не по-детски, так еще и Интернета нет. Можно, я всего на полчасика в сеть влезу, ну пожа-а-а-алста… — девушка скорчила уморительную гримасу, сделав нечто вроде шутливого книксена. — Только полчаса, а? Плюс-минус десять минут. Мне очень надо, честно-пречестно! Вопрос жизни и смерти. Ну, хотите, я вам посуду потом перемою, наверняка ж снова вся мойка забита? Или в магазин за пивом сбегаю?

Совершенно ошеломленный подобным напором, Василий молча отступил в сторону. Девушка же, самостоятельно захлопнув дверь, шмыгнула в комнату:

— Всегда знала, что вы прелесть!

Пожав плечами, Краснов потопал следом — не торчать же в прихожей, честное слово?

Соседка же, вполне по-хозяйски плюхнувшись в кресло, нажала круглую кнопку на передней поверхности стоящего под столом черного железного ящика. Кнопка немедленно засветилась синим светом, а внутри ящика раздался негромкий равномерный гул:

— Четкий у вас комп, дядь Дим! Тоже такой хочу, но бабок нет. Хотя нет, я б моноблок взяла, пусть и дороже выходит, но зато круче! И места меньше занимает.

Краснов же, не обращая ни малейшего внимания на девичий треп, во все глаза глядел на ожившую поверхность «грифельной доски», по которой побежали непонятные буквы и цифры. Несколькими секундами спустя поверхность экрана высветила цветную картинку-фотографию — незнакомая гусеничная бронемашина, рядом с которой застыли пятеро бойцов в пятнистой униформе и панамах с широкими полями, все с оружием в руках. И в одном из них Василий узнал самого себя — ну, то есть того, чье тело он сейчас занимал, — только лет на двадцать моложе. А мгновением позже вспомнил, как называется этот легкий танк — видел вчера в альбоме про Афганскую войну — «боевая машина пехоты». Значит, это его фотография из прошлого, каким-то образом проецируемая на экран.

— А вы все никак со своей войны не вернетесь, да, дядь Дим? — девушка укоризненно покачала головой. — Сколько вас знаю, все одна и та же заставка. Четверть века прошло, а вы все…

— Ну, ты это… — Василий прокашлялся, подумав совсем не о той войне, что имела в виду соседка. — Это личное… типа…

— Да понимаю я, — девушка смерила его неожиданно взрослым взглядом, плохо сочетающимся с кукольным личиком. — Не дура, вообще-то. Понимаю. Так что не нужно мне нотаций читать, «мол, не лезь, Сонька, не в свое дело, я, мол, пожил уже — и все такое». Так я в сети пошарюсь, а?

— Давай, — ощутив внезапное облегчение, Василий убрался на кухню. Итак, благодаря внезапному визиту соседки он не только узнал ее имя, но и научился включать эту самую штуковину, что забросила его в будущее. Уже немало. Если так и дальше пойдет, глядишь, и удастся как-то выкрутиться.

— Дядь Дим, — внезапно раздался из комнаты голос гостьи. — Можно вас на секундочку?

Отложив сигареты, Краснов со вздохом поплелся обратно. Сидящая на прежнем месте Соня кивнула на экран:

— Вы вчера, похоже, снова в «танчики» до утра резались? Вот далась вам, мужикам, эта игруля! Ладно, дело ваше, но выходить из игры все-таки нужно по правилам, а то вы, похоже, просто комп вырубили, вот он сейчас и завис намертво. Сами поглядите, — оттолкнувшись от пола, девушка отъехала вместе со стулом в сторону, так, чтобы он видел монитор. — Тут такая фигня произошла: у вас игра была в трей свернута, я попыталась ее закрыть с правой кнопки, не открывая, но интерфейс вдруг развернулся — и все наглухо зависло. Даже три волшебные кнопки не помогли. Можно, я с reset перегружусь, у вас ведь ничего важного не открыто? Не против?

— По… подожди… — с трудом выдавил сквозь внезапно пересохшее горло Василий, не в силах оторвать взгляд от экрана, на котором застыла великолепного качества цветная фотография подбитой уральской «тридцатьчетверки» с тактическим номером «208». Танк стоял посреди изрытого гусеницами глинистого овражка, отвернув в сторону шестигранную башню с опущенной ниже горизонтали пушкой. Люки распахнуты, в борту и башне — свежие пробоины, решетка МТО выворочена и закопчена — двигатель горел. Но поразило его не это: танк отчего-то казался знакомым. Нет, мамлей был абсолютно уверен, что не воевал на машине с подобным номером, — и в то же время столь же четко знал, что танк ему знаком. И не только танк, но и само это место с перемолотыми траками кустами и целыми пластами вывороченной гусеницами глины. Он никогда не был в этом овражке, но откуда-то знал, что именно здесь его экипаж принял последний бой. Опустив взгляд ниже и прочитав выведенные на экран строчки, Василий испытал самый настоящий шок: «Бой проигран, танк подбит, ремонтопригоден, требуется замена двигателя. Василий Краснов, командир взвода, — пропал без вести. Николай Балакин, механик-водитель, — пропал без вести. Александр Сидорцев, стрелок-радист, — пропал без вести. Иван Гуревич, заряжающий, — погиб».

И ниже еще одна строка, вовсе уж непонятного содержания, на которую Краснов и внимания не обратил: «Критическая ошибка системы. Сбой подключения к серверу баз данных. Сохранение данных невозможно / не выполнено. Учетная запись игрока заблокирована. Код ошибки — «error 701-00054-G-599-0903428_game content not found…».

Это был его экипаж! Мехвод Коля Балакин, заряжающий Ваня Гуревич, стрелок-радист Санька Сидорцев! Он прекрасно помнил их всех; помнил не только имена, но и лица! И помнил, что вчера утром батальону предстояло получать новые машины, однако вместо этого он очнулся здесь, в будущем. Значит, он прав, его перенесло сюда, а Дмитрия Захарова — туда. Он занял его место, принял бой и погиб вместе с экипажем. Вернее, пропал без вести. Интересно, почему пропал-то? Или там, в прошлом, и не было никакого Захарова? Просто его разум перенесся сюда, а там… а что же в таком случае осталось там? Вернее, кто тогда остался в сорок третьем? Голова кругом…

— Дядь Дим, вы чего? — девушка испуганно смотрела на Краснова. — С вами все в порядке? Я ж ничего не трогала, просто комп как-то странно завис, вот я вас и позвала. У вас такое лицо… Может, мне уйти?

— Нет, Соня, все в порядке, просто я… войну вспомнил. Ты это, делай, что собиралась. Все нормально. Я пока чайник поставлю, чайку попьем. Я на кухне буду, а ты тут уж сама разберись, ладно?

И, не дожидаясь ответа, Василий вышел из комнаты, провожаемый исполненным непонимания и страха взглядом соседки.

Соня появилась минут пять спустя. Василий едва успел опрокинуть, не запивая и не закусывая, стакан водки и закурить. В мыслях царил полный хаос, упорядочить который не мог даже крепкий алкоголь. Потому он просто тупо сидел за столом, глядел в никуда и курил.

— Дядь Дим, вы точно в порядке? — девушка осторожно опустилась на край табурета, кивнула на початую пачку сигарет. — Можно, я тоже закурю?

— А ты что, куришь? — автоматически спросил танкист.

— Иногда балуюсь с подружками…

— Вот раз только иногда и только балуешься, то и не кури. Девушкам дымить вредно. Вам еще детей рожать.

— Ой, скажете тоже, — но руку от пачки убрала. — Дядя Дима, зачем вы снова пьете? Из-за игры, да? Так глупости это! Я всегда говорила, все эти симуляторы с полным погружением до добра не доведут. От них мозги, как в микроволновке, закипают, а вы ведь на настоящей войне были, в Афганистане, мать говорила, то ли ранены, то ли контужены. Зачем оно вам?

— Ты не поймешь, — отмахнулся Краснов, глядя мимо девушки.

— Ага, ну, конечно! Всегда одно и то же — я намного старше, я всякое повидал, у меня жизненный опыт… — неожиданно зло ответила Соня. — Хоть бы чего поумней придумали! Да если хотите знать, мне мать вообще к вам ходить запретила, говорит, что вы, мол, на всю голову контуженный и алкоголик. А мне всегда с вами интересно было. Потому что вы — настоящий, не то, что сверстнички мои, вас дешевые понты не интересуют. Вот только вы никогда на меня даже внимания не обращали и всерьез не относились. Ну, кроме того случая с долгом и университетом, конечно…

— Соня… — то ли на него так подействовал алкоголь, то ли безысходность, но Краснов неожиданно решился: — Соня, ты не могла бы мне помочь? То, что я сейчас скажу, покажется тебе бредом, и ты, возможно, решишь, что я сошел с ума, но это не так. Я не свихнулся, и это не бред. Выслушаешь? Если решишь… если захочешь уйти, я не обижусь. Наверное, я бы на твоем месте тоже не поверил, но мне не к кому больше обратиться… я просто больше никого здесь не знаю.

— Что? — ощутимо напрягшись, девушка непонимающе взглянула на него. — Вы о чем?

— Понимаешь… я не твой сосед Дмитрий Захаров, а другой человек. Меня зовут Василий Краснов, я младший лейтенант, танкист. И мне примерно столько же лет, как и тебе. Вчера я каким-то образом попал в тело твоего соседа из моего времени, из сорок третьего года. Когда я пришел в себя перед этим устройством, которое ты называешь «компом», на мне были какие-то смешные перчатки и обруч на голове. Что это такое, я не знаю, как не знаю и того, что произошло; наверное, твой сосед проводил какой-то научный эксперимент и случайно отправил меня в будущее, а себя в прошлое… совершенно не разбираюсь в этом, потому не могу ничего объяснить. Соня?

Вскочившая с табурета девушка, не сводя с него взгляда, медленно пятилась, обходя кухонный стол и прижимаясь к стене. Одним рывком выскочив из кухни, она лишь на миг задержалась у входной двери:

— Совсем допились, дядь Дим? Жаль, что мать оказалась права. Вы и правду псих. До свидания, больше не… — окончание фразы заглушил звук захлопнувшейся двери…

 

Глава 6

Дмитрий Захаров. 1943 год.

Утро выдалось — просто зашибись, как охарактеризовал бы происходящее Дмитрий, находись он в привычном для себя времени. Просыпаться пришлось в темпе вальса, едва лоб о казенник не рассадил, уж больно активно его будил стрелок-радист. Тряс за плечо так, словно второй рукой держался за оголенный провод. Обидно, кстати, в кои-то веки Олька приснилась, да еще и в, гм, достаточно романтичной обстановке…

Проснувшись окончательно, Захаров машинально взглянул на циферблат часов — ну да, часы у виртуала имелись, причем трофейные — почти половина восьмого. Прикинул в уме: до окончания суточного срока игрового времени оставалось еще часа три-четыре. Что ж, все верно, так что зря он маялся дурными мыслями: сейчас все и начнется. Наверняка прилетят предсказанные вчера немецкие бомберы и начнут методично смешивать лесок с землей двухсотпятидесятикилограммовыми фугасками. Или немцы за ночь прорвали фронт, и им предстоит встретить их… хотя нет, вряд ли. Судя по воспоминаниям Краснова, до передка не меньше семидесяти километров — преодолеть такое расстояние, да еще ночью, да еще после продавливания какой-никакой, но обороны, маловероятно. Просто так наши их не пропустят, конечно, потреплют как следует. Да и не в традициях доблестных «панцерваффе» подобные подвиги — не любит немец ночью воевать и уж тем более устраивать прорывы. Значит, точно будут бомбить. Или штурмовать, если вместо бомбовозов прилетят «восемьдесят седьмые».

— Что, воздушная тревога? — хриплым ото сна голосом осведомился Дмитрий, выбравшись из танка через передний люк. — Немцы?

— Н… никак нет, товарищ младший лейтенант, вас к командиру роты, срочно, — заикаясь от волнения, отрапортовал радист. Из всего экипажа только он еще «выкал» командиру, по поводу и без повода называя того по званию.

— Понял. Курево есть?

— Никак нет, товарищ командир. Не балуюсь.

— А, ну да, забыл. А механик где?

— Не знаю. Как тревогу объявили, ушел куда-то. Разыскать?

Дмитрий закончил приводить комбез в более-менее уставной вид, поправил портупею, кое-как пригладил волосы воняющей керосином и тавотом ладонью и натянул шлемофон:

— Здесь сиди. Башнер где?

— По нужде отошел, вон там где-то, в кустиках.

— От машины ни на шаг, внутри сидите. Когда Николай вернется, ему то же самое передашь. Меня ждите, — и торопливо потопал знакомым со вчерашнего дня маршрутом.

Возле штабной палатки обнаружились мрачно перекуривающие невыспавшиеся взводные из первой и второй рот, с которыми Захаров поздоровкался и, стрельнув папиросу, тоже закурил, дожидаясь дальнейшего развития событий. Которое, разумеется, не заставило себя ждать, и высунувшийся из палатки ротный-два призывно махнул рукой. Торопливо затоптав окурки, танкисты полезли внутрь.

В палатке оказалось накурено, однако, против ожиданий Дмитрия, не особенно и многолюдно: оба ротных, комбат, политрук и двое незнакомых памяти виртуала командиров. Или особисты, или, что скорее, разведка. Грубо сколоченный стол и неизменная карта на поверхности («словно в советском кинофильме о войне», — мысленно прокомментировал увиденное Захаров). Тянуть кота за хвост и прочие причиндалы комбат не стал — оглядел вытянувшихся по стойке «смирно» танкистов, скомандовал «вольно» и мрачно сообщил:

— Новости хреновые, мужики. Фронт немцы все-таки прорвали. Правда, пока, к счастью, только на одном участке, потому дальнейшее их наступление еще можно попытаться, — последнее слово он достаточно четко интонировал, — остановить. И сделать это предстоит именно вам, первой и второй ротам. Почему вам? — не дожидаясь вопросов, которые, впрочем, никто задавать и не собирался, переспросил он. — Отвечу. Потому что ваши роты наиболее боеспособны по итогам прошлых боев. И на данный момент полностью укомплектованы личным составом. Третья и четвертая только вчера пополнились людьми, а бросать в бой непритершиеся экипажи я не хочу. Пока не хочу, но если придется, они вступят в бой следом за вами. Да, и вот еще что: бригада начнет развертываться по-боевому сразу после вашего выхода, так что тылы мы вам прикроем. И летуны поддержку обещают, я только что говорил со штабом фронта…

Внезапно замолчав, комбат прошелся по лицам взводных тяжелым усталым взглядом:

— Короче, так, мужики. Вы их — главное — остановите, хоть на несколько часов, но остановите. Немцы сейчас на марше, так что противотанковые батареи в землю закапывать и вам ловушки устраивать никто не станет. Для них сегодня главное только одно: поскорее да поглубже клин в нашу оборону вбить, чем они уже который час и занимаются. Вот и срубите его острие. Местность там подходящая, кругом лес и всего две проходимые для автотехники дороги. Устройте засады и задержите их. На сколько сможете, на столько и задержите. Остальное — не ваше дело.

Вновь помолчав несколько секунд, командир батальона закончил негромким и каким-то тусклым голосом:

— Очень вас прошу, ребята. Вы здесь все уже битые да стреляные, так что не мне вам объяснять. К столу. Смотрите…

Отодвинув в сторону «летучую мышь» с порядком закопченным стеклом — из входа с распахнутым пологом и без того падало достаточно света, утро уже вступило в свои права, — он ткнул пальцем в карту:

— Довожу обстановку на… да уже и неважно, на когда. Минут на сорок примерно назад, может, на час. Обстановка чуть не поминутно меняется. Времени нет, и карт у вас тоже нет, так что запоминайте. Основной удар пришелся в стык между…

…Командирское сиденье, полуовал, обтянутый темно-коричневым дерматином поверх не шибко толстого слоя чего-то мягкого, но явно не поролона, который в этом времени еще не изобрели, было весьма далеко от привычного эргономичного компьютерного кресла. И все же Дмитрий устроился на нем более-менее удобно. И вот уже почти полчаса наблюдал в проеме распахнутого люка неспешно плывущие по небу облака, в точности такие же, как и в родном двадцать первом веке. Да и там, на афганских перевалах, облака не слишком отличались от этих, принадлежащих далекому и героическому прошлому. Такие же белые, пушистые и равнодушные ко всему земному…

Танк они замаскировали неплохо, в этом он не сомневался: во-первых, поросший кустарником придорожный холм скрывал его по самый погон, во-вторых, накиданные на башню ветви полностью прятали от противника угловатый силуэт. Земля еще не до конца просохла после весенних дождей, так что хотелось надеяться, что свои же выстрелы не поднимут пыль, запорошив смотровые приборы. Ну, по крайней мере теоретически. Остальные два танка его взвода так же замаскировали, только по ту сторону дороги — один несколькими сотнями метров впереди, второй — позади. Ротный поначалу воспринял его план в штыки, однако Дмитрий достаточно аргументированно объяснил, что переть и дальше навстречу наступающим немцам достаточно бессмысленно. Ну, напорются они на передовой дозор, намотают на гусеницы пару мотоциклов и сожгут какой-нибудь «Ганомаг» и несколько танков — и что дальше? Попросту раскроют противнику тот факт, что на пути прорыва есть силы противодействия. А так имеется шанс, и неплохой, застать их врасплох. И реально задержать продвижение передовых частей. Собственно, не он придумал — прошлая жизнь научила.

Капитан Ярошенко, ротный-раз, колебался, впрочем, недолго — хлопнул его по плечу и дал добро, пообещав перекрыть танками второго взвода еще одну дорогу, по которой могли наступать немцы, куда более узкую, стиснутую холмами и оттого не слишком удобную для прохождения большой колонны. Третий взвод представлял своего рода мобильный резерв, расположенный километром дальше, и в бой должен был вступить по необходимости — либо прийти на помощь одной из засад, либо оставаться на месте, дожидаясь, пока основные силы противника пройдут сквозь огневой заслон и помогать окажется некому. Насчет пространства между двумя дорогами переживать не стоило: невысокие поросшие редким лесом холмы практически непроходимы даже для танков, не говоря уже об автотехнике, да и земля до конца не просохла, увязнут и превратятся в прекрасную цель для обещанных штурмовиков. Если последние, конечно, появятся. С другой же стороны от «их» дороги и вовсе начинался лесной массив, куда не то что грузовик, мотоцикл не затащишь. О том, чем станет заниматься вторая рота, Захаров не знал. Да и не хотел знать, если честно, — своих хлопот хватало. «По самые гланды», — как говорил герой его любимого телесериала…

— Вань, ты все запомнил? — повернув голову, лениво осведомился Дмитрий у башнера, сидевшего на своем «насесте», словно здоровенная нахохлившаяся курица, ради смеха обряженная в не первой свежести танковый комбинезон.

— Так точно, — буркнул белорус. — По команде «раз» пихаю бронебой, если «два» — осколочную. На «три» — подкалиберный. Просто ж запомнить. А чего команды новые? Раньше по-другому было?..

— Это счас просто, а в бою? Вот потому и такие команды, чтоб запоминалось просто. Смотри не перепутай, от тебя зависит, кого первым сожгут, мы их, или они нас… Саш, что у тебя? — обратился Захаров к стрелку-радисту, каждые пять минут переключавшемуся на немецкую волну.

— Шпрехают чего-то, я ж только отдельные слова понимаю.

— Учиться лучше нужно было, товарищ Саша. Тогда б понимал. Это у меня семь лет общеобразоваловки (произнося последнюю фразу, Дмитрий едва не заржал), а ты вон целых три курса института закончил.

— Два, товарищ командир. Я ж в октябре заявление на фронт подал…

— Да шучу я, шучу. Если б мы заранее знали, что фриц сунется, все ихний язык вызубрили бы до последней сраной буквы. Кстати, а какая у них там последняя?

— «Цет» вроде, товарищ лейтенант. Кажется…

— Кажется ему, — сварливо пробурчал Дмитрий, выглядывая из башни и поднося к глазам бинокль. — Когда кажется, креститься нужно… ага! Вот и гости незваные пожаловали, мать их. Экипаж, к бою! Только спокойно, не дергаясь.

Захаров снова высунулся наружу:

— Раз, два, три… ну, кто б сомневался. Обожаю фрицев за предсказуемость, всегда воюют по стандарту, даже в сорок третьем, — последнее он, впрочем, пробормотал себе под нос, уверенный, что его не услышит никто из экипажа. Три мотоцикла, два броневика. Над срезом угловатого корпуса, размалеванного двухцветным камуфляжем со следами смытой зимней побелки, видны шлемы пехотинцев, осматривающих обочины. Курсовой пулемет смотрит вдоль дороги, кормовой вовсе задран в небо. Тот самый передовой дозор, который они должны пропустить. Их цель — основная колонна. Которую они и будут избивать до последнего снаряда в боеукладке.

Дмитрий криво усмехнулся собственным мыслям: угу, именно до последнего! У них почти двойной «бэка» на борту — успеть бы хоть треть израсходовать, прежде чем их самих спалят! А в том, что их спалят, он совершенно непатриотично не сомневался. Немцы — вовсе не идиоты, тем более на третьем году войны. И что к чему, поймут очень даже быстро. А уж там, маневрируй не маневрируй, веди огонь с ходу или с места — рано или поздно напорются на болванку — и все, «нас извлекут из-под обломков, поднимут на руки каркас»… Кстати, вот интересно, тот, кто писал эти слова, хоть примерно представлял, о чем вообще речь? Что это еще за каркас такой у танка? И как можно поднять на руках тонн эдак двадцать — двадцать пять, даже ежели вес башни не учитывать? Вот именно…

Замыкающий короткую колонну «Ганомаг» прокатил мимо; кто-то из немцев выкинул через борт консервную жестянку и следом за ней пустую бутылку. Ни хрена себе, они что, еще и жрут на ходу? И бухают?! Хороши разведчики, нечего сказать…

Так, все, хватит мудрствовать, работать пора. Вряд ли дозор оторвался от остальных сил слишком уж далеко, километр, от силы — два. Значит, у них минут пять, не больше. Спустившись вниз, прикрыл люк — так, чтобы и шальной осколок или рикошет не словить, и выскочить, случись что, успеть. Да и лишняя вентиляция не помешает, стрелять придется много, а вытяжка на этой модели хоть и мощнее, чем на ранних «тридцатьчетверках» образца сорок первого и сорок второго, но все еще оставляет желать лучшего. Увидев, что заряжающий излишне усердно возится с запором, молча сунул ему кулак под нос, заставив приоткрыть крышку, застопорив массивную железяку ремнем. Ну, что за человек, полчаса назад же объяснял, чего делать не нужно! Хотя в чем-то его понять можно: молодым танкистам в бою зачастую кажется, что в наглухо задраенной бронированной коробке гораздо безопаснее. Чистая психология, если уж честно. Хотя там, «за речкой», его быстро отучили внутри БМП кататься. Лучше отбить задницу о броню, но иметь шанс уцелеть, чем практически гарантированно сгореть…

Поколебавшись, скомандовал башнеру:

— Ваня, давай бронебойный.

— В смысле выполнять команду «раз»? — простодушно переспросил тот, но к укладке потянулся.

— Тьфу ты, блин! Ну да, «раз»! Коля, ты готов, если что, выдернуть нас отсюда? Задом с разворотом влево и дальше, как оговаривали?

— Нема базара. Ну, то есть это, сделаем, командир.

— Тогда все. К бою.

— Товарищ лейтенант, а мне что делать? — почти жалобно осведомился снизу радист. — Вы воевать станете, а мне тут сидеть?

Дмитрий мысленно застонал. Вот же нашелся на его голову Аника-воин! С подобным рвением — не дай бог, конечно! — первыми в бессмертие и шагают. Причем порой отнюдь не в гордом одиночестве…

— Волну слушай. Нашу, на немцев теперь наплевать. И будь готов, если что, быстренько снять пулемет и отсекать пехоту. Если припечет, лезешь наружу, подыскиваешь позицию и смотришь, чтоб никакая сволочь к танку не подобралась. Особенно, если у этой сволочи гранаты имеются. Противогаз есть?

— Так точно. А заче…

— Выкинь на фиг и напихай в сумку дисков, сколько влезет. Гранат пяток возьми. Стрелять-то умеешь?

— Конечно, товарищ командир! — непритворно обиделся Александр. — В училище в первой пятерке лучших стрелков был!

— Из винтовки?

— Так точно. Еще из СВТ и нагана стреляли, три раза.

— А из ДТ?

Несколько секунд царило молчание, затем стрелок-радист удрученно покачал головой:

— Неа… В прошлом бою пострелять не довелось как-то, а больше я и повоевать не успел…

— Успеешь еще, дело нехитрое. Но матчасть хоть знаешь?

— Обижаете, товарищ командир, в училище…

— Да оставь ты свое училище в покое! Короче, так, лишний раз не высовываешься, но и немцев шибко близко не подпускаешь, мы тут не в кинофильме про Чапаева, да и ты ни разу не Анка (механик-водитель немедленно заржал и пихнул товарища в бок). Ясно?

— Так точно.

— Тогда последнее. Отставить «так точно», «товарища командира» и прочих «младших лейтенантов». Не хочешь мне тыкать — не тыкай, но отвечать кратко, «да», «нет» — и так далее. Это приказ. Усек? Нечего из-за субординации дарить немцу лишнюю секунду.

— А…

— Бэ. Все. Слушай волну! Мужики, к переговорнику подключайтесь, время…

Отчего-то Захарову казалось, что первым из-за поворота покажется командирский танк, возглавляющий колонну. Воображение рисовало даже высунувшегося из люка офицера в фуражке, приплюснутой надетыми поверх наушниками, опершегося обеими руками на откинутые створки люка, — встречал где-то на просторах Сети подобное фото времен войны. Разумеется, действительность оказалась иной: командирский танк, «тройка» с литерой «R» на граненой башне, и вправду имел место быть, но двигался четвертым по счету, пропустив перед собой два Pz-IV Ausf. Н с длинноствольными пушками и идущую в авангарде чешскую «Прагу». Последнее Дмитрия слегка удивило: неужели большинство подобных еще не спалили под Москвой и Сталинградом, Воронежем и Харьковом или не переделали в многочисленные легкие самоходки вроде «Хетцеров» или «Мардеров»? Выходит, нет. А вот вперед «тридцать восьмой» фрицы пустили неспроста, определив клепаной гусеничной коробке незавидную роль приманки и соответственно первой мишени. Ну и ладно, мы тоже не пальцем деланные, пропустим. Идущие следом «четверки» куда как более заманчивые цели. А «Прага»? Пусть пока катится, собственным примером доказывая безопасность пройденного участка. Главное, чтобы окопавшиеся позади ребята не зевнули и вовремя влепили в него болванку, не хотелось бы иметь подобный гембель за спиной. Легкий-то он легкий, но ежели засадит в корму или башню с нескольких сотен метров да бронебойным — мало точно не покажется. Броню, может, и не пробьет, но вот двигатель повредить или гусеницу порвать — запросто.

Так, что там у нас еще? За командирской машиной, выдерживая положенную «сокращенную» дистанцию — ну, да, орднунг же, как иначе! — двигались целых три самоходки. Первой шла знакомая Захарову по прошлым играм начального периода войны «Штуга» с коротким «обрубком», а вот следом — куда более опасные модификации «G» с длинноствольными пушками L/48, да еще и с бортовыми экранами. Следом несколько бронетранспортеров с пехотой и еще что-то угловато-приземистое, не то танк, не то штурмовое орудие — остаток колонны тонул в дыму выхлопов и поднятой гусеницами пыли, не позволявшей рассмотреть никаких деталей. Блин, а ведь, казалось, не будет ее, этой пылюки! Как бы прицел не запорошило…

Впрочем, и того, что Дмитрий уже увидел, ему вполне хватило, дабы слегка усомниться в собственных силах и эффективности засады: уж больно их много! Ладно, разберемся. Главное, теперь окончательно ясно: основные силы двинулись именно по этой дороге. О чем и следует доложить ротному, как и было оговорено.

— Саша, канал есть? Хорошо, тогда передавай сигнал «Первая». Подтвердили? Вот и здорово. Слушай дальше, если что важное, сразу сообщай. А нам пора и пошуметь малость.

Все, теперь и ротный, и «батя» знают, куда немцы направили острие своего клина. То самое, что им предстоит срубить, как выразился утром комбат.

— Ваня, пока не поступит новая команда, пихай в ствол только бронебойные. Ясно? И не жди команды — выстрел — снаряд, выстрел — снаряд. Тоже ясно? Тогда смотри мне…

Захаров снова приник к панораме, прикидывая последовательность действий. Хорошо, если они успеют поджечь с этой позиции три-четыре танка: маскировку, ясен пень, снесет на хрен первым же выстрелом. Сколько раз им дадут выстрелить, прежде чем немецкие наводчики обнаружат танк? Пять? Шесть? Корпус-то надежно прикрыт холмиком, это да, но если прилетит в башню с расстояния в полкилометра, может стать кисло. Отсюда вывод — позицию все равно придется менять, зря он, что ли, по округе бродил? Присмотрел кое-чего и с мехводом обговорил. Главное, чтобы ребята клювом не прощелкали и вовремя к веселью присоединились. Их все же двое, а он один… ну, танк, в смысле, один, а не лично он.

Все, пора. Некуда больше оттягивать. Да и незачем. Дмитрий подвел прицельную марку под срез башни первой по счету «четверки», зачем-то взглянул на часы — до окончания «его» времени оставалось всего минут двадцать — и плавно надавил на педаль. Только бы непристрелянное орудие не подвело: танк-то новехонький, иди, знай, как там его заводская комиссия принимала! Кто ж думал, что их на второй день в бой бросят, против всяких инструкций и циркуляров.

Ба-б-бах!

Танк дернулся, отдача швырнула назад казенник, стреляная гильза звякнула о край лотка и упала в брезентовый мешок, пока еще целый. Дмитрий не отрывался от налобника, закусив губу, следя за едва заметным светлячком трассера. Есть, попал! Не подвели ни прицел, ни орудие! Короткий фиолетовый высверк возник точно в основании угловатой башни, возник — и… что все?! «Ну же, сука! — возопил про себя танкист. — Я ж попал, я ж точно попал, что ж ты, тварь, не…»

Словно отозвавшись на мысленный призыв, башня дрогнула, приподнялась на метр и, дернув хоботом пушки, рухнула обратно в облаке не особенно и сильного взрыва, которому все же достало мощи вышибить и люки, и боковые дверцы. Удивительно, но танк так и не загорелся.

«Размочили счет», — мелькнула и растворилась среди множества более актуальных товарок короткая, словно давешний высверк пробиваемой брони, мысль. Отметив боковым зрением, что башнер уже перезарядился, Захаров снова приник к прицелу, торопливо наводя орудие на идущую следом бронемашину. Время пока еще играло на их стороне: вряд ли немцы успели даже просто осознать произошедшее. Только мазать нельзя, категорически нельзя. Еще пару выстрелов — никак нельзя. Стыдно промахнуться с полукилометра. Нужно успеть выбить еще хотя бы командирский танк, а уж потом…

Ба-б-бах!

Не промазал, влепил, куда и целился — в двигатель. Который то ли заклинило, то ли механик-водитель что-то сделал не так, но танк, проехав еще метра три, неожиданно развернулся поперек дороги, где и заглох окончательно. Причем заглох, падла, мордой прямо на их позицию! Блииин… Если экипаж уцелел и не струсит, сейчас влупит прямой наводкой… Нет, уже не влупит: курящийся над решеткой МТО дым неожиданно загустел, и спустя секунду изо всех люков выплеснулось бледное пламя полыхнувшего бензина. Все, отвоевались. Похоже, болванка таки разворотила один из внутренних баков. Ждать, пока температура в превратившемся в крематорий боевом отделении обреченной «четверки» достигнет уровня, необходимого для детонации боекомплекта, Захаров, разумеется, не стал, торопливо крутя маховик разворота башни. Задача-минимум пока не выполнена: кровь из носу, нужно выбить командирский танк! Механик которого оказался куда расторопнее своих отправившихся в Валгаллу на встречу с длинноволосыми валькириями товарищей — или попросту был лучше подготовлен. «Тройка» с приметным «R» на башне развернулась, явно собираясь съехать на противоположную сторону дороги и укрыться за подбитым танком. Что ж, неглупо. Вот только кювет здесь совсем неглубокий, а до пылающего «панцера» — метров тридцать. Сами виноваты, не фига было дистанцию выдерживать, тогда, может, и успел бы…

И все-таки в этот раз Дмитрий слегка сплоховал. Снаряд лишь высек сноп видимых даже в дневном свете искр и сорвал «ящик Роммеля», уйдя рикошетом куда-то в сторону леса. Пока башнер пихал в казенник очередной унитар, Дмитрий пытался успокоиться. Не дергаемся, не спешим, сейчас все исправим. Фрицевскому водиле еще метров пятнадцать до укрытия, а ему только пара секунд, чтоб прикинуть упреждение и… Педаль опустилась вниз, словно нож гильотины, в долю секунды отсекшей прошлое от будущего. Попал!!! Почти туда, куда и хотел, на полметра выше опорных катков — уж больно красиво они борт подставили, съезжая с дороги! «Тройка» судорожно дернулась и, проехав еще метров десять, замерла, по иронии судьбы почти скрывшись-таки за чадящим танком. Из распахнувшегося люка показалась человеческая фигурка, перевалилась через бортик командирской башенки, сползла на броню. Ох ты, да у тебя ж, бедолага, похоже, ноги перебиты! Наверняка внутренними сколами брони посекло — попади он под удар болванки, ноги б попросту оторвало. Немецкий танкист, отчаянно цепляясь руками, пополз в сторону кормы — и в этот момент боекомплект «четверки», наконец, взорвался. Сорванная с погона башня перекувырнулась через ствол, на миг замерла — и тяжело рухнула прямо на командирский танк.

Дмитрий на миг зажмурил глаза. А ведь он подобное уже видел, нет, не в игре — в жизни. Тогда, много лет назад (или, блин, все-таки вперед?), точно так же перекосило сорванную взрывом башню лейтенантской БМП, и точно так же кувыркалась подброшенная ударной волной башня его бэтээра, и точно так же рвалось изо всех люков неудержимое пламя вспыхнувшего горючего…

Стоп, прочь воспоминания! Бой не только не закончен — он еще и не начался толком. А вот интересно, чего ж молчат остальные две взводные машины?! Они там охренели, что ли?! Ведь договорились же: когда он подожжет головной танк, одна из «тридцатьчетверок» бьет по последним машинам колонны, запирая огненный капкан! Ну, а вторая ведет огонь по собственному выбору, выбирая цели в середине. Чего ж тормозят-то?!

Беззвучный огненный всполох в затянутом дымом и пылью хвосте колонны — ну, наконец-то! Еще кому-то из фрицев сильно не повезло. И тут же еще один взрыв, но уже в центре, метрах в трехстах от последнего подбитого Дмитрием танка. Внезапно душу заполнило какое-то иррациональное веселье: три сожженных танка за — сколько там времени прошло? Минута, две? — нормально же, а?! Можем, когда захотим? Можем — и безо всяких цейсовских прицелов! И еще больше сможем, уже совсем скоро Курская битва…

Башнер воткнул в казенник очередной унитар и помотал головой — угорел, что ли? Да нет, вроде рано. Кордитом, конечно, воняет, но и не настолько, чтоб в обмороки падать. Так, довернуть маховик и прижаться к резиновому налобнику. И успокоиться. Вдох-выдох. Не психуем, наводим спокойненько, прикидываем упреждение… огонь!

Вслед за щелчком в наушниках грохнуло орудие, выплюнув еще одну смерть. Уж больно не понравился Дмитрию маневр второй по счету самоходки, внезапно сдавшей назад и застопорившей правую гусеницу, разворачиваясь в их сторону. Все, вычислили их! Кончилось везение. Точно кончилось: болванка лишь сорвала один из листов противокумулятивного экрана, но до брони так и не добралась, даже рикошета не было. Млять! Да Ваня же! Снаряд!

Кланц! Ага, это затвор. Тогда получи, тварь — и с размаху педаль вниз, до упора. Выстрел!

Ба-б-бах!

Перспективу привычно заволокло поднятой выстрелом пылью и дымом — ствол-то почти вровень с землей, еще пару раз — и вовсе ни хрена не разглядишь. Да уж, насчет мокрой земли он точно погорячился. Может, в глубине она и мокрая, а вот поверху уже пылит… Только вот не будет никаких «пары раз», пора менять позицию. Нет, точно пор…

Бдзынк! Ого, неплохо по ушам шарахнуло, несмотря на шлемофон! Похоже, они с самоходкой одновременно выстрелили. Немецкая болванка, оставив на башне продольную борозду и звон в ушах, ушла в сторону, а их? В молоко, сука! Промазал, млять, промазал!..

Помотав головой, Дмитрий взглянул на башнера, глаза которого округлились явно сверх положенной человеческой анатомией меры. Впервые, что ли, под обстрелом? Ну, да, таки впервые, если память виртуала не врет. Что ж, парня понять можно: болванка-то с его стороны в башню стукнула, в полной мере прочувствовал. В очередной раз сунув под нос заряжающему кулак и многозначительно кивнув на казенник, Захаров заорал, не особо выбирая выражения:

— Коля, валим нах…!

И, снова взглянув на башнера, отвесил тому увесистую плюху в бок. Воспитательная мера оказалась правильной, и танкист, секунду растерянно поморгав, дернул из укладки новый унитар. Хоть бы снаряд не выронил, герой-танкист. Причем взрывателем вниз…

Взревев дизелем, танк резко сдал… нет, не сдал, скорее «прыгнул» назад, рывком уходя из пристрелянного вражеским наводчиком сектора. Вовремя, кстати: на том месте, где он только что стоял, вздыбился дымно-пыльный куст взрыва. По броне звонко сыпанули осколки и глухо пробарабанили куски вырванной тротилом глины. Ни хрена себе, фугасным, что ли, фриц шарахнул? Ну и за каким, спрашивается?! Или просто выпалили тем, что в стволе оказалось?

«Тридцатьчетверка» развернулась и на приличной скорости рванула в сторону заранее присмотренной позиции. По башне дробно протарахтела пулеметная очередь, пятная свежеокрашенную броню пулевыми отметинами. То ли у немецкого стрелка сдали нервы, то ли всерьез надеялся разбить приборы наблюдения. Дмитрий словно наяву видел разлетающиеся капли расплавленного свинца и клочья латунной оболочки. Накаркал: щеку неожиданно обожгло залетевшей в приоткрытый люк раскаленной каплей. Блин, а если бы в глаз?!

Доехали, наконец. Так себе позиция, но уж чем богаты — не то крохотный овражек, не то здоровенная промоина, оставленная весенними ливнями, поверху обильно поросшая густым колючим кустарником, еще не успевшим зазеленеть. Сквозь который они и проломились, безжалостно ломая гусеницами хрупкие ветки. Двигатель мехвод не глушил, готовясь при необходимости снова выдернуть машину из-под огня.

Теперь можно и оглядеться, благо небо и земля перестали сумасшедшими качелями скакать в триплексе. Что ж, пока они катались, хаосу на дороге определенно прибавилось: горел бронетранспортер и две автомашины с разнесенными в щепки кузовами и посеченными осколками кабинами; еще один тупорылый грузовик, внешне не поврежденный, застыл поперек дороги, из кабины, уцепившись рукой за дверцу, свисает тело водителя. И в конце колонны тоже что-то весело полыхает, но что именно — не разглядеть, мешает дым и поднятая взрывами пыль.

Самое время и им подключиться к веселью, вот только есть одно «но» весом в двадцать с лишним тонн и калибром в семьдесят пять миллиметров. Или «семь с половиной сантиметра», согласно немецкой классификации. Вернее, не одно, а аж три — самоходки, мать их, все целехоньки, уже сползли в кювет, укрываясь за подбитыми бронемашинами. Две ведут огонь по противоположной стороне дороги, третья, похоже, взяла на себя роль их персонального охотника и палача. Молодцы фрицы, быстро обстановку оценили! Поняли, что танков тоже всего три, а пришлет ли Ярошенко на помощь второй взвод, еще неизвестно.

Спрятавшуюся за разбитым танком «Штугу» Дмитрий, пусть и сквозь дым, прекрасно видел — отлично сознавая притом, что позиция у него для подобной дуэли не ахти. Если и попадет, то в самый край рубки, и вовсе не факт, что будет пробитие. Попробовать? А что остается? Главное, не торопиться… Захаров аккуратно навел центральную прицельную марку на корпус Sturmgeschütz, совместил с горизонтальной шкалой БРОГ и выдавил спуск.

Ба-б-бах!

Роскошный огненно-дымный всплеск над корпусом самоходки. Осколочным вмазал. Что самое обидное — попал, только пользы-то… хотя оглушило панцерманов качественно.

— Ваня, млять, ты чем зарядил?! Давай «раз» в ствол!!!

И снова приник к прицелу, дожидаясь, пока башнер перезарядит орудие, на сей раз бронебойным. Но прежде чем Захаров успел прицелиться, выстрелила самоходка. И, не дожидаясь результата, врубила задний ход, окончательно скрывшись в дымном шлейфе от горящей «четверки». Плохо. А главное, обидно! Правда, немецкий наводчик тоже смазал, Дмитрий даже не понял, куда тот попал.

Где-то в хвосте колонны рвануло, и почти сразу же метрах в трехстах от дороги поднялся султан грязно-белого дыма, подсвеченный снизу оранжевыми всполохами загоревшегося соляра. Все, вот и у них минус один. Сожгли кого-то из ребят. Точнее, не безликого «кого-то», а сержанта Вахнина с экипажем, чей танк занимал позицию по ту сторону дороги и должен был замкнуть ловушку с конца колонны. Скрипнув зубами, Дмитрий навел орудие на пытавшийся столкнуть с дороги заглохший грузовик бэтээр и выстрелил, прекрасно понимая, что противопульная броня — не преграда для пятикилограммовой болванки. Но водителю и десанту всяко мало не покажется. Так и вышло: прошитый насквозь, от борта до борта, бронетранспортер дернулся и замер, задрав в зенит ствол курсового пулемета.

— Давай «два».

И, дождавшись, пока заряжающий воткнет в ствол унитар с осколочно-фугасной гранатой, выпалил еще раз. Хотя мог и не стрелять, если честно. Но отомстить за сгоревших ребят хотелось просто до зубовного скрежета. Вышло эффектно: взрыв практически развалил корпус полугусеничника на две части, причем в продольной проекции, и пробил бак. А в том, что немецкий синтетический бензин горит в бою ничуть не хуже обычного, Дмитрий уже успел убедиться.

Бдзынк-виу-у-у!

Танк ощутимо вздрогнул, и Захаров неслабо врезался в налобник прицела, рассадив бровь — теплая струйка потекла по лицу, в соответствии с человеческой анатомией огибая нос. Чисто инстинктивно облизнулся, ощутив во рту знакомый железисто-соленый привкус. Снова подарочек от давешней самоходки прилетел, то ли в лобовую проекцию башни, то ли в маску пушки. Хреново! Если заклинит орудие — сливай воду. Толку от них тогда — ноль без палочки…

Пару раз сморгнув — лишь бы глаз не залило, хрен тогда прицелишься, — проорал башнеру, чтобы зарядил бронебойный, и попытался нащупать проклятую «Штугу». Коль уж так прицельно влупила, значит, выползла из укрытия, тварь! Ага, точно выползла, вон она, как на ладони. И дым как раз ветром в сторону снесло. Сколько прошло, четыре секунды, пять? Еще три, и они перезарядятся и выстрелят. Успеть бы…

Дмитрий, с трудом сдерживая нервную торопливость, подвел увенчанную угольником вертикаль под срез маски вражеской пушки — подсознание не к месту напомнило, что в войсках подобную литую железяку называли «свиное рыло», — выдохнул и резко опустил ногу вниз. Почти незаметный на дневном свете трассер воткнулся в точности, куда и следовало, между корпусом и оной «saukopfblende». И мгновение спустя штурмовое орудие перестало существовать как боевая единица «панцерваффе». Нет, самоходка не взорвалась, просто как-то неестественно, судорожно дернулась на месте, и из приоткрытого командирского люка лениво выплеснулся клуб сизого, вязкого дыма: боекомплект не сдетонировал, но внутри определенно что-то взорвалось. Может, их болванка и ударила в укладку, но взорвался лишь пороховой заряд одного из выстрелов — на войне всякое бывает. Для экипажа, впрочем, и этого с головой хватило — в стальной-то коробке!

В наушниках захрипело, затем донесся на удивление четко слышимый голос сержанта Кирисова, командира третьего танка их взвода:

— «Заслон-восемь», я подбит, горю. Выхожу из бо…

И следом — короткий нечеловеческий крик, оборванный грохотом. И тишина.

Захаров зло выдохнул сквозь плотно сжатые зубы: все, они остались одни. «Заслон-восемь» — позывной его машины, остальные два «заслона» нумеровались «4» и «9». Впрочем, учитывая численное превосходство противника, они и так продержались достаточно долго, неплохо разменяв погибшие машины. Значит, сейчас их очередь… Один танк против двух самоходок и хрен знает чего еще, оснащенного пушками, — несерьезно. Если сейчас не придет помощь, им станет…

— Краснов, отходи, — отчего взводный вызвал его именно так, а не по позывному, Дмитрий не понял. — Все, что смогли, вы сделали. Давай вали в…

Куда именно ему валить, Захаров так и не понял, слишком уж много событий произошло в следующий миг. Снова оглушительно бдзынкнуло по башне, затем какая-то властная и не терпящая возражений сила сорвала его с командирского «насеста» и неслабо приложила об ящик вертикальной боеукладки, швырнув вперед, под казенник пушки. Заорал башнер, причем крик прорвался сквозь застегнутый шлемофон — разъем ТПУ вырвался из гнезда во время падения, Захаров каким-то чудом успел зафиксировать этот факт самым краешком угасающего сознания. Последнее, что он еще осознал, прежде чем провалиться в беспамятство, — в стиснутом броневыми стенками корпуса и башни боевом отделении ощутимо пахнуло гарью и горячим металлом. Затем упала тьма…

 

Глава 7

Василий Краснов. Недалекое будущее.

Закрыв глаза, Василий помотал головой: а чего он ждал, собственно?! Что девчушка возьмет и поверит всему этому фантастическому бреду?! И кинется помогать «танкисту из прошлого»? Угу, прямо сейчас. А он сам бы поверил? Нет, конечно, выслушал бы — и во весь опор рванул в особый отдел. Это если на войне. А ежели до нее — в районное отделение НКВД. Там найдется, кому разобраться с подобными путешественниками во времени… Твою мать, что же ему делать? И кто его за язык тянул? А если она сейчас вызовет милицию? (В том, что в этом мире за правопорядком следит именно милиция, он убедился по дороге из магазина — видел на проспекте характерное авто с мигалкой на крыше и надписью «милиция» на дверцах.) Им-то как объяснять, кто он и откуда? Сыграть под перепившего водки ветерана неведомой ему войны, окончательно сошедшего с ума? Ну, так заберут в вытрезвитель, отпишут по месту работы… к чему ломать жизнь хозяину этого тела и этой квартиры? Он-то перед ним ни в чем не виноват… или как раз виноват? Зачем-то же он ставил эти эксперименты, подтверждение которых он только что лично видел на экране неведомого «компа»?

Неожиданно Василий ощутил в груди предательский страх.

А вдруг это какая-нибудь секретная военная разработка?! И он своим глупым поведением поставил ее на грань срыва?! Рассекретил перед первым попавшимся человеком?! Тогда его просто расстреляют… впрочем, может, и к лучшему; вдруг тогда и произойдет обратный обмен их разумами. Хотя, если ТАМ Захаров уже пропал без вести, то неизвестно, что при этом произойдет и куда вернется он, Васька Краснов. Но ведь тогда арестуют и Соню, которую он, так уж выходит, подставил…

Решительно отставив в сторону водку, мамлей торопливо затушил сигарету и двинулся в комнату. Надо же разобраться, как эта штуковина работает, вон, как кассирши в продмаге с ней лихо управлялись, да и соседка тоже. Неужели ж не поймет, не разберется? Хотя, конечно, танковый прицел или командирская панорама куда как проще будут.

Десяти минут, проведенных в знакомом кресле, более чем хватило, чтобы окончательно понять: не поймет и не разберется. На экране — все та же фотокартинка с БМП, а вот знакомой «тридцатьчетверки» он больше так и не нашел. Повозил по столу овальной штуковиной, нажимая на обе продолговатые кнопки на ее «спине» — видел, как это делала Соня. Иногда по экрану пробегала белая стрелочка-указатель, иногда открывались какие-то окошки с надписями, иногда нет. Нажатия на клавиши «пишмашинки» и вовсе ни к чему не привели. И в конце концов Краснов смирился с тем, что не в силах совладать с хитрым прибором. Смерив мрачным взглядом заполнявшую экран фотокарточку, парень снова отправился на кухню. Убрав, от греха подальше, водку в холодильник, вскрыл ножом консервную банку и приготовил себе бутерброд, густо намазав тушенкой толстенный ломоть белого хлеба. Если за ним придут, стоит перекусить, пока есть время. Тушенка оказалась не в пример хуже той, к которой он привык на фронте, но выбирать не приходилось. Готовить картофель или варить кашу было лень, потому младший лейтенант просто очистил себе луковицу и поставил на огонь чайник, разыскав спички и разобравшись с газовой плитой. Вполне нормальный обед, даже сытный, на войне и такого порой не было. Вот только чай нужно отыскать, но это не проблема, не может такого быть, чтобы у бывшего фронтовика не нашлось дома запаса чая и сахара! Ну, а не отыщет? Где магазин — знает, деньги пока есть…

И в этот момент в прихожей снова затрезвонил звонок. Дернувшись было, Краснов тут же успокоился: что ж, вполне логично. Надо полагать, перепуганная его откровениями девушка все-таки позвонила «куда следует», и сейчас его ждет весьма непростой разговор. А чего он хотел? Все правильно. Вздохнув, он погасил газ под так и не успевшим закипеть чайником и побрел в прихожую. Нормально все.

За дверью стояла Соня. Не говоря ни слова, девушка переступила порог, захлопнула дверь и прошла на кухню, оглядев разложенный на столе «обед». Обернулась к Краснову и негромко спросила, стараясь не встречаться с ним взглядом:

— Вы так всегда питаетесь? У вас же микроволновка есть, если лень нормальную еду на плите готовить, могли б хоть какие полуфабрикаты разогреть.

Краснов устало прислонился к косяку и равнодушно пожал плечами:

— Если б я знал, что такое микроволновка, наверняка б воспользовался ей. А я не знаю. И про полуфабрикаты тоже не знаю. Когда мы встретились у подъезда, я потому и дал тебе всю связку, что даже понятия не имел, как дверь открывается. Соня, зачем ты вернулась? Я прекрасно понимаю, что ты обо мне думаешь. Признаюсь, сам бы наверняка подумал то же самое. Знаешь, ты иди, наверное, домой, а? Нет, правда, иди. И забудь, пожалуйста, обо всем этом. Не было ничего, и ничего я тебе не рассказывал.

— Выгоняете? — тихо спросила девушка.

— Да нет, просто решил, что это за мной пришли…

Несколько секунд соседка непонимающе глядела на него, затем спросила:

— То есть вы что, решили, что я побежала на вас… заявлять? — последнее слово она явно подобрала с трудом.

— Ну, а как иначе? Если сосед вдруг начал рассказывать, что попал сюда из другого времени, вполне нормально решить, что он либо сошел с ума, либо провокатор. И звонить в «Скорую» или милицию… ну, или в госбезопасность. Я бы именно так и поступил, если честно. Это вполне нормально.

Соня гневно встряхнула головой и решительно вытащила из лежащей на столе пачки сигарету. Закурила, но, закашлявшись на третьей затяжке, раздраженно затушила в пепельнице. И заговорила — торопливо, захлебываясь, будто боясь, что ее прервут, не дослушав:

— Знаете… а я почти готова поверить, что все это правда! Если бы вы перепились и поймали белку, наверняка б так себя не вели. Я не психиатр, конечно, но в этом отчего-то уверена. У вас… взгляд стал совсем другим, не таким, какой был у дяди Димы… ну, короче, я не знаю, как объяснить! Он всегда смотрел словно внутрь, в глубину себя, а вы — наоборот… вам будто все интересно, все незнакомо, все в новинку…

— Твоя мама, насколько я понял, не хочет, чтобы ты со мной общалась… ну, то есть с Дмитрием.

— Неважно, — отмахнулась девушка. — Она сейчас с отчимом на курорте в Турции отжигает. Денег только на проживание оставили, даже за инет не заплатили. Ей там хорошо, не переживайте. У отчима бабки есть, так что «все включено», все в ажуре. Еще неделю там пробудут.

— А отец? — неожиданно задал Краснов вовсе не тот вопрос, что собирался задать.

— Нету. Он дальнобойщиком был. Застрелили его, еще в девяностых.

— Артиллеристом? — искренне не понял Василий. — В бою погиб?

— Угу, почти. Дальнобойщик — это значит водитель фуры. Ну, большая такая машина, тягач и прицеп. Шофер, короче. Его в рейсе убили. Бандиты убили, хотели груз захватить, а он не отдал. Мне тогда всего годик исполнился. А через пять лет мать снова замуж выскочила. Ну, а отчим — жлоб. Нет, за обучение в универе платит, конечно, мамка условие такое поставила. А в остальном? Сама кручусь. Вот недавно кассиршей устроилась в том магазине, что через дорогу, — она кивнула на валяющийся на полу пустой пакет с логотипом продмага. — Вы ж там скупались?

— Наверное…

— И как? — Соня понимающе усмехнулась.

— Да не очень. Охрана странно смотрела. Подозрительно.

— Ну, еще бы. Короче, так, дядя… ох, а как мне вас теперь называть-то?!

— Василием родители назвали, — угрюмо сообщил Краснов. — Мне чужое имя не нужно. И не выкай, пожалуйста, нам годков с тобой примерно поровну. Я ж двадцать третьего года.

— Э-э… это в смысле, вы родились в одна тысяча девятьсот двадцать третьем? — наморщив лоб, переспросила Соня.

— Угу. Двадцать лет мне сейчас. Да и какая разница? Если уж поверила, так научи меня с этим самым «компом» обращаться, а дальше уж я сам разберусь.

Девушка смерила его насмешливым взглядом:

— И всего-то? А дальше что?

— В прошлое вернусь. Мне еще через всю Европу на танке пилить, вчера в фотоальбоме видал. Аж до самого ихнего фашистского Берлина…

Несколько секунд царила тишина, затем Соня неуверенно переспросила:

— То есть вы… то есть ты правда считаешь, что с помощью компьютера сможешь вернуться обратно?! В прошлое? В сорок третий год?

— Конечно! Если сюда попал таким путем, то и обратно смогу!

— Василий, я, кажется, догадалась, что ты имеешь в виду, но… можно я тебе кое-что покажу? Пойдем в комнату. Я покажу, и ты поймешь. Наверное, поймешь. Это просто компьютерная игра, симулятор с эффектом полного погружения, а никакая не машина времени. Пойдем?

Краснов тяжело отлепился от косяка, пропустив вперед девушку:

— Ну, пойдем. И, знаешь, спасибо, что поверила мне.

Замерев на миг, Соня повернула к нему голову:

— Пока еще не до конца. Но мне очень хочется тебе верить… нет, правда хочется. Вот только не знаю, зачем. Хотя нет, пожалуй, знаю. Я ведь не только из-за тебя вернулась, но и ради дяди Димы. Не могу его в беде оставить. Он на самом деле очень добрый и справедливый. Год назад мне здорово помог. Подставили меня тогда, парень один с факультета подставил, хотя перед тем в любви, сволочь, признавался. Вопрос об исключении стоял, еще и денег подонку этому должна оказалась. А где их взять? Не воровать же идти? Отчиму боялась сказать, он бы и пальцем не пошевелил, мать тоже ничем помочь не могла, она домохозяйка, сама не работает. Сидела в тот день в парке и ревела, как дура. Там меня дядя Дима случайно и встретил. Ну, меня и прорвало, все-все ему рассказала. Он сам в ректорат пошел и с деканом проблему разрулил, они сослуживцами оказались, оба в Афгане воевали, еще и долг мой отдал. А как отдал и заставил расписку написать, так твари этой морду начистил. Я к нему, когда все закончилось, пришла, говорю, мол, за год денежек подсоберу и верну. А он засмеялся, по носу меня щелкнул: «А зачем мне деньги, Сонька? Жены нет, детей тоже. Не вздумай даже, все равно не возьму. Только ты уж больше в такие истории не вляпывайся, договорились? Я не всегда смогу помочь». Ну, я тогда и намекнула, идиотка, мол, если не деньгами, то можно и иначе… ну, долг отдать. Ох, как же он разозлился! Я его больше в таком виде никогда и не видела, куда там отчиму — думала, реально на месте прибьет! А уж как мне стыдно было… сначала предлагать такое, потом от слов его… Короче, выгнал он меня из квартиры и еще месяц не здоровался даже. Потом простил, правда. Вот такая история. Ладно, прости, что загрузила, просто выговориться хотелось. А заодно, — девушка хитро улыбнулась. — Если б ты мне врал, то хоть как-то на рассказ отреагировал — я все время на твое лицо смотрела. А ты слушал, как впервые. Значит, кем бы ты ни был, но уж точно не дядя Дима! — сделав столь неожиданный вывод, видимо, абсолютно логичный с женской точки зрения, Соня легонько подтолкнула его: — Ну, все, поговорили и хватит. Пошли в комнату.

— …Понимаешь теперь? — девушка кивнула на монитор. — Это просто игра. Продвинутая, но игра. Ты никак не мог попасть в наше время с ее помощью. Никак не мог, потому что это просто навороченный танковый симулятор с эффектом полного погружения, но ни разу не машина времени.

— Но ведь я попал? — Василий упрямо мотнул головой. — Как же тогда?

— Не знаю… — стушевалась Соня, смущенно пожав узкими плечами. — Я ж не программер, не сисадмин и даже не слишком уверенный пользователь. Кстати, твоя учетная запись… ну, то есть имя, под которым ты играл, заблокирована. Хм, интересно, последний раз ты почему-то зашел под новым ником, вот предупреждение системы безопасности, и он тоже заблокирован.

— А это тогда зачем? — Краснов кивнул на по-прежнему лежащие на столе обруч и перчатки. — Не просто ж так он их надевал?

Девушка улыбнулась:

— И это тоже вряд ли тянет на машину времени. Просто игровые прибамбасы… э-э… ну, то есть такие устройства, с помощью которых человек может испытывать эффект полного погружения. Не понял? — Соня тяжело вздохнула. — Ну, как бы тебе попроще объяснить? Понимаешь, это не просто обычная компьютерная игрушка, а самый совершенный из существующих компьютерных симуляторов… — взглянув на напряженное лицо младшего лейтенанта, девушка снова улыбнулась, на сей раз — понимающе:

— Симулятор, Вася, это значит имитация. Ну, вот как будто ты в танке ведешь бой, а на самом деле сидишь в этом кресле. Но твой мозг — благодаря этой хреновине, — она покрутила в пальцах обруч, — верит, что ты именно в танке, а не тут. Понимаешь? Я понятия не имею, как это делается, но суть именно такова: для игрока — например, того же дяди Димы — в режиме полного погружения все абсолютно реально, он не сомневается, что это не игра, а настоящий бой. То есть его разум, мозги, грубо говоря, верят в происходящее. Ну, примерно как-то так.

— А это зачем? — старательно морща лоб и пытаясь разобраться в объяснениях, Василий коснулся «дырявых» перчаток.

— Это называется киберперчатки. Это такие сенсоры… ну, такой прибор, с помощью которого ты можешь, допустим, управлять танком. Он, этот прибор, передает движения твоих рук компьютеру, — видимо, уже попривыкнув к непонятливости «ученика», девушка коснулась стройной ножкой негромко гудящего под столом ящика, и Василий торопливо отвел глаза. — А уж компьютер интерпрети… переделывает твои движения здесь в движения там. Например, когда ты стреляешь из танка, — не разбиравшаяся в подобных материях Соня согнула указательный палец, будто нажимая на спусковой крючок, и Краснов криво ухмыльнулся. — То есть ты здесь согнул палец, а там — выстрелил из пушки.

— Согнув палец? — переспросил лейтенант.

— Да какая разница? — вскинулась девушка. — Откуда я знаю, как из танка стрелять?! Я и танк-то вживую один раз в жизни видела, в музее. Так что тебе виднее. Но суть я объяснила: движение здесь — движение там, в игре.

— Извини, Сонь, правда, извини. Я честно пытаюсь понять, но сама ж видишь, туго выходит. Все эти обручи, перчатки… бред. С моей точки зрения бред, не с твоей, — на всякий случай поспешно уточнил лейтенант. — Тут совсем другой мир, все совсем иначе… Слушай, — вспомнив кое о чем, неожиданно спросил он. — Можно вопрос? Совсем позабыл.

— Давай, — девушка откинулась в кресле, испытующе взглянув на него. — Ты о чем?

— Да вот нашел утром паспорт Дмитрия. Там написано «Украина». А почему не СССР? Ну, ты понимаешь, о чем я? Я ж вообще не в курсе. У вас тут, в будущем, что за страна такая вообще?

Соня, широко распахнув глаза, несколько секунд молча смотрела на танкиста, затем негромко спросила подозрительно тихим голосом:

— То есть ты вообще не в курсе, что ли?!

— В курсе чего? — старательно наморщив лоб, переспросил Краснов. — Ты о чем?

Вместо ответа девушка внезапно встала и заходила по комнате. Василий с искренним недоумением наблюдал за ней, ничего не понимая.

— Ладно, все равно ж узнаешь. Нету больше твоей страны, Вась. Советский Союз распался почти четверть века назад, в девяносто первом году. Меня тогда еще на свете не было, но мама рассказывала, да и в школе проходили.

— К… как распался?! — на миг Василию показалось, что стены комнаты сдвинулись с места, пришлось даже пару раз сморгнуть, прогоняя наваждение. — Куда распался?!

— Не куда, а на что, — тихим голосом ответила девушка, успокаивающе коснувшись его руки. Еще пару минут назад это движение наверняка привело б его в состояние смущенного возбуждения, но сейчас парень даже не обратил внимания на тонкие пальчики, лежащие на его предплечье. — На самостоятельные, или, как сейчас принято говорить, «суверенные», государства: Россию, Украину, Белоруссию — и так далее. Были братские республики, а стали отдельные страны. «Право на самоопределение», так это, кажется, тогда называлось.

— Все пятнадцать?! — едва слышно спросил Краснов, пораженный ничуть не меньше, чем вчера, когда осознал, что попал в будущее. — Но как же, как?! Мы ведь фашиста разбили, войну выиграли! Как, почему, Соня?!

— Ну, я особых подробностей не знаю, если честно, прости. Не интересовалась, я-то ведь позже родилась. В учебниках одно пишут, в газетах — другое, по телику, третье, а в Сети — четвертое. Хотя в Сети, пожалуй, честнее всего. Знаешь, давай, ты сам в Интернете почитаешь, я тебя научу браузером и поисковыми системами пользоваться?

Лейтенант равнодушно пожал плечами, бездумно глядя перед собой. Вот и приехали, а он-то вчера губу раскатал: квартира богатая, машины красивые, в магазине полки от продуктов ломятся! Всемирный Советский Союз, ага!

— Ну, а строй-то у вас какой? — нашел он силы спросить.

— В смысле? Какой строй?

— Ну, социализм там, капитализм?

— А, ты об этом… — девушка на секунду задумалась, неожиданно зло ответив: — А вот хрен его знает! В Штатах, там, или в Западной Европе — капитализм, конечно, там ничего с твоих времен особенно и не изменилось. А у нас — хрен поймешь. Все, что при Союзе было, разрушили, а вот что построили в итоге — сразу и не разберешься. Они и сами не понимают, думаю. По идее, капитализм, вот только недоношенный какой-то. Начальное обучение и медицина официально бесплатные, но все равно за все приходится платить. Высшее образование — и бесплатное, если на бюджете, и платное, как у меня. Ну, и так далее. Долго объяснять, да, честно говоря, и не хочется. Сам разберешься, не маленький. Научу тебя по инету шариться, там много чего есть. Ты, главное, всему, что прочтешь или увидишь, сразу не верь.

— Капитализм, значит… — с тоской в голосе протянул танкист. — Зря воевали, стало быть, все равно они победили?

— Василий, ты это брось! — внезапно дернулась Соня. — Ничего не зря! И День Победы до сих пор один из главных наших праздников, и пост у Вечного Огня стоит! И ветеранов уважают, правда, тех, кто на самом деле воевал, уже почти и не осталось. Мой прадед, кстати, тоже воевал, в пехоте, мама рассказывала, он без вести в сорок втором пропал. Так что брось!

— Ладно… — равнодушно махнул рукой Краснов. — Может, ты и права, нужно сначала во всем разобраться, а уж потом судить.

— Вась, давай тему сменим, а? — девушка испытующе взглянула в его глаза. — Лучше поучу тебя компом пользоваться. Вот только можно я на пять минуточек в Сеть залезу? Мне правда нужно, я ж не зря тогда пришла, — Соня умильно взглянула в его глаза. — А потом я тебе обед сготовлю, нечего сухомяткой желудок гробить, он у дяди Димы и так испорчен.

— Соня, да делай ты, что хочешь! Пойми, это не моя квартира, не мой… комп, — Василий все-таки заставил себя произнести непонятное слово. — И даже страна не моя!

— А ну прекрати! — решительно прикрикнула девушка. — Знаешь что, иди-ка на кухню, почисть картошки, я поджарю.

— Хорошо, — уже собираясь покинуть комнату, Краснов неожиданно задержал взгляд на нижнем ящике стола. Впрочем, если уж начистоту, задержал он его на загорелых коленках соседки, оказавшихся в непосредственной близости от ящика, заодно кое о чем вспомнив. — Кстати, это Дмитрия? — выдвинув знакомый ящик (девушка убрала ножки в сторону), лейтенант показал девушке лежащий внутри пистолет.

— Ага, дяди-Димин, — кивнула та, равнодушно скользнув взглядом по оружию.

— А чем и как из него стреляют, не знаешь? Я глядел-глядел, так и не понял, куда тут патроны засовывать.

— Что? А, поняла. Да какие патроны! — рассмеялась Соня. — Это ж просто пневмат! Стальными шариками стреляет.

— Как это? — искренне не понял мамлей.

— Ну вот, гляди, — взяв в руки пистолет, девушка ловко поддела ногтем левую щечку рукояти и сняла ее с легким щелчком. Внутри обнаружился блестящий металлический баллончик вроде тех, что в его времени использовали в сифонах для газирования воды. — Видишь баллон? Внутри сжатый газ, углекислый, кажется. Он с большой скоростью выталкивает из дула шарик. Шарики заряжаются в эту штуковину, — Соня вытянула из рукояти ту самую «недоношенную» обойму. — Не помню, как она называется, магазин, вроде.

— Обойма, — автоматически поправил Василий. — Слушай, а зачем он вообще нужен, пистолет этот? Он же не боевой.

Девушка удивленно взглянула в его лицо:

— Ну, конечно, не боевой. Типа спортивное оружие. Разве в твоем времени не было пневматических винтовок? Ну, в тирах, знаешь? Переламываешь, вкладываешь пульку и стреляешь по всяким там жестяным уткам или человечкам.

Краснов едва сдержался, чтобы не выругаться, что, разумеется, было совершенно недопустимо в присутствии женщины, лишь сейчас догадавшись, что непонятное слово «пневмат» — не более чем сокращение от «пневматический».

— Так это просто спортивное оружие?

— Ну, конечно. По мишеням популять или по пивным банкам. Хотя стреляет он здорово.

— Разбираешься в оружии?

— Шутишь? Просто дядя Дима мне пару раз разрешал пострелять, потому и знаю.

Взгляд Сони вдруг застыл на его лице.

— Послушай, Василий… можно вопрос? — девушка определенно смутилась.

— Давай.

— А ты там, ну, на войне, немцев убивал?

В первый миг лейтенант даже опешил от неожиданности:

— А кого ж еще? Не китайцев же. Кто первым орудие наведет да выстрелит, тот и жив. А второй сгорел. Ну, или ежели горючка или боекомплект не полыхнет, то…

— Да я не о том. А вот так, чтобы… ну лично, понимаешь? Один на один. Когда глаза его видишь.

— Не из пушки, что ли? И не гусеницами?

— Ага.

Краснов помедлил, прежде чем ответить, вспоминая тот декабрьский бой первого года войны, когда ему пришлось впервые застрелить живого человека. Не совместить прицельную марку с безликим силуэтом вражеского танка и нажать на педаль спуска, а выстрелить в упор. Нет, сжигая вражеский танк или САУ, он прекрасно осознавал, что внутри люди, которые в следующий миг перестанут существовать и от которых, вполне вероятно, не останется ничего, кроме горстки пепла и нескольких иссушенных жаром обугленных костей. Но в прицел он видел только этот самый безликий силуэт, лишенную души многотонную гору броневой стали…

…В том бою им сбили гусеницу. Ходовая, к счастью, не пострадала, снаряд немецкой «колотушки» лишь вырвал пару траков и своротил передний закрылок надгусеничной полки. Но впервые идущий в бой в составе их экипажа мехвод не успел вовремя среагировать и съехал с размотавшейся гусеницы, оставшейся в глубоком подмосковном снегу в пяти метрах позади. Остальные танки взвода ушли вперед, смешав с землей и снегом злополучную противотанковую батарею, а они остались ремонтироваться. Ничего запредельно сложного, в принципе, не предвиделось: подтянуть тросом гусеницу, наехать, набросить верхнюю ветку, заменить разбитые траки и натянуть. Вот только мороз давил далеко за двадцать, от пропотевших в боевом отделении комбинезонов валил пар, оседающий крохотными кристалликами на задубевшей ткани, а влажные руки прилипали к металлу. Несколько смущала лежащая в полусотне метров разбитая батарея — танки прошли ее с ходу, не останавливаясь, значит, вполне могли остаться выжившие. Если обстреляют их, мало не покажется, и хорошо, если не из пулемета: могло ж у батареи быть пехотное прикрытие? А вот у них самих десанта на броне не оказалось, поскольку спешили на подмогу второй роте, по дороге случайно напоровшись на эти самые ПТО.

Распорядившись, чтобы экипаж не телился и поскорее заканчивал ремонт, Краснов прихватил ППШ, два запасных диска, распихал по карманам три гранаты и двинулся в сторону немецкой позиции, огибая ее по неширокой дуге и прячась за редкими деревцами и увенчанными роскошными снеговыми шапками кустами. Идти было тяжело, снег местами поднимался выше колен, потому вторую половину пути Василий, плюнув на опасность, прошел по пробитой одним из танков колее, готовый в любую секунду плюхнуться в снег.

Крайнюю с его стороны позицию можно было не осматривать: осколочно-фугасная граната попала точнехонько в пушку, искорежив ее и разбросав в стороны расчет. После таких попаданий выживших не бывает, однако Василий все же заглянул за отсыпанный из снега бруствер, прикрываясь за воткнувшимся в снег снесенным взрывом орудийным щитом, изрешеченным осколками. Тридцатисемимиллиметровая PaK-35 с оторванным колесом лежала на боку, нелепо задрав в небо станину. Вокруг — перемешанные с комьями земли обломки снарядных укупорок, стреляные гильзы и рассыпавшиеся неизрасходованные выстрелы. И пять припорошенных снегом и землей тел. Точнее, три тела… и то, что осталось от двух артиллеристов, оказавшихся в самом эпицентре взрыва. Клочья дымящихся шинелей, расколотая почти напополам каска, неестественно-алый снег. Пахло дымом, тротилом, паленым волосом, кровью и отчего-то канализацией… Судорожно сглотнув, Василий торопливо сполз с невысокого бруствера и двинулся в сторону второй пушки. С самого лета воюет, уж, казалось, всякого насмотрелся, а все никак не привыкнет…

Второе орудие погибло под гусеницами. Механик-водитель не просто проутюжил позицию с хода, а, судя по характерным следам, еще и прокрутился на несчастной «колотушке», в полном смысле вбив ее в мерзлую неподатливую землю. Пожалуй, и тут живых искать нечего — немцы то ли не успели среагировать, то ли оказались, на свою беду, излишне храбрыми, но убежать не успел никто. Трое погибли под гусеницами, лежа сейчас среди сплющенных тридцатью тоннами гильз и расколотых в щепу укупорок (Краснов поспешил отвернуться, хотя изодранные траками шинели и прикрывали наиболее шокирующие подробности), еще двоих срезало пулеметной очередью. Эти по крайней мере попытались спастись, однако пробежали по глубокому снегу лишь несколько метров. На всякий случай Васька подошел поближе, выставив перед собой автомат и опасливо косясь в сторону последнего капонира, отсюда невидимого. У правого, с унтер-фельдфебельскими нашивками на задравшейся почти до пояса шинели, аккуратная строчка черных дырочек прошла поперек спины. Насмерть, конечно. Краснов зачем-то аккуратно их пересчитал: ровно четыре штуки. Это кто ж у них во взводе такой меткий?

Второй фриц лежал на боку, подтянув к животу ноги, и негромко не то хрипел, не то сдавленно стонал. Каска слетела с головы, короткие русые волосы, пропотевшие во время боя, уже смерзлись, заледенели крохотными сосульками. Глаза закрыты, но веки дрожат, словно под ними мечутся из стороны в сторону глазные яблоки. Смотри-ка, живой!

Наклонившись, танкист попытался перевернуть его на спину, но не смог: немец лишь сильнее застонал, из последних сил поджимая колени. Понятно, в живот пулю получил, скорее всего и не одну. Видимо, насквозь пробило, со спины, у ДТ пуля тяжелая и не на такое способна. Плохое ранение, не жилец он. Впрочем, даже и окажись ранение полегче, все равно скоро замерзнет, на таком-то морозе. Неожиданно раненый открыл глаза и, с трудом повернув голову, чтобы видеть танкиста, сфокусировал мутный взгляд на его лице. Несколько секунд беззвучно шевелил бескровными синюшными губами, на которых уже почти не таял снег, затем едва слышно прохрипел:

— Empfindlich, sehr empfindlich. Bei mir in dem Innern Feuer. Russischer, morde mich! Bitte…

— Прости, не понимаю, — Василий покачал головой. — Как там оно по-вашему: «нихт ферштейн!»

— Schieß, russischer, bitte! — и едва заметно дернул окровавленной кистью, вложив в это движение остаток сил и указав на ППШ.

И Краснов неожиданно понял, о чем он просит.

Дернувшись, танкист отступил на шаг, поднимая автомат. Ни жалости, ни ненависти к поверженному противнику он не испытывал, вот только внезапно осознал, что еще ни разу не стрелял в живого человека. В смысле не стрелял вот так, стоя в двух метрах и видя по ту сторону ствола его лицо…

И все же он навел автомат и, закрыв на миг глаза, надавил на спуск, короткой очередью обрывая страдания оставшегося безымянным немецкого артиллериста. Металлический стук со стороны танка на несколько секунд прервался — экипаж пытался понять, что произошло и в кого стреляет командир. Успокаивающе отмахнув им рукой, Краснов, не оглядываясь на убитого, двинулся к последней разбитой пушке. Нашумел он, конечно, теперь прячься — не прячься, немцы знают, что он тут. Если они там есть.

Ох, блин! Есть они там, есть! Краснов едва успел ничком нырнуть в снег, когда откуда-то из-за снегового бруствера раскатисто грохнул карабин. Неприцельно, правда, он даже пули не услышал. Ну, это ничего, карабин — не пулемет, не зажмут. Бахнуло еще раз — похоже, уцелевший фриц даже не старался попасть, просто давил на психику, отпугивал. Да и не мог немец его видеть. Стараясь не нахватать кожухом автомата снега, торопливо пополз в сторону. В перестрелку Василий вступать не собирался: главное, подобраться на расстояние броска гранаты. Все, здесь уже можно приподняться и дальше перебежками. Достаточно? А пожалуй, что да, достаточно. Теперь между ним и капониром — лишь заснеженный холмик с приметным кустиком.

Вытащил из забитого снегом кармана две «эфки», с третьей попытки разогнул замерзшими пальцами неподатливые усики. Выдернул кольцо… твою мать, об этом он не подумал! Снег растаял, и ребристый корпус начал ощутимо скользить в ладони. Только этого не хватает! Собравшись с духом, резко поднялся и швырнул гранату через холмик. Присел, дернул чеку на второй. Ну, и где ж?! БУХ! Распрямился, швырнул вторую, присел, подхватил автомат. Бухнуло во второй раз, немного в стороне и ближе — в последний миг мокрая «лимонка» едва не выскользнула из руки. Вперед!

Выскочил на позицию, дал пару коротких очередей — и остановился, тяжело дыша, сообразив вдруг, что стрелять-то и не в кого. Из-под съехавшего набок шлемофона, несмотря на мороз, тек пот, отчего лоб неприятно ломило на морозе. А где же… Ага, вон он, стрелок, укрылся за раздавленным орудием, а граната, судя по неглубокой курящейся дымом выщерблине в мерзлой земле, рванула метрах в трех. Судьба…

Переступив через вдавленный в снег труп, Краснов обошел искореженную гусеницами станину и прикладом автомата несильно толкнул привалившегося к казеннику немца, тут же опрокинувшегося навзничь. Шинель изодрана осколками, лицо окровавлено — и лишь глядящие в низкое декабрьское небо широко раскрытые мертвые глаза каким-то чудом не пострадали. Рядом валяется карабин с расцепленным прикладом, затворная рукоятка осталась в крайнем положении — не успел перезарядить. Отчего-то смутившись, Василий отвел взгляд и осмотрелся. Живых больше не было, этот последний. Нервы, наверное, не выдержали, вот и пальнул. Мог бы в снег зарыться, спиной кверху, он бы его за мертвого и принял. Ладно, пора к ребятам.

— Командир! — неожиданно раздался со стороны танка крик. — Сюда давай! Башнера убило!

Дернувшись, танкист медленно опустил взгляд:

— Так это ты, сука, не в меня, значит, стрелял?! Ах, ты ж… — и давил закостеневшим пальцем на спуск, пока в диске не закончились патроны…

— …Василий… Вася, ты чего? — голос Сони вырвал младшего лейтенанта из воспоминаний. — У тебя снова такой взгляд стал, что аж страшно. Неживой какой-то. Ну, не хочешь, не отвечай, я ж все понимаю, война. Дядя Дима об этом тоже никогда ничего не рассказывал и на вопросы не отвечал. Ты прости меня, я больше ничего такого спрашивать не стану, честно-честно. Извини, я правда не хотела, просто ты сам про оружие заговорил, пистолет этот дурацкий показал… ну, не дура я, а?

— Да нет, Сонь, все нормально, — Краснов даже нашел в себе силы слабенько улыбнуться. — Стрелял, конечно, на войне все стреляют. Мы в них, они в нас. А иначе никак, иначе и не война вовсе. Если б не стрелял, так и не разговаривал бы сейчас с тобой. Не бери в голову, нормально все. Пойду, картошку пока почищу и перекурю заодно.

— Иди. Только водки не пей больше, ладно? Приду, проверю! — неожиданно попросила девушка.

— Хорошо, — кивнул Краснов, совершенно сбитый с толку последней фразой, произнесенной таким тоном, будто Соня уже не первый год являлась его полноправной женой. Неожиданная мысль заставила покраснеть, и танкист торопливо покинул комнату…

 

Интерлюдия

Москва. Недалекое будущее.

— Шеф, мы его нашли! — начальник технического отдела замер на пороге кабинета. Сидящий за столом директор компании «RU Gam-Ing Inc: «Танковая схватка» мрачно взглянул на подчиненного:

— Поздно, Игорек. Я ведь предупреждал. Все материалы предоставишь нашим… э-э… коллегам. Теперь они этим занимаются. Кстати, знакомься: полковник Логинов, Анатолий Анатольевич, Федеральная служба безопасности. Отдел «К», как сам понимаешь.

Упомянутый полковник, мужчина лет пятидесяти, коротко кивнул, даже не попытавшись, впрочем, приподняться из кресла.

Директор снял очки в золоченой оправе, близоруко сморгнул и знакомым жестом устало потер переносицу:

— Все материалы, Игорь, без ограничений. Кстати, где он?

— В Одессе, — пробормотал сбитый с толку подчиненный, так и переминавшийся с ноги на ногу на пороге. — Но…

— Больше никаких «но», молодой человек, — неожиданно подал голос фээсбэшник. — С этого момента все, что прямо или косвенно касается проекта и его участников, контролируется нами — и только нами. Более того, — полковник потянулся к столу и затушил в пепельнице тонкую коричневую сигарету. — До завершения операции весь персонал компании находится во временном подчинении ФСБ. Прошу в течение часа предоставить список сотрудников, которые необходимы для дальнейшей работы. Остальных отправите в отпуск без содержания сроком… ну, допустим, на месяц, — последнее адресовалось уже директору. — Но подписки о неразглашении подпишут все без исключения.

Анатолий Анатольевич помолчал несколько секунд, легонько постукивая кончиками пальцев по краю стола:

— Если же вкратце, господа-товарищи, то у вас был шанс разобраться своими силами, но вы его совершенно бездарно упустили. Поэтому никакие отговорки отныне не принимаются. Не хватает только, чтобы этот ваш «потерявшийся во времени» игрок каким-то образом изменил историю! Вы хоть примерно представляете, что тогда может произойти? И какие могут быть последствия?! Вам доверили одну из наиболее секретных разработок бывшего Советского Союза, которая более чем актуальна для нашей страны и сейчас, а вы? Впрочем, ладно. Еще вопросы будут?

Начтех неуверенно взглянул на директора, однако тот лишь молча отвел взгляд. Фээсбэшник криво усмехнулся:

— Вопросов, полагаю, нет. Хорошо. Вас ведь Игорь зовут, я правильно понял? Тогда расскажите вкратце, что удалось выяснить?

— Но я ведь сбросил все материалы Александру Викторовичу на планшет…

— Меня пока подробности не интересуют, — вежливо, но решительно перебил его полковник. — Я потому и попросил рассказать вкратце. Начинайте. И присядьте, что ли, хватит косяк подпирать. Уверяю вас, стена и без вашей помощи еще не один год простоит.

— Ну… — Игорь пожал плечами и снова взглянул на шефа. И, не дождавшись от начальника ответа, начал рассказывать…

Дослушав начальника техотдела до конца, фээсбэшник неторопливо закурил новую сигарету:

— Итак, насколько я понял, этот ваш уникум проживает в Одессе и оттуда же заходил в игру. Причем перед последним сеансом, столь неожиданно закончившимся для всех нас, отчего-то зашел не под своей обычной учетной записью, а под чужой, созданной непосредственно перед этим, так? И для этого воспользовался программой, позволявшей обойти защиту игрового сервера?

— Ну… да. Я ж объяснил. Сначала он проиграл бой, как практически всегда и происходило, и, видимо, решил сыграть еще, не дожидаясь, пока закончится суточный тайм-аут.

— А воспользоваться подобной программой сложно?

— Да нет, конечно! — Игорь внезапно ощутил себя в своей стихии. — Всяких анонимайзеров в сети — как собак нерезаных. А если шаришь хоть чуть-чуть круче среднестатистического пользователя, можно использовать и более крутые программули. Кстати, одну из подобных он и использовал — именно поэтому мы и не могли его вычислить столько времени, прога уводила поиск в Миннесоту, а там путала следы, подставляя в случайном порядке айпишники местных пользователей, да еще каждый раз новые. И не просто указывала на эти адреса, а использовала их компьютеры в качестве транзитного прокси…

— Это неважно, — чуть раздраженно оборвал программиста Логинов. — Будет нужно, найдется, кому разъяснить. Сейчас меня интересует немного иное: по вашему мнению, он обычный игрок? Просто геймер, разбирающийся в компьютерных и сетевых технологиях значительно лучше других, например программист или системный администратор, — или нет?

— В каком смысле «нет»? — искренне не понял парень, взволнованно поерзав в кресле. — Это вы о чем?

— Не поняли? — вполне благодушно переспросил собеседник. — Хорошо, объясню проще: не может ли случиться так, что этот ваш… впрочем, теперь уже наш, «путешественник во времени» заранее готовился к чему-то подобному и специально использовал некую программу, чтобы внести в игру определенные изменения? Или не в игру как таковую, а в свое в ней участие? Ну, или присутствие, не знаю, как правильнее сказать.

Игорь ошарашенно переглянулся с директором: похоже, подобного поворота не ожидали оба.

— Да нет, это просто глупости! Возможно, вы не совсем понимаете: во-первых, у него нет и быть не может доступа к исходному коду игры и содержанию баз данных наших серверов, уж попытку проникновения извне мы бы заметили и предотвратили. Разумеется, это же касается и известной вам программной компоненты проекта «Прокол», тут вообще защита беспрецедентная, ни у кого в мире ничего подобного нет. А во-вторых, он использовал достаточно распространенную в сети программу, пусть даже и ее, так сказать, профессиональную версию, ту, что «для своих». В конце концов, он специалист по оптоволоконным системам, просто обязан разбираться и в подобных вопросах…

— Что ж, на нет, как известно, и суда нет, а есть прокурорский надзор, — легко согласился контрразведчик, поднимаясь. — Не смею вас больше задерживать. Напоминаю, у вас час на решение вопроса о сотрудниках. Все данные я забираю и подробно просмотрю в управлении. Да, выход в Интернет с этой минуты ограничен для всех без исключения. И давайте обойдемся без использования каких бы то ни было хитрых программок, договорились? Для вашего же блага. Игру пока закрывать не станем, не стоит привлекать излишнего внимания, но приток новых игроков ограничим. Кроме того, однозначно отключаем эффект полного присутствия — потрудитесь подумать, под каким предлогом. Полагаю, у вас начнутся какие-то запланированные регламентные работы на серверах, да? Вот и славно, что мы друг друга поняли.

Старательно затушив сигарету в директорской пепельнице, он молча прошествовал к выходу, но на пороге остановился.

— Знаете, я все же очень надеюсь, что он ничего не изменит в прошлом, — полковник криво усмехнулся. — Поскольку иначе я просто не знаю, что лучше — самому застрелиться или обождать, пока придут те, кто сделает это за меня. За последние годы нам, нашему государству удалось достичь в мире немалого политического и экономического веса, в том числе и за счет заключения таможенного союза в рамках Евразийского экономического сообщества. А любое изменение истории семидесятилетней давности вполне может разрушить то, чего мы добились с таким трудом. Проект «Прокол» планировалось использовать исключительно в экстренных случаях и только для локального воздействия на прошлое. В тех случаях, если наши западноевропейские и заокеанские коллеги слишком уж перегнут палку или заиграются в свою «агрессивную демократию на экспорт», и нам придется нанести превентивный удар… в прошлом. А вы своими смелыми экспериментами, опережающими время — он явно кого-то процитировал, — поставили под угрозу само наличие у нашей страны куда более мощного сдерживающего фактора, чем даже ядерное оружие. Поняли, наконец, болваны?!

Укоризненно покачав головой, полковник, не прощаясь, покинул кабинет. Дотягиватель мягко захлопнул за его спиной металлопластиковую дверь…

 

Глава 8

Дмитрий Захаров. 1943 год.

— …Тише, командир, тише, ша, говорю! Не шухерись, контузило тебя, — голос был знаком… а, ну да, механик-водитель, одессит Николай. Рядом сосредоточенно сопел еще кто-то. С трудом повернув гудящую голову, Дмитрий узнал стрелка-радиста. — Да не ворочай ты башней, умней уже не станешь. Сейчас мы тебя подальше оттащим, там уже и поговорим. Только не ори, лейтенант, не ори, умоляю, немцы рядом!..

— Ы… ы… по… почему? — все-таки выдавил Дмитрий сквозь наждачное, словно выпил залпом стакан стоградусного спирта, горло.

— По кочану, — зло прошипел мехвод, зажимая ему рот воняющей солярой мозолистой ладонью. — Заткнись, командир, а то всем троим каюк! Давай, Сашка, тяни. Вон туда давай, там ложбинка будет, схоронимся.

Несколько минут Захарова довольно немилосердно тащили по земле, подхватив под мышки, затем, наконец, опустили на относительно ровную поверхность. Голова отчаянно кружилась, вызывая накатывающую волнами тошноту и желание вырвать, однако для этого Захарову пришлось бы перевернуться на бок, на что сил просто не было. Просить же тяжело дышащих товарищей помочь Дмитрий не хотел, стыдно. Командир все-таки. Единственное, на что достало сил — подтянуть к лицу руку и взглянуть на часы. Циферблат расплывался в глазах, но положение стрелок рассмотреть удалось. На удивление сил тоже уже не было — разум лишь констатировал факт: допустимое «Танковой схваткой» время максимального пребывания в игре превышено почти на час. Иными словами, он находился в игре уже более суток, чего по определению быть просто не могло. «Движок» программы автоматически разрывал соединение, если игрок пытался остаться в игре более 23.59.59 с погрешностью в полторы секунды. Почему ж он этого не сделал? Испортились часы? Если его самого контузило, мог не выдержать и часовой механизм. Или что-то случилось с настройками игры? Ответ на этот вопрос отчего-то казался важным.

— Сколь… ко… времени? — прохрипел Дмитрий.

— Чего? Времени? — удивленно прошептал в ответ мехвод. — Ну, ты, командир, даешь! Сам едва жив остался, а временем интересуешься. Оно тебе надо? Скоко б ни было — теперь все наше. До последней секундочки.

— Сколь… ко?

— Ну, ты и нудный, мамлей… — Николай покопался в кармане комбинезона и вытащил трофейные часы без ремешка — не с трупа снял, нет — нашел. Рядом. Осколком с фрицевской руки срезало, как бритвой. Ремешок вместе с кистью перерубило, а часы — как новенькие. Даже кровью не замарало.

— Ну, полпервого, и шо с того? Полегчало тебе?

— Ага… — Дмитрий закрыл глаза.

Его часы не ошибались, тоже показывая половину первого дня. Он в любом случае уже должен был вернуться, однако вокруг по-прежнему была реальность сорок третьего года. И что это означает — и означает ли вообще что-то, — Дмитрий Захаров не знал…

…Вдоволь напившись, Дмитрий вернул флягу Балакину и устало откинулся на склон небольшого овражка, поросшего густым кустарником, где они укрылись с полчаса назад. Запах свежей земли и перепревшей под снегом прошлогодней листвы причудливо смешивался с источаемым их комбезами тяжелым солярочно-пороховым духом. Первое время измученный транспортировкой Захаров просто лежал, закрыв глаза, и боролся с головокружением и тошнотой — точнее, пытался убедить себя, что ему уже лучше. Аутотренинг помогал из рук вон плохо, однако вскоре и в самом деле полегчало, и он даже попросил воды, уже не боясь, что его вновь вывернет наизнанку, как дважды случилось по дороге сюда. Вода оказалась отвратительно-теплой и воняла не то соляркой, не то керосином, но другой не было, пришлось пить. Неожиданно удивил механик — заговорщицки подмигнув, он протянул ему другую фляжку, без чехла:

— Хлебни, лейтенант. Поможет, точно говорю. Родной Одессой клянусь, полегчает. Шоб я так жил. Все равно другого лекарства нету, даже перевязочные пакеты в танке остались. Сгорели, поди. Да и хрен с ними.

— Спирт? — Дмитрий уже мог вполне нормально говорить.

— Ну, не вода ж?! — делано возмутился мехвод, закатывая смеющиеся глаза. — Он, родной, чистый, шо слеза девственницы перед брачной ночью. Дерьма не держим, оно все в трубах и до моря бежит.

Судя по слегка блестящим глазам, сам он уже успел принять энное количество граммов фронтового «лекарства».

— Ладно, давай. Тогда и воды тоже, запить. И без того горло болит.

— Без базара. Держи, командир.

То ли помог выпитый спирт, то ли контузия оказалась не столь уж тяжелой, но через несколько минут Захарову и на самом деле стало гораздо лучше. Мысли уже почти не путались, и снова вернулось категорическое непонимание происходящего: каким образом его разум продолжает оставаться в сознании виртуального героя, если срок пребывания в игре давно истек?! Что, если это не ошибка игры, не сбой компьютера или сервера, а нечто совершенно иное, сути чего он не может постичь? И вдруг… вдруг он останется здесь навсегда?! Нет, не на войне, конечно, какая война, всего лишь сверхнавороченная программа с обалденной графикой и детализацией, а здесь, в некоем виртуальном пространстве. Что, если там, в будущем, он сейчас — уже успевший остыть труп, развалившийся в кресле перед компом? Так, стоп, стоп, глупости! Все это просто идиотские мысли, просто контузия. Скоро все закончится, и он вернется обратно. А пока…

— Коля, ни хрена не помню. Расскажи, что случилось-то? Сожгли нас?

— Ага, спалили, командир, — кивнул Балакин. — Самоходка, сука, в башню влепила. С пробитием. Башнера — напополам, тебя с сидушки скинуло, чудом уцелел. Фартовый ты, лейтенант, точно говорю. Но башкой все равно знатно приложился. И следом болванка в двигатель прилетела, от второй арты, я так понимаю. Загорелись мы. Я тебя через свой люк вытащил, спасибо, Сашка помог, сам бы не сдюжил. Ну и рванули куда подальше, я ж не знал, что боекомплект не ахнет. Шоб я так жил и без зарплаты… — и механик добавил несколько весьма колоритных и абсолютно непечатных выражений в одесском духе. Впрочем, выросший в этом приморском городе Захаров ничего подобного раньше не слышал.

— Погоди, так танк сгорел или не сгорел?

Механик-водитель на миг отвел взгляд:

— Не переживай, мамлей, особист не придерется. Считай, сгорел. Движок по крайней мере. Просто укладка не рванула, вот и все. Так что имели полное право покинуть машину.

— А я и не переживаю. А что ты там про немцев говорил, пока меня в эту яму тащили?

— Так это… — Балакин смутился. — Короче, ладно, к чему размазывать, говорю, как есть: в окружении мы. То есть в тылу ихнем.

— Мы ж почти всю колонну разгромили, почему…

— А потому, командир, что не всю колонну. Могли б, наверное, и дожать фрица, вот только подкрепление ротный не прислал и обещанные штурмовики не прилетели. Облом, короче. Нет, мы их неслабо набили, но остальные мимо почти что парадным шагом прошли, як воши по спине. Вон, километрах в семи до сих пор грохочет, наши их там, видать, встретили. А нас… списали нас, короче. Ярошенко ж на связи был, знал, что всех, кроме нас, пожгли, — вот и принял решение. И правильное, я считаю, решение! — на миг повысил голос механик. — Не хрен лишние танки терять, если нашей «коробочке» жить пару минут оставалось!

— Да не спорю я, — устало прикрыл глаза Дмитрий. — Так что немцы-то?

— А шо немцы? — погрустнел Балакин. — Дальше поперли, твари. Без перерыва на обед и пописать. Конечно, когда дорогу расчистили, поскольку заторчик мы им знатный устроили. Так что мы сейчас самое меньшее километрах в семи от передка, а може, и подальше. Это если наши их в районе «железки» остановили. А если нет… Короче, до темноты еще до хера времени, отлежишься пока, а ночью попробуем к нашим рвануть. График движения мы фрицам всяко подпортили, да и не думаю, что наши их не сдержат, не сорок первый на дворе и не сорок второй даже. Может, и переть никуда не придется, глядишь, к ночи им укорот сделают и обратно погонят. Без оркестра и с катафалком спереди.

— Твои бы слова — да… — Захаров осекся, внезапно подумав, что не знает, как расценят подобное выражение в этом времени.

— Хорошо б, если так… — не совсем понятно ответил Балакин, неожиданно серьезно взглянув на лейтенанта. — Но пока нам нужно тихонечко сидеть, как мышам под веником. И лишний раз не отсвечивать.

— А я не согласен! — неожиданно подал голос молчавший до сих пор стрелок-радист, сидящий метрах в трех от них. — Считаю, нам нужно подготовить позицию и ударить по фрицу, когда его наши назад погонят! Или прямо сейчас устроить засаду у дороги!

— Саша, не гони волну, пеной накроет! — оборвал его мехвод, и Дмитрий неожиданно понял, что, похоже, это уже не первый их спор за сегодня. — Не делай шухер, где не надо, я тебе уже говорил. У нас оружия сколько? Вагон и маленькая тележка? Не смеши меня. Пистолет у лейтенанта — и ППШ на нас двоих. Два диска, пять гранат. Много навоюешь? Ну, побьешь стекла да скаты у ихней машины, может, еще пяток гансов на тот свет спровадишь, если фарт выйдет. И — все. Аллес. Поскольку потом преждевременно словишь себе кадухис на весь живот. И мы вместе с тобой. А теперь посмотри с другой стороны: нас, если к своим выйдем, хоть сейчас в танк, только башнера подобрать. Мы — экипаж, а не хрен собачий! Ну, и где мы больше пользы принесем? Ты ж студент, с образованием, не то что мы с командиром, сам должен понимать. Пошевели мозгом, оно, говорят, полезно. И больше не чеши мне нервы, они не казенные, и их без тебя есть кому испортить.

Сидорцев обиженно засопел, ничего не ответив. Только крепче сжал побелевшими от напряжения пальцами автомат.

Николай понимающе хмыкнул и заговорщицки подмигнул Захарову. И неожиданно перевел разговор:

— В общем, вот такие пирожки с ливером, командир. Короче, я так считаю: до темноты нужно прикинуться ветошью, а уж там решать, или навстречу своим чапать, или контрнаступления ждать.

— Если оно будет… — буркнул Захаров, тут же пожалев об этом, уж больно заметно дернулась обтянутая комбезом спина радиста.

— Да отбросят фрица, точно отбросят, куда денутся, — пожал плечами мехвод. И неожиданно добавил: — Хотя, может, и нет. Хрен разберешь. Если уж начистоту, командир, у меня такое впечатление, что фронт от нас катится, а не наоборот…

Помолчав несколько секунд, он со вздохом продолжил, копаясь в карманах в поисках курева:

— Ладно, лейтенант, подремли пока, тебе полезно, а мы с Сашкой покараулим. Все равно пока делать нечего.

— Коля, как думаешь, немцы нас искать не станут?

— Это-то вдруг с какого переляку?! — искренне удивился механик, замерев с неприкуренной папиросой в руке. — Им чего, больше делать нечего?

— Да любят они подбитые танки осматривать, еще и фотографироваться на их фоне. Полезут внутрь, а там только один труп. Вот и поймут, что остальной экипаж уцелел.

Поразмыслив несколько секунд, Балакин с уверенностью покачал головой:

— Не, брось, командир, никто нас искать не станет. Сам посуди: те, с кем мы воевали, или в тех краях, откуда на побывку уже не приезжают, или вперед ушли, а ремонтникам, что свои горелые железяки станут с дороги растаскивать, до нас вовсе дела нет. И вообще, это они в сорок первом на нашей битой технике попозировать любили, а сейчас сорок третий на дворе. Отбили мы им эту самую фотолюбилку по самый корень. Да и в лес мы прилично ушли, километр точно будет. Так что не кипишуй, Василий Батькович, отдыхай, пока отдыхается. Я с тобой Сашку оставлю, а сам по окрестностям прошвырнусь, погляжу, что да как. Ты мне только это, шпалер свой одолжи, — мехвод кивнул на лейтенантскую кобуру. — А «папашку» я тут оставлю, тяжеловат он.

— А не нашумишь, Коля?

— Обижаешь, командир. Я ж с Молдаванки родом. И все свое босоногое детство провел так, шоб ни разу не краснеть лицом за бесцельно прожитые на улице Болгарской годы, — Николай хитро усмехнулся, лихо переиначив на свой манер классическую фразу из популярного романа. — И хоть в родной Одессе вместо леса совсем даже парки и прочие скверы, ходить тихо умею. Не фраер, вроде. Ладно, пошел я на променад. Не скучайте тут.

Судя по тому, как лихо он вымахнул из овражка, не потревожив ни одной ветки, Балакин вовсе не бахвалился — уж это успевший повоевать десантник Захаров мог вполне профессионально оценить. И, кажется, догадывался, что за «босоногое детство» имел в виду механик-водитель. Насчет детства — это, разумеется, иносказательно: когда Молдаванкой правил легендарный Михаил Японец, сорокалетнему ныне Балакину было немногим меньше двадцати лет, что уже наводило на определенные умозаключения… впрочем, ему-то какая разница?

Поудобнее устроившись, Дмитрий закрыл глаза. Мехвод прав: отдыхать нужно, пока отдыхается. Поскольку потом на подобные мелочи может просто не остаться времени. Несколько минут он еще пытался вслушиваться в окружающие укрытие звуки — пение радующихся весне птиц, шелест молодой листвы, гул далекой канонады, тяжкие вздохи жаждущего немедленного боя радиста и доносящийся со стороны дороги едва слышимый гул моторов и лязг металла, но затем внезапно заснул. И неожиданно вернулся на четверть века назад — или почти на пятьдесят лет вперед, если допустить, что сейчас он и на самом деле находится в сорок третьем году.

Дмитрию снился Афганистан.

Но это оказался вовсе не тот сон, что будил его по ночам последние двадцать пять лет. Едва ли не впервые за прошедшие годы перед мысленным взором спящего десантника развернулась совсем иная картина…

 

Интерлюдия

Демократическая Республика Афганистан. 1988 год.

…Несмотря на катящийся к финалу день, солнце все еще жарило поистине немилосердно. Правда, минут через сорок светило, наконец, скроется за западным склоном, и станет чуть полегче. Не особенно, впрочем, — раскалившиеся за день камни продолжат старательно отдавать накопленное тепло, так что прохлада придет не раньше полуночи. А еще часа через полтора станет даже холодно: они, как ни крути, сидят довольно высоко, больше двух тыщ метров, и придется утепляться. Перепады температур тут неслабые, первые дни, как попал «за речку», трясло, словно малярийного больного, потом, правда, пообвык.

Лежащий на пыльном спальнике, давно потерявшем былой цвет, сержант ВДВ Захаров перевернулся на бок, нашарил в изголовье флягу и сделал экономный глоток, покатав во рту некрепкий черный чай без сахара, прежде чем проглотить. Несмотря на выгоревшую маскировочную сеть, натянутую над головой, чай прилично нагрелся и ощутимо вонял металлом. Рецепт питья достался от кого-то из давным-давно вернувшихся в Союз «дедов», оттянувших лямку еще в начале восьмидесятых, и передавался из поколения в поколение, то бишь, от возвращавшихся на Родину — молодым. Но жажду утолял куда лучше, нежели обычная вода. Закрутив крышку, Дмитрий вернул фляжку на место и поднялся на ноги. Почесав влажную грудь под пропотевшей тельняшкой, сержант, привычно подхватив автомат и проверив положение предохранителя, вышел из-под навеса — палаток они не ставили из соображений маскировки: если бы наблюдатели засекли на подходе «духов», натянутые на алюминиевых распорках тенты можно было убрать в считаные минуты.

Вообще позиция радовала: от неведомых предшественников им достались слегка заплывшие окопы, неглубокие, зато с выложенными здоровенными каменюками брустверами, несколько оформленных подобным же образом пулеметных позиций и «жилая зона», ныне затянутая тентом. Да и обзор оказался весьма неплох: кто б ни оборудовал это «гнездо», свое дело знал туго. Подконтрольная тропа была как на ладони, простреливаясь почти на километр, а уходящий ввысь склон, откуда теоретически могли атаковать моджахеды, они еще в первый день обильно засеяли минами и сигналками — истратили все запасы, установив все, что имели — и ОЗМ-72, и ПМН, и «пятидесятые» МОНки, снаряженные натяжными датчиками (аж все четыре имевшиеся в наличии штуки). Ну, и растяжки, разумеется, понатыкали, где смогли, как без этого? Заодно заминировали и тропу, оставив в оговоренном месте предупреждение и схему прохода, понятные только своим — тем, кто и должен был оной тропой воспользоваться и кого они дожидались вот уже третьи сутки.

К слову, позиция оказалась достаточно старой; по крайней мере встречающиеся в обилии разнокалиберные стреляные гильзы уже успели потемнеть, а в стороне обнаружились покрытые налетом ржавчины пустые цинки, укупорки от минометных мин, отстрелянные тубусы одноразовых гранатометов, консервные банки и прочий «боевой и сопутствующий мусор» в ассортименте. Там же валялась и сделанная из пустой бочки печка, отчего-то изрешеченная пулями до состояния абсолютной непригодности к дальнейшему использованию по прямому назначению. Неведомые предшественники явно успели тут долгонько посидеть и нехило с кем-то повоевать… впрочем, отчего же «с кем-то»? Очень даже понятно, с кем — можно подумать, есть выбор. Пришлись к месту и переданные командиру грамотно составленные теми же самыми предшественниками карточки огня — из соображений секретности пристреливать сектора они, конечно, не могли. С одной стороны, загодя оборудованный блокпост сэкономил им кучу времени и сил — что такое рыть на жаре траншеи в каменистой афганской земле и таскать камни для брустверов, они знали более чем хорошо. Но вот с другой… позиция старая, уже «засвеченная», значит, известная и моджахедам, по крайней мере, местным, контролирующим этот район. Поэтому, едва выгрузившись, они потратили почти два часа на тщательный осмотр окопов и лагеря, разыскивая душманские сюрпризы: после ухода «шурави» духи обычно старались заминировать оставленные позиции, причем делали это весьма профессионально и нестандартно. С огоньком, так сказать. Причем для тех, кому не повезло, — в самом прямом смысле слова. Но в этот раз ловушек не оказалось.

Поставленная их отделению боевая задача на первый взгляд казалась более чем простой: сидеть на заднице и ждать группу неких «спецов», которые придут по тропе в течение пяти ближайших суток. По прибытии — вызвать «вертушки» и обеспечить эвакуацию. В случае выхода на позицию душманов — принять бой, удерживая позицию и, самое главное, тропу. В случае преследования группы противником — также принять бой, прикрывая «гостей» и обеспечивая им беспрепятственную эвакуацию. Им в таком случае предписывалось покинуть позицию следом, предварительно убедившись в безопасности эвакуации группы. Больше никаких подробностей до десантников не доводили, лишь вкратце объяснив, что уходить «спецы» станут через район, полностью закрытый от нашей авиации — вооруженные «стингерами» и ДШК моджахеды плотно оседлали отроги ущелья — так что эвакуировать группу на маршруте, как это обычно и делалось, возможности не было. А выход из ущелья оставался только один, по этой тропе. Потому и задействовали десантуру в качестве группы прикрытия. Вот и сидели они уже третьи сутки, днем изнывая от жары, а ночью ежась от холода. Правда, боекомплектов и сухих пайков им отвалили с избытком, да и с водой пока проблем не было — все забросили вертолетами. Как, собственно, и их самих. Связь поддерживали трижды в сутки, занимался этим командир, лейтенант Моравский. Не сам, разумеется, с радистом. Дмитрий особо не вникал, но, похоже, донесения шли в зашифрованном виде — не зря ж перед сеансом связи бойцов отсылали в окопы, а командир с радистом еще и прятались под растянутую плащ-палатку. Интересно, да что ж за группу такую секретную они тут ждут?!

Поддернув автоматный ремень, Захаров прогулялся в сторону сортира. Опустошив мочевой пузырь, вернулся обратно. Пулеметчик, рядовой Орешин, лениво осведомился:

— Гуляете, тарщ сержант?

— Как там? — Захаров кивнул куда-то поверх ствола пэкаэма с установленной здоровенной трубой ночного прицела НСПУМ. Вставленная в приемник лента тускло отблескивала в лучах клонящегося к закату солнца латунными цилиндриками патронов, вершинка каждой третьей пули была окрашена в зеленый цвет. Пара запасных коробов на двести патронов стояла на земле. У противоположной стороны ячейки — подсумки с гранатами, фляга и прислоненный к стенке автомат. Второго номера не наблюдалось — видимо, где-нибудь дрых. Вообще, приборов ночного видения у них было пять штук, но в двух батареи оказались подсевшими и благополучно сдохли еще к утру вторых суток. Так что реально осталось лишь три штуки — два на пулеметах и один на гранатомете, десантном РПГ-7Д. Правда, у лейтенанта был еще и «ночной» «калаш» с установленным прицелом НСПУ-3 и пэбээсом, однако его он держал при себе. А вот о том, что в ранце у Дмитрия заныкан похожий на допотопные мотоциклетные очки амерский «ночник», затрофеенный с месяц назад у пленного духа, не знал даже Моравский. Его сержант берег на самый уж крайний случай — удобная штука и, главное, совсем не тяжелая. Напялил на морду, и стреляй хоть из пулемета, хоть из автомата или РПГ…

— Да что там может быть? Тихо. Даже птиц нет, камни одни и жара. Скучно — и вообще задолбало все. Как думаете, долго нам еще тут сидеть?

— А я знаю? Придет группа — свалим. Нам-то что? Сидим себе и сидим. Тебя Вялый сменяет?

— Ага, он. Как стемнеет, пойду подушку давить.

— Ладно, смотри только, чтоб… — Дмитрий не договорил, уловив боковым зрением нечто непривычное на склоне. Торопливо повернул голову и несколько секунд пытался понять, что именно привлекло внимание. Наконец, понял: солнце садится, отбрасывая на крутой горный склон длинные тени от усеивающих его валунов размерами от футбольного мяча до легковой автомашины. И одна из этих теней только что сместилась как-то уж слишком быстро. Причем и по горизонтали, и по вертикали, словно отбросивший ее объект перебежал от камня к камню, сбросив при этом несколько метров высоты. Значит, что? Значит, гость. Светило бы солнце с другой стороны, можно было заметить блик от бинокля или оптического прицела, но тени б не было. А так, да еще и под таким углом? Только тень. Которой всеми законами природы никак не положено двигаться с подобной скоростью и таким маршрутом. Вывод? Там кто-то есть. Нужно идти к лейтенанту.

Неспешно, чтоб не спугнуть вражеского наблюдателя, пригнувшись, Захаров произнес, обращаясь к пулеметчику:

— Ваня, тревога. На склоне «гость», может, и не один. Только не верти башкой и пулемет не дергай. Сиди, как сидел, с понтом тропу стережешь. Но, если что, будь готов. Я к командиру.

— Наши? Группа?

— Откуда мне знать? Вряд ли. Сказано, придут по тропе, значит, придут по тропе. А это явно не тропа. Будь готов, как пионер. И каску надень, вдруг там снайпер.

— Где?! — дремавший перед ночью лейтенант подскочил на спальнике, словно под его задницей хлопнул капсуль-детонатор от ручной гранаты. Подхватив бинокль и автомат, выметнулся из-под навеса. — Показывай!

— А вон, видите такую здоровенную каменюку, на бочку похожую? Правее на три метра я его и засек. Тень по камням скользнула. Сначала вбок, потом сверху вниз.

— Не вижу. Ну, то есть ориентир вижу, а больше ничего.

— Так и он там наверняка не сидит, — фыркнул сержант. — Но был там. Наблюдатель, видать.

— Уверен? — взгляд Моравского стал подозрительным. — Ты ж дрых перед тем, со сна не привиделось?

— Неа. Двигалось что-то, сто пудов.

— Ладно, — лейтенант провел рукой по лицу, прогоняя остатки сна. — Поднимай ребят, только так, чтоб со стороны незаметно было. Бронежилеты и горшки надеть и не снимать, не хрена рисковать! И на позиции тихонечко шуруйте, что делать, знаете. Блин, через полчаса совсем стемнеет, только ночного боя нам не хватает для полного счастья! Все, хватит лирики, выполняй приказ. Сейчас свяжусь с «первым», пусть тоже знают.

Следующие полчаса прошли спокойно: если на склоне кто и передвигался, то заметить это было практически невозможно. Солнце окончательно скрылось за хребтом, отчего склон превратился в закрывающую небо черную стену, выше которой осталась лишь стремительно темнеющая сине-фиолетовая полоса. Сумерки в этих краях были непривычно короткими, и ночь наступала стремительно.

Подбежавший десантник осторожно тронул Дмитрия за плечо:

— Тарщ сержант, вас к командиру.

Перехватив поудобнее АКС, Захаров рванул в сторону навеса. Моравский сидел за раскладным столиком, на поверхности которого лежала карта и полевая сумка. Интересно, это ему на фига? Неужто за трое суток не изучил окрестности? Так тут и изучать нечего: справа крутой склон, слева достаточно пологий спуск, а между ними — они, как прыщ на жопе. Два пулемета держат гору, не перекрывая друг другу сектора огня, третий направлен в сторону спуска в долину. Тропа впереди. Все…

— Садись, — лейтенант мрачно кивнул на поставленный на ребро ящик из-под гранат. — Связь была. Группа выйдет на нас на рассвете, есть подтверждение. А у нас тут такая непредвиденная задница. Чего делаем?

— А шо, много вариантов? — по-одесски, вопросом на вопрос ответил Дмитрий, пожав плечами. — Если попрут — отбиваемся. Про мины духи вряд ли знают, так что сюрприз их ждет еще тот. Нам бы хоть один «крупняк», тогда веселее б было.

— Где я его тебе возьму? — зло скривился Моравский. — Просил, б… ть, не дали. Сказали, не понадобится. Скажи спасибо, хоть на «Пламя» расщедрились. Хотя ты прав, конечно, станкач нам бы больше пользы принес. Слушай, одессит, ты точно не ошибся? Был там кто-то?

— Тарщ командир, да вы чего?!

Глядя в сторону, лейтенант негромко произнес:

— Что Иваньков перед отбоем косяк забивает, я в курсе. И где вы спирт прячете — тоже знаю. Но ты вроде в подобном не замечен. Потому и спрашиваю. Впрочем, ладно. Склон ты за эти дни, полагаю, хорошо изучил, потому знаешь, что нашу позицию они засекут не раньше, чем спустятся еще метров на двести по вертикали. А там — уже мины и сигналки. Минометы им там поставить негде, а сверху стрелять — далековато, да и грамотный корректировщик нужен. Короче, если на мины сунутся, принимаем бой. Нам главное, до утра продержаться. Никому не спать, отвечаешь лично. Всем пацанам — раздать тройной бэка, гранатометы тоже под рукой держать. Если всерьез завертится — вызову «вертушки», но не раньше половины шестого утра. Это расчетное время прибытия группы. Ну, плюс-минус, разумеется. До того никто не прилетит, это мне прямым текстом сказали. Ясно?

— Чего ж яснее… — буркнул Дмитрий, поднимаясь. — Ночка будет та еще… Так я пошел? Ребят проверю.

— Иди, — вздохнув, лейтенант сложил и убрал в планшет карту, назначения которой Захаров так и не понял. — Валяй, я следом пройдусь. Повторяю, каски не снимать, это приказ. И не курить на открытом месте, огонь спички на три километра виден, так что перетерпите… — Дмитрий неожиданно понял, что тот с трудом сдерживается. А ведь опытный офицер, второй год «за речкой» сидит, две награды имеет. Неужели что-то чувствует?..

— Тарщ командир, да успокойтесь вы! Нормально все пройдет. Может, они ночью и не сунутся, а уж утром мы их расхерачим, особенно если еще и «вертушки» придут…

— Может, и не сунутся, кабы знать… Ладно, иди, Дима. За пацанами следи, вы все уже стреляные, конечно, но расслабляться не советую. Вредно для здоровья.

…Стянув с лица трофейные «очки», сержант выключил прибор и сильно, до хруста потянулся. Проделал несколько простейших разминочных упражнений, доступных в неглубоком окопе, не позволяющем выпрямиться в полный рост. Взглянул на наручные часы, по старой привычке развернутые циферблатом к ладони: четыре с минутами утра. Еще часа полтора, и начнет светать. Пересидели-таки они ночь… ну, почти пересидели. Но как же спать хочется: началось самое противное время, «собачья вахта»! Так, нужно тихонечко прошвырнуться по позициям: пацаны уже седьмой час в окопах, первое нервное напряжение от ожидания нападения схлынуло, перегорело, ночные страхи вот-вот уступят место утренней расслабленности — наверняка начинают носом клевать, если еще не задрыхли. А это — самое опасное. Духи ведь не дураки, если и решат напасть, то сейчас самое время — это ж классика! На мины они пока не сунулись: даже если у моджахедов имеются приборы ночного видения (а они имеются, без вариантов!), рассмотреть среди камней тоненькие проволочки сигнальных растяжек или усики противопехотных мин практически нереально. Значит, если планируют атаку, то спускаться начнут вот-вот. Или нет? Вчерашний наблюдатель-то был, в этом Дмитрий, в отличие от лейтенанта, не сомневался ни секунды, вот только разглядеть лагерь, не залезая на минное поле, невозможно: десантников прикрывает второй «горб» склона. А вот забросившие их сюда «вертушки» они наверняка засекли еще в первый день, потому и пошли проверить. Или он ошибается? Возможно, это не местные, контролирующие район, а как раз те, кто собирается перехватить группу? Что ж, вполне вероятно — свои горы-то они знают всяко лучше пришлых «шурави», вот и решили зажать «спецуру» с грузом (ну, а с чем же еще?! Не на прогулку ж ребята туда ходили, и уж точно не в гости на жареного барашка!) на тропе, перед тем заняв выгодную позицию, знакомую им по прошлым боям. Хотя для Дмитрия со товарищи разницы никакой: и те, и другие враги… Ладно, хватит мудрствовать. Пошли ребят тормошить. Ух, если кто заснул — будет иметь, что слушать! Как говорилось в старой комедии, «бить буду сильно, но аккуратно».

И в этот миг кто-то из не замеченных пулеметчиками моджахедов (точно дрыхли, сволочи!) зацепил растяжку. «Сигналка» истошно завопила, разбрасывая в стороны горящие «таблетки». А минутой спустя чья-то нога наступила на мину или сорвала проволочку. Короткая вспышка и пришедший следом звук: «БУМ!» И почти сразу же еще один высверк и гулкий хлопок чуть в стороне — «БУХ»!

— Все, понеслась, — выдохнул сквозь зубы Дмитрий. И, натягивая на лицо «очки», заорал:

— Пацаны, тревога! Узнаю, кто дрых — урою нах…! К бою! Огонь, бл…!!! — и привычно прищурился, защищая привыкшие к темноте и мягкому зеленоватому свету «ночника» глаза от засветки выстрелов.

Первыми загрохотали оснащенные ночными прицелами пулеметы, наводчики которых видели противника, несколькими секундами позже ударили и автоматы. Подсвеченные трассерами очереди уткнулись в склон, выбивая каменную крошку из валунов и раскидывая усеивающие землю мелкие камешки. Часть пуль уходила рикошетом, особенно эффектно это выглядело, когда в камень ударял трассер, мгновением спустя уносящийся в абсолютно непредсказуемом направлении. С той стороны тоже начали стрелять, но пока не особенно плотно, да и неприцельно. Вражеские пули шли в основном выше, лишь изредка щелкая о каменные брустверы.

Захаров осмотрелся, стараясь особенно не высовываться — прицельно они шмалят или нет, но поймать шальную пулю в голову не хотелось, а защитит ли каска — тот еще вопрос. Ну, что, для первой минуты боя неплохо: вон те три темных неподвижных холмика на склоне — явно не камни. И еще парочка в стороне — эти на минах подорвались, один, вон, еще даже шевелится, судорожно пытаясь дотянуться руками до заметно укоротившейся нижней конечности. Уложив автомат на бруствер, Дмитрий выпустил пару экономных очередей. Не столько, чтоб в кого-то попасть, сколько прижимая к земле невидимого пока противника. Интересно все-таки, это основная группа, или передовой дозор сдуру на мины залез? Маловато их что-то для полноценного штурма.

Ш-ш-ширх! — до боли знакомый звук заставил присесть на дно окопа. Граната бухнула с небольшим недолетом, на миг высветив линию окопов и выбросив клуб серого дыма, по каскам застучали мелкие камушки. Твою ж мать! Если уж с эрпэге лупить начали, значит, точно атака! А еще хуже то, что духи видят их позицию, иначе б не стали гранату тратить. Торопливо добравшись до установленного за каменным отвалом АГСа, Захаров согнал гранатометчика (все равно у него «ночника» нет, а стрелять по вспышкам — только заряды зря расходовать), наказав тому готовить запасной барабан, и уселся на сложенный в несколько раз бушлат, упершись ногами в станину. Поколебавшись, перевел флажок на минимальный темп огня — не фига попусту гранаты тратить, из «Пламени» и на полигоне-то не шибко прицельно постреляешь, а уж в подобных условиях и вовсе только «огонь в направлении противника». Все, погнали!

Ду-дух! Дух! Ду-дух! — автоматический гранатомет привычно подскочил на месте, выплюнув из ленты первые пять гранат. Когда в учебке их знакомили с подобным оружием, инструктор сразу честно предупредил: «АГС — штука отличная, но своеобразная. Из-за излишней отдачи сильно подскакивает и оттого лупит в шахматном порядке, рассевая гранаты «квадратно-гнездовым методом». И потому стрелять лучше по настильной траектории, просто накрывая квадрат предполагаемого нахождения противника. Еще можно сверху навалиться, дергаться будет меньше, но это уж точно на любителя, советовать не стану».

На склоне всполохнули, засвечивая ПНВ, огоньки разрывов. Кстати, неплохо положил, эдакой изогнутой дугой и с минимальным рассеиванием. Главное, по минному полю не шарахнуть, обидно будет облегчать духам жизнь. А потому теперь берем чуть выше и давим на спуск: ду-ду-ду-дух! Тоже неплохо, хотя засветка меткости стрельбы явно не способствует. Пол-ленты, считай, отстрелял. Но, ежели считать, что разрыв ВОГ-17 примерно равноценен взрыву обычной эргэдэхи, склон он осколками засеял неплохо. Перевел прицел еще выше и, уже не экономя, добил оставшиеся гранаты, с помощью второго номера перезарядившись. В трех коротких фразах (две из которых, ради экономии времени, вышли практически полностью матерными) объяснил гранатометчику, куда стрелять, а куда — ни-ни, и рванул вдоль линии окопов. За спиной загудел короткими очередями АГС.

Бой потихоньку разгорался, и Захарову оставалось лишь гадать, втянутся ли духи на минное поле или отступят. Точнее, не отступят, разумеется, не в их, простите за каламбур, духе, а пойдут каким-то лишь им ведомым путем. На миг в памяти всплыло воспоминание о сидящем перед разложенной на столе картой лейтенанте: неужели Моравский тоже подозревал, что моджахеды могут обойти блокпост? Но как?! Да нет, глупости, некуда им свернуть. Да и оставленные предшественниками огневые таблицы однозначно указывали на то, что атака возможна только со стороны склона. Или тропы, разумеется, но там тоже мины. Да и узковата она для массированной атаки, в два пулеметных ствола да с АГС можно хоть час удерживать, хоть два. Но на всякий случай стоит проследить, чтоб ее тоже пасли со всей тщательностью — не исключено, что духи решат штурмовать с двух направлений, и те, что сунулись на мины, — просто отвлекающий маневр.

И в этот миг Дмитрий убедился, что ошибается: под аккомпанемент усилившейся с обеих сторон стрельбы со стороны минного поля донеслось несколько десятков взрывов, среди которых он без труда различил специфический звук сработавших МОНок. Трофейные «очки» на пару секунд засветило напрочь, уж больно слаженно рвануло на склоне. Да и поднятые сработавшими минами клубы дыма и пыли не слишком способствовали четкости картинки. Применения дистанционных систем разминирования от духов ждать не приходилось, да и звуковое сопровождение не соответствовало, значит, ломанулись-таки. Ну, все, стало быть. Теперь воюем на расплав ствола, благо патронов — хоть жопой жри, главное, успевать перезаряжаться…

…Все-таки нападавших оказалось слишком много. И покончить с засевшими за каменными брустверами «шурави» они решили всерьез. Было ли это связано с возвращавшейся с задания разведгруппой или же оказалось случайным совпадением, так и осталось тайной, однако перли они, не считаясь с потерями. Минное поле, хоть и собрало приличную жатву, не смогло их остановить. А спустившись ниже, уцелевшие моджахеды открыли ураганный огонь, благо теперь позиция десантников была… ну, не как на ладони, конечно, но вполне простреливаемой. Что не замедлило сказаться — у обороняющихся появились первые потери. Двое парней погибли от взрыва метко выпущенной эрпэгэшной гранаты, угодившей точно в бруствер, еще трое словили пули, не то прицельные, не то ушедшие рикошетом от камней. Выбило и одного из пулеметчиков — к пэкаэму лег оказавшийся рядом лейтенант. Перевязывать раненых было некогда и некому, парни справлялись сами, по мере сил помогая тем, кто не мог самостоятельно наложить повязку. Под подошвами звенели стреляные гильзы, которых становилось все больше и больше. Пару раз зацепило и самого Захарова, правда, несерьезно — рассекло каменным осколком лоб, да пробившая рукав комка пуля ожгла бицепс. Ранения пустяковые, но рукав потихоньку тяжелел, пропитываясь кровью.

Небо на востоке меж тем наконец посерело, предвещая скорый рассвет. Меняя очередной магазин — предпоследний, кстати, потом придется тратить время на набивание! Вскрытый цинк-то вон стоит, под ногами, но время, время! — парень взглянул на часы. Почти пять утра. Неужели они продержались? И неужели эта бесконечная ночь все-таки закончится? Еще с полчаса, и придут «вертушки»… если, конечно, придут.

Дмитрий дал несколько скупых очередей и сменил позицию, не позволяя духам пристреляться. Вовремя — по ограждавшим амбразуру камням защелкали, выбивая каменную крошку, пули, взвизгнул очередной рикошет. Все прицельнее бьют, твари! Еще совсем немного времени, и рассветет. Метрах в пятидесяти от позиции гулко бахнула граната — не из гранатомета, ручная. Совсем плохо, значит, подобрались почти вплотную, если не отбросить сейчас, подползут еще ближе и тупо забросают гранатами. Тогда — все, сливай воду. Сержант выпустил в направлении противника короткую, злую очередь, щедро сдобренную отборным матом. Переместился на метр и, практически не высовываясь над бруствером, снова нажал на спуск, дожигая магазин. Отбросил опустевший пластиковый рожок, дернул из разгрузки последний. Хорошо, если легкораненые успеют набить хотя б десяток, прежде чем десантников накроет полная беспатронная жопа… Едва ли не против воли снова взглянул на часы. Твою ж мать! Всего пять минут прошло, а казалось, раза в четыре больше. С-суки!

Пристроив поудобнее автомат, Захаров стянул с залитого потом и успевшей подсохнуть кровью лица надоевшие «очки», запихнул в кармашек разгрузки. Все, хватит, сейчас прибор ночного видения скорее помеха. Утренний ветерок приятно охладил разгоряченную кожу. Поморгал, позволяя глазам привыкнуть к новым условиям освещения, и прицелился. Ждем, не стреляем… Секунда, вторая… ага, вот и гранатометчик! Примерно там, где сержант и ожидал, осторожно приподнялась темная фигура. Быстро осмотревшись, моджахед перевалился набок, видимо, готовя к броску новую гранату. Дмитрий вытянул слабину на спусковом крючке, но стрелять пока не стал. Ну, давай же, дух, давай, не тормози! Различимый на фоне рассветного неба силуэт снова приподнялся, размахиваясь, — и опрокинулся навзничь, получив в грудь короткую, на три патрона, очередь. Выпавшая из руки граната откатилась в сторону и бухнула, раскидывая камни, в паре метров. Из-за соседнего валуна боком вывалился еще один моджахед, похоже, поймавший «свой» осколок. Удачно. Перечеркнув его тело еще одной экономной очередью, Захаров снова сменил позицию, перебравшись к соседней бойнице. Вовремя: по брустверу сыпанули пули; одна, уйдя вниз рикошетом, ударила прямо в раскрытый цинк, подбросив жестянку и разбросав часть патронов.

Секунду десантник тупо глядел на рассыпавшиеся по дну окопа патроны, затем медленно отвернулся, самым краешком сознания отметив, что, не сдвинься он на метр в сторону, эта самая пуля завершила б свой полет в аккурат чуть пониже края бронежилета. Это кто ж такой меткий, млять?! Ладно, ловите алаверды… Ту-дуду-дух! АКС привычно толкнулся в плечо, горячие гильзы ушли вправо, беззвучно осыпаясь на утрамбованную подошвами до каменной твердости землю. Попал — не попал, а к земле ненадолго, но прижал. Рискнуть? Патронов-то — ек, штук десять в магазине осталось. Опустившись на колени, Дмитрий стал торопливо набивать пустой рожок, стараясь, чтобы вместе с патронами не попадала земля и мелкие камешки. Первый, второй… десятый. Подхватив автомат, дал длинную, на все оставшиеся патроны очередь. Присел, продолжая. Пятнадцать, двадцать… двадцать три. Вытащил из кармашка гранату с заранее сведенными усиками, сорвал чеку и просто выбросил за бруствер, стараясь, чтобы эргэдэха, вопреки технике безопасности, далеко не улетела. На дно! БУХ! Сверху по каске щедро сыпануло каменной крошкой, раздался чей-то короткий вскрик. Ого, неужто еще и попал в кого-то?! Совсем хорошо. Двадцать пять… тридцать. Все, успел! Теперь главное, чтобы среди набитых в рожок патронов не попался поврежденный срикошетировавшей пулей, а то перекосит на хрен. Так, пустой магазин долой, полный примкнуть, затворную раму назад. А пулемет-то только один и лупит, похоже, скоро уже… Э-эх!

Приподнявшийся над бруствером десантник замер, глядя на уставившийся прямо в лицо черный зрачок чужого ствола. «Калаш», семь — шестьдесят два. Старенький, но вполне смертоносный. А его собственный автомат смотрит совсем не в эту сторону, ствол развернут вдоль окопа. Нет, не успеть: подобравшемуся практически вплотную духу только дожать спуск — и все… блин, как обидно-то…

Судорожно вздохнув, Дмитрий зажмурился, однако сочный шлепок над головой заставил его тут же раскрыть глаза. Несостоявшийся палач мягко рухнул наземь, почти достав головой край бруствера. Впрочем, «головой» — это сильно сказано: снесенный наполовину череп сохранял первозданную форму исключительно благодаря размотавшейся чалме, пропитанной кровью, кажущейся в утренних сумерках темной, почти черной. Выстрела сержант не расслышал, спустя мгновение уяснив, почему. Под подошвами зашуршали мелкие камушки, и в окоп спрыгнул парень в выгоревшей одноцветной униформе, некогда светло-оливковой. Практически пустая разгрузка свободно болталась на груди, голову украшал выцветший платок, а в руках оказался зажат виданный лишь однажды, перед самой отправкой в Афган (да и то лишь на плакате) спецавтомат «Вал», стреляющий девятимиллиметровыми дозвуковыми патронами. Еще даже не осознав факта собственного чудесного спасения, Дмитрий тем не менее узнал оружие и понял, почему не слышал выстрела и отчего душману так разворотило голову.

— Ну, чо замер, де́сант? — сделав ударение на первый слог, ухмыльнулся нежданный спаситель, обнажив в улыбке зубы, кажущиеся на фоне загоревшего почти до черноты, заросшего многодневной щетиной лица неестественно-белыми. — Все уже, все. Успокойся. Вы нас ждали — мы и пришли. Сейчас пацаны уцелевших духов подчистят, и будем «вертушки» ждать. Командир твой где?

— Моравский?

— А я знаю? — снова улыбнулся спецназовец. — У вас тут что, много командиров?

— Нет… — Дмитрий потряс гудящей головой. — Один. Лейтенант. Прости, братишка, соображаю туго. За пулеметом он был, вон там глянь, — и, не дожидаясь ответа, сполз по стене окопа, уложив на колени автомат. — Может, и погиб уже, под конец только один пэкаэм из трех лупил. Посижу немного, ладно?

— Эк тебя торкнуло… — уже серьезным тоном хмыкнул собеседник. — Ладно, пойду сам твоего лейтенанта искать. А ты это, на вот, хлебни. Поможет.

Захаров равнодушно принял протянутую фляжку, сделал несколько глотков и вернул обратно, даже не заметив, что пил отнюдь не воду. Устало прикрыв глаза, сержант замер, не обращая внимания на задравшийся под самое горло бронежилет и неудачно подвернутую под себя ногу. Из оцепенения его вывел лишь рокот вертолетных движков и клекот рубящих горный воздух лопастей. За вышедшей в точку рандеву группой спецназа и уцелевшими десантниками пришли обещанные «вертушки». Давешний спецназовец тряс сержанта за плечо и отчего-то сдавленно и зло шипел под нос голосом механика-водителя Балакина:

— Просыпайся, командир, да просыпайся ж ты, м-мать…

 

Глава 9

Василий Краснов. Недалекое будущее.

Весь остаток дня соседка учила Краснова компьютерной грамоте. Поначалу выходило из рук вон плохо, хоть танкист и старался изо всех сил. Да и не умел он иначе, еще батя так учил, уж если что-то делать — то делать хорошо. На «ять», как он любил выражаться. Или вовсе не браться. Вот он и старался. Проблема была в том, что у него просто не имелось никакого базисного уровня знаний. Про «базисный уровень» — это не он придумал, лейтенант и слов-то таких не знал, а Сонька. А когда он было обиженно нахохлился, улыбнулась ободряюще и пример привела: мол, если в его родную «тридцатьчетверку» посадить, допустим, мушкетера или вовсе средневекового рыцаря, смогли б они танком управлять и из пушки стрелять? А если — или когда — смогли бы, сколько времени и сил на обучение ушло? Поскольку и про мушкетеров, и про рыцарей Василий прекрасно знал — о первых в книжке читал, жаль, автора позабыл, француз какой-то, про вторых в школе рассказывали, — то аналогию понял. Приободрился даже, так как всяко считал себя пообразованнее и тех и других. А девушка тем временем привела и еще один пример: а если его самого пересадить из Т-34 в современный танк, перед этим слегка подучив, неужели б не справился? Наверняка справился, поскольку — в отличие от всяких там рыцарей с мушкетерами — имел те самые «базисные знания».

Поразмыслив пару секунд, Краснов вынужден был согласиться, поскольку считал себя не просто не самым плохим танкистом, но и настоящим ветераном. А как иначе? С лета сорок первого воюет и жив пока. А много ли таких, особенно среди мазуты или летунов? Немного, к сожалению. Танк долго не живет, экипаж — чуть дольше, но тоже недолго. Так что освоил бы он танк-из-будущего, никуда не делся. Особенно если учесть, что нынешние танки ему понравились — как только они с девушкой залезли в эту самую «сеть», сразу же и попросил Соньку показать. Непривычные, конечно, приземистые какие-то, корпус громадный, широкий, зато башня маленькая, приплюснутая, ни развернуться, ни в полный рост встать. Зато уж пушка… и калибр, и длина ствола откровенно поражали. Вот только вообще непонятно, как там заряжающему работать, при калибре в сто двадцать пять мэмэ? Тем более лейтенант вполне себе представлял, сколько весит и сам снаряд, и заряд — ну, не унитаром же из такой дуры палить, он и вовсе неподъемным будет?! Это ж по калибру самая настоящая гаубица получается. Правда, оказалось, что заряжающего в экипаже из всего-то трех человек и вовсе не предусмотрено, а снаряд с зарядом в казенник подается при помощи какого-то «механизма заряжания». Что это такое, Василий пока понятия не имел, но зарубочку в памяти сделал, решив потом разобраться поподробнее.

Короче говоря, от обучения лейтенант решил не отлынивать. Да и не собирался, в общем-то. И наплевать, что «базисного уровня» нет! Вот он и наплевал. И худо-бедно разобрался — с Сониной помощью, разумеется. Да и не столь сложной эта наука оказалась, главное, не думать, что ты в этом ничего не понимаешь. Тем более девушка сразу объяснила, что испортить этот самый «комп» он вряд ли сможет. Еще и термин смешной припомнила, «защита от дурака» называется. Мол, даже если сдуру тыкать в разные клавиши — именно так те квадратные кнопки на «сплющенной пишмашинке» по-правильному назывались — ничего особенно страшного не произойдет. Но лучше, конечно, все-таки наобум не тыкать, а сразу учиться, как правильно.

Следующая пара дней прошла вполне тихо и спокойно. С утра Василий ходил в знакомый магазин через дорогу — не столько за какой-то особой надобностью, сколько просто, чтоб немного пройтись и провентилировать мозги. Денег пока хватало: с помощью Сони выяснилось, что те пластиковые прямоугольнички, что он нашел в ящике стола и кошельке, являются своего рода аналогом наличных денег или сберкнижки и ими можно оплачивать покупки. Да и какие там покупки: в основном хлеб да курево. Ну и пиво, разумеется.

Соседка надолго в одиночестве его не оставляла, забегая в гости по несколько раз на дню. Охотно отвечала на многочисленные вопросы, помогая справиться с непокорным компьютером и «Всемирной сетью», а порой и готовила немудреную, зато горячую пищу, поскольку самому делать это было откровенно лень. На фронте, как ни странно, всегда б нашел десяток минут, чтоб разогреть на костре или решетке МТО банку тушенки, а тут? Вот не хотелось куховарить, и хоть ты тресни! А пока он ел, девушка сидела перед монитором, азартно щелкая клавишами и решая какие-то свои, ему не ведомые, проблемы. «Общалась», как однажды сама сказала. А уж с кем да о чем — не его дело. Негоже мужику, особенно фронтовику-танкисту, в бабские дела лезть. Сонька — деваха видная, молодая, у нее свои интересы имеются. Шуры-муры и прочие амуры. А то, что иногда вдруг возьмет, да и кольнет в груди что-то вроде ревности — так это глупости все! Никакого «такого-эдакого» интереса к соседке у него нет и быть не может! Однозначно… ну, или почти однозначно…

Интернет, кстати, Краснову понравился. Хотя вначале он никак не мог себе представить, что это, собственно, такое, «Всемирная сеть». В его понимании, таинственный «Интернет» был намертво связан с тихо гудящим под столом компьютером и помещался внутри этого непонятного ящика, называвшегося «системным блоком». Иными словами, выключишь компьютер — исчезнет и Интернет. Включишь — появится. А как иначе? «Тридцатьчетверка» с заглушенным двигателем тоже не более чем неподвижная огневая точка, стрелять можно, а маневрировать — нет. Примерно так.

Впервые услышав его предположение, Соня надолго задумалась. Минут на пять, что, несомненно, полностью соответствовало понятию «надолго», поскольку обычно на его наивные, а порой и откровенно глупые вопросы отвечала с ходу. В итоге объяснила, что Интернет — это все огромное количество компов по всей планете, связанных между собой проводами или радиоволнами. Поразмыслив, Василий понимающе кивнул: действительно, если на Земле миллионы связанных между собой компьютеров, в каждом из которых находится небольшая часть Интернета, тогда да, все более-менее ясно. Улыбнувшись, девушка сказала «ну, да, примерно так» и подозрительно торопливо убежала на кухню, с трудом сдерживая смех. Впрочем, Краснов ничего не заметил.

Вообще, Всемирная сеть — или «паутина», как еще называла ее Соня — с точки зрения более-менее разобравшегося в ней танкиста оказалась полезной штукой. Не только средством для общения разделенных огромными расстояниями людей, но и чем-то вроде безразмерного справочника, где можно отыскать все, что угодно, от книжек и кинолент до подробнейших технических характеристик военной техники. Последнее лейтенанта удивило больше всего: ведь сущая же находка для вражеских шпионов! О какой секретности может идти речь, если в Сети свободно выложены ТТХ и фото даже самой современной боевой техники?! Нет, определенно, странный у них тут мир! Хотя, возможно, он пока еще многого просто не понимает. Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не лезут.

Вдоволь насмотревшись на танки и самолеты будущего, Краснов перешел к более чем многочисленным сайтам, посвященным истории Великой Отечественной войны, да там надолго и «завис», как сказала бы та же Сонька. Сначала просто изучал историю его войны, читал, порой скептически хмыкая, а порой — прикладываясь к бутылке, воспоминания ветеранов (никого из сослуживцев на старых, времен войны, снимках не узнал, на современных — тем более) и просматривал сотни документальных фото. А затем попросил соседку научить пользоваться форумами. Девушка не спорила, лишь предупредила, что «на любых подобных ресурсах полно неадекватов, так что не вздумай спорить до хрипоты, все равно никому и ничего не докажешь, только нервы попортишь и под бан попадешь». Попросил объяснить, что она имела в виду. Смерив его неожиданно серьезным взглядом, соседка пояснила:

— Понимаешь, на подобных исторических форумах тех, кто на самом деле воевал или хотя бы примерно представляет, что такое реальная война, единицы. Чуть больше тех, кто действительно хочет разобраться в событиях прошлого и интересуется настоящей историей. Остальные… — девушка неожиданно стушевалась, видимо, не зная, как и объяснить — такое уже бывало, и Василий ее прекрасно понимал. — Ну, как тебе объяснить? Они просто считают, что, пошарив от нечего делать по нету, знают все и про всех. На то, чтобы изучать серьезные документы или карты, у них нет ни желания, ни времени, ни мозгов. В лучшем случае могут прочитать пару документально-художественных книжек весьма сомнительных авторов. Зато у них всегда есть свое мнение, обычно прямо противоположное исторической логике и логике вообще. Тролли, короче.

— Кто? — осторожно переспросил Краснов.

— Офисные хомячки, — не менее понятно пояснила та. — Те, кто лучше профессиональных историков и военных «знает», как нужно было воевать или готовиться к войне. Очень любят сыпать цитатами и ссылками, обязательно в курсе, чем немецкие танки круче наших, и абсолютно точно знают, почему Сталин наделал кучу ошибок в сорок первом и перед войной. Один из их главных и любимых аргументов — всех великих полководцев Сталин перед войной расстрелял, поэтому Красная армия просто завалила отлично подготовленных немцев трупами, таким образом и победив.

Поджав губы при упоминании товарища Сталина, Василий решил смолчать — встречал уже нечто подобное в Сети.

— Короче, я толком объяснить не смогу, извини. Не моя тема. Но ты парень умный, сам разберешься. Главное, с ними не спорь. Ни при каких обстоятельствах. Ты им слово — они десять. Поверь, совершенно бессмысленное дело.

— А ты, смотрю, разбираешься, кто есть кто в Интернете?

— Да тоже не особенно, — грустно улыбнулась собеседница. — Просто… Помнишь, я тебе про того мудака рассказывала, из-за которого меня чуть из универа не выперли и которому дядь Дима харю начистил? Вот он очень любил по подобным ресурсам шариться. Считал себя жутким знатоком истории. Историк, блин, всякие фрицевские побрякушки времен войны коллекционировал, кресты там наградные, знаки, пряжки. Даже ржавую каску на барахолке зачем-то купил. Вот, глядя на него, и поняла кое-чего. А уж потом и дядя Дима объяснил, что к чему… в основном в матерных выражениях…

Девушка зло скривилась, и Василий понял, что неприятную для его «учительницы» тему лучше свернуть. Так что остальные правила общения на форумах он постигал уже сам. На нескольких его сразу забанили «за некорректное поведение по отношению к форумчанам», затем стал куда умнее и до подобного больше не доводил. Что означает данный термин, спрашивать у Сони не стал, разобравшись самостоятельно при помощи поисковой системы. Попутно пытался выяснить что-нибудь относительно забросившей его в будущее игры, но не преуспел. Пришлось снова просить помощи у соседки.

Просидев за клавиатурой больше часа, Соня удивленно сообщила:

— А знаешь, Вась, тут что-то странное. Обе твои учетные записи по-прежнему заблокированы, хотя уже давно прошло несколько суток, но не это главное. Я попробовала зарегиться… ну, зарегистрироваться по новой — и не смогла. Может, конечно, ты там слишком уж много правил нарушил, и они по айпишнику банят, не знаю. Но все равно подозрительно. Но есть и еще кое-что… Я тут пробежалась по тематическим геймерским форумам, — уловив в глазах собеседника непонимание, девушка пояснила: — Ну, по форумам, где тусуют… общаются игроки «Танковой схватки». Короче, они все закрыты. Временно, не временно, но закрыты. У кого-то технические работы на сервере, у кого-то текущая профилактика или ремонт. Кстати, на официальном сайте игры тоже висит объявление о том, что до окончания каких-то работ на сервере эффект полного присутствия недоступен. Говорю ж, странно все…

— И что это значит? — осторожно переспросил танкист.

— Это значит, что, похоже, ты прав, — задумчиво протянула девушка, машинально постукивая пальцем по столешнице. — Эта игра — не машина времени, конечно, как ты предполагал, но и странностей вокруг нее наворочено выше крыши, — Соня неожиданно серьезно взглянула на лейтенанта. — Не знаю, Вася, что все это значит, но больше пытаться зайти в игру я тебе не советую. По крайней мере пока мы не разберемся, что происходит. Так что, броди по своим историческим форумам, но сюда — ни ногой, ни мышкой! А я поговорю кое с кем, есть у меня один знакомый программер, он тоже от «Танковой схватки» фанател. Может, он чего знает…

— Мы? — глуповато переспросил тот.

— Ну, не оставлять же тебя одного, — хмыкнула Соня. — Пропадешь же, товарищ лейтенант Василий Краснов!

И, решительно поднявшись из кресла, вдруг добавила:

— Только вот давай без глупостей, ладно? Терпеть не могу, когда меня благодарят, бла-бла-бла и все такое прочее. Я тебе помогаю просто потому, что сама так хочу. И ради дяди Димы, и ради тебя, это ясно? Просто сама так хочу. Договорились?

— Да, — только и кивнул тот, хотя мало что понял. Особенно касаемо непонятного «бла-бла-бла».

— Вот и здорово. Тема закрыта. Ладно, Вась, мне пора. Я сейчас убегаю, но вечерком обязательно загляну, о’кей? И не зависай в Сети, как вчера, а то снова поесть забудешь. Спать тоже иногда нужно. Ну, все, пока, — прощальные слова донеслись уже из прихожей. Негромко хлопнула входная дверь.

Несколько секунд Василий сидел, тупо глядя перед собой, затем с силой провел ладонью по подбородку (кстати, побриться пора) и покачал головой. Вот, значит, как. С одной стороны «мы», с другой — «без глупостей»… Блин, да о чем он вообще думает?! Чушь это все! Есть куда как более актуальные вопросы. Хотя Сонька, конечно, хороша. Тьфу ты, снова…

Краснов раздраженно поднялся на ноги и отправился на балкон перекурить. Лезет же всякое в голову… Дымя сигаретой, танкист уже привычно глядел на ползущие по улице троллейбусы и автомашины. Ну да, дело к вечеру, час пик начинается. И как они тут живут? Ведь и на улице-то не продохнуть, можно представить, каково сидеть внутри раскаленных солнцем стальных коробок. В его времени все было куда проще — ни пробок, ни воняющего выхлопными газами воздуха, густого, хоть ножом режь, ни толп в магазинах.

Правда, там, в его времени, еще была Война…

И вместо автомобильных пробок были забитые остовами сожженной штурмовиками техники фронтовые дороги. Да и воздух порой был не менее густым, режущим ноздри тяжелым ароматом сгоревшей солярки и пороха, горячего металла и машинного масла, железистым запахом свежей крови и тошнотворно-сладковатым — сгоревшей человечины. И это напрочь перечеркивало все неудобства будущего…

…Докурив, Василий аккуратно затушил окурок и вернулся в комнату. Посидеть в Интернете? Нет, ну его, заразная штука, снова зависнет почти до утра. Лучше прогуляться, мозги проветрить. Буквально в полукилометре шикарный Парк культуры и отдыха — или как они в этом времени называются? — имелся, соседка рассказала. Даже с искусственным озером. И название такое символическое, «парк Победы». Раньше — это уж он сам в сети нашел — назывался «дендропарком имени Ленина». Но и нынешнее название тоже хорошее, правильное. Решено, туда и пойдет, хватит в квартире сидеть. Здорово было б Соньку пригласить, но у нее свои дела, сама сказала. А звонить ей, предлагая совместную прогулку, Краснов отчаянно стеснялся. Тем более девушка открытым текстом сообщила, что до вечера занята. Подумав о звонке, лейтенант в который раз повертел в руках еще одну диковину из будущего, о которой тоже рассказала соседка, — мобильный телефон. Очень интересный прибор, крохотный, практически ничего не весящий — зато может связываться практически с любой точкой мира, знай, только деньги за разговор плати. Никакого сравнения не то, что с танковой радиостанцией, но даже и с полковой или бригадным узлом связи! Нет, странный все-таки у них мир. Это ж получается, вражеским шпионам работать одно удовольствие. Разведал, что секретное, перезвонил за океан, сбросил СМС или фотоснимок — и все…

Собрался быстро. Кошелек, телефон да курево в карманы, свет и газ отключить, квартиру запереть — и вперед. До парка дотопал минут за десять. Красивый парк. По центру озеро, даже вполне натуральные утки плавают, по обоим берегам — посыпанные песком пешеходные дорожки. А дальше, собственно, парк. Порядком разросшиеся деревья и сосны, за которыми уже давненько никто не следит, но так даже лучше, и на самом деле лес, хоть и в миниатюре, напоминает. И людей, если поглубже в заросли зайти, немного, что тоже не может не радовать. Облюбовав приятную полянку, окруженную густыми кустами, Василий устроился на здоровенной вросшей в землю каменюке. Можно спокойно посидеть, попить пива и подумать о происходящем. Правда, Соня предупреждала, что злоупотреблять этим не стоит, по закону распивать алкогольные напитки в общественных местах не положено, но если осторожно, то, как говорится, можно. То бишь, чтоб никто не видел.

Раскупорив первую по счету бутылку, купленную по дороге, сделал глоток — и замер, вслушиваясь. Похоже, место он выбрал не очень подходящее. Уединенное, конечно, но и не он один пришел к подобному мнению. За кустами явно что-то происходило. И, похоже, что-то не слишком хорошее. По крайней мере до мамлея отчетливо доносились голоса, женский и несколько мужских. Первый — испуганный, другие — пренебрежительно-угрожающие.

Решительно оставив початую бутылку, танкист поднялся на ноги. Что бы там ни происходило, женщина явно в опасности, а значит, он не может не вмешаться. Конечно, не в его ситуации попадать в неприятности, но как иначе?! Ведь он не просто мужик, но и красный командир… то есть уже офицер, да.

Несколько минут просто слушал, пытаясь разобраться в ситуации, благо говоривший мужик особенно и не таился, разговаривая достаточно громко:

— А на хрена тогда мобилу в социальной сети засветила? Звоните, жду? Еще и фоток целый альбом накидала, вот, мол, какая я вся из себя центровая. Хотела познакомиться и встретиться с молодым человеком без вредных привычек? Вот и давай знакомиться. А заодно и встречаться. Начать можно с орального варианта с плавным переходом к традиционной позе, — говорящий самодовольно заржал. — Короче, придется поработать в поте лица и прочих частей тела. Здесь тебе не Интернет, здесь все по-взрослому. Реал, гы…

Слушать дальше Краснов не стал — противно. Суть происходящего он в целом, как ни странно, понял: о чем-то подобном ему и соседка рассказывала, предупреждая, чтобы не вздумал особенно откровенничать в Интернете и уж тем более — давать номер телефона или адрес. Очередная любительница социальных сетей и прочего онлайн общения сама себя подставила. Наверняка захотела познакомиться с молодым человеком, сначала просто общалась, затем обменялась фотографиями и сообщила номер своего телефона. Договорились о встрече, вот только на первое свидание он пришел вовсе не с букетом цветов и шампанским, а в компании с другом. Остальное понятно — насчет «поработать в поте лица и прочих частей тела» даже он прекрасно уяснил. Короче, девушку, какой бы дурочкой она ни была, нужно выручать. Да и этих подонков проучить стоит, пока не дообщались в своем Интернете до серьезной уголовной статьи за изнасилование, а то и убийство…

Решительно раздвинув ветви, Василий вышагнул вперед. Скривившейся от боли девушке — вернее, молодой женщине немногим старше Соньки — выкручивал за спину руку один из мужиков. Второй держал ее за подбородок, задирая вверх искаженное страхом и болью лицо:

— Ну, что, решила?.. Оп-па, а это что еще за явление? Мужик, идешь мимо — иди! Мы тут и сами справимся, нам третий не нужен.

Медлить Краснов не стал. Мгновенно сократив расстояние, нанес короткий удар кулаком, как учили в училище… вернее, хотел нанести, однако тело вдруг повело себя совсем не так, как планировал. И удар тоже вышел вовсе не таким, как хотелось. Собирался просто вмазать подонку в лицо, максимум раскровянив нос и выбив пару зубов, но вышло иначе. Правая рука пошла с каким-то хитрым разворотом, а левая вмазала снизу локтем в челюсть, коротко хрустнувшую в ответ. Еще один проворот, захват теперь уже правой рукой — и откуда он так умеет? — и противник летит на землю. Второй, тот, что крутил женщине руку, отпустил жертву и бросился в атаку, успев вытащить из кармана нож — и тоже неудачно. Краснов просто пропустил атакующую руку над собой, перехватил, провернулся на пятке — и ударил в ответ. Жестко ударил, ломая ребра и опрокидывая противника через бедро. Выбитый из руки нож полетел куда-то в траву. Все, готов, как минимум, перелом руки в локте… ну, и откуда у него такие способности?! Или это не он умеет, а его новое тело? В смысле не он, танкист Краснов, а десантник Захаров?

Наклонившись, двумя короткими ударами добил противников, отправив обоих в долгое беспамятство. С полчаса точно проваляются, а может, и больше. А потом будут долго ходить по докторам, залечивая сломанные челюсть, ребра и руку. Стоило б еще и пальцы переломать, чтобы неповадно было по клавиатуре тыкать, но это, пожалуй, уже перебор. Жаль, здесь законы военного времени не действуют, а то б он их обоих живенько к высшей мере социальной защиты приговорил. Вытащил бы пистолет, да вон у того дерева и шлепнул. И ничего бы ему за это не было, имеет полное право как офицер действующей армии.

Из радиопереговоров по закрытому каналу СБУ.

— Первый, пятый на связи. Объект идет на контакт с местными. Мои действия? Вмешаться?

— Пятый, не дергайся. Пока наблюдай. Картинка идет, сам все вижу.

— Их двое, он один. Девка не в счет. Справится?

— Вот и посмотрим. Если вдруг ему совсем кисло станет, вмешивайся, но не раньше. Третий, на прием. Квадрат блокирован?

— Так точно. Посторонних нет.

— Добро, все номера — на контроле.

* * *

— Первый, объект уходит вместе с пострадавшей. Проводить?

— Нет, передаю третьему. Приберитесь там.

— Насколько прибираться? Что с этими уродами делать? Подчистить под ноль?

— Пятый, я тебе подчищу! Я тебе потом задницу в управлении под ноль подчищу! Совсем охренел?!

— Нулевой в канале. Флуд прекратить, деятели хреновы! Работать всем!

— Здесь первый. Так точно, есть прекратить! Пятый, обшмонай тела, если ничего незаконного, работайте по схеме «два». Подбросьте, что нужно, и вызывайте «синих» по плану «испуганный прохожий». Анонимно, разумеется. Тела расположите, чтобы стало ясно, что они между собой подрались, наркоту не поделив. И бутылку объекта не забудьте прибрать, там пальчиков до хрена. Как закончите, выдвигайтесь на точку. Остальные номера работают по плану. Все, отбой связи. Третий, на прием. На тебе сопровождение. Наверняка идет домой, но проследи. Всем номерам конец связи.

— Конец связи.

* * *

— Спасибо… — сидящая на земле женщина утирала рукавом идущую из разбитого носа кровь.

— Идите домой, — Краснов помотал головой, отходя от короткого боя. Помог подняться на ноги и протянул к месту нашедшийся в заднем кармане брюк практически чистый платок. — Оботрите лицо. Наверное, стоит вызвать милицию?

— Да зачем? — покачала головой спасенная. — Я ж сама виновата. Дура потому что. И так уже опозорилась…

— Вас проводить? — Василий подал оброненную сумочку.

— Если можно, проводите до дороги и помогите поймать тачку, — шмыгнула носом та. — Платок вам испортила.

— Не страшно, — автоматически пробормотал Краснов, мучительно размышляя, что означает «поймать тачку». Кажется, понял: пострадавшая просила его помочь остановить автомобиль. Интересно, какой? Такси, наверное?

— Пойдемте.

И, вспомнив кое о чем, виновато улыбнулся:

— Простите, я сейчас… — метнувшись обратно, подхватил пакет с пивными бутылками, не без сожаления отправив раскупоренную подальше в кусты. Вот и посидел на природе, мозги проветрил! Нужно Соньке рассказать, она всяко лучше его в произошедшем разберется. Хотя, конечно, сначала ругаться станет, мол, впервые прогуляться вышел и сразу в неприятности влип. Да, точно, ругаться станет. Она у него такая…

Покраснев от этого самого «у него», лейтенант вернулся на полянку и галантно оттопырил локоть. Девушка с готовностью уцепилась за руку:

— А круто вы этих подонков отоварили. Спортсмен, наверное?

— Десантник, — припомнив, чье тело занимает, сообщил танкист. — Бывший.

— Класс! — одобрила нежданная собеседница. — Меня Валя зовут. А вас?

— Василий, — буркнул Краснов, начинающий понемногу сожалеть как о происходящем в частности, так и о своем желании прогуляться в целом. Нет, поступил-то он однозначно правильно, по-мужски, иначе и нельзя было, вот только спасенная девушка, похоже, сделала из случившегося какие-то свои, ему неведомые, выводы. Что ему не сильно понравилось.

Пока шли через парк, успел выслушать почти всю ее историю, убедившись, что не ошибся: очередное интернет-знакомство едва не завершилось для любительницы социальных сетей весьма печально. Сначала указала в личных сообщениях (интересно, что это такое?) свой телефон, затем договорилась о встрече с красивым, судя по выложенным в сети фоткам, молодым человеком. Встретиться решили в парке. Вот только на свидание пришел вовсе не парень с фото, а некто совсем другой, да еще и с другом. Остальному Василий и сам был свидетелем.

Зато потом все и закончилось — остановив автомобиль (не такси, а самый обычный, для чего пришлось просто вытянуть над проезжей частью руку), Краснов посадил девушку в салон и вежливо распрощался, попутно категорически отказавшись обменяться номерами мобильных и электронными адресами. Во-первых, он своего номера просто не знал, во-вторых, не имел ни малейшего желания еще раз встречаться с Валентиной. Если случившееся ничему ее не научит — значит, и вправду дура, как сама же и сказала.

Мысленно плюнув вслед уехавшему авто, лейтенант решительно зашагал в сторону дома. Все, хватит на сегодня приключений! А пиво можно и дома попить. И даже с водкой, все равно настроение испорчено. Вроде бы и за женщину заступился, однозначно правильно поступив, и подонков наказал, вот только спасенная оказалась какой-то, ну, неправильной, что ли… Но дрался он классно, раньше б так уметь! Глядишь, и не проиграл бы училищному забияке Витьке Чумаченко, и без фингала, над которым все отделение ржало, остался. Хотя нет, глупости говорит. Ну, то бишь, думает. За подобное можно и под трибунал залететь. Так что и здорово, что в своем времени он подобным чудесам обучен не был…

 

Глава 10

Дмитрий Захаров. 1943 год.

…Давешний спецназовец тряс сержанта за плечо и отчего-то сдавленно и зло шипел под нос голосом механика-водителя Балакина:

— Просыпайся, командир, да просыпайся ж ты, м-мать… — мехвод тряс Захарова за плечо. — Шухер, лейтенант. Фрицы.

Несколько мгновений Дмитрий непонимающе моргал и тряс головой, пытаясь осознать, в какой реальности находится и отчего вместо загорелого и небритого лица спецназовца над ним нависает не менее чумазая и небритая физиономия мехвода Балакина. Да и вообще, откуда взяться фрицам в Афганистане?!

— Очухался, командир? Ну, ты горазд подушку давить, что в землянке, что в немецком тылу!

— Что… что случилось? — хриплым со сна голосом осведомился он.

— Да почти ничего, — криво ухмыльнулся механик. — Просто немцы рядом. Так шо не ори, душевно прошу.

— Нашумел-таки? — припомнив предшествующие события, шепотом спросил десантник.

— Та ни в жисть. Обижаешь, лейтенант. Я-то тихонько сходил, а уж на обратном пути шестерых немцев заприметил. Хрен знает, какого они тут забыли, но шастают по лесу, с понтом по Дерибасовской угол Ришельевской. И без оркестра.

— По нашу душу?

— А вот в этом сомневаюсь. Похоже, у них свой интерес, с нами аж нияк не связанный. Да и немцы какие-то странные, форма у них какая-то незнакомая.

Дмитрий удивленно взглянул на механика:

— Какая еще незнакомая?

— А я знаю? Не видал ни разу. Балахоны такие, ну, типа комбезов, только в разноцветных пятнышках все. Вроде, как камуфляж у наших разведчиков, только рисунок другой и цветов больше. Чехлы на касках тоже с пятнами, и автоматы у всех. Двое пулемет тянут. Разведка, что ль?

— Петлицы видел? — Захаров наконец понял, о чем речь. И это понимание ему не сильно понравилось.

— Чего?

— Ну, из-под комбезов этих могли петлицы виднеться. С таким рисунком, — он начертил подобранным с земли прутиком две параллельные молнии.

Несколько секунд Балакин старательно морщил лоб, затем мрачно буркнул:

— Ты эсэсовцев имеешь в виду, что ли? Ты об этом, командир?

— Типа того. Если я тебя правильно понял, это разведгруппа. Так были молнии или нет?

— Да были, — мехвод помрачнел еще больше, отчего-то отведя взгляд. — У одного заметил. А на втором отвороте еще какие-то значки, не рассмотрел толком. Вроде тех, что у нас до погон были.

— Твою мать… Как бы не вляпались мы. Или они стороной прошли? — Дмитрий взглянул за спину Николая, удивленно сморгнул, пытаясь осмыслить увиденное, и едва слышно протянул: — Балакин, ты чего, совсем ох… л?!

— А я чего? Я ж не знал, шо это те самые скаженные эсэсовцы были. Ну, сразу не понял, в смысле. Один отстал, я за ним. На него еще командир ихний поорал чего-то, я не понял. Потом он, сука, рюкзак скинул и начал комбез подгонять, ну и я не сдержался. Уж больно позиция была удобная. Зашел сзади, в нож взял… ну, и вот…

К ногам Захарова плюхнулся МП-40, два подсумка с магазинами и ранец. Предугадав вопрос, мехвод смущенно пояснил:

— В сидоре — гранаты, жрачка кой-какая и фляга. И подарок тебе, бинокль, — механик и на самом деле протянул ему цейссовский бинокль. — А фрица я заныкал, сразу не найдут. Еще хынжал с него снял, не моя финочка, конечно, но сталь вроде ничего, — Николай продемонстрировал эсэсовский кинжал в ножнах. — Так себе перышко.

— Знаешь, Коля…

— Ой, командир, не гони волну… Ну, знаю, знаю, не прав был. Сильно не прав, виноват. Но он, шваль, сам подставился. Я и не сдержался, прости, не смог… я ж тебе рассказывал, у меня всю семью не мамалыжники, а такие, как этот, убили. Ну, после того, как город сдали, а мы в Крым ушли. Да и потом на их художества насмотрелся по самое не хочу. Как молнии под курткой увидал, аж глаза кровью залило… в себя пришел, а фриц уже дохлый, и горло перерезано. Прости, лейтенант…

— Уходить нужно. Прямо сейчас. Спасибо тебе, Коля-Николай, но теперь поздно ветошью прикидываться, как планировали. Ноги б унести, желательно подальше. Труп где?

— Вона там, метров сто. А шо? — на язвительную фразу командира Балакин никак не прореагировал. И правильно сделал: Захаров уже почти был готов сорваться.

— А то, шо ты именно нашумел! — Дмитрий специально выделил это самое «шо». — Хоть и беззвучно. Эх, ладно, что уж теперь. Хоть оружием разжились, — припомнив кое-что из своего афганского прошлого, Дмитрий взял себя в руки и отдал приказание: — Короче, Коля, возьми две «феньки», бегом назад и заминируй труп. Одну под спину или задницу, вторую под башку засунь. И на тропе, по которой остальные ушли, нужно бы еще растяжку поставить…

Захаров осекся, наткнувшись на непонимающий взгляд товарища. Застывший в нескольких метрах Сидорцев тоже смотрел на Дмитрия весьма… неоднозначно, и тот смачно выматерился про себя. Тут же, впрочем, взяв себя в руки: ну, и что такого, собственно? Он же не проболтался, что Берию расстреляют после смерти Сталина? Или что Советский Союз прекратит существование в девяносто первом? Всего-то предложил заминировать труп противника, превратив его в оружие против своих же подельников. Ну, а откуда он, простой комвзвода, знает такие подробности? Так воюет с сорок первого, вот и насмотрелся.

— Это как, командир?

— Счас покажу. Берите шмотки, сюда уже не вернемся. Все собрали? Вперед…

Несмотря на недавнюю контузию, чувствовал себя Дмитрий неплохо — то ли сон помог, то ли еще что, но голова практически не кружилась, и идти по лесу оказалось совсем не трудно. Труп эсэсовца нашелся там, где и должен был — под кустом, наспех закиданный ветками и слежавшейся прошлогодней листвой. Отправив радиста в охранение — судя по недовольному выражению лица, парень тоже хотел «поприсутствовать», но спорить с командиром не посмел, разумеется, — Дмитрий установил под телом отправившегося в мир иной эсэсмана пару Ф-1, попутно разъяснив мехводу, что именно он делает и зачем. Судя по внимательному взгляду и многозначительному хмыканью одессита, «хитрушку» тот оценил. Поразмыслив, Дмитрий убрал излишнюю маскировку, чтобы труп, с одной стороны, особенно в глаза не бросался, но с другой — был без особых хлопот разыскан. На тропе, по которой, со слов Балакина, ушел остальной отряд, Дмитрий, не слишком заморачиваясь, установил классическую растяжку из еще одной «эфки» с ослабленной чекой, колышка и метровой веревки, изготовленной из шнурков от ботинок покойного фрица. Можно было б, конечно, придумать чего-нибудь позаковыристее, вроде гранаты, которая взорвалась бы на высоте полутора-двух метров, но на создание подобной ловушки не было ни времени, ни желания. Напоследок вытащив из кармана покойника «зольдбух» (пришлось попутно объяснить Николаю, что, когда есть возможность, документы уничтоженного противника всегда следует забирать с собой), танкисты растворились в зарослях.

Оружие разделили по-братски: ППШ оставили радисту, Дмитрий забрал себе «Maschinenpistole» вместе с подсумками, а Балакин остался при пистолете, которым, как подозревал десантник, он умел пользоваться все же лучше, нежели автоматом. Оставшиеся гранаты — две «лимонки» и четыре немецкие «колотушки» М24 — тоже поделили, по две на рыло. Трофейный ранец поначалу хотели просто бросить, однако Захарову пришла в голову очередная подляна в духе конца века. И нагруженный (для веса) дерном рюкзак остался стоять под сосной в прямой видимости с тропы. Правда, пришлось расстаться с предпоследней Ф-1, но тут уж на войне, как на войне. Того, кто заинтересовался бы содержимым ранца, ждал крайне неприятный сюрприз.

Первые полчаса шли молча, затем Балакин не выдержал, снова возвратившись к прерванному разговору:

— Слышь, лейтенант, ты это, прости меня, а? Ну, не прав я был. Я осознал, ты не думай! Просто, как увидел эту тварь рядом — готов был голыми руками задавить.

— Да ладно, проехали, Коля. Но больше, уж будь любезен, чтоб подобной самодеятельности не было! Вот сам подумай, ты одного фрица удавил, зато чуть троих своих не погубил. И в чью пользу в конечном итоге счет бы оказался, а? Математика, товарищ мехвод, наука точная.

— А…

— Хочешь узнать, где я таким пакостям научился, трупы там минировать, подлянки устраивать? Да не хмурься, знаю, хочешь. Я, Коля, с лета сорок первого на фронте — ну, да ты знаешь. Всякого насмотрелся. И пару раз пересекался с ребятами из ОСНАЗ — слыхал о таких?

Балакин осторожно кивнул. Шагавший же первым радист, казалось, и вовсе обратился в слух — спина напряглась, словно ему под комбез доску запихнули. А уж шею выворачивал так, что Дмитрий всерьез заволновался, чтоб не сломал ненароком.

— Вот от них и поднахватался по верхам. Только языком об этом трепать — ни-ни! Нас, когда к своим выйдем, и без того разговор с особистами ждет, так что, сам понимаешь. С другой стороны: полезные ж штучки, разве нет? Главное, урон противнику нанести, а уж каким способом — второй вопрос.

— Так я шо, спорю разве? — делано развел руками Николай. — Я ж всяко всей ранимой душой за то, щоб этим голимым фраерам устроить вырванные годы на всю их немецко-фашистскую задницу! — и тут же став серьезным, докончил: — Понял я, командир, не переживай. И Сашка, думаю, тоже понял, — спина Сидорцева дернулась. — И запомнил. Будет возможность, тоже устрою сукам веселье с оркестром до ихнего цвинтера. Но еще вопрос имею. Можно?

— Валяй.

— А зачем мы все это, — Николай кивнул себе за спину, — вообще сделали? Ну, шла себе фрицевская разведгруппа и шла б себе. Подумаешь, один пропал. Сомневаюсь, что они из-за этого назад вернутся. А теперь, если кто на твоих ловушках подорвется, могут и погоню выслать.

— Погоню — вряд ли, — не сбавляя шага, покачал головой Захаров. — Немцы только-только в наступление перешли, до переднего края — всего ничего, соответственно, в лесах много кто шляться может. Не станут же они за каждым окруженцем охотиться, такое и в сорок первом не часто случалось. А вот зачем я фрица минировал? Да просто немного непоняток для фрицев в ситуацию добавил, вот и все. Понимаешь, одно дело, если немцы просто найдут прирезанного, не пойми кем, разведчика, и совсем иное, если решат, что у них в тылу действуют то ли партизаны, то ли диверсанты. Кого они скорее искать станут? И в кого больше поверят? В случайно попавших в окружение танкистов — или хорошо подготовленную разведгруппу, обученную всяким хитрым способам ведения диверсионной войны?

— Ну… — Балакин старательно наморщил лоб. — Понятно, что группу. Только нам ведь от этого как раз совсем кисло может стать? Нам втроем от грамотной облавы не отмахаться. А если нагонят, то и не уйти, скорее всего.

— А мы отмахиваться и не станем, а именно что уйдем. Просто, пока они эту самую облаву организуют да с командованием все мелочи перетрут, мы уже всяко до наших добредем. Немцы — они ж аккуратисты, просто так в лес соваться не станут. Не обратил внимания, рация у них имелась?

— Неа, радиостанцию они с собой точно не перли, я б заметил.

— Тем более. Значит, до выполнения задания с маршрута не уйдут и своим о потерях доложить не смогут. Это нам тоже на руку. А уж там? Пусть себе ловят ветра в поле, то есть в лесу, нам главное — до передка успеть добраться.

— Да у тебя, командир, смотрю, не башка, а дом советов! — задумчиво хмыкнул механик. — Может, если и меня контузит, я тоже такой вумный на всю голову стану? Как считаешь?

— Все, хорош базарить, — буркнул Дмитрий, уходя от очередной опасной темы. — По сторонам повнимательней смотрите, нам сейчас для полного счастья только на фрицев не хватает нарваться! В принципе, они вполне могли кого-нибудь оставить отставшего дожидаться. И под ноги, кстати, тоже, а то мало ли что… может, не мы тут одни такие хитрые и с гранатами. Как растяжка выглядит, запомнили? Ну и ладненько. Сашка, меняемся, дальше я первым пойду, поскольку поопытней буду, а ты давай тылы прикрывай. Дистанция десять метров, листву ногами не загребать, веток не ломать и резко в стороны не отводить, по сторонам в оба смотреть. Ясно? Тогда рванули…

Первые минут пятнадцать, помаленьку втягиваясь в ритм движения, Захаров в который раз пытался понять, что же на самом деле произошло и почему он не возвращается обратно, суть — в будущее. Понималось из рук вон плохо, и недавняя контузия тут определенно оказалась ни при чем. Все предельно допустимые игрой сроки давным-давно прошли, потому единственное, что приходило на ум: игра оказалась не совсем игрой. Точнее, совсем не игрой, и его сознание на самом деле перенеслось в разум лейтенанта-танкиста. Наверное, в иной ситуации он бы и запаниковал, вот только все происходящее было настолько реальным, что бывший десантник в конце концов просто махнул рукой — мысленно, разумеется. И даже не вспомнил о любимой теме современных фантастов, том самом «футурошоке», который, согласно канону, просто обязан накрывать любого уважающего себя «попаданца» после окончательного осознания оным переноса в прошлое или будущее. Просто в данный момент Дмитрию было несколько не до того. Намертво вбитые в подкорку двумя годами службы «за речкой» рефлексы вполне ожидаемо взяли верх над гражданско-фантастическими рефлексиями. И на смену не слишком актуальному вопросу «что с ним произошло?» совершенно незаметно пришел вопрос «как уцелеть самому и вывести к своим товарищей?». А уж там, как говорится, видно будет. В какой-то книге об очередном времяпроходце-попаданце он прочел, что, в случае гибели в прошлом, он автоматически вернется в свое время. Хорошо бы, вот только гибнуть отчего-то не хочется совершенно. Пусть даже и в прошлом. В Афгане он уже пробовал, причем дважды. И ничего, выжил. Может, и сейчас повезет? Ну, не привык сержант ВДВ Димка Захаров помирать — и все тут! Привычка, видимо, такая, из боя живым выходить…

В итоге Дмитрий послал свои размышления по всем известному адресу и полностью погрузился в суровую действительность сорок третьего года. В принципе, действительность была вполне понятной — есть тыл, есть четко угадываемый по гулу канонады фронт, — вот только ее сильно портили ушедшие хрен знает куда фрицы. Конечно, Захаров сразу же взял в сторону от тропы, по которой они прошли по своим неведомым эсэсовским делам, но вовсе не факт, что их маршруты рано или поздно не пересекутся. Карты у танкистов не было, оставалось просто идти в сторону фронта, надеясь, что камуфлированные оппоненты не свернут в ту же сторону. Жаль, он в знаках различия «электриков» не разбирается, а то их там до фига и больше было, и панцергренадеры, и егеря, и охранные команды, и «хрен-пойми-кто-еще-зато-с-молниями-в-петлицах». Если б разбирался, возможно, допер бы, куда и с какой целью они лыжи навострили, а так — даже предположить не берется.

Взглянул на часы — идут уже почти час, неплохо. И идут определенно в правильном направлении, по крайней мере, что к линии фронта — точно. Уже вполне можно различить не только гул канонады, но и отдельные взрывы и орудийные выстрелы. Уже что-то…

— Слышь, командир, — последние полчаса идущий первым Балакин неожиданно остановился, оборачиваясь. — Запах чуешь?

— Что? — не сразу среагировал десантник, тем не менее останавливаясь и настороженно вскидывая автомат.

— Запах, говорю, — Николай демонстративно принюхивался. — Гарью воняет и бензином. Вон оттуда, похоже, — и указал направление кивком головы. — Так я ноги в руки — и сбегаю, проверю, шо там за мама такая?

— Сам сбегаю, — буркнул Захаров, и в самом деле учуявший перебивающий лесной аромат запах бензина и дыма. — А то ты снова какого эсэсмана втихую замочишь, а у нас уже гранат мало. Сидите тут. Я быстро.

— А давай…

— Коля, а давай без давай, ладушки? И дай мне свой кинжал трофейный, вдруг пригодится. Глядите в оба, мало ли… — запихнув эсэсовский трофей за голенище, Дмитрий бесшумно вывел затворную рукоять трофейного «машиненпистоля» из выреза ствольной коробки, ставя оружие на боевой взвод. Вытащив из подсумка пару запасных магазинов, на немецкий манер запихнул за голенище второго сапога.

— Да, и вот еще что. На помощь идти не раньше, чем поймете, что я реально засыпался. Иными словами, пока вокруг тихо — сидите. Если стрелять начнут, можете идти выручать командира. Только не нахрапом и тихонечко так, по кустикам, по кустикам. Подберетесь, срисуете ситуацию — и только тогда за стволы хватайтесь. Это приказ.

И шагнул в заросли, ориентируясь исключительно на приносимый легким ветерком запах.

«Вот вам, здрасте, Новый год!» — пробормотал себе под нос Захаров первое пришедшее на ум, разглядев открывшуюся перед ним картину. На довольно большой поляне застыл, скособочившись на подломившихся стойках, разукрашенный желто-зеленым камуфляжем самолет с характерными крестами на фюзеляже и плоскостях и свастикой на киле. Как ни странно, никогда не интересовавшийся авиацией десантник сразу определил модель — сверхлегкий самолет «Шторх», использовавшийся в люфтваффе в качестве и разведывательного, и легкого транспортного, и штабного, и даже госпитального. В своем роде совершенно уникальная машина, благодаря низкой скорости, прекрасной маневренности и малому весу способная совершить посадку практически везде. Правда, вот сейчас… нет, сесть-то он все-таки сел, да не слишком удачно. Видимо, пилот пытался совершить вынужденную, высмотрев в лесу подходящую полянку, но то ли длины импровизированной полосы не хватило, то ли летчик не справился с управлением, зацепив крылом дерево, то ли шасси угодило в предательскую ямку или во что-то врезалось, но результат оказался плачевным. Слабенько дымящийся капот — или как там он у летунов правильно называется? — смят, двухлопастный винт загнут ударом, правое крыло снесено на добрую треть. Среди взрытого дерна раскиданы куски дюраля, сбитые ветки, какие-то вовсе уж неопределяемые обломки. Смешная, угловато-пузатая кабина лишилась части остекления, а сохранившийся плекс изнутри обильно забрызган кровью. Висящая на одной петле пассажирская дверца распахнута, из-под фюзеляжа часто-часто капает из пробитого бака бензин — даже странно, что не загорелся, мотор, вон, до сих пор дымит. Хотя, конечно, это только в голливудских фильмах машины и самолеты обязательно взрываются при первой же возможности, а в жизни все совсем иначе. Не столь зрелищно, но в итоге не менее трагично.

«Пристегиваться нужно было, — совершенно не к месту вспомнился бородатый анекдот, еще не придуманный в этом времени. — Кто не пристегнулся, сразу погибли, а остальные сидели, как живые. Оп-па, а это там что… то есть кто?»

Торопливо приникнув к трофейному — спасибо механику, с тем эсэсом он, конечно, напортачил по самое не балуйся, зато оптику добыл — биноклю, всмотрелся. Метрах в трех от фюзеляжа лежал человек в немецкой форме. Лежал ничком, отбросив в сторону неестественно вывернутую руку, возле которой валялся портфель, прикованный к запястью тоненькой цепочкой. Ого, явно не пилот, а пассажир! Причем немалого ранга: даже с такого расстояния Дмитрий мог рассмотреть серебристый витой погон с двумя необычного вида «кубарями». Та-ак, а теперь быстро складываем два и два, получая положенные уставом пять: офицер, судя по погонам — чуть ли не оберст, то бишь полковник, к руке чемодан пришпандорен, самолет явно штабной, а по лесу «электрики» бродят… м-мать твою! Вот и ответ, что этой группе тут понадобилось! Они ж этот самый самолет и ищут! А уж почему он на грешную землю спланировал, вопрос второй. Может, с мотором что-то произошло или наши истребители ссадили, но факт в том, что вот он, самолетик, а рядом какая-то серьезная шишка. И портфель при ней. Или по́ртфель. А внутри явно не накладные на получение порошка от вшей или партии презервативов для отводимого в тыл личного состава. Следовательно… следовательно, они попали, и серьезно! Это же надо было ухитриться, не имея карты, совершенно случайно выйти именно в ту точку, куда прут эсэсманы! Точнее, которую они ищут, поскольку, знай точное место падения, уже были б здесь. Так, ну и что теперь делать?

Пару минут Дмитрий, опустив бинокль, просто лежал в кустах, во множестве обрамлявших поляну, размышляя и наблюдая за окрестностями. Затем решился. Игра это или реальность, но оставлять врагу ценные бумаги он просто не имеет права. А уж потом разберемся, кто прав, а кто ошибался. Еще раз осмотревшись — вроде чисто, да и не стали б немцы в кустах прятаться, им-то кого бояться? — он рванул в сторону разбитого «Аиста», затормозив только возле фюзеляжа. Ага, вот и причина экстренной посадки. Очень такая уважительная причина: аккуратная строчка пробоин вдоль борта. Да и остекление, похоже, не при ударе разлетелось, как он думал, а пулями разбито — продырявив фюзеляж, очередь прошлась и по кабине. Значит, все-таки наши истребители поработали.

Перепрыгнув через оберста, мельком оглядел кабину. Уткнувшийся головой в залитую кровью приборную панель пилот определенно мертв. На полу еще один труп, офицер рангом пониже, видимо, адъютант. Темный от крови китель на спине изодран пулями, голова практически отсутствует — стреляли явно из крупнокалиберного. Теперь понятно, откуда столько крови, что даже остатки плекса забрызгало. Да уж, авиационный «крупняк» — штука жуткая. Как, впрочем, и любой иной. А вот пилот, видимо, сам убился, уже при посадке.

Три секунды на осмотр, время пошло. Вещи? Нет, чисто. Ладно, тогда займемся полковником. Ого, так он тоже пулю словил, правая рука почти оторвана по локоть и держится только на остатках кожи и пропитавшемся кровью рукаве. Поискать по карманам ключи от наручников, явно не стандартных полицейских, а на длинной цепочке? Стоило бы, но время, время… да и кто знает, у кого они, у самого оберста или у порученца? Ладно, и без ключей справимся, главное, чтобы ручка у портфеля металлической внутри не оказалась, а то ведь придется фрицу кисть пилить. Дмитрий вытащил из-за голенища трофейный штык. Да, кстати, нужно и документы полковника прибрать, всяко важная птица.

Так, смотреть, что в чумудане, некогда, это подождет. А вот оставить эсэсам привет — как без этого?! Тут не просто прирезанный по-тихому «электрик», а цельный оберст! Жаль, «эфка» всего одна осталась, но с другой стороны, если подтащить фрица поближе к капающему бензину, уже образовавшему на земле приличную лужу, то… ага, вот так нормально будет. Документы из кармана кителя забираем, пистолет из кобуры — тоже. «Вальтер» Р-38, знакомая машинка. Обобрать адъютанта и летчика? На фиг, на фиг, он и так с огнем играет, уходить нужно. Да и в кровище перемазаться неохота. Нет, все, уходим, жадность фраера губит… только почему ему так не нравятся кусты по ту сторону поляны? Замеченное боковым зрением движение? Ага, точно движение! Б…ть!!! Вот и все, нарвались они! Вернее, он нарвался, мужики-то пока в стороне. Жопа! Не успел уйти, буквально полминуты не хватило. Хотя, с другой стороны, пока еще не факт, что немцы его срисовали. Скорее всего нет, благо самолет прикрывает, а вот если он попытается добраться до спасительных зарослей, его увидят однозначно. И снимут с первого выстрела.

Присев за фюзеляжем, Дмитрий продолжал наблюдать. Интересно, что немцы станут делать? Наверняка все к самолету не попрутся, оставят прикрытие. Балакин шестерых насчитал, но одного сам же и грохнул. Значит, к самолету добралось пятеро. Минимум двоих оставят в зарослях — опять же, про пулемет забывать не стоит. Конечно, с MG и один справится, но немцы-то аккуратисты и прочие педанты, значит, второй номер всяко будет иметь место. А вообще… эх, знать бы наперед! Такую шикарную засаду можно было забабахать! Мехвод со стрелком сняли б прикрытие, а он расправился с теми, кто станет «Шторх» осматривать. А так? Хрен его знает, что дальше. Ему отсюда дороги нет, товарищей предупредить тоже не может. Когда эсэсовцы подойдут к самолету метров на десять-пятнадцать, его по-любому заметят. Принимать бой? Против пяти отлично обученных спецов да с пулеметным прикрытием? Бой-то он примет, разумеется, но с каким результатом? Остается одно: дождаться, пока фрицы на открытое место вылезут, да и положить их из автомата. А с пулеметным расчетом потом разберется. Кроме того, есть шанс, что Балакин с Сашкой, услышав выстрелы, на помощь придут. Короче, хватит философствовать. Ждем, пока немцы к самолету пойдут — и стреляем. Все равно другого варианта нет. А уж там по обстоятельствам. Собственно, ничего нового, в Афгане точно так же бывало.

Хмыкнув себе под нос, Дмитрий ужом отполз за подломленную стойку шасси, глубоко зарывшуюся в грунт, и приготовил оружие. Один магазин в автомате, еще два на запас. И трофейная граната. Одна. Хотя нормально, бывало и хуже. Вот только интересно, какого хрена, спрашивается, он остальные магазины с собой не взял? Ладно, что уж теперь… А вот позиция полное дерьмо. От пуль дюраль не защитит, стальные стойки дадут рикошет, а капающий в нескольких метрах бензин грозит превратить его и так-то не шибко надежное укрытие в весело полыхающий костер. Впрочем, тоже ладно, выбирать не из чего, так что ждем…

Немцы появились минуты через две. Ага, все как он и предположил — трое. Пулеметчик с помощником, стало быть, остались в кустах. Ну-ну… Шли эсэсовцы, не особо таясь, что не могло не радовать: значит, его не засекли. Но шли грамотно, сектора огня не перекрывали, ни друг другу, ни пулеметчику. Двое сразу двинулись к лежащему в траве оберсту, третий пошел в обход самолета со стороны Захарова. Ну, тебе и первая пуля. Главное, к трупу оберста их не подпустить, иначе рискует получить осколок от своей же хитрушки. Или сгореть, когда бензин полыхнет. Разложив приклад, пристроил поудобнее автомат, попутно подумав, что все-таки творение сумрачного тевтонского гения не слишком удобно, то ли дело родной «калаш». Впрочем, с ППШ ему оказалось бы еще сложнее — и тяжелый, и держать проблематично. Ну что, хватит оттягивать неизбежное? Пожалуй…

Первой же недлинной очередью без особых проблем срезал шедшего в обход «крапчатого» — стрелял в корпус, разумеется. Бронежилета у него по определению быть не могло, а в том, что с двадцати метров попадет в голову из незнакомого оружия, Дмитрий просто не был уверен. Да и незачем извращаться, у девятимиллиметровой пули и без того останавливающее действие о-го-го. Немец только руками взмахнул, роняя автомат, и завалился навзничь. Не теряя времени, перенес огонь по той парочке, что шла осматривать лишившегося таинственного портфеля полковника. Вот тут вышло похуже — зацепил только одного, того, что правее. Крутнувшись на месте, фриц упал. А рядом, да еще и прикрывшись телом героически павшего на поле боя камрада — вот же сволочь беспринципная! — шлепнулся второй. И немедленно открыл ответный огонь. Неприцельно, правда — не видел, гад, откуда стреляли. Зато в тот же миг загрохотал пулемет, свинцовым жгутом лупанувший по обрамлявшим поляну зарослям. Молодцы фрицы, неплохо их все-таки учат! Быстро отреагировали. Вот только слегка стереотипно: о том, что стрелять могли от самого самолета, даже не подумали. Хотя лично ему от этого ни разу не легче, как был в ловушке, так и остался. В лес рвануть никак не получится, из пулемета срежут, а сидеть под фюзеляжем — то же самое, что на пороховой бочке, одна высеченная шальной пулей искра — и привет. «Нас извлекут из-под обломков…» ну, в смысле, его. Если будет, что извлекать, когда весь бензин выгорит. Дюраль, кстати, тоже неплохо полыхает. Самое обидное — все портил недострелянный любитель прятаться за трупами боевых товарищей. Если б не он, Захаров просто тупо запалил самолет при помощи трофейной «колотухи» и свалил под прикрытием дыма и огня. И хрен бы его пулеметчик выцелил. А так? Хреновая ситуация. Хотя…

Перевернувшись на бок, десантник вытащил из-за пояса трофейную гранату. Открутил колпачок, вытащил тот самый хрестоматийный фаянсовый шарик на веревочке. Не то, чтоб он шибко разбирался в раритетах минувшей войны, просто любил смотреть советские еще фильмы «про войну». Так что понятие о терочном взрывателе имел. Как и о времени горения замедлителя, ага. Хоть в Афгане ни с чем подобным и не встречался — то ли у духов просто не было возможности пользоваться такими девайсами, то ли сочли их не слишком надежными и подходящими для горной партизанской войны.

Сколько до фрица? Метров двадцать, легко добросит. А потом, когда бахнет, запалит самолет и рванет в кусты. Можно, конечно, выпустить очередь по дохлому оберсту, тому уже все равно, вот только никакой гарантии, что это вызовет подрыв его ловушки. Нет, не стоит рисковать.

Пулемет снова загрохотал, теперь наводчик лупил навесом над поляной в сторону дальней опушки, стараясь не зацепить самолет Что ж, тоже понятно, прикрывает отход камрада. Точно, вон тот и задвигался, отползает. А вот хренушки! Захаров выпустил очередь, дожигая магазин и прижимая немца к земле. Торопливо перезарядился, дал еще одну короткую очередь. Ну, вот и вычислили его: по корпусу «Шторха» звонко пробарабанила, оставляя в тонком дюрале рваные отметины, очередь. Правда, поверху, чтоб не зацепить кабину и гипотетически живого оберста. Ладно, сыграем на психологии и прочих инстинктах…

Размахнувшись, Дмитрий, на миг приподнявшись, вернул бывшим хозяевам взрывоопасную собственность. Шарик со шнурком, правда, оставил себе. На память. Снова приник к автомату, дожидаясь взрыва. Ну, угадал он, или? Угадал. Заметив плюхнувшуюся в пяти метрах гранату (а место-то ровное, укрыться негде, и труп товарища уже не спасет), немец дернулся, собираясь рывком убраться в сторону. И вполне ожидаемо напоролся на короткую очередь, оставившую на камуфлированной груди три отметины. Рвануло. Как Захаров и ожидал, широко разрекламированная киношниками «колотушка» бахнула так себе: просто гулкий хлопок, клуб мутно-белого дыма да клочья вырванного дерна. Не фугас, все-таки просто банальная ручная граната. Тем не менее, счет в его пользу — минус три. Ну, сейчас начнется…

Угадал. Пулеметный расчет, верно истолковав происходящее, больше не церемонился, перенеся огонь на самолет. Похоже, гибель троих товарищей вывела из себя даже выдержанных солдат фюрера. И они, окончательно наплевав на экипаж сбитого самолета, начали лупить на поражение, лишь бы зацепить проклятого русского стрелка. На торопливо отползавшего задом десантника посыпались осколки плексигласа и еще какой-то выбитый ударами пуль мусор. Дмитрий же на подобное внимания не обращал, прикидывая, успеет ли отползти достаточно далеко, прежде чем бензин все-таки загорится. Еще и дурацкий портфель мешает, но не бросать же теперь, после всего? Пять метров, семь… шальная пуля, явно, рикошет, дернула голенище сапога, еще одна взрыла дерн в метре от лица, запорошив глаза. Еще метр. Сразу несколько пуль аккуратной строчкой легли неподалеку, выбив из земли крохотные фонтанчики. Неужели стрелок его видит? Похоже на то. Тогда взять левее, туда, где он вроде бы заприметил крохотную ложбинку. Никогда не думал, что пятиться задом настолько неудобно, а проклятый «Аист» все не загорается и не загорает… о, загорелся! Одна из пуль, наконец, попала, куда следует, и между Дмитрием и пулеметчиком с ревом встала стена огня. Взрыва как такового не было, просто еще один хлопок, однако крохотный самолетик вдруг сложился, вскинув над охваченным пламенем фюзеляжем оба изломанных крыла. Смешно, но и вправду стал на аиста похож! Все, вот теперь, пока фрицы не опомнились, самое время драпать!

И Захаров рванул в ближайшие кусты так, как может бегать лишь человек, спасающийся от собственной смерти. Что, впрочем, вполне соответствовало действительности. Влетев головой вперед в заросли, Дмитрий затормозил лишь метров через десять, став наверняка недосягаемым для вражеского пулемета. Рухнув под ближайший куст, торопливо сменил магазин — вроде и не дожег до конца, но неважно. Тридцать два патрона всяко лучше полудесятка, или сколько там могло остаться. Прислушался. Пулеметчик больше не стрелял, после взрыва самолета сделав верные выводы о полной бесперспективности подобного действа. Да и в кого ему стрелять, не в дохлого же оберста? Как ни странно, но он ухитрился вырваться. Не оберст, в смысле, а Захаров. Еще и «чумудан», будь он неладен, вытащил — Дмитрий с ненавистью смерил взглядом заляпанный кровью, по счастью, чужой, портфель. Ладно, все хорошо, что хорошо кончается… а ведь пока ничего и не кончилось! Или нет? В полусотне метров торопливо затарахтел ППШ, коротко взрыкнул и осекся MG, снова ударил пистолет-пулемет, прошелестела очередь из немецкого автомата, сухо треснули два пистолетных выстрела, явно, тэтэшных… и вдруг гулко ухнул разрыв гранаты. Вот и мужики успели повоевать. Дмитрий коротко выматерился, не особо стесняясь в выражениях, и, делая небольшую петлю по лесу, двинулся в сторону короткого боя. Отчего-то вовсе не сомневаясь, что закончилось все совсем не хорошо. Уж больно не понравился ему тот взрыв, после которого недолгая перестрелка и затихла. Очень не понравился, если честно…

Остановился лишь однажды, когда со стороны поляны, уже за спиной, грохнуло еще раз. Вскинул было автомат, но тут же опустил, догадавшись, что это просто сработала его ловушка. Граната зря пропала, жаль… Невесело ухмыльнувшись, продолжил движение, минут через пять зайдя с тыла на пулеметную позицию. Сначала наблюдал, не рискуя приблизиться, затем, вглядевшись сквозь переплетения ветвей и снова выругавшись, уже не скрываясь, пошел вперед. Злополучный портфель, правда, оставил под ближайшим кустом.

Воронка еще дымилась. Неглубокая такая воронка, просто ямка в обрамлении взрытого дерна и раскиданных в стороны слежавшихся за зиму прошлогодних листьев, другую «колотуха» и не выроет. Других гранат ни у танкистов, ни у фрицев не было, последнюю Ф-1 он на оберста почем зря потратил. А вокруг нее все четверо и лежали. Живописно, можно сказать, вот только утрировать не хотелось абсолютно… Бля, что ж вы, мужики, так бездарно-то, а?! Ох, жалко-то как! Хреновые из вас бойцы получились, товарищи танкисты… нет, когда в танке — все нормально, а вот на местности, увы, куда хуже вышло…

Ближе всего лежал пулеметчик. Лежал ничком, облапив развернутый в сторону от поляны с горящим «Шторхом» MG-42. Крапчатая камуфляжная куртка на спине изодрана пулями, вокруг россыпь свежих гильз. Мертвый. Метрах в трех — второй номер, привалившийся спиной к комлю могучей сосны, в руках автомат, затянутая чехлом каска сползла на лицо. Ага, то-то Захаров слышал очередь из МП. Этот, как ни странно, жив, грудь под окровавленной курткой судорожно вздымается в такт неровному дыханию. Не испытывая ровным счетом никаких эмоций, Дмитрий вытащил из-за пояса трофейный пистолет, дослал патрон и выстрелил. «Вальтер» сухо щелкнул, будто не слишком толстую ветку об колено переломили. Дымящийся цилиндрик стреляной гильзы улетел в сторону. Готов.

Переступив через ноги трупа, сделал еще шаг. Стрелок-радист лежал на спине, сжимая в побелевших пальцах ППШ и глядя в небо уцелевшим глазом. Левым. Правого не было, только уродливое входное отверстие. Прелые листья и хвоя под головой уже потемнели, напитавшись кровью. Пуля или осколок, пойди теперь разбери. Наклонившись, десантник совершенно автоматически надвинул на лицо сползший набок танкошлем.

И наконец мехвод. Одессит Коля Балакин, единственный в этом мире… нет, не мире, а, скорее, времени, земляк. Лежит на боку, подтянув колени к груди, возле откинутой в сторону руки — его собственный ТТ. Балакин еще жив, но двинуться, похоже, не может. Только свирепо вращает глазами, пытаясь что-то сказать.

Кинувшись к товарищу, Дмитрий приподнял ставшее неожиданно тяжелым тело, привалил к себе:

— Коля, что? Куда попало?

Николай с трудом сфокусировал мутный взгляд на лице командира. Попытался улыбнуться — на губах пузырилась розовая пена. Наверняка, легкое пробито. Заговорил, выплевывая вместе с кровью короткие фразы:

— Прости, командир… фраернулись мы… хотели тихо подобраться, но фрицы засекли… думал, положили тебя… а Сашок молодец, первым успел шмальнуть…

— Молчи, тебе нельзя говорить, сейчас перевяжу и потащу.

— Херню говоришь, Дима… сам же понимаешь… не трать пакет, самому пригодится… документы только забери, не хочу безымянным лежать… и шпалер свой прибери, пригодится… встретимся еще…

— Что?! — опешил Захаров. — Где встретимся?

— А я знаю? Может, где-то и встретимся. Короче, прощай, лейтенант… наше вам с кисточкой…

Прошедший Афган, не раз хоронивший боевых друзей сержант, как ни странно, впервые видел, как умирают прямо у него на руках. Затасканный литературный штамп? Ага, именно так. Штамп. Затасканный. Вот только Балакин вдруг коротко судорожно вздохнул, широко распахнув невидящие уже глаза, — и умер.

Посидел с минуту, Дмитрий опустил товарищу веки и аккуратно, словно это имело хоть какое-то значение, опустил тело на землю.

Вот и все. Он остался один.

Посидев еще несколько минут и выкурив папиросу из найденного в кармане механика-водителя портсигара, решительно поднялся на ноги. Выжил — уже хорошо. А отомстить еще успеет. И насрать, игра это или не игра: теперь во всем происходящем появился хоть какой-то смысл. И месть тут ни при чем, конечно, неблагодарное это дело, а в том, чтоб доставить к нашим документы павших товарищей. А заодно и трофейные «зольдбухи» вкупе с таинственным портфелем.

Вполне нормальная цель, разве нет?..

 

Интерлюдия

Западная Сибирь. Полигон «объекта 873».

1984 год (окончание).

— Итак, Сергей Владимирович, вот теперь мы можем спокойно поговорить. Располагайтесь поудобнее, беседа у нас, полагаю, окажется долгой. И от того, насколько вы поймете важность этого открытия и проникнетесь нашими проблемами, возможно, будет зависеть и дальнейшая судьба всего проекта. Ведь вы не просто так прилетели, верно? Я не силен в подобных делах, но думаю, кто-то на самом верху счел, что мы без особой пользы тратим народные деньги, однако, поверьте, это не так! Все материалы по «Проколу» я вам подготовлю перед возвращением, а пока? Возможно, у вас есть вопросы?

Акимов осторожно поставил на стол ополовиненную чашку с индийским чаем и кивнул. Вытащив из кармана пачку сигарет, вопросительно взглянул на Мякишева. Тот пожал плечами, выставив на стол простенькую пластмассовую пепельницу:

— Конечно, курите, какой вопрос! Хоть над нами и двадцать метров грунта и железобетона, с вентиляцией все в порядке. Правила, конечно, подобное запрещают, но не станешь же бесконечно бегать к лифтам и подниматься наверх, да и охрана против. Так что приходится злостно нарушать. Мы последние два года работали, что называется, на износ, поэтому лишать людей маленьких слабостей… Хотя это, конечно же, и вредит здоровью.

Собеседник закурил, пододвинув пачку Мякишеву. Сигареты оказались отнюдь не болгарскими и уж тем более не отечественными — самый настоящий идеологически не выдержанный «Кент» в длинной пачке-«сотке».

Никогда не куривший Мякишев, кандидат физико-математических наук, автор диссертации «Релятивистское понятие времени как фактора воздействия на…» и руководитель проекта «Прокол», удивленно вскинул брови:

— Ого. Настоящий «Кент»?

— Да бросьте вы, — вполне по-дружески усмехнулся московский гость. — Еще вверните что-то насчет тлетворного влияния Запада или вспомните слова киношного Шелленберга из «Семнадцати мгновений весны»! Согласен, подобные сигареты не продают в табачных ларьках, но это всего лишь курево — и не более того. А вы, я так понял, не курите?

— Не курю. В студенчестве пробовал, разумеется, но, честно говоря, так и не понял, в чем удовольствие. Гораздо лучше выпить холодненькой водочки, а не травиться дымом. Канцерогены, опять же, хоть об этом и не принято говорить. Впрочем, простите, возможно, чушь несу… Понимаете, сегодняшний эксперимент был очень важен, просто критично важен! По сути, именно сегодня мы окончательно доказали, что перемещение во времени возможно! И не только возможно, но и реально, достижимо!

— Бросьте, — с легким нажимом в голосе повторил Сергей Владимирович. — Не о том говорим, честное слово. К чему вы оправдываетесь? Я ведь сам был свидетелем, хотя поначалу, признаюсь, ничего не понимал. Давайте лучше о деле.

— Конечно. Кстати, мои сотрудники уже сняли показания — снаряд и на самом деле пролежал в земле не менее полувека. Погрешность плюс-минус пять-семь лет, не больше. Данные точные, поверьте.

— Охотно верю, — Акимов пристроил недокуренную сигарету в пепельнице и с видимым удовольствием отхлебнул чаю. — Вот только не могли бы вы рассказать о проекте как-нибудь попроще? Понимаете, я даже близко не физик и до сегодняшнего дня вообще не помышлял о путешествиях во времени.

— Ну, уж и путешествия! Это, мягко говоря, несколько сильно сказано. Пока мы научились только забрасывать некий объект в прошлое практически — на пятьдесят, теоретически — на сто лет. На большее просто не хватит энергии, а уж ее мы тратим, поверьте, нисколько не скупясь.

— А в будущее? — живо заинтересовался собеседник, отставляя чай.

— Ну что вы, Сергей Владимирович, это просто фантазия, — необидно, но чуть снисходительно улыбнулся в ответ Мякишев. — Мы не можем проникнуть в будущее по той простой причине, что его попросту еще не существует. Есть прошлое, есть настоящее, а будущее? Будущее — не более чем суммарный результат всех наших действий в настоящем, понимаете? Или, если все же немного пофантазировать, результат некоего изменения прошлого.

— Вполне. Причина и следствие, примерно так, да? Тогда объясните, чего же вы, собственно, добились?

— Полагаю, математические выкладки вас не интересуют? Все они будут представлены, разумеется, в переданном вам пакете документации по проекту, — дождавшись нетерпеливого кивка Акимова, Сергей Николаевич продолжил, с каждым словом все больше и больше распаляясь: — Мы, не побоюсь этого слова, хоть подобное и звучит донельзя напыщенно, добились фундаментального прорыва в науке! Фундаментальнейшего! Впервые в человеческой истории удалось отправить материальный объект в направлении отрицательного вектора времени. Сначала это были считаные секунды или минуты, а вес объекта составлял всего десятки граммов, но сегодня — и это вы видели своими глазами! — мы сумели переместить более чем двадцатикилограммовый объект на полвека назад. И это, поверьте, настоящий прорыв!

— Не сомневаюсь, поскольку сам видел, — Сергей Владимирович аккуратно затушил в пепельнице окурок и несколько секунд наблюдал, как сизый дым втягивается решеткой вентиляционной системы. — И абсолютно уверен, что ваше открытие — один из величайших прорывов не только советской, но и мировой науки. Наверняка, если б вы работали где-нибудь за рубежом — или достижения проекта можно было сделать достоянием широкой общественности, — Нобелевская премия уже лежала бы в вашем кармане. Но вот ведь в чем вопрос, Сергей Николаевич: а каково, собственно, практическое применение данного открытия? Я все-таки представляю отдел оборонной промышленности, отсюда и интерес. Мы что, можем каким-либо образом изменить прошлое, так сказать, в выгодном для нас направлении? Вроде вы нечто подобное упоминали, нет?

Несколько секунд в уютном помещении комнаты отдыха «объекта 873» царило молчание, лишь негромко гудел вентилятор под навесным потолком, скрывающим двухметровые железобетонные перекрытия подземного бункера. Затем Мякишев, отчего-то пряча взгляд, ответил:

— Наверное, вы правы. Если честно, я ждал подобного вопроса, Сергей Владимирович. Ждал — и в определенной мере боялся его. Нет, изменить прошлое мы — по-крайней мере, пока — не в состоянии. Разве что сугубо теоретически, но это абсолютно ненаучный подход. Механизм темпоральных перемещений чрезвычайно сложен и во многом пока не ясен. Очень во многом, если уж начистоту. Рассказать подробнее?

— Конечно, — столичный гость допил чай и закурил новую сигарету, откинувшись в удобном кресле. — За тем и прибыл к вам в гости. Я слушаю.

— Дело в том, что абсолютно невозможно перенести во времени никакую органику. Ну, то есть живой организм, если говорить упрощенно. Исключительно неорганическую материю. Вот вы обратили внимание, что для переноса в достаточно далекое прошлое объекта весом всего в двадцать килограмов нам понадобилось артиллерийское орудие?

— Да уж конечно, обратил. И что?

— А то, что пробить устойчивый канал со знаком «минус» в темпоральном потоке отчего-то возможно только при начальной скорости объекта переноса порядка пятисот и выше метров в секунду. А это — скорость покидающего канал ствола снаряда или пули! Вот отсюда и все эти стрельбы, товарищ Акимов. Полевая лаборатория, так сказать…

— Ясно. И что?

— Никакой живой организм, по крайней мере многоклеточный, подобной перегрузки просто не выдержит. Поэтому пока только неживая материя. Причем, — и это нам пока тоже непонятно, — объект должен быть весом не более двадцати пяти килограмов. Пробовали стрелять более тяжелыми снарядами из орудия большего калибра — и потеряли одну из экспериментальных установок. С другой стороны, если взглянуть в отдаленную перспективу… Есть у нас весьма интересное и многообещающее предположение — если нельзя отправить в прошлое живой организм, что, если попытаться переместить туда его разум, сознание? Конечно, все это пока не более чем гипотеза, но некоторые теоретические выкладки весьма обнадеживают. Но для этого нужно не только продолжить субсидирование проекта, но и существенно расширить его, развернув дополнительный отдел психобиологических исследований. Специалисты у нас есть. Кроме того, потребуется служба информационной поддержки, благо компьютерные технологии, позволяющие обрабатывать огромные массивы информации, развиваются в последние годы семимильными шагами, а без помощи мощных ЭВМ мы вряд ли добьемся серьезных результатов.

— Ладно, тезка, в целом я понял, — не дослушав, перебил собеседника Акимов. — Материалы позже просмотрю, хоть я и не ученый, как уже говорил. А вот насчет перспектив твоего «Прокола», — Сергей Владимирович неожиданно перешел на «ты», заодно назвав руководителя проекта фамильярным «тезка». — Тут я, честно говоря, не уверен, — сделав загадочное лицо, он покрутил ладонью около уха, намекая на возможную «прослушку».

Поколебавшись несколько секунд — вообще-то, подобной мысли он не допускал, но кто его знает? Если уж высокий гость намеками говорит, — Мякишев призывно махнул рукой. Мужчины молча прошли коротким коридором, привычным любому, кто хоть раз бывал в построенных по единому стандарту спецобъектах Минобороны, поднялись на лифте на «нулевой» уровень и вышли на поверхность. Часовой, узнав Мякишева, коротко отдал честь и, выслушав приказ, поддернул на плече АКС и ушел «по периметру».

— Слушай, Сергей, — Акимов прикурил очередную щегольскую «сотку» и выпустил дым. — Понял я все. Не считай меня столичным франтом, мол, прилетел тут, весь такой из себя, подымил американскими сигаретками — и убрался обратно в свой уютный кабинетик. Короче, слушай внимательно. Говорить об этом сейчас себе дороже, но все-таки скажу — сложно сейчас все. Ты понял? — с нажимом переспросил он. Мякишев коротко понимающе кивнул. — Кто у нас нынче у руля, сам знаешь. И сколько он просидит на троне, никому не ведомо. Я лично сделаю все, что смогу, на крайний случай постараюсь притормозить принятие окончательного решения до…. короче, неважно, до чего. Но и ты делай, что сможешь. Пока новый Генеральный не придет, ничего обещать не могу, тем более такого значительного расширения проекта. Ты все понял? Вот и хорошо. А уж там — как кривая вывезет. По крайней мере, с Союзом-то уж точно ничего не случится, значит, и шансы твой проект на самый высший уровень вытащить имеются. На самый высший, понимаешь?..

Одиннадцатого марта одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года Генеральным секретарем ЦК КПСС стал Михаил Сергеевич Горбачев, оказавшийся первым президентом и последним руководителем огромной страны. Через шесть лет Союз Советских Социалистических Республик прекратил свое существование, и проект «Прокол» оказался заморожен на неопределенный срок…

 

Глава 11

Василий Краснов. Недалекое будущее.

В квартире Краснова ждал сюрприз. Нет, вовсе не соседка — да и как бы она туда попала? Вчера он, правда, предложил ей взять второй комплект ключей, обнаруженный в ящике стола, но девушка так на него посмотрела, что Василий, хоть и не имел в виду ничего «эдакого», сразу смешался и свел все в шутку. Соседка, разумеется, не поверила, но старательно сделала вид, что ничего не произошло. А может, и поверила, кто ее знает? Разбираться в женщинах Василий и в своем-то времени не умел, а уж тут…

Нет, дело было не в этом. Просто в квартире оказался посторонний человек, непонятно, каким образом туда попавший. Мужчина лет сорока с небольшим в белой летней рубахе навыпуск и синих штанах, называющихся «джинсами» — на самом Краснове были подобные. Незнакомец сидел на кухне и неторопливо курил, выдувая дым в открытое окно. Судя по пепельнице — лейтенант помнил, что перед уходом из дома аккуратно выбросил окурки в помойное ведро, — сидел не так уж и давно, всего с три сигареты.

Остановившись на пороге, Василий аккуратно пристроил у ноги пакет с пивными бутылками и вопросительно взглянул на гостя. В конце концов, пусть эта квартира — и не совсем его дом, в гости он уж точно никого не приглашал. А коль незваным пришел, так пускай первым и разговор начинает. Там, глядишь, и разберется, кто он такой, поскольку на квартирного вора незнакомец явно не тянул. И типаж не тот, и поведение. Скорее, как раз принадлежал к противоположному лагерю. Что ж, тоже вполне объяснимо. Не век же ему в чужом теле обитать, вот за него и взялись, и нескольких дней не прошло. Одно душу греет: Сонька тут наверняка ни при чем, вычислили его определенно без ее участия. Не так обидно.

— Ну, и чего застыли, Дмитрий Викторович? Проходите, присаживайтесь. Разговор долгим будет… а возможно, что и нет. Тут уж все от вас зависит.

— Да и постоять могу, — угрюмо буркнул танкист. — Я к вам в гости не напрашивался, пригласили бы — может, и сам пришел. А так? Неправильно как-то, не по-людски.

— Ах да, — по-своему истолковал ответ незнакомец. — Понимаю. В ваше-то время все куда строже было. Что ж, прошу, — и протянул в раскрытом виде удостоверение, на всякий случай прокомментировав содержащиеся внутри сведения:

— Полковник Геманов, Олег Алексеевич, государственная безопасность. Так лучше?

— Да, лучше, — совершенно серьезно кивнул Краснов. — Сразу бы так.

И решительно опустился на табурет. Ну, не стоять же? Тем более вот и все, никаких, как соседка говорила, «непоняток» больше не осталось. Впрочем, тут все правильно, так и должно быть. Госбезопасность на то и существует, чтобы всякие странные личности туда-сюда не шлялись, ни по времени, ни по пространству.

— Ну, коль мы друг друга поняли, может, определимся, как мне вас, собственно, величать? Поскольку, что-то подсказывает, что «Дмитрий» не самое для вас подходящее имя. Или я ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, — пробормотал Василий. И, шалея от собственной наглости, неожиданно спросил: — А вы разве не знаете?

— Представьте себе, нет. Даже представления не имею. Полагаю, как и никто в этом времени, — в очередной раз интонировав упоминание о времени, ответил тот. — Ну, вот уж так вышло. Итак?

— Василий Краснов, младший лейтенант Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Командир взвода средних танков Т-34.

— Очень приятно, — на полном серьезе ответил собеседник. — Давно воюешь?

— С лета сорок первого, — пожал плечами лейтенант, краем глаза следя за реакцией полковника.

— Ого! Не слабо. А когда… то есть откуда сюда попал? Ну, то есть, гм, из какого года?

— Сорок третий. Весна.

— Серьезно… — одобряюще кивнул тот. — Ветеран, значит.

И неожиданно спросил то, чего Василий меньше всего ожидал услышать:

— Ну, и как тебе, лейтенант, у нас… в гостях?

— Да нормально, — осторожно ответил Краснов. — Ну, непривычно, конечно, но везде люди живут. А у вас тут, смотрю, и неплохо вроде живут. Магазины, вон, полные, все, что ни пожелаешь, имеется. Были б деньги, конечно.

— Ну да, ну да… — непонятно пробормотал тот в ответ. — Магазины — это, конечно, важно… А вот скажи, Василий, ты уже разобрался, как сюда попал? Компьютеры там, виртуальные игры? — устремленный в его лицо взгляд местного энкавэдэшника… ну, то есть сотрудника госбезопасности, не предвещал никакого подвоха. Угу, знакомы с такими приемчиками! Помнится, когда его второй по счету танк сгорел, бригадный особист тоже каверзные вопросы задавал. Правда, не нарыл ничего: танк и вправду сгорел, да еще и боекомплект ахнул, так, что башня в десяти метрах кверху погоном валялась.

«Под Соньку копает гад, — неожиданно решил лейтенант. — Знает, кто меня обучал. А хрен тебе, не сдам девчонку! Вот сейчас возьму, и скажу, что сам разобрался».

— Лейтенант, — гость поморщился. — Давай сразу договоримся: соседка твоя тут вовсе никаким боком. Скорее, наоборот — за то, что ухитрилась тебя за несколько дней в курс дела ввести, ей, скорее, благодарность от нашей организации стоит вынести. Что, угадал?

Краснов неопределенно пожал плечами, мысленно отметив, что полковник весьма умен. Впрочем, как и любой представитель его организации — кто б сомневался? Вон как про Соню догадался, будто мысли читать умеет.

— Значит, угадал, — по-своему истолковал жест собеседник. — Василий, значит, так: Соня твоя, — заметив, что танкист изменился в лице, торопливо поправился: — Ну, пусть не твоя, это не суть важно. Сами разберетесь. Главное другое: она действительно ни при чем. Более того, девушка о нашем разговоре и не узнает. Меня и мою организацию интересуешь только ты лично. И мы очень надеемся на взаимность. Я понятно объясняю? Вопросов пока нет?

— Понятно. Вопросов не имею.

— Отлично. Тогда я уполномочен официально подтвердить то, что ты наверняка уже и сам знаешь: в результате совершенно секретного эксперимента государственной важности произошел обмен твоего сознания на сознание человека из нашего времени. Надеюсь, тебя это не шокирует?

— Уже нет, — снова пожал плечами лейтенант, на сей раз вполне искренне. — Я и сам понял.

— Очень хорошо. Значит, ты понимаешь, что разум Дмитрия Захарова сейчас в твоем теле? Ну, а твой, соответственно, в его?

— Да уж понимаю. Только, товарищ полковник, знаете что? Ответьте на один вопрос: зачем я вам вообще нужен? Ну, не вам лично, конечно, а вашему ведомству? Тайн я никаких не выпытываю, если что и видел, так только в Интернете. А мои секреты вам не нужны, семьдесят лет уж прошло, все и так известно. Да и какие там секреты у простого танкиста. Нам даже карты перед наступлением не всегда выдают.

Ответил полковник не сразу, словно раздумывал, стоит ли вообще это делать. Затем аккуратно затушил сигарету и, поднявшись на ноги, поставил на газ чайник. Вернувшись на место, чему-то улыбнулся, и сообщил:

— Не все так просто, лейтенант, и секреты тут вообще ни при чем. Самое дикое, что мы еще и сами точно не знаем, что с тобой делать. Насчет «делать» — это я так, иносказательно и вообще, — тут же пояснил он, заметив напрягшееся лицо Краснова. — Ладно, давай-ка так. Я тебе все рассказываю, но ты, само собой, даешь согласие на добровольное сотрудничество. Иначе, извини, никак.

— С госбезопасностью? — немедленно уточнил Василий.

И полковник попался:

— А с кем еще?

Танкист тоже сделал паузу. Если честно, получилось не очень, слишком неестественно, не актер он, но и доигрывать стоило до конца:

— А с какой именно? У вас ведь сейчас куча самостоятельных государств. Россия, Украина, Белоруссия, еще множество других. Простите, товарищ полковник, но присягу я давал Советскому Союзу и от нее не отказываюсь. Так с кем мне сотрудничать, собственно?

— Умный, — одобрительно покачал головой Геманов. — Но так даже лучше. Врать не придется. Ну да, ты прав, государств, увы, сейчас стало больше, чем в твоем времени. И чем бы нам всем хотелось. Но общие интересы-то остались, это, надеюсь, понимаешь? Причем наши «общие интересы» вовсе не всегда соответствуют аналогичным у политиков или сидящих на самом верху руководителей. Тоже понятно? Вот даже мое удостоверение взять: вспомни, как я тебе представился? Просто полковник госбезопасности, верно? А какой именно, разве столь уж и важно? Я представляю СБУ, но на тебя меня навели коллеги из ФСБ. Работаем мы вместе. И тот секретный проект тоже общий, еще со времен Советского Союза. Причем иногда мы работаем даже вопреки желанию наших правителей. По крайней мере, официальному их желанию. Я ответил на твой вопрос?

— Вполне. Одного не понял: что за проект?

— Совсем умный, — чуть ли не с восторгом прокомментировал Геманов, с трудом скрывая усмешку. — Молодец. Ты прости, лейтенант, просто я впервые в жизни столкнулся с человеком из прошлого. Меня перед контактом долгонько консультировали насчет того, как ты станешь воспринимать реалии этого мира. Короче, я всегда считал, что нашим многоумным аналитикам зря зарплату платят. Так и оказалось. Ты вполне адекватен и воспринимаешь тоже нормально. Даже про проект сразу заметил, хоть я особенно на этом внимания не акцентировал… ну, не заострял. Ладно, вон чайник поспел, давай по стаканчику горяченького чая, что ли? Или чем ты меня угостишь?

— Еще кофе есть и пиво, — буркнул Краснов. — И водка. Вам что?

— Давай пока чайком ограничимся? Нам еще есть о чем поговорить. Договорились?

— …Теперь понимаешь, что вообще произошло? Изначально, еще при СССР, проект «Прокол» разрабатывался в инициативном порядке армейцами, но курировала его тогда не только госбезопасность, но и ЦК КПСС. Потом, за бесперспективностью, проект прикрыли, и все сведения ушли в архив Комитета государственной безопасности. Там его и нашли в конце девяностых. И решили возродить, учитывая новые возможности, в основном компьютерные технологии и разработку одного закрытого НИИ, занимающегося исследованиями возможностей человеческого мозга в условиях… короче, неважно. Тоже практически в инициативном порядке. Организовали фиктивную софтверную фирму, дали немного денег… софтверную — ну, то есть занимающуюся разработкой программного обеспечения, в данном случае — игрового. Несколько лет все шло без особых успехов, и «Прокол», скорее всего, должен был закрыться уже навсегда — и тут появляешься ты. Человек, который сумел не просто попасть в наш мир, но и реально обменяться разумом с одним из игроков. С одной стороны, это колоссальный прорыв не только в рамках проекта, но и в науке вообще, о котором уже и мечтать забыли, но вот с другой, — Геманов сделал паузу. — Может, дальше сам мою мысль разовьешь?

Отхлебнув крепкого несладкого чая, полковник вопросительно уставился на Краснова. Тот лишь пожал плечами:

— Давайте уж сами. Я пока мало что понял. Перехвалили вы меня.

— Хорошо. Тогда еще немного истории. Изначально проект разрабатывался как своего рода сверхоружие, подобного которому нет ни у кого в мире. Можно даже так сказать: как оружие некоего последнего шанса. Представь, что у твоей страны появилась возможность изменять прошлое. Ну, грубо говоря, вот решили американцы ударить по нам ракетами с ядерными боеголовками… ты же в курсе, что это такое? — Василий торопливо кивнул, желая услышать продолжение.

— Ну, так вот, решили, значит, ударить, да только мы об этом узнали. И в последний момент отправили в недалекое прошлое своего агента. Который этот удар предотвратил, неважно как, но предотвратил. Понимаешь? Ядерная война не началась, зато мы предоставляем всему миру доказательства их готовности развязать всемирную войну… ну и так далее. Понимаешь?

— Не совсем, но в целом… — осторожно пробормотал, старательно морща лоб, танкист. — Ну, а я тут при чем?! Зачем я-то вам нужен?

Вздохнув, полковник попытался объяснить еще раз:

— Ладно, давай начнем с последнего вопроса. Самое смешное, лично ты нам практически вообще не нужен. А вот тот, кто сейчас занимает твое тело там, в сорок третьем, как раз очень даже нужен. Возможно, даже критически нужен.

— Это как?

Полковник лишь хмыкнул в ответ:

— А вот так! Да, у нас сейчас не самое лучшее будущее, о каком можно желать. Но это будущее — вернее, настоящее — нам, по крайней мере, известно и понятно. А теперь представь, что произойдет, если тому, кто ныне занимает твое тело, удастся изменить естественный ход событий? Изменить прошлое? Существует теория, что изменения времени нарастают обвалообразно, словно горная лавина. Никто не сможет предсказать, как изменится будущее в ответ на некое изменение в прошлом. Возможно, Дмитрий Захаров сумеет сделать то, чего не смог сделать Василий Краснов, и все станет только лучше — но, возможно, и наоборот! Понимаешь? Ладно. Если говорить прямо, нам нужен не ты, а твоя готовность произвести обратный обмен разумом с Дмитрием. Необходимо вернуть тебя в твое время, пока он ничего не изменил в глобальном смысле. Вот и все, собственно.

Несколько секунд в кухне стояла тишина. Первым заговорил Краснов:

— А вдруг у него получится лучше, чем у меня? Вы ведь сами сказали? Вдруг это пойдет на пользу стране? Допустим, я сгорел в своем танке, а он выжил? И дальше воюет?

— Он — не танкист, а просто бывший десантник. Ну, сам посуди, что он может изменить?! Даже если случайно и уцелел в том бою, который, между прочим, считал всего лишь компьютерной игрой?

— А зачем вам вообще мое согласие? — пожал плечами Василий. — У вас ведь тут все… как там это называется? А, вот — «автоматизировано». Отправили меня туда, а его — обратно. В чем проблема?

— Да в том и проблема, что без твоего желания мы не сможем запустить обратный процесс. Я не технарь, потому объяснить ничего не смогу. Но мне именно так и сказали: ты должен сам этого захотеть. Иначе отчего-то никак не получится… кстати, это тоже государственная тайна.

— Ну, а если не соглашусь? Заставите?

Полковник поморщился:

— Невнимательно слушаешь, лейтенант. Не знаю, с чем это связано, но без твоего желания ничего не получится. Ты должен сам захотеть вернуться, совершив обратный обмен разумами. Каким именно образом, даже не спрашивай, я и сам не в курсе технических подробностей.

— Ладно, понял я все. Что нужно делать?

Гость неожиданно смутился:

— Да пока, гм, ничего, собственно. Ну, как бы тебе объяснить? Для того чтобы вернуть тебя обратно, нашим специалистам необходимо сначала точно локализовать… ну, обнаружить в прошлом Захарова. Этим они сейчас и занимаются, но, сколько времени все это займет, ответить пока не могут.

— Так, а мне-то что делать? — искренне удивился Краснов.

— Да то, чем и занимался, лейтенант. Изучай историю, например, Интернет тебе никто отключать не собирается. Или за Соней ухаживай… только с оглядкой, конечно. Не уверен, что ее родителям понравится, что она встречается с сорокапятилетним соседом, которого они еще и считают слегка того, — полковник легонько постучал указательным пальцем по правому виску. — Главное, больше в драки не лезь, хорошо?

— Так вы знаете?! — искренне поразился танкист, не обратив особого внимания на его жест.

— Представь себе, — хмыкнул Олег Алексеевич. — Ну да, тебя прикрывали, разумеется. Хотя ты и сам прекрасно справился, мои поздравления. Но в дальнейшем постарайся подобных ситуаций не допускать.

— Так я под наблюдением, что ли? — дошло до Краснова.

— Ну, а сам как считаешь? Конечно. Уже второй день, с тех пор как тебя вычислили.

— А я ничего и не заметил…

— Значит, хорошо «наружка» работает, премию ребята заслужили, — усмехнулся Геманов. И, став серьезным, докончил, внезапно возвратившись к прошлой теме: — Василий, теперь самое, пожалуй, важное. Хочу, чтобы ты окончательно понял: все очень и очень серьезно! Сам понял и сам осознал! То, что произошло с тобой и Захаровым, первый случай в истории. Не хочу, чтобы ты считал меня и мою организацию врагами. Я прекрасно понимаю, каково тебе было узнать, что страны, за которую ты проливал кровь и погибали твои друзья, больше нет. Если бы мы были уверены, что изменения прошлого гарантированно пойдут на пользу, то ни минуты б не сомневались. Но на самом деле все очень сложно. Карибский кризис шестьдесят второго года едва не привел мир на грань ядерной войны — будет время, погляди в Сети, что это такое. И сейчас нет ни малейшей гарантии, что изменившийся с вашей с Дмитрием помощью ход войны не приведет к куда более катастрофическим последствиям. Я уже говорил, проект «Прокол» планировался как оружие последнего шанса; оружие, которое никогда не будет применено. А если и будет, то только в случае, когда другого выхода ни у нас, ни у всего остального мира просто не окажется. Вообще не окажется. Либо всемирная катастрофа и крах цивилизации — либо наше вмешательство. Понимаешь?

Краснов, помолчав с минуту, осторожно кивнул.

— Теперь представь, что может произойти, если данные проекта попадут к нашему потенциальному противнику? Тоже понимаешь? Вот потому-то мы все и заинтересованы, чтобы ты как можно скорее вернулся назад, а мы смогли продолжить исследования. Уверяю тебя, именно так и будет — теперь, после открывшихся новых возможностей, проект никто сворачивать не собирается, скорее, наоборот. Только совсем на ином уровне секретности, разумеется. Мы уже запустили программу сворачивания «Танковой схватки», если ты пытался войти в игру, то знаешь, что я прав (Василий снова кивнул). Все данные уже засекречены, но никто не может дать гарантии, что утечки информации не произошло еще до принятия этих мер. Слишком много людей оказалось посвящено в истинную суть эксперимента. Разумеется, с ними сейчас работают наши сотрудники, но нынешние сетевые технологии не слишком способствуют сокрытию информации. Это тоже понятно?

— Да уж конечно… — буркнул Василий. — Я когда об этих ваших мобильных телефонах узнал, сразу подумал, что опасно. Виданное ли дело, с любой точкой мира связываться…

— Ну, насчет мобильных не все так просто, — хмыкнул полковник, явно размышляя о чем-то своем. — Есть способы контролировать, но в целом ты меня понял. Постарайся особенно на улице не светиться, побольше дома сиди. Во дворе будет постоянный пост, два человека в автомобиле, наружное наблюдение и прикрытие. Если что, сопроводят, куда нужно. Но ты уж всяко постарайся ни в какие истории больше не вляпываться, очень прошу. Ребята в «наружке» надежные, но всякое случается. Впрочем, надеюсь, долго твое сидение не затянется. Ну, так что, по рукам? Мы договорились и друг друга поняли?

— Договорились, — кивнул Краснов. — Как будто у меня был выбор….

— Отсутствие выбора — тоже выбор, — непонятно ответил полковник. — Тогда до встречи, товарищ лейтенант! Соседке твоей обо мне знать не обязательно, у нее и своих проблем хватает.

— Каких проблем? — на всякий случай насторожился Василий.

— Что? А, так ты подумал… Не волнуйся, лейтенант, это я образно сказал. У меня самого дочка такого возраста, тоже студентка. Потому и знаю, что у нее вечно какие-то проблемы. Так что не переживай.

Геманов встал, и на самом деле собираясь уходить, чем удивил торопливо поднявшегося следом Краснова.

— Товарищ полковник, а как же? — сжав горстью пальцы, будто удерживая невидимый карандаш, Василий сделал жест, словно что-то писал. Или, скорее, подписывал.

Олег Алексеевич нахмурился, затем широко улыбнувшись:

— Это ты о подписке о неразглашении, письменном согласии на сотрудничество и прочей бюрократии, что ли?

Краснов неопределенно пожал плечами, искренне не понимая, что в этом может быть смешного. Сам же недавно говорил, что об их разговоре никто не должен знать, даже Сонька.

— Ну, во-первых, ты боевой офицер и, полагаю, без всяких бумажек прекрасно умеешь держать слово. А во-вторых, с кого мне, собственно, подписку брать? С танкиста-фронтовика Василия Краснова? Или с бывшего десантника Дмитрия Захарова, который о нашем разговоре и вообще всем происходящем ни слухом ни духом? Понял теперь?

— Теперь понял… — пробормотал себе под нос Василий. — Глупость сказал, простите.

— Не страшно. Проводишь?

Подавив желание сообщить, что вошел гость сюда, особенно разрешения не спрашивая, значит, и выйти сможет самостоятельно, мамлей послушно проводил полковника до двери. Геманов правильно сказал, он — боевой офицер, и подобные замечания, еще и в отношении старшего по званию, совершенно ни к чему. Тем более в подобной ситуации.

— Да, и последнее, — полковник внезапно остановился, протянув небольшой картонный прямоугольник. — Здесь только имя и два телефона. Тот, что покороче, городской, звони, если будут какие-то общие, так сказать, вопросы. В том числе, касающиеся внешней охраны. Даже если я буду не на связи, мне передадут, максимум, в течение получаса. Второй — мой личный мобильный, его набирай только в случае особой необходимости. По обоим номерам звони в любое время дня и ночи, разумеется. Ну, вот, теперь вроде точно все. До свидания, лейтенант.

— До свидания, товарищ полковник.

 

Глава 12

Дмитрий Захаров. 1943 год.

Вопреки известной пословице, на сборы он потратил довольно много времени. Сначала похоронил товарищей. Вернее, не то, чтоб именно похоронил — лопатки-то у немцев имелись, но вот времени, чтобы вырыть нормальную могилу на двоих, увы, нет. Но и оставить их лежать просто так Дмитрий не мог. Глупо — не глупо, но не мог. Потому просто перетащил тела в не особо глубокую промоину между стволами двух деревьев и закидал землей. Сверху прикрыл дерном и прошлогодними листьями, маскируя и могилу, и место, откуда брал землю. Если повезет, лет через шестьдесят ребят смогут найти поисковики. Именно в расчете на это Захаров уложил в могилу ППШ и отечественную флягу, на которой грубо выцарапал кинжалом «здесь покоятся танкисты…» — и инициалы погибших вместе с бортномером танка — имеются ли у товарищей медальоны-«смертники» и заполнены ли они, он не знал. А так, если захоронку все-таки обнаружат, это позволит определить, что останки принадлежат советским бойцам. Наверное, потратить столько времени на подобное мог только человек из будущего, не понаслышке знающий, как трудно бывает определить имя погибшего бойца, однако ни о чем таком Дмитрий вовсе не думал. Просто считал, что так правильно — и все тут. Донесет ли он документы до своих — тот еще вопрос. Но зато, если он не ошибся, военные археологи с легкостью обнаружат двух «верховых» бойцов и идентифицируют их.

Покончив с похоронами, занялся оружием. С собой решил взять оба пистолета, свой ТТ и трофейный «Вальтер», немецкий автомат и сколько унесет без потери мобильности боеприпасов. Запасной диск для ППШ тоже захватил с собой — будет время, распотрошит, пересыпав патроны в карман. С боекомплектом для немецкого «машиненпистоля» поступил еще проще, просто натянув снятую с одного из «электриков» портупею. Два подсумка по три магазина в каждом и еще пять магазинов — в очередной трофейный ранец, из которого он выкинул все, кроме банки консервов и пачки галет. Туда же отправились пять гранат, и еще четыре запихнул на немецкий манер за пояс. Так, теперь портфель. Сломав кинжалом замок, вывалил содержимое прямо на землю. Просмотрел. Карты, несколько опечатанных конвертов размером в пол-листа, какие-то тощие картонные папки на тесемках. Немецкого Захаров не знал, только обычное киношное «хенде-хох», «Гитлер капут» и «нихт шиссен, камераден», так что и мозги напрягать не стал. Хотя и допускал вероятность, что эти бумажки вполне могут изменить ход истории. Не стратегически, разумеется, тактически, но все же. Курская битва на носу, ага… Просто переложил все в собственную полевую сумку, отправив туда же документы погибших товарищей и немецкие зольдбухи. И вовсе не потому, что не хотел тащить с собой неудобный портфель с перерезанной ручкой: придумал кое-что позаковыристей. А именно — еще разок сбегал к догорающему самолету и, рискуя обжечься, подбросил «чемодан» к увенчанной наручниками руке обгоревшего оберста. Постоял, морщась от жара и вони горелого мяса, убеждаясь, что кожаный портфель тоже неплохо загорелся, после чего удовлетворенно хмыкнул и двинулся обратно. «Шторху» полыхать еще минимум с час, а потом, когда сюда прибудут — если прибудут — фрицы, ни у кого не должно возникнуть подозрения, что портфель сгорел вместе с секретными документами. Останется обугленный замок, петли ручки и стальные уголки — но от бумаги и кожи при такой температуре точно ничего не останется. Опять же наручники на руке обгорелого до неузнаваемости тела. А значит, если он благополучно перейдет линию фронта, будет вам, суки, подарочек!

На этот раз Дмитрий минировать трупы не стал, лишь собрал солдатские книжки у мертвых эсэсовцев, и тех, что погибли в бою с танкистами, и у двоих расстрелянных возле самолета. К третьему, судя по всему, командиру поисковой группы, лезть не стал, поскольку до тела уже добрался горящий авиационный бензин. Не из особого человеколюбия, конечно, просто не знал, насколько эффективны для подобного трофейные «двадцать четвертые» с их терочным запалом и долгим временем горения замедлителя. Еще раз оглядев ставшее роковым для товарищей место, решительно развернулся и быстрым шагом двинулся прочь. И так задержался сверх всякой меры. Но иначе было нельзя, никак нельзя…

…А вот через полкилометра интенсивного марш-броска по пересеченной, суть, лесной местности на него и накатило в очередной раз. Наверное, дело было в том, что до этого его отвлекали товарищи — не разговорами, просто самим своим присутствием. Футурошок — не футурошок, но накрыло качественно. В духе — что он тут вообще делает и зачем все это?! Настолько качественно накрыло, что он аж остановился, а затем и вовсе сполз по стволу ближайшей сосны. Бля, а ведь все это правда! Все это по-настоящему! И товарищей он хоронил тоже по-настоящему, если вернется в свое время, наверняка останки найти сможет, если, конечно, место верно запомнил. Игра? Да какая уже на… игра?! ЖИЗНЬ ЭТО… ТОЧНЕЕ, ВОЙНА! Самая настоящая, настоящее некуда. В чем-то куда более настоящая, чем его собственная война «за речкой»! Там хоть потери миллионами не исчислялись.

Нащупав дрожащей рукой трофейную флягу, одну из двух прихваченных с собой, сделал пару глотков. Шнапс горячей волной скользнул в желудок, пришлось запить водой из второй. Полегчало? А хрен его знает, возможно, что и полегчало… Так, стоп, нужно взять себя в руки. В конце концов, он ведь давно уже пришел к выводу, что все происходящее — правда, просто боялся перейти некую последнюю грань, боялся окончательно поверить. Ну и что, поверил теперь? Ага, именно так… Ну, и чего расселся, де́сант?! Встать! Встать, сука, и вперед! Встать…

Аутотренинг помогал плохо. По крайней мере, куда хуже, нежели выпитый шнапс. Поколебавшись, Дмитрий сделал еще глоток и заставил себя подняться на ноги. Все, хватит рефлексовать и футурошокить. В дорогу пора, до темноты не так уж и много времени осталось…

Заночевал Захаров в лесу. Впрочем, «заночевал» — это, конечно, сильно сказано. Сначала пер, пока хватило сил, «в сторону фронта», ориентируясь на канонаду. Затем, около трех часов ночи, остановился. Подсвечивая трофейным фонариком — в детстве и сам подобные застал, прямоугольная такая коробочка с квадратной батарейкой; правда, здесь имелись еще светофильтры и ремешок для фиксации на ремне или одежде, — нашел подходящее для ночевки место. Костер, разумеется, разжигать не стал, просто съел в темноте банку трофейной тушенки с парой галет, запил водой и придавил массу часа на четыре.

Проснулся на рассвете от холода и несколько минут разминал затекшие мышцы, согреваясь. Как-то раз, уже после срочной, школьные товарищи вытащили его в поход, и одна из ночевок вышла «холодной». Но там хотя бы имелась палатка, спальник и коримат, а тут — только лишь танкистский комбинезон да голая земля… Короче, замерз он не слабо. В лесу еще стояла темнота, но небо в просветах ветвей, украсившихся первыми листьями, уже заметно посерело, предвещая скорую встречу с утром.

Позавтракав галетами, сделал «для сугреву» глоток спирта и двинулся дальше. Насколько бы фронт ни откатился, за день он всяко должен был выйти к передовой. А в том, что немцам удалось отжать его назад, причем на весьма значительную глубину, он не сомневался. Как бы и та станция, где их бригада разгружалась, уже не оказалась под немцами. Хотя нет, это вряд ли, далековато.

Пока шел, сонный, по лесу, от нечего делать припоминал события известной ему истории — до Курской дуги оставалось совсем немного времени. А значит, уже совсем скоро, буквально через несколько месяцев, случится тот самый перелом в войне, о котором Сталин, помнится, сказал: «Если битва под Сталинградом предвещала закат немецко-фашистской армии, то битва под Курском поставила ее перед катастрофой». А он сам? Он, похоже, попал в тот самый момент, когда начало окончательной гибели гитлеровской армии уже почти предопределено, но сил у нее пока более чем достаточно. Что и будет весьма эффективно продемонстрировано под Прохоровкой летом этого года. Новые тяжелые танки — те самые «Тигры» и «Пантеры» — окажутся крайне неприятным сюрпризом для наших танкистов и артиллеристов. Эх, если бы он смог донести до командования необходимость усиления артиллерии ПТО, пусть даже за счет «ограбления» других фронтов! Да и артподготовка перед немецким наступлением должна оказаться не спонтанным решением, а тщательно спланированным. Плюс обязательный массированный авианалет на станции разгрузки — ведь в реальности наши просто не знали, где именно станут разгружаться панцердивизии СС. Может, в тех документах, что он несет, есть подобные сведения? Да нет, вряд ли. Сомнительно, что немцы уже сами точно знают, где конкретно станут разгружаться эшелоны с тяжелыми танками.

Вот только кто ж его слушать будет? Даже несмотря на принесенные немецкие документы? Как ни крути, но он явно неправильный попаданец — ноутбука не имеет, историю знает, мягко говоря, слабенько, на гитаре не играет и текстов всех песен Высоцкого наизусть не помнит, даже чертеж автомата Калашникова хрен нарисует. Вот собрать-разобрать на время да с завязанными глазами — всегда пожалуйста, а чертежи — увольте. Да и доказательств собственного иновременного происхождения у него нет: ни мобильного телефона, ни навороченного медиаплеера или планшета, даже паспорта и не существующих в этом времени денег не имеется. Короче, никакой от него пользы в прогрессорско-попаданческом плане. Да и на дворе не сороковой и не сорок первый, уже отгремела битва за Москву, и был Сталинград, где предки и безо всяких послезнаний неплохо справились. Да и после Прохоровки особых проблем с проведением крупномасштабных армейских операций уже не было — и снятие ленинградской блокады, и «Багратион», и Ясско-Кишиневская операция это прекрасно доказали. Те самые знаменитые «десять сталинских ударов», ага. Об этом даже он помнил, вот только пользы-то? Иосиф Виссарионович совместно с ГКО, нужно полагать, и без него прекрасно справится. Как в реальной истории, собственно, и произошло.

Часам к одиннадцати Дмитрий окончательно убедился, что до линии фронта осталось совсем ничего. Канонада доносилась уже не просто отчетливо, с некоторого момента можно было различить даже ружейно-пулеметную стрельбу. Пока шел, несколько раз слышал звуки воздушных боев, однако, кто с кем воевал, определить не смог. Вернее, кто с кем, как раз понятно, а вот узнать по звуку мотора тип самолета — увольте. То ли истребители друг с другом сцепились, то ли штурмовики работают, то ли и то и другое вместе. Однажды даже наткнулся на место падения сбитого самолета — угу, хобби у него такое, упавшие аэропланы отыскивать. Близко подходить не стал, поглядел издалека на деревья со срезанными верхушками и неглубокую дымящуюся воронку, обрамленную ошметками рваного дюраля, и двинул дальше. Живых там уж точно не найдешь. Опять же документами рисковать он просто права не имеет, за них товарищи в самом прямом смысле кровью расплатились, да и немцы, если подумать, тоже не от старости померли. Короче, обошел стороной и потопал дальше, прикидывая, что плохого его может ждать впереди. За прошедшие сутки линия фронта стабилизироваться, остановившись на месте, определенно не смогла. Скорее, либо двигается в нашу сторону, либо наоборот. К сожалению, больше верилось в первый вариант. С другой стороны, в его ситуации это явный плюс. По крайней мере, нарваться на подготовленные и охраняемые по всем правилам фрицевские тылы он не может… ну, вероятнее всего, не может. Лес, опять же, кругом. А вот столкнуться с какой-нибудь очередной разведгруппой, хоть нашей, хоть немецкой — вполне. Жаль, карты нет, нужно было все ж у командира «электриков» в планшете пошарить! У того самого, у которого он «зольдбух» не забрал. Правда, к тому времени, как он собрался этим заняться, верхняя часть гауптмана уже порядочно обгорела, и он попросту не захотел к нему лезть, хоть и видел, что отлетевшая на длину ремня полевая сумка уцелела, лишь дымится с одного края. С другой стороны, иди, знай, мало ли что могло случиться. Бахнула бы под фрицем колотушка — и привет. Любили их фрицы за ремни засовывать. Граната, конечно, дерьмо, но ему-то и крохотного осколочка могло б хватить. Короче, ладно, карты нет — и не нужно. Так дойдет. Вопрос только в том, куда именно.

Резко остановившись, Захаров поймал себя на мысли, что впереди ему что-то активно не понравилось. Не ему даже самому, а подсознанию. Угу, прямо как в том дурацком анекдоте: «Паранойя еще не повод думать, что за вами никто не следит». Торопливо бухнувшись на землю, десантник заполз под ближайший куст, по закону подлости, разумеется, оказавшийся колючим. Матерясь про себя, вытащил бинокль и несколько минут оглядывал порядком поредевший лес. Ага, вон оно что! Не подвела паранойя-то, молодец! Метрах в двухстах обнаружилось нечто, грамотно замаскированное натянутыми между деревьями масксетями. Неплохо замаскировались, можно и ближе подойти, но если не ожидаешь подляны, так хрен что разглядишь. А там наверняка секреты по периметру, не исключено, что даже с пулеметами. Интересно, кто такие? Что не наши, ежу понятно, вон тот угловатый силуэт, прикрытый кучей набросанных веток, — определенно полугусеничный бронетранспортер, то ли «Ганомаг», то ли «Демаг», он так и не разобрался, как их различать. А в полутора десятках метров от него — замаскированный тупорылый грузовик-кунг с какими-то отблескивающими хреновинами над крышей. И еще какая-то техника под прикрытием деревьев и сетей позади. Ого, а ведь никакие это не хреновины, а самые настоящие антенны, причем достаточно дальнобойные. Фронтовой радиоузел? Радиоразведка? Фиг разберешься, да и память виртуального героя тут ни разу не помощник: вряд ли мамлей Краснов в подобном вообще шарил. Вот в типах танков противника, их уязвимых местах и принципах стрельбы — то да. А в таком? Однозначно нет.

Главное другое: скорее всего, линия фронта уже совсем рядом. Недаром же лес так поредел. Да и не стали б фрицы глубоко забираться — как, собственно, просеку, что ли, рубить? Вот и укрылись неподалеку от опушки, загнав технику под деревья. Значит, он прав, к передку, что бы он из себя в данный момент ни представлял, он благополучно вышел. Ну, и что дальше? Радисты, какую б функцию они тут ни выполняли, — добыча лакомая, но не силами ж одного танкиста, пусть и бывшего десантника? Значит, отползаем и обходим стороной. Имея в виду, что тут кругом уже немцы (ага, можно подумать, что раньше их в тылу не было), а вот где наши — еще большой вопрос. Ладно, отходим. Мы не гордые, когда подопрет, и по-рачьи могем, жопой вперед, то бишь…

…Нападение Захаров заметил лишь в самый последний момент. Да и то сказать «заметил» — скорее, просто отреагировал на отмеченное боковым зрением непонятное движение. Успел перевернуться на спину, подставляя под удар предплечье левой руки. Правая же тем временем уже тянула из-за голенища последний подарок покойного мехвода, трофейный кинжал. Сработал на чистом автомате, если честно. Неосознанно, так сказать — пусть его учили уже на самом излете Союза, но учили еще на совесть. Нападавший оказался затянут в подозрительно-знакомый по фильмам — не тем, советских же времен, где отечественные диверсы облачались исключительно в современную «березку», она же «серебряный лист», — а в куда более исторически-правильную зелено-коричневую «амебу» из картин двухтысячных.

Впрочем, не суть важно, поскольку главным желанием атакующей стороны оказалось нанизать его горло на штык-нож от СВТ, только укороченный и нестандартно обточенный. Пришлось воспротивиться, конечно. В результате нескольких решительных телодвижений раритет отлетел в сторону, а в опасной близости от горла неведомого гостя оказался как раз его кинжал. В смысле, Захарова. Гость к тому времени уже лежал на лопатках, испытывая не самые приятные ощущения после двух коротких болевых приемов, и особенно не сопротивлялся. Дмитрий решил усилить эффект, выдав едва слышным злым шепотом одну из своих коронных фраз, матерных разумеется, что разучил еще «за речкой».

Пленный удивленно заморгал белесыми ресницами:

— Наш, чо ли?

— Нет, плять, фашистский! Ползаю по кустам и таких, как вы, на живца ловлю! — и чуть усилил нажим, так, чтобы кожа ощутила острие, но еще не расслоилась — эсэсовский ножик заточен оказался на совесть, причем по обеим сторонам. Вроде бы и не по уставу, помнится, читал когда-то, что немецкие штыки чуть ли вообще не затачивались по лезвиям. Хотя, возможно, перепутал. — Поговорим, или кровь пустить?

— По… поговорим… — сдавленно прохрипел тот.

— Добро. Если штык приберу, дергаться не станешь? Тут вообще-то фрицы совсем недалеко. Услышат — оба рядом ляжем, а у меня задание. Ну?

— Сказал же. Убери нож.

— Гут, — Дмитрий медленно отвел лезвие в сторону. — Тем, что за кустами ветошью прикинулись, тоже сигнал дай, все равно я их уже срисовал. И вообще, давайте вон туда, в ложбинку переместимся да по ней в сторонку отойдем, там овражек удобный будет метрах в ста. Я оттуда и пришел, так что местность чуток знаю. А то, не ровен час, фрицы нас на ровном месте заметят. Там и побазарим, разведка. Идет?

— Угу.

— Тогда давай ты первым, я следом. Только без глупостей, лады? Одно дело делаем, обидно, если по твоей дурости спалимся.

Несколько минут спустя в овраге, поросшем поверху все тем же колючим кустарником, по дну которого неспешно бежал небольшой ручеек, собрались все действующие лица. Трое разведчиков — в их принадлежности именно к фронтовой разведке у Захарова, едва срисовал камуфляж, не осталось никаких сомнений, и он сам. Нет, разумеется, парни могли оказаться и какой-то хитрой диверсионной группой того же ОСНАЗа, но сути дела это не меняло. По крайней мере, для него. Ну, не «Бранденбург-900» же в сорок третьем по лесам бродит? Даже не смешно. Еще двое бойцов остались в охранении где-то наверху — разумная предосторожность со стороны командира группы.

Поскольку теперь от представителей сумрачного тевтонского гения их отделяло достаточно приличное расстояние, можно было спокойно поговорить, обсудив взаимные претензии и разъяснив прочие непонятки. Разведчик, что столь бездарно не сумел его спеленать, старательно прятал взгляд, но командиру доложился четко. Не дослушав, тот лишь поморщился и махнул рукой, отправив его к товарищам. И обратился непосредственно к Захарову:

— Представьтесь?

— А почему не вы первым? — Дмитрий неожиданно и, возможно, не к месту вспомнил ту загадочную группу, из-за которой едва не вернулся из Афгана в наглухо запаянном цинке. Все эти «спецы» одинаковы. Хотя, если уж честно, его именно один из них и спас, пристрелив того духа, так что в Союз он на своих двоих вернулся как раз благодаря им… — Ладно, извини… — десантник замялся, вопросительно взглянув в глаза разведчика.

— Лейтенант, — верно истолковав короткую паузу, подсказал тот. И поколебавшись еще мгновение, докончил: — Фронтовая разведка. А вы?

— Да тоже лейтенант, только младший. Комвзвода средних танков «три-четыре», бортномер машины «два ноль восемь». Танки взвода и мой экипаж погибли при попытке — ага, пусть будет именно так, «попытке» — задержать наступление противника. Вася, если что.

— Иван, — представился тот. И неожиданно раскрыл планшет. — А показать, где именно, сможешь?

— Карт нам не давали, со слов комбата, перекрывали основное направление прорыва, — Дмитрий вгляделся в видневшийся под целлулоидной пленкой лист, пытаясь сориентироваться. Получилось достаточно легко, и он уверенно ткнул пальцем. — Да вот тут, собственно, мы и стояли. Видишь, дорога? Там засаду и устроили. А что остальные делали и где стояли, понятия не имею.

Разведчик вгляделся следом, удивленно вскинув брови:

— Слышал я о том бое. Краем уха, но слышал. Три танка было, верно? Так это вы?

— Мы, — буркнул в ответ Захаров. — А что?

— Так ребята говорили, фрицев намолотили, будь здоров. Точно вы?

— Хочешь, документы проверь! — неожиданно разозлившись, Захаров вдруг вывалил из полевой сумки и красноармейские книжки погибших товарищей, и «зольдбухи» эсэсманов. — Только сначала вон этих подсчитай, — он кивнул на рассыпавшиеся по земле немецкие «аусвайсы», некоторые из которых оказались перепачканы темными пятнами крови. — Еще один сгорел, уж извини, не успел труп обшарить, вонял больно. Тоже, кстати, разведгруппа… была. Плюс пилот штабного самолета и адъютант какого-то полковника, бумаги из портфеля которого у меня с собой, — Дмитрий позволил разведчику взглянуть внутрь сумки, но в руки документы не дал. — И их я обязан любой ценой доставить в штаб фронта.

— Позволишь?

— А вот фигушки. Моя добыча. Весь экипаж за эти бумажки полег. Сам и донесу. Но если поможешь, буду рад и вообще благодарен.

Помолчав, лейтенант решился:

— Ладно, слушай. Самолет был одномоторным «Шторхом» с бортномером «1221»? Сам полковник мертв?

Ах, так вон оно как, оказывается! Интересный расклад, ага. Только вот долгонько вы собирались, ребята. Хотя, возможно, просто думали, что он ближе звезданулся. Интересный расклад получается. Что ж за такой важный оберст был, что на поиски его самолета целую разведгруппу бросили? И нашу, и немецкую? Еще и в условиях, когда фронт не остановился и вокруг хрен разбери что творится?

— Угу, «Шторх». Штабной. Номера не заметил, не до того было. Оберст-то? Да мертвее некуда. Лично убедился. А что?

— Да понимаешь… — лейтенант заметно вильнул взглядом в сторону сидящего неподалеку бойца, судя по характерному ящику за спиной, радиста. — Мы за этим самым самолетом и шли. Но имей в виду, это военная…

— Ага, тайна… — докончил за него Захаров. — Удивил ежа голой попой. Нетрудно догадаться, знаешь ли. Особенно если трофейные бумажки у меня в сумке лежат, а у тебя при их виде чуть глаза на лоб не вылезли. Только припозднились вы, мы с ребятами на самолет еще вчера наткнулись, заодно и эсэсманов тех на ноль помножили — они тоже его искали. Правда, живым я один остался…

— Значит, полковник Штейнтенберг точно погиб?

— Сказал же. И даже больше того.

— Это как?! — откровенно опешил разведчик.

— Да понимаешь, когда я засаду на немцев у самолета сооружал, его почти под самый фюзеляж затащил, а из пробитого бака топливо текло. Так что, когда самолет полыхнул, то и этот самый Штейнтеберг тоже сгорел. Портфель, кстати, я тоже там бросил, так что, если будет расследование, немцы почти наверняка решат, что все бумаги уничтожены огнем. Только он к тому времени уже давненько дохлым был. Ему снарядом из авиапушки руку практически оторвало. Тебе это что, настолько важно?

На этот раз разведчик темнить не стал, ответив просто:

— Да. Конечно, оставался шанс, что он мог уцелеть при падении, но главной задачей было захватить именно документы. Ну, и убедиться в его гибели. Хотя, если и самолет, и тело сгорели, то так даже лучше.

— А он кто вообще?

Лейтенант покачал головой:

— Василий, лично я нисколько не сомневаюсь, что ты не врешь насчет себя и своих товарищей, хотя окончательно разбираться, разумеется, будут по ту сторону фронта. Но есть вещи, о которых я просто не могу тебе рассказать, — помедлив, Иван неожиданно закончил: — Тем более что и сам точно не знаю. Не обижайся, пожалуйста…

— И не думал, — хмыкнул Захаров. — Слушай, а что ж вы сами так самолет и не нашли? Горел он заметно.

— Не знаю, — потупился разведчик. — Почти сутки тут бродим, наткнулись на пару мест, где сбитые падали, но оказались не те. А горел? Так тут много кто горел, в воздухе такое рубилово было, ого! И наши «горбатые», и «лаптежники» ихние, и истребители прикрытия. И все куда-то падали и где-то горели. А вот с час назад на этот радиоузел наткнулись. Как раз решали, что делать, тут тебя и заметили.

— Ясно. Слушай, Вань, а что там вообще творится? — Дмитрий качнул головой в сторону фронта. — Я ж, как машину сожгли, никаких сведений не имею. Меня ребята, земля им пухом, в лес без сознания утащили.

— Понимаю, — серьезно кивнул в ответ разведчик. — Вот только там не шибко здорово.

— Прорвали?

— Продавили скорей. Но глубоко. Надолго задержать их удалось только там, где ваши роты стояли. Еще в двух местах они вообще почти без сопротивления прошли. А потом с флангов ударили. Вторые сутки бой идет, чтоб их сдержать. Обещают помощь, но с основных направлений части вряд ли снимут, сам понимаешь, не маленький.

«Это уж точно, — усмехнулся про себя Захаров. — В отличие от тебя, лейтенант, я-то как раз очень даже хорошо понимаю. И даже знаю, почему. Прорыв, конечно, ликвидируют, но вот за счет кого? Кстати, а интересно, в реальной истории документы этого самого Штейн-как-его-там наши захватили или нет? Если нет, то совсем интересно может получиться».

— А линия фронта, что из себя вообще представляет?

Разведчик досадливо махнул рукой:

— Да какая там на хер линия фронта! Слоеный пирог, будто сам не знаешь, как оно в подобных ситуациях бывает. Наши, немцы, снова наши, обратно немцы. Ситуация меняется каждый час. Ну, может, и не каждый, но меняется. Сам должен понимать, всего вторые сутки пошли. Когда уходили, одно было, а что сейчас — поди разбери. Карту мою видал? Подозреваю, обстановка, пока мы тут по лесу ползали, уже изменилась. Причем, непонятно, в какую именно сторону. Короче, настоящей линии фронта нет. Немцы заняли основные дороги, бомбят «железку», передовые части и тылы. Пустых «коридоров» уйма, мы по одному такому и шли.

— Ладно, лейтенант, полагаю, друг друга мы поняли. Что дальше делаем?

— Надо б сообщить, что документы захвачены… — неуверенно предложил разведчик.

— Сдурел? — Дмитрий удивленно приподнял бровь. — Рядом с этими?! Нас в два счета запеленгуют да тепленькими и возьмут.

— Нет, конечно! Нужно отойти в сторону и связаться. Потом сменить направление и уже уходить.

— Слышь-ка, разведка… А вот скажи, на хрена время терять? Если я правильно понимаю, свое задание вы всяко выполнили, пусть и с моей помощью. Но это никого, кроме меня, не волнует, в общем-то. Значит, уходить нужно, и чем скорее, тем лучше.

— Так-то оно так… — кисло согласился Иван. — Но у нас сеанс связи через час.

— И чего? Это настолько принципиально?

— Принци… чего? — неожиданно не понял лейтенант, и Захаров мысленно себя обругал. Вот и опять наступил на те же грабли! Идиот! Ну откуда у двадцатилетнего ветерана-танкиста возьмется подобный лексикон и манера говорить?! А ведь, если они благополучно пересекут фронт, разведчик в своем рапорте обязательно припомнит странные словечки и обороты речи непонятного танкиста. Может, и шутку про ежика и голую задницу тут еще не придумали? Хотя в тот момент ее восприняли вполне адекватно. Блин… ну вот говорил же самому себе, что он определенно неправильный попаданец и за языком следует следить!

— Принципиально — это значит, ну, «важно» там. Короче, то, что трудно изменить. Просто русский у нас в школе училка такая преподавала… интересная. Из бывших, но сочувствующих, в общем. Чуть ли не графиня, или, там, баронесса, я в таком не разбираюсь. Вот и нахватался словечек. Разок даже особист прицепился, в сорок втором дело было, «откуда, мол, словечки умные знаю, мол, с анкетой не сходится». Угу, шпиона нашел. А что?

— Да ничего, — вполне искренне пожал тот плечами. — Слышать слышал, да значения не знал. Какой из тебя шпион, с такой-то рожей. А насчет связи? Не могу я его пропустить. Принципиально не могу, как ты выразился. Ты, кстати, курить не хочешь? Если во-он туда отойти, где дерево поперек завалилось, ни один наблюдатель дыма не засечет.

Намек оказался настолько наивно-неприкрытым, что Дмитрий едва не рассмеялся. Однако, взяв себя в руки, кивнул с самым серьезным выражением лица:

— Ну, пошли, подымим, — демонстративно отложив в сторону автомат, он двинулся следом за разведчиком, на ходу доставая портсигар.

Закурили, и Иван, не дожидаясь вопроса, негромко сообщил:

— Слушай, ты извини, танкист, но можно все-таки документы поближе посмотреть? Не обижайся, Вась, но вот….

— Да смотри, какие проблемы? — пожал плечами Захаров. И просто протянул полевую сумку.

Разведчик, выложив трофейные бумаги на землю, несколько минут изучал их, старательно морща лоб, затем поднял голову:

— Не врешь, стало быть. Правильно все.

— А ты что, по-немецки разумеешь?

— Да не шибко, но нам примерно объяснили, что именно должно быть.

— Ну и?

— Сказал же, нормально. Это именно они. Ты не соврал.

— Да и не думал, в общем-то. Так что, уходим вместе? — Захаров аккуратно убрал бумаги в сумку и застегнул, протянув фиксирующий ремешок сквозь металлическую петельку. Перекинул через плечо ремень.

— Конечно, как иначе?

Разведчик хмуро наблюдал за манипуляциями Дмитрия. Оно, в принципе, вполне понятно: обидно, когда кто-то перехватывает твою добычу, но уж так вышло, извини, разведка. Но он, Захаров, в смысле, вовсе не собирается ни с кем делиться честно уворованным трофеем. Коль уж он окончательно поверил, что попал в прошлое, значит, стоит подумать и о том, как в оном прошлом легализоваться. Нет, для всех он по-прежнему мамлей Василий Краснов, тут вопросов не возникнет. А если покойный Балакин и заметил некое различие в поведении и манере разговора своего командира до и после переноса сознания (замечал, чего уж там, Дмитрий несколько раз его взгляды, не то удивленные, не то подозрительные), то он уже никому об этом не сможет рассказать. Да и не стал бы, скорее всего, сначала б сам попытался осторожно выяснить, что с командиром, — Николай мужик правильный… был.

— И даже про сеанс связи не станешь нудить?

Помедлив несколько секунд, разведчик качнул головой: «Не стану, мол».

— Да не переживай ты, — Дмитрий усмехнулся, легонько хлопнув собеседника по камуфлированному плечу. — Конечно, в ваших делах я не шибко соображаю, но ведь наверняка имеется и запасное время выхода на связь, а то и не одно? Вот тогда и отправишь свою весточку. А сейчас никак, сам ведь понимаешь.

— Ладно, хватит, — буркнул тот. — Все я понимаю. Как уходить будем? Все-таки ночи дождемся? Или засветло рискнем? — Разведчик вытащил карту, разложил на колене: — В принципе, я пока об этом не думал, но если прикинуть… Лучше, наверное, по темноте. Вот смотри, — он ткнул пальцем в ничего не говорящую Захарову условную пометку:

— Вот «коридорчик», по которому мы сюда прошли. Здесь лес почти до самых наших позиций доходит… ну, по крайней мере, доходил, когда мы в поиск уходили. А вот примерно в километре севернее заброшенная дорога, видишь? Когда-то тут деревенька была, но сейчас ее уже нет. Если еще засветло дать по лесу кругаля, то в аккурат на эту дорогу и выйдем. И уж по ней к своим рванем. Как считаешь?

Дмитрий пожал плечами:

— Вань, я вообще-то танкист, а танки по лесу обычно не ездят, так что тебе виднее. Если считаешь, что так и лучше, и безопаснее, значит, пойдем к этой деревне, — вглядевшись в карту, он добавил: — Кстати, ты спрашивал, где самолет грохнулся? Смотри, вот это место. Отметишь?

— Ага, — лейтенант поставил на бумаге очередную непонятную пометку и собрался убрать карту.

— Погоди, дай место запомню.

— А тебе зачем? — быстро взглянул на него разведчик.

— Да ребят своих я там похоронил. Если выживу, вернусь после войны, найду. Чтобы все по-людски было.

— Понятно… — Иван смущенно отвел глаза. — Я вот тоже уж скольких мужиков потерял, а где их могилки, и не знаю. Особенно тех, кто в прикрытии оставался, пока остальные через фронт уходили. Может, так и лежат, кто в лесу, кто в болоте…

— Давно воюешь, Вань?

— Прилично уже, почти полтора года, — с гордостью ответил тот. — А что?

— А я с июля сорок первого. Если еще и до лета доживу, полных три года будет. Всякого насмотрелся. И погибших своих тоже не всегда похоронить мог. Да и что там хоронить, если танк сгорел или укладка рванула, не пепел же? Вот такие дела…

— Ого! — лейтенант округлил глаза. — Ниче ж себе! А еще говорят, ваша братия больше пары-тройки боев не живет.

— Правду говорят, — серьезно кивнул Захаров. — Но мне пока везет. Да и от выучки экипажа многое зависит, и от машины. Хотя, ежели начистоту, я больше полугода в госпитале отдыхал. Короче, все, хватит базарить. Что решаем?

— Так решили же, пока светло, выходим к той бывшей деревушке, что я показывал. Там ждем темноты и двигаем через фронт. Да, собственно, мы в самом лучшем случае к дороге только к сумеркам выйдем, так что и задерживаться не придется. Передохнем с полчаса, и рванем.

Дмитрий еще раз вгляделся в карту и снова пожал плечами:

— Сказал же, я в подобных вещах не большой спец. Пусть будет по-твоему.

 

Глава 13

Василий Краснов. Недалекое будущее.

Соня пришла, как и обещала, ближе к вечеру. Открыв дверь в ответ на веселый трезвон звонка, Василий отступил в сторону, пропуская девушку в прихожую. От соседки легонько пахло какими-то незнакомыми духами и, едва заметно, алкоголем. Впрочем, мамлей никаких других духов, кроме материнской «Красной Москвы», не знал, потому и сравнивать оказалось не с чем. Ну, не с «Тройным» же одеколоном и не с «Шипром»? Эти запахи — мужские, грубые, солидные, а от Сони пахло чем-то женским, домашним и отчего-то сладким…

— Привет, — первой поздоровалась девушка. И тут же затараторила, будто он ее о чем-то спрашивал, требуя отчета о проведенном времени: — А мы сегодня с подружками, Иркой и Валей, они тоже в том магазине, что напротив, работают, на море сходили, вода уже теплая, прелесть просто, можно купаться. Коктейлей попили, потрепались о бабском. Вась, а ты любишь купаться? Да, и это, зайти-то можно? — девушка хихикнула, и Краснов понял, что она немного «подшофе». Это незнакомое слово лейтенант услышал еще до войны и затем долго пытался осторожно выяснить его значение, стесняясь привлечь к собственной малограмотности излишнее внимание. Когда же узнал от политрука, не придавшего вопросу особого внимания, так даже и расстроился: звучало красиво, а означало, как выяснилось, всего-то, «быть немного выпившим»!

— Конечно, — смутился он. — Извини, Сонь. Проходи, конечно.

— Да я ненадолго. Не обижайся, Вась, устала как собака. Знаешь же, как говорят: ничто так не утомляет, как отдых. Прикольно, правда? Просто зашла узнать, все ли в порядке. Так что, любишь купаться в море?

Василий смутился. Нет, ну не врать же? С другой стороны, ну и чего, собственно, смущаться, если ни разу не был на море?

— Купаться люблю. А вот моря ни разу не видал.

— Как?! — девушка ошарашенно взглянула в его лицо. — Что, вообще в море не купался?

— Представь себе, нет. И даже издалека не видал. От моего города до моря добрая тыща верст, если не больше. У нас только речка была да ставок. Да и то, так, название одно. В жаркое лето что речка, что ставок пересыхали, грязь одна оставалась.

— Офигеть… — пробормотала девушка, явно о чем-то напряженно размышляя. — Нет, товарищ танкист, я этого так не оставлю! Едем на море, сейчас же!

Припомнив недвусмысленные напутствия местного «особняка», суть — полковника Геманова, Василий честно попытался отказаться. Однако девушка неожиданно уперлась, убеждая его в том, что поездка на побережье «всего-то в девять вечера» ничем им не грозит, и вообще, она уже все решила, и он просто «должен подчиниться желанию красивой девушки».

Не знающий, как себя вести в подобной ситуации, Краснов колебался. С одной стороны, он пообещал местному особисту больше «не встревать ни в какие истории» и больше времени проводить в квартире, с другой — тот сам разрешил ему продолжать общаться с Соней. Ну, и как ему поступить? Ох, но как же хочется увидеть настоящее море! Хоть раз в жизни, но увидеть не на черно-белом (да пусть хоть на цветном, как у них здесь!) экране, а на самом деле! Да и что с ним, если так рассудить, может произойти?! Снова хулиганы привяжутся? Разберется, и даже помощь этой, как ее полковник назвал, — «наружки», что ли? — не понадобится. Будут за ними наблюдать? Да, это, конечно, неприятно, но разве он собирается позволять себе что-то неприличное? Нет, конечно, он боевой офицер и знает, как вести себя с девушкой на первом свидании! Свидании? А почему нет, собственно? В конце концов, Соня его, можно сказать, сама пригласила. Значит, решено, он едет на море!

— Сонь, далеко, наверное? Может, такси вызовем? — на днях Василий видел на улице здоровенный рекламный лозунг, призывающий пользоваться услугами такси. Согласно написанному, должно было оказаться совсем недорого.

— Вот еще, — фыркнула та. — Совсем не романтично. Поедем на троллейбусе, еще рано, только начало десятого. А вот назад, если захочешь, можно и тачку взять. Хотя я бы и пешком прошлась, не так уж и далеко. Люблю ночные улицы.

Термин «тачка» Василий благодаря сегодняшнему приключению уже знал. Да и насчет романтики тоже был полностью согласен. В конце концов, ему всего-то двадцать лет, а то, что он оказался в теле человека в два с лишним раза старше, вовсе не его вина. Да и неплохое тело оказалось, если уж честно, — когда в парке с теми уродами махался, возраста не чувствовал. Разметал их, словно какой-нибудь осназовец (слыхал о таких еще на фронте, правда сам ни разу не видел), и даже не запыхался.

— Ладно, Сонь. А что с собой-то брать? У меня и плавок-то нет… ну, то есть, наверное, есть, но где их сейчас искать?

— Да какие плавки, ночь уже… — девушка внезапно осеклась, густо покраснев. — Гхм… прости, Вась, похоже, чушь спорола! Забудь! Давай, я сейчас в шкафу у дяди Димы сама гляну, хорошо? Полотенце тебе найду, и вообще…

— Хорошо… — ошарашенно пробормотал Краснов, обдумывая сказанное девушкой. Интересно, что она имела в виду насчет плавок и ночи? Может, у них тут принято просто в трусах купаться? Или… Да нет, глупости это! Дурная мысль. Ну, да, летом сорок второго купались они, было дело, в какой-то безымянной речушке всей ротой — голышом, разумеется. Заодно и стирались, конечно. Вот только ближайшие женщины находились аж километрах в трех, где банно-прачечный обоз да санбат стояли. И вообще, к чему он это? Так, все, хватит. Решили идти на море — идем. А остальное? Так сказал же: глупости. Сонька — деваха правильная, так что все будет хорошо.

— Собрался? — осведомилась появившаяся из комнаты девушка, сунув ему в руки пухлый целлофановый — Василий уже знал, как называется этот диковинный материал, — пакет с рисунком местного продмага. — Держи, я тут полотенца взяла.

— Документы брать? — неуверенно осведомился парень.

— Что? Какие еще документы?

— Ну, паспорт хотя бы? Ночь на дворе, вдруг проверка?

— Ох, несчастье ты мое! Да какие еще на фиг документы?! Еще потеряешь, потом задолбаешься восстанавливать, — девушка внезапно осеклась, видимо, вспомнив, с кем имеет дело. — Нет, документы брать не нужно. Кошелек возьми, гривен сто там будет?

Краснов, прикинув в уме имеющуюся наличность, кивнул.

— Вот и отлично, больше и не надо. Это на крайний случай, вдруг и на самом деле придется машину вызывать. Телефон не забудь. Ну, что, пошли?

— Сейчас, — Василий торопливо метнулся в комнату, вытащив из ящика стола давешний «поддельный ТТ». Как его заряжать, он разобрался еще после рассказа Соньки о пневматике — просто запихиваешь в обойму шарики (влезает ровно двадцать штук, проверял) — и все. Зачем ему пистолет, пусть и ненастоящий, он и сам, если честно, не знал. Просто после похода в парк и драки постоянно ощущал себя безоружным. Да и на войне к оружию привык. А так, когда за ремень засунута пусть и несерьезная, но хоть как-то стреляющая железяка, уже лучше. Уверенней, что ли.

Уже привычно проверив, закрыт ли газ, Василий выключил свет и запер квартиру, двинувшись вслед за девушкой, что-то негромко напевающей себе под нос…

…На «официальный», как это назвала девушка, пляж они не пошли. Соня повела Краснова какой-то одной ей ведомой дорогой, непонятным образом ориентируясь в темноте, лишь немного размытой лунным светом. Кстати, полнолуние. И на небе ни облачка. Ох, сколько проблем порой это порождало там, в его времени! Почему-то все считают, что луна — враг исключительно разведчиков и диверсантов. А вот хренушки! Считать так могут лишь те, кто ни разу не видел, как предательски отблескивает в серебристом свете броня незамаскированного танка! Особенно, когда она, броня в смысле, влажная от дождя или росы…

Короче говоря, спускались не по бетонной лестнице, а по ниспадавшему к самому морю пыльному глинистому склону, густо просшему кустарником и какими-то невысокими деревцами со смешными узкими листьями, названными Соней «дикой маслиной». Спускались, к удовольствию Василия, держась за руки, чтобы не упасть, поскольку местами склон оказывался достаточно крутым. И ощущать в своей руке узкую и теплую девичью ладошку было безумно приятно. Пожалуй, даже более приятно, чем танцевать тот вальс в госпитале с санинструкторшей Верочкой в сорок втором. На Первомай дело было, ага. Ну, было и было, быльем поросло. А больше он, собственно, ни с кем никогда и не танцевал…

Ехали они сюда, как девушка и хотела, на полупустом троллейбусе. Когда выходили из дома, Василий без труда вычислил ту самую обещанную полковником «наружку»: во дворе стояло всего три авто, и лишь в одном из них сидели люди. Вылетевшая из окошка, едва они вышли из подъезда, недокуренная сигарета и негромко заурчавший мотор подтвердили догадку: это именно они, его собственные не то надсмотрщики, не то охранники. Парни, впрочем, скрываться и не собирались. Когда сели в смешной пузатый троллейбус, автомашина пристроилась следом, не опережая, но и не отставая. На предпоследней остановке авто прибавило скорость, обгоняя троллейбус: наблюдатели убедились, что объект едет до конца. Впрочем, всего этого лейтенант не видел, занятый разговором с девушкой и самой поездкой: в его городке троллейбусов не было, так что в подобном транспорте танкист путешествовал впервые в жизни. Василию понравилось: ехал электровагон тихо, лишь шипел раскрывающимися на остановках дверями. С танком, короче, не сравнить, и движок не ревет, и подвеска мягче…

На конечной остановке он вновь заметил неприметную темно-синюю машину из своего двора: автомобиль стоял у бортика тротуара, в приоткрытом окне снова алела горящая сигарета. Василий, незаметно для взявшей его под руку девушки, улыбнулся: хорошо бойцы работают. И куда они направляются, предугадали, и медлительный троллейбус опередили. Молодцы! Впрочем, иных в госбезопасности и не держат, это мамлей и по своему времени прекрасно знал. Не та служба.

А потом, когда они, рука об руку, стали спускаться к морю, он об этом думать просто перестал. Пойдет кто-то следом? Да и пусть идет. Какая разница? Ведь впереди, вон, уже видно в лунном свете, море, то самое, ни разу в жизни не виданное! С детства мечтал побывать у моря — вот, стало быть, и сбылось желание. Ха, смешно, кстати. Получается, чтобы увидеть настоящее море, ему пришлось перенестись в далекое будущее…

Когда спустились, перепачкавшись бархатной светло-коричневой пылью, и, сбросив обувь, рванули к линии прибоя, Краснов и вовсе забыл обо всем — о грохочущей где-то в прошлом войне, о сегодняшнем госте, о непонятном будущем, где больше не существует его страны. Потому что впереди лежало море, то самое, которое двадцатилетний мамлей Васька Краснов еще никогда в жизни не видел. Уставшие за день волны нехотя исполняли никому, в общем-то, не нужный, но обязательный ритуал, неспешно накатываясь на берег. И тут же лениво отходили обратно, на заранее подготовленные позиции, негромко рокоча окатанной галькой, шурша черно-перламутровыми половинками мидий и оставляя на песке невесомую паутину похожей на пивную пены. Легкий ночной ветер, кажется, его называют бризом, приятно холодил кожу и лениво шевелил распушенные девичьи волосы.

— Ну, что, пошли купаться? — каким-то незнакомым, слегка охрипшим голосом тихонько спросила Соня, одним движением сбрасывая на песок свой коротенький, сантиметров на десять выше загорелых коленок, сарафан. Блин, учат их этому, что ли? Ну, баб, в смысле? Он бы даже облитый горящим соляром комбез так скоро не скинул, как минимум, волосы и руки опалил.

Но проблема оказалась в ином: под сарафаном на девушке не оказалось ни купального костюма, ни того, что хотя бы отдаленно его напоминало. Только крохотным треугольным флажком белели на загорелом теле трусы. А в том пакете, что захватила с собой Соня, нашлось лишь два махровых полотенца. Обманула она его, стало быть, когда сказала, что собрала все необходимое!..

— Да пойдем же, дурачок! — засмеялась девушка, не особенно и стараясь прикрыть рукой оголенные груди. — Нет тут никого, сам посмотри. Никто не увидит. А в воде — тем более. Ну же? Или ты меня стесняешься?

И младший лейтенант, ощущая себя словно под прицелом как минимум длинноствольной «Штуги» с загнанным в казенник бронебойным унитаром, медленно потянул вниз штаны. Стыдно было — хоть стреляйся. Он повернулся к Соне боком, слабо надеясь хоть на секунду отсрочить жуткий момент. Еще и дурацкий пистолет, о котором он напрочь забыл, чуть в песок не нырнул, спасибо, успел схватить, для чего пришлось отпустить брюки, немедленно упавшие ниже колен. Но Сонька оказалась молодцом: лихо встряхнув роскошными волосами и понимающе хихикнув, отвернулась и бросилась в воду. В воздухе раздалось звонкое: «Догоняй!»

Плюнув на все на свете, Василий скинул трусы и футболку и рванул следом.

Вода оказалась вовсе не холодной, пожалуй, даже теплее воздуха. А уж плыть было и вовсе легко. Помнится, в школе физичка говорила, что соленая вода плотнее пресной, оттого и лучше держит. Смотри-ка, не врала, как выяснилось, плыть в морской воде оказалось куда проще, нежели в речной, чем Василий немедленно и воспользовался, в несколько могучих взмахов обогнав бултыхающуюся на мелководье девушку. Отплыл на десяток метров и нырнул, ощутив, как вода приятно давит на уши. Оттолкнувшись от мягкого песчаного дна, по пояс выскочил из воды. Море…

— Вась, ты это, не особенно там! — встревоженно прокричала Соня. — Ты ж в первый раз. Плыви лучше ко мне, я тебе кое-что покажу.

Не думая ни о чем «таком», парень в несколько гребков добрался до девушки, совершенно случайно коснувшись рукой того места, где несколькими минутами назад видел сверкающий белый «флажок». И уже оказавшись в ее объятьях, вдруг понял, что сейчас даже этой крошечной тряпочки на ней больше нет. Пальцы девушки сцепились прохладным замком на его шее. Две аккуратные грудки на мгновение вынырнули из воды и доверчиво ткнулись в грудь твердыми вишенками сосков. Василий чувствовал ее чуть подрагивающий, напряженный живот, и то, что рождалось в нем сейчас, соединяло с нею и заливало все существо, словно это самое море. И тут Краснов с ужасом понял, что и его тело… ну, по крайней мере, одна его часть мгновенно отозвалась на эти прикосновения. Очень даже недвусмысленно отозвалась. Девушка же лишь коротко и шумно вздохнула в ответ, еще пристальней всматриваясь в его глаза, будто пытаясь разглядеть там то, что ощущала. Парень готов был поклясться, что даже температура морской воды вдруг поднялась на несколько градусов.

А Соня, щекотнув губами мокрое ухо, прошептала:

— Если хочешь, поцелуй меня…

— Соня, но…

— Да какая разница, кто ты такой? Считай, я люблю вас обоих. Дядя Дима — надежный, за ним, как за каменной стеной. А Васька Краснов такой милый и наивный, что ему хочется просто дарить любовь. И себя. Ну же…

Лейтенант попытался отстраниться, однако девичьи объятья держали крепко.

— Глупый, да тебя я люблю, тебя! Потому и буханула сегодня с девчонками, чтобы им рассказать, что вдруг влюбилась. И мне совершенно неважно, как ты на самом деле выглядишь там, в своем времени. Правда, я дура?

— Что?!

— Да ничего! — соленые губы девушки неожиданно соединились с его губами. И мир перестал существовать, осталось только это море, в котором растворились они оба. А потом… потом в лобовую броню его танка словно лупанула с пробитием метров с трехсот болванка немецкой самоходки: сначала удар и звон — и больше ничего не помнишь. Вообще ничего. Так вот как, оказывается, пахнет море — солью, йодом… и любимой, единственной на свете девушкой…

Остальное лейтенант запомнил плохо, окончательно придя в себя лишь на берегу. Василий во все глаза смотрел на Соньку, которая, со странной улыбкой поглядывая на него, вытирала волосы одним из захваченных из дому полотенец. Второе так и лежало на песке. Опустив взгляд, Краснов торопливо подхватил его, лишь сейчас осознав, что стоит совершенно голым. Торопливо растерся, натянул трусы и брюки. Смущенно взглянул в сторону девушки.

— Ну, и чего застыл, товарищ танкист? Вытри мне спину и помоги одеться. Пять минут назад ты особо стеснительным не был, между прочим.

Чувствуя, как горят щеки, Краснов выполнил просьбу и помог натянуть на все еще влажное тело сарафан. Быстро развернувшись, девушка коротко и звонко чмокнула его в губы:

— Если тебе интересно, все было просто обалденно, Вась! И мне даже страшно представить, что будет, когда мы вернемся домой. Вернее, не страшно, а жутко любопытно. Надеюсь, ты не против, если эту ночь я проведу у тебя?

— Соня, ты…

Ее глаза опять оказались совсем близко, и на соленые, пахнущие морем губы лег тонкий девичий пальчик:

— Ой, вот только молчи, ладно? А то снова какую-нибудь хрень скажешь, и у меня все упадет. Короче, тебе не понять.

— Молчать? — искренне не понял лейтенант.

— Какой же ты еще дурачок, — ее глаза лукаво сверкнули. — В общем, приедем домой, все сам поймешь. Кстати, вот сейчас я как раз не против вызвать такси. Поднимемся наверх и сразу вызовем, о’кей? А то дежурного троллейбуса можно и не дождаться, а маршрутки в такое время уже не ходят. И вообще, в такси интереснее.

— Угу… — пробормотал сбитый с толку мамлей. — А чем в такси-то интереснее?

— Увидишь, — хихикнула девушка. — Пошли скорее.

— Пошли…

И неожиданно подумал, что наверху их и так ждет машина. Не такси, конечно, но определенно ждет. Смешно. Вот бы подойти и попросить домой подкинуть! Правда, о том, что ему за подобную выходку завтра сделает полковник, даже подумать страшно…

Запихнув за ремень дурацкий пистолет — и зачем только брал, собственно, все никак в войну не наиграется? — Василий подхватил девушку под руку и повел в сторону лестницы, поскольку возвращаться было решено именно этим путем. Впрочем, и правильно: переть вверх по осыпающемуся пыльному склону не хотелось, уж лучше по ступенькам.

Темно-синяя машина так и стояла на прежнем месте. И даже огонек очередной сигареты так же тлел за приспущенным стеклом. Совсем у них в этом нынешнем энкавэдэ с дисциплиной плохо, курят прямо на посту, причем регулярно. Василий мысленно ухмыльнулся: вон как получается, простого младшего лейтенанта охраняют, словно командующего фронтом! Расскажи ему кто подобное еще с неделю назад — послал бы на … даже не дослушав…

Из чистого озорства решил пройти рядом с автомобилем. Настроение было… ну, просто зашкаливало настроение, честное слово! Настолько зашкаливало, что хотелось делать глупости, хоть обычно подобное мамлею Краснову свойственно не было. Но сегодня он просто не мог себе отказать, тем более что под руку шла самая лучшая на свете девушка. И не просто девушка, а практически его невеста по имени Соня. Впрочем, сама она ни о чем подобном пока не догадывалась. Но для себя он уже все решил: определенно женится! Нет, точно женится. Сейчас вернутся домой, и он прямо сразу сделает ей предложение. Главное, чтоб сразу не отшила, а то будет он выглядеть дурак дураком! Да нет, после того, что произошло полчаса назад, вроде не должна отшить… Вот только как быть, когда придется возвращаться обратно в родное время? Получается, девушка останется невестой Дмитрия, так, что ли?! Да, об этом он и не подумал! Ох, просто голова кругом! Ладно, доберутся до дому, а уж там он решит, как быть…

Они находились уже в трех метрах от машины, когда произошло то, чего Краснов ожидал менее всего на свете. Наверное, мамлей куда меньше удивился бы, вернись в этот миг в сорок третий год. Но произошло нечто куда как более прозаичное и страшное. Лобовое стекло вдруг плеснуло крохотными фонтанчиками выбитой пулями белесой крошки, и тела сидящих внутри людей несколько раз судорожно дернулись, отброшенные на спинки сидений. Одна из пуль попала в капот, оставив на лакированной поверхности уродливый след, и с визгом ушла в рикошет, еще одна разбила фару. Остальные попали в цель, прошив насквозь салон — Василий слышал, как лопнуло, рассыпаясь, заднее стекло. Самих выстрелов он не слышал, только какие-то непонятные гулкие хлопки сзади: никогда не сталкивавшийся с оснащенным ПББС оружием, лейтенант и не понял бы, что кто-то стрелял, если б не видел попаданий. Но он видел, причем второй раз в жизни. В том бою их стоящий в засаде танк разгромил небольшую немецкую колонну из двух грузовиков, броневика и нескольких мотоциклов. И стрелявший из спаренного с орудием пулемета Василий на всю жизнь запомнил выбиваемые пулями из лобового стекла фонтанчики…

Поэтому сейчас тело отреагировало само, на чистом автомате. Он, в конце концов, почти три года воюет, да и Захаров в этом своем Афгане тоже не в тылу отсиживался. Схватив одной рукой не успевшую ничего понять Соньку, Краснов оттолкнул ее за машину, приседая следом. Прижал к дверце и навалился сверху, закрывая своим телом. Девушка испуганно пискнула, лишь сейчас начав понимать, что происходит нечто вовсе уж экстраординарное. На миг приподняв голову над капотом, быстро огляделся. К автомашине бежали трое, все в масках и с оружием. У одного в руках незнакомый автомат, совсем небольшой, но с каким-то излишне толстым дулом. У двух других — пистолеты, но тоже с непонятными цилиндрами на стволах.

Краснов выдернул из-за ремня пневмат, пальцем передвинул пуговку не существующего на боевом аналоге предохранителя. Несерьезное, конечно, оружие, но ведь другого-то нет! Ну, не ждать же, пока они подойдут и начнут убивать? Интересно, кто такие? Наверное, вражеские диверсанты, коль так спокойно местных госбезовцев положили. Ничего не боятся, суки!

Нападавшие, меж тем, разделились. Один зашел с правой стороны, двое других направились прямиком к ним. Вот и все, приплыли…

— Сонька, я их отвлеку, а ты беги, ладно? — прошептал танкист в ухо девушке. — Обратно беги, где мы спускались, там заросли, в темноте ни за что не найдут. Схоронись и вызови милицию. Держи, — он впихнул в дрожащую ладонь свой телефон. — Или нет, звони сразу в госбезопасность, спроси полковника Геманова и все ему расскажи, пусть пришлет помощь. Скажи, что от меня. Он поймет.

Девушка испуганно помотала головой.

— Да беги ж, блин, дуреха, они уже рядом! Ну? — и оттолкнул ее, поднимаясь на ноги. Шагнул навстречу нападавшим, отвлекая их от девушки, и поднял пистолет. Не убьет, конечно, так хоть глаз напоследок одному из них вышибет. Страха отчего-то не было вовсе, хоть и прекрасно понимал, что сейчас его убьют. Сожалел лишь о том, что не успел сказать Соне то, о чем собирался…

Сзади раздался шорох и следом — короткий перепуганный вскрик. Быстро оглянулся: тот из нападавших, что обходил машину, сделал внезапный рывок и перехватил девчонку буквально в пяти метрах. Не успела, стало быть. Да и не могла успеть, если уж честно, больно все быстро произошло. Схватив девушку за волосы, он коротким толчком заставил встать на колени и прижал к виску пистолет. Закусив губу, Соня скривилась от боли, но кричать не стала, исподлобья глядя на Василия испуганными, ничего не понимающими глазами. Да тут и без слов все понятно: если он выстрелит, ее убьют. Они ж не знают, что у него почти что игрушечная пукалка, а не боевой ТТ. Вот сволочи, заложницу, значит, взяли! Словно каратели какие…

Мгновение поколебавшись, Краснов медленно положил пистолет на капот. И, как ни противно было на душе, поднял руки, словно пленный фриц. Вот же дерьмо, перед немцами ни разу их не задирал, а тут, в мирное время… Но жизнь Соньки важнее. А с этими уродами он потом разберется.

Один из неизвестных скользнул в сторону, огибая капот, и быстрым движением схватил пистолет. Криво усмехнувшись, тут же отбросил в сторону — понял, что не боевой. Второй тем временем подошел почти вплотную, продолжая держать Василия под прицелом автомата. Краснов обернулся — Соня так и стояла на коленях, однако противник уже отпустил ее волосы и отвел в сторону оружие, медленно приближаясь к парню. Видимые в разрезе маски губы кривились в ухмылке. Подпустить поближе и рискнуть? Нет, глупо, и сам погибнет, и девушку не спасет. Вот если бы…

— Эй, герой! — Краснов чисто инстинктивно повернулся к противнику, тому, что стоял перед ним.

 

Глава 14

Дмитрий Захаров. 1943 год.

К бывшей деревеньке вышли еще засветло, как ни странно, ни разу не сбившись с пути. Немцев по дороге тоже не встретили, повезло. Как и предупреждал разведчик, деревеньки, собственно, не существовало, причем давно, возможно, даже с приставкой «очень». Безымянное поселение, похоже, прекратило существование еще до наступления эпохи «исторического материализма», суть — при царе-батюшке. Причем не ясно, при каком именно. На бывшей главной (и единственной) улице уже успели вырасти высоченные деревья, а на месте рухнувших изб высились поросшие кустарником невысокие холмы. Сохранилась лишь парочка особо крепких срубов, да и те без крыш, давным-давно провалившихся. Если честно, Дмитрий вообще не понимал, каким образом безымянная деревенька в десять дворов попала на совсем недавно отпечатанные трехверстки: видимо, информацию просто копировали со старых карт, автоматически перенося все сведения и добавляя новые данные. Единственной полезной вещью оказался заброшенный колодец, из которого удалось наполнить фляги, спуская их на веревке.

Отсидевшись в деревеньке до поздних сумерек и передохнув, двинулись по старой дороге в сторону фронта. Впереди, метрах в тридцати шел передовой дозор из двух бойцов, затем остальной отряд. Хотя дорога — это сильно сказано. Она и в былые-то годы была исключительно тележной, а уж сейчас, спустя столько десятилетий, и вовсе превратилась в заросшую, с трудом угадываемую тропу среди леса. Но, как бы там ни было, к полуночи теоретически вышли к передовой, затаившись в зарослях на опушке. Вокруг было тихо, даже канонада доносилась приглушенно, что не могло не радовать. Похоже, попали-таки в один из обещанных разведчиком «коридоров», удаленных от районов боевых действий. Подсвечивая фонариком, склонились над картой, на этот раз втроем — Иван, Захаров и радист.

— Ну что, товарищи? Если карта не врет, дальше эта дорога пересекается с большаком между вот этими селами. В которых, насколько понимаю, уже немцы. Зато вот тут идет очень удобная балка, по которой мы и уйдем. Не знаю, как изменилась обстановка за эти двое суток, но полагаю, с той стороны всяко наши. Так что главное — пересечь шоссе и дойти до балки, там с два километра открытого места. А уж дальше прямиком к своим; если ничего не случится, к рассвету как раз выйдем.

— Тарщ лейтенант, — подал голос радист. — А почему думаете, что в селах фрицы? Может, и нету их там. Зато до них всего-то полтора часа пути.

— Да потому думаю, Сема, что успел по дороге хрен к носу прикинуть. Немцы там, сто процентов, немцы. Задницей чую. Так что туда мы всяко не попремся.

— А что с сеансом? — явно не в первый раз задал вопрос радист.

Поморщившись, Иван взглянул на танкиста. Дмитрий пожал плечами: мол, обговаривали уже. В конце концов, если сейчас и выйти в эфир, вряд ли это особенно встревожит противника. Все равно максимум через полчаса уходить.

— Когда время?

— Через двадцать минут, — не глядя на часы, отрапортовался радист, будто ожидавший этого вопроса. — Как раз успею антенну установить.

— Хорошо, давай. Сообщишь предельно кратко: «груз захвачен, выходим» — и наши нынешние координаты. Пусть встречают, — разведчик ткнул в карту, подсветив фонарем, — во-от здесь, запоминай. Ясно?

— Так точно.

— Тогда готовь свою таратайку. И ребятам передай, чтоб закруглялись с отдыхом, выходим сразу по завершении сеанса.

— А антенна, ее ж пока с дерева снимешь?

— Антенну оставим фрицам в подарок. Времени нет. Через пять минут после конца связи нас здесь уже не будет, понятно? Давай, Сема, давай…

— …Держи вот, — разведчик протянул Захарову брезентовый подсумок с двумя осколочными «эфками» и свой планшет. — Уходи прямо сейчас. Пусть они пока думают, что нас все еще двое. Минут с пять точно продержусь, больше, извини, не обещаю. Расскажешь там, как все было. Главное, документы донеси, остальное неважно. Прощай.

— Прощай, — коротко кивнул Дмитрий, на миг сжав пальцами плечо товарища. — Не переживай, все сделаю, — вытащив из-за ремня трофейный «Вальтер», протянул разведчику. — На вот и от меня подарочек. Пригодится. Патрон в стволе, еще шесть в магазине.

Иван благодарно дернул головой, запихнув пистолет за отворот комбеза. Разумеется, пригодится: сдаваться в плен последний уцелевший из группы не собирался, а всех патронов у него — один початый рожок к ППСу. Себе Дмитрий оставил только ТТ, благо патроны россыпью в кармане еще имелись. Ну, и только что подаренные Иваном гранаты, конечно. Развернувшись, торопливо пополз прочь. Надолго Иван со своим неполным магазином, одной гранатой и подаренным пистолетом немцев сдержать не сможет, так что у него, максимум, минут пять, как разведчик и сказал. Ничего, успеет. Главное, во-он за тот холмик успеть отползти, там его уже хрен сквозь кусты заметишь, а дальше можно и ножками. Эх, вот же непруха…

…На немцев они наткнулись на рассвете, когда уже искренне считали, что находятся практически на своей территории. Два танка и полугусеничный броневик с ранеными, примерно отделение личного состава. Панцергренадеры. Уставшие до полусмерти и явно неслабо потрепанные в недавнем бою. Притягивает их к Захарову, что ли? Или наоборот, его к самым разным носителям сдвоенных рун на правой петлице? Повстречайся они чуть раньше, в темноте — вполне смогли б разойтись незамеченными, тем более что фрицы целенаправленно перли на запад, не то заблудившись, не то отступая после неудавшейся атаки. Учитывая добрый десяток раненых в бронетранспортере, скорее, второе. Хотя, кто его знает, Иван вчера правильно сказал: не линия фронта, а слоеный пирог.

Когда их группа вышла на немцев, те как раз снимались с ночевки, собираясь начать движение. Вот и нарвались на высланную вперед разведку. Никакой вины передового дозора в произошедшем не было: парни не спали почти двое суток и попросту приняли вынырнувших из утренних сумерек вооруженных людей за своих. Руками, конечно, приветственно не размахивали, но и не таились особо. Убежденность, что они уже за линией фронта, оказала дурную услугу; немцы же, к сожалению, ошибки не допустили, и отряд сразу потерял двух бойцов, едва успевших сделать по несколько выстрелов.

Пришлось принимать бой в абсолютно невыгодных условиях. Да и какие оставались шансы у троих разведчиков и бывшего десантника против десятка немцев при поддержке танков? Отступить, разве что. Но вот куда, не обратно же к немцам?! Оставив двоих бойцов, имен которых Дмитрий так и не узнал, прикрывать, оба лейтенанта рванули на прорыв. У разведчика с собой был ППС и три запасных рожка, у Захарова с вооружением куда как лучше, помародерствовал он у самолета на славу: трофейный «машиненпистоль», одиннадцать магазинов и девять гранат. По здравом размышлении Дмитрий махнулся с одним из остававшихся в прикрытии бойцов, став обладателем такого же, что и у Ивана, «Судаева» первой серии и трех запасных рожков. Шесть гранат тоже оставил пацанам — им нужнее. И халявный МП-40 пускай напоследок поработает на расплав ствола, три с лишним сотни патронов — не шутка, зря он, что ли, пер в ранце и подсумках такую тяжесть? Впрочем, не успеть ребятам столько расстрелять, никак не успеть…

Сперва они с Иваном ползли, укрываясь в складках местности, по-пластунски, слушая за спиной грохот автоматных и пулеметных очередей и редкие хлопки гранат, затем, когда впервые бахнула танковая пушка, решились рвануть короткими перебежками. И, совершенно неожиданно для самих себя, вдруг оказались в тылу у залегших гренадеров, у которых — запасливые, суки! — нашлось аж целых два пулемета. И оба лупили длинными очередями по оставшимся в прикрытии разведчикам, все реже и реже огрызавшимся в ответ.

И вот тут у них возник небольшой конфликт. Иван неожиданно сообщил, что останется, ударив по гренадерам с неожиданного направления, а Захарову, ну, в смысле, Краснову, нужно немедленно уходить. Мол, это будет тактически правильным и отвлечет внимание и силы немцев, поскольку прикрытие они уже практически подавили. Зато, если ударить по ним с тыла, гренадеры решат, что их окружили. Дмитрий, естественно, уперся, ответив, что уходить — так вместе. Разведчик, перемежая фразы матом, давил на то, что он просто не имеет права рисковать документами и за подобное можно и под трибунал загреметь. За нарушение присяги и невыполнение отданного старшим по званию приказа. «Старший по званию» — это, в смысле, Иван. Захаров же шепотом матерился в ответ, убеждая товарища, что у них почти что идеальная позиция, откуда всегда можно по-тихому слинять, перед тем нанеся противнику неслабый урон. Ну, не объяснять же разведчику, что он, в принципе, вообще ничего и никому не должен, поскольку та присяга, что он принял в учебке под Ферганой, ровным счетом ни к чему его не обязывает здесь, в сорок третьем году? И вообще… Да, сейчас он уже нисколько не сомневается в том, что и на самом деле попал в прошлое. На ту Великую войну, о которой столько читал и смотрел. И прекрасно понимает, что разведчик прав на все сто. Вот только… ну, не может он так, просто развернуться и уйти. Сам не знает, отчего, но не может…

Короче, спорили минуты три, с трудом, но придя к устраивавшему обоих решению. А как договорились, так и долбанули гранатами по застывшим на узкой грунтовке «четверкам», спалив следом по два автоматных рожка по личному составу. Понятно, танкам от «колотушек» и Ф-1 никакого вреда не случилось, а попасть с двух десятков метров гранатой прямо в раскрытый башенный люк? Подобное только в кино или приключенческих книгах случается. А вот от осколков кое-кто и пострадал, с воем завертевшись на земле. Зато когда прошлись очередями по залегшим фрицам и броневику, вышло весьма даже неплохо. Раненые? Да какая разница? Когда они расстреливали с самолетов целые колонны с красным крестом — кого это особо волновало? Или топили санитарные транспорты? А тут всего лишь армейский бронетранспортер без соответствующих обозначений. И внутри — вовсе не солдаты вермахта, а именно они, гордые носители двух долбаных рун. Так что можно. Вполне. Никакого внутреннего сопротивления. Между прочим, в следующую минуту по их позиции именно пулемет с полугусеничника и засадил. Правда, и заткнулся быстро, задрав в утреннее небо дырчатый кожух ствола, когда короткие очереди двух лейтенантов на миг скрестились на груди пулеметчика.

В общем, Дмитрий, закусив губу, жал на спуск, скупыми очередями сжигая последний магазин, пока боек не сработал вхолостую. Заслужили, твари. За концлагеря и сожженные вместе с жителями деревни, за все. Заслужили…

— Вась, уходить пора, — на плечо легла рука товарища. — Эк ты разошелся. Что, свои счеты к этим сукам имеешь?

— Имею, — сухо буркнул Захаров. — И они мне все одно по счетам оплатят, рано или поздно. И на том свете рвать стану блядей! Зубами!

— Вась, уходить нужно. Повоевали. И патронов впритык.

— Давай. Как уходим?

Разведчик помотал головой:

— Ты не понял, лейтенант. У нас договор, не забыл? Так что это тебе уходить пора, а я прикрою. Держи вот…

…Ох ты ж, мать моя женщина! Вот так встреча, хорошо, он их первым заметил, вовремя плюхнувшись за ближайший кустик. Видать, фрицы сильно переоценили их с Иваном огневую мощь, коль решили и сами в обход двинуть. Трое, идут в аккурат на позицию разведчика, откуда все еще бьет короткими, вовсе уж скупыми очередями автомат. Еще десяток метров, и гренадеры его заметят, а у Дмитрия из оружия лишь пистолет да гранаты. Восемь патронов, перезарядиться уже не успеет, а завалить всех троих — нереально. Может, Ванька и смог бы, мало ли чему их там в разведшколе учили, а он — вряд ли. И его афганско-десантный опыт тут вряд ли поможет: оружие незнакомое, самолично не пристрелянное, а противник опытный, при первом же выстреле заляжет да прочешет кусты из автоматов. Ладно, значит, остаются только гранаты. Все обе-две штуки. Так, пистолет перед собой, под правую руку, чтобы сразу схватить, курок взведен. Усики свести, чеки подвытянуть, кольца на большие пальцы, приготовились. Ничего страшного, подобное он уже делал «за речкой», главное руки не перепутать, ага!..

Привстав, Дмитрий с похвальной быстротой отправил в полет обе гранаты. Честное слово, когда первая только ткнулась в землю буквально в метре от идущего в авангарде эсэсовца, вторая уже оказалась в воздухе! Офигеть, в другой ситуации он бы и на спор так не сумел, а сейчас, когда жить отчего-то хочется просто до неприличия…

По кустам, срезая тонкие ветки и сбивая молодые листочки, ударила короткая очередь — быстро отреагировали, твари! Лежим, ждем. Пистолет уже в руке, разумеется.

БУМ! И почти сразу следом еще раз — БУМ!

Уход перекатом с выходом на колено, вскинуть оружие, выдавив слабину, прицелиться… Твою мать, это… как?! Нет, «эфки» — вещь хорошая (ежели не надеяться на широко разрекламированные «двести метров сплошного разлета осколков», конечно), но чтобы вот так, чтобы троих опытных вояк положить двумя гранатами?! А ведь они даже огонь открыть успели, значит, точно опытные и к нападению были готовы!.. Офигеть…

Выставив перед собой ТТ и все еще не веря в подобное везение, Дмитрий торопливо пробежал последние метры. Не, ну, точно офигеть! Идущий первым фриц то ли не заметил плюхнувшуюся практически под ноги гранату, то ли на полном автоматизме отреагировал не на нее, а на движение в кустах, вскидывая оружие и стреляя, но был он мертвее мертвого. Еще бы, получив сноп осколков в упор, от колен до груди! Остальные двое оказались живы, но совершенно небоеспособны. Пистолет дважды дернулся в руке. Все, уже и не живы…

Обшмонать трупы? Некогда, нужно уходить. Вот только автомат прихватит и пару магазинов, а то несерьезно это, с пистолетом бегать. Все, теперь руки в ноги и вперед…

Закончилось его путешествие не совсем так, как представлялось. Отчего-то Захарову казалось, что он наткнется на родных танкистов или артиллеристов ПТО — ведь потрепал кто-то тех самых гренадеров, которые с приставкой «панцер»? Пока шел, сам видел вдалеке два раскуроченных Pz-IV со знакомыми тактическими значками на броне. Правда, на том же самом, изрытом гусеницами и воронками поле разглядел еще и три сожженные «тридцатьчетверки». И нечто вовсе уж не узнаваемое, похоже, легкий Т-70, ремонтировать который уже просто не имело смысла.

Ну, или ладно, пусть не танкистов, а хотя бы тыловиков или рембатовцев.

Вышло, однако, иначе.

Самое смешное (или обидное?), прибрали его опять-таки разведчики. Как бы и не та самая группа, что вышла им навстречу после сообщения о захвате документов. Даже почти наверняка именно та. Вот только, в отличие от прошлого раза, сейчас, когда на плечи кинулся из кустов кто-то камуфлированный, Захаров ничего поделать не смог. Нет, пытался, конечно, мало ли кто по зарослям бродит, может, снова «электрики», чтоб им от поноса подохнуть, но сразу же получил по голове чем-то увесистым и благополучно вырубился.

В себя пришел уже там, куда так стремился. У своих, то бишь. Башка отчаянно болела, на затылке — руки оказались свободны, смог пощупать — наливался роскошный синяк. Или даже так: «синячище», короткостриженые волосы вокруг которого слиплись от засохшей крови. Вот же блин! Как там, у классика: «горек хлеб Родины»? Или там не про хлеб говорилось, а про дым? Или он вовсе это выражение сам придумал? Ох, как же башка трещит, не могли, что ли, братья-славяне не так сильно бить? Хотя почему, собственно, именно славяне, в разведке и другие национальности встречались. Может, его какой-нибудь кавказец прикладом по голове ошеломил или азиат с труднопроизносимой фамилией? Ох, ну что за хрень в голову-то лезет?!

— Встать сможете? — усталый голос оторвал Захарова от печальных размышлений. — Вижу, очнулись уже. Табурет перед вами. Возле стола.

Разлепив наконец веки, Дмитрий осмотрелся. Землянка, разумеется. Ну, а чего он ожидал? Штабной кунг на базе «сто тридцать первого»? Или вовсе кашаэмку? А лежит он, стало быть, на покрытых шинелью нарах. И перед ним сколоченный из грубо оструганных досок стол, на поверхности которого — нет, не хрестоматийная коптилка из гильзы со сплющенным дульцем, а вполне цивильного вида керосиновая лампа типа «летучая мышь». Надежная, кстати, вещь, они такие даже в Афгане порой использовали.

Так, а за столом у нас кто? А за столом у нас донельзя вымотанный, с красными от хронического недосыпа глазами тип лет сорока. Фуражки, чтобы рассмотреть цвет околыша, на столе нет — наверное, это только в патриотических фильмах головной убор лежит на краю стола, дабы зритель сразу все понял, а в реальности — висит себе тихонечко где-нибудь на гвоздике в углу и кушать не просит. Ворот гимнастерки расстегнут, петлицы явно энкавэдэшные, но вот кто он по званию? И память Краснова, как назло, молчит, как партизан на допросе. Угу, охренеть, как смешно: ведь он, судя по антуражу, именно на допросе. Точнее, в преддверии оного. Вроде бы лейтенант госбезопасности, но уверенности — ноль. Короче, по званию его лучше пока не называть. С его потрясающими знаниями вопроса могут и на самом деле за шпиона принять. СМЕРШ, конечно, кто ж еще? Та самая «кровавая гэбня», что пулеметами гнала невинных штрафников на штурм вражеских крепостей… помнится, там еще насекомые иногда нашим помогали, вопреки воле кремлевского тирана, ага… Дмитрий с трудом сдержался, чтоб не рассмеяться последней мысли. Ох, блин. Вот заржал бы он сейчас — и «вроде бы лейтенант» точно решит, что мозгами от удара поехал.

— Смогу… э-э… наверное, — кряхтя, принял сидячее положение. Оглядел себя: все тот же пачканый-перепачканый, в том числе и кровью, и своих, и врагов, комбинезон, кирзачи. Ремня, кобуры и портупеи, разумеется, нет. Обоих планшетов тоже. Зачем-то незаметно ощупал боковой карман: угу, и оставшиеся патроны к «ТТ» пропали. Трофейный штык за голенищем можно и не искать. И доставшийся от погибшего механика портсигар пропал, что особо обидно.

— Ну, и где я?

— Так можете пересесть к столу или нет? — повысил голос смершевец. — Или помочь?

Впрочем, никакой злобы или даже угрозы в его голосе не ощущалось. Тоже, кстати, объяснимо: если бы его всерьез в чем-то подозревали, вряд ли он лежал несвязанным в штабной — или какая она тут? — землянке. И без конвоя. Значит, пока верят. Ну, почти…

— Сам, — пошатываясь, Дмитрий встал на ноги. Прикинув траекторию, сделал шаг, и, уцепившись пальцами за край стола, приземлился на скрипнувшем табурете. Уф… А мог бы, как говорится, и того, сексуально упасть… ну, это, он иносказательно, чтобы не материться…

— Голова болит? — неискренне поинтересовался собеседник.

Криво усмехнувшись, Захаров пожал плечами:

— Болит. И это, попить бы, во рту как кошки насрали… вроде бухал неделю.

Взяв со стола жестяную кружку, тот сам сходил в угол землянки, наполнив емкость из стоящего на земляном полу ведра. Поставил перед ним.

Дмитрий в три глотка высосал, проливая на грудь, воду, вопросительно взглянув на смершевца. Верно истолковав взгляд, тот принес вторую. Эту десантник выпил уже медленно, растягивая удовольствие. Уже лучше, горло почти не дерет, а то и вправду, словно из запоя вышел.

Усевшись обратно, особист выложил перед ним пачку папирос и трофейную зажигалку:

— Можете курить. Хотя я бы в вашем состоянии и поостерегся. Вы меня хорошо понимаете?

— Да, вполне. Спрашивайте.

— Сейчас меня, собственно, интересует только одно, товарищ младший лейтенант Краснов. Как вы оказались за линией фронта, где ваш экипаж, где раздобыли «зольдбухи» немецких солдат и офицеров и как встретились с разведгруппой лейтенанта Гвоздева? Но самое главное — откуда у вас документы полковника Штейнтенберга?

«Вот оно как, Гвоздев, значит, твоя фамилия была, Ваня? А то ведь и не представился, Царствие тебе Небесное. Ладно, выживу — свечку поставлю, и за тебя, и за всех ребят. Если б не ты, я, глядишь, сейчас тут и не сидел».

— С чего начинать?

— Лучше по порядку. Однако напоминаю, главное — документы. Рассказывай пока что кратко, потом и до подробностей доберемся. Всему свое время, а оно у нас есть. Времени у нас пока что достаточно, — не то просто констатируя факт, не то завуалированно угрожая, ответил тот, переходя на «ты». Интересно, это что-то значит? — Начинай, лейтенант, начинай… — и раскрыл перед собой блокнот, постукивая по чистому пока листу остро заточенным простым карандашом.

— Хорошо, слушайте…

 

Глава 15

Василий Краснов. Недалекое будущее.

— Эй, герой! — Краснов чисто инстинктивно повернулся к противнику, тому, что стоял перед ним с автоматом в руках.

В следующий миг на затылок опустилась рукоять пистолета. В голове словно ахнула осколочно-фугасная граната, и мир померк.

Очнулся Василий в машине. Не понять, что он находится именно в автомобиле, было сложно, хоть он и понятия не имел, как туда попал. Несмотря на то что танкист впервые оказался в авто из будущего, трясло весьма прилично, особенно учитывая, что он не сидел, а лежал на жестком полу, хоть и выстланном чем-то упругим, видимо, резиной. Похоже, ехали они отнюдь не по городскому асфальту, а по куда как менее облагороженной дороге. Это ж сколько времени он без сознания провалялся, коль они уже успели выехать из огромного города?! Хотя с чего он это взял? В любом городе можно найти дороги, еще не узнавшие, что такое нормальное покрытие. Ну, или, допустим, в пригороде. А возможно, они вовсе съехали куда-то к морю, вряд ли там все дороги успели заасфальтировать — во время своего первого и единственного посещения пляжа они с Соней тоже спускались по абсолютно неухоженному дикому склону.

Голова, как ни странно, особо не болела, только ныл ушибленный затылок, провалов в памяти тоже не наблюдалось. Мамлей прекрасно помнил все произошедшее: и как он, опасаясь за жизнь девушки, бросил пневмат и поднял руки, и как подобравшийся сзади противник саданул по затылку рукояткой пистолета, напрочь вышибая сознание. В этот миг в голове сверкнула срикошетировавшей от брони немецкой болванкой мысль: точно, девушка! Где Соня? Где она, что с ней?! Если целью налетчиков был именно он, то… неужели она оказалась ненужным свидетелем, и ее могли… Нет, только не это! Не может быть, просто не может быть!

Дернувшись, парень убедился, что порядком затекшие руки скованы за спиной наручниками. Рассмотреть он тоже ничего не мог, мешал натянутый на голову матерчатый мешок. Попытался приподняться, но в грудь немедленно уперлось что-то твердое, видимо, ботинок одного из похитителей, прижимая обратно к полу.

— Лежать! И не дергайся, а то снова по башке огребешь! Или понравилось? — говоривший коротко хохотнул, убирая ногу. — Ну, а станешь себя плохо вести, разложим твою девчонку прямо тут да на твоих глазах и оприходуем. Ради такого случая даже мешок снимем, бесплатную порнушку перед смертью поглядишь, — неизвестный снова заржал.

Скрипнув от ярости зубами, Василий решил промолчать: если этот гад не врет, Соня жива и также находится в машине. Уже хорошо. Главное, чтобы по дороге ничего не произошло, а уж потом, когда приедут на место, он найдет способ спасти девушку и сбежать. Ну, не в концлагерь же их везут, в конце-то концов?!

— Заткнись, — лениво оборвал любителя посмеяться незнакомый, но с явно заметными начальственными нотками — повидал подобное на фронте, ага! — голос. — Вот довезем этих, тогда и станешь хохмить. А то как бы не пришлось тебе смотреть порнуху с собственным участием, юморист херов. Все, заткнулись. Подъезжаем.

Вот, значит, как. Подъезжают. Знать бы еще, куда? И почему не слышно Сони, может, ее тоже оглушили и девушка до сих пор без сознания?

Автомобиль, меж тем, сбросил скорость и куда-то свернул — танкиста ощутимо качнуло в сторону. Проехав еще немного, он остановился, коротко пискнув тормозами, однако мотор водитель не глушил, чего-то дожидаясь. Несколько долгих секунд, неразличимое бормотание снаружи — и машина вновь пришла в движение. Краснова толкнуло в спину, раз, другой… Ага, ну, это понятно, автомобиль, видимо, двухосный, и сейчас они переехали через какое-то препятствие, то ли порог на въезде, то ли нечто подобное. Видимо, машину загоняют во двор или какой-нибудь гараж.

Снова остановка. Вот теперь, похоже, точно приехали: мотор заглох, машина несколько раз качнулась, когда пассажиры покидали салон. Хлопнула водительская дверца. Испуганно ойкнула, оступившись, девушка, и у танкиста радостно кольнуло сердце: жива, стало быть! Уже проще. Попытаться встать? Нет, не стоит повторять прежних ошибок. Несколько минут ничего не происходило, затем автомобиль снова качнулся, и чья-то грубая рука бесцеремонно дернула его за штанину:

— Вставай, прибыли.

Краснов осторожно, боясь врезаться во что-нибудь головой — машина-то вроде просторная, коль нашлось место уложить его во весь рост, но иди, знай, насколько высокая — сел, упираясь в пол скованными руками. И в этот миг с головы сдернули, наконец, пахнущий пылью надоевший колпак. Танкист на всякий случай зажмурил отвыкшие от света глаза, отчего-то полагая, что ему станут светить в лицо фонарем, однако ошибся. Снаружи оказалось, конечно, светлее, нежели с мешком на голове, но и не намного. Огляделся. Он сидел на полу автофургона — видал подобные на улице, только внутри пока не бывал. Уже и побывал, собственно…

В сдвинутую вдоль борта дверь заглядывал один из диверсантов, уже без маски на лице.

— Дальше сам, — предупредил тот, отступая в сторону. — И давай без глупостей, а то снова вырублю. Убивать тебя нельзя, но мне никто не запрещал прострелить тебе ногу или руку. Так что не дури, парень.

Пожав плечами, Василий с трудом перевернулся на бок, рывком встал на колени, затем на ноги. Пригнувшись, двинулся к выходу. Затекшее в дороге тело слушалось плохо, так что, когда он спрыгивал на землю, диверсанту все-таки пришлось его поддержать, иначе б точно упал. Убедившись, что парень твердо стоит на ногах, тот грубо пихнул его в спину:

— Вперед. Вон, дом видишь? Тудой и двигай. Пошел.

Пока шел, разминая почти потерявшие чувствительность кисти, стиснутые в запястьях браслетами, успел осмотреться повнимательнее. Как он и предположил, автомобиль припарковался во дворе, слабо освещенном несколькими электролампами и огороженном высоким, под два метра, глухим забором. По обе стороны от начинающейся от металлических ворот подъездной площадки раскинулся погруженный в темноту сад, а впереди, метрах в двадцати, виднелся двухэтажный каменный дом, к которому они и шли по выложенной каменными плитами дорожке. Они — это он сам и конвоир, несмотря на наручники, держащийся в трех метрах позади с пистолетом в руке, увенчанным тем самым непонятным цилиндром. Неожиданно Василий понял, что это такое — ну, конечно, глушитель, устройство, позволяющее оружию стрелять практически беззвучно. Или, если по-умному, то ПББС, «прибор бесшумной и беспламенной стрельбы». Интересно, откуда он это знает, ведь ни разу ничего подобного не видел? Неужели неожиданно начала помогать память Захарова? Значит, подобное возможно? Но ведь полковник Геманов ни о чем подобном не упоминал… впрочем, возможно, и сам не знал.

— Давай, шевелись, — поторопил конвоир. — Можешь особенно по сторонам не зыркать, все равно отсюда не выберешься. Живым по крайней мере.

— Шевелюсь, — мрачно буркнул танкист, но шаг ускорил. Не потому, конечно, что всерьез боялся, будто тот и на самом деле прострелит ему руку или ногу. Мамлей уже понял, что захватчики просто выполняли приказ. И отлично знал, что подобное самоуправство не сулит ничего хорошего прежде всего им самим. «Языка» командованию нужно доставлять целым и невредимым (пара синяков, сломанное ребро или заплывший глаз, разумеется, не в счет, поскольку средства убеждения разные бывают). Не любит командование терять драгоценное время, дожидаясь, пока пленному окажут медицинскую помощь, ох как не любит. И правильно, в принципе, делает. Василию ни за что не забыть, как загремел в штрафбат лейтенант Паршин из разведроты их бригады: сорвался мужик, когда перед самым выходом «на ту сторону» получил письмо от соседки, сообщившей, что его жена и обе дочки погибли под бомбежкой. Нет, сползали-то нормально, ни одного человека не потеряли, притащив с собой аж целого гауптмана, капитана то есть, по-ихнему. А вот когда тот, уже у наших, злобно зыркнул на лейтенанта за излишне грубый пинок, едва не отправивший пленного в здоровенную лужу, у Паршина крышу и сорвало. Пока ребята его скрутили да оружие отобрали, немец уже и не дышал. Дальше понятно: трибунал и штрафной батальон, откуда Паршин уже не вернулся, в первом же бою получив осколок в грудь…

Короче говоря, за себя Василий нисколечко не боялся. А вот за девушку? За девушку — да. Потому и ускорил шаг, стремясь поскорее оказаться в доме, где, как он надеялся, убедится, что с Сонькой все в порядке. А уж там — по обстоятельствам. Добавил бы «не впервой», да ведь соврет, в плен его еще ни разу не брали, несмотря на солидный боевой стаж. Там не брали, в родном прошлом, а вот в будущем…

— Стой, — скомандовал конвоир возле невысокого, в три ступени, крыльца. Дождавшись, пока дверь распахнется, качнул короткостриженой головой:

— Валяй внутрь, там уж заждались.

Краснов послушно поднялся и переступил порог, за которым его ждал еще один мрачный и поистине амбалоподобный тип, тоже с автоматом на плече, правда, на сей раз обычным, без глушителя. За спиной захлопнулась, негромко щелкнув замком, массивная дверь. Повинуясь кивку охранника, миновал короткий коридор с ведущей наверх лестницей, оказавшись в тускло освещенном, но достаточно большом помещении, занимавшем добрую часть первого этажа. Конвоир подвел его к невысокому диванчику и, опустив на плечо руку, коротким толчком заставил сесть на скрипнувшее сиденье. И ушел, так и не произнеся ни слова. Оставшись в одиночестве, лейтенант торопливо огляделся. Где же Соня?

— Гадаешь, где подружка? — неожиданно раздавшийся за спиной голос заставил вздрогнуть, и лейтенант торопливо обернулся.

— Да не крути головой, я здесь, — из полутьмы вышагнул немолодой, далеко за сорок, мужчина. Джинсы, светлая рубаха навыпуск, в расстегнутом на несколько пуговиц вороте которой видна достаточно толстая золотая цепочка. Остановившись в двух метрах перед диваном — и захочешь, ногой не достанешь, — несколько мгновений глядел на Василия. Затем, усмехнувшись, продолжил: — Она здесь, не переживай. И с ней ровным счетом ничего не случилось, по крайней мере пока, — последнее слово собеседник заметно интонировал.

По-русски незнакомец говорил абсолютно правильно, без малейшего акцента, и Василий даже слегка расстроился: ну, не тянул он на вражеского диверсанта, никак не тянул. Хотя, конечно, это только в кинофильмах агенты противника попадаются на незнании языка, а в жизни все не так. Да и вообще, скорее всего этот мужик — просто приспешник из местных, наверняка завербованный. Попался на чем-то незаконном, вот теперь и отрабатывает. Эх, «пятьдесят восьмая» по тебе плачет, дядя. Причем горькими слезами. А еще лучше — без суда и следствия, по закону военного времени…

— Готов поспорить, пытаешься понять, кто я такой? Вот тут разочарую, пожалуй: этого тебе знать вовсе не обязательно. Скажем так — меня просто очень настоятельно попросили пригласить тебя в гости. Вообще-то речь шла только о тебе одном, но уж коль так карта выпала, так даже лучше, верно? Ты же не захочешь, чтобы твоей подружке стало очень больно?

Краснов зло засопел, бессильно сжимая за спиной скованные браслетами кулаки. Вот же сука! Тварь! Бабой прикрылся, чистый эсэсман! Видал он подобное, когда эти нелюди живым щитом прикрывались. Ну, то есть баб да детишек впереди себя пускали, чтоб наши, значит, стрелять не могли. Ничего, когда освободится, он этой суке глаз на жопу-то натянет. А еще лучше — граненую трехлинеечную «иголку» использовать, больно знатно эта штуковина в задницу заходит, по самую трубку! Видал разок, как бойцы предателя одного казнили. Не шибко приятная процедура, да. Как поглядел, так весь обед в траву и стравил, хоть и воевал уж не первый год.

— Вот и я об этом, — собеседник подтянул стул, оседлав его. Но дистанцию все равно сокращать не стал. Вытащил из кармана пачку сигарет, закурил, с явным удовольствием выдохнув дым. — Пока не предлагаю, но, если будешь паинькой, угощу.

Что означает «быть паинькой», Василий не понял, но на всякий случай смолчал.

— Короче, так, чисто для сведения: понятия не имею, кто ты такой. Как говорят в дурацких амерских кинобоевиках, «ничего личного». Но меня попросили помочь очень большие люди, отказать которым я не мог. Они очень просили, понимаешь, парень? И я им должен. Сильно должен. Не знаю, что ты с ними не поделил, но если мне пришлось положить из-за этого местных чекистов, значит, оно того стоило, сам должен понимать. Завтра тебя заберут вместе с твоей красючкой, и я вздохну спокойно. Потому что терпеть не могу, когда Карася играют втемную. Хотя бабки на кону нормальные, можно банковать. Может, поделишься, в чем прикол?

Начавший понемногу хоть что-то понимать, Краснов как можно равнодушнее пожал плечами: мол, откуда мне знать? А про себя подумал — вот тебе и диверсанты! Похоже, обыкновенные бандиты, которых наняли для его захвата. Потому и госбезовцев так легко положили: блатные, что возьмешь! У них свои законы, пока по Сети шарился, успел одну картину посмотреть, как раз про Одессу, кстати. Там про первые послевоенные годы показывали, как бандиты развернулись — и как их наши энкавэдэшники в итоге прищучили. «Ликвидация» фильма та называлась, жать, только не досмотрел. В аккурат на предпоследней серии все и произошло… ну, Сонька, в смысле, в гости нагрянула с приглашением на море сходить.

Но вот те самые помянутые им «большие люди» как раз и могут оказаться резидентами вражеской разведки. Гм, а ведь этот местный пахан — или кто он тут? — не прочь узнать правду. А что, если ему все рассказать? Вдруг да и поймет, в какую некрасивую историю влип? О преступном мире Василий имел самые поверхностные знания, но хорошо помнил слова политрука о том, что блатные крайне отрицательно относились к политическим преступникам и всяким разным вражеским шпионам. Это ж, как ни крути, совсем другая статья, верный «вышак», суть — высшая мера социальной защиты… хотя откуда ему знать, какой у них тут Уголовный кодекс? Или все ж рискнуть? Типа хуже не будет? Как там он себя обозвал, Карась, вроде? Конечно, полковник подобного самоуправства категорически не одобрил бы, но уж такие игры пошли, что приходится рисковать, действуя по обстоятельствам. Да и вообще, этому бандюку все одно долго не жить. Либо завалят те, на кого он работает, либо чекисты навечно рот заткнут, чтоб лишнего не сболтнул. Так что ему по-любому недолго этим секретом владеть…

— Э-э… короче, так. Мне все равно, поверите вы мне или нет, но я скажу. Только сразу предупреждаю: когда все узнаете, обратной дороги уже не будет. Вам ведь недаром никаких подробностей не рассказывали.

— Ты базлай давай, я уж сам решу, что будет, а чего не будет!

— Хорошо, тогда слушайте: в результате совершенно секретного эксперимента…

После давешнего разговора с полковником Гемановым Василий ухитрился уложиться всего в семь минут. Опыт — великая сила, угу. Особенно, когда рассказываешь только самое главное, не заморачиваясь на подробностях. Особенно, когда делаешь это не в первый раз. Особенно, когда перед тобой всего лишь бандит, пусть и имеющий в преступных кругах определенный вес. Особенно, когда твой рассказ должен послужить для спасения жизни, если и не его, то хотя бы девушки…

Закончив, Василий откинулся на спинку дивана, хоть скованные руки особой расслабленности не способствовали:

— Так что, угостите куревом? По-моему, заслужил.

Собеседник вскочил на ноги, яростно отпихнув в сторону стул:

— Если туфту прогнал, сучонок, на ремни порежу!

— Неа, не туфту. Все правда, — Краснов неожиданно понял, что выстрел наугад достиг цели, и приободрился. — Понимаете теперь? Сами ж сказали, что вас втемную сыграли, — и, неожиданно ощутив прилив некой уверенности, жестко докончил, перейдя на «ты»: — Убьют тебя, Карась. Не жилец ты. Как ни крути, самый что ни на есть опасный свидетель.

— Заткнись, — рявкнул тот, кидаясь к двери. — Вилок, где ты там?

— Тут я, Виктор Семеныч, — в комнате нарисовался давешний неразговорчивый охранник. — Чего?

— За этим следи. Если рыпнется, выруби на хер, смотри только, товарный вид не попорть, он еще пригодится. Мне позвонить нужно, — мужик вытащил из кармана мобильный телефон.

— Курево обещали, — набрался наглости Краснов.

— Прикури и дай ему, — коротко распорядился тот, дернув головой. — Все, меня не дергай, — и торопливо покинул комнату.

Пожав плечами, охранник, поддернув на плече ремень автомата, вытащил из пачки сигарету и, прикурив, сунул Василию в рот. Стоял он при этом вполне грамотно, сбоку, прикрываясь от вероятной атаки невысоким подлокотником дивана.

Курить без помощи рук оказалось весьма неудобно, но танкист справился, больше из принципа, а не оттого, что так уж сильно хотелось подымить. Все так же молча забрав окурок, охранник уселся на стул в углу, положив на колени оружие.

Устроившись поудобнее и прикрыв глаза, лейтенант задумался. Итак, как из всего этого выпутываться, спасая и себя, и Соньку? Карась, как бы Краснов ни относился к блатным, мужик явно не глупый, иначе б ни за что на свете не занял свой «пост». И выводы из рассказа сделал быстрые и правильные, прекрасно понимая, что таких свидетелей в живых не оставляют, особенно если в игре замешана вражеская разведка (ну, а кто ж еще?). Вот только как просчитать его дальнейшие действия? Что он станет делать сейчас? Постарается избавиться от свидетелей, то бишь от них с Соней? А вот и нет, как раз наоборот: они, в случае чего, его единственный козырь и шанс уцелеть! Пока противник не получит их, Карася и пальцем не тронут. Так что он будет их всеми силами защищать. И торговаться с заказчиками похищения, добиваясь от них гарантий собственной безопасности. Ну, да, насчет живого щита — это он правильно подумал: они с девушкой для бандита этот самый щит и есть. Как там его бугай с автоматом обозвал, Виктором Семеновичем, вроде? Правда, есть и другой вариант: узнавший правду пахан может затеять и свою игру. Например, попытаться скрыться, разумеется, опять же прихватив их с собой.

В принципе оба варианта Краснову подходят: главное, он заставил бандитов зашевелиться, изменить первоначальные планы и начать делать непродуманные, заранее не подготовленные действия. Именно поэтому он и решил рискнуть, рассказав Карасю правду. Если и удастся сбежать, то только сейчас — когда их передадут вражеской разведке, сделать подобное окажется не в пример сложнее. Да и в том случае, если бандит решит оставить их при себе, тоже. Но кое о чем он все-таки не знает — в рассказе Василий, разумеется, умолчал о том, что вместе с телом Захарова ему передались и боевые навыки бывшего десантника. Так что главное сейчас — освободиться от наручников, дальше пойдет проще… по крайней мере хотелось бы в это верить. Но нападать стоит не раньше, чем их вместе с девушкой куда-то поведут. Или, как минимум, тогда, когда Соня окажется рядом с ним…

Вот только есть во всем этом одно небольшое, но крайне неприятное «но»: девушка, по большому счету, ни самому Карасю, ни его заказчикам вовсе не нужна. Он ведь сам и сказал, что захватить планировали только его, Краснова. И это наводит на определенные мысли. Не слишком оптимистичные, скажем так, мысли. Хреново… вернее, категорически недопустимо. Ладно, разберемся.

Внезапно распахнувшаяся дверь едва не сорвалась с косяка: вернулся Виктор Семенович.

— Так, Вилок, тащи нашего гостя к тачке. Планы изменились, валим отсюда в темпе вальса. И приглядывай, он у нас опасный, может взбрыкнуть.

— Виктор Семенович, — танкист на всякий случай напрягся. — Без Сони никуда не пойду. — И пояснил, делано-расслабленно раскинувшись на диване: — Вы ж в курсе, из какого я времени, сам ведь и рассказал? Там у нас все строго было, не то, что у вас. Так что не приведете девушку — хрена лысого я с вами пойду. А я ведь вам живым нужен, верно?

Несколько секунд Карась молчал, переваривая сказанное, затем хмыкнул:

— Ну, в принципе, да, понимаю. Вообще-то у меня у самого дед на той войне погиб, точнее, без вести пропал. В сорок втором.

«А вот теперь внимание, — мысленно скомандовал сам себе Краснов. — На жалость давит, гад. Может, и вправду, а возможно, и на понт берет. Знаю я этих блатных, мать родную продадут, лишь бы на кичман не залететь. Хотя насчет деда, может, и не врет. По возрасту как раз подходит. У бандюков ведь тоже предки имелись, и вовсе не обязательно из той же среды».

— Короче, так, приведите девушку. И руки б спереди сковать, совсем занемели. Я ж не эсэсовец пленный, а свой. Тогда и свалим отсюда, — откуда в лексиконе взялось это самое «свалим», танкист и понятия не имел. Видать, снова память Захарова помогла. Но вышло, похоже, в тему.

— А не круто берешь, сопляк? — с протяжной «блатной» интонацией осведомился тот.

— Нормально беру. Я тебя от смерти спас. Так что должок за тобой — вытащить нас отсюда. Иначе все рядком ляжем.

— Ладно, уломал. Вилок, держи ключики, перекуй разговорчивого. Только «трещотку» мне отдай, я присмотрю.

«Облом, — мелькнуло в голове Краснова. — Опытный дядька. Ладно, погодим пока. Автомат — аргумент серьезный, грудью на ствол не попрешь, дураков нет».

В очередной раз равнодушно пожав плечами, охранник передал Карасю автомат и рывком поднял танкиста на ноги. Силен, зараза! Справиться с таким бугаем, когда срок придет, будет явно непросто… Повозившись за спиной, расковал левую кисть и, сжав стальными пальцами запястье, перевел ее вперед. Не отпуская, мрачно кивнул головой, и танкист послушно протянул ему другую руку.

И в этот момент в кармане Карася зазвонил сотовый, проигрывая какую-то незнакомую мамлею, но определенно «блатную» песню.

Наверное, принадлежи местный пахан — как и его молчаливый мордоворот с непонятным погонялом «Вилок» — не к откровенному криминалу, а к спецслужбам, все пошло бы совершенно иначе. Но ощутимо дернувшийся Виктор Семенович — похоже, ждал звонка, оттого так и отреагировал — автоматически выпустил оружие, позволив тому повиснуть на ремне стволом вниз, и начал вытаскивать из кармана тесных джинсов телефон. Бугай же на звонок и вовсе никак не прореагировал, продолжая подтягивать левую руку пленника к правой, пока еще свободной. И вот тут произошло нечто подобное тому, что совсем недавно случилось в парке: тело Краснова — или все-таки Захарова? — вдруг начало жить своей собственной жизнью. Вовсе не собирающийся нападать танкист — ведь он так и не узнал, где находится Соня! — резко присел, увлекая сжимавшего его запястье парня на себя. Правая рука перехватила болтавшиеся на короткой цепочке наручники, на короткий миг превращая разомкнутый браслет в оружие. Не ожидавший ничего подобного Вилок еще рушился на пол, когда заостренное стальное полукружье врезалось в горло, распарывая его чуть ли не до уха. Бандит захрипел, разбрызгивая в стороны тяжелые багровые капли; удерживающая запястье рука разжалась, и Василий рванулся к Карасю, оторопело застывшему с телефоном в руке. Вторая рука пыталась нащупать висевший на плече «укорот», но времени уже не хватало, катастрофически не хватало…

Рука метнулась вперед, хлестнув по ошарашенным, полным безумия глазам половинкой расстегнутых наручников, а вторая нанесла короткий удар куда-то в область солнечного сплетения. Хрюкнув, бандит попытался сложиться, но не преуспел: проворот на пятке, подсечка — и Карась шумно рухнул на спину, широко разевая рот и пытаясь вздохнуть. Лязгнул об пол упавший автомат. Как и в прошлый раз, Василий словно наблюдал за происходящим со стороны, прекрасно при том понимая, что это именно он сейчас заносит ногу для решающего удара. Удар и короткий хруст сломанных шейных позвонков. Голова противника застыла в неестественном положении, взгляд удивленно распахнутых глаз уже тухнет, мутнеет. Готов…

Так, подхватить автомат, содрав с плеча поверженного врага ремень, проверить — рывок затворной рамы, тускло-желтый отблеск выброшенного и улетевшего куда-то в угол патрона… значит, стоял на боевом взводе. Автомат знаком: не ему, разумеется, а тому, чье тело он занимает. Обычная «Ксюха», компактный вариант «Калашникова», АКС-74У.

Вот и все, собственно. И, главное, тихо сработано, вряд ли кто-то услышал из-за добротных дверей шум недолгой схватки. Зато теперь он свободен и вооружен. Сколько у него времени? Вряд ли много, скорее всего покойный Карась уже успел объявить по своему «гарнизону» тревогу. Нужно найти Соню и уходить. Без девушки все станет бессмысленным, вообще все…

Из-за двери донесся короткий женский вскрик. Сонька! Когда его сюда вели, танкист успел заметить ведущую на второй этаж добротную дубовую лестницу — звук доносился как раз оттуда. Выскочить наперерез и открыть огонь? Нет, глупо и опасно для девчонки, ведь он понятия не имеет, сколько тут еще бандитов. Тех, что стреляли в чекистов и потом ехали с ними в машине, было трое, плюс шофер. Итого, четверо. А сколько их в доме, кто знает? Двоих он уже отправил в мир иной, но сколько еще осталось? Потому нужно как-то иначе, как-то…

В дверь настойчиво постучали:

— Семеныч, девку в твою машину садить или в микроавтобус? Ты сам-то где поедешь? Мы все прибрали, хата чистая. Как свалим, так и полыхнет, одни головешки останутся.

Вот и приехали, ага! Ну и что ему отвечать? Или лучше не отвечать?

А выгнутая вопросительным знаком дверная ручка, с виду чуть ли не бронзовая, меж тем неспешно опустилась, неотвратимо отжимая защелку замка:

— Карась, ты там вообще?

Все, медлить нельзя. Жаль, из оружия только автомат — оружие надежное и мощное, но больно уж шумное. Ему б нож или хотя бы… — взгляд танкиста остановился на отделанном керамической плиткой камине, возле невысокой решетки которого стояло несколько изящных железяк, названий которых он не знал, хоть и догадывался, для чего они предназначены. А что, сойдет, — лейтенант крутанул в руке почти что метровую чугунную хреновину, предназначенную, видимо, для ворошения горячих углей. Так, автомат в левую руку, железку — в правую. Встать чуть в стороне от открывающейся двери, чтобы сразу увидеть, что находится за ней… все, увидел. Вперед!

И снова то же самое ощущение, словно он — одновременно и он, и не он.

Их оказалось всего трое — не считая Соньки, разумеется. Краснов каким-то невероятным, ранее непостижимым для него образом ухитрялся в считаные доли секунды оценивать обстановку. Нечто подобное уже случалось там, в прошлом, на войне, когда до выстрела нацеленного в упор вражеского орудия не оставалось времени, и перепачканный глиной и мазутом сапог рушился на педаль спуска, а разум орал: не успеть, не успеть… Иногда разум ошибался, иногда — нет… Но тогда все было как-то… ну, медленнее, что ли? Зато сейчас? Работающий, словно компьютер, мозг мгновенно оценивал опасность и выдавал необходимое решение.

Наиболее опасный — тот, что справа от Сони. В руке незнакомый пистолет, дуло, правда, смотрит в пол, зато другой рукой он держит девушку за руку повыше локтя. Сонька морщится от боли, но молчит. Еще двое чуть позади, один с заброшенным за спину автоматом и увесистой матерчатой сумкой в руке, второй — всего лишь с небольшим чемоданчиком. Предохранитель «укорота», кстати, поднят — работающее в непонятном ритме сознание Василия успело уловить даже столь незначительную деталь.

Х-хэк! — железяка в руке Василия описала короткую дугу, на миг совместившись с остриженным почти под ноль черепом сопровождавшего девушку бандита. Звук… неприятный, в общем, звук. И следом короткий, режущий уши визг Соньки — и глухой стук падающего тела. Ничего, коль жить хочет, перетерпит, а замаравшую лицо кровь не так и сложно смыть. Еще двое готовы. Так, железяку долой и рывок вперед. Захват шеи противника согнутой в локте рукой, левая кисть замыкает несложный «замок», поворот и рывок слева вниз. Еще один. Ну, и последний… куда ж ты бежишь, родной? Стой…

В два прыжка догнав противника, Василий повалил его, прижимая к полу и заламывая левую руку. Зарычав, бандит попытался перевернуться и скинуть его, отжимаясь от пола правой. Глухо грюкнул о паркет слетевший с плеча автомат. Автомат?! Уперев кургузый компенсатор в бок, танкист нащупал спусковой крючок и дважды нажал. Оружие коротко дернулось, стреляные гильзы улетели куда-то под лестницу, и тело врага обмякло под ним. Ну вот вроде бы и все. Поднявшись на колени, перевернул, проверил: готов. Куда он попал, непонятно, но бандит уже не дышал.

Опустившаяся на корточки возле стены девушка тихонько выла, инстинктивно прикрывая голову руками, и Краснов не нашел ничего лучшего, как подхватить ее под руку, поднимая:

— Сонь, ну ты это… хватит, а? Уходить нужно. Давай пойдем уже, что ль, а? Ну, Сонь, ну, пожалуйста…

Как и любой другой нормальный мужик, младший лейтенант Васька Краснов панически боялся женских слез, поскольку просто не знал, как на подобное реагировать.

— Пошли, — согласилась девушка, громко хлюпнув носом. И поднялась на ноги, опершись на протянутую руку. — А с тобой, оказывается, весело, Вась… Сплошные трупы кругом. И где только научился?

— На войне, Сонь. Причем сам не знаю, на какой именно. Идем?

— Идем, — апатично согласилась та. — Не, ну ты прямо терминатор какой-то…

— Дык, стараюсь, — выдавил тот, понятия, впрочем, не имея, кто такой этот самый терминатор. Видать, какой-то местный герой, осназовец, там, или диверсант. — Слушай, Сонь, а ты машину водить умеешь?

Девушка с удивлением взглянула на него:

— Нет, конечно, откуда? У отчима тачка есть, но кто ж меня за руль пустит…

— Блин, вот и я не умею… — пробормотал себе под нос Краснов, двигаясь в сторону выхода. Соня семенила следом, испуганно сжав его запястье.

— А дядя Дима умел. И машину, и бронетранспортер, и эту, как ее, «бээмпэ». Он как-то сам рассказывал. Наверное, и ты сможешь?

Краснов на миг остановился, задумавшись: а ведь Сонька права. Если он столь лихо сворачивает врагам шеи и крушит челюсти — значит, и авто, вполне вероятно, сумеет управлять. И наплевать, что все эти умения вовсе не его: ну, не обижаться же?! Кстати, вот еще кое-что… Метнувшись обратно, танкист прихватил сумку и чемоданчик, сунув девушке:

— Держи.

— А зачем? — искренне удивилась та, послушно принимая груз.

— Не знаю пока. Раз с собой тащили, значит, что-то ценное. Пускай полковник разбирается. Ну что, пошли?

— Пошли, — обреченно вздохнула Соня.

— Держись позади, если что — падай на землю и лежи, как неживая. Я сам разберусь, — и танкист осторожно приоткрыл тяжеленную, словно в подъезде, входную дверь. Любят они тут, в будущем, бронированные двери. Быстро огляделся сквозь щель: ага, вот оно как. Двое бандитов копошились возле машины, черной, приземистой и явно дорогой.

«Что ж, понятно, наверняка Карасю принадлежала, — отстраненно подумал Краснов. — Так, а там у нас что?»

«Там у нас» оказался знакомый микроавтобус, лакированный темно-синий борт которого отблескивал в свете фонарей. Тот самый, на котором их сюда и привезли. Возле автомашины прохаживался охранник, даже отсюда был виден висящий на его плече автомат. Итого, трое. И всего-то? Что ж, задача, определенно, упрощается. Вопрос только в том, слышали ли они выстрел? Если слышали — это одно, если нет — совсем даже другое. Но, судя по поведению, все-таки не слышали. Дверь вон какая толстенная, окна наглухо закрыты, да и машины не под самым крыльцом стоят. И выстрелы вышли совсем негромкими, стрелял-то он в упор. Нет, точно не слышали: как занимались своими делами, так и продолжают. А охранник у автобуса и вовсе отвернулся, закуривая.

— Сонь, — Василий обернулся к девушке и, подумав миг, обеими ладонями легонько сжал ее лицо, приподняв голову так, чтоб встретиться с ней глазами. Висящие на правом запястье окровавленные наручники легонько звякнули. — Ты тут посиди пока, хорошо? Только наружу не лезь, ни в коем случае не лезь. Я быстро. Их там трое всего, я справлюсь, ты не переживай только. Договорились? А потом мы уедем. И все это закончится, навсегда закончится, я обещаю. Обещаю, слышишь? Хорошо?

Коротко всхлипнув, девушка вдруг сползла по стене, опустившись на пол, словно из нее вытащили некий стержень:

— Васька, не уходи, пожалуйста, только не уходи… ты не вернешься, я знаю, я точно знаю, потому не уходи… они тебя убьюу-у-у-т… — Соня даже не заплакала — зарыдала навзрыд, словно сдающая экзамен в театральный вуз абитуриентка. Несколько секунд Краснов растерянно стоял над сотрясающейся в рыданиях девушкой, затем неуверенно пожал плечами:

— Ну, вот снова ты, блин… ну зачем? Если боишься, то на вот, держи, — парень протянул ей пистолет. Успел прихватить, пока трофейничал среди убитых бандюков. — Патрон в стволе, если что, просто жми на спуск. Давай, я быстро.

— Вась, не уходи-и-и…

— Так, все… развела тут нюни, понимаешь! — сердито дернув щекой, парень выскользнул за дверь, выставив перед собой автомат. Спустился с крыльца, вступив в освещенный подвешенной над входом лампой круг. Сделал несколько торопливых шагов. В голове билась одна-единственная мысль: только б не промазать. Ближайший к нему бандит, что-то грузивший в багажник автомобиля, внезапно поднял голову:

— О-па, а ты тут поче…

Та-та-тах! — зло огрызнулся «калаш», отшвыривая противника куда-то за капот. Второй, копавшийся возле раскрытого багажника, попытался укрыться за откинутой кверху лакированной железякой, однако вторая очередь, звонко протарахтев по украсившейся строчкой аккуратных пробоин крышке, отбросила его в сторону. Минус два. Остался тот, что топтался возле микроавтобуса.

Автоматные пули высекли искры из бронированной входной двери. Мгновение спустя в лицо брызнула выбитая из стены бетонная крошка, и мамлей головой вперед нырнул вниз с невысокого крыльца: похоже, снова пришло на помощь умение десантника Захарова. Попытался выглянуть — и торопливо отпрянул обратно: над головой затукали, кроша бетон, пули. Вот же жопа! Ему не достать спрятавшегося за машиной автоматчика — но и тот не сможет подстрелить укрывшегося за массивным каменным крыльцом танкиста. И что дальше? Эх, ему б гранату, хоть старенькую РГД-33, хоть «эфку» или недавно появившуюся на фронте РГ-42 — катнул бы под днище, тот и вылетел бы… ногами вперед. А так…

Внезапно крыльцо залил свет из распахнувшейся входной двери.

«Не-ет, — мысленно застонал Василий. — Соня, только не это, только не сейчас! Бля, что ж ты делаешь, дурочка!»

Ду-ду-дух! — совсем короткая, всего в три патрона, очередь смела хрупкую фигурку вниз. Зарычав от не сдерживаемой более ярости, Василий ответил длинной, на весь магазин, разнося пулями стекла микроавтобуса и дырявя жестяной борт. Получи, сука, тварь, фашист!!! Сдохни, падла!..

Боек щелкнул вхолостую, и танкист отбросил бесполезный автомат: патронов больше не было, не догадался прихватить у тех, кого прикончил в коридоре. В душе было пусто и тоскливо: единственная, кого он любил, к кому успел по-настоящему привязаться в этом странном мире и времени, мертва. Убита. Погибла в бою. Его Соня. Девушка, пахнущая морем и страстью. Его первая женщина. Его невеста…

Василий медленно поднялся во весь рост. Прятаться и дальше? А зачем, собственно? Зачем?! Ради продолжения дурацкого научного эксперимента? Нет, может, вовсе и не дурацкого, но… Идите-ка вы все… лесом. Если его сейчас убьют, возможно, он вернется в родной сорок третий. И снова станет воевать, стремясь отомстить за Соню. И он отомстит, точно отомстит! Ее жизнь стоит сотни, тысячи вражеских жизней! Но сначала он постарается зубами вырвать глотку этой фашистской мрази. Главное, подобраться поближе, на расстояние броска….

— Эй, ты, оружие брось!

— Нет оружия, — Василий вытянул перед собой пустые руки. На правом запястье так и болтались бурые от запекшейся крови браслеты. — Выходи.

— А ты чего, герой, что ль? — из-за изрешеченного пулями микроавтобуса показался противник, держащий перед собой автомат. — Карась где?

— Помер твой Карась, — мамлей взглянул в простреленное серебряными пулями звезд ночное небо. — Шею я ему свернул.

— Да ты чо, тварь…

— Бах! Бах! — первая пуля ударила в грудь, заставив бандита дернуться и отступить на шаг, опуская автомат, вторая попала в голову, аккурат в переносицу, на неуловимый сознанием миг занавесив пространство позади невесомым алым облачком. Противник еще падал, когда Краснов резко обернулся. Сидящая на земле Соня медленно опускала руку с зажатым в ней пистолетом — тем самым, что он оставил ей несколько минут назад. Спустя миг девушка потеряла сознание…

 

Глава 16

Дмитрий Захаров. 1943 год.

— Начинай, лейтенант, начинай, — смершевец раскрыл перед собой блокнот, постукивая по чистому пока листу остро заточенным простым карандашом.

— Хорошо, слушайте…

Разговор — или все-таки допрос? — длился уже второй час. Сначала особист выслушал, не задавая никаких вопросов, сокращенную версию событий, периодически что-то черкая в своем блокноте. Затем сразу же заставил рассказать обо всем том же самом максимально подробно, не упуская никаких мелочей. На этот раз вопросы, наоборот, сыпались один за другим, причем вовсе не всегда касаясь последнего боя и рейда по немецким тылам. Как оказалось, смершевцу были известны все его — вернее, Васьки Краснова — прошлые подвиги: и бой у деревни Видово, и зимнее ранение, и много чего еще. К счастью, память виртуала на сей раз не подвела, и на все вопросы Захаров ответил. Правильно ли, нет — но ответил.

Самым опасным моментом оказался, как ни странно, стиль изложения и словарный запас. Спасибо, вовремя вспомнил, как удивился погибший разведчик произнесенному им в разговоре словечку «принципиально». Да уж, тут подобных проколов допускать нельзя, поскольку в некую «учительницу из дворян» хрен кто поверит. Как и забывать, что за плечами у Васьки Краснова всего семь классов школы и танковое училище, а он, Димка Захаров, родился через тридцать лет после начала войны. А то еще брякнет что-то вроде: «Предвидя реакцию противника, я принял решение нанести упреждающий удар, поскольку был абсолютно уверен в успехе» — и все. Готовый шпион. И хрен бы с ним самим, но ведь самое страшное в том, что, если его сочтут засланным казачком с фрицевской «курицей» на пилотке, то и документам не поверят, сочтут подготовленной немцами дезинформацией. А ведь они подлинные! Да уж, ну и ответственность на него свалилась вместе с тем сбитым сталинскими соколами «Шторхом»… Короче говоря, игры закончились. Точнее, игра. Осталась только жизнь, суровая действительность весны сорок третьего года, и никак иначе. Вот и пришлось, как говорилось в его времени, «за базаром следить».

Второй проблемой оказался прирезанный покойным Балакиным эсэсман — ну, не рассказывать же, как он минировал труп? И кто его подобному научил? Глупо… Приходилось импровизировать на ходу. Из озвученной смершевцу версии событий выходило, что посланный в разведку Николай случайно наткнулся на идущего в арьергарде фрица. Который его заметил, и механику пришлось вступить в бой, откуда он вышел победителем, захватив оружие, провизию и документы. Возникнут вопросы, каким образом простой мехвод сумел одолеть матерого диверсанта из СС? Какие проблемы, во-первых, лично его там не было, так что особых подробностей он не знает, а во-вторых, Николай как-то рассказал ему, что с ножом умеет обращаться еще с юности, проведенной на одесской Молдаванке. Если особист читал досье на Балакина — а он, судя по всему, читал, — то вопросов не возникнет. Угадал — вопросов не возникло…

Потом… потом так и оставшийся безликим особист предложил чаю, от которого Дмитрий, разумеется, отказываться не стал. К чаю, как выяснилось, прилагался и обед, гречневая каша с тушенкой и ломоть хлеба, после которого его, к неудовольствию лейтенанта госбезопасности — он таки вспомнил, что означают знаки различия! — ощутимо развезло. А что вы хотите? Ведь он уже говорил, что определенно неправильный «попаданец». Пришел в себя с похмельем, затем заполучил в бою контузию, а под конец и вовсе шарахнули по башке прикладом. Короче говоря, голова — явно его самое слабое место… Перекурив после еды, Захаров уселся обратно на кособокий табурет, вопросительно уставившись на особиста.

Тот несколько минут молчал, дымя папиросой, затем пододвинул по столу тощенькую пачку дрянной писчей бумаги и пару очиненных карандашей:

— А теперь придется все описать. Начиная от боя на дороге. Можно без лишних подробностей, только самое важное. И это, Василий… разборчиво пиши, разбирать потом твои каракули! Да бумагу зря не порть, сначала подумай, а уж затем карандашом вози.

Дмитрий, тяжело вздохнув, искренне пробормотал (тут главное, не переиграть):

— Так я ж и так все подробно рассказал, тарщ лейтенант государственной безопасности?! Сколько ж можно?

— Столько, сколько нужно! — широкая ладонь шарахнула по столешнице, отчего керосиновая лампа подскочила на месте, и по стенам землянки метнулись изломанные тени. — Пиши давай!

— Не верите, стало быть? — обиженно засопел десантник, вживаясь в роль.

— Лично я — верю. Нет у меня ничего на тебя. И на этом точка. Но моего мнения недостаточно, потому нужно письменное свидетельство твоих, гм, геройских похождений, лейтенант. Тебе за документы этого оберста — как минимум «Звездочка» светит. И еще кое-чего в нагрузку за задержанное наступление и уничтоженных эсэсовцев. Бойцам твоим и погибшим разведчикам — тоже. Посмертно. Вот только наш с тобой сегодняшний разговор — пока что только слова, хотя документы уже отправлены в штаб фронта. А так будет хоть какое-то документальное подтверждение. Короче, не твое дело. Пиши, давай… писатель. Вернусь через час.

Вот он и писал. Самое смешное, что пользоваться простым карандашом оказалось не так и просто. Тупился, гад, быстро, а порой и ломался, приходилось подтачивать, благо особист об этом позаботился, оставив на столе самодельный нож с деревянной рукояткой. Похоже, и вправду доверяет. Но вот карандаш Захарова откровенно убивал. В школе он использовал чернильную ручку, на политзанятиях в армии и на институтских лекциях — уже шариковую, вот и привык, что карандаши исключительно для рисования или черчения. А тут — исписать полтора десятка листов! Еще и бумага — полная туфта, чуть ли не газетная, надавил чуть сильнее — и все, дырка готова! Когда закончил, пару минут даже массировал одеревеневшую кисть. Бегло просмотрел исписанные листы — вроде все нормально. Вот только почерк… почерк определенно был не его. Интересно, это что, некая мышечная память того, чье тело он занимает? Или как там подобное ученые называют? Видимо, так и есть. Хотя ему это только на руку, у особиста вполне могут оказаться документы, написанные Красновым еще до обмена сознаниями. Если так, значит, повезло.

Закончив и закурив из оставленной лейтенантом пачки, Дмитрий задумался. Так, к чему еще могут прицепиться? Знание немецкого оружия? Даже не смешно, с лета сорок первого воюет. Трофейные документы? А что должен подумать командир Красной армии, увидев портфель вражеского офицера в немалых чинах? Разумеется, что внутри нечто важное, не зря ж за ним охотится целая немецкая разведгруппа. Почему не отдал документы лейтенанту Гвоздеву? А вот тут — хренушки вам! Это кто, собственно, сказал, что он не отдал? Может, и отдал, а тот назад вернул, когда остался в прикрытии, а ему приказал уходить? Короче говоря, тут все чисто, ни с какой стороны не подкопаешься. Да и нормальный мужик этот смершевец, вовсе не похож на тех, какими показывали сотрудников особого отдела в кинофильмах девяностых. Явно не «кровавая гэбня», убившая «пиццот мильенов невиновных»…

— Закончил, танкист? — по земляным ступенькам торопливо спустился помянутый особист. Бегло проглядел несколько исписанных листов.

— Молодец, разборчиво. В школе, наверное, отличником по чистописанию был.

Аккуратно собрав листки, спрятал их в полевую сумку:

— Потом просмотрю. Посиди в землянке, отдохни. Можешь спать, считай, свободное время. Только наружу пока лезть не стоит, договорились?

Дмитрий кивнул.

— Папиросы тебе оставляю, вода в ведре в углу. Если захочешь по нужде, у входа боец стоит, проводит. Да, и вот еще что, держи, лейтенант, — на стол легла его портупея, глухо брякнула о доски явно не пустая кобура.

— Личные вещи и документы завтра получишь, некогда сейчас. Отдыхай, танкист, — и вышел, оставив Захарова в недоумении. Похоже, что-то новое. Нет, за то, что доверяет, — спасибо, конечно. Но вот спешка ему определенно не нравится. Неужели снова что-то изменилось на фронте?

Пожав плечами, десантник проверил кобуру. Да нет, тут все честно, его пистолет, номер знакомый. И обойма полная. Хмыкнув, Дмитрий положил портупею на лежанку и вновь уселся за стол. Да, странно как-то…

Выкурив еще одну папиросину — самое страшное, он, похоже, начал привыкать к дрянному табаку из прошлого, — завалился на лежанку. Ну, а что еще делать? Разве что подвести краткие итоги. Итак, он снова на войне, как, собственно, и стремился, ежедневно зависая в «Танковой схватке». А то, что война больше не виртуальная, его даже радует. По крайней мере здесь он снова на своем месте. Тогда, много лет назад, Дмитрий так и не сумел окончательно вернуться из Афгана, навсегда оставшись в непокоренной горной стране. Так, быть может, хоть эта война вправит ему мозги, и он сумеет найти свое место в жизни? Пусть даже и здесь, в далеком прошлом?

Заснул Захаров на удивление легко, чего с ним давно не случалось. А вот проснулся… Неприятно просыпаться, когда сначала под тобой подпрыгивает лежанка, а затем в лицо обильно сыплет выбитой близким взрывом трухой и просочившейся между разошедшимися бревнами перекрытия землей!

На чистых рефлексах скатившись с нар, Дмитрий ошалело огляделся. Заполненная пылью землянка освещалась лишь неверным, скачущим светом опрокинувшейся набок «летучей мыши». Несколько секунд десантник завороженно смотрел на судорожные вспышки залитого керосином фитиля: одна, две… все, погасла окончательно. Помещение погрузилось в темноту; впрочем, ненадолго. Снаружи оглушительно бахнуло, взметнулась занавешивающая вход плащ-палатка, и внутренность на миг озарилась коротким всполохом. Ощутимо приложило по ушам, в нос шибануло знакомой тухлятиной сгоревшего тротила. Ого, совсем рядом рвануло! Похоже, не мина, а полноценный артобстрел…

По осыпающимся ступенькам, окончательно сорвав брезентовую завесу, ссыпался оставленный особистом караульный:

— Тарщ лейтенант, там… — и мешком рухнул на Захарова. Выпущенная из рук винтовка брякнулась рядом, едва не задев плечо десантника. Осторожно опустив бойца на земляной пол, Дмитрий торопливо ощупал его — после скоропостижного «выключения» керосинки землянка погрузилась во тьму, а снаружи, похоже, уже была ночь. Гимнастерка на спине успела обильно пропитаться кровью. Видимо, осколок — мгновенно ставшие липкими пальцы ощутили рассеченную куском иззубренного чугуна податливую человеческую плоть, практически провалившись внутрь. Судя по размерам и расположению раны — не жилец. Даже если позвоночник и не перебит осколком, то легкое разорвано в клочья раздробленными ударом ребрами.

Увы, не ошибся: караульный, издав короткий полувздох-полувскрик, внезапно обмяк на руках. Дмитрий автоматически проверил пульс на сонной артерии — кончено. Осторожно уложив бойца на пол, нащупал сорванную плащ-палатку и несколько секунд ожесточенно оттирал брезентом руки. И все равно кожу неприятно стянуло: знакомое ощущение, одно из тех, что он столько лет безуспешно пытался забыть, навечно вышвырнув из памяти — сначала водкой, затем — игрой…

Вход на миг снова осветило короткой вспышкой, спустя долю секунды пришел рокочущий звук взрыва. Но на сей раз рвануло куда дальше, даже ударной волны не ощущалось. Захаров на ощупь нашел портупею, торопливо перепоясался. Подхватил с пола винтовку и двинулся к выходу. Похоже, здесь его больше ничто не держит. Да и предупреждение особиста никакой силы уже не имеет. Какой смысл, если его завалит в землянке прямым попаданием случайного снаряда? Лучше уж поймать там, наверху, свой честный осколок. Может быть, хоть похоронят по-человечески и медальон заберут, зря он, что ли, анкету за Ваську Краснова заполнил? А то ведь, как вчера в кармашке шестигранный футлярчик нашел да крышку отвернул, так едва матом не выругался: пустым вкладыш оказался. А ведь подобное, мягко говоря, не поощрялось, особенно среди кадровых военнослужащих. Вплоть до проверки перед строем всех заполнивших и незаполнивших с последующим взысканием…

Снаружи, то бишь наверху, царил хаос. Собственно, до того момента, как он выбрался из землянки, Дмитрий попросту не знал, что его ждет снаружи — хотя бы потому, что и понятия не имел, где вообще находится. Увиденное не особенно порадовало и ровным счетом ничего не прояснило: видимая перспектива оказалась затянута поднятой взрывами пылью и дымом. Да и какая перспектива, когда кругом ночь? Периодически, вслед за нежным курлыканьем очередного падающего снаряда (угадал-таки, точно не минометы!), вздымался куст разрыва, на миг разбрасывающий вокруг изломанные тени, и следом приходил звуковой удар. Первые пару раз Захаров заученно бросался на землю, затем откровенно плюнул, поскольку немецкие снаряды ложились все дальше и дальше, а обогнать «свой» осколок, буде он решит соединиться с его телом именно в этой точке пространства-времени, все равно нереально. Метались люди, невдалеке дымно горело нечто неузнаваемое, искореженное, видимо, снаряд попал в автомобиль. Кто-то просто орал, кто-то требовал связи и матерился по поводу неведомого адресата, обещавшего помощь, кто-то ожидал прибытия медиков… и неожиданно Дмитрий понял, что немецкий прорыв продолжается. По крайней мере здесь, на этом участке несуществующего фронта. Похоже, именно оттого и спешил тот лейтенант госбезопасности, потому и вернул оружие. Ожидал чего-то подобного, хитрый жук. Неужели прямо сказать не мог, блин? А главное, документы не вернул. Где его теперь искать? С документами? И как, случись что, доказывать, что он — именно он, мамлей Краснов, а не выдающий себя за танкиста дезертир?

Остановив одного из бойцов, рявкнул:

— А ну, стоять! Лейтенант Краснов. Что происходит?

Чумазый паренек без головного убора, но с винтовкой в руках, плюхнулся рядом. Судя по петлицам на старого образца гимнастерке — пехота, царица полей:

— Так известно что, тарщ лейтенант! Артобстрел. Немецкий.

— Да понятно, что не китайский, — буркнул Дмитрий. — Слушай, пехота. Танкист я, меня только ночью разведчики из немецкого тыла приволокли, без сознания был. Даже не знаю, где нахожусь и что тут у вас вообще?

— А не врешь? — с подозрением в голосе осведомился боец, подтянув за ремень «мосинку».

— Да не дергай ты свой дрын, лучше на затвор посмотри, дурень! Как стрелять собираешься, если фриц попрет?

Парнишка вильнул взглядом, узрев забитый землей затвор со стоящей вертикально рукояткой.

— Виноват, тарщ лейтенант…

— Вот именно. Займись оружием… хотя знаешь, что? Некогда. На, держи, — Дмитрий впихнул в его руки винтовку погибшего караульного — на хрена ему эта дура, если он подобную только в музее и видел? Да и патронов — только те, что в магазине, аж целых пять штук. Несерьезно. — Давай, рассказывай.

— Так это, тыловики мы. А вона там, в балочке, рембат стоит, танки чинят. Еще дальше — госпиталь, раненых лечат.

«Угу, а еще дальше, «братка», где погибших хоронят», — мрачно докончил, правда про себя, Дмитрий, вслух же произнеся совсем иное:

— Рембат? — в голове забрезжила хоть какая-то идея. — Так, ясно. Рембат — это хорошо. Пошли, проводишь. Танки целые там есть?

— Та мне откуда ж знать? Наверное, есть, только…

ДУД-ДУХ! — метрах в пятнадцати поднялся очередной огненно-дымный фонтан, и Захаров повалил оторопевшего пацана на землю, чисто инстинктивно прикрыв телом. Утрамбованная подошвами почва ощутимо вздрогнула под ними, в воздухе коротко свистнуло несколько осколков, по затянутой комбезом спине пробарабанили выдранные взрывом комья земли.

— И чего лежим? — откатившись в сторону, Захаров поднялся на ноги. — Вперед, боец! Помирать прямо здесь и сейчас в мои планы не входит. Веди к рембатовцам, пока очередной подарок не прилетел.

— Ага… — совершенно ошалевший от происходящего пехотинец медленно встал. И неожиданно начал зачем-то тщательно отряхивать гимнастерку, хлопая себя по бокам. Вот же, блин… шок, видимо. Наверняка недавно на фронте. И уж точно, что впервые под обстрелом.

— Отставить! — рявкнул Дмитрий. — Оружие в руки — и бегом к ремонтникам. Давай! — и добавил пару ласковых, тех самых, своих любимых, усвоенных еще в Афгане.

Боец испуганно кивнул, послушно подхватил обе винтовки и, пригнувшись, затрусил в сторону невидимой в темноте балки. Хмыкнув под нос, Захаров пристроился следом. Пока бежали, упала еще парочка снарядов, но далеко, так что даже «ровнять пузом ландшафт», как, помнится, говаривал в Ферганской учебке прапорщик Махров по кличке «спать не придется», не довелось. А там и добежали, спустившись по крутому и скользкому от ранней росы склону, оказавшись в вотчине ремонтников.

Неразберихи на территории рембата оказалось поменьше, хоть и ненамного — несколько снарядов долетело и сюда, оставив после себя все еще курящиеся сизым дымом воронки да изодранные клочья брезента на месте одной из палаток — прямое попадание, нужно полагать, вряд ли кто уцелел. Оставив проводника в одиночестве — из-под огня салагу вывел, дальше уж пусть сам разбирается, — Захаров рванул в поисках кого-то из местного начальства. Повезло — буквально через десяток метров столкнулся с немолодым мужиком в капитанском звании, раздававшим подчиненным какие-то указания. Подчиненные выглядели достаточно колоритно, артналет явно оторвал их ото сна, так что одетых по форме почти и не было. Послушав с полминуты матерные капитанские тирады, Дмитрий решительно вышагнул вперед:

— Товарищ капитан, разрешите обратиться? Лейтенант Краснов, комвзвода средних танков. Воевал на «три-четыре».

Мужик, лицо которого уже давненько не встречалось с бритвой — впрочем, и сам Дмитрий выглядел не лучше, — с удивлением обернулся к нему:

— Слушаю, лейтенант?

— Товарищ капитан, я так понимаю, вскоре после артналета немцы и попрут. Машины на ходу у вас есть? Чтоб с боекомплектом и заправленные?

— Кто послал? — помрачнел тот.

— Так это, товарищ лейтенант госбезопасности и послал. Говорит, беги, узнай, что с техникой, — наверное, верь десантник в свое «попаданчество» чуть больше, возможно, он и не решился б на подобный экспромт. Но он, хоть и верил в то, что попал в прошлое, похоже, еще не до конца избавился от иллюзий будущего. Или, что точнее, не до конца осознал, что он теперь принадлежит этому времени ничуть не меньше, нежели стоящий перед ним капитан со значками инженерных войск в петлицах или насмерть перепуганный проводник-пехотинец. Однако ж сработало.

— Товарищ Луганский? Тогда, конечно. Только с техникой-то не шибко, будто он не знает. Два «тридцатьчетвертых» на ходу, еще один «КВ» почти готов, ну и легкие. Тебя легкие интересуют?

Захаров решительно потряс головой: может, погибнув в этом времени, он и вернется домой, но он не настолько глуп, чтобы сесть внутрь какой-нибудь «шестидесятки» или «семидесятого». Нет, по сравнению с немецкими легкими танками наши были просто верхом совершенства и вооруженности, но не для сорок третьего года! Для разведки или поддержки атакующей вражеские окопы пехоты — вполне, но в лобовой атаке против немецких танков или ПТО? Увольте, он еще пожить хочет, пусть и в чужом теле…

— Ну, я так и думал. Короче, лейтенант, есть два «три-четыре», в одном полный комплект, и снаряды, и соляр. Во второй машине боеприпасов почти нет, но баки залиты. Если поделить унитары, можно воевать.

— Экипажи что? Мне б только механика и заряжающего, с остальным сам справлюсь. Ну и на второй танк экипаж, хоть троих.

— Так тут все механики-водители, — усмехнулся собеседник. — Рембат, все ж таки. Заряжающих тоже подобрать несложно. Но вот что ты, лейтенант, делать-то собрался?

Захаров пожал плечами:

— Выведу машины из оврага и поставлю по флангам. Когда сунутся — влупим из двух стволов, а там, глядишь, и наши подойдут. Ну, а если не подойдут, так все равно, не ждать же, пока они нас на гусеницы намотают да дальше попрут? Или у вас тут противотанковая оборона имеется? — последний вопрос был, разумеется, чисто риторическим.

— Смелый ты, танкист. Ну, добро. Мехводов сейчас подберу, заряжающих тоже. Ты бери машину за номером «124». На втором танке за командира Ваньку Кочеткова поставлю, он пару боев прошел, должен справиться. Снарядами поделишься. Вот только как командование на наши с тобой действия посмотрит?

— А оно тут есть, то командование? — Дмитрий в упор взглянул на капитана. — Что-то не наблюдаю. А умирать не хочу, надоело. С июля сорок первого меня фрицы прикопать пытались. Не вышло.

— Ого, серьезно, — хмыкнул капитан, отчего-то пряча взгляд. — Ладно, беги, вон там твои машины стоят. Сейчас пару ребят пришлю, помогут боекомплект ополовинить. Как механики придут, прогревай дизеля. Коль решил, то и тянуть не стоит. На вот, погляди, — капитан раскрыл планшет, показывая карту, обычную трехверстку. Подсветил трофейным фонариком: — Запоминай, лейтенант. Где собрался машины разместить?

Дмитрий несколько секунд разглядывал отображенную на плоскости местность, затем уверенно ткнул грязным пальцем:

— А вот тут да тут. Больше ж и негде. Из леса они не попрутся, с этой стороны тоже вряд ли, местность шибко пересеченная, значит, остается только дорога. Если повезет, задержу, сколько смогу.

— Разумно, — одобрил тот, поразмыслив. — Что ж, добро. Действуй. Если успеем «Ворошилова» отремонтить, на помощь пошлю. Но особенно не надейся, там еще работы не на один час.

— Спасибо, капитан, — Дмитрий протянул руку. Ладонь у командира рембата оказалась жесткой, мужской. Не ладонь, а сплошные мозоли: явно за спинами подчиненных не отсиживается, сам ремонтом техники занимается. Как сказали б в его времени: «Респект и уважуха». Жаль, тут никто подобного литературного изыска не поймет. — Последний вопрос можно?

— Слушаю?

— До рассвета далеко?

Капитан бросил короткий взгляд на запястье:

— Скоро уж светать начнет. С полчаса еще.

— Понял, — коротко кивнув, Дмитрий двинулся в указанном направлении.

Танк оказался весьма недурным. Насколько мог судить Дмитрий, немецкая болванка вынесла направляющий каток с правого борта, попутно искорежив надгусеничную полку, сейчас уже срезанную ремонтниками. По крайней мере более серьезных повреждений он при беглом осмотре не обнаружил. Да и следов погибшего экипажа тоже, к счастью, не нашел. Даже белая краска внутри осталась практически нетронутой. А пара бурых потеков на броне со стороны стрелка-радиста? Ну, так война идет. Не просто же так танк оказался в рембате. Может, просто руку повредил да по стене мазнул, когда на свое место забирался, а может, и та болванка виновата, ударила-то она, в аккурат, справа. Много ли человеку нужно? Парочка вторичных сколов в голову — и привет. А вообще, машинка наверняка с того же самого эшелона, откуда их бригада получала танки. Вот только интересно, к какой роте приписана… была….

Знакомиться с экипажами времени не осталось: пока перегрузили снаряды и прогрели двигатели, уже пришло время выдвигаться, поскольку обстрел закончился и, значит, до немецкой атаки оставалось совсем ничего. Уж в этом-то, даже не полагаясь на память виртуала, Дмитрий был уверен. Коль фрицы потратили энное количество снарядов на артподготовку, то и с этим тянуть не станут — это ж классика, можно сказать. Но не раньше, чем рассветет, конечно.

Оговорив примерный план действий и условные сигналы — радиостанций ни на одной из «тридцатьчетверок» не имелось, — танки медленно двинулись в сторону более-менее пологого выезда из балки. Выбравшись наверх, расползлись в стороны, занимая позиции. Сидящий на башне своего «сто двадцать четвертого» Захаров взглянул на небо: светает. Что ж, это ему даже на руку, ночных прицелов тут пока не придумали. Не к месту снова вспомнился тот ночной бой «за речкой», когда он, словно манны небесной, ждал рассвета. Тогда на рассвете, когда уже почти не осталось боеприпасов и от личного состава в строю было чуть больше половины, пришла долгожданная группа армейского спецназа и следом прилетели «вертушки». Сейчас ничего подобного ждать не приходилось.

Вздохнув, Дмитрий сполз в башню, устроившись на командирском «насесте», прикрыл крышку люка, застопорив ее так, чтобы можно было одним движением распахнуть. Подключился к ТПУ:

— Ну, что, мужики? Готовы?

— Готовы, командир, — ответил за всех механик-водитель, немолодой, чуть ли не под пятьдесят, угрюмый мужик совершенно бандитской внешности. Насколько успел узнать от капитана Дмитрий — лучший механ рембата. Бывший наладчик с Харьковского тракторного. А вот имени…

— Хорошо. Как звать?

— Дык Ваней батя с мамкой прозвали. Пока не жалуюсь.

— Вот и здорово, Иван. Команды помнишь?

— Дык, вроде помню. Ты только, командир, сапогом не шибко размахивай, а то еще оглушишь, сдуру-то. Плечо-спина-голова, знаю. Право-лево, вперед, стоп.

— Вот и ладно, — усмехнулся Дмитрий. — Заряжающий, ну, а тебя как величать?

— Серегой можно.

— Вот и познакомились, братцы. Ну, а я Василий, стало быть. Серега, давай так договоримся, — припомнив недавний бой, добавил десантник: — По команде «раз» пихаешь бронебойный, на «два» — осколочный. Или, ежели сильно шумно станет, то по-другому: кулак покажу — бронебой заряжаешь, ладонь — осколочную гранату. Запомнишь? Унитары не перепутаешь?

Несколько секунд царило молчание — Захаров уже успел напрячься, начав подозревать нечто вовсе уж дурное, однако новоприобретенный подчиненный торопливо ответил:

— Так точно, не перепутаю. Разобрался уже. А подкалиберный когда заряжать?

— А они у нас есть? — искренне удивился десантник.

— Так точно, две штуки в хомутиках!

— Тогда никогда, — угрюмо буркнул Дмитрий. — Все, хорош трындеть. Значится, так…

Договорить он не успел — в броню несколько раз грюкнули чем-то тяжелым, похоже прикладом. Распахнув люк, выглянул. Возле танка стоял незнакомый молоденький лейтенант-пехотинец. За его спиной расположилось нестройной группой десятка три бойцов, почти все с винтовками, хотя у некоторых виднелись ППШ и даже парочка «Дегтяревых». Ого, никак подкрепление? Откуда, интересно знать?

— Товарищ танкист? Нас товарищ капитан прислал. В усиление.

— Кто такие? — не особо приветливо осведомился Захаров.

— Сборная группа, — помявшись мгновение, пояснил тот. — Кто откуда. И ремонтники, и легкораненые, и связисты. Но вы не переживайте, — по-своему истолковав тон вопроса, торопливо докончил пехотинец, — здесь все обстрелянные, воевать умеют!

Припомнив давешнего проводника (кстати, интересно, он тоже тут?), Дмитрий лишь незаметно вздохнул. Ну, да, умеют, как же! Нет, идущие на выписку раненые скорее всего кое-что знают, а остальные? Ох, вряд ли… Ну, и что ему с ними делать? Ни здесь, ни там, в будущем, никто не учил его организовывать оборону. Впрочем, возможно, он зря забивает себе голову. В конце концов, командует-то ими этот лейтенант, а не он… с другой стороны, под комбезом знаков различия все равно не разглядишь, может, и стоит потренироваться в собственных командных возможностях? Или способностях?

Спрыгнув на землю, Дмитрий отвел пехотинца в сторону:

— Карта есть, лейтенант?

— Никак нет, — стушевался тот. — Я тут вообще случайно оказался…

— Ясно. Тогда гляди — вон там дорога, если фриц и попрет, так только оттуда. Больше и неоткуда, собственно. Размести бойцов вон там и там, видишь? Главное, подальше от танков. Ну, и это, окопайтесь, насколько успеете. Хоть лежачие ячейки, но выройте. Первыми огня не открывать, начнете после нас. Ваше дело — вражеская пехота, отсекайте, не позволяйте подобраться к танкам. Сам понимаешь, если пропустите кого с миной или гранатой — амбец нам. А дальше — действуй по обстоятельствам. Если нас спалят, отходите к госпиталю, это приказ.

— Но…

— Повторяю, это приказ. Отходите к госпиталю и защищайте раненых. Сколько сможете, столько там и стойте. Наши обязательно подойдут, обязательно, но госпиталь — самое уязвимое место. Ты обязан его прикрыть. Повтори?

Похоже, лейтенант окончательно признал его право отдавать приказы — да, собственно, он и не спорил:

— Так точно, понял. Окопаться, прикрывать танки, отсекать пехоту. Потом — защищать госпиталь до подхода наших.

— Молодец. Как звать?

— Младший лейтенант Алехин.

— Звать, говорю, как?

— Так это, Алексей…

— Леха Алехин, стало быть? А что, ориги… э-э… красиво звучит! Ну, будем знакомы, я Вася, Краснов моя фамилия. Ладно, будем живы — не помрем. Ты, главное, не геройствуй попусту и раненых прикрой. А танки, — Захаров шутливо стукнул кулаком в борт своей боевой машины, — новые построят.

— Танки-то построят, а вы как же? — неожиданно угрюмо спросил тот, взглянув в глаза Дмитрию, отчего тот мгновенно потерял всякое желание шутить дальше.

— А мы, Леха, бессмертны. Нам еще до Берлина дойти нужно. Страсть, как хочется какую-нибудь похабень на этом самом ихнем Рейхстаге намалевать. Все, бывай, мамлей.

И, не оглядываясь, взлетел на броню, благо на этой модели уже имелись нормальные поручни и на корпусе, и на башне. Пока подключался к ТПУ и устраивался на сидушке, размышлял, правильный ли приказ отдал лейтенанту. Ха, знал бы тот, что на самом деле он — всего лишь сержант! С другой стороны, память виртуала никуда не делась и неплохо помогает в критической ситуации, пусть и не всегда. Да нет, все он сделал верно: не зря ж фрицы столь старательно обстреливали этот квадрат, занятый тыловыми службами и ремонтниками. Армия, она, конечно, всегда и везде армия, и долбо…ва у сумрачных тевтонцев всегда хватало, но в данной конкретной ситуации Захаров был отчего-то совершенно уверен: их цель именно здесь. Скорее всего эта самая зажатая между холмами и лесом дорога — видимо, она ведет куда-то, куда им очень хочется попасть. И желательно, не встречая при этом особого сопротивления. Вот и нашли место, где значительного противодействия априори быть не должно. Тыловики, рембат, полевой госпиталь… Ну, а что? Кстати, вполне логично. Вот только двух его танков немцы, как бы безупречно ни сработала их авиаразведка, предсказать не смогли. История повторяется? Похоже, да. Снова дорога, снова танковая засада… везет же ему на дороги да тропы! И там, в будущем, «за речкой», и здесь.

Ну, а насчет правильности отданного приказа? Да тоже нормально все. Если фрицы попрут с десантом на броне — кто прикроет их «коробки» от запихнутой в ходовую связки гранат или прикрепленной к борту магнитной мины? Только пехота. У них в экипажах ведь даже стрелков-радистов нет. Да и пользы от них в данной ситуации — ноль целых, ноль десятых. А вот залегшие на некотором отдалении от бронемашин стрелки, торопливо отмахивающие пехотными лопатками (у кого они имелись), — это да. Если лейтенант все верно понял, не подпустят к ним фрицев.

Дмитрий раздраженно помотал головой: все, хватит мудрствовать! Наверняка Васька Краснов на его месте — кстати, интересно, как он там, в «счастливом будущем»? — не тратил бы столько времени на подобные размышления. Вот-вот появятся фрицы, и он… а вот, собственно, и все, появились. Не успела пехтура окопаться, не повезло мужикам…

Сдавленно выматерившись, десантник приник к налобнику прицела, в поле которого уже вползал укрытый клочьями утреннего тумана угловатый силуэт идущего первым танка. Ух ты, бля, «четверка»! И какая! Длинноствольная, с двухкамерным дульным тормозом, значит, как минимум модификация «Н». Вот это плохо, совсем плохо. Впрочем, какая уж теперь разница? Это не игра, из боя по собственному желанию не выйдешь и откат системы не выполнишь. Так что все, понеслась…

— Серега, пихай «раз». Гости незваные пожаловали…

 

Пролог

Лес за семьдесят лет изменился, и сильно, однако ту самую, памятную, поляну Краснов все-таки узнал. Хоть ни разу в жизни лично и не видел. Не сказать, чтобы сразу, поисковикам под его, будем надеяться, чутким руководством пришлось изрядно помотаться по окрестностям с металлодетекторами (если небритые парни в камуфляже и матерились, то исключительно про себя), но уж когда отыскали вросший в землю мотор от сбитого самолета, сомнений не осталось. Опять же, обгорелые обломки дюраля, во множестве обнаруживаемые под дерном да и просто разбросанные по поляне, окончательно развеяли последние сомнения. Да, это было именно то самое место! Именно здесь семь десятилетий назад он с товарищами из экипажа уничтожил немецкую разведгруппу, захватив документы погибшего оберста с труднопроизносимой фамилией. Ну, то есть не совсем он, конечно, вообще-то Дмитрий Захаров, но сейчас это не имело никакого значения, поскольку память о произошедшем в далеком сорок третьем у них теперь была одна на двоих…

— Так что, здесь? Точно? — командир поискового отряда «Память войны» Саша Гулькин со смешным для его возраста прозвищем «Старый Империалист» устало отер со лба соленый пот. — Или снова пустышку тянем? Старожилы говорили, тут тех самолетов в сорок третьем набилось…

— Точно, — решительно кивнул в ответ Василий. — Вон там, метрах в ста, где заросли. За кустами будет ложбинка между двумя деревьями. Должна быть, по крайней мере, хотя думаю, никуда она со временем не делась. Пройдись с прибором, прозвони, в могиле будут «ППШ» и фляга, так что сигнал пойдет. Ну и гильзы кругом. Дальше я уж сам.

— Странный вы какой-то, — буркнул в ответ Гулькин. — Если б мне этот ваш столичный полковник-фээсбэшник не позвонил, ни в жисть бы с собой на Вахту не взял. Еще и с баб… с женщиной, простите, — он бросил короткий взгляд на стоящую в нескольких метрах девушку с заметно округлившимся животом. — Кто ж на коп беременную тянет…

— Нормально все, Саша, — устало буркнул Краснов. — Пошли, ребята ждут.

— Да ребята-то подождут, что им сделается, — пожал камуфлированными плечами поисковик. — Самолет же нашли, пусть и сгоревший. Редкая находка, как ни крути.

— А я не о твоих бойцах, командир, — поморщился Василий. — Я о своих. Они и так уж семьдесят с лишком лет ждали. Пора им должок вернуть. Обещал я.

Смерив танкиста подозрительным взглядом, командир отряда кивнул:

— Ладно, пошли…

— …И вправду что-то есть, — в голосе поисковика сквозило откровенное удивление. — Совсем неглубоко. Верховой, похоже.

— Двое, — внезапно охрипшим голосом ответил Краснов. — Двое их там. Тот, что слева лежит, Коля Балакин, справа — Сашка Сидорцев. Мехвод мой да стрелок-радист. Сам и хоронил.

— А вы это… — Александр осторожно покрутил рукой возле виска. — Не того? Вам лет сорок, как вы их могли хоронить?!

— Ты не поймешь, — покачал головой Василий. — Лопатку лучше дай. Я сам раскопаю.

— Не положено. Вы в поиске человек новый, если на ВОП наткнетесь…

— Нет там никаких ВОПов! — внезапно рявкнул Краснов. — Патроны разве что, карманы Димка мужикам, извини, не выворачивал! Лопату давай!

— Что за бред?! — окончательно не выдержал поисковик. — Нет, я понимаю, что меня про вас очень серьезно предупреждали и отдельно просили, чтобы ничему не удивлялся, лишних вопросов не задавал, а после не болтал, но это как-то уж слишком…

Вместо ответа Василий молча обернулся, встретившись с парнем взглядом. Спустя несколько секунд тот первым отвел глаза, без слов протянув малую пехотную лопатку, почти не изменившуюся за десятки прошедших с войны лет. Такая была у него на войне… и подобная же, разве что без обжимного кольца и неклепаная, входила в состав обязательной снаряги в Афгане.

— Да ладно, копайте. Это я так, — и смущенно отступил в сторону, вытягивая из кармана камуфляжа помятую пачку сигарет.

Опустившись на колени, танкист аккуратно взрезал штыком дерн, откинув в сторону. Еще раз, и еще. Сделал несколько решительных движений лопатой. Грамотно заточенная «пехотка» взрезала землю, словно нож — теплое масло. Армия всегда одинакова, и эти безусые пацаны-поисковики — тоже армия. Да, именно армия! Пусть не воевавшая — но воюющая. Всегда воюющая; сражающаяся от Вахты до Вахты; до тех самых пор, пока не будет найден и захоронен последний солдат той Великой Войны. А поскольку это вряд ли возможно найти их всех, то и бой их вечен. И потому никто не знает, когда на самом деле закончится та Война. Может быть, и никогда. Пока живо человечество, пока жива Память…

Зашуршала прошлогодняя листва, и рядом опустилась на корточки Соня:

— Вась, ты как? Ты это, не переживай сильно, милый, ладно?

— Сонь, да нормально все. Ты иди, посиди где-нибудь в сторонке, в тенечке, тебе ж вредно волноваться. Ну, то есть вам с малышом. Иди, ладно?

— Хорошо, — девушка послушно поднялась на ноги. — Я там, на поляне, буду. Работай.

И ушла, не произнеся больше ни слова.

А бывший танкист все рубил и рубил отточенной сталью слежавшийся за прошедшие десятилетия грунт. Наконец штык с глухим, каким-то крайне неприятным звуком скользнул по чему-то пока невидимому и неопределяемому. Нашел, стало быть…

— Кость, — мгновенно среагировал топчущийся рядом Гулькин, отбросив подальше недокуренную сигарету. — Стопудово, кость. Может, дальше все же я? Вы не обижайтесь, пожалуйста, но у меня лучше получится.

— Сейчас. — Краснов передал поисковику лопатку и склонился над раскопом. Торопливо, едва не ломая ногти, разрыл голыми руками землю, почти сразу же наткнувшись пальцами на истлевший, крошащийся от прикосновений танкошлем. Еще несколько движений, и обнажился череп — с забитыми землей глазницами, темно-желтый, отчего-то повернутый на бок и без нижней челюсти, видимо, смещенной куда-то корнями близлежащего дерева.

Танкист тяжело сел на землю, машинально отер грязные руки о штанины камуфляжного костюма:

— Вот и свиделись, земляк. Привет тебе с родной Одессы. Я ж обещал, что вернусь? Вот и вернулся. А Димка Захаров мне в этом помог, так что и от него привет. Хотя вы, наверное, с ним уже и так встретились…

На плечо легла чья-то рука. Повернув голову, Василий увидел поисковика, протягивающего ему дымящуюся сигарету:

— Вы, это, покурите пока, хорошо? Я уж тут сам.

И взглянув в его лицо как-то уж совсем странно, тихонько добавил:

— Простите меня, ладно? Десять лет на копе, всякого повидал, но такого… не обижайтесь. Вы их и вправду знаете?

— Да, — Краснов затянулся и выпустил дым. — Если не веришь, то копай дальше. Там найдешь флягу, на ней выцарапаны инициалы и бортномер танка. Те самые, что я называл. Я их сам и нацарапал семьдесят лет назад. Ну, то есть Димка, но сейчас это неважно. Николай Балакин, механик-водитель, бывший рабочий Одесского завода имени Январского восстания. Пропал без вести весной сорок третьего. Рядом — стрелок-радист Александр Сидорцев, студент политеха, родом откуда-то из Сибири. Пропал без вести тогда же. Номер танка известен, думаю, если пробить через «Мемориал», определите обоих — адреса проживания, каким военкоматом призывались — и все такое прочее. Как найдете данные по Балакину, сообщите, я сам к родственникам схожу, если остался кто. Еще в моем экипаже был заряжающий Иван Гуревич, белорус из-под Гомеля, но о нем больше ничего не знаю. Помню только, что ему девятнадцать лет в сорок третьем было. Всё.

— Хорошо, — серьезно кивнул поисковик. — Сейчас мужики подойдут, мы с анатомией поработаем, зачистим останки, а поднимать бойцов будем вместе с вами. Отдохните пока.

— То есть не мешайте и под ногами не путайтесь? — понимающе усмехнулся Краснов. — Да ладно, понятно все. Работайте, парни…

— …Василий… э-э-э… — стоящий перед ним незнакомый поисковик смущенно сморгнул. Собственно, откуда ему знать отчество Краснова? Там, на войне, он всегда был или «Васькой», или «лейтенантом», или «командиром». В зависимости от обстоятельств. Да и здесь, в далеком будущем, не многое изменилось.

— Иванович, — подсказал, ухмыльнувшись, танкист.

— Василий Иванович, все готово. Можно поднимать ребят. Медальонов не нашли, но «Империалист» говорит, и не нужно, — русоволосый парень лет двадцати с небольшим в испачканном глиной крапчатом камуфляже нетерпеливо переступил с ноги на ногу. — С ними еще «папашин» автомат подняли, фляжку с инициалами и номером танка, ну и по мелочам там. Вы идете?

— Конечно, иду, боец. Я сейчас, — Краснов поднялся, коснувшись плеча сидящей на земле Сони:

— Ты тут побудь, ладно? Незачем тебе это видеть. Это мое прошлое и моя война.

— Да иди, конечно, — девушка понимающе хмыкнула, — привыкла уж, Вась. Иди, попрощайся с ребятами.

— Немцев нашли? — спросил Краснов, поднимаясь на ноги.

— Не-а. Гильзача немного, ржавый «MG-42» да магазин от эмпэшника. А еще горшок фрицевский, «тридцать пятый», убитый в хлам. Всё.

— Значит, эсэсманы своих таки прибрали. А моих не нашли, твари. Ладно, пойдем…

…Балакин и Сидорцев лежали так, как Дима их и оставил более семидесяти лет назад. Вернее, похоронил, наспех закидав землей — проржавевшая в решето немецкая лопатка, брошенная после коротких «похорон», так и валялась рядом. Остальное сделало время и природа. Корни деревьев, по прихоти судьбы, оставили оба скелета почти что нетронутыми, разве что растащили отдельные кости. Комбинезоны давно истлели, остались лишь наиболее пропитанные солярой и машинным маслом лохмотья да подошвы сапог. Между телами так и лежал ржавый, с оплывшим от времени диском «ППШ» с напрочь сгнившим прикладом и памятная алюминиевая фляга.

Поисковики уже зачистили останки «под кисть», освободив от глины желтоватые кости, и казалось, что два лежащих рядом скелета в последней попытке покинуть неглубокую могилу приподнялись над слежавшейся землей. Молча постояв над раскопом, Краснов полез в карман и вытащил старый, с затертой от времени картинкой алюминиевый портсигар. Отщелкнул крышку — внутри обнаружились две папиросины. Наклонившись, аккуратно положил его на торчащую вросшими в глину ребрами грудь того, кто семь с лишним десятков лет назад был Николаем Балакиным:

— Держи, земляк, возвращаю. Подымишь с Сашкой там… где-нибудь, тут как раз две штуки. И — спасибо. Прощай.

Василий обернулся к поисковикам:

— Помянуть чем есть?

Кто-то молча протянул негромко булькнувшую армейскую фляжку. Скрутив колпачок, танкист сделал глоток, отдышался — внутри оказалась не водка, спирт:

— Царствие вам Небесное, мужики. И земля пухом. Димке привет. Еще встретимся.

Вернув флягу, он, не оглядываясь, двинулся прочь.

Туда, где на поляне его ждала законная жена по имени Соня. Вот и все, он исполнил свое давнее обещание. Нашел ребят.

И вовсе не важно, что обещание это давал Дмитрий Захаров, а выполнил его он, Василий Краснов. Главное — выполнил. И теперь их похоронят по-человечески, а не безымянными. Парни из «Памяти войны» свое дело знают: и родных найдут, и с архивами поработают. А ему? Ему пора возвращаться домой. Нет, не ему — им. Всем четверым. Соньке меньше чем через полгода рожать.

И еще он знал, как назовет своих сыновей: месяц назад УЗИ показало, что у них будет двойня, мальчики…

 

Глава 1

Москва. Недалекое будущее.

Доктор физико-математических наук, профессор Сергей Николаевич Мякишев с трудом поднялся из старенького кресла и, шаркая по полу разношенными тапочками, пошел в сторону прихожей, откуда раздавалась требовательная трель дверного звонка. Да уж, старость не радость, как говорится. Эх, вернуться бы в прошлое, лет на тридцать, а лучше на сорок! Квартира в столице и неплохая научная пенсия плюс надбавка за кое-какие «особые заслуги»? А зачем ему это все, если жизнь уже давно потеряла всякий смысл? Детей у него не было, любимая и единственная супруга умерла от рака еще десять лет назад, настоящей работы тоже нет. Остались одни воспоминания. А ведь как все здорово начиналось тогда, в 80-х! Какой прорыв ожидался в науке, какие перспективы мерещились, когда он возглавил тот уникальный проект! И ведь им все удалось, они, страшно сказать, научились отправлять в прошлое физические объекты, их работой заинтересовались на самом верху, обещали… да, собственно, много чего обещали. Но закончилось все полным крахом.

Пришел новый Генеральный, объявил, что теперь у них врагов нет, а остались одни друзья, — и все рухнуло. Вообще всё — страна, наука, армия, само будущее. А ведь им оставалось совсем немного, совсем чуть-чуть до окончательного прорыва. «Прокол», именно так назывался проект всей его жизни, себя вполне оправдал. Вот только вторая его фаза так и не получила ни развития, ни финансирования. А потом и вовсе всем и на все стало наплевать. Нет, лет пять, если память не изменяет, назад к нему приходили те самые хрестоматийные «люди в строгих костюмах», интересовались, не осталось ли у него каких-либо материалов по «Проколу», которые не попали в спецархив. Болваны! Сразу видно, не служили они при Союзе, потому и не знают, как тогда следили за государственными секретами. Ну, какие у него могут оказаться материалы, если он давал подписку о неразглашении без срока давности?! Если он даже в любую из бывших республик бывшего же СССР не сможет ни на день отправиться, поскольку пожизненно невыездной? Идиоты, право слово…

Кстати, интересно, кто все-таки мог прийти в столь позднее время? Наверняка соседка Вера снова будет тысчонку до пенсии просить. Даст, конечно, она ж не на водку берет. Пенсия у нее обычная, социальная, а внуков аж двое. Без отца парни растут, одна мать на себе тянет. Переписать, что ли, на них квартиру? Хоть что-то полезное в этой жизни напоследок сделает. А то ведь въедет сюда какой-нибудь жлоб из этих, новое поколение которые, да станет туда, где они с покойной супругой столько лет счастливо прожили, всяких шлюх из ночных клубов водить. Нет уж, хрен! Подобного точно не будет, он не допустит. Ох, ладно, к чему перед ночью душу бередить?..

Дошаркав до двери, профессор взглянул в глазок. За дверью стоял незнакомый мужчина средних лет. Один. Стоял, в смысле, один. Хотя сейчас никому доверять нельзя, остальные могут и на лестнице прятаться. Правда, на первом этаже консьержка сидит, абы кого не впустит. Дом-то, в принципе, еще со времен Союза не простой…

— Кто?

— Сергей Николаевич? — вопросом на вопрос ответил гость. — Полковник Логинов, Федеральная служба безопасности. Понимаю, время позднее, но вы дверь на цепочку приоткройте, я вам удостоверение покажу. И не бойтесь, пожалуйста.

— А я и не боюсь, — буркнул Мякишев, щелкая замком и распахивая дверь. — Чего мне бояться-то? Отбоялся свое, надоело, знаете ли. Входите уж, коль пришли.

Гость переступил порог, протянув раскрытое удостоверение:

— И все же, попросил бы взглянуть. И дверь закройте.

Доктор наук пожал плечами, скользнул взглядом, не вчитываясь, по документу и запер дверь. Сделал приглашающий жест:

— Проходите в комнату. Только обувь снимите, тапки вон там, на полке. А то мне самому уже сложновато прибираться, раз в неделю Вера приходит, помогает. Соседка.

— Да я в курсе, — улыбнулся гость. — Давайте все же пройдем внутрь и поговорим уже там? Не против?

— Нет, — буркнул Мякишев, зашаркав обратно в комнату. — Прошу…

В комнате профессор занял привычное кресло, кивнув гостю на соседнее, и выжидательно уставился на Логинова. Фээсбэшник затягивать с разговором не стал. Но перед этим сделал то, чего физик, честно говоря, ожидал меньше всего: раскрыв принесенный с собой кейс, выставил на журнальный столик небольшой прибор и включил его. Ого, генератор «белого шума», нужно полагать? Неужели его квартира все эти годы могла стоять на прослушке?! Ничего себе… Хотя, учитывая, чем он раньше занимался, отчего нет? Неприятно, конечно, ну да не страшно. Раньше и не такое бывало, так что он привык.

Дождавшись, пока на передней панели загорится зеленый огонек, полковник удовлетворенно кивнул и сообщил:

— Сергей Николаевич, полагаю, вы прекрасно знаете, что это за устройство? Но мы, в смысле госбезопасность, вас не слушали, могу это официально гарантировать. Так что не волнуйтесь. Просто считайте происходящее излишней подстраховкой. Правда, за другие… э-э-э… конторы ничего сказать не могу.

Мякишев пожал плечами в ответ: мол, пусть будет так, все равно проверить не смогу. Полковник же продолжил:

— Вы хорошо помните ваш проект?

— Издеваетесь? Это было дело всей моей жизни, которое столь бездарно похерили все эти, нынешние. — Последнее слово профессор даже не произнес — презрительно выплюнул.

— Полагаю, смогу вас удивить, Сергей Николаевич. Проект «Прокол» вовсе не был, как вы изволили выразиться, «похерен». И примерно пять лет назад получил дальнейшее развитие, причем именно в том направлении, о котором вы говорили с представителем отдела оборонной промышленности ЦК КПСС, помните? Акимов, Сергей Владимирович. Восемьдесят четвертый год. Сибирь, спецполигон «объекта 873»?

Мякишев помолчал несколько секунд, прищурив глаза и вглядываясь в лицо собеседника:

— Ну, допустим. Вот только…

— Есть ли у меня допуск? — верно истолковал его взгляд полковник. И вытащил из так и стоящего раскрытым кейса лист бумаги. Протянул физику:

— Прошу. Ознакомьтесь, там все сказано.

Сергей Николаевич внимательно прочел короткий текст, перечитал еще раз и кивнул, возвращая документ собеседнику:

— Хорошо, допустим и это. И что? В смысле, что именно вас интересует? Вся информация, в том числе и результаты опытов, насколько знаю, была передана в архив именно вашего ведомства. Я-то тут при чем?

— Позвольте, я вам сначала кое-что расскажу, хорошо?

Мякишев развел руками, откинувшись на истертую спинку кресла:

— А у меня есть выбор?

— Выбор есть всегда, Сергей Николаевич. Например, выставить меня из квартиры.

— И уйдете? — вздернул бровь тот.

— Конечно. Ваше право. Я ж вас не арестовывать пришел. Но неужели вам и на самом деле не интересно?

— Рассказывайте, — тяжело вздохнул профессор. И неожиданно быстро добавил: — Да нет, конечно же, интересно! Вот только, что бы вы сейчас мне ни рассказали, боюсь, слишком поздно…

Помолчав, полковник негромко ответил:

— Что ж, не стану вас разубеждать. Хотя насчет того, что уже поздно… это еще как посмотреть. Ладно, слушайте, Сергей Николаевич…

Мякишев, взволнованно ходивший по комнате, несмотря на больные ноги, наконец остановился. Взглянул на невозмутимого фээсбэшника:

— И вы так спокойно об этом говорите?! Как бишь вас?

— Анатолий Анатольевич.

— Вот! — непонятно, что имея в виду, ответил тот, воздев перед собой палец. — Именно! И вы, Анатолий Анатольевич, столь спокойно рассказываете мне о том, что вам удалось совершить первый в истории обмен разумами между людьми, разделенными поистине гигантским временным промежутком?! Семьдесят лет, с ума можно сойти! Это огромный прорыв в науке, уважаемый! Пожалуй, даже куда больший прорыв, чем все то, чего удалось добиться моей лаборатории в восьмидесятых! Просто потрясающий успех, и я весьма горд, что некогда имел непосредственное отношение к происходящему. Компьютерная игра, надо же! Никогда не воспринимал всерьез все эти новомодные штуковины, считал их чистой воды развлечением, причем глупейшим и дурманящим нынешней молодежи мозги, а вон оно как обернулось. Надеюсь, вы нашли этого человека?

Невозмутимо дослушав эмоциональный монолог до конца, полковник едва заметно усмехнулся и ответил:

— Ну, во-первых, не все так просто и радужно, как вам показалось с первого взгляда, уважаемый Сергей Николаевич. А во-вторых? Да, его нашли. Но сразу же и потеряли.

— Что, простите?

— Присядьте, пожалуйста. И успокойтесь, в вашем возрасте вредно волноваться. — Логинов кивнул на кресло. — Присядьте, и я вам все расскажу. А заодно и объясню, отчего заявился в столь позднее время.

Профессор послушно опустился на сиденье, прикрыл ноги пледом:

— Итак, молодой человек?

— Повторюсь, Сергей Николаевич, к сожалению, не все столь радужно. Вы слышали о теории нарастаний изменения времени? Наверняка ведь слышали?

Профессор пожал плечами, сухо ответив:

— Старческим маразмом пока не страдаю. Когда разрабатывали теоретическую базу «Прокола», об этом много говорили и спорили. Но мы тогда были поглощены работой, практикой и на теорию, тем более касающуюся неких гипотетических последствий, обращали куда меньше внимания. Всем хотелось получить результат. Ну, да, припоминаю, было две теории. Первая о том, что любое изменение прошлого неминуемо приведет к изменению настоящего, суть — будущего. Неофициально ее еще называли «теорией Брэдбери», или «эффектом бабочки». Вторая… сейчас припомню… ах, да, вторая противоречила первой, предполагая, что чем дальше в прошлом будет применено воздействие, тем меньше будет его отклик в будущем. Словно ведро с краской, вылитое выше по течению: чем дальше от купающихся это произойдет, тем меньше они перемажутся. И наоборот, соответственно. Мог что-то подзабыть, конечно, но примерно так. Вот только не помню точно, как наши ребята вторую теорию называли, вроде бы именно так, «ведерко краски».

Иными словами, молодой человек, согласно первой теории, наиболее мощное воздействие на будущее или настоящее — смотря какой критерий исходной точки избрать — можно осуществить именно в далеком прошлом. А вот согласно второй — наоборот. Чем ближе по временной шкале точка приложения, тем сильней изменения. Соответственно, чем дальше — тем слабее эффект. Да, кстати, возможно, вы не знаете, но существовала и третья теория, так называемого «ответвления от основной ветви». То есть исходная линия времени-пространства остается неизменной, но в момент воздействия от нее ответвляется некая новая ветка, где события могут идти как угодно, хоть по варианту «бабочки», хоть по «ведерку краски». Причем абсолютно не ясно, приводит ли подобное «ответвление» к созданию полноценного мира, новой пространственно-временной реальности, или нет. Может, да, а может — и нет. Но, хочу заметить, все это — только голая теория, и не более того! На тот момент мы всего-то научились перемещать в прошлое некий физический объект массой в пару десятков килограммов — и все. Остальное, насколько я понял, ваша заслуга. Или я ошибаюсь?

Логинов хмыкнул:

— Ну, во-первых, не моя, я всего лишь один из кураторов проекта, а тех людей, что осуществили дальнейшее развитие «Прокола». Впрочем, это неважно. Вы абсолютно верно все обрисовали. Вот только те, кто сейчас занимается проектом «Игра», склоняются, скорее, к первой теории. К той самой, которую вы и назвали «Брэдбериевской». Хотя третья теория мне тоже показалась занятной. Пожалуй, стоит передать ваши слова специалистам.

— «Игра»? — заинтересованно переспросил ученый. — Ах, ну да. Я понял. Можете не пояснять. И что?

— Хорошо, — кивнул фээсбэшник. — Так вот, мы… ну, то есть те, кто сейчас занимается проектом, считаем, что нахождение в столь далеком прошлом человека из нашего времени, да еще и профессионального военного, может иметь абсолютно непредвиденные последствия для нашей реальности.

— Человека? — живо заинтересовался тот. — Или все-таки его психоматрицы?

— А разве это имеет существенное значение? — совершенно искренне удивился Логинов.

Несколько секунд Мякишев молчал, задумчиво шевеля губами, затем коротко дернул рукой:

— Право, не знаю, в конце концов, я физик, а не биолог и уж тем более не специалист по психофизиологии. Просто вы сказали «человека», вот я и подумал… ладно, неважно. И что дальше?

— Повторюсь, — терпеливо ответил фээсбэшник. — Мы считаем, что, как вы выразились, психоматрица попавшего в прошлое игрока вполне может стать причиной непредсказуемых изменений нашей реальности. А это весьма опасно, думаю, вы со мной согласитесь. Причем тот факт, что мы пока их не ощущаем, вовсе не означает, что их нет.

— Я-то, возможно, и согласился, кабы знал больше, — задумчиво протянул ученый. — Слишком много неизвестных и неучтенных факторов. Безумно много. Уровень образованности, психологический фон перед и во время переноса, отношение к Великой Отечественной, наличие воевавших или погибших на войне родных, удовлетворенность или, напротив, неудовлетворенность нынешней жизнью, собственное желание что-либо изменить в настоящем, в конце концов…

— В точку, — негромко произнес полковник. — Согласно нашим данным, он всеми силами постарался бы изменить ход войны, поскольку крайне не удовлетворен своей нынешней жизнью.

— Своей — или вообще? — мгновенно отреагировал ученый. — Я ведь сказал, слишком мало исходных данных. Говорите уж. Я ведь чувствую, что это не все.

— Вы правы, — не стал спорить Логинов. — Ну да, в том-то и дело, что вообще, — Анатолий Анатольевич тоже умел интонировать нужное слово. — Знаете, что самое смешное? Наш нынешний фигурант — первый и единственный успешный случай полного взаимообмена разумами. И он, согласно заключению наших аналитиков, как раз из тех, кто обязательно попытается изменить прошлое во благо настоящего. Во благо Родины…

— А разве это плохо?! — живо осведомился пожилой ученый. — Разве вам самому не кажется, что в нашей нынешней жизни все не столь уж и радужно? Мне, например, очень даже кажется. И, заметьте, лично мне еще весьма неплохо живется — и пенсия вполне нормальная, и квартира, и прочее-десятое… А многим другим? Особенно не у нас, в России или Белоруссии, а за границами, в других странах бывшего Союза?

— Сергей Николаевич…

— А что «Сергей Николаевич»? — чуть ли не подпрыгнул тот в кресле. — Нет, я согласен, нашему нынешнему руководителю удалось почти что невозможное, он ухитрился вытащить из трясины величайшую в мире страну! Величайшую! И сейчас мы имеем неплохой вес в мире. Нас даже, страшно сказать, снова начали уважать; уважать через два десятилетия откровенного унижения и тыканья мордой во всякое, простите, дерьмо. А возможно, даже где-то и бояться, как было раньше, при СССР. И если б я мог встретиться с ним, честное слово, склонил бы голову в знак признания.

Но вы хоть раз задумывались, что, собственно, дальше? Через десять, двадцать… да хоть через сто лет? Ведь наши недруги, увы, не дремлют, ни те, что за океаном, ни те, что гораздо ближе. И они все еще весьма сильны! Сильны и богаты, да. Вот я иногда, признаюсь, думал по-стариковски, поскольку с меня и взятки гладки. Всегда можно сослаться на старческий маразм, да. Чем мне еще заниматься перед сном в пустой квартире, не долбовизор же идиотский смотреть? Вот и понял, что нужен нам — как там это молодежь в Интернете называет? Волшебный пендель, вроде? — вот нечто подобное нам и нужно. Так, может, этот ваш потерявшийся во времени игрок и станет этим самым «пенделем»? Ох, ну и словечко, право слово…

— Интересно вы рассуждаете… — помолчав несколько секунд, сообщил полковник. — Нет, серьезно, очень интересно, мне определенно будет о чем подумать на досуге. Но сейчас речь, к моему великому сожалению, пойдет о другом.

— И о чем же? — заинтересовался Мякишев. — Неужели вы еще чего-то достигли?

— Увы, Сергей Николаевич, увы. Скорее наоборот, потеряли. «Объект»… э-э, ну, то есть тот человек, чей разум сейчас в прошлом, нами обнаружен. Более того, с ним был установлен контакт. Сейчас его тело занимает советский танкист из сорок третьего года; впрочем, я уже рассказывал.

— Потрясающе. И что?

— И — все! — неожиданно отрезал фээсбэшник. — Нас переиграли. Его похитили.

— То есть как это, похитили?! — опешил ученый. — Любой фигурант сверхсекретного проекта всегда находился под круглосуточной и более чем плотной опекой, это же азы! Тем более такой фигурант! Что за бред?! Как его могли похитить? Кто?

— К сожалению, это не шутка. Именно поэтому я сейчас здесь.

— Не понял?

Логинов тяжело вздохнул:

— Он и находился под охраной, правда, не слишком многочисленной, всего два бойца. Мы ожидали чего угодно, но только не банального силового захвата в духе второсортного американского боевика. Наших людей просто расстреляли прямо в автомашине, а его самого похитили.

— Кто?

— Простите, я пока не стану отвечать на этот вопрос. Результаты уже есть, разумеется, но разглашать я их, разумеется, не стану. Работаем.

Помолчав несколько мгновений, физик осторожно спросил:

— Уважаемый Анатолий Анатольевич, все это, конечно, очень интересно и весьма печально, но все-таки повторюсь: я-то тут при чем? Полагаю, столь серьезная контора, что вы представляете, прекрасно справится и без меня? Или я еще чего-то не знаю?

— Сергей Николаевич. — Полковник поднялся на ноги. — Сколько времени вам потребуется на сборы? Берите только самое необходимое и не волнуйтесь, за квартирой присмотрят. Весьма серьезно присмотрят. Мы не повторяем прошлых ошибок.

— Что?!

— Вы поедете со мной, — отреагировав на изменившееся выражение лица собеседника, фээсбэшник покачал головой. — И, прошу вас, товарищ Мякишев, давайте обойдемся без никому не нужных споров, хорошо? Это как раз тот случай, когда ваше мнение не имеет ровным счетом никакого значения. Не исключено, что те, кто вплотную заинтересовался проектом… точнее, его успехом, постараются захватить всех его участников, как нынешних, так и прошлых. Вас в том числе.

— Я работал не один, — угрюмо буркнул профессор, тем не менее тоже поднимаясь из кресла.

— Разве я сказал, что эвакуируют только вас? — искренне удивился полковник. — Это касается всех, кто имел отношение к проекту раньше и имеет сейчас. Всех, гм, «фигурантов» временно разместят на одной из наших баз в Подмосковье. А мы тем временем разберемся с происходящим.

— Ну, и что с собой брать? — растерянно пробормотал Мякишев. — Честно говоря, даже понятия не имею. Меня как-то ни разу не арестовывали. Да и не эвакуировали…

— Сергей Николаевич, может, хватит язвить? Вы словно начитались либеральной прессы: «арестовывали», скажете тоже. Прямо чувствую себя приспешником кровавой гэбни и готов немедленно и слезно покаяться перед всем истинно демократическим миром! Ладно, шутки в сторону. А по сути вопроса? Да, собственно, можете ничего и не брать. Все необходимое вам будет предоставлено. Да, и вот еще что. Сергей Николаевич, вам не надоело сидеть дома?

— Простите?

— Я официально уполномочен предложить вам участие в дальнейшем развитии проекта «Игра». У вас бесценный опыт прошлых исследований в частности, и прекрасное знание предмета в целом. Обо всех новых подробностях узнаете на месте. Вы согласны?

— Я могу отказаться? — по-стариковски прищурившись, осведомился тот.

— Разумеется. Вот только сомневаюсь, что откажетесь. Ведь вам безумно интересно, разве нет? Но эвакуироваться, вне зависимости от принятого решения, все равно придется. Собственно, к работе сможете приступить прямо там, на базе развернута достаточно неплохо оснащенная лаборатория.

— Ну, конечно, мой ответ «да»! Впрочем, вы и не сомневались. Поехали. Сейчас, только оденусь.

Логинов несколько язвительно ухмыльнулся:

— Можете не торопиться, это все же не арест. Я подожду…

Главное управление СБУ в Одесской области.

— Давай кратко, остальное сам почитаю. Завтра, — не спавший уже больше суток полковник Геманов устало махнул подчиненному рукой. Несколько раз крепко зажмурился. Покрасневшие глаза пекло огнем, то ли от усталости, то ли от табачного дыма, благо выкурил он за это время никак не меньше пары пачек.

— Хорошо. Сначала по оружию. Собственно, стреляли только из автомата, про пистолеты мы узнали от случайного свидетеля. Оружие он не опознал. А вот автомат, судя по гильзам, обычный «укорот», но с «ПБС-4», патроны типа «УС», то есть дозвуковые. Все стволы они унесли с собой.

— Гильзы не подбирали? — перебил полковник.

— Никак нет. Сейчас Володя пробивает по маркировкам, все ж таки спецпатроны, хотя сами понимаете. Наверняка потому и использовали еще советское оружие и патроны, чтоб никаких следов. Мало ли что за эти десятилетия со складов бывшего Союза в неизвестном направлении уплыло…

— Без лирики. Дальше?

— Стреляли практически в упор, сразу на поражение, через лобовое стекло. Обоих наповал. По три-четыре попадания, все смертельные, в голову и верхнюю часть груди. Два промаха, один рикошетом от капота, второй в фару. Еще девять пуль прошли сквозняком, застряли в стене позади машины.

— Это все? — Олег Алексеевич потер переносицу.

— Да. Вот только… Не знаю, насколько это важно, но у нашего фигуранта был с собой пневматический пистолет, из которого он не сделал ни одного выстрела. Обнаружен на земле рядом с автомашиной.

— Неважно, полагаю. Что еще?

— Это все, товарищ полковник. Больше пока никаких зацепок. Площадка там асфальтированная, следов обуви не осталось. Крови, окурков, плевков — тоже нет, ребята все по сантиметру осмотрели. Похоже, долго нападавшие не ждали, подошли непосредственно к моменту появления наших объектов. Наверняка имелся наблюдатель.

— По их машине что?

— Метрах в двадцати ждал фургон, марку выясняем. Плохо, что камер наблюдения не было, машину определили по описаниям свидетелей, продавщицы и покупателя ночного магазинчика. Захваченных людей они не видели, вход в микроавтобус находился с противоположной от магазина стороны, по правому борту. Разглядели только того, кто сел на водительское сиденье. В темноте и на таком расстоянии лица, естественно, не рассмотрели, так что тут тоже тупик.

— Все?

— К сожалению, пока да.

— Ладно, Коля, работайте по патронам, фургону и свидетелям, вдруг повезет. Мало ли какая бабушка у окошка сидела, от бессонницы мучаясь. А я вздремну в кабинете до утра. Устал.

— Конечно, тарщ полковник. Отдыхайте. Разрешите идти?

— Иди… хотя нет, постой. Давай-ка прямо сейчас передай все, что нарыли на данный момент, в Москву, полковнику Логинову. Ну, ты в курсе. По моему каналу. Пусть подключаются со своей стороны, не исключено, что эти ребятки и не местные вовсе. Всё, я спать. Разбудишь в семь ноль-ноль. Иди, майор. Спать хочу — мама не горюй…

Дождавшись, пока подчиненный покинет кабинет, полковник коротко выматерился, прикурив очередную — хорошо б, если последнюю на сегодня, — сигарету.

Вот это он попал на старости лет! Пять лет до пенсии, м-мать! А ведь говорил дурню, предупреждал, чтобы не шлялся без нужды по улицам, чтоб дома сидел! Да и девка хороша, купаться ей, видите ли, захотелось! Русалка, блин, черноморская! Похоже, с ней он тоже лопухнулся, нужно было загодя небольшую беседу провести, благо возможность как раз имелась. Но ведь хотел как лучше, а получилось, как всегда… Да и полученная из центра «цидулька» была именно такой: до последней возможности в ситуацию не лезть, ненавязчиво присматривать, при необходимости — мягко корректировать. А оно вон как вышло…

Проверить, что ли, еще раз тех сексуально озабоченных интернет-деятелей, которых столь эффектно отмутузил в парке Краснов? А смысл? Оба сейчас в больничке, под плотным наблюдением, ребята пробивают все их контакты и окружение, в том числе сетевые. Смежников из МВД в подробности не посвящали, разумеется, им и подброшенного героина вкупе с холодным оружием хватило. Бред, конечно, на девяносто девять процентов из ста они тут вовсе ни при чем, но чего не сделаешь от безысходности? — Полковник черкнул в ежедневнике пару строк и взглянул на телефонный аппарат.

Да, обидно, что все так вышло. Ладно, чего уж теперь. Взглянул на часы — полпервого. В Москве, соответственно, на час больше. Позвонить Толичу? Нет, пожалуй, завтра поговорят. Все, спать…

Аккуратно затушив в пепельнице окурок, полковник, на ходу расстегивая рубашку, двинулся в сторону крохотной комнаты отдыха, где его ждал старенький, доставшийся еще от прошлого хозяина рабочего кабинета диван и недолгий отдых.

Более чем недолгий. Но он этого пока что еще не знал…

 

Глава 2

Дмитрий Захаров. 1943 год.

Танк, ненавистная «четверка» новейшей модификации, неторопливо вполз в поле прицела. Уже достаточно рассвело, чтобы Захаров мог рассмотреть даже забитые землей траки с отполированными грунтозацепами и тактический значок на лобовой броне, ни о чем ему, впрочем, не говорящий. Но вроде бы не эсэсовцы, обычный вермахт, что уже неплохо. Не хватало только столкнуться с какими-нибудь гренадерами вроде тех, что, на беду, встретились вчера гвоздевским разведчикам… ну, и ему самому, собственно. Чем все закончилось — известно… Хотя вряд ли, те как раз наоборот, к своим отходили.

Неожиданно панцер остановился, осторожно поводя башней; увенчанный грибом двухкамерного пламегасителя ствол искал цель. Значит, немецкий командир все-таки чего-то опасается. Что ж, его проблемы, у Дмитрия и своих хватает. Например, решить, куда именно влепить болванку — в лоб? В башню? Или попытаться раздолбать ходовую — попасть будет непросто, да и для вражеского танка не смертельно, зато гарантирует полную неподвижность, а объехать замершую на месте машину окажется вовсе не просто, дорога достаточно узкая. Нет, не такой уж он снайпер, чтобы с первого выстрела выбить фрицу ведущую «звездочку» и раскатать гусеницу. Рискнем, пожалуй, долбануть в лоб — жаль, не помнит толщину брони этой модели. Все, хватит тормозить, немецкий наводчик тоже не лох, вот-вот заметит укрытую в куцых зарослях «тридцатьчетверку». Фрицы и так ему подарок сделали, остановившись.

Подведя прицельную марку под срез башни и опустив еще чуть ниже, десантник мягко выжал изгвазданным глиной сапогом педаль спуска: БА-БАХ! Танк качнулся, откат швырнул казенник назад, на пол боевого отделения полетела стреляная гильза. Замерев, Дмитрий следил за светлячком донного трассера: три, два, один… Короткий высверк чуть левее смотрового прибора немецкого механика, сноп кажущихся фиолетовыми искр. И — ничего. Сбоку лязгнул, запирая в каморе очередной унитар, орудийный затвор: заряжающий Серега оказался достаточно опытным, вначале перезарядился и лишь затем, негромко матерясь, выбросил наружу воняющую кордитом горячую гильзу. Так, слегка сместить марку, наводя орудие в основание башни, и…

Дернувшись, Pz IV резко сдал назад: куда бы (и с какими последствиями) ни влупила болванка, немецкий механик-водитель определенно уцелел. И управлял танком. Коротко выругавшись, десантник подкорректировал прицел и снова выстрелил, на сей раз угодив в основание только начавшей разворачиваться в их сторону башни: БЛЯМС!

Конечно, сквозь шлемофон, броню и рокот работающего на холостых оборотах дизеля Дмитрий просто физически не мог расслышать звука врезавшейся в немецкий танк болванки. Но подсознание, ободряюще подмигнув, интерпретировало четко различимый в прицел сноп искр именно в этот звук. Пробитие, да чтоб он от поноса сдох, пробитие!

Танк еще пятился назад, с траков еще падали пласты глины и спрессованной травы, но уже как-то неуверенно, понемногу забирая в сторону, словно мехводу вдруг наскучило держать рычаги прямо. Рывок, еще один — и бронемашина окончательно заглохла, подмяв кормой густые придорожные заросли. Распахнулся башенный люк, и на броню, торопливо оглядевшись, выбралась фигурка в темном комбинезоне. Наклонившись над люком, танкист протянул руки вниз, видимо, собираясь помочь выбраться кому-то из товарищей, и в эту секунду оттуда вдруг выметнулся вертикальный столб огня, тут же превратившийся в темно-серый султан дыма. Отброшенный ударной волной панцерман рухнул вниз, замерев возле гусениц — мертвый, в дымящемся, но не успевшем загореться комбинезоне.

Сморгнув, Дмитрий неожиданно вспомнил, что уже видел нечто подобное — в своем времени, когда от нечего делать просматривал в Интернете ролики войны в Сирии две тысячи тринадцатого года на «ю-тьюб». Там было практически в точности так же: после попадания в сирийский «Т-72» противотанковой гранаты из люков выметнулось пламя от сгоревших зарядов к выстрелам раздельного заряжания. Здесь же вышло иначе, но весьма похоже — видимо, рванул не весь боекомплект, а лишь несколько заполненных синтетическим порохом гильз от унитаров из башенной укладки. А вот сами снаряды отчего-то не сдетонировали. Впрочем, как бы оно ни было, идущая первой в колонне «четверка» из боя вышла, причем навсегда. И вместе с экипажем, после такого фейерверка выживших не остается.

Всё, первый есть… а вот дороги назад больше нет. Теперь фрицы знают, что их тут ждут. И отнесутся соответствующим образом, благо и выучка, и боевая слаженность у них, несмотря на третий год войны, все еще что надо. И потому здорово, что есть кому прикрыть танки! Спасибо мамлею Лехе Алехину, что пришел и что бойцов с собой привел. И капитану-рембатовцу тоже спасибо, жаль, так и не узнал его имени. Да и вряд ли уже узнает — шансов уцелеть в этом бою, если уж начистоту, немного.

Ага, вон и фрицевское пехотное прикрытие, хоронятся под кустами, осторожненько обползая дымящуюся «четверку»: если б не танковый прицел, хрен бы углядел. Эх, жаль, сигнал лейтенанту не подашь, прошляпят, ведь, как пить дать, прошляпят. Это он со своего «насеста» фрицев засек, а снизу куда как хуже видно. Долбануть, что ли, из спаренного с пушкой ДТ, ведь впереди, возле курсового, никого нет? Или сразу осколочной гранатой?

— Ду-ду-ду-ду-дух! — грохот пулеметных выстрелов доносился сквозь полураскрытые башенные люки. Смотри-ка, не прошляпили, заметили, ай, молодцы! Два «дегтяря» — не пульрота, конечно, но в их положении тоже весьма ничего. Плюс бойцы с винтовками, плюс автоматчики… хоть и далековато для ППШ, конечно. А он им сейчас поможет.

— Серега, давай «два»! И сразу же следующий пихай, — заряжающий послушно воткнул в казенник унитар с осколочно-фугасной гранатой, и склонился над укладкой, вытягивая новый выстрел. Ну-с, получите подарочек, твари. Как говорится, от нашего ствола — вашему столу…

Пушка бахнула, лишая танк последней маскировки, чудом уцелевшей после первых залпов. И мгновением спустя справа от подбитого немецкого панцера развернулся роскошный огненно-дымный куст. Вспух, расшвыривая вокруг комья земли, ветки и клочья разорванных тел, и опал, растекаясь по земле пыльным шлейфом. Неплохое попадание. Ну, и еще разок, для закрепления результата, так сказать — пока заряжающий возился с орудием, Захаров довернул башню, уложив вторую гранату по другую сторону дороги. БА-БАХ! Взметнувшийся султан взрыва достиг высшей точки и словно подломился, обрушиваясь вниз мутным пыльно-дымным потоком. Или водопадом. Хотя какой уж, на хрен, водопад: откуда вода в иссушенной тротиловым жаром и измельченной ударной волной почве? Но — похоже. Вот так. А нехрен ползать по нашим кустам! Не по вашу душу их тут мать-природа высаживала!

Как уже не раз бывало, Дмитрий внезапно ощутил прилив какой-то не объяснимой словами радости, того самого хрестоматийного боевого азарта. И это пьянящее и пугающее одновременно чувство захлестывало адреналиновым штормом все его естество до самого донышка. Помрет сейчас, полыхнув вместе с танком? Да наплевать! Сколько раз он в своей жизни уже подыхал, и там, в Афгане в конце восьмидесятых, и здесь, в сорок третьем? А если учитывать еще и прошлое его виртуала, Васьки Краснова, то и в сорок первом, и в сорок втором. Так что не в первый раз умирать! Пока ему везет, а дальше? А существует ли оно, это самое «дальше»? Вовсе не факт, между прочим. Есть только «здесь» и «сейчас», остальное неважно. «Здесь» — это в огненном сорок третьем, «сейчас» — в воняющем кордитом и соляркой боевом отделении «тридцатьчетверки». Причем оба этих определения можно и поменять местами, поскольку, как в том полузабытом школьном правиле о перемене мест слагаемых, результат все равно не изменится. И так же будет кисло и удушливо вонять сгоревшим порохом; а за сорока пятью миллиметрами наклонной гомогенной брони так же будет разгораться весеннее утро одного из дней третьего года самой страшной в человеческой истории войны. Или… нет? И те, кому предсказано судьбой сгореть в танке или быть разорванными в клочья прямым попаданием в неглубоком, на большее просто не хватило времени, окопчике, выживут, и рванут вперед, на Берлин? И кажущееся неизменным правило ошибается? Все можно изменить? От перемены мест слагаемых сумма… изменится? И будущее тоже изменится? Да и плевать! Пусть себе меняется. Ибо он мужик — и ему решать, что менять, а что нет.

Ох, вот и снова на него накатило! Сильно накатило, аж скулы сводит и хочется с размаху долбануть лбом об резиновый налобник прицела — или вдруг выскочить из танка и бежать в сторону наступающих фрицев, чтобы зубами их, сук, рвать. Нет, зачем зубами, там, «за речкой», его учили множеству других способов лишать жизни себе подобных. Поскольку человек слаб и в схватке побеждает более обученный. А учили их хорошо. В ненавидимом нынешними либерастами «Совке» всегда и всех хорошо учили. И менять местами слагаемые, и убивать врага голыми руками… А вообще — в Афгане, пожалуй, все-таки было куда проще! И подобных мыслей у него там не возникало, даже когда тот дух, что первым до линии окопов добрался, с нескольких метров в упор целился…

Кстати, ну а где ж вторая «тридцатьчетверочка»? Чего молчат, мать их… впрочем, вот уже и не молчат: в граненую башню подбитого танка звонко влепилась еще одна осколочная граната, оставив на броне выщерблину и осыпав осколками уцелевших после первого взрыва пехотинцев. Ну и хорошо, им меньше работы. Вот только интересно, они со своей позиции видят тот танк, что рискнул-таки впереться на придорожный склон и сейчас, нещадно подминая кусты и молодые деревца, пытается обогнуть подбитого товарища? А то ведь Дмитрий, хоть его и видит, стрелять не может: и угол не тот, все одно в рикошет уйдет, и дымящийся панцер закрывает, только верх башни и видно.

Ага, видит — вслед за приглушенным броней и танкошлемом звуком выстрела над вражеским танком взметнулся невысокий клуб дыма. Ого, прямо с первого раза накрыли?! Неслабо… хотя, скорее всего, просто повезло. Он, тварь, им борт на пару секунд подставил, вот ребята и не лоханулись, влепили фрицу подарочек с пробитием. Итого — минус два. Но самое главное — напрочь перекрытая дорога, поскольку второй склон излишне крут для бронетехники. Единственный выход для противника теперь — если он, конечно, по-прежнему собирается штурмовать лагерь, — переть, ломая деревья, в обход второго подбитого танка. Или расчищать дорогу, оттаскивая подбитую «четверку» в тыл, что просто верх идиотизма: только время зря потеряют. Да и кто ж им позволит? Пусть только сунутся, сразу осколочный подарочек и получат. Так, а что б он сам сделал на их месте? Наверное, попытался вручную выкатить на прямую наводку одно из ПТО — наверняка ж имеют в запасе хоть пару пушек? — и расхерачить преградивший дорогу заслон. Например, во-он туда, где более-менее ровное место надежно скрыто густыми зарослями. Оттуда до них метров семьсот-восемьсот по прямой, если шарахнут из Pak-40, шансов у них практически не останется. Если память не изменяет, гарантированную защиту от «сороковой» имел только «ИС-2», до появления которого на фронте еще целый год. Пушка, конечно, не легенькая, почти полторы тонны в боевом положении, но если сильно захотят, так выкатят, пупок не развяжется. Значит, нужно держать кусты под присмотром и, ежели припечет, успеть влепить туда осколочно-фугасный…

По броне звонко затарахтели пули: нащупавший танк немецкий пулеметчик лупил на расплав ствола и не жалея патронов, видимо, надеясь разбить смотровые приборы. В ответ заполошно ударили пулеметы Алехина (аж оба «дегтярева»), часто забухали винтовки. Ах, даже так?

— Серега, «два» в ствол. И следом еще один.

Не дожидаясь заряжающего, Захаров приник к прицелу, наводя пушку на судорожно пульсирующий на срезе ствола немецкого пулемета огонек. Ну, как говорится, кто не спрятался — тому и звиздец. Орудие рявкнуло, и мгновением спустя выплевывающий пули огненный цветок скрылся в короткой вспышке разрыва. Попал. Обостренное боем сознание успело заметить отброшенное близким попаданием темное нечто, секундой назад бывшее немецким пулеметчиком. Сбоку сыто чавкнул затвор, запирая в казеннике новый выстрел. Влепить еще разок? Нет, пожалуй, не фиг унитары разбазаривать.

А вот если взять чуток выше… определенно ведомый неким шестым чувством Дмитрий, приподняв ствол, выстрелил еще раз. Позади подбитого панцера коротко сверкнуло и неожиданно мощно взорвалось, выбрасывая вверх и в стороны целые простыни живого всеочищающего пламени. Ого, это куда ж он попал? В грузовик с боеприпасами, что ли? Или в какой-нибудь заправщик? Да и какая разница, главное, снаряд зря не пропал.

Встретившись с вопросительным взглядом заряжающего, Захаров, секунду подумав, снова скомандовал «два». Если он правильно оценивает обстановку, танки им пока не грозят. Скорее уж, авиация, если фрицы вызовут поддержку с воздуха. Но время пока есть.

— От с-суки, — раздался в наушниках голос мехвода. — Гляди, командир, в атаку поперли! Как-то не похоже на фрицев. Совсем страх, что ль, потеряли? — Иван закряхтел, перебираясь на место стрелка-радиста. — Ну, щас я вас, твари, шугану, подмогну ребятам…

Сообразив, что к чему, Захаров рявкнул:

— Сдурел?! А ну, за рычаги! Нас есть кому прикрыть, а вот когда придется отсюда когти рвать, кто управлять станет? Я? Или Серега?

— Так я это…

— Разговорчики! — припомнив Афган, коротко бросил десантник, постаравшись максимально точно воспроизвести интонации легендарного прапорщика «спать не придется». — На место лезь!

И, посчитав инцидент исчерпанным, приник к панораме. Ага, вон оно как: немцы, понимая, что им противостоят всего-то два наспех окопанных русских танка, надежно запершие колонну на опушке, решились-таки на атаку. А незадачливый пулеметчик, ныне уже благополучно отправившийся в Валгаллу, похоже, просто отвлекал внимание. Замысел был понятен: рывком преодолеть открытое пространство и подавить прикрытие, после чего уничтожить доставившие столько хлопот «тридцатьчетверки», благо для того, чтобы сунуть в ходовую связку гранат, много ума не надо. А гарантированно порвать гусеницу смогут и несколько скрепленных вместе «колотушек» — главное, добраться и запихать связку в ходовую. А уж если у них имеется магнитная мина — совсем хорошо… ну, в смысле, плохо и во всех отношениях фатально. Для танков.

Разумеется, цепью немцы в атаку не пошли — не в кино про Чапаева, чай: двигались короткими перебежками, где надо, пригибаясь, где следует — делая короткий бросок и снова пригибаясь или падая на землю. Если доберутся до наших, никому мало не покажется, фрицев раза в два больше.

Лейтенант со смешным именем-фамилией «Леха Алехин» обстановку тоже оценил верно: куцые цепи танкового прикрытия взорвались огнем. Со своего места Дмитрий видел, как бойцы готовят к бою гранаты и примыкают к винтовкам штыки, а наиболее опытные — еще и заранее отцепляют от пояса и кладут под руку пехотные лопатки. А ведь он предупреждал, что главное для них — прикрыть госпиталь. Но кому сейчас важно, о чем он предупреждал?! Да и некому его будет прикрывать, если немцы доберутся до их позиции…

Дмитрий зло скрипнул зубами: вот ведь, никогда даже не думал, что воочию увидит то, о чем столько слышал и читал в далеком будущем! Три десятка бойцов, добрая треть из которых еще даже не выписалась из госпиталя, числясь выздоравливающими и ходячими, а половина остальных ни разу не бывала в реальном сражении, готовы идти в свой последний бой, врукопашную! И ведь наверняка никто из них не думает сейчас о том, что можно отсидеться в тылу с пустяковым ранением или притвориться мертвым — они и на самом деле готовы умереть! У них нет собственных блогов и аккаунтов в социальных сетях, модных смартфонов и навороченных ноутбуков и спортивных тачек. Ничего подобного у них нет — да и не нужна им вся эта шелуха. Зато у них имеется кое-что иное, самое главное: отчаянная смелость, оставшиеся за спиной (а у кого и в оккупации) матери, детишки да жены — и священный долг перед Родиной.

И заточенные по всем трем граням пехотные лопатки в руках.

Захаров несколько раз сморгнул, успокаиваясь. Да, пусть ему трудно окончательно, раз и навсегда, въехать в эту реальность, вжиться в нее, но сейчас он сделает все, что от него зависит. Эти готовящиеся к своему последнему бою мужики считают, что другого выхода нет? Как бы не так!

— Иван, слушай приказ. Вперед. Атакуем фрицев при поддержке пехоты. Работай гусеницами, я — пулеметом. По команде «короткая» тормозишь, я стреляю. Серега, пихай только «два», выстрел — снаряд, выстрел — снаряд. Давай, Ваня!

Выбросив из патрубков клубы пронизанной искрами недогоревшего топлива солярочной гари, танк, перевалив порядком сглаженный выстрелами бруствер и сминая остатки кустов, рванулся вперед. Краем глаза десантник отметил, что второй танк, как и было оговорено, с небольшой задержкой повторил маневр «делай, как я». Жиденькая цепь пехотного прикрытия поднялась следом. Дмитрий увидел бегущего с «ППШ» Алехина, возглавившего атаку. Молодец, лейтенант, настоящий командир! Вот только какого ж ты хера вперед полез? Ведь кроме тебя командовать-то и некому. Впрочем, ладно — чему быть, того не миновать. Поехали…

Дальнейшее запомнилось урывками: даже прошедшему афганскую войну Захарову оказалось трудно полностью адекватно воспринимать действительность. Оставшееся до атакующих немцев расстояние они преодолели за несколько десятков секунд, опередив собственное прикрытие. Пока ехали, Дмитрий пару раз скомандовал «короткую» и выстрелил осколочными, после чего надолго приник к ДТ. Патронов не жалел, прекрасно понимая, что при такой болтанке эффективность от его огня почти что никакая. Стрелял главным образом ради деморализующего эффекта: вряд ли кому понравится несущийся в лоб танк, еще и огрызающийся длинными очередями из спаренного с пушкой пулемета. Особенно, когда оный танк еще и вполне так себе целенаправленно охотится за отдельными пехотинцами, стараясь намотать их на гусеницы! Мехвод не подкачал; со своего места Захаров видел, что нескольких гитлеровцев они таки нагнали. Вот только смотреть после боя — если, конечно, вообще кто выживет — на то, что от них осталось, как-то не тянуло. «За речкой» он всякого повидал и потому особенного желания еще больше расширять копилку собственных острых ощущений как-то не тянуло. Совсем.

Затем танки остановились метрах в трехстах от опушки и открыли беглый огонь гранатами по намертво застопорившейся колонне. Не особенно и прицеливаясь, поскольку наводить было попросту некуда: перспектива окончательно скрылась в дыму и поднятой взрывами осколочно-фугасных снарядов пыли. А позади бронемашин, где остатки немцев схлестнулись с немногочисленным танковым прикрытием, шла рукопашная. И помочь им Захаров ничем не мог: начнешь маневрировать — гарантированно подавишь и тех, и других, а про стрельбу и речи не шло. Оставалось вести беспокоящий огонь, не позволяя фрицам предпринять еще одну атаку или выкатить на прямую наводку ПТО. Выстрелов, правда, оставалось не столь и много: еще минут пять в таком ритме — и все. Аллес, как говорят гибнущие от ударов грамотно заточенных пехотных лопаток доблестные сыны Рейха. Останутся только «черноголовые», против живой силы абсолютно бесполезные…

Добив четвертый по счету диск, десантник перезарядился, но стрелять больше не стал: каким бы надежным ни было оружие предков, стволу нужно было хоть немного остыть. Иначе пулемет начнет всерьез плеваться пулями, и толку от него будет не больше, чем от травмата-резиноплюя из его времени…

— …мандир! — связь по ТПК, как водится, оставляла желать лучшего, и механик почти орал. — Чего торчим, как прыщ на жопе?! Не ровен час, пожгут. Чего делать-то?

— Возвращаемся на позицию, — принял решение Дмитрий. — Давай задом, чтоб в корму подарочек не влепили.

И подумал про себя: «Надеюсь, пацаны разберутся, что к чему, и под гусянку не полезут».

Взревев дизелем, «тридцатьчетверка» дернулась и поползла назад. Второй танк повторил маневр, как вдруг из тех самых зарослей, в которые Захаров лично положил две гранаты, протянулась светящаяся ниточка донного трассера, воткнувшаяся в лобовую броню танка Кочеткова.

Несколько мгновений десантник еще надеялся, что немцы смазали, что ушел в рикошет, но секундой спустя «Т-34» густо задымил. И, не успел Дмитрий коротко и зло выругаться в адрес фрицевского наводчика, взорвался. Подпрыгнув на погоне, граненая башня с выбитыми ударной волной люками, и в самом деле в чем-то похожая на гайку, плюхнулась обратно, нелепо своротив в сторону ствол. Всё, вот и у них минус один. Пацанов жаль, но сейчас главное — уцелеть самим и вместе с остатками алехинских бойцов успеть прикрыть госпиталь. Если, конечно, из пехтуры хоть кто-то уцелел: обзор из башни никакой, а высовываться из люка десантник не спешил. Не хватало только схлопотать в дурную башку шальную пулю.

— Давай, уходи с директрисы, б…, сожгут нах…! — краем сознания Захаров отметил, что его мехводу данный термин определенно не знаком, но Иван, как ни странно, понял: танк снова дернулся, изменяя направление движения, и набрал скорость, насколько позволяла задняя передача.

Прижавшись к налобнику, Дмитрий пытался нащупать пушку. Нереально, разумеется, при такой-то тряске, но если они успели перезарядиться — а они, ясен пень, успели — то…

— «Короткая», — не слишком надеясь на переговорник, Захаров пихнул механика сапогом. Танк замер, несколько раз качнувшись, и бывший десантник навел марку на подозрительные заросли. Три секунды, две… успокоиться, навестись… только вот пальцы предательски дрожат… огонь! Нога ушла вниз, утопив педаль спуска, и мехвод тут же рванул с места. В кустах вспух подсвеченный коротким внутренним огнем взрыв, ударная волна сорвала с близлежащих деревьев не успевшие еще полностью раскрыться клейкие апрельские листья. Попал или нет — уже неважно. Главное — успеть уйти, оторваться… все, успели…

Укрывшись за приметным бугорком по самый срез башни, танк замер. Правда, тише от этого не стало: дизель Иван не глушил, похоже, окончательно въехал в ситуацию. Что ж, молодец. Если выживет, нужно будет прибрать толкового механа в экипаж. Пятьдесят, если не больше, процентов живучести танка лежит на водителе. Жестокая статистика войны, ага.

Захаров огляделся, с искренней радостью увидев возвращающихся бойцов. Из трех десятков уцелело человек семнадцать, тащивших к рубежу обороны нескольких раненых. Что ж, если отбросить эмоции и рассуждать цинично, не столь и плохо. Нормальный размен для подобного боя, поскольку фрицы полегли практически все. А вот пулеметов, похоже, не осталось вовсе. Нужно будет снять с танка оба «дегтяря», благо запасных дисков еще с десяток осталось.

В броню загрохотали прикладом, и Дмитрий наконец рискнул высунуться из башни. Рядом с танком, устало привалившись к заляпанной глиной надгусеничной полке, стоял лейтенант Алехин. Ух ты, значит, уцелел зар-раза! Вот это сюрприз, определенно приятный. Молодец, лейтеха! И ведь первым на фрица пер!

Лицо Алексея было обильно испачкано уже начавшей подсыхать кровью, не поймешь, то ли своей, то ли чужой, под левым глазом вызревал роскошный фингал, гимнастерка разодрана от ворота и почти до середины груди. Да уж, красавец, что и говорить.

Прогремев подошвами по броне, десантник спрыгнул вниз и порывисто обнял лейтенанта:

— Живой, сукин ты сын?! Вот же, б…!

— Ага, — вяло ответил тот. — Есть такое дело. Тошнит только очень, по голове сильно получил. Прикладом. Хорошо, по касательной, а то там бы и лег. Мы это… — не договорив, Алехин вдруг согнулся в пароксизме рвоты, заодно облевав сапоги Захарова. — Простите, тарщ командир. Виноват.

— Ничего, братишка, пройдет. У меня три контузии было, и ничего, живой пока. Людьми управлять сможешь? Нужно отойти на запасную позицию, ну, где рембат стоит. Там и окопаемся. Сколько у тебя бойцов осталось, лейтенант?

— Шестнадцать, — поднял тот мутный взгляд. Сглотнув, продолжил: — И пятеро раненых, из них трое тяжелые. Пулеметов нет. Боекомплекта практически тоже.

— Как отойдем в тыл, пришли пару бойцов, пусть снимут пулеметы с танка, я помогу. Патроны — как решишь, можешь часть дисков распотрошить для тех, у кого «мосинки». И это, Леха, — продержись еще с полчаса, ладно? Как назад откатимся, я приму командование, все равно у меня снарядов штук пять осталось. А тебе в госпиталь нужно.

— Не, никуда не пойду, — лейтенант решительно потряс головой, отчего его заметно качнуло в сторону и снова вырвало. Отдышавшись, договорил:

— Я с ребятами останусь…

— Не тебе решать! — отрезал Захаров. — Давай раненых на броню, остальные следом. Все, это приказ. И это… короче, ладно, я только что принял командование. Так что исполняй приказ, лейтенант. Три минуты на сборы, и уходим.

— А…

— Отставить. Выполнять приказ. Иван, — глядя вслед покачивающемуся лейтенанту, при ходьбе опиравшемуся об землю прикладом автомата, Дмитрий обратился к механику-водителю, с интересом прислушивающемуся к диалогу: — Все слышал?

— Так точно, чай, не глухой. Отходим через рембатовцев, прикрываем госпиталь. Тока, как доедем, я сам дэтэшники и сниму, к чему бойцов напрягать. Так что, уже едем?

— Нет, блин, тетю Клаву ждем! — откуда взялась эта самая «тетя Клава», Дмитрий и понятия не имел. Вроде из какой-то давнишней, чуть ли не девяностых годов, телевизионной рекламы. — Давай отползай, примем на броню трехсот… м-мм… раненых, и едем назад. Вряд ли фрицы нам много времени дадут, так что скоро попрут. Или авиаподдержку вызовут, а от «лаптежников» нам, сам понимаешь, не укрыться.

— Слышь, командир, а может, мы им так вломили, что они и не…

— Попрут, вот увидишь, жопой чую, — мрачно ответил Захаров. — А она у меня редко ошибается. И вообще, Иван Батькович, разговорчики! Давай, отъезжай, чтобы нас пригорочек полностью укрыл. А то, не ровен час, еще и…

В этот момент утреннее небо разорвал рокот авиационных моторов, и Дмитрий инстинктивно вжал голову в плечи, готовясь к самому худшему. Если немцы вызвали-таки авиацию — всё, сливай воду, как говорилось в его времени. От пикирующей сверху «штуки» на ровном месте не спасешься, как ни насилуй дизель и ни маневрируй, это он и без боевого опыта Краснова прекрасно понимает. Вот только почему они заходят с востока: просто идут «под солнцем», опасаясь наземной ПВО — которой тут, увы, попросту нет — или…

Оказалось как раз «или», и Захаров облегченно выдохнул, неожиданно поймав себя на мысли, что несколько этих долгих секунд, похоже, и вовсе не дышал. Что ж, и на сей раз повезло.

А над головой проносились распластанные на небесно-голубых плоскостях с красными звездами «Ильюшины». Гораздо выше выли моторами истребители прикрытия, готовясь отогнать немецкие перехватчики, буде они появятся. Вот же как бывает: до усрачки боялся прилета «восемьдесят седьмых», а прилетели наши! И с ходу дали фрицам неслабого жару, причем в самом прямом смысле этого слова: зайдя на атаку на высоте в триста-четыреста метров, «горбатые» проштурмовали опушку и ближайшие несколько сотен метров лесной дороги ФАБами и эрэсами, превратив ее в кипящее море огня. Сделав второй заход и окончательно освободившись от смертоносного груза, «Ил-2» прошлись напоследок на бреющем, поливая разгромленную колонну и окрестности огнем бортовых пушек и пулеметов.

Захаров впервые видел атаку штурмовиками наземной цели и весьма впечатлился. Конечно, боевая пара «Ми-24» или «грачей» отработала б не хуже, в Афгане наблюдал пару раз, как вертолеты утюжили НАРами горные склоны, а разок даже стал свидетелем атаки звена «Су-25» на непокорный кишлак, из которого, несмотря на многочисленные зачистки, раз за разом приходили моджахеды, но и только что виденная картина более чем впечатляла. Собственно говоря, никакой опушки больше не существовало. Вообще. И доброго полукилометра невидимой отсюда дороги тоже. Только нечто дымно-пыльное, пронизанное огненными всполохами, фонтанирующее рвущимися в пламени боеприпасами и опадающее на землю клочьями жирного пепла и сорванными ударной волной листьями и ветками. Н-да уж, теперь он, пожалуй, и на самом деле понимает, отчего немцы называли этот штурмовик «чумой» или «мясником»! А вообще, если честно, то им просто немыслимо повезло, что летуны успели вовремя. На этой войне подобное, увы, не столь уж часто случалось.

Дмитрий проводил взглядом удаляющиеся штурмовики — спасибо, парни, выручили. Теперь уж точно в спину не ударят. Да и командование, коль прислало штурмовики, теперь знает про их непростую ситуацию, следовательно, шансы уцелеть и спасти госпиталь возрастают многократно. Или… или командование и раньше знало о прорыве, дожидаясь, пока немцы начнут покидать лес, где накрыть их оказалось бы не в пример сложнее? Что ж, тоже вполне вероятно. Да и логично, если начистоту. Планировать боевые операции нужно с холодной головой, а не на эмоциях. Впрочем, не ему судить, кто прав, а кто — нет. Он со своим экипажем сделал все возможное. Равно, как и бойцы лейтенанта Алехина…

* * *

— Ну, здоров, танкист! Выжил, значит?

Захаров торопливо обернулся, выбрасывая окурок и вспоминая, откуда ему знаком этот голос. Ох ты ж, да это тот самый смершевец, что допрашивал его в землянке накануне начала немецкого прорыва. Как там бишь его — Луганский вроде? Лейтенант госбезопасности?

— Так точно, товарищ лейтенант государственной… — и осекся, остановленный коротким движением руки особиста.

— Да не тянись ты, Краснов, не тянись. После того, что совершил, ты даже передо мной тянуться особо не обязан. Фрица остановил, а перед этим, помнится, и еще кое-что весьма важное сделал. Знаешь что, лейтенант, а пойдем-ка, пройдемся, поговорим? Так, чтобы без лишних ушей?

— Так точно, — въехав в ситуацию, Дмитрий подбавил в голос неуверенности, — а что…

— Да ничего, — пожал плечами тот. — Во-первых, документы тебе вернуть хочу, а во-вторых, пару вопросов задать. Хотя ты, — Захаров не без труда, но все же выдержал тяжелый взгляд Луганского, — и без них, похоже, прекрасно справился. Причем по собственной инициативе.

Дмитрий резко остановился — подводить капитана-рембатовца он не собирался:

— Товарищ лейтенант государственной безопасности, танки под мое командование…

— Успокойся, Краснов, не дергайся. Я прекрасно знаю, как и что было. И весьма сожалею, что опоздал. Признаю, оставить тебя без документов — полностью моя вина. Но кто ж знал, что они именно в эту ночь сунутся? Я ж то думал, смотаюсь в штаб, потом вернусь… ну да, не стану скрывать, и твою личность заодно проверю…

— И как, проверили… заодно? — Дмитрий, едва ли не против своей воли, начинал потихоньку закипать от тихого и располагающего к себе голоса особиста. Только б не сорваться, ведь он, очень похоже, именно на это и надеется. Блин, и ведь ничего, практически, и не изменилось со временем: когда его пару дней мурыжил батальонный «молчи-молчи» после того памятного рейда в кишлак, первого в его афганской жизни, все примерно так и обстояло. И манера говорить, и взгляды, и многозначительная незавершенность фраз…

— Проверил, — неожиданно сухо закончил особист, словно вдруг полностью потеряв интерес к дальнейшему разговору. Протянул потрепанную на сгибах командирскую книжку:

— Держи, Краснов. И не тушуйся, нормально все будет. И орден на грудь прикрутишь, и… вообще, — судя по всему, никаких комментариев более не полагалось: мол, отвертелся — и радуйся, сопи в две дырки. А вот хренушки!

— А…

Особист остановился, с видимым неудовольствием на лице обернувшись:

— Ну что еще, Василий? Вроде ж все решили?

— Товарищ лейтенант государственной безопасности, мне бы в свою часть попасть, а? И танк забрать, ну, тот, на котором сегодня воевал. Он ведь все одно из ремонта, можно ж куда хошь определить? Опять же, ребята в экипаже нормальные, почти уже сработались. Пособите, а?

Поколебавшись несколько секунд, Луганский хмыкнул, неожиданно широко улыбнувшись:

— Ну, хрен с тобой, заслужил. Собственно говоря, раскрою маленький секрет: меня ведь как раз в вашу бригаду и переводят, так что повезло тебе. Танки и опытные экипажи нам скоро очень даже понадобятся. Да, и вот еще что, едва не забыл: про те документы — молчок, надеюсь, сам понимаешь? Забирать тебя из действующей армии глупо, не тот ты человек, чтобы в тылу сидеть, а в мое ведомство наверняка ж не пойдешь? — Дмитрий осторожно кивнул.

— Вот и я об этом. Так что воюй, бей фрица в хвост и в гриву, у тебя, вроде, неплохо получается. Главное, в ближайшее время в плен не попадайся. Живым, — особист криво ухмыльнулся и, не оглядываясь, потопал прочь.

Кстати, интересно, к чему вообще был весь этот разговор? Документы вернул — это да. А в остальном? «Пару вопросов хочу задать» — а ведь, по сути, и не спросил ничего… неужели все-таки в чем-то подозревает? Или просто хотел посмотреть на реакцию? Ну, кто ж виноват, что ему так везет?! И с той колонной, что они позавчера расхерачили, и с документами этими, и сегодня?

Хотя, если учесть важность портфеля оберста с труднопроизносимой фамилией Штейнтенберг (смотри-ка, вспомнил-таки!), он всяко должен стоять «на контроле» у контрразведки. Как минимум, до июля, когда оные документы наверняка потеряют свою ценность. Да, наверное, в этом все и дело. Опять же, не зря Луганский про плен ввернул — «едва не забыл», ага, прям счас он взял, и поверил! О таком не забывают, особенно лейтенанты НКГБ. Да, похоже, именно в этом все и дело…

— Слышь, командир, — голос подошедшего со спины механика-водителя едва не заставил Захарова подпрыгнуть на месте. Блин, нервы реально расшатались.

— Ну? — обернувшись, десантник вперился недовольным взглядом в чумазую физиономию своего мехвода. — Что случилось, Иван?

— Дак это, а чего «особняк»-то от тебя хотел?..

— Ваня, а давай без…

— Извините, тарщ лейтенант. Виноват. Глупость сморозил, бывает. Да и ваще, я по другому вопросу. Думал, сами с Серегой справимся, так он, как увидел, так сразу рыгать за танк побежал. Бледный стал, бурчит, мол, не пойду — и все тут. А одному несподручно, подмогнуть бы надо.

— Так, Иван, ты вообще о чем? — искренне не понял Захаров. — Что за бред? В чем помочь? И почему рыгать?

— Ну, так это, командир… мы, когда фрица-то давили, одного в ходовую и замотало. Ну, и перекрутило меж катков-то, мы ж после того еще с полкилометра проехали. Чистый фарш. Теперь нужно ломом выковырять, а то нехорошо как-то, не по-людски. Схороним, что осталось, лопата имеется… А Серега, дурак, как увидел, так только блюет да матерится. Совсем, салага, войны не видал. Так как, командир, подмогнешь?

С трудом протолкнув в горло внезапно возникший вязкий комок, Захаров лишь молча кивнул. Да уж, похоже, сегодня ему все-таки придется расширить недавно помянутую копилку острых ощущений.

Бл-лин…

 

Глава 3

Василий Краснов. Недалекое будущее.

— …Сонька! — бросившийся к девушке танкист бухнулся на колени, рывком поднял совсем легкое, словно внезапно потерявшее вес тело, приваливая к себе. Торопливо ощупал, до одури боясь коснуться пальцами чего-то липкого, такого знакомого и страшного. Нащупал, увы: правый бок коротенького сарафана уже успел обильно пропитаться кровью. Зарычав от безысходности, рванул оказавшуюся неожиданно податливой ткань, в скупом свете подвешенной над входом лампы осмотрел рану. Крохотное входное отверстие чуть ниже правой груди уже почти не кровило, а выходного, на спине, он так и не нащупал. Неужели пуля осталась внутри? Плохо, ой, плохо, по собственному боевому опыту знает. Так, что еще, ведь бандит садил из автомата чуть ли не в упор? Но, как ни странно, больше ранений он не нашел, лишь сбитые до крови коленки и локоть, да здоровенная ссадина на щеке: видать, неслабо приложилась, падая с крыльца.

Прижав к себе безвольное тело, несколько секунд просто тупо сидел, раскачиваясь из стороны в сторону и бездумно глядя в никуда, затем взял себя в руки: девчонка пока жива! И выживет ли — зависит только от него самого. Перевязать? Наверное, нет, не стоит терять времени, рана практически не кровит. Нужно выбираться отсюда, и как можно скорей. Вряд ли они далеко от города, а там — и больницы, и полковник Геманов, в конце-то концов. Уж Олег Алексеевич точно поможет. Да, вот кстати…

Осторожно опустив девушку на мощенный квадратными цементными плитами двор, Краснов, подобрав выпавший из Сонькиной руки пистолет, двинулся в сторону автомашин. Нужен мобильный.

Пинком перевернул на спину труп первого из бандитов, торопливо обшарил его, однако телефона не нашел. Вот блин, а ведь казалось, будто в этом времени сотовый встречается в кармане даже чаще, чем пачка сигарет. Может, со вторым повезет, с тем, которого он завалил возле багажника? Повезло, в кармане обнаружилась продолговатая коробочка телефона.

А еще бандит оказался живым: несмотря на пробитую в нескольких местах грудь и немаленькую лужу натекшей крови, в темноте кажущуюся абсолютно черной, пытался что-то сказать, кривя в гримасе боли пузырящийся кровавой пеной рот. Не испытывая ровным счетом никаких эмоций — какие, на хер, эмоции, когда в десяти метрах лежит умирающая Соня?! — Краснов забрал мобильный, равнодушно поднял оружие и нажал на спусковой крючок. Пистолет негромко хлопнул, не менее равнодушно выплюнув девятимиллиметровую смерть; стреляная гильза улетела куда-то под днище авто. Вполне нормально, по закону военного времени, разве нет? Разве сейчас этот закон не действует? Еще как действует, ага… Застреленного Сонькой бандита даже и проверять не стал: уж больно четко отпечаталось в памяти вспухшее позади его башки зловещее алое облачко. После подобного не выживают, не раз на войне видал.

Вернувшись к девушке — Соня по-прежнему была без сознания, но дышала ровно — набрал знакомый номер. Полковник ответил на третьем гудке, словно на часах и не было половины четвертого утра, и Краснов вкратце обрисовал ситуацию.

Отреагировал Геманов мгновенно:

— Ни в коем случае не отключай телефон и держи его при себе, сейчас отследим твое местоположение, — в динамике было слышно, как полковник, матерясь под нос, куда-то звонит и отдает короткие распоряжения. — Девушка серьезно ранена?

— Не знаю, но, похоже, да. Пуля вошла справа, ниже сис… э-э… груди, выходного отверстия не нашел.

— Я понял. Лейтенант, ты меня четко слышишь?

— Так точно, — никогда еще Василий так не радовался возможности отвечать по-уставному, без лишних, никому не нужных слов и подробностей.

— Хорошо. Тогда запоминай: оставаться там крайне опасно. Мы выезжаем немедленно, но доберемся до места не раньше чем через час. Это долго, Василий. Вас могут попытаться перехватить как дружки этого твоего Карася, так и заказчики похищения. Вторые — куда как опаснее. Ты машину сможешь вести?

— Постара… так точно, смогу. Наверное.

— Тогда грузи девушку и уезжай оттуда. Прямо сейчас! Только телефон не отключай, хорошо? Если случайно сбросишь вызов, набери меня еще раз. Действуй, танкист!

— Есть! — Краснов запихнул телефон в карман и, подняв девушку на руки, аккуратно уложил на широкое заднее сиденье. Сбегав в дом, закинул в багажник карасевскую сумку и чемодан, захлопнув пробитую пулями крышку. Оружие собирать не стал, ограничившись пистолетом, в обойме которого еще должны были оставаться патроны — не на фронте, чай! Усевшись за руль, захлопнул дверцу, закрывшуюся на удивление мягко, почти бесшумно, и сосредоточился, пытаясь воспользоваться памятью Захарова. И, выругавшись, яростно ударил ладонями по обтянутой каким-то мягким материалом шоферской баранке: память десантника, столько раз выручавшая его сегодня, на сей раз упрямо молчала.

— Ключ зажигания, — раздался с заднего сиденья слабый голос пришедшей в себя девушки. — Справа под рулем должен быть. Поверни…

— Сонечка! Милая…

— Делай, что говорю. Дальше сам вспомнишь. Только ворота сначала открой…

Матеря себя последними словами — кретин, сам должен был догадаться! — Краснов выскочил из машины и распахнул массивные створки. Уселся обратно, повернув воткнутый в гнездо под рулем ключ, один из нескольких, насаженных на серебристое кольцо с каким-то непонятным пластмассовым брелком с парой разноцветных кнопок. Под капотом немедленно зарычал мощный мотор.

— Теперь езжай, Вась. Ты все вспомнишь, ты обязательно справишься. Давай, любимый, долго я не продержусь, очень больно, внутри все горит. Давай, Вася, с Богом…

Мысленно застонав, танкист собрался было снова долбануть по ни в чем не повинному рулю… и неожиданно понял, что следует делать дальше. Или, скорее, не понял, а вспомнил. Ведь все так просто — две педали, газ и тормоз. И ручка переключения скоростей… а, нет, в трофейной машине стояла автоматическая коробка передач, потому и педалей две, а не три. Так, сейчас разберемся…

Несколько раз судорожно дернувшись, машина выкатилась за ворота.

— Молодец, Вась. Я пока посплю немного, хорошо? — прошелестел сзади едва слышимый голос. — Ты, главное, езжай. Не бойся, мне уже почти совсем и не больно. Только спать очень хочется…

Автомобиль, снова дернувшись, застыл на дороге, куда Василий ухитрился вырулить со двора, даже не оцарапав лакированных бортов:

— Сонька, Сонечка, не надо! Не нужно, милая! Говори со мной, говори, слышишь?

— Хорошо… я буду говорить… сколько смогу… ты, главное, езжай… и это, Вась, фары-то включи…

Автомобиль несся по пустому в предутренний час шоссе. Впрочем, «несся» — это так, исключительно с точки зрения новоиспеченного водителя: выжимать больше восьмидесяти километров в час привыкший к совсем иным скоростям танкист просто не решался. Он и так-то старался особенно не глядеть в боковое окно — от мельтешения за стеклом начинала кружиться голова и к горлу подкатывал неприятный, вязкий и тошнотный комок. Соня то ли спала, то ли снова потеряла сознание: когда девушка вдруг замолчала, он остановил машину, выскочил наружу и, распахнув заднюю дверцу, бросился проверять, что с ней. Хоть растормошить ее и не удалось, но дышала Соня ровно, и пульс, пусть и слабый, прощупывался отчетливо. В конце концов Василий решил, что так, возможно, будет даже и лучше. Болевой шок, потеря крови и тяжелейший психологический стресс — жуткий коктейль, бороться с последствиями которого лучше во сне. Лишь бы сердце выдержало. Главное, поскорее добраться до своих… ну, в смысле, встретиться с полковником. Ох, быстрее бы!..

Словно отозвавшись на мысленный позыв, лежащий на правом сиденье мобильный, отключенный еще полчаса назад (у прежнего хозяина телефона попросту закончились на счету деньги, а перезванивать Геманов не стал, видимо, уже не было необходимости) запиликал очередную незнакомую Василию мелодию. Не отрывая взгляда от ветрового стекла — ну, реально ж страшно с такой безумной скоростью-то нестись! — танкист нащупал аппарат и, на миг скосив взгляд, чтоб не перепутать кнопки, принял звонок.

— Лейтенант, мы уже рядом. Через пару минут будет развилка, там пост ГАИ, такая двухэтажная стеклянная будка с буквами сверху, не ошибешься. Увидишь — сразу тормози, но близко не подъезжай, остановишься, где гаишник укажет. Как девушка?

— Жива, — сухо ответил Краснов, бросив взгляд на заднее сиденье. — Нужны врачи. Срочно.

— Все готово, — не менее сухо ответил полковник. — Не психуй. Держи себя в руках, танкист.

— Хорошо, — не сбрасывая вызова, Василий положил телефон обратно на сиденье, высматривая впереди обещанную двухэтажную будку. Ага, вот и она, над крышей горят здоровенные неоновые буквы «ГАИ». Вот только на достаточно широкой развилке, где сходились (или расходились, смотря с какой точки зрения смотреть) три ведущих к районным центрам шоссе, не было ни единой машины, кроме припаркованного под этой самой будкой бело-синего милицейского автомобиля с потушенной мигалкой.

Стоящий у края дороги милиционер лениво отмахнул светящимся полосатым жезлом: тормози, мол. Еще не до конца понимая, что происходит, Краснов послушно сбросил скорость, припарковывая автомобиль у обочины. Согласно памяти Захарова, именно так и положено реагировать на команду регулировщика. Кстати, там, в его времени, регулировщики тоже имелись. Правда, в основном женского полу и без подобных жезлов в руках, зато с двухцветными флажками. Один означал «вперед», второй — «стоп, пропусти колонну».

Ну, и где полковник с обещанными врачами и подмогой?! Ни машин, ни людей, только этот одинокий милиционер, равнодушно помахивающий своей черно-белой палкой. Что вообще происходит?

Шумоизоляция в трофейном авто была просто изумительная, Василий уже успел это оценить, пока ехал. Однако даже она не сумела полностью приглушить визг стираемых об асфальт шин: на пятачок перед ярко освещенной будкой автоинспекторов вырвались сразу два громоздких черных внедорожника — термин пришел в голову мамлея, словно сам собой: снова проявила себя память Дмитрия. Огромные, словно бронеавтомобили, сверкающие лакированными черными боками, с широкими колесами, свирепо рычащие мощными моторами… не авто, а сущие боевые машины, только пулеметов над крышей не хватает. И как это понимать?

Понимать, в принципе, ему и не пришлось, уж больно быстро завертелись последующие события. Сначала вяло отмахивающий светящимся жезлом милиционер вдруг резво рванул в сторону толстенного бетонного отбойника: такой не то, что из пулемета — из танковой пушки не враз прошибешь! Затем из распахнувшихся дверей джипов посыпались затянутые в черное фигурки: один, пять, восемь…

«Наши!» — радостно решил было Краснов, в следующий же миг уловив в происходящем некое несоответствие. Если это те, кого он ждет, то отчего они все с оружием, словно собираются штурмовать его авто? И где медики; где, в конце концов, сам полковник?

В это мгновение на крыше гаишного поста вдруг вспыхнули яркие прожектора, залив пространство мертвенно-белым светом мощных галогеновых ламп. Свирепо рыча дизелем, из-за правого откоса выбрался, с натугой перевалив крутой гребень и качнувшись на амортизаторах всеми своими четырнадцатью тоннами, доселе незаметный с дороги бронетранспортер. Взаправдашний армейский, восьмиколесный, камуфлированный, с приплюснутой круглой башенкой, откуда торчал ствол крупнокалиберного пулемета. Бронемашину Василий узнал сразу — «БТР-80», разумеется! Это еще что такое?!

Выехав на обочину и остановившись, бэтээр довернул башню и неожиданно дал длинную очередь, отнюдь не предупредительную, огненным жгутом хлестнувшую по обоим внедорожникам. Даже сквозь запыленное лобовое стекло Василий видел, как вылетают вынесенные тяжелыми четырнадцатимиллиметровыми пулями стекла и покрывается рваными пробоинами лакированный металл кузовов. Когда крупнокалиберная пуля весом почти в семьдесят грамм попадала в колесо, внедорожник смешно подпрыгивал на месте, тут же оседая на раненый бок. Черные фигурки вмиг плюхнулись на асфальт: по крайней мере, те, кто успел вовремя среагировать — нескольких отшвырнуло в сторону в состоянии, абсолютно несовместимом с жизнью.

«Ну, еще бы, — неожиданно злорадно подумал парень. — У нас подобные патроны только в противотанковых ружьях и использовались, танки жгли, а тут по жестянкам садят, да по людям…»

А со всех сторон уже бежали затянутые в камуфляж бойцы в незнакомых глубоких шлемах с прозрачными щитками-забралами, бронежилетах и с оружием. Пассажиров расстрелянных джипов без особых церемоний швыряли лицом вниз, утыкая в затылки стволы автоматов. Разоружали, отбрасывая оружие в сторону, торопливо обшаривали, выворачивая кармашки «разгрузок» и выдергивая из брюк ремни. С теми, кто пытался оказать хоть малейшее сопротивление, и вовсе не цацкались, в лучшем случае со всей дури угощая ударом приклада между лопаток, в худшем… Василий расслышал четыре выстрела и вовсе не был уверен, что стреляли в воздух. Наконец командовавший бойцами офицер вышел на дорогу и пару раз крутанул над головой раскрытой ладонью. Откуда-то из-за поста ГАИ вывернулось сразу несколько легковых автомашин и яркая, бело-красная карета «Скорой помощи». Ну, наконец-то!

Облегченно выдохнув, танкист распахнул дверцу, выбираясь из комфортного салона навстречу торопливо вышагивавшему по асфальту Геманову. Попытался встать для доклада по стойке «смирно»:

— Товарищ полковник…

— Отставить, все потом, — Олег Алексеевич кивнул вытаскивающим из фургона носилки медикам:

— Да быстрее же, забирайте ее!

И лишь затем повернулся к танкисту:

— Василий, а давай, я тебе потом все объясню? Не время сейчас, да и не место. Ты ж воевал, значит, должен понять: иначе было нельзя. Мы одновременно и вас, и этих уродов вели. Вот и решили совместить, так сказать, приятное с полезным. Понимаешь?

— Понимаю, — угрюмо буркнул танкист. — На живца, типа, ловили? А если б нас того…

— Ну, почти, — Геманов спокойно выдержал его взгляд. — Прости, лейтенант, но извиняться я не намерен. Ни сейчас, ни когда-либо в будущем. И виноватым себя ни в коей мере не чувствую. Хотя бы потому, что твердо знаю: все было под контролем, и вам с Соней ничего не угрожало. Помнишь того гайца… ну, регулировщика, — пояснил он, уловив на лице мамлея гримасу откровенного непонимания, — что вас затормозил?

— Который за каменюку спрятался? — фыркнул Краснов.

— Ага. Вот только за той, как ты выразился, «каменюкой» у него целый арсенал имелся, пулемет с лентой на двести пятьдесят патронов, да пара противотанковых гранатометов. И если б вы оказались в опасности, он бы прикрыл, пусть и ценой своей жизни. Неужели думаешь, что это и на самом деле был сотрудник автоинспекции? Нет, конечно, мой боец, только переодетый. Ну, а в целом? Что такое государственные интересы, ты, надеюсь, еще не забыл? То-то же…

— Извините, — стушевался танкист.

— Да ладно, брось, разве я не понимаю? Нервы у всех не железные, что у тебя, что у меня. Полагаешь, просто было организовать подобную операцию меньше чем за час? А ведь с твоего первого звонка немногим больше времени прошло. Спецназ-то родной по тревоге поднять — это одно, а вот тот же бронетранспортер организовать — совсем даже другое. Но получилось, сам видишь. Вроде бы даже неплохо вышло.

— Так эти… — запоздало догадался Краснов, мимоходом успев еще раз устыдиться собственному поведению.

— Ну, да, это как раз и есть группа захвата нанимателей этого твоего Карася. Точнее, была. Подозреваю, они прекрасно знали о том, куда ты едешь и на чем — как, впрочем, и обо мне. Мобильный определенно стоял на прослушке, вот они и попытались перехватить вас, прежде чем это сделаем мы. А может, и не только в телефоне дело, дом мог быть под наблюдением, или внутри остался кто-то, кто работал не только на Карася, — ты ж весь особняк, полагаю, не осматривал? Главное в том, что и моя, и их операция планировались в жуткой спешке, потому никакой гарантии успеха не было и быть не могло. Просто за мной, как ни крути, стоит государственная машина, а за ними… очень надеюсь, что вскорости я как раз и узнаю, кто стоит за ними. Так что, товарищ младший лейтенант, садись в мой автомобиль, и погнали в город. У меня дел не то, что невпроворот, а выше крыши. А тебе стоит выспаться. За девушку не волнуйся, теперь она в надежных руках, операционная готова, бригада хирургов и реанимационная тоже, сейчас мигом до города домчим, а уж там — как бог на душу положит. Но я отчего-то уверен, что все будет хорошо. Веришь мне?

— Как будто есть выбор, — буркнул Василий. — А можно мне с ней?

— Лейтенант, — голос Геманова закаменел. — Ты хирург? Или реаниматолог? И чем ты поможешь? Будешь ходить по коридору больницы и смолить одну за другой сигареты? Так в больницах ныне курить вовсе запрещено. Сказал же: девушка в надежных руках. А ты нужен мне. Сейчас важна любая мелочь, любой пустяк, который ты заметил, но не придал должного значения. К дому этого бандюка уже выехала оперативная группа, ребята знают, что делать. А мне важно то, что заметил ты. Ясно? Тогда бегом в машину, уезжаем отсюда.

— Так я там это, пострелял немного…

— Не проблема, сказал же, группа выехала. Приберут, если что. Мало ли, какие у бандитов разногласия случаются. Не поделили чего, да и схватились за стволы. Неважно, короче. Это уж точно не твоя проблема.

Вспомнив кое о чем, танкист кивнул в сторону брошенного автомобиля:

— Там, в багажнике, какой-то чемодан и сумка, Карась их с собой тащил, когда из дома драпал. Ну, я и прихватил, вдруг что ценное.

— Ого, а ты, смотрю, парень хваткий. Еще и трофеи приволок. — Геманов отдал одному из своих людей короткое распоряжение. — Молодец. Ступай в тачку.

Коротко кивнув, Краснов поплелся в сторону полковничьей автомашины, успев заметить, как фургон «Скорой помощи», врубив мигалку и сирену, рванул в сторону города. Плюхнулся рядом с водителем, место которого занял сам полковник. На заднем сиденье устроились двое молчаливых парней в полной боевой: камуфляж, каски, бронежилеты, забитые боекомплектами разгрузки и автоматы в руках.

Взревев мотором, явно не штатным, машина выехала на шоссе и поперла к городу со скоростью никак не меньше ста двадцати кэмэ — судорожно сглотнув, Василий торопливо уставился в лобовое стекло. Не хватало только, чтобы полковник заметил, что он боится быстрой езды!

— Товарищ полковник, я…

— Не сейчас, — отрезал Геманов, мазнув по лицу танкиста цепким взглядом. — Когда прибудем на место, тогда и доложишь. Пока одно могу сказать: ты все правильно сделал, молодец. Я и не думал, что сам справишься, да еще и столь быстро, а ты вон как, аж завидно. В спецназ тебе нужно, танкист, не иначе как, — полковник усмехнулся. — Пойдешь под мое начало? Нам такие, как ты, очень нужны.

— Если обратно не вернусь, то пойду, — абсолютно серьезно кивнул Краснов. — Я ж ничего, кроме войны, и не видел. Да и гражданской профессии у меня нет, танкист я. Вот на Соньке женюсь и пойду. Поди, чему и научат…

— Даже так? — смущенно пробормотал тот. — Уже и свадьбу спланировал? Серьезный подход, да… Ладно, ловлю на слове. В бардачке сигареты, хочешь — кури. Скоро приедем, там и поговорим. Все, объявляю режим радиомолчания.

 

Глава 4

Дмитрий Захаров. 1943 год.

Как ни странно, но награду он все-таки получил, причем еще до конца недели. На третий день немногословный комбат вручил ему картонную коробочку с орденом Красной Звезды. К ордену полагалась еще медаль «За отвагу» (уже вторая, между прочим!) и представление на очередное воинское звание, пока, впрочем, не утвержденное в штабе фронта. Уже после, расписываясь в ведомости, Дмитрий узнал, что «отважные» медали получили и все танкисты, как его погибший экипаж, так и Иван с Серегой. Первые, разумеется, посмертно…

А вот про разведывательную группу Гвоздева ни слова сказано не было — что, впрочем, и понятно, мужики подчинялись совсем иному ведомству. И свои награды, пусть и посмертно, надо полагать, тоже получили.

Луганского он больше не видел, хотя и подозревал, что «звездочку» получил не без его участия: наверняка ведь орден прилетел ему на грудь именно за трофейный портфель. Когда подумал об этом, неожиданно поймал себя на мысли, что за два сорванных немецких наступления, помноженную на ноль разведгруппу и спасенный госпиталь могли бы всех наградить и посерьезней, но тут же ее, эту самую мысль, и прогнал. Не за побрякушки воюет, в конце концов! Он и двадцатилетним пацаном в вылинявшей «афганке» за идею воевал, а уж сейчас?

Да и парни, как наспех похороненные им в том памятном лесу, так и дравшиеся плечом к плечу в крайнем бою, тоже. Так что нечего и стесняться: как бы там ни было, командовал он, значит, и орден получил вполне заслуженно. А вот о том, что эта самая «звездочка» — уже вторая в его жизни, знать, определенно, никому не стоит. Смешно, кстати, вышло: номер второго полученного им ордена отличается от первого куда меньшим количеством цифр…

Награды обмыли тихо, собравшись после отбоя возле танка. Вскрыли банку американской тушенки, нарезали крупными ломтями вчерашнюю буханку хлеба и, бросив в кружку со спиртом орден и медали, пустили по кругу. Всё — молча, поскольку говорить просто не хотелось. Да и не о чем было особенно говорить. Ну, награда — и награда, война ж идет, как тут без наград обойтись? Обычное дело.

Больше всего медали радовался заряжающий, но, глядя на более опытных Захарова и мехвода, старался особо вида не показывать, хоть порой и выходило плохо. По крайней мере, скрыть периодически бросаемые на новехонькую «Отвагу» восторженные взгляды ему так и не удалось. Дмитрий с Иваном, понимающе переглянувшись, разумеется, сделали вид, что ничего не замечают. Потому что первая в жизни боевая награда — это… ну, это, в общем, очень и очень важно! И поймет эту самую важность только тот, кто побывал в реальном бою.

А утром страдающего легким похмельем Захарова снова вызвали в штаб, где комбат сообщил, что танк за номером «сто двадцать четыре» переходит под его командование. В соответствии с чем ему необходимо срочно подобрать недостающего члена экипажа, суть — стрелка-радиста, после чего принять взвод. Угу, именно так — и никак иначе. Впрочем, а чего он хотел? До его «попадания» Краснов был именно взводным, и неплохо себя показал в последних боях (десантник внутренне усмехнулся: ну, да, мы пахали, я и трактор!). Спасибо, хоть роту сразу не дали, иначе куда б он без опыта-то? Школа славных советских воздушно-десантных войск и опыт горной войны — это, безусловно, сила, вот только пользы от нее тут, в сорок третьем да на командирском сиденье «тридцатьчетверки», почти никакой. Одна надежда на память Краснова. Учился ж он чему-то в своем танковом училище, да и повоевать за два года успел неслабо. Так что будем надеяться, Захаров на его месте сделает не меньше, чем мог бы сделать младший лейтенант. А то, глядишь, и больше, мало ли как судьба повернется?

Заодно десантник получил и новое задание — пока еще не в качестве взводного. Ночью предстояло перегнать в расположение бригады отремонтированные танки, попутно сопроводив колонну из нескольких грузовиков. Штаб уже тоже сворачивался, собираясь убыть к новому ППД — никаких разъяснений не последовало, но Захаров понял, что бригаду перебрасывают подальше от линии фронта.

Откозыряв, Дмитрий, пригнувшись, выбрался из накуренной штабной землянки. Вот же курят предки, пипец просто! Нет, он тоже с самого Афгана дымил, лет после тридцати, впрочем, ежегодно безуспешно пытаясь бросить, но чтобы так?! Да еще и такое откровенное дерьмо, гордо именуемое в этом времени «отменным табачком»? И ведь не самосад шмалят товарищи командиры, а вполне себе фабричные папиросы. Некоторые, правда, предпочитают трофейные сигареты, немецкие или французские, но, с точки зрения человека двадцать первого столетия, избалованного щедро разбавленным селитрой, формальдегидом, свинцом и прочими канцерогенами куревом, все равно излишне крепкие.

Стоя на пороге землянки, Захаров достал портсигар — последний подарок мехвода Балакина — и, отщелкнув крышку, выудил папиросину. Постучав картонной гильзой по крышке, сунул в рот, привычно уже смяв пальцами мундштук. Ухмыльнулся про себя: других критиковать легко, а вот когда самому подымить захочется, так ведь любое дерьмо в рот запихнешь!

Встрепенувшийся часовой закинул на плечо ремень карабина и поднес сложенные «лодочкой» ладони, внутри которых теплился огонек бензиновой зажигалки, сделанной из винтовочной гильзы:

— Пожалте, тарщ лейтенант.

Прикурив, Дмитрий благодарно кивнул, одарив бойца парой папирос. И неторопливо потопал обратно. Весь его невеликий экипаж ожидал возвращения командира возле входа во временно выделенную им для ночлега землянку:

— Здоров, командир, — мехвод протянул Дмитрию дымящуюся алюминиевую кружку. — На-кась, чайку дерни, поди, горло после разговора с комбатом пересохло? — и ухмыльнулся в усы. — Пей, я сахарку с запасом кинул, пока имеется. Правда, Серег?

— Угу, — согласился немногословный заряжающий. — Сладкий. Вкусно.

И, сделав из кружки шумный глоток, снова уставился в одному ему ведомую даль.

Поколебавшись пару минут, Дмитрий негромко сказал:

— Мужики, короче, дело такое. Теперь мы один экипаж, комбат распорядился. Осталось только радиста найти.

— Ну, а чо. Найдем, — механик затянулся самокруткой, окутавшись сизым махорочным облачком. — Есть у меня один знакомец из рембата, думаю, капитан отпустит, коль комбат добро дал. В рациях шарит — мама не горюй. Пулемета, правда, и в глаза не видел, но пользы-то от курсового, сам знаешь, командир. Диски менять научим, да на спуск жать тоже. А не попадет, так я гусеницами подправлю, — и, вновь усмехнувшись в усы, сделал солидный глоток чая.

— Яша зовут. И фамилия такая, необычная. Шнеерзон, короче. Ты как, командир, ничего против евреев не имеешь?

— Что? — на миг опешил Захаров. — А почему я должен что-то против них иметь?

— Ну, мало ли? — меланхолично пожал плечами мехвод. — Был у меня сержант, еще до того, как в рембат попал, так страсть, как их не любил. Погиб, правда, быстро да того… непонятно. А тебя я и не знаю толком. И Серега, вон, тоже не знает…

— Так, бойцы, — наконец-то врубился в тему Захаров, поднимаясь на ноги. — Верно говоришь, пора и познакомиться. Повоевали мы вроде бы неплохо, а вот времени друг дружку получше узнать не было, согласен. Короче, начну с себя. Младший лейтенант Василий Краснов. На фронте с конца лета сорок первого. Жив, как видите. Последние полчаса — комвзвода средних танков типа «три-четыре», которые нам, очень надеюсь, дадут. До того, впрочем, тоже был командиром взвода. Мой крайний экипаж в полном составе погиб несколько дней назад при отражении прорыва немцами линии фронта. Наша рота сумела их остановить, но выжил только я, так уж вышло. Всё.

Мехвод собрался было подняться следом, однако Дмитрий махнул рукой: «не нужно, мол».

— Ефрейтор Иван Фрунза. Бессарабский я. Аккерманского уезда, ежели по-старому. Молдаванин наполовину, по батьке. Когда в сороковом наши вернулись, меня как только не проверяли. И так, и эдак. «Энкавэдэ», все дела — кто ж виноват, что после империалистической все так обернулось? Мне тогда и лет-то было, одной рукой можно счесть. Ну, короче, сочли угнетенным классом, в Харьков отправили, на тракторный завод, благо профессия уже имелась. Там уж подучился тому-сему, освоился, наладчиком работал. А тут и фриц на нас двинул. Вот, примерно, так. Знаешь, лейтенант, как подумаю, что счас румыны на моей земле творят, так и ужраться хочется, в чистую жопу. А потом сесть за рычаги — и вперед. И чтоб не стрелять, чтоб гусеницами давить. Ну, ты давеча видал, как оно бывает, — и бросил смешливый взгляд в сторону смущенно потупившегося заряжающего.

— Ладно, понял я, — кивнул Захаров, про себя подумав: нет, ну что за издевка истории, а?! Сначала одессит Балакин, теперь — уроженец Аккерманского уезда, в его времени ставшего Белгород-Днестровским районом Одесской же области. И оба — механики-водители, кстати. Это что, прикол такой? Ему не понятный? Или… или так должно было быть?

— Серега, ну, а ты чего про себя интересного расскажешь? Нам теперь аж до самой Победы вместе воевать, так что давай, колись. А то напишешь чего похабного на стене Рейхсканцелярии, а мне потом за тебя краснеть.

— На чего стене? — искренне не понял заряжающий.

— Рейхстага. Ну, это в Берлине, там, где Гитлер от нас прячется. Неужто не захочешь на стене свой автограф оставить?

— Ну, я это… захочу, конечно… ежели фриц раньше не спалит…

— Неправильно мыслишь, Серега! Фриц нас спалит только тогда, когда мы сами к нему в прицел полезем. А вот ежели мы не полезем — то до самого Берлина и дойдем. Логику понимаешь? — встреча с земляком, пусть и проживавшим в доброй сотне километров от родной Одессы, настроила десантника на шутливый лад. Похоже, и механик со смешной фамилией Фрунза его понял:

— А чего ему понимать, ему главное — унитар не перепутать, верно, Сереж? Да об полик не уронить, взрывателем вниз!

— Все б вам шутить, Иван Федорыч! Нормально пихал да не ронял, вона скоко фрицев набили, нет разве? Кстати, мой первый бой! И медалю навесили, если б плохо пихал, глядишь, и не дали бы!

— Ладно, ладно, виноват, — ухмыльнулся в прокуренные желтоватые усы мехвод. — Вон, и лейтенант тоже себя виноватым чуйствует. Ты, Серега, лучше о себе чего расскажи.

— А чо рассказывать-то? — насупился тот. — С Воронежа я. Не с самого, правда, недалечко так, с полста кило´метров всего. Учиться поехал, в ФЗУ, а тут и война. Немец попер, ну, то да сё, а я ж не по месту жительства. Приписного и нету. Пока туда-сюда, спасибо, в рембат попал, руки-то у меня не с жопы растут, батя много чему обучил. А тута и бой этот. Ну и все. Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться? — совершенно неожиданно закончил свою спутанную речь заряжающий.

— Обращайся, — удивленно пожал плечами Захаров.

— Я не виноват, что меня тогда вытошнило. Товарищ ефрейтор ж не сказал, что фрица нужно ломом с катков выковыривать. А я, как кишки да прочее непотребство увидал, так и сблювал. Он с меня смеётся, а в чем я виноватый? Я мертвяков только в гробах и видал. Так что считаю, что ни в чем не виноватый. Вы ж теперь наш командир, вот и рассудите!

— Да что тут рассуждать? — искренне удивился десантник. — Привыкнешь еще. В первый раз всякое бывает. Насмотришься еще и на трупы, и на все остальное. На всех войны хватит. А ты, Иван Федорович, прекращай парня доставать. Думаешь, мне шибко приятно было?

— А я чего? — простодушно хмыкнул в роскошные «молдавские» усы механик-водитель. — Ладно, командир, проехали. Понял я все. Виноват, больше не буду. Так я это, за Яшкой сгоняю? Точно говорю, парень толковый, пригодится.

— Валяй, — Захаров присел на чурбачок, еще не успевший пойти на дрова, и передал механику опустевшую кружку. — За чаек спасибо, самое то оказалось. Что с танком?

— А что с ним может быть, он же только с ремонта? Заправиться, боекомплект получить — и можно воевать. Гусянку мы с Серегой еще вчера подтянули, пальцы кувалдочкой подбили. Нормально все.

— Вот и здорово. Тогда иди за этим твоим Яшей-радистом. Сегодня наше безделье и закончится.

Ближе к вечеру они вместе с еще несколькими отремонтированными танками и колонной из пяти грузовых машин выдвинулись в расположение бригады. Ехали, как и предписывал приказ, ночью, соблюдая максимальную светомаскировку, так что Дмитрий, послушав с полчаса сдавленный мат мехвода, вылез на башню, помогая тому ориентироваться — только не хватало съехать с дороги в какой-нибудь кювет. Впрочем, учитывая, что большую часть времени они двигались по узкой лесной дороге, особых шансов на подобное ДТП не было — почти как в том анекдоте: «Ну, и куда она с колеи денется?!». Конечно, сидеть на закраине люка и ловить в сизых облаках выхлопа впередиидущего танка едва заметные алые светлячки кормовых габаритов — то еще удовольствие, но не Сереге ж столь ответственное занятие поручать? Или заснет, сверзившись под гусеницы, или прошляпит момент, когда водила переднего танка — тьфу-тьфу, конечно! — ошибется и съедет с грунтовки.

Пару раз колонна и на самом деле останавливалась: сначала механик КВ то ли заснул на пару минут, то ли что-то намудрил с передачей и фрикционами, и сорокапятитонная махина сползла с дороги и заглохла, упершись бронированным лбом в комель могучей сосны и перегородив кормой и без того узкий проезд. Разумеется, сразу завести танк не удалось, и пришлось дожидаться, пока мехвод справится с проблемой.

Еще через час заглох один из идущих за танками грузовиков. Что такого важного он вез под наглухо зашнурованным брезентовым тентом, никто не знал, но по колонне немедленно передали приказ остановиться и ждать. Ждать пришлось довольно долго, однако старенький пятитонный «ЗИС» не внял мольбам копавшегося в моторе шофера, на которого очень обиженно взирал нервно куривший подле кабины немолодой сержант в фуражке с краповым околышем и бирюзовой тульей, и «Захара» пришлось взять на буксир одному из танков.

Пока стояли, десантник успел пару раз перекурить, потрепаться с Иваном и убедиться, что их новоприобретенный член экипажа, свернувшись калачиком, благополучно дрыхнет на неудобном сиденье. Еще перед выездом Фрунза объяснил, что Яков несколько последних дней спал всего по несколько часов в сутки, в авральном порядке занимаясь ремонтом радиостанций, а заодно и прочего электрооборудования. Пожав плечами, десантник посоветовал новенькому потуже затянуть шлемофон, не подключаться к ТПУ и отдыхать — если, конечно, сможет заниматься этим желанным для каждого солдата делом под рев танкового дизеля и нещадную тряску. Шнеерзон, как выяснилось, смог, отрубившись в первые же десять минут дороги…

На место добрались далеко за полночь. Заведя «тридцатьчетверку» под деревья, танкисты перекусили сухпаем и улеглись спать прямо в боевой машине. А на рассвете невыспавшийся и оттого злой Захаров уже принимал под командование обещанный взвод. Машины его не разочаровали: одна оказалась вовсе прямо с завода, вторая уже прошла пару боев, не получив при этом особенных повреждений. Экипажи порадовали еще больше — из восьмерых взводных танкистов необстрелянными были лишь трое, остальные уже успели повоевать. Что ж, неплохо, более чем неплохо! Ветераны — это всегда ветераны, теперь главное, чтобы его авторитета хватило на сколачивание надежной и сработанной команды. Хотя спасибо мамлею, насчет этого можно особо не переживать — уж кто-кто успел неслабо повоевать, так это Васька Краснов!

Познакомившись с экипажами и командирами остальных взводов роты, Дмитрий отправился разузнать насчет завтрака и осмотреться. Судя по всему, бригада разместилась здесь совсем недавно, но стоять собиралась явно не день-другой и даже не неделю. Прикинув в уме их нынешнее примерное расположение (карты у него, разумеется, не было, и Захаров всерьез подозревал, что не только у него), десантник мысленно хмыкнул: что ж, понятно! Примерно через два с небольшим месяца — начало Курской битвы. Или «Цитадели», ежели смотреть с противоположной стороны фронта. А пока, если не подводит память и его весьма скромные исторические познания, на Центральном и Воронежском фронтах наступила одна из самых продолжительных на этой войне оперативных пауз, которой суждено продлиться аж до июня. После мартовского немецкого контрнаступления и отхода наших войск из недавно освобожденных Харькова и Белгорода, обе стороны готовились к летним боям. Собственно говоря, именно благодаря успешному зимнему наступлению Красной Армии и не менее успешному контрудару вермахта и возник этот самый двухсоткилометровый выступ, впоследствии получивший знаменитое название «Курская дуга». И теперь и мы, и гитлеровцы копили силы для решающего сражения.

Ну, а тот самый внезапный немецкий прорыв, ставший его первым в этом времени боем и стоивший жизни экипажу и еще множеству отличных парней? Так стратегическая оперативная пауза в масштабах всего фронта отнюдь не означает, что противник не будет пытаться достигнуть определенных тактических успехов. Он, конечно, не большой спец в подобных вопросах, но примерно ситуацию понимает: допустим, вражеская разведка обнаружила в обороне слабину — и фрицы попытались «вбить клин» на этом участке, стремясь хоть ненамного, но отжать линию фронта на восток. Упрощенно, конечно, но примерно так. Или просто решили прощупать оборону, что тоже вариант.

А вот о том, что происходит на других фронтах, Захаров, к своему стыду, помнил слабо — ну, говорил же уже, неправильный он «попаданец», неправильный! Ни ноутбука у него, ни особых исторических познаний. Вроде бы бои шли на Таманском полуострове и в районе Кубани, где советская авиация стремилась завладеть инициативой в воздухе, и на Кавказе. Что он еще знает? Ну, в смысле, помнит? В конце зимы — начале весны прошла Краснодарская операция, наши отбили город и вытеснили фрицев на Таманский, где те и просидели до сентября, после чего эвакуировались в Крым. Ну, да, трудно не запомнить: кто из его поколения не слышал про «Малую землю»? Хоть про Литературно-брежневскую, хоть про песенную, хоть про настоящую, где меньше трех сотен бойцов героически держали оборону крохотного плацдарма с февраля по сентябрь.

Но вот что происходило на остальных фронтах, Дмитрий, как ни напрягал память, вспомнить так и не смог. Похоже, ничего особенно важного: все, так или иначе, ждали исхода летнего противостояния. Это уж после «коренного перелома» пойдет: в начале ноября освободят Киев, в январе сорок четвертого — снимут блокаду Ленинграда, весной очистят от коричневой мрази Крым и родную Одессу… ну, и так далее аж до самого победного мая.

С другой стороны, все это, конечно, здорово, но с его минимальным уровнем исторических знаний Дмитрий имеет все шансы рано или поздно попасть в какую-нибудь весьма нехорошую историю. Потому просто жизненно важно получить сведения о событиях этой весны. Только как это сделать? Не пойдешь же к комбату или политруку с подобным вопросом? Мол, а расскажите, как там мы фрица бьем, а то я после контузии подзабыл малость? Даже не смешно. Тогда уж лучше сразу к товарищу Луганскому, смершевец его хоть лично знает. Ага, очень смешно…

Нет, излишнего интереса проявлять нельзя, иначе и к нему тоже проявят излишний интерес, причем довольно быстро. Блин, и память Краснова, как назло, молчит: похоже, политинформации Васька не любил и слушал вполуха. Хотя, возможно, личному составу просто не доводили никакой конкретики, а из ежедневных сводок Совинформбюро, прошедших не один уровень цензуры, много ли узнаешь? Кстати говоря, а вот и нет, про сводки — это он правильно вспомнил, нужно будет послушать. Поскольку он — в отличие от всех остальных в этом времени — как раз умеет читать между строк. Послезнание, все дела, ага… Ладно, с этим понятно: нужно потихоньку разузнать, как тут происходит ознакомление с новостями с фронтов — и вообще.

Задумавшись, десантник едва не врезался в немолодого усатого сапера, вместе с напарником тащившего на плечах свежеотесанное бревно.

— Кудыть, бл… — рявкнул было тот, но, разглядев знаки различия, умерил бас. — Простите, тарщ младший лейтенант, виноватый, не разглядевши. Только что ж вы, не глядучи-то, претесь? Чай, не по прошпекту с барышней гуляете.

— Это ты извини, старшина, задумался. Табачком угостишься? — Захаров достал портсигар.

— Куда ж мне курить, с эдакой-то мудой на плече, — хмыкнул тот в усы, хитро сверкнув глазами. — Но, ежели не жалко, то вы, тарщ командир, мне папироску-то вона за ухо пихните. Перекур будет — подымлю, да вас добрым словом вспомню. Еще и с напарником, с Кольшей вона, поделюсь, — и снова усмехнулся. — А то у нас одна махра да газетки.

Намек Дмитрий понял и вытянул из портсигара две папиросины:

— Держи, старшина.

— Вот и благодарствую, командир, — внезапно перешел на неуставной язык сапер. — Сразу видно, тилихентный человек, намеки понимает. И медали на груди сурьезные. Ну, мы потопали.

Проводив взглядом словоохотливого «стройбатовца» — угу, блин, именно стройбатовца! За языком следить нужно, вот что, уж сколько раз себя на подобном ловил! Еще бы «всошником» его обозвал, идиот! — десантник двинулся дальше, размышляя над тем, что бригада, определенно, обустраивается всерьез и надолго. И землянки по всем правилам инженерного искусства строят, в три наката, и капониры для танков роют. А вон там, за кустами, определенно зенитная батарея развертывается, тоже позиции готовят. Похоже, командование и на самом деле надеется, что фрицы отсюда их до самого лета не вытурят. Что ж, хорошо, если б так!..

 

Глава 5

Василий Краснов. Полковник Геманов. Недалекое будущее.

Автомобиль остановился возле величественного трехэтажного здания, занимавшего добрый квартал, да еще и заходящего левым и правым крылом на соседние улицы. С высоченными, во все три этажа, колоннами перед главным входом и неизменными вечнозелеными елями перед фасадом. Или пихтами? Поди их отличи друг от друга, эти ёлки…

Отчего-то Василий сразу понял, что самая могущественная организация страны — а что может быть могущественней государственной безопасности, собственно?! — может и должна размещаться именно здесь. Уж больно здание оказалось узнаваемым. Если б танкист Краснов чуть больше разбирался в истории и архитектуре, то наверняка узнал в возвышавшейся перед ним домине типично сталинский стиль. Очень уж монументальным выглядело трехэтажное здание из гранита. Недотягивало, конечно, до знаменитого дома на Лубянской площади, того самого, что некогда принадлежало страховому обществу «Россия», но и недалеко от него ушло. И чем-то даже напоминало. Гранит, бетон, толстенные стены, высокие, но узкие окна — и прочая монументальность. Впрочем, сравнение выходило довольно сомнительное: здание московского НКВД-МГБ-КГБ строилось как раз задолго до прихода к власти большевиков.

— Впечатляет? — усмехнулся Геманов. — А знаешь, я специально к главному входу подъехал, чтобы ты оценил. Вообще-то проще было через ворота сразу во внутренний двор. Впрочем, не страшно, ножками прогуляемся. И как тебе? Вижу же, что оценил. Еще при товарище Сталине строилось, то бишь на века.

— Впечатляет. Оценил, — сухо ответил танкист, и полковник чуть смущенно хмыкнул, неожиданно подумав, что подобный стиль общения не совсем соответствует моменту:

— Не дергайся, товарищ самый младший лейтенант, Соня твоя уже наверняка на операционном столе. И от нас с тобой сейчас ровным счетом ничего не зависит. Врачи у нас хорошие, отличные даже. Пойдем.

Краснов лишь пожал плечами: мол, пойдем, так пойдем…

— Чайку хочешь? — повесив на спинку кресла пиджак, Олег Алексеевич вопросительно взглянул на танкиста. — Или, может, кофе? В принципе, могу и чего покрепче налить, ты как?

— Чаю вполне достаточно, — сухо ответил Краснов, все еще не до конца определившийся, как себя следует вести. С одной стороны, он, определенно, у друзей, которым можно всецело доверять: ну, а как, скажите, можно не доверять целому полковнику госбезопасности, который еще и практически спас от смерти и его самого, и его невесту?! Но вот с другой? С другой — Василий, как ни старался, никак не мог отделаться от ощущения, что в любой момент его могут препроводить из этого уютного кабинета в совсем иные места, наверняка расположенные несколькими этажами ниже. Ну, не может же у местного НКВД не иметься собственного следственного изолятора? И там уж разговор пойдет совсем иной… Нет, разумом-то он прекрасно понимал, что все это несусветная чушь и глупости; органы государственной безопасности — на то и органы государственной безопасности, чтобы заниматься исключительно теми, кто на самом деле представляет угрозу для страны, но…

Да еще и Соня, которая сейчас, если полковник не врет, лежит на операционном столе. Просто голова кругом…

— …чай, говорю, бери, или мне вечно над тобой стоять? — отвлекшийся от своих мыслей лейтенант увидел перед собой Геманова с подносом в руках. Ох, ничего ж себе, как это он ухитрился за несколько минут чай-то заварить?! А, наверное, у него в кабинете тот самый волшебный электрочайник, о котором он слышал в рекламе, но так и не увидел.

— Спасибо, — смущенно пробормотал мамлей, торопливо хватая чашку. Обжегся, разумеется, чай был и в самом деле кипяточный. Но пах весьма ароматно.

Непонятно отчего тяжело вздохнув, полковник подтянул к себе ближайший стул и уселся на него верхом, лицом к изогнутой спинке:

— Слушай, Краснов. Давай уже наконец определимся и раз и навсегда решим все наши проблемы. А то, сам видишь, как-то по-дурацки выходит: когда припрет, ты действуешь, словно настоящий фронтовик, а в другой ситуации ведешь себя, прости, словно влюбленная барышня. Сам посуди, и тогда, в парке, и в доме этого бандюга ты работал, словно матерый спецназовец. Не сомневался, не жевал сопли, а просто делал то, что должен был сделать. Ломал челюсти или убивал, если уж напрямоту. А сейчас на тебя смотрю — словно другой человек. Может, примешь граммов двести коньячка да выспишься? В этом дело?

— Нет, пить не буду, — поставив курящуюся ароматным паром чашку на журнальный столик, Василий помотал головой. — И спать не стану тоже.

— Все-таки из-за девушки? — склонив набок голову, Геманов смерил его внимательным взглядом. — Не понимаю, ты что, впервые влюбился, что ли? У тебя что, до нее никого… — и внезапно осекся, напоровшись на взгляд Краснова.

— Вот же, блин… ты прости, лейтенант, просто у нас тут немного другие нравы. Я, хоть и из другого поколения, но тоже сразу не въехал. Так все дело в Соне, получается? Она ж у тебя первая, выходит?

Немедленно покраснев, Василий неопределенно пожал плечами.

— Ясненько. Да уж, теперь понимаю твои чувства. Ладно, пей чай, и печенюшки бери, все равно пока больше нечем тебя покормить, буфет только через три часа откроется. Я сейчас. — Полковник придвинул к себе телефон и, сверившись с записной книжкой, потыкал в клавиши, набирая номер.

— Коля? Да, я. Докладывай. Уже? Да, понял. И что говорят? Ага, ясно. Ну, добро. Как выйдет из наркоза, набери меня, все равно спать не буду. Все, отбой.

Положив трубку, Геманов несколько секунд разглядывал напрягшегося, словно хрестоматийная струна, танкиста, затем улыбнулся:

— Расслабься, лейтенант, похоже, везучая твоя невеста. Операция прошла успешно, ничего особенно страшного там не было. Пуля перебила седьмое ребро, прошла сквозь нижнюю долю легкого и застряла в позвоночной части пятого. Позвоночник не задет, пулю удалили. Угрозы для жизни нет, внутреннего кровотечения и пневмоторакса — тоже. Через пару деньков переведем девушку в нашу закрытую больничку, до этого она будет под охраной. Родителям сам сообщу, придумаю что-нибудь убедительное. Да им, собственно, сейчас и не до нее особо, как я понимаю. Доволен, танкист?

— Так точно, товарищ полковник! — вскочивший со стула Василий, едва не перевернувший при этом столик, с трудом сдерживался, чтобы не начать улыбаться. Не сдержался, конечно:

— Спасибо, Олег Алексеевич! Вы даже не представляете, как вы…

— Отставить, лейтенант. Сядь, — буркнул тот, пряча улыбку и поднимаясь на ноги.

Поставив перед Красновым стакан — самый обычный, граммов на двести с прицепом — набулькал туда соответствующее объему количество коньяка из хранившейся во встроенном в стену сейфе бутылки. — А вот теперь пей. Залпом. Считай, что это лекарство. И ступай спать. Сейчас от тебя пользы — ноль, зато под руку лезть определенно станешь, а мне оно не нужно. Вон, видишь дверь? Там комната отдыха, ложись на диван и дрыхни, пока не разбужу. Часа четыре тебе точно дам, а уж там — как получится. Понятно?

Краснов молча кивнул.

После того как он узнал, что с Сонькой все в порядке, парень был готов выполнить любой приказ полковника: сказал бы из окна выпрыгнуть — удивился б, конечно, но сиганул. И потому он молча выцедил коньяк, запив подостывшим чаем, попросил сигарету — и двинулся в указанном направлении. На то, чтоб закурить, сил уже не хватило: едва добравшись до узкого дивана, застеленного клетчатым пледом, Василий мгновенно заснул, несмотря на льющийся сквозь неплотно зашторенное окно солнечный свет.

Проводив взглядом покинувшего кабинет танкиста, Олег Алексеевич грустно усмехнулся и, дождавшись, пока тот закроет за собой дверь комнаты отдыха, потянулся к телефону. Набрав знакомый номер, дождался соединения с мини-АТС и ввел три дополнительные цифры. Трубку взяли после второго же гудка:

— Полковник Логинов слушает.

— Здоров, Толич!

— О, кого я слышу! Приветствую, Алексеич. Полагаю, сразу к делу? Вчерашние материалы я получил, будем пробивать. Но что-то мне подсказывает, что ты не потому звонишь? Есть новости?

— Представь себе, есть. И неплохие, учитывая вчерашние события, — не отрывая трубки от уха, Геманов прикурил сигарету и подвинул поближе наполовину забитую окурками пепельницу. С удовольствием затянувшись, откинулся в кресле, вытянув под столом ноги и почти физически ощущая, как понемногу уходит напряжение последних суток. Сейчас бы коньячку тяпнуть, но пить с утра — определенно моветон. А работы впереди — мама не горюй.

— Наш фигурант нашелся. Сам. Сейчас дрыхнет у меня без задних ног, я его коньяком от греха подальше напоил. Не поверишь, но он сам от этих уродов отбился, накидав кучу трупов. Собственно говоря, если не врет, то всех, кто там был, и завалил. Как оперативники и группа зачистки отработают, расскажу подробней, но повода не верить парню не вижу. Как тебе?

— Не слабо, весьма не слабо. Думаешь, память Захарова помогла?

— Практически уверен. Хотя, как я понимаю, тут все немного сложнее. Его собственный боевой опыт — парень-то с первых месяцев на войне, я и представить боюсь, сколько он всякого разного там повидал — плюс боевые рефлексы нашего воина-интернационалиста.

— Погоди, Алексеич, я ж практически ничего не знаю! Давай хоть коротко, но по порядку. Кто они вообще такие?

Геманов скривился, словно собеседник мог видеть его гримасу:

— Ничего интересного, похоже — откровенные бандюки, некий центровой блатной с погонялом «Карась» со своими шестерками. Насколько понял, их разыграли полностью втемную. По крайней мере, именно так нашему танкисту и удалось вырваться: когда он обрисовал главарю его нынешнее положение, тот вполне ожидаемо задергался и начал совершать ошибки. Чем Краснов и воспользовался.

— Олег, погоди. Не находишь, что слишком уж сложно для простого танкиста из сорок третьего?

Полковник несколько секунд молчал: откровенно говоря, его и самого подобные мысли посещали. Впрочем, ответил он достаточно твердо:

— Не-а, Толич, не нахожу. Теперь не нахожу. В свете вновь открывшихся обстоятельств, ага.

— Ты о чем? — искренне удивился Логинов. — Поди, еще чего накопал? И всего за одну ночь?!

— Угу, накопал. Полной лопатой. Тут, понимаешь ли, какая штука случилась… короче, танкист наш не только ухитрился всерьез втюриться в ту девчонку — ну, я тебе рассказывал, — но она с ним еще и переспала.

— Ты местоимения, часом, не перепутал? Кто с кем там у тебя переспал?!

— Не перепутал, Толич, в том-то и дело. Мне б раньше догадаться, старому дурню, да заранее ситуёвину просчитать. Так ведь нет, не учел разницу в возрасте, воспринимал его как сорокалетнего с лишним мужика, а ему-то всего двадцать лет. Влюбился он, вот в чем проблема. Да еще и первой она у парня оказалась. Понимаешь теперь?

— Теперь — да, — помолчав, ответил собеседник. — Вот так ни хрена себе. Похоже, наши всё на свете знающие аналитики с прочими штатными психологами облажались по полной…

— Так и я о чем? Знать бы заранее. Ладно, что уж теперь. Завтра я его спецрейсом отправлю в Москву, встретишь.

— А с девушкой как быть?

— А что с девушкой? Как только состояние позволит, отправлю следом. Разместишь вместе с Красновым на объекте, здесь ей всяко делать нечего, пусть там и долечивается. Кстати, Толич, а насчет заказчиков похищения ты ничего спросить не хочешь?

— …?

— Ну, согласись, я тебя уел, а? Нет, ну, согласись?

— Ладно, хрен с тобой, один-ноль. Неужто еще что-то раскопал?

— Представь себе. И даже немного сверх того: пятеро «торпед» заказчика у меня в подвале, еще трое в больничке. Пытались перехватить Краснова по дороге, когда он драпал с карасевской малины на угнанной тачке, но я им приготовил небольшой сюрпризец. Если что, сразу предупреждаю, цацкаться даже не собираюсь, накачаю фармакологией по самые брови, мигом все выложат. У меня еще от силы часа три-четыре, затем главный фигурант начнет рубить концы. Согласен?

— А что, есть выбор? — хмыкнула телефонная трубка. — Как говорили в том старом фильме, «куй железо, не отходя от кассы». Давай, действуй. Если что, помощь получишь в любом объеме, хоть официальную, хоть неофициальную. Постарайся взять их за яйца, Алексеич, когда-то у тебя неплохо получалось.

— Да уж постараюсь, самому, знаешь ли, до усрачки интересно, кто ж это в моей стране считает себя самым крутым. Хоть и подозреваю, кто…

— Думаешь, снова наши заклятые друзья из-за океана?

— Знаешь, можешь считать меня параноиком и жутким ретроградом, но именно так я и думаю. Заказчик определенно не отсюда. Вопрос только в том, разделяет ли нас с ним океан…

— Э-э, ты что, подозреваешь наших больших восточных соседей?

— А ты нет? Знаешь, я, например, как-то не слишком уверен. Самое опасное, товарищ полковник, оказаться в плену старых и привычных догм и стереотипов начала-середины «нулевых» годов. Нет, оно, разумеется, удобно, привычно и комфортно: империя зла, мировой цербер, Югославия, Афганистан, Ирак, Сирия — и так далее по списку, но… как бы не проглядеть новой угрозы. А она, сам знаешь, есть.

— Уверен?

— Толич, издеваешься? В чем я сейчас могу быть уверенным?! Сам понимаешь, даже если расколю пленных боевиков до донышка, вовсе не факт, что они знают, кто истинный кукловод! Даже наверняка не знают и знать не могут. Мне главное сейчас ниточку ухватить и потянуть аккуратненько. Если срастется, так у меня группа захвата в полной боевой ждет, сразу в гости и поедем. Просто вот свербит что-то, зудит… Короче, ладно, к вечеру сброшу всё, что буду иметь на тот момент, а уж ты, душевно прошу, начинай прямо сейчас рыть в обоих направлениях, так сказать, и на восток, и на запад. А заодно держи в голове и третью вероятность, большой такой островок в Атлантическом океане, над которым никогда не заходит солнце, хорошо? Мы ж с тобой почти ровесники, потому жуть как не хочется перед самой пенсией сесть в большую и холодную лужу.

— Ладно, я понял. Как будет инфа — сбрасывай по основному каналу. Спецрейс обеспечу, ни разу не проблема. Удачи!

— И вам не кашлять, — аккуратно, словно боясь повредить, положив телефонную трубку на рычаги, Геманов яростно растер в пепельнице окурок. Поднявшись из кресла, заходил по кабинету, бросая косые взгляды на настенные часы. Пора? Пожалуй, да. Пора.

Вернувшись к столу, набрал короткий внутренний номер:

— Вадим? Все готово? Добро, начинайте. Я сейчас буду.

Осторожно приоткрыв дверь в комнату отдыха, полковник несколько секунд глядел на раскинувшегося на узком диванчике танкиста, оглашавшего небольшое помещение гулким храпом. Спишь? Вот и отлично. Спи. А у меня свои дела, о которых тебе знать вовсе не обязательно…

Выйдя из кабинета — сидящий на стуле возле двери спецназовец в бронежилете и с автоматом в руках дернулся было, но был остановлен жестом полковничьей руки — Олег Алексеевич быстрым шагом двинулся к лифтам. Свободная кабина распахнула перед ним серебристые двери.

Проводив взглядом убывшее по своим секретным начальственным делам начальство, спецназовец воровато вытащил из карманчика разгрузки припрятанный мобильник и продолжил игру. До окончательной победы ему оставалось пройти всего-то пару уровней…

Большой Фонтан. Два часа спустя.

— «Первый» — четным номерам. «Водовоз» на подходе, готовность шестьдесят секунд. Выдвигайтесь. Нечетным — блокировать район, контролировать периметр. Всем оставаться на связи, эфир не засорять. Работаем.

Неприметный микроавтобус с надписью «круглосуточная доставка очищенной питьевой воды» на лакированном борту припарковался напротив двухэтажного особнячка. Судя по отделанному диким камнем высокому забору, поверху увитому декоративным плющом, кованым воротам и расположенной возле калитки будочке охраны, хозяин дома особенно не бедствовал. Или совсем не бедствовал, если прикинуть, сколько стоит не столько сам дом, сколько земля в этом районе, расположенном в десяти минутах ходьбы от моря.

Из кабины неторопливо выпрыгнул курьер в балахонистом комбинезоне с логотипом фирмы на спине, ленивой походкой обошел фургон и, распахнув задние дверцы, спустил на выстеленный итальянской плиткой тротуар пару двадцатилитровых баллонов очищенной воды. Вытащив из кармана пачку сигарет, сунул одну в рот, однако закуривать не стал, видимо, решив сначала покончить с заказом. Мельком взглянув на развернутые циферблатом к запястью наручные часы, курьер подхватил баллоны, вразвалочку подошел к калитке и, поставив ношу на землю, нажал кнопку звонка. На расположенную над входом видеокамеру он даже не посмотрел, скрывая лицо под козырьком фирменного кепи.

В крохотном окошечке, тем не менее забранном частой решеткой (уж не для того ли, чтобы никто не попытался пропихнуть внутрь гранату?), появилось лицо охранника. Не удостоив курьера особым вниманием, он тщательно оглядел в обе стороны видимый из будки кусок тихой узенькой улочки, спускающейся к самому морю, и исчез. Дожидаясь, пока отопрут дверь, доставщик воды равнодушно скользнул взглядом вдоль улицы, по которой неспешно катил еще один микроавтобус, на сей раз черный, с тонированными стеклами и отчего-то приоткрытой сдвижной дверью.

Магнитный замок глухо щелкнул, и дверь бесшумно провернулась на смазанных петлях. Стоящий в проеме охранник, взглянув на бутыли, вопросительно поднял брови:

— Вроде ж на сегодня заказа не было? Мне ничего не передавали. Да и рановато что-то приехал, обычно воду к обеду привозят.

— А я знаю? — равнодушно пожал плечами курьер. — Мое дело маленькое, воду привезти да оплату взять. Заказами девчонки-операторы занимаются, может, и напутали чего. Я за них не ответчик.

Уловив боковым зрением, что микроавтобус уже метрах в десяти и боковая дверь начала раскрываться на всю ширину, он сделал крохотный шажок вперед:

— Так что, берешь? Если нет, придется отказ подписать, за бензин с меня спросят, не с тебя, — и пихнул ногой правый баллон, отчего тот с глухим стуком перевернулся набок, на долю мгновения отвлекая охранника.

Взгляд того мазнул по баллону, и в этот момент «курьер» нанес ему под подбородок короткий мощный удар костяшками пальцев. Отпихнув в сторону ставшего безопасным бугая, который в ближайшие пару минут не то что оказывать сопротивление — дышать-то нормально не сможет, он метнулся за угол, скрывшись внутри караулки. Короткая возня внутри, сдавленный крик, переходящий в хрипение — и разблокированные с пульта створки начали неспешно распахиваться.

Из притормозившего напротив входа микроавтобуса посыпались затянутые в камуфляж фигуры в глубоких «сферах-С» на головах, скрываясь в калитке и наполовину раскрытых воротах. Кто-то зацепил валяющийся на боку баллон, и тот покатился к бровке тротуара, задержавшись у поребрика. Закончив высадку штурмовой группы, автомобиль резко прибавил скорость, уносясь вниз по улице. Все заняло не более восьми секунд.

Вышедший из калитки «курьер» выплюнул сломанную пополам и так и не закуренную сигарету с изжеванным фильтром и, вытащив из кармана рацию, доложил:

— «Водовоз» — «Первому». Четные вошли. Снаружи чисто.

После чего подхватил оба баллона, забросив их обратно в фургончик. Казенное имущество предстояло вернуть, желательно в целости и сохранности. Девчонки из отдела кадров и так бурчали насчет того, что их на полдня без водички оставляют…

А штурмовая группа продолжала атаку. Разбившись на пары, спецназовцы за несколько секунд преодолели расстояние до дома, где разделились. Две боевые пары ушли в стороны, блокируя черный ход, дворовые постройки и ухоженный сад, четверо рванули к главному входу. Собак спецназовцы не боялись, зная, что выпускают их только ночью. Один из бойцов с ходу взбежал на высокое крыльцо, огороженное ажурными перилами, прикрепив в районе замка и скрытых петель заряды семтекса и воткнув в пластичную массу трубочки радиодетонаторов — выглядящая изготовленной из натурального дуба дверь на самом деле была, разумеется, бронированной. Спрыгнув вниз, он вместе с товарищами прижался к стене и нажал на кнопку крошечного пульта.

Рвануло. В ближайших ко входу окнах звонко лопнули стеклопакеты, осыпав прижавшихся к стене спецназовцев водопадами искрящихся на утреннем солнце осколков, по всей улице возмущенно взвыли на разные лады сработавшие автомобильные сигнализации. Тихая часть операции завершилась. Сорванная взрывом мощная дверь на какое-то мгновение замерла, будто размышляя, в какую именно сторону ей падать, и с грохотом рухнула внутрь затянутого дымом и кирпичной пылью холла, потянув за собой искореженную ударной волной дверную металлическую коробку.

Командир группы коротко отмахнул рукой, и внутрь помещения полетели две светошумовые «Зари». Ослепительно сверкнуло и сдвоенно грохнуло, вышибая остатки стекол в окнах первого этажа и заставляя сигнализации соседских авто заливаться вовсе уж истерическим воем. Не теряя ни секунды, бойцы спецподразделения рванули внутрь, выставив перед собой автоматы и прикрывая друг друга.

В затянутом дымом просторном холле отряд разделился — двое занялись зачисткой первого этажа, где могли затаиться боевики из личной охраны, еще двое бросились по широченной лестнице на второй этаж в поисках объекта захвата.

Вывернувшийся откуда-то сбоку охранник в заляпанной идущей из ушей и носа кровью футболке вскинул было пистолет, но тут же рухнул, отброшенный короткой очередью в упор. Второй из телохранителей, вооруженный помповым ружьем, стрелять не стал, попытавшись скрыться в одном из помещений. Вслед ему тут же полетела еще одна «Заря», на миг залив помещение светом силой в тридцать миллионов кандел. Спустя секунду после взрыва в дверном проеме появился один из спецназовцев, крест-накрест перечеркнув заполненное дымом помещение очередью, и лишь после этого забежав внутрь. Убедившись, что противник уничтожен, боец рванул в смежную комнату, продолжая зачистку этажа.

Второй паре удалось пройти большую часть лестницы, прежде чем затаившиеся на втором этаже телохранители, менее пострадавшие от акустических ударов, открыли по ним огонь. Едва «сферы» спецназовцев появились над уровнем пола, практически в упор ударили короткие автоматные очереди, расщепляя пулями дубовые балясины лестничного ограждения и выбивая из стен крохотные фонтанчики искрошенной «венецианской» мраморной штукатурки. Бойцам пришлось залечь, укрываясь за верхними ступенями. Стреляли из двух стволов калибром не меньше девяти миллиметров, и на таком расстоянии ни сферы, ни бронежилеты не могли гарантировать полной защиты. А использовать светошумовые или, тем более, осколочные гранаты они не решались, боясь навредить пока что не локализованному объекту захвата.

— Второй, Четвертый, в чем дело? — раздался в наушниках гарнитуры связи голос полковника Геманова, лично руководившего операцией. — Почему задержка? Теряем темп. Полторы минуты до завершения.

Выслушав объяснение, контрразведчик несколько секунд молчал, принимая решение:

— Разрешаю применение спецсредств. С «объектом» должно быть двое боевиков, полагаю, это они и есть. Работайте, только без фанатизма, себя не поглушите!

Перевернувшись на бок, один из бойцов вытащил из кармашка разгрузки последнюю «Зарю» и выдернул кольцо, разблокировав предохранительный рычаг. Запал хлопнул, и спецназовец, выждав две секунды, коротким броском отправил гранату в сторону противника, вместе с товарищем уткнувшись в пол, изо всех сил зажмурившись и раскрыв рот. Грохнуло, да так, что оба бойца на время практически перестали слышать: штатное расстояние для применения светошумовых гранат — порядка десяти метров, а сейчас «Заря» взорвалась на вдвое меньшей дистанции, да еще и в замкнутом помещении. Защитные наушники не выдерживали, и звуковая волна нещадно вдавливала в череп барабанные перепонки. Радовало лишь то, что противнику сейчас куда как хуже.

Толкнув товарища в плечо, он коротко дернул головой, и спецназовцы слаженно рванули вперед, преодолевая последние ступени и врываясь в затянутый сизым дымом коридор. Один из боевиков лежал у стены метрах в шести от лестницы и опасности уже не представлял: судя по характерному пятну на выстилавшем пол ковровом покрытии, «Заря» взорвалась чуть ли не в метре, после такого выжить практически невозможно. А если и выживет, то уже навсегда останется слепым и глухим инвалидом, страдающим от раскалывающих голову болей. Рядом валялся «хеклер-коховский» «MP-5K» калибром девять миллиметров. Второй «бодигард» пытался уйти, ощутимо пошатываясь и держась одной рукой за стену — видеть он, определенно, ничего не мог. В другой он все еще сжимал за пистолетную рукоятку точно такой же «kürz» немецкого производства. Отшвырнув ногой лежащий на полу пистолет-пулемет, спецназовец, не останавливаясь, дал ему в спину короткую очередь, бросившую противника вперед. Сбоку коротко треснул выстрел: товарищ выполнил контроль.

С этим все, осталось самое главное: найти и захватить «объект», по возможности не причиняя ему ни малейшего вреда. На самой короткой в истории их спецгруппы оперативке, едва ли продлившейся дольше двадцати минут, Геманов так прямо и сказал: охрана его не интересует, оружие применять сразу на поражение. С обслуживающим персоналом, если таковой обнаружится, поступать по обстоятельствам. Но вот объект, некто бизнесмен средней руки Сланцев Егор Викторович, фото прилагается, должен остаться живым. Полностью невредимым — в принципе, не обязательно, нелетальные травмы, в крайнем случае, допустимы. Но живым и способным давать показания — однозначно.

Поскольку никаких данных о конкретном местоположении Сланцева не имелось, а коридор от лестницы расходился в обе стороны, бойцы, обменявшись несколькими короткими знаками, разделились. Каждому из них, согласно доведенному перед операцией плану здания, предстояло осмотреть по две комнаты. Метнувший гранату боец двинулся направо, второй номер боевой пары — налево.

Подойдя к первой, если считать от лестницы, двери, спецназовец легко вышиб ее ударом ноги и ушел в сторону, укрываясь за косяком от вероятного огня. Мельком оглядел помещение — пусто. Похоже, спальня — широченная кровать, шкаф-купе во всю стену, столик с плазменной панелью, на которую такому, как он, предстояло копить как минимум год. Пусто. Работаем дальше.

Удар — и пленка под «благородное дерево» бесстыдно обнажила сверкающий скол современного пластика. Под весом конструкции трещина мгновенно доползла до косяка, и дверь отлетела к стене, едва не сорвавшись с петель — вряд ли хозяин особняка всерьез ожидал штурма спецподразделений. Ага, рабочий кабинет. Подстегнутое выброшенным в кровяное русло адреналином сознание не только оценивало картину в целом, но и фиксировало отдельные детали, на которые он в обычном режиме и внимания б не обратил: массивный рабочий стол с дюймовым монитором, кожаный диван у дальней стены, книжные полки… и хозяин особняка, локтевым захватом удерживающий перед собой миловидную девушку лет двадцати. К виску заложницы оказался приставлен пистолет — учитывая автоматы охраны, спецназовец ожидал увидеть нечто зарубежное, но ствол оказался самым обычным «макаровым». Интересно, кто она? Какой-нибудь личный секретарь — или просто случайная шлюшка, оказавшаяся не в том месте и не в то время?

— Еще шаг — и ей конец, — спецназовец не столько услышал — после взрыва «Зари» в ушах стоял противный писк, сквозь который едва пробивались транслируемые по внутренней связи невнятные переговоры, — сколько прочитал это по губам противника.

— Бросай оружие, или я убью заложницу! Бросай!

Противник стоял неграмотно, лишь частично прикрываясь заложницей, поэтому так и не опустивший автомат боец точно знал, что не промахнется. Полголовы открыто, расстояние — не более пяти метров. Да и пистолет он держит донельзя неправильно, уткнув куда-то под ухо, под таким углом на выжим спуска уйдет не меньше половины секунды, значит, он успеет выстрелить первым.

Проблема была в том, что его учили освобождать заложников, а не захватывать террористов живыми. Сейчас же все обстояло наоборот: живым должен остаться именно террорист. Поскольку целью операции был захват именно этого человека — ошибки быть не могло, его фото им и показывали перед выездом. Судя по словам полковника, этот человек — доверенное лицо или связной самого настоящего резидента иностранной разведки, и потерять его — значит провалить операцию государственной важности. Да и как стрелять, куда?

С другой стороны, противник ни разу не профессиональный террорист, сразу вряд ли выстрелит. И типаж не тот, и манера обращаться с оружием. А значит, главное сейчас — отвлечь, заставить дернуться, после чего уже можно бить и на поражение, нелетальное, как того и требует начальство. Например, из нижней партитуры, по ногам. Иного выхода все равно нет. Главное, чтоб сейчас никто в дверь не сунулся. Поехали…

— Не стреляй, убираю ствол, — боец старался говорить негромко, чтобы не спровоцировать, но выходило плохо: трудно шептать, когда сам почти ничего не слышишь. Пришлось демонстрировать свои намерения напрямую: спецназовец оторвал от плеча разложенный приклад и медленно отвел оружие в сторону, стараясь держать автомат таким образом, чтобы противник не видел его указательного пальца, так и не покинувшего предохранительной скобы. Конечно, стрелять, держа оружие почти горизонтально полу, не особенно удобно, но иного выхода нет. Главное, не нанести «объекту» летальных повреждений. А ноги у девчонки, если заденет, заживут… наверное.

И, более не сомневаясь, боец вытянул спуск до конца. Девятимиллиметровый «Клин» привычно трепыхнулся в руках, выплевывая в лицо горячие гильзы, и Сланцев, охнув, подломился в коленях, заваливаясь назад. Девушка истошно заорала, похоже, одна из пуль все-таки попала ей в ногу, но это уже не имело ни малейшего значения: рванувшийся вперед спецназовец выбил из руки противника пистолет и коротким ударом отправил его в забытьё. Оттолкнув подальше ставший безопасным «ПМ», он оттащил заложницу к стене и вытянул из кармашка разгрузки ИПП, потянувшись к раненой, уже благополучно потерявшей сознание от болевого шока…

 

Глава 6

Полковник Геманов. Недалекое будущее.

Зайдя в кабинет, полковник устало опустился в кресло. Хотя какое там «опустился», скорее уж, «грохнулся». Ну, или «рухнул». Которые сутки практически без отдыха, спал в сумме часа четыре, а ведь годы уже не те, увы. Он давно не тот неугомонный и непоседливый лейтенант КГБ СССР Олежка Геманов, вечно ищущий приключений на свою голову и прочие части тела.

Ну, что ж, вроде неплохо прошло, редко, когда удается взять «объект» подобного ранга настолько чисто. Перебитые пулями ноги, разумеется, не в счет, главное, голова не пострадала. Хотя, с точки зрения стороннего наблюдателя, наверняка оставленного резидентом, Сланцев пребывал в крайне печальном состоянии. Его вынесли из дома на носилках, с окровавленной головой, накрытого простыней, обильно пропитанной кровавыми пятнами. Торопливо идущий рядом спецназовец держал в руке подключенную к капельнице пластиковую емкость с физраствором, трубочка которой скрывалась под краем простыни (где она была наспех примотана к поясному ремню пленного). Кроме того, при погрузке в микроавтобус полковник достаточно громко выматерился в выключенную рацию, «сообщив абоненту», что операция практически провалена, поскольку жить объекту захвата осталось от силы минут пять. Если он все верно рассчитал, его тираду должны были услышать те, кому следовало. Просто обязаны были услышать, зря им, что ли, доллары платят?! Ну, или, допустим, фунты… а то и вовсе юани…

Экстренное потрошение начали еще в автобусе, перевязав раны и накачав пленного мощными обезболивающими (полковник предполагал, чем может закончиться операция, потому в салоне дожидались своего времени трое медиков с кучей препаратов, аппаратом искусственной вентиляции легких и даже портативным дефибриллятором на тот случай, если у «клиента» не выдержит сердце). Времени терять было нельзя: Олег Алексеевич прекрасно понимал, что теперь счет идет уже не на часы, а на минуты. Едва резидент узнает — а он, разумеется, узнает, не лох же, в самом-то деле, не мог не предвидеть подобного финала, — что его помощник захвачен госбезопасностью, немедленно запустит процедуру эксфильтрации. Станет рвать когти, проще говоря. И потому цацкаться со Сланцевым никто не собирался: если не расколется по дороге, начнет запираться, — значит, судьба. Придется переходить к вовсе уж серьезным методам дознания, после которых Егор Викторович рискует навсегда потерять психическое и физическое здоровье…

Раскололся, разумеется. Поскольку Геманов сразу обрисовал ему обе перспективы: или квалифицированная медицинская помощь, охраняемая палата в закрытом госпитале и статус свидетеля — или немедленное применение «сыворотки правды» и полновесные статьи «измена Родине» и «терроризм». Ну, и намекнул, разумеется, что, несмотря на отмененную высшую меру социальной защиты, во втором случае его дальнейшая жизнь окажется под большим вопросом, поскольку живым он своим нынешним хозяевам ни в каком случае не нужен. А защищать его после вынесения приговора госбез вовсе не собирается, и сколько он проживет на общей зоне — тоже большой вопрос. Скорее всего, ровно до того момента, как кто-то из «смотрящих» получит с воли соответствующую «маляву»…

Бизнесмен Сланцев — проведенная перед выездом проверка показала, что он и на самом деле имел небольшой бизнес, являясь совладельцем частной охранной фирмы — отсюда и недурственно вооруженные боевики в доме — оказался человеком адекватным и суицидальными наклонностями не страдал. Да и идейным, к счастью, тоже не был. Потому, наскоро обсудив гарантии, выложил все, что знал. К сожалению, не особо и много: как и предполагал полковник, фигурант, разумеется, был лично знаком с резидентом, которого знал под именем Нефедова Андрея Андреевича, и с готовностью сдал все точки встречи и соответствующие той или иной ситуации кодовые фразы вместе с телефонными номерами.

Однако где именно обитает «Андрей Андреевич», он понятия не имел. Можно было б, конечно, попытаться передать тому просьбу об экстренной встрече, но Геманов нисколько не сомневался, что это уже бессмысленно. Да и от полученных номеров мобильных особого толку не было, хотя полковник прямо из микроавтобуса и распорядился отследить активность телефонов. По большому счету, Сланцев даже не знал, какую именно мировую спецслужбу тот представляет — склоняясь при этом, что все-таки заокеанскую. Но с выяснениями не лез, конечно, прекрасно осознавая свое место. Да и размеры выплачиваемых в твердой валюте «гонораров» его вполне устраивали.

Пожалуй, единственной по-настоящему ценной информацией, за которую Геманов немедленно и ухватился, оказалось то, что всерьез увлекавшийся компьютерами и Интернетом Сланцев совершенно случайно ухитрился вскрыть основной коридор ухода вражеского агента. Угу, именно так — и никак иначе. Нет, он не был знаком ни с кем из других завербованных «помощников», не знал координат тайника с комплектом документов, понятия не имел об остальной части законспирированной агентурной сети. Просто однажды, получив от «Нефедова» флешку с очередным заданием (которую, разумеется, следовало отформатировать), он, исключительно из интереса, прогнал носитель через программу восстановления удаленных файлов. Полученным данным Сланцев особого значения не придал. Не придал — но на всякий случай запомнил, исходя из принципа, что лишней информации не бывает, зато денег она стоить может. Такой вот бизнес-подход, ага. И сейчас добросовестно выложил Геманову все, что запомнил.

Подав знак врачам, чтобы занялись пациентом, полковник перебрался в кабину и сделал пару звонков. Если все срастется грамотно, пожалуй, можно еще успеть. Разумеется, если это именно тот канал, по которому станет уходить некто «Нефедов А. А.». Если же нет? Ну, что ж, значит, игра продолжится дальше.

Закурив, полковник откинулся в кресле. Разбудить лейтенанта? Нет, на фиг нужно. Снова начнет путаться под ногами и всеми силами мешать, желая помочь. Пусть уж лучше спит, пока есть возможность. Вечером нужно устроить ему свидание с девушкой — все равно ж не отвяжется! — и отправить, от греха подальше, в Москву, к Логинову. Там он, всяко, окажется в куда большей безопасности, нежели здесь. А Соню он отправит чуть позже, как только девчонка станет авиатранспортабельной. Да, и не забыть связаться с ее родителями, матерью и отчимом, — Олег Алексеевич сделал пометку в блокноте. — Лишний шум определенно ни к чему. Кстати, отчима стоит на всякий случай проверить, какой-то он мутный. К текущим делам это, разумеется, никакого отношения не имеет, но так, на всякий случай…

Взглянув на часы, полковник потянулся к телефону: если все рассчитано правильно, именно сейчас он получит ответ на свой вопрос. Если господин — или кто он там? «мистер»? — «Нефедов» решится воспользоваться вскрытым каналом ухода, его ждет крайне неприятный сюрприз…

Таможенный пост возле села Паланка.

Административная граница с Молдовой.

Агент восточноевропейского отдела MI-6 Джек Карповски нервно барабанил пальцами по обтянутому натуральной кожей рулю внедорожника, застывшего в автомобильной очереди к таможенному пункту. Нет, с нервами у агента все было в полном порядке, просто немыслимо раздражала нерасторопность украинских таможенников и погранцов. А ведь молдавские наверняка работают куда быстрее! Оно и понятно, республика одной ногой уже в Евросоюзе, еще в тринадцатом подписали ассоциацию с ЕС, вот и привыкают трудиться, как принято в цивилизованном мире!

Одно хорошо — об этом коридоре никто не знает. А те, кто знал, уже обживаются в лучшем мире — об этом он успел позаботиться перед отходом. Обидно, конечно, уходить столь резко, обрубая все концы — все-таки с девяносто третьего он вжился в местную реальность, став для нее практически своим, но, что поделаешь, с прямым приказом руководства не поспоришь, им всяко виднее. Раз рискнули столь глубоко законспирированным агентом, помнящим еще бандитские девяностые (а уж сколько потенциальных вербовок тогда было, вспоминать приятно: в те годы достаточно было показать сто баксов, — и «клиент» полностью твой, с потрохами, как говорят русские), значит, имели на то основания. Хочется надеяться, что оно того стоило.

Впрочем, если русским и на самом деле удалось отправить в прошлое психоматрицу современного человека, то да, наверняка стоило. Жаль, что основному фигуранту удалось уйти — кто б мог подумать, что местные спецслужбы еще способны на нечто подобное! Не стоило связываться с криминалом, ох, не стоило, весьма своеобразный народ: с одной стороны, за деньги мать родную продадут, с другой — при первой же опасности предадут, не задумываясь. Сланцев, конечно, попытался исправить ситуацию, поднапряг своих ребятишек из агентства, но и тут ждал облом. Откуда госбез узнал об операции, выяснить так и не удалось. Счет после захвата Сланцева шел, в лучшем случае, на часы, где уж тут выяснять.

Отправив соответствующее ситуации сообщение, агент принял решение немедленно уходить, не дожидаясь санкции руководства. В конце концов, все не столь и критично, фигуранта наверняка отправят в Россию, где найдется, кому им заняться. Пусть подключают Ленгли, у заокеанских партнеров тоже неплохая разведсеть, существующая с тех же самых памятных девяностых. Совместными усилиями, глядишь, чего и добьются.

Ну, а он сам? Ему пора уйти. Тихо и не хлопая дверью — истинно по-английски, да. Его рано или поздно вычислят, пусть не через Сланцева — наблюдатель доложил, что при захвате помощник получил тяжелые ранения и вряд ли выживет, — но вычислят. И что тогда? Раскусить капсулу с ядом, как в дурных шпионских боевиках про мистера Бонда? Не дождутся! С его знаниями Восточной Европы он принесет Королевству еще немало пользы, пусть уже и не в качестве работающего «на холоде» агента.

О, ну наконец-то! К машине неторопливо приближался затянутый в камуфляж украинский пограничник в сопровождении таможенника в синей форме. Похоже, волноваться не о чем: оба без бронежилетов и оружия, только у пограничника на поясе кобура, да и то сдвинутая так, что оружие сразу и не достанешь. Да и руки заняты папкой с какими-то бумагами. Просто чисто формальный досмотр, после чего его джип навсегда растворится на территории Молдовы. Вернее, Румынии, где на границе его уже ждут. Больше никаких таможенных пунктов и прочей никому не нужной ерунды. Три часа езды до Бухареста — и самолет, на который уже забронировано место в эконом-классе. Ну, а после посадки в Вене любые проблемы закончатся…

— Господин Ион Улгуряну? — пограничник взглянул в протянутый агентом молдавский паспорт с соответствующей въездной визой на территорию Украины, выбранный им для прохождения границы. Документ был самым настоящим — как, впрочем, и еще два паспорта, украинский и российский, надежно спрятанные в тайнике за обшивкой водительской двери. Сличив фотографию с оригиналом, офицер протянул документ таможеннику. На изучение водительского удостоверения он потратил еще меньше времени — мельком скользнул взглядом по фотографии и протянул следом за паспортом. — В гостях были? Домой возвращаетесь?

— Да, — кивнул поддельный «домнуле Улгуряну». — Навещал друзей в Одессе. Теперь домой, к семье.

— Удачной дороги, — лениво козырнув, погранец отступил в сторону, мгновенно потеряв к пересекающему границу всякий интерес.

— Оружие, боеприпасы, взрывчатые, токсичные, радиоактивные вещества, наркотики или сильнодействующие медицинские препараты, алкоголь и сигареты в недозволенных количествах провозите? — равнодушно-заученно отбарабанил сменивший коллегу таможенник, наклоняясь к опущенному тонированному стеклу водительской двери.

— Ни в коем случае! — искренне улыбнувшись, ответил Карповски, про себя подумав: «Неужели был хоть один случай, когда кто-то добровольно признался в провозе контрабанды?».

— Пожалуйста, выйдите из автомобиля и откройте дверь багажника, — не возвращая паспорт, тот отошел на достаточное для распахивания водительской дверцы расстояние.

— Простите? — «удивился» внутренне напрягшийся агент, незаметно протягивая руку под «торпеду», где в хитрых захватах покоился семнадцатизарядный «Глок». Одного движения достаточно, чтобы оружие оказалось в руках, патрон уже в патроннике, достаточно лишь вытянуть спуск. Вот только стоит ли?

— Но вон те машины, что стояли впереди, не досматривали? Нет, я, разумеется, не против…

— Досматриваем все автомашины, способные перевозить достаточный объем груза. Контрабанда, знаете ли, — офицер пожал увенчанными узкими погонами таможенной службы плечами. — Граница у нас тут не слишком серьезная, вот и возят что кому не лень. А в такой джип, как у вас, можно много чего напихать. Сигареты, например, или безакцизный алкоголь. Хотя обычно подобное как раз обратно везут. Так что, выходим?

— Без проблем, — снова улыбнулся Джек, разблокируя багажник и распахивая водительскую дверь. — Досматривайте, ничего незаконного не везу.

— Откройте, пожалуйста, сами. Так положено. Вы хозяин автомобиля.

— Хорошо. — Карповски начинал понемногу закипать. Не слишком ли много этот клоун с явно заметным пивным животиком на себя берет? Или… как раз не много? Пытается выманить его из кабины, опасаясь тайника с оружием? Нет, вряд ли. Слишком уж непрофессионально. С их точки зрения, куда логичнее предположить, что оружие при нем. Да и вокруг машины метров десять открытого пространства, никакая группа захвата скрытно не подберется. Наверное, и на самом деле ищут каких-то местных лохов-контрабандистов, на большее у местных все равно ума не хватит, только провозить через границу дешевое пойло или сигареты с пометкой «для третьих стран». Хотели б взять, просто шарахнули электрошоком или прыснули в кабину какой-нибудь вырубающей сознание химией. А раз так — значит, не захват; значит, уходит он чисто.

Обойдя запыленный джип с молдавскими, разумеется, номерами, агент распахнул дверь багажного отсека и отошел в сторону, позволяя таможеннику убедиться, что ничего запрещенного внутри нет. Две канистры, запаска, ящик с инструментами, двухместная палатка и спальник в компрессионном мешке. Последнее — может, и странный предмет для владельца подобного роскошного авто, но мало ли что? Вдруг он туризмом увлекается, или попросту любит повалять на лоне природы очередную снятую незадорого девчонку? Судя по штампу в паспорте, не женат, вполне имеет право. Да если б и состоял в законном браке, велика ли разница? В личную жизнь и таможня, и погранслужба лезть по-всякому права не имеет. Тем более что рядом с палаткой и спальным мешком обнаружился и чехол со складным спиннингом, так ни разу и не расчехленным. Рыбалку Джек терпеть не мог, но в качестве прикрытия всегда срабатывало на ура.

— Рыбку любите половить? — рассеянно осведомился таможенник, осматривая нутро багажного отделения. — Хорошее дело. Тут, на Днестре, рыбалка что надо. А то можно и на Турунчук скатать, и рыба идет, и места красивые. Закрывайте, — он отошел в сторону, позволяя Карповски опустить массивную пыльную дверцу.

— Сейчас поедете, я только штамп тисну — и доброй дороги, — таможенник неспешно двинулся в сторону здания пропускного пункта. Пограничник, достав из кармана камуфляжа пачку сигарет — разумеется, все тех же, «для третьих стран» — вытащил одну, закуривая.

И все же что-то было не так, определенно не так.

Спустя мгновение разведчик понял, что.

Когда досматривали стоящие в очереди перед ним авто, штамп о прохождении границы ставили прямо на месте, он сам видел. Это ж не полноценная виза, в конце-то концов. А его документы зачем-то унесли в здание. Та-ак, ну, и как поступить? Что, если это — всего лишь какая-то ему неизвестная бюрократическая мелочь? На номера других машин он ведь не смотрел, может, украинцев через территорию Молдовы пропускают как-то иначе, чем граждан республики? Мелочь, на которую еще вчера и внимания не стоило обращать, но именно подобная мелочь, как известно, способна разрушить самый отточенный план. В конце концов, ему еще ни разу не приходилось пользоваться экстренным коридором…

Вернувшись на водительское сиденье, агент, поколебавшись пару мгновений, завел двигатель. Встрепенувшийся от звука мощного мотора пограничник взглянул в его сторону. Вежливо улыбнувшись, Джек отвел взгляд и протянул вперед руку, якобы что-то нащупывая под «торпедой», на самом же деле разблокируя потайной замок. Во внезапно вспотевшую от волнения ладонь легла эргономичная рукоять пистолета. Отягощенная весом оружия рука опустилась вниз, между сидений.

Выбросив едва прикуренную сигарету, погранец сделал в сторону заведшего мотор джипа несколько шагов. Напряженное донельзя сознание английского разведчика фиксировало малейшие детали: все так же зажатую в руке папку, приветливую улыбку на гладко выбритом волевом лице, отведенную далеко на бок кобуру — если и захочет достать оружие, уже по-любому не успеет.

В этот миг их взгляды встретились. И агент Карповски неожиданно понял, что если этот приветливо улыбающийся мужик — рядовой пограничник чисто символической погранзаставы, то он — никак не меньше, чем легендарный Джеймс Бонд с Матой Хари в одном флаконе. Подобные взгляды он уже видел, когда, много лет назад, случайно попал на тренировку британского военно-морского спецназа. Это не был взгляд человека; сейчас на него смотрел профессиональный убийца — холодный, расчетливый и равнодушный. И закрытая на латунный шпенек кобура на боку ничего не могла изменить. Оружие таким, как он, просто не нужно, поскольку они сами по себе — самое смертоносное оружие на свете…

Что ж, пожалуй, понятно: они все-таки не были до конца уверены, что это — именно он. Потому и не стали брать сразу. Проверяли. В чем он прокололся; что позволило местным спецам понять, кто он такой? Наверняка какая-то ничего не значащая мелочь. Впрочем, теперь он уже никогда этого не узнает. Все агенты рано или поздно проваливались именно на мелочах. Но и сдаваться Джек не собирался. Нет, не из какого-то там особого геройства, фанатизма или преданности далекой родине, туманному Альбиону. Просто слишком хорошо знал, чем это ему в итоге грозит.

И потому, сдавленно выдохнув, он рванул на себя дверь, одновременно вскидывая пистолет, благо стекло так и оставалось опущенным. Если завалить сейчас этого поддельного пограничника и ударить по газам, объезжая по обочине медленно ползущую колонну машин и автобусов, еще вполне можно уйти. Само шоссе перекрыто шлагбаумом (сейчас поднятым) и бетонными блоками, но его полноприводной внедорожник, спасибо трудолюбивым японцам, вполне способен какое-то время ехать и по бездорожью. До днестровских плавней меньше километра по прямой, там можно бросить авто и уходить на своих двоих. В конце концов, в точке встречи его будут ждать двое суток, вполне успеет. Главное, забрать из джипа запасные документы и деньги, остальное неважно. Уже неважно.

«Пограничник» плавно ушел в сторону, мгновенно уходя из сектора обстрела. Ну да, разумеется, подобному в спецназе и учат в первую очередь. Дверца хлопнула, закрываясь, а пистолет дважды коротко рявкнул, хоть стрелять уже было не в кого. Краем сознания заметив бросившегося на землю таможенника и лопнувшее от удара пули стекло в здании пропускного пункта, Джек до упора вдавил педаль газа. Радостно взревев мотором, джип рванулся вперед и вправо, сворачивая с шоссе. Подмяв мощным никелированным отбойником куцые придорожные кусты, автомобиль рванул прочь от дороги. Сзади раздалось несколько хлопков-выстрелов, одна из пуль превратила в мелкое крошево закаленное стекло двери багажника, но внедорожник уже уходил прочь от таможенного поста. В порыве адреналинового шторма Карповски эмоционально хлопнул ладонями по рулю: что, не ожидали подобной прыти от «молдаванина Улгуряну»?! А вот horse-radish to you on a snout, slavonic mongrels! Special agent of Great Britain — it to you not some banal gangster or contrabandist!

Джип, разбрызгивая широкими колесами грязь — зима в этом году выдалась снежной, а весна — дождливой, паводок спадал долго, так что даже сейчас в низинах стояли солидные лужи, — рвался дальше, по вытянутой дуге обходя таможню. Собственно, все, он уже на территории Молдовы, так что на украинских таможенников можно откровенно наплевать. Еще минут пять, и он в безопасности. Да и кто его найдет в этих камышовых зарослях? Он определенно ушел; пусть не чисто, но ушел. А остальное его не…

В тридцати метрах по курсу, подминая кусты, вывернулась камуфлированная туша русского — да какая, к такой-то матери, разница, все они тут — долбаные русские! — бронетранспортера. Приплюснутая башенка развернулась, наводя на внедорожник ствол крупнокалиберного пулемета. Простучала короткая очередь, и в нескольких метрах перед капотом поднялись высокие фонтанчики липкой грязи, перемешанной с искрошенной травой. Выругавшись по-английски, Карповски отвернул в сторону и резко затормозил, едва не ударившись грудью о руль: лезть под пули, способные продырявить джип насквозь, агент вовсе не собирался. Слишком много чести этим уродам.

Англичанин затравленно огляделся. А ситуация-то откровенно патовая! Стоит ему хотя бы попытаться сдать назад, как бронетранспортер превратит автомашину в решето, а его самого — в размазанный по продырявленному корпусу фарш. Джек прекрасно представлял, на что способны тяжелые пули калибра четырнадцать с половиной миллиметров. И это ему очень не нравилось. Рвануть вперед, надеясь, что наводчик не успеет перенести прицел? До бронемашины почти тридцать метров, по такому грунту скорость сразу не наберешь, так что тоже не слишком хорошая мысль. Им даже стрелять не придется, все-таки восемь колес, успеют упредить маневр и попросту раздавят.

Представив, как русский БТР превращает его джип в искореженную сплющенную груду металла, вдавливая его в грязь, Карповски внутренне передернулся. Тоже не вариант… С другой стороны, выход есть. Справа, метрах в двадцати, если не врет закрепленный под лобовым стеклом GPS-навигатор, достаточно пологий спуск к самому берегу Днестра. Там джип окончательно застрянет, разумеется, но ему удастся уйти камышами. Да хоть бы и вплавь, в конце-то концов! Что еще? Автомобильный тайник с резервными документами? Неважно. Машина в руки противника по-любому не попадет. А все самое главное давно загружено на виртуальный сервер, адрес и пароли от которого знает только он один. Паспорта и наличные деньги? Какая чушь! Все это легко решается, ведь за ним стоит мощь государственной машины поистине великой державы. Собственно, подобный форс-мажор тоже предусмотрен соответствующим протоколом экстренной эксфильтрации. «Агент, оставшийся без документов и средств», что-то подобное…

Значит, сейчас нужно медленно двинуться навстречу противнику, показывая, что готов сдаться. Пожалуй, можно еще и дверцу открыть, и левую руку наружу высунуть, мол, смотрите, я не собираюсь оказывать сопротивления, я сдаюсь. Метров через пятнадцать — дать по газам и резко уйти вправо. Пока наводчик станет разворачивать башню, джип уже скроется в зарослях камыша, а то и вовсе ухнет в воду. Остальное понятно — активировать заряд в салоне и уходить по берегу или вплавь. И пусть потом их спецы обследуют хоть каждый сантиметр искореженного взрывом двух кило «С-4» корпуса внедорожника — все равно ничего не найдут. Рванет так, что остатки машины придется поднимать со дна реки или снимать с верхушек деревьев.

Короче, получайте подарочек, долбаные «комми»!

И агент Карповски, распахнув водительскую дверь и вытянув левую руку в проем, медленно стронул джип с места, готовясь резко вывернуть руль вправо. Но ему, похоже, попались какие-то неправильные «русские»: в ответ башенка бэтээра вдруг полыхнула огнем, и строчка крупнокалиберных пуль легла перед самым капотом, забрызгав грязью даже водительское стекло. Намек был более чем ясен: «дернешься — смерть!». Агент судорожно вбил в полик педаль тормоза.

Так. Судя по всему, живым его выпускать не собираются. Нет, скорее, не так: выжить-то он может, но только если сдастся. И других вариантов, похоже, нет.

Из распахнувшегося десантного люка БТР высунулся затянутый в камуфляж человек:

— Ион, или как вас там на самом деле? Может, хватит страдать херней? Вы профессионал, но и мы тоже. В шахматы играли? Это реальный пат. Если попытаетесь уйти — погибнете. Открою тайну, в зарослях вдоль берега — расчеты с РПГ. Рванете в плавни — получите гранату в борт. И — всё. Если раньше вас не нашинкует пулеметчик. Предлагаю договор. Информация в обмен на жизнь. Возможно, после этого мы просто интернируем вас из страны или передадим послу. Никакой огласки не будет, это мы тоже можем гарантировать прямо сейчас. Решайте, у вас ровно минута, — и человек демонстративно взглянул на часы.

Видимо, повинуясь команде камуфлированного, башенка БТР слегка сдвинулась, и пламегаситель пулемета снова окрасился огнем. На заляпанную грязью лакированную крышу джипа посыпались срезанные ветки и ошметки сорванной пулями коры, и этот звук Карповски определенно не понравился. Сомневаться в том, что следующая очередь пройдется по кабине внедорожника, не приходилось. Живым его русские не отпустят ни при каких обстоятельствах: будучи профессионалом, Джек прекрасно понимал, что им позарез нужно выяснить заказчика попытки захвата их фигуранта. Они хотят узнать, кто играет против них и откуда произошла утечка секретной информации. Что ж, скажем прямо, их можно понять, поскольку его родная контора в подобной ситуации поступила бы точно так же. Что ж, ладно, поиграем по их правилам.

Military Intelligence, конечно, придется сдать, он ведь вовсе не герой наивных боевиков о несгибаемых «джеймсбондах», способных выдержать любые пытки и сбежать из любой тюрьмы. И не настолько идиот, чтобы доводить до применения какой-нибудь хитрой фармакологии. Профессиональный агент — вовсе не тот, кто никогда не ошибается и не попадает в руки противника, а тот, кто из этого плена выходит с наименьшими потерями как для себя, так и для Службы. Так что о роли SIS во всем происходящем он, конечно, расскажет. Пожалуй, и информатора придется слить, невелика потеря, все равно рано или поздно его вычислят и возьмут.

А вот о том, что парни из Лэнгли курируют операцию наравне с Лондоном, как раз можно и промолчать. Как и об адресе того самого виртуального сервера. Всегда полезно иметь в рукаве парочку тузов. Ну, или хотя бы одного. А уж там — как получится. В конце концов, информация всегда стоит денег, это аксиома, господа! Если вовсе уж прижмет, то можно будет, пожалуй, и начать сотрудничать… гм, ну да, тоже вариант, why not?..

Медленно распахнув водительскую дверцу, Джек неторопливо выбрался из машины. Пистолет так и остался лежать на пассажирском сиденье. Откуда-то сзади тут же подскочили дюжие парни в камуфляже. Руки, правда, крутить не стали — наоборот, вежливо попросили отойти от машины.

Агент, пожав плечами, сделал несколько шагов в сторону. Спустя еще минуту к нему подошел тот самый камуфлированный, что выдвигал требования. На полевых погонах одиноко зеленела майорская звездочка:

— Я рад, что вы приняли разумное решение. Как мне теперь к вам обращаться? Полагаю, уж точно не «Ион»?

— Джек, — сухо ответил Карповски. — Это настоящее имя. Куда теперь?

— В бронетранспортер. Так будет быстрее и проще, — собеседник усмехнулся. — Да и безопаснее, пожалуй…

Подмосковье. Спецобъект «110-7» ФСБ России.

Профессор Мякишев.

— Приехали, Сергей Николаевич! — распахнув дверцу автомобиля, полковник Логинов помог престарелому профессору выбраться из салона. Утвердившись на ногах, ученый оперся на трость и с интересом огляделся.

Автомашина остановилась в десятке метров от уютного двухэтажного особняка, укрытого в тени развесистых деревьев. Вход освещали несколько фонарей, остальная территория скрывалась в ночной тьме.

— Утром осмотритесь, — верно истолковал полковник интерес Мякишева. — Сейчас все равно все спят. Позвольте, я провожу вас в дом?

— Да, конечно, — решительно отпихнув подставленный локоть, ученый самостоятельно затопал к особняку, дробно постукивая тростью. Улыбнувшись, Логинов подхватил небольшую сумку с вещами и двинулся следом. Что ж, на сей раз аналитики не ошиблись: весьма самоуверенный старикан! Знает, чего хочет. Пожалуй, не зря они его сюда дернули, глядишь, и будет толк. Непонятно только, в чем именно.

Поднявшись на невысокий, всего-то в три ступени порожек, Мякишев ткнул тростью в металлопластик входных дверей:

— Ну, и, молодой человек? Звонка я что-то не наблюдаю. Вероятно, стоит постучать? И посильнее?

— Сергей Николаевич, ну что ж вы столь нетерпеливы? — фээсбэшник с трудом сдерживал улыбку. — Не нужно стучать, сейчас нам откроют. Здесь везде камеры наблюдения, нас уже заметили.

— Могли б сделать это и заранее, можно подумать, в вашей конторе не знают, что мы прибыли. Теряем время.

— А вы куда-то торопитесь? — на сей раз Логинов удивился вполне искренне.

— Тороплюсь, — отрезал старый ученый. — После семидесяти очень тороплюсь. Жить. А после вашего фантастического рассказа — стал торопиться еще больше. Торопиться успеть хоть немного поработать. Неужели вы не понимаете, каково это — узнать, что труд всей твоей жизни не пропал зря, не сгинул под грифом «совершенно секретно» в каких-то никому не нужных архивах, а развивается?!

Смерив Анатолия Анатольевича горящим праведным гневом взглядом, профессор неожиданно поморщился:

— Ах, ну, да, простите. С кем я говорю. Вам, определенно, все равно. Наверняка ваша задача была лишь в том, чтобы уговорить меня приехать сюда. А уж дальше…

— Товарищ Мякишев, — полковник придал своему лицу самое суровое выражение, на которое был способен в подобной ситуации. — Прошу вас, прекратите. В конце концов, мы находимся на режимном объекте, как бы вы к этому ни относились. Высказать претензии ко мне — ваше право, но давайте не делать этого хотя бы на улице. Вы же взрослый человек, Сергей Николаевич.

— Простите, — Мякишев мгновенно сник, опустив плечи и словно став ниже ростом. Мгновение — и вместо воинственного профессора на крыльце стоял обыкновенный старик, опиравшийся на обшарпанную трость.

— Бросьте, вам абсолютно не за что извиняться. Поверьте, завтра — ну, то есть уже сегодня — вы получите полный доступ ко всем результатам проекта. Но сейчас все отдыхают. Давайте…

— А давайте без давайте? — неожиданно пробурчал тот, снова возвращаясь к своему амплуа. — Может, я и сболтнул лишнего, но разве я похож на старого маразматика? Нет? Вот и прекрасно. Проводите меня в мою комнату, а утром пришлите кого-нибудь, кто введет меня в курс дела. Абсолютно не хочу терять зря времени. У меня его не столь и много, годы, знаете ли!

— Договорились, — серьезно кивнул полковник, на самом деле с трудом сдерживая улыбку. — А вот и дежурный, — в распахнувшейся двери показался охранник в камуфляжной форме.

Кивком поздоровавшись с Логиновым, парень отступил в сторону, освобождая проход.

— Как дежурство, Леша? — пропустив Мякишева вперед, осведомился Анатолий Анатольевич.

— Да нормально, тарщ полковник, что тут случиться-то может? Сижу себе и сижу, в монитор гляжу. Скукотища — мама не горюй, скоро всех окрестных белок друг от друга буду отличать — их в этом году развелось, как никогда. Наглые, твари, порой под самую камеру лезут. Я им хлебушка под сосной оставляю, чтоб сильно не наглели.

— Белки они такие, — фыркнул фээсбэшник. — Ты, главное, сам хвостатую не споймай. Чревато.

— Да вы что, тарщ полковник, я ж спортсмен, вообще не пью! — заулыбался боец.

— Это правильно. Ладно, куда нам?

— Второй этаж, двенадцатый номер. Все готово, как просили. Сейчас свет в коридоре включу. Как с лестницы свернете, поосторожнее, там палас загибается, запнуться можно, — охранник многозначительно кивнул на успевшего уйти вперед Мякишева.

Подмигнув бойцу, Логинов догнал ушедшего вперед старика и вместе с ним двинулся к лестнице. Парой минут спустя он уже заводил ученого в двухкомнатный номер:

— Вот, Сергей Николаевич, и ваши апартаменты. Располагайтесь, мешать не буду. Искренне советую пару часиков подремать. Утром за вами зайдут.

Поставив профессорскую сумку возле стены, Логинов с улыбкой наблюдал, как Мякишев обходит комнаты. Судя по выражению лица, тот остался доволен:

— Что ж, неплохо. Я полагал, что нынче у вашей организации все куда как хуже. Поскольку после крушения Союза, как говорится, и труба стала пониже, и дым пожиже. А так, да, весьма, недурно, весьма. Надеюсь, лаборатория меня тоже не разочарует.

— Уверен, товарищ Мякишев. С вашего позволения, я пойду.

— Да, ступайте, — рассеянно пробормотал ученый, направляясь в сторону санузла. — Вы абсолютно правы, коллега, пару часов сна — и за работу. Наука не ждет. Я потерял слишком много времени на то, чтобы…

Не дослушав, Анатолий Анатольевич бесшумно прикрыл за собой дверь и торопливо спустился на первый этаж:

— Леш, приглядывай на всякий случай. Профессор у нас бойкий и с характером, так что мало ли что. Утром за ним придет Леонид Львович из информационного отдела. Теперь профессор его проблема. Все, я обратно в управление. Спокойного дежурства.

— И вам, — дождавшись, пока Логинов выйдет из помещения, боец заблокировал дверь и вернулся за пульт наблюдения. Убедившись, что начальство убыло по своим начальственным делам, он вздохнул с облегчением, ткнув пальцем в клавишу отключенного монитора. Интернет тут не ахти какой, так что придется снова загружать недосмотренный футбольный матч с самого начала.

Скользнув взглядом по второму монитору, куда выводился сигнал с трех камер наружного наблюдения, боец углубился в хитросплетения матча.

Разбудил Мякишева осторожный стук в дверь. Первые несколько секунд профессор не мог понять, где находится: слишком уж много лет он засыпал и просыпался в своей московской квартире, будучи абсолютно уверенным, что ничего в жизни уже не изменится. Сначала его поднимала жена; затем, когда она ушла туда, откуда не возвращаются, — старенький будильник, ее же давнишний подарок на двадцать третье февраля. Затем будильник, проработав без малого сорок годков, сломался, а покупать новый Сергей Николаевич не стал принципиально: к чему, собственно? Опаздывать ему больше некуда, спешить тоже. А когда придет срок, тогда… как там пел Владимир Семенович? «В гости к Богу не бывает опозданий?». Вот именно. Ну, и зачем тогда нужен будильник?

В следующий миг профессор наконец осознал, где находится, и резво принял вертикальное положение. Проспал, он определенно проспал! Нужно было не слушать этого гэбэшника и не ложиться спать, а заставить отвести его прямо в лабораторию!

— Минутку, — Мякишев торопливо прошаркал в санузел, облачившись в замеченный еще вчера махровый халат, и вернулся в комнату. — Да, войдите.

— Доброе утро, профессор, — в дверном проеме показался незнакомый мужчина лет сорока с лишним. — Позвольте?

— Пожалуйста, — буркнул тот в ответ, присаживаясь на кровать. — С кем имею честь?

— Меня зовут Леонид Львович. Полагаю, вас обо мне должны были предупредить? Я заведующий информационным отделом нашей лаборатории. С этого дня мы с вами будем в некотором роде… э-э… сотрудничать.

Услышав последнюю фразу, Сергей Николаевич немедленно вскинулся:

— Что еще за «в некотором роде»?! Я приехал сюда работать, молодой человек! Если вы обождете за дверью, я оденусь, и мы немедленно отправимся в лабораторию. По дороге вы сможете ввести меня в курс дела.

— Хорошо, Сергей Николаевич, не нужно кипятиться. Переодевайтесь, — пряча улыбку, завотделом вышел в коридор.

Мякишев появился спустя минут десять — от волнения он одевался дольше обычного:

— Ну-с, коллега, куда нам?

— Сперва в столовую, сейчас как раз время завтрака. А вот затем можно и в лабораторный корпус.

— Снова бессмысленная трата времени, — недовольно пробурчал ученый, но от завтрака благоразумно отказываться не стал.

Столовая, как выяснилось, располагалась в соседнем здании и более всего напомнила профессору место приема пищи какого-нибудь номенклатурного санатория годов восьмидесятых, в коих ему не раз довелось побывать в той, прошлой, жизни. Все так же чистенько, аккуратно — но и без никому не нужных излишеств. Из всех «нововведений» — разве что бесплатный кофейный аппарат, пара холодильников с прохладительными напитками и минералкой да настроенный на новостной канал плазменный телевизор на стене. Столики застелены накрахмаленными скатерками и накрыты на четверых, на каждом — небольшая вазочка с букетом живых полевых цветов. За распахнутыми по летнему времени широкими окнами тихо шелестят листвой деревья окружающего здание парка; теплый ветерок лениво колышет прозрачные занавески.

— Присаживайтесь, профессор, — Леонид Львович отодвинул стул. — Трость можете сюда поставить. Я сейчас принесу перекусить, у нас тут самообслуживание. Вам молочную кашу или запеканку? Запивать чем будете — чай, кофе?

— Давайте запеканку и чай, — буркнул Мякишев, все еще осматриваясь. Столовая ему понравилась. И народу немного, и атмосфера приятная. Да, определенно, все, как тогда, «во времена ранешние». Только официанток в крахмальных передничках, толкающих перед собой никелированные сервировочные тележки, не хватало. Впрочем, он уже давно не в том возрасте, чтоб всерьез озадачиваться отсутствием официанток: годы, знаете ли, годы….

— Прошу, коллега, — заведующий отделом аккуратно поставил перед ученым тарелку. — Приятного аппетита. Сейчас принесу чай.

После завтрака Леонид Львович рассказал, что лаборатория занимает двухэтажный корпус «3-А», находящийся в сотне метров отсюда. На первом этаже расположена собственно лаборатория, на втором — информационно-компьютерный центр, возглавлять который он имеет честь. Вход туда строго ограничен, однако Мякишев, с подачи полковника Логинова, входит в число допущенных. Сообщив все это, ученый протянул профессору пластиковую карточку-ключ:

— Только не теряйте, пожалуйста, тут с этим строго.

Презрительно фыркнув, Мякишев принял пропуск:

— Коллега, если б вы знали, что такое настоящий режим секретности, то не пороли б чушь! Поверьте, когда я работал над «Проколом», режим секретности был куда как более… — Сергей Николаевич внезапно осекся, с подозрением взглянув на собеседника:

— А кстати, у вас есть допуск к тем материалам?

— Сергей Николаевич, ну, я вас умоляю! — скривился тот. — Прекратите, что за шпионские игры? Наш проект — дальнейшее развитие этого самого вашего «Прокола», о каком допуске вы еще говорите? Анатолий Анатольевич сказал, что ввел вас в курс дел.

— Простите, — неожиданно пошел на попятную старый ученый. — Просто все, произошедшее за последние сутки, несколько неожиданно для меня. Я слишком много лет считал, что то, чему я посвятил свою жизнь, давным-давно кануло в Лету и никому не нужно. Тем приятнее было узнать, что я ошибался. Еще раз простите, коллега. Я не идиот, знаете ли, и прекрасно осознаю, что у меня тяжелый характер. После смерти жены меня просто некому стало, гм, сдерживать… еще раз простите.

— Перестаньте, товарищ Мякишев, — краем сознания профессор отметил, что тот впервые назвал его именно так, «товарищем». — Ваш характер тут абсолютно ни при чем. И, кстати, мы пришли. Прошу вас.

— Вот, собственно, и все, чего нам удалось добиться, — закончивший недолгую лекцию Леонид Львович взглянул на сидящего напротив профессора, за все время его монолога не проронившего ни слова. — Не столь уж и мало, согласитесь? Если я правильно понял товарища полковника, наш «фигурант» в самое ближайшее время будет доставлен сюда, и мы сможем продолжить исследования.

— Ну, мне он рассказывал как раз об обратном, — сообщил Мякишев. — Будто бы человека, в которого перенеслось сознание танкиста из прошлого, захватили чуть ли не агенты иностранных спецслужб, и сейчас его разыскивают.

— То есть вы в курсе? — (ученый хмыкнул). — Да, к сожалению, так и произошло. Но сейчас все нормализовалось, и уже завтра он будет здесь. Насколько знаю, прилетит спецрейсом вместе с группой сопровождения. И, как только это произойдет, мы сможем перейти к новому этапу исследований.

— Это к какому именно новому? — немедленно заинтересовался Сергей Николаевич. — Можно подробнее, коллега?

— Разумеется, — улыбнулся тот. — Понимаете, как только мы получили подтверждение, что обмен разумами не только возможен, но и успешно произошел, мы немедленно начали работу в этом направлении. Не знаю, говорил ли об этом полковник Логинов, но на данном этапе мы вовсе не уверены, что воздействие Дмитрия Захарова на события прошлого не окажется для нас катастрофическим. Конечно, — Мякишев вновь хмыкнул, на сей раз саркастически, — он не попадет на прием к Сталину, но сам момент переноса нас, в определенной степени, смущает. Постойте, не перебивайте, товарищ Мякишев! Давайте я все же сперва договорю, хорошо? Поверьте, мы все здесь патриоты своей Родины, и в это понятие я вкладываю не только верность и преданность России, но еще и той великой стране, которая каких-то четверть века назад называлась СССР! Но сейчас речь не об этом. Наш «фигурант» — кстати, его зовут Дмитрий Захаров, если вы не знали — попал в поистине судьбоносный момент Великой Отечественной. Насколько нам удалось узнать, сейчас там — середина весны сорок третьего года. Вам нужно объяснять, что это означает? Через пару месяцев начнется битва, переломившая ход всей Второй мировой войны! И мы не можем даже примерно спрогнозировать, чем может обернуться для нашего настоящего его вмешательство в ход Курского сражения! Пусть даже самое минимальное!

— Ну, да, ну, да, как же, помню. «Эффект бабочки», всё такое. Об этом мне не далее, как вчера, и товарищ Логинов говорил. Вот только… не находите, что как-то не слишком патриотично всё это звучит? С одной стороны, вы — как сами сказали — патриоты, а с другой — боитесь, как бы чего не вышло. И в чем тут патриотизм?

— Сергей Николаевич, ну как вы не понимаете! — взмахнул руками собеседник. — Наш «фигурант» — всего лишь бывший десантник, не обладающий ни особыми историческими познаниями, ни стратегическим мышлением! Да, попав в тело советского лейтенанта-танкиста, он, конечно же, попытается воспользоваться своим послезнанием и опытом Афганской войны, но… сильно ли это ему поможет? Полагаю, нет, в результате чего все его действия в прошлом будут носить хаотичный, непредсказуемый характер. Понимаете?

— Стараюсь, — буркнул Мякишев. — Но ведь это еще не все, как я догадываюсь?

— Конечно. Все дело в том, что проект «Игра» изначально разрабатывался, как некое «оружие последнего шанса», которым будем обладать только мы и которое вряд ли когда-нибудь используем. А если и применим, то исключительно для минимального, точечного воздействия на недалекое прошлое. Ключевое слово здесь именно «недалекое», поскольку это не способно вызвать глобальных неуправляемых изменений настоящего. И вдруг один из испытуемых проваливается более чем на семь десятилетий в прошлое. Можете себе представить, что тут началось?

— Догадываюсь, — профессор оставался по-прежнему немногословным. — Продолжайте, коллега. Пока что я еще не составил окончательного мнения, так что внимательно слушаю.

— Потому нам и необходимо, так сказать, повернуть процесс вспять, то бишь произвести обратный обмен психоматрицами между обоими «фигурантами».

— А мы в состоянии это сделать? — оживился Мякишев, внезапно причислив себя к этим самым «мы».

На несколько секунд Леонид Львович замялся:

— Теоретически — да. Почти наверняка в состоянии. Видите ли, в чем дело: как оказалось, этот самый успешный обмен сознаниями был отчасти следствием случайного сбоя компьютерной программы. Хаотичным, так сказать. Непредсказуемым. Но именно этот сбой, программная ошибка, и позволил нам нащупать совсем иной путь! Сейчас готова и протестирована новая программа, в работоспособности которой мы уверены практически на все сто процентов. Единственное условие — осознанное желание и полное согласие того из «фигурантов», который находится в нашем времени, и хотя бы приблизительная хронологическая локализация второго. Впрочем, согласно расчетам, привязка во времени может варьироваться достаточно широко, от нескольких часов до суток.

— И каковы успехи?

— На данный момент временна´я привязка в «фигуранту-2» завершена, мы можем начать эксперимент в любой момент. Ну, как только прибудет…

— «Фигурант-один»? — перебил его Мякишев. — Знаете, коллега, я всю свою жизнь посвятил науке и порой, каюсь, не замечал тех, кто эту самую науку и продвигал вперед рядом со мной. Всех тех незаметных лаборантов, младших научных сотрудников, операторов, техников… да хоть бы и прибирающихся в помещениях уборщиц! Эдаких крошечных и почти безмолвных винтиков-исполнителей, без которых, тем не менее вся человеческая наука — не более чем слова. Но эти ваши «фигуранты» режут слух даже мне! У них что, имен нет? Ведь они же живые люди, в конце концов!

— Простите, — внезапно стушевался Леонид Львович. — Отчего-то я полагал, что вам так будет привычнее.

— Привычнее что? Называть живых людей безликим термином «фигурант»? Хорошего же вы обо мне мнения. Поверьте, вы ошибаетесь, коллега. Итак?

— Фигур… э-э… того, кто отправился в сорок третий год, зовут Дмитрий Захаров, кажется, я вам уже говорил. Он, так сказать, донор, то есть тот, чье сознание оказалось помещено в тело реципиента, младшего лейтенанта Василия Краснова. Ну, это наш внутренний сленг, профессор, «донор», «реципиент». Медицинская терминология наиболее точно подходит к данной ситуации.

— Простите, уважаемый, но если смотреть с точки зрения танкиста из сорок третьего года, то все получается совсем наоборот? Разве не так? И донор с реципиентом меняются местами?

— Вы правы, профессор, — пожал плечами завотделом. — Просто мы судим именно с нашей стороны; так сказать, в направлении отсюда — туда. Так проще. В сорок третьем-то никто не проводил подобных экспериментов.

— Ладно, я понял. Итак, если Краснов согласится, точнее, захочет вернуться в свое тело и свое время, обратный обмен может быть осуществлен? Я верно истолковал ваши слова?

— Именно так. По крайней мере, теоретически. Собственно говоря, у нас все готово к эксперименту. Если и на практике все пойдет, как запланировано, полагаю, можно будет считать, что проблема неуправляемого хроновоздействия в основном решена.

— Ой ли? А как насчет того, что Краснов узнал, пока находился в нашем времени? Не замутненное нашей информационной лабудой и историческим враньем сознание человека из прошлого, способное впитывать новые сведения, словно губка, может ведь оказаться куда опаснее, нежели разум бывшего десантника. Не находите?

Леонид Львович снова помедлил с ответом. Неторопливо подошел к столу, налил стакан минералки, выпил. Предложил Мякишеву — тот отказался:

— Разумеется, мы об этом думали. Но это, как выбирать меньшее из зол. В конце концов, что такого важного мог узнать, а главное, запомнить, Краснов? Ход войны? Так после победы в Курской битве исход Великой Отечественной практически предрешен. Да и кто из командования даже обычного танкового корпуса или армии станет его слушать, решись он об этом рассказать? Полагаю, даже не смешно, согласитесь? Что еще? Тактико-технические характеристики современной военной техники? Ну, это и вовсе не серьезно. Это же не очередной опус очередного же современного писателя-фантаста о том, как бравый «попаданец» в прошлое с легкостью убеждает Сталина и Берию в необходимости в корне изменить всю внутреннюю политику Советского Союза и срочно начать строить тысячи танков Т-72! Без подробной техдокументации, современных станков, не существующих в том времени марок стали, электроники и прочего это просто физически невозможно.

Ну, сами посудите, где окажется лейтенант Краснов, если вдруг попытается добиться встречи с командующим фронтом и попросит того передать Берии или, допустим, Курчатову принципиальную схему ядерной бомбы? В лучшем случае в СМЕРШе, где у него, конечно, быстренько получат признание в том, что он провел неделю-две в двадцать первом веке. Причем добровольное, заметьте, признание! Поскольку он и сам не станет запираться, это только в наших телефильмах «кровавая гэбня» коваными сапогами выбивает признания из невиновных. И что дальше? Если повезет, спишут все на многократные контузии да комиссуют подчистую. Согласитесь, профессор, что я прав?

— Ну, вообще-то…

— Так что никакой особой, критической, так сказать, опасности нет. Осталось только дождаться прибытия нашего танкиста из прошлого и приступить к эксперименту «возвращение».

— Если только он и вправду этого захочет, — задумчиво протянул Сергей Николаевич, словно разговаривая с самим собой. — Не тот менталитет, знаете ли, не та харизма. Даже человеку моего возраста трудновато предсказать людей того времени. Тех людей практически невозможно было заставить что-либо сделать против их воли. Вот упрется он — и все, закончится наш эксперимент, даже не начавшись. Из тех людей, как говаривал классик, и на самом деле можно было гвозди делать…

— Да нет, профессор, как раз тут все должно пойти гладко. Полковник Геманов — это наш второй куратор — сообщал, что Краснов только и думает, как бы обратно на свою войну попасть. Он… ну, как бы поточнее сформулировать? Виноватым себя, что ли, чувствует, понимаете? Мол, там, на войне, его товарищи гибнут, а он тут прохлаждается, на всем готовеньком. И, знаете, я его, пожалуй, в чем-то даже понимаю. По крайней мере, могу представить, какой шок он должен был испытать от забитых продуктами магазинов, сытого и спокойного — с его точки зрения, разумеется — существования… и от людей, которым практически ничего в этой жизни не нужно. Разве я не прав?

— Наверное, да, правы, — задумчиво пробормотал профессор. — А возможно, и ошибаетесь, причем катастрофически. Впрочем, пока разговор достаточно беспочвен: вот когда он прибудет сюда, тогда и поймем, кто был прав. Он взрослый человек и сам вправе сделать свой выбор. И знаете, что, коллега? Давайте все же осмотрим лабораторию и медицинский блок, если вы не против. Хочется все-таки составить собственное представление о том, чем мы располагаем. Хорошо?

 

Интерлюдия

Демократическая Республика Афганистан.

1988 год. Дмитрий Захаров. Первый бой.

Горы были светло-коричневого цвета, без единого пятнышка зелени, выжженные солнцем, казалось, на добрый метр вглубь. Безжизненная горная страна от горизонта до горизонта, миллионы лет назад бывшая дном Мирового океана. Скудная цветовая гамма от светло-желтого до темно-коричневого. И — всё. Других цветов тут попросту не было, разве что, когда поднимался «афганец», всё видимое пространство на добрую неделю заволакивала серая пелена…

Плохие, одним словом, горы, злые. Опасные.

И совсем не похожие на горы Южного берега Крыма, куда они ходили десятиклассниками в поход. С тех пор еще и двух лет не прошло, а кажется, будто минула целая вечность…

Те горы были совсем иными — влажными, укрытыми от солнечного безумия плотным покровом девственных лесов Ялтинского заповедника, добрыми. Покрытые пышной растительностью склоны перемежались крутыми известняковыми скалами и рассекались тенистыми распадками. Там шумели по проторенным веками руслам, перекатывая и шлифуя и без того идеальной формы камни, ручьи с ледяной водой; там шелестел листвой исполинских буков налетающий с моря бриз; там хорошая девочка Танька приносила к палатке закопченный котелок со сдобренной тушенкой гречневой кашей, спрашивая: «Димка, давай из одного покушаем? Я снова где-то свою ложку посеяла, а у тебя есть»…

И они ели обжигающую кашу, передавая друг другу одну на двоих алюминиевую ложку, переглядывались и отчего-то периодически прыскали от смеха. А потом Таня, отчаянно смущаясь, сказала, что нужно помыть посуду, иначе к утру остатки каши засохнут и будет не отскрести, и руководитель группы снова отчитает ее перед всеми ребятами. Но она боится идти к ручью одна, потому что темно и страшно, а батарейки в ее фонарике уже почти сели, а девчонки уже наверняка помыли свою посуду и ушли спать, а она с детства боится заблудиться, а идти совсем недалеко, а классная и физрук уже, сто пудов, спят, а… и еще с десяток никому уже не нужных «а», понятных лишь им двоим.

В эту ночь вся Вселенная, бесстыдно подсматривающая за молодыми людьми мириадами звездных глаз, принадлежала только им. Только им — и больше никому. Поскольку то, что бывает впервые, бывает только один раз и уже никогда не повторится… …а котелок они так и не помыли.

Не до того было.

И понимающе звенящие струны безымянного горного ручья прибили забытую посудину к замшелому камню, где ее и обнаружили утром смущенно переглядывающиеся молодые люди, повзрослевшие за эту ночь на целую жизнь.

Через три дня класс вернулся в родной город.

А еще через четыре месяца, в начале октября, отгуляв весной последний звонок и скромный по перестроечным, лимонадно-минеральным (шампанское и водку разливали тайком, в туалете и под лестницей запасного выхода, по старой привычке отчаянно боясь военрука), временам выпускной бал, а летом благополучно провалив вступительные экзамены в политехнический, вчерашний десятиклассник Дима Захаров ушел в армию. В прославленные крылатые воздушно-десантные войска. Сперва в отдельный учебный ПДП в Фергане, затем — в Афган, в состав «ограниченного контингента советских войск в Демократической Республике Афганистан».

За все время Таня написала ему только три письма, последнее пришло ровно за два дня до отправки «за речку». Классическое: «прости, я тебя, разумеется, люблю, но ждать не стану. Не обижайся, но писать мне больше не нужно».

Именно в эту ночь прапорщик Махров, тот самый, который «спать не придется», и выбил ему первый в жизни зуб. Не в том смысле, разумеется, что это был его первый зуб, а в том, что раньше ему еще как-то ни разу не совали всерьез кулаком в морду. Хорошим таким кулаком, тяжелым, со сбитыми от постоянных тренировок костяшками и застарелыми мозолями на ладони. Выбил мастерски, с первого удара, даже крови почти не было. А затем припер его к выложенной порядком загаженным, несмотря на старания «молодых», кафелем стене санблока и зло, буквально в три-четыре предложения, объяснил, что он с ним сделает и где он окажется, если не перестанет страдать подобной х…й.

После чего прапорщик, подобрав выбитый в последний момент из Димкиной руки отточенный до бритвенной остроты кухонный нож, которым парень собирался полоснуть по запястью, уволок его в святая святых — каптерку — где налил стакан чистого спирта и заставил выпить залпом. И сам тоже в стороне не остался. Сунув в руки кусок бинта из перевязочного пакета — «утри морду лица, боец, ты советский десантник или хер собачий?» — долго еще поучал, разъясняя в самых что ни на есть народных выражениях, что «девки — они все такие, и нужно им только…».

Самое смешное, но махровское внушение возымело-таки должное действие. И утром страдающий от тяжкого похмелья Захаров с какой-то непостижимой разуму ясностью осознал, что прапорщик был прав. Он — советский десантник. Элита армии, мать ее! И ему доверили… ну, хрен знает, что, но что-то определенно доверили! А Танька — б…дь и потаскуха, его недостойная! Короче, все так, как и говорил вчера порядком захмелевший прапорщик…

А спустя сутки они улетели в Афганистан.

Где горы оказались светло-коричневого цвета, без единого пятнышка зелени, выжженные солнцем и ничуть не похожие на те ласковые и зеленые крымские горы, где Таня приносила к палатке котелок с горячей кашей и просила помочь с мытьем посуды….

— Дрыхнешь, что ль, салага? — в бок болезненно ткнулась кроссовка «замка» Бурунова, и Захаров испуганно вскинулся, хоть и не спал. Так… задумался, глядя на эти самые, трижды долбаные, афганские горы.

— Никак нет, товарищ сержант! Просто это, ну, задумался!

— Ну и дебил, — непонятно, что имея в виду, жизнерадостно сообщил замкомвзвода, присаживаясь рядом по-турецки. Скрежетнул о каменистую землю вытертый до белизны разложенный приклад «АКСа» с вложенным внутрь «ИПП» и обмотанный резиновым жгутом для остановки крови.

— Что, салага, очко-то, поди, играет? Это ж у тебя первый боевой выход, ёптыть?

— Угу… то есть так точно, товарищ сержант, первый! — браво доложил Захаров, сделав попытку подняться на ноги. Бурунов проворно схватил его за ремень, дернул обратно, заставив больно плюхнуться задом в пыль:

— Не, ну точно дебил! Чего дергаешься-то, не в учебке, ёптыть! Здесь немножко война, если ты не заметил, так что запомни, салага: чем ты ближе к земле, тем живее. Понял?

— Так точно.

— Беда с вами. Понаприсылают из Союза всякого говна необученного, а «дедушкам» страдай. Курево-то хоть есть?

— Так точно! — Дмитрий торопливо полез в карман за помятой пачкой «Примы» без фильтра.

Сержант поморщился:

— И всего-то? Ладно, свои имеем. «Дедушке» такое курить впадлу, — и вытащил твердую пачку дорогущих — аж целых восемьдесят копеек в Союзе! — болгарских «БТ». Закурил:

— И харе «такточкать», салага, уши вянут. Тебя в учебке кто дрючил? Селиванов? Или Радиев?

— Не, прапорщик Махров.

— Опа, — Бурунов удивленно взглянул на молодого бойца. — Так ты «махровец», выходит? Ну, тогда, ёптыть, слова насчет говна беру обратно. «Спать не придется» — мужик правильный и учит дельно. Все ж таки четыре года «за речкой» оттарабанил, знает, что бойцу знать нужно, а что можно и похерить. Сильно драл?

— Да не особенно, — пожал плечами Дмитрий. — Как всех. Перед самым выпуском по морде дал, зуб вышиб.

— Ну, это он могёт, — понимающе заржал сержант. — Наверняка ж за дело?

— Угу, за дело. — Захаров отвернулся. Вспоминать, за какое именно «дело», ему совершенно не хотелось.

— Да не тушуйся, салага, не стану я ничего выпытывать, больно нужно, ёптыть. Ладно, сиди, я пройдусь. Только чтоб башка над бруствером ни на сантиметр не торчала, понял? Увижу — второй зуб выбью. Я, конечно, не Махров, но тоже бить умею. Михалыч и научил. Скоро броня с колонной подойдет, и двинем. А пока сиди, жопу о камни массируй.

— Так точ… понял, тарщ сержант.

— Вот и молодца, — замкомвзвода пружинисто поднялся на ноги, подхватив автомат, и зашуршал подошвами разношенных кроссовок, явно импортных, по мелким камешкам, во множестве выстилавшим дно неглубокого окопчика.

Захаров снова взглянул на недалекие горы. Нет, плохие они все-таки, неправильные. Не горы, а так, рельеф местности. Души в них нет, вот что — одни камни…

Колонна пришла в срок: десять пятитонных армейских «наливняков» под прикрытием парочки БМП и трех бронетранспортеров. Солидная «ниточка», обеспечить прохождение которой должны были именно они. Над головой пророкотала боевая пара «крокодилов», отправившись на проверку маршрута. Даже еще не успевший понюхать настоящего боевого пороха Захаров отчего-то сразу понял, что толку от подобного будет мало. Нет, тот порох, чей аромат он в обилии осязал на стрельбище и во время маневров, тоже, разумеется, был настоящим. И в ноздри шибал еще как, особенно, когда ветер дул в рыло. Вот только стрелять приходилось исключительно по ростовым мишеням, а вовсе не по живым людям.

А что до «вертушек»? «Духи» ведь не дураки, чтобы постоянно сидеть вдоль всего пути следования колонны. Выберут место и появятся не раньше, чем наблюдатели засекут поднятую техникой пыль. Ударят — и уйдут, как бывало не раз. Об этом им еще в учебке инструкторы все уши прожужжали: мол, типичная партизанская тактика, засады по ходу движения колонн на заранее не подготовленных позициях. Неожиданная атака, короткий, не более нескольких минут, бой — и скрытный отход. И ищи их потом по горам… А на то, чтобы барражировать над «ниточкой» все время ее следования, ни у какого «двадцать четвертого» горючки банально не хватит. Это если исключить наличие у моджахедов ПЗРК, каковые у них, разумеется, имеются — стараниями, если верить тем же инструкторам, американского империализма и его пакистанских приспешников.

И если колонна не пройдет, по ближайшему кишлаку, разумеется, влупят со всей дури — или теми же самыми «Ми-24», или «Градами», или — если командование расщедрится и захочет преподнести особо эффектный урок — над заданной точкой пройдет звено фронтовых бомбардировщиков, после чего внизу уж и вовсе ничего не останется, только оплавленные камни и тухлая вонь сгоревшей взрывчатки. Или химически-резкая, если шарахнут напалмом… хотя, конечно, мы это американское изобретение времен вьетнамской войны и не применяем, разумеется, о чем им неоднократно говорилось на инструктажах…

Торопливо погрузились на броню. Захарову — как и остальным «молодым» — достались, ясное дело, самые непрезентабельные места. Да и подложить под задницу что-нибудь мягкое никто из них не догадался, так что к концу маршрута новички сидеть нормально уже не могли, уж больно разнились ложащиеся под гусеницы бээмпэ и колеса бронетранспортеров горные дороги Афгана с раскатанными колеями полигона в Фергане.

Но доехали. Несмотря на мрачное настроение комроты и сосредоточенные лица водителей бензовозов, их даже ни разу не обстреляли. То ли просто повезло, то ли виной тому оказались «вертушки», трижды за все время движения колонны все ж таки проходившие, рассыпая дымные звездочки тепловых ловушек, на бреющем над дорогой, но факт оставался фактом — они добрались без потерь и боестолкновений. Чему, очень похоже, удивились все — кроме, разумеется, «молодых» десантников, пока мало что понимающих в окружающей их действительности афганской войны. Случайно подслушанный Дмитрием разговор комроты с незнакомым майором из числа встречающих ничего не прояснил:

— Странно, Палыч. А ведь должны были клюнуть, обязаны были!

— А вот хер их поймет, должны не должны… Не клюнули — значит, не клюнули. Или у них другая задача. А может, просто разведка просрала. Счас колонна пойдет в город, а ты своих веди на точку. Там пацанов уж давно сменять пора, но дня три на притирку дам. Пусть передают, что еще не прое… любили. Посидят с недельку, опыта наберутся. Потом возвращай молодняк, вертушку пришлю. Ясненько?

— Обижаешь, майор, конечно, понимаю. Сделаем все в лучшем виде.

— Вот и давай, делай. В Союзе что?

— А в Союзе, знаешь ли, такая х…ня творится, что без поллитры и не разобраться! Не поверишь, но Горбач…

Самую интересную часть разговора, которую Захарову, что называется, до усрачки хотелось услышать, самым наглым образом пресек замком Бурунов:

— Салага, снова херней маешься, ёптыть?! А ну бегом к бойцам, скоро жрать дадут. И не отсвечивай мне до отбоя, — помедлив, сержант ухватил его за предплечье, болезненно сжав бицепс стальными пальцами:

— И это, молодой. Если чего слышал, ёптыть, — так при себе держи, понял?

— Понял, тарщ сержант, — выдавил Дмитрий, морщась от боли в стиснутой мышце.

— Вот и ладненько, — замкомвзвода, явно, на правах допущенного, без доклада шагнул под выбеленный афганским солнцем брезентовый тент.

Подхватив автомат, Дмитрий торопливо убрался к товарищам, гадая на ходу, что за неведомая «хуйня» творится на Родине и что такого неожиданного мог сделать Генеральный Секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев. Ну, в смысле, такого неожиданного, что это станет обсуждать комроты аж с целым майором…

Колонна благополучно убыла в сторону города, названия которого Дмитрий не запомнил, а их снова погрузили на броню и еще с пару часов трясли, до той самой неведомой «точки». Которая оказалась одним из дальних блокпостов — пара сооруженных из местного камня строений, окруженные сетью неглубоких окопов, брустверы которых были выложены тем же самым камнем. Порядком озверевшие от одиночества «старички» встретили прибытие «молодых» на ура: хоть какое-то разнообразие, плюс — почта и новости, плюс — еда и, разумеется, выпивка (как без этого, Бурунов лично выгрузил из командирской бээмпэшки две стандартные канистры с чем-то жидким, но явно, что не солярой или бензином. Уж больно восторженно воспринимали появление емкостей старослужащие бойцы).

Пополнение разместили вместе с гарнизоном блокпоста в одном из строений: во втором, как выяснилось, находился склад оружия и продуктов. Десантники побросали сидоры и спальники на места, которые им предстояло занимать следующую неделю, и в не слишком большом помещении мгновенно стало тесно. Впрочем, к удивлению Захарова, «дедушки» отнеслись к ним, словно к равным, безропотно освободив чуть ли не лучшие места. После учебки, наполненной передаваемыми «по страшному секрету» слухами о царящих «за речкой» нравах, это казалось странным.

Вечером, когда бойцы уселись ужинать, Захаров, приняв полкружки неразбавленного спирта, не выдержал и задал волнующий его вопрос одному из старослужащих. Здоровенный десантник с сержантскими лычками на видавшей виды «афганке» и уродливым шрамом через всю щеку несколько секунд задумчиво молчал, затем несильно хлопнул Дмитрия по плечу:

— Вот посидите тут с недельку, потом на пару боевых сходите — и сам поймешь, салага. Душманская пуля никакой разницы не делает, что дембеля, что салабона одинаково убивает. И мина тоже. Перед смертью все равны, и потому в бою нужно быть одной командой. Здесь не Союз, пацаны, здесь все по-настоящему. Скоро сами почувствуете. Вот завтра все вместе в кишлак скатаемся, у нас как раз плановая зачистка, там и поймете. А пока — пей, салага, пей, коль дают. Чтобы страшно не было.

И, мгновенно потеряв к Захарову интерес, вернулся с прерванному разговору с кем-то из товарищей.

А сидящий в углу сержант Бурунов негромко буркнул:

— «Тротил» верно говорит, ёптыть, скоро сам поймешь, почему мы тут все равные. Если ты товарища не прикроешь, шансов у него — ноль. Как и у тебя. Привыкай, салага, тут все равные, что «молодые», что дембеля, ёптыть. Нет, некоторые, конечно, чутка равнее, — и под смех товарищей он отобрал у кого-то из окосевших салаг недопитую кружку, одним движением влив содержимое в рот. Закусив, сержант вытащил сигарету и вынес вердикт:

— Всё, молодым — спать! Насчет завтра не шутка. С утречка выдвигаемся к кишлаку, ёптыть, так что все должны быть в форме. А мы с «дедушками» пока прикинем хер к носу насчет завтра. Отбой!

Вновь прибывшие, вполголоса ропща, расползлись по спальным местам. Заснул Захаров, несмотря на обилие новых впечатлений, едва лишь коснувшись щекой свернутого в несколько раз бушлата, заменявшего подушку. И тут же, словно и не спал, очнулся оттого, что его настойчиво тряс за плечо Бурунов:

— Подъем, салага, Родина зовет. Со страшной силой. Давай-давай, ёптыть, поднимайся. Через сорок минут вам выдвигаться, так что не тормози. Понял, нет?

— Так точно, понял, тарщ сержант, — Захаров подорвался со спальника — и тут же опустился обратно, когда тяжелая рука сержанта легла на плечо:

— Первое правило, салага: что б ни случилось, не шухерись. Дерганых и торопливых первая пуля ждет. Так что давай, поднимайся, хавай по-быстрому — и вперед. Это понятно?

— Так точно!

— Вот и здорово, ёптыть. Ты, гляжу, парень расторопный, так что пригляди за своими, мне некогда. Как будете готовы, стройтесь позади казармы, «Тротил» вас оприходует. Тоже ясно? Все, давай, некогда мне. Удачи, салага! — сержант с размаху хлопнул его по плечу. — Смотри, не подведи «махровцев»! А то, так и знай, вернусь в Союз — лично «спать не придется» пожалуюсь! Скажу, что совсем хреново стал пацанов дрючить, ёптыть, лажаются часто! Ну, все, бывай. Я сегодня, ёптыть, обратно на базу — и через недельку на Родину, так что больше не увидимся. Давай, салага, удачи тебе. А «Тротила» слушай, он тоже из наших, из «махровцев», плохого не присоветует, точно говорю. Опытный боец, ёптыть. И комроты тоже слушай, старлей хоть и неразговорчивый, но командир отличный. Главное, не спрашивай, ёптыть, отчего он говорить не любит. Захочет, сам расскажет, хотя вряд ли…

Больше Дмитрий сержанта Бурунова не видел. Спустя месяц он случайно узнал, что борт, на котором сержант возвращался домой, получил в двигатель «Стингер» и рухнул где-то в горах Гиндукуша, в районе, полностью контролируемом моджахедами под руководством одного из наиболее жестоких полевых командиров, никогда не бравшего пленных. Искать разбившийся «Ан» даже не стали, поскольку выживших быть просто не могло, а бессмысленно гробить бойцов командование не хотело: наблюдатели подтверждали, что рухнувший с полукилометра самолет при падении взорвался. Поднятые с аэродрома вертушки, как водится, старательно перепахали НАРами все рассекреченные позиции душманов, но был ли от этого толк, никто так и не узнал.

Уже возвращаясь в Союз, Захаров разговорился с одним из сослуживцев сержанта, рассказавшим, что Семен Бурунов был кавалером ордена Красной Звезды и нескольких медалей, а посмертно получил и вторую «Звездочку»…

— Все ясно? — сержант смерил молодняк тяжелым злым взглядом страдающего от похмелья человека. Стоящий позади него комроты, уже в полном боевом снаряжении, молчал, задумчиво глядя куда-то на затянутые облаками горные вершины. — И чтобы никаких провокаций, даже если живыми уйдем, потом отписываться будем, сука, до морковкиного заговенья! Потому тупо заходим в кишлак, отрабатываем нужные дома и уходим. Если нам окажут огневое сопротивление, начинаем воевать, но исключительно оборонительно. Для «молодых» поясню: «оборонительно» — значит отбиваемся и быстро валим оттуда. Или еще проще: хоть один выстрел — гасим стрелявшего и как можно скорее сваливаем на фиг. Остальное не наша забота, если командование решит послать «вертушки» — их проблемы. Хотя и наши тоже, поскольку «духи» тогда точно будут мстить. Если останется, кому. Пока все ясно?

Поморщившись, «Тротил» переспросил:

— Я чего-то недопонял? Так понятно или где?

«Молодые» нестройно гаркнули, что, мол, понятно. Покривившись, сержант кивнул:

— Ну, и хрен с вами. Выходим через час. Соответственно, через полтора мы на месте. Да, и еще кое-что. Не знаю, рассказывали ли об этом в Союзе, но здесь оружие есть практически у всех. Потому и стрелять в вас может кто угодно, женщина, старик, даже подросток. Высунут ствол из-за дувала — и пальнут, — уловив на лицах бойцов непонимание, сержант, снова поморщившись, пояснил:

— Дувал — это такой местный глинобитный забор. Гадкая штука, сквозь него ничего не разглядишь, а пули его не на раз и прошибают, разве что пулеметные. А чтоб в спину пальнуть, много ума не нужно. Так что, если что, лучше сразу гранатами. Поэтому максимум внимания, особенно на мелкие детали. Никаких самостоятельных действий не предпринимать, если чего заметили, сразу маякуете мне или ротному. Ну, вот так примерно…

— Тарщ сержант, — подал голос кто-то из новоприбывших. — Можно вопрос?

— Можно, — поморщился тот. — Только быстро и по существу. Чего?

— А «броня» будет?

— …уйня будет, — лаконично ответил тот, пожав могучими плечами. — Тут не больше пары километров, так что на «пешкарусе» доедем. Опять же, хоть окрестности осмотрите, вам полезно будет. У нас тут красиво, аж до тошноты. Еще вопросы?

— Никак нет, — стушевался десантник.

— Вот и здорово. Еще раз напоминаю: тут не учебка и не Союз. Снарягу и боекомплекты проверяем перед выходом. Инструкторов, чтоб над вами стояли и в затылок дышали, нету. Кто лажается — первым летит к папке с мамкой на Родину. В цинке. Остальные вернутся живыми. Если повезет. Все, сорок минут до выхода, время тикает. Разойтись…

Ничем особенным кишлак Захарова не удивил. Просто небольшая, в два десятка дворов местная деревня. Глинобитные заборы-дувалы и приземистые дома все из того же материала. Кривые грязные улочки, обрамленные по бокам неглубокими сточными канавами. Центральная площадь с мечетью и рынком, ныне пустым. Собственно, и всё….

И небольшой отряд «шурави», за какой-то надобностью вышагивающий по главной улице кишлака.

Первым, наперевес с «ПКМ», шествовал гориллоподобный «Тротил», за ним, прикрывая фланги, еще двое «дедушек» с автоматами и комроты. Следом двигались с интересом оглядывающиеся «молодые», а замыкал шествие еще один из дембелей со вторым пулеметом в руках. Перекрещенные на могучей груди поверх бронежилета патронные ленты делали его похожим на революционного матроса времен Гражданской войны, что не могло не вызвать улыбки. Вот только улыбаться никому отчего-то не хотелось.

Дмитрий шел крайним слева, негромко хрустя попадающими под подошвы берцев камешками, и сжимал в потных руках новенький «АКС» с необтертым воронением. Еще в учебке он узнал, что опытные бойцы запихивают в рамочный приклад ИПП и фиксируют его жгутом для остановки кровотечения, но как именно это сделать, не знал. И сейчас размышлял над вопросом, как бы осторожно выспросить у «старичков», как правильно? Выглядеть лохом не хотелось. А «Тротил», после короткого напутствия сержанта Бурунова, выглядел в его глазах едва ли недосягаемым авторитетом: только спроси — и сразу, как минимум, на «губу». Хотя откуда в этой всеми забытой глуши гауптвахта? Даже не смешно…

Вот и приходилось идти, сжимая верный «калаш» с разложенным прикладом, и размышлять о том, как бы поскорее перейти в разряд ветеранов. Интересно, что, согласно местным реалиям, для этого нужно? Завалить какого-нибудь духа? Или…

Додумать мысль Захаров не успел: маленький отряд, повинуясь команде старшего лейтенанта, остановился возле ничем не примечательного двора. Бойцы рассредоточились вдоль улочки, по команде сержанта опускаясь на колено и вскидывая оружие. «Тротил» вместе с незнакомым Дмитрию десантником из числа старослужащих заняли позицию по обе стороны рассохшейся калитки, грубо сколоченной из потемневших от времени досок. Удар прикладом — и незапертая дверца распахнулась вовнутрь, негромко стукнув о забор. Обменявшись взглядами, бойцы слаженно рванули в глубь двора. Несколько секунд ничего не происходило, затем из-за полутораметрового забора-дувала донеслись крики и какой-то неопределяемый шум — вроде бы что-то упало и рассыпалось. Спустя еще пару минут из калитки показался сержант, неопределенно пожавший плечами в ответ на взгляд комроты. В руках десантник держал видавший виды «АК» калибром семь-шестьдесят-два и полупустую патронную цинку.

— Пусто, лейтенант. — «Тротил» перевернул цинк над сточной канавой, высыпая патроны в липкую грязь. Отправив следом и опустевшую жестянку, десантник докончил, закинув на плечо ремень трофейного автомата:

— Ушел наш Ахмед гулять, на рассвете еще, так что, подозреваю, остальных можно и не искать. То ли предупредил кто, то ли сами с места сорвались. Чего делаем, Николаич?

Комроты размышлял недолго:

— Проверим для очистки совести еще один дом и сваливаем. Если и там пусто, значит, искать беспонтово, ушли духи. Ближайшие пару ночей будем ждать в гости, наверняка наведаются, так что спать придется вполглаза. Всё, двинули, бойцы. Вон тот двор, где дерево над забором. Ты и ты, — палец комроты поочередно указал на Захарова и стоящего рядом с ним Толика Савина, с которым они сдружились еще в лагере под Ферганой. Как известно, противоположные полюса магнита притягивают друг друга, и немногословный сибиряк легко сошелся с шумным одесским парнем. После отбоя первый рассказывал другу о величественной бескрайней тайге, полноводных реках и охотничьих заимках, второй — о никогда не засыпающем море и шуме портового города, просыпающегося, согласно известной песне, «с первым трамваем». Один никогда не видел тайги, второй — моря. Вот такой вот союз, намертво скрепленный договором «сразу после дембеля и возвращения в Союз съездить друг к другу в гости». Да и выматывающие силы и нервы тяготы учебки оказалось куда проще делить на двоих, нежели тащить поодиночке. Когда же формировали отправляемую «за речку» роту, командование здраво рассудило, что нет смысла разбрасывать сдружившихся парней по разным подразделениям. Кроме того, страшный прапорщик Махров указал в характеристике, что бойцов желательно оставить служить в одной роте…

— Останьтесь здесь, если что, прикроете. За улицей присматривайте, в обе стороны. Глаза разуть, оружие к бою. Лажанетесь — песец обоим, буду не по-детски дрючить до самого дембеля! Если доживете. Все, ушел, — и попылил разношенными кроссовками к ушедшему вперед отряду.

Переглянувшись с пожавшим плечами товарищем, Захаров опустился на колено, готовясь к возможной стрельбе. Савин сделал то же самое, направив ствол автомата вдоль противоположного отрезка улицы. Ну, и чего комроты так психует? Сам же сказал, что моджахеды куда-то ушли. Так и чего дергаться? Кишлак как кишлак, наверняка одни старики да бабы с детьми. Нет, насчет того, что тут оружия — что собак нерезаных, оно наверняка верно, но это ж не значит, что по ним обязательно станут стрелять…

Размышляя подобным образом, Дмитрий едва не пропустил то, о чем, нужно полагать, и предупреждал лейтенант: расположенная метрах в десяти калитка со скрипом распахнулась, и на улочку неторопливо выбрался затянутый в поношенный халат старик в надвинутой по самые брови чалме. В руке он держал корявый посох, за собой тащил столь же скрипучую, что и калитка, тележку с помятым алюминиевым бидоном литров на тридцать. В Союзе в таких, кажется, молоко с ферм возили. Хотя Дмитрий, как типично городской житель, мог и ошибаться. Но похоже. Словно в кино про очередной передовой колхоз-миллионер, выигравший соцсоревнование по надоям и сданному зерну.

Остановившись в нескольких метрах от десантников, старик что-то негромко (и непонятно) произнес, тыкая узловатым пальцем в парней. Не дождавшись ответа, покачал бородатой головой и потянул свою ношу дальше, тарахтя жестяными колесами по дорожным колдобинам. Захаров, обменявшись коротким взглядом с Толяном, судорожно сглотнул, сильнее стискивая внезапно вспотевшими руками пистолетную рукоять и цевье «АКСа». Безопасно-то, может, и безопасно, но стремновато как-то. И чего, спрашивается, этот дед именно сейчас вылез?

Повернув голову, Дмитрий взглянул в сторону основного отряда, тоже заметившего подозрительного аборигена, как ни в чем не бывало катящего в их сторону свою скрипучую таратайку. Комроты сделал шаг навстречу, выставив перед собой раскрытую ладонь, и что-то коротко крикнул, судя по всему, на местном языке — как бишь его, фарси, что ли? Наверняка нечто вроде «стой» или «назад». Старик, не обратив на лейтенанта ни малейшего внимания, невозмутимо прошествовал дальше, заставив того отступить в сторону.

Ну, да и фиг с ним. Не больно-то и интересно, пускай ротный сам разбирается, ему всяко виднее. Проводив видимую сквозь прорезь прицела затянутую драным халатом спину дехканина — и как им не жарко-то?! — Захаров начал оборачиваться обратно. Вовремя: из калитки того двора, откуда несколькими минутами назад выкатил свою тачку старик, выметнулись три фигуры. Эти на мирных крестьян похожи были разве что одеждой: у каждого автомат, а у одного еще и гранатомет, до боли знакомый «РПГ-7В». А расстояние между ними и впавшим в кратковременный ступор десантником составляло едва ли метров пятнадцать, вряд ли больше…

Стрелять они, впрочем, начали практически одновременно: боевики, когда достигли середины узкой улочки, а Захаров — едва сведенный судорогой страха палец вытянул до конца слабину спускового крючка. Автомат привычно задергался в руках, выплевывая облаченную в латунную рубашку смерть, однако первая очередь пошла куда-то вверх, над головами атакующего противника, свинцовым жгутом пройдясь по верху забора на противоположной стороне. Выбитые пулями пыльные султанчики раскрошенной глины еще не успели опасть, как Дмитрий скорректировал прицел, судорожно дернув задравшийся ствол вниз… в результате чего вторая очередь вспорола утрамбованную почву в метре от духов. Откуда-то из-за плеча резанула очередь Савина, куда как более прицельная, и один из моджахедов, охнув, переломился в пояснице, роняя оружие и валясь на дорогу.

И в этот миг со стороны ушедшего вперед отряда тоже загрохотали автоматные очереди. Одна, другая… гулкий разрыв наступательной гранаты, следом еще один… снова очереди, как экономные, серией по три, так и длинные, чуть ли не в половину магазина. Шелестящий звук стартовавшей ракеты и глухой хлопок сработавшего боеприпаса — и снова стрельба.

Утвердив в ходящих ходуном руках «калашников», Дмитрий наконец дал первую в этом бою (и своей жизни) прицельную очередь — и вскинувший на плечо гранатомет боевик несколько раз дернулся, валясь набок и боком сползая в сточную канаву. Третий, полоснув «от бедра» вдоль улицы, рванулся, было, обратно к дувалу, но получил в спину несколько прилетевших со стороны Толяна пуль и затих под забором, судорожно подергивая ногами. Похоже, позвоночник перебило.

Дмитрий оглянулся. Товарищ-сибиряк медленно оседал в пыль, роняя автомат. Лицо Толика выражало безмерное удивление, а грудь перечеркивали три темные пулевые отметины, пришедшиеся чуть повыше набитой запасными магазинами разгрузки и отчего-то особенно заметные на фоне горчичной ткани новенькой «афганки». Захаров успел вовремя, подхватив товарища и опустив его на землю, головой на собственные колени. Его автомат, вопреки всем мыслимым и немыслимым инструкциям, так и остался валяться у ноги, зацепившись ремнем за локтевой сгиб, так что, появись на расстоянии действительного огня еще один «дух» — и смерть оказалась бы неминуемой.

Толян попытался улыбнуться и что-то сказать, но вышла лишь короткая, сопровождаемая булькающим хрипом гримаса. Заполненный кровью из пробитого легкого рот ощерился, и по подбородку потекла алая струйка, скрывающаяся за отворотом куртки. Темные, почти черные пятна пулевых пробоин на груди с каждой секундой расползались, пропитывая хаб, и, казалось, Захаров физически ощущал, как товарища покидает жизнь.

— …хмиммм… ездтьььь… — прохрипел умирающий губами, пузырящимися ярко-розовой пеной судорожно выталкиваемого из разорванных легких воздуха.

— Толян, друг, что, что?! — Дмитрий наклонился над товарищем, вслушиваясь. Отчего-то ему казалось очень, просто немыслимо важным понять, что тот хочет сказать.

— …кх… моихм… схъезддии… скхжии… кккахх… погибхб… обххсщай….

— Обещаю, Толич, обещаю, братуха, съезжу, все путем будет! Ты только держись, херня все это, счас я наркоту кольну, полегчает. Потом перевяжу, — Захаров зашарил по карманам, отыскивая оранжевую коробочку индаптечки. Наконец нашел и, вылущив из ячейки шприц-тюбик с омнопомном, наклонился над товарищем:

— Счас, Толян, счас. Как там нас учили, ты помнишь, а? Вроде в наружную часть бедра? Счас уколю, только эту самую часть бедра найду и уколю, и…

— Успокойся, боец, — на плечо легла чья-то тяжелая рука. — Всё уже, всё…

Судорожно обернувшись, Захаров увидел стоящего над собой «Тротила».

Наклонившись, сержант вытащил из его пальцев шприц-тюбик, с которого Дмитрий так и не снял защитный колпачок.

— Вставай. Помер твой кореш. Вечная память, — наклонившись, десантник нажал указательным и большим пальцами на веки, закрывая тому глаза.

— Н-не… — Захаров решительно потряс головой. — Он живой, вы чего?! Нужно уколоть и перевязать. И в медсанбат на вертушке. Его только немного зацепило. Я сейчас…

— Встать, боец! — внезапно рявкнул сержант, дополняя команду решительным рывком за затрещавший по всем швам воротник и поднимая впавшего в прострацию Дмитрия на ноги.

— На меня, сука, смотреть! Смотришь? Вот и славно. Тебе как, по морде дать, или сам успокоишься? На меня, сказал, смотреть, взгляд не отводить, б…дь!

— Не… не нужно по морде, тарщ сержант. Я… я сам… всё уже…

— Вот и ладно. На, держи спиртяшки, — сержант насильно впихнул ему в руку фляжку с болтающимся на цепочке отвинченным колпачком. — Сделай пару глотков, попустит немного. Иди, посиди вон под забором, мы пока тут закончим.

Убедившись, что «молодой» сделал пару обжегших нёбо глотков, «Тротил» отобрал емкость и побежал к товарищам. Подобрав автомат, Дмитрий автоматически сменил магазин, запихнув пустой в кармашек разгрузки, и на подрагивающих от напряжения ногах двинулся в указанном направлении. Упершись спиной в неровную глиняную поверхность, сполз на землю, бездумно глядя перед собой. В пяти метрах, точно по центру улочки, нелепо вывернув в сторону товарища голову, лежал Савин. Кровь уже остановилась, подсыхая на подбородке и шее темной корочкой, а пробитой пулями, потемневшей на груди «песочки» отсюда видно не было. Сморгнув, Захаров заставил себя отвести взгляд, рассматривая, чем занимаются остальные товарищи. Обзор отсюда был не ахти какой, но все же он увидел, как десантники торопливо стаскивают к ближайшему забору трупы боевиков. Один, два, три… шесть… ого, так они там неслабо повоевать успели, оказывается! Старика с тележкой нигде видно не было, только возле сточной канавы валялся на боку простреленный в нескольких местах бак. Сбежал, что ли? Или… тоже?

Из-за полуразрушенного взрывом дувала лениво курился сизый дымок — туда, видимо, из эрпэгэ и засадили, помнится, он слышал выстрел. Кто-то из десантников, собрав в кучу трофейное оружие, сейчас связывал обрезком альпшнура ремни, собираясь забрать трофеи с собой. Стоящий рядом с радистом комроты, прижав к уху гарнитуру, докладывал о состоявшемся боеконтакте. Все при делах, один он вынужден сидеть и смотреть на погибшего товарища… друга…

С трудом поднявшись на ватные ноги, Захаров закинул на плечо автоматный ремень и побрел в сторону убитых моджахедов. Собрал оружие и запасные магазины, переправил в разгрузку парочку найденных гранат. Напоследок подобрал так и не успевший выстрелить — спасибо Толяну — гранатомет. Поставив «РПГ» на предохранитель, отнес к остальным трофеям. Кумулятивная «ПГ-7ВЛ» хоть и выглядела порядком исцарапанной, местами аж до металла, но наверняка оставалась вполне боеспособной и могла принести немало проблем. Люди — не танки, конечно, но в радиусе пары-тройки метров фугасный эффект от подрыва подобной гранаты оказывался достаточно мощным. Успел бы бородач пальнуть — мало б никому не показалось.

Внезапно один из боевиков — тот, которого срезал своей последней очередью Савин, уже словивший грудью три душманские пули, — дернулся и застонал. Живой, стало быть?!

Моджахед приподнялся, переворачиваясь на бок, и что-то произнес, выворачивая из-под корпуса руку с зажатой в ней оборонительной «фенькой». Захаров на миг замер, прикидывая, что укрыться не удастся — разлет осколков у «Ф-1» достаточно серьезный. Конечно, не двести метров, как любят говорить непрофессионалы, но ему хватит, а, глядишь, и еще кому на излете достанется.

Окровавленные губы врага еще что-то шептали, когда оказавшийся под рукой АКС коротко сплюнул свинцовой строчкой, наискосок пересекшей грудь противника. Резко склонившийся над моджахедом Дмитрий выдрал из его ладони ребристое яйцо оборонительной гранаты — сознание зафиксировало щелчок отскочившей предохранительной скобы и хлопок сработавшего детонатора — и перекинул смертоносную штуковину через ближайший забор. Спустя пару секунд гулко бухнул взрыв, и над дувалом поднялось невесомое облако перемешанной с дымом пыли. И следом — истошный женский визг.

Прежде чем Дмитрий успел что-либо понять, рядом оказался ротный вместе с тремя десантниками из числа старослужащих. Отпихнув его в сторону, они с ходу вышибли калитку и ворвались во двор. Несколько секунд ничего не происходило, затем раздалось несколько автоматных очередей. Спустя еще полминуты из калитки показался лейтенант:

— Все, уходим. Здесь закончили. «Двухсотого» — на носилки, трофеев не оставлять. По дороге сбросим где-нибудь.

Остановившись напротив Дмитрия, он несколько секунд молчал, затем в сердцах буркнул, дернув щекой:

— Не мог, салага, гранату в другую сторону отбросить? Эх, блин…

— А… что там?

— Неважно. Тебя всяко не касается. «Тротил», готов? Остальные? Добро. Все, уходим.

И снова обернулся к Захарову:

— Трофеи сам попрешь, ясно? В наказание. Три минуты — и нас тут нет…

…Что оказалось за тем дувалом, куда Дмитрий выбросил взведенную моджахедом гранату, он так и не узнал. Но к концу недели, за сутки до смены, на блокпост была совершена массированная атака боевиков. Моджахеды, словно обкурившись — впрочем, возможно, так и было — перли напролом и, если б не старослужащие и комроты, похоже, предвидевший нечто подобное и заранее приказавший усилить минные поля вокруг блокпоста, выдержать напор вряд ли бы удалось.

Отбились десантники практически чудом: когда уже подходили к концу боеприпасы и казалось, что спасения нет, пришли вертушки, «НУРами» перемешавшие с землей все подступы к базе.

А еще через несколько часов за десантниками пришла «броня». Неизвестно, отчего командование приняло именно такое решение, но, заминировав территорию блокпоста, десантники погрузили на БМП и «бэтээры» уцелевшее имущество и пятерых «двухсотых» — и навсегда ушли с этого перевала…

 

Глава 7

Василий Краснов. Недалекое будущее.

Нашедший щель меж неплотно задернутых тяжелых штор солнечный луч неторопливо прополз по старенькому паркету и взобрался на диван. Поколебавшись, фотонный диверсант скользнул по подушке и высветил лицо спящего человека. Краснов недовольно замычал, скривился, взмахнул рукой — и проснулся. Отодвинувшись от слепящего даже сквозь сомкнутые веки солнечного пятна, Василий раскрыл глаза. Несколько секунд просто лежал, пытаясь понять, где находится и как здесь оказался: комната оказалась абсолютно незнакомой. Затем вспомнил. Ну, да, разумеется, главное управление местной госбезопасности, кабинет, точнее, комната отдыха полковника Геманова. Интересно, сколько ж он дрых?

Взглянув на наручные часы, танкист мысленно присвистнул: ох, ты, мать моя женщина, вот так ничего ж себе! Уже почти обед! Почему же полковник его не разбудил, ведь говорил, что даст поспать часа четыре, не больше? Неужели еще что-то случилось?!

Последняя мысль Василию не понравилась особенно, и он торопливо соскочил с дивана. Обувшись, подошел к двери, прислушиваясь. Вроде тихо… наверное, можно выйти? Понятно, что разгуливать без спросу по зданию ГБ — не самая лучшая идея, но ведь ему никто не запрещал выходить из этой комнаты. Поколебавшись еще мгновение, Краснов аккуратно отворил дверь.

Полковник сидел за своим рабочим столом, разговаривая с кем-то по телефону, и танкист торопливо прикрыл дверь. Не хватало только случайно прикоснуться к какому-то из местных государственных секретов — хлопот не оберешься! Объясняй после, что ничего не слышал и специально не подслушивал. Хотя лицо у Олега Алексеевича выглядело донельзя довольным.

Геманов появился спустя пару минут — видимо, заметил танкиста, когда тот приоткрывал дверь. Молча кивнув в сторону кабинета, полковник дождался, пока Василий усядется в одно из кресел, и весело сообщил:

— Ну, что, танкист, похоже, мы победили? Благодаря тебе, заметь.

— Вы о чем, товарищ полковник? — осторожно переспросил тот, совершенно не понимая, о чем, собственно, речь.

— Да тут, пока кое-кто подушку давил, такие дела завертелись, просто жуть, — увидев, что Краснов собирается что-то сказать, Геманов с улыбкой хлопнул его по плечу. — Шучу я, шучу! Все как раз очень даже неплохо срослось. Взяли мы и того, кто организовал ваше с Сонькой похищение, и резидента. Между прочим, захватить тебя пыталась самая что ни на есть настоящая английская разведка, о как!

— Сволочи! — в сердцах буркнул Василий. — А еще союзники…

— Что? — искренне не понял Олег Алексеевич. — Кто союзники? А, ты об этом… Так то когда было, Василий. Испугались, что без нас с Гитлером не справятся, вот и воевали вместе, и технику по ленд-лизу поставляли. А буквально сразу после победы, весной — летом сорок пятого, чтоб ты знал, именно англичане план новой мировой войны разрабатывали, третьей, так уж выходит, теперь уже против СССР. «Операция «Немыслимое» называлась. Тебя ж Соня обучила Интернетом пользоваться? Вот и покопайся в Сети на досуге, сейчас эти документы уже рассекречены. Мы им всегда, словно кость поперек горла, стояли. Еще с дореволюционных времен, кстати.

— Вот же гады! Получается, прав наш политрук был, когда рассказывал, что буржуя-капиталиста только могила исправит? И наш союз против Гитлера — вынужденный? Чтоб, значит, им свою задницу да за наш счет спасти?

— Выходит, прав, — меланхолично согласился полковник, пожав плечами. — Наверное, умный был, коль так говорил.

И, хмыкнув, докончил:

— Можно подумать, сейчас они сильно изменились. Какими были, такими и остались. Ладно, лирика все это. Давай о деле. Чаю там или кофе хочешь?

— Чаю бы выпил, — кивнул танкист. — Не привык я к этому вашему кофею. Крепкое больно, да горькое. А потом голова кружится. Нам на фронте давали иногда, или у фрицев бывало трофеили, но там оно какое-то другое было, помягче.

— Так то, наверное, эрзац какой-нибудь был, ячменный напиток, например, — ухмыльнувшись, Геманов включил электрочайник и бросил в кружки по одноразовому пакетику чая — подобное Василию уже было знакомо, успел привыкнуть, пока жил в квартире Захарова. С одной стороны удобно, конечно, с другой — вовсе даже неэкономно. Из одного пакетика — сам проверял, пока Соня не высмеяла — можно добрых три-четыре кружки чая заварить, пока кипяток не выстыл. Им бы на войне такие порционные штуковины! И чай не рассыплешь, и хранить удобно, и в случае чего можно использованные пакетики прибрать, да, ежели припечет, из нескольких хоть какой-то чаек да заварить. А то ведь порой и просто голый кипяток с сахаром хлебали, зимой особенно — согреться-то хотелось.

— Держи, — полковник поставил перед Красновым курящуюся ароматным паром фаянсовую кружку. — Так вот, насчет дела. Сегодня можешь навестить девушку, она уже отошла от наркоза. А ночью улетаешь в Москву. Сиди, не дергайся. Соню отправлю следом, как только состояние позволит транспортировку. Думаю, дня через три-четыре. Только давай сразу договоримся: ты — человек военный, так что должен понимать, дело тут вовсе не в том, что мне так уж важны ваши отношения с прочими чувствами. Просто она теперь слишком многое знает, и потому целесообразно держать вас вместе — и под присмотром. Кроме того, девушка — ценный свидетель. А уж после того как разрулим ситуацию, вы сами разберетесь, как быть дальше. Вопросов, надеюсь, нет? Вот и отлично. Тебя разместят в подмосковном центре ФСБ, где уже организована лаборатория, занимающаяся проблемами вашего с Захаровым обмена разумами. Кстати, ты, полагаю, понимаешь, что все, о чем мы сейчас говорим и говорили раньше, является государственной тайной? Понимаешь? Вот и отлично. Честно скажу, я не знаю, чем ты станешь там заниматься, но, думаю, без дела не останешься. Главное, постарайся не подвести ни меня, ни себя, ни Захарова. Это тоже понятно? Отлично. Вопросы?

— Никак нет, — привычно ответил Краснов.

— Совсем здорово. Пока иди в комнату отдыха, в ящике стола есть сигареты, можешь курить. Из кабинета — ни ногой, у дверей пост. Еду принесут. Как вернусь, съездим к Соне — и оттуда сразу в аэропорт, полетишь в Москву. Бывал в столице-то?

— Откуда, товарищ полковник?! Всю жизнь мечтал, только как? Где я — и где Москва…

— Вот и побываешь. Ладно, Василий, на этом все. Считай, что у тебя день отдыха, всяко заслужил. Если захочешь чаю, где чайник, заварка и сахар — знаешь. Как пользоваться, разберешься.

— А вы? — набрался храбрости танкист.

— Я? — удивился Геманов. — А у меня до вечера столько дел, что аж голова заранее кружится. От восторга. Иди в комнату и отдыхай. Ну, и чего встал? Считай, это приказ, танкист.

— Есть, — мамлей попытался щелкнуть каблуками, однако разношенные кроссовки Захарова превратили сиё действие в некое глубоко штатское пошлое шарканье. Смутившись, он торопливо скрылся за дверью.

* * *

Аэропорт Краснов так и не рассмотрел, хотя очень хотел. Так уж вышло, что на войне он даже полевых аэродромов ни разу не видел, не довелось как-то. Летуны всегда стояли где-то в тылу, далеко в стороне от их позиций. Да и приехали они поздно, когда совсем уж стемнело, так что, пока шли быстрым шагом по бетону взлетно-посадочной полосы, успел разглядеть лишь несколько застывших вдалеке огромных силуэтов реактивных лайнеров.

Впрочем, и аэроплан, что должен был доставить его в саму столицу чуть ли не за два часа — как подобное вообще возможно, учитывая тысячекилометровое расстояние, Василий понимал с трудом, — его более чем поразил. И пускай Олег Алексеевич сообщил, что полетит он «всего-то на небольшом стареньком «Як-42», размеры самолета и размах крыльев заставили его откровенно раскрыть рот. Ничего себе, «небольшой», в его времени такими «небольшими» разве что бомбардировщики были! Да и то, если сравнивать только внешние размеры, а не ширину фюзеляжа!

— Впечатляет? — Геманов знакомо ухмыльнулся. — Ладно, насмотришься еще и не на таких монстров. Хотя садиться будете на «Чкаловском», во избежание, так сказать. Там вас и встретят. Держи вот, — опустив взгляд, Василий с удивлением увидел, как полковник защелкивает на его левом запястье браслет наручников, практически таких же, в которые его заковывали после захвата на берегу моря. Второй браслет охватывал ручку небольшого чемоданчика из серебристого металла, видимо, авиационного алюминия или дюраля.

— Да не дергайся ты, лейтенант. Кейс отдашь полковнику Логинову, он тебя встречать будет. И ключик у него имеется, не переживай. Толь Толичу можешь доверять, как мне. И даже больше.

— Простите, тарщ полковник, а… что отдать?

— Кейс… короче, вот этот чемодан и отдашь. Там все материалы по нашему с тобой делу. Так что береги как зеницу ока. Ладно, шучу, ничего с тобой по дороге не случится, да и нет там ничего особенно секретного. Просто не хочу лишних людей напрягать, они у меня все вон этого кента пасут. Кстати, это он и есть, тот самый аглицкий резидент. Видишь?

— Вон тот? — Василий удивленно сморгнул, разглядывая невысокого спортивного телосложения мужика лет пятидесяти, которого чуть ли не под руки вели двое бойцов в камуфляже и бронежилетах. Третий шел чуть поодаль, придерживая локтем висящий на плече небольшой автомат.

— Так это и есть английский шпион?! — искренне поразился Краснов.

— А ты чего ожидал, танкист? Что он будет в плаще с поднятым воротником, темных очках и надвинутой на глаза шляпе? Да с ящиком динамита под мышкой? Не сомневайся, именно это он и есть. Подарочек Толичу, так сказать, — смысла последней фразы Краснов не понял, но и с разъяснениями лезть не стал. Пообтерся уже немного.

— А почему на нем бронежилет?

— Глазастый ты, я так погляжу, — с уважением протянул полковник. — А затем, чтобы его у нас из рук в последний момент на тот свет не выдернули. Пульнут из снайперки — обидно будет. Вот мы и подстраховались. Я ж его почти и не колол, так, поговорил немного по душам. Дальше уж полковника Логинова забота.

— А могут? Ну, стрельнуть в смысле?

— Вполне. Он теперь никому, кроме нас, в живом виде не нужен. Зато в мертвом — уже никому и ничего не расскажет. Смекаешь? Вот то-то же, мамлей. Ладно, бывай, — неожиданно сменив тему, Геманов хлопнул лейтенанта по плечу. — Москве привет, полковнику тоже. Теперь все нормально будет. Соньку отправлю следом, как только доктора позволят. Вали на посадку. Самолет не трамвай, ждать не станет. Вон туда тебе, видишь трап? Да, чуть не забыл, на вот, — полковник высыпал в подставленную ладонь горсть мятных леденцов. — Ты ж впервые летишь, как я понимаю?

— Так точно.

— Значит, укачает. Как мутить начнет, бери конфетку в рот, особенно не поможет, конечно, но полегче станет. Вам и лететь-то всего ничего, меньше двух часов. Всё, бывай, лейтенант. Удачного полета.

И, не оглядываясь, пошел к застывшей в десятке метров от самолета автомашине с затемненными стеклами.

Полет, несмотря на поистине зашкаливавшие эмоции, лейтенанту не понравился. Нет, сначала-то все было, как пару раз говорила Сонька, «зашибись». Шикарное мягкое кресло, спинка которого, как выяснилось, еще и откидывалась, превращая посадочное место чуть ли не в кровать; широкий и светлый пассажирский салон — и прочие невиданные ранее диковины.

Пока самолет выруливал на старт, Василий не отлипал от овального иллюминатора, с интересом разглядывая стоящие невдалеке исполинские авиалайнеры с логотипами транспортных компаний на бортах и киле. Да уж, прав был Олег Алексеевич: вот уж действительно монстры! Ему и сравнить-то оказалось не с чем: ну, не было в его времени аэропланов такого размера, просто не было! Как-то раз им, правда, показывали картинки с силуэтами дальних бомбардировщиков (непонятно, кстати, зачем: из танка такую высотную махину не собьешь) — советским «Пе-8», американским «Б-17» да фрицевским «Кондором». Но стоящие на летном поле самолеты не шли с ними ни в какое сравнение. Уж больно здоровенные. Это сколько ж в них бомб-то можно загрузить?! Наверняка, один такой пол-Берлина в пыль превратит, а уж эскадрилья…

Короче говоря, рулежка и, собственно, взлет Краснову понравились. Пристегнувшись, он смотрел в иллюминатор до тех пор, пока картинка за толстенным выгнутым стеклом не превратилась в размазанное темное ничто, пронизанное тонкими штрихами видимых с высоты аэродромных огней. А вот затем, когда уже разрешили отстегнуть привязные ремни, на него неожиданно и накатило… Нет, вовсе не какой-то там страх высоты, а банальная тошнота. В общем, укачало младшего лейтенанта Краснова уже в первые десять минут полета. Как, собственно, и предупреждал полковник.

Сначала он, выяснив, что подобное не запрещено, пытался ходить по пустому салону, постоянно задевая пристегнутым к руке чемоданчиком за сиденья и вызывая улыбки у конвоирующих пленного шпиона спецназовцев. Затем, плюнув на собственную гордость лейтенанта-танкиста, которого не мутило даже в раскачивающемся на марше и воняющем солярой и выхлопными газами танке, посетил крохотный туалет в хвосте, где, с трудом пристроив кейс подле унитаза, несколько раз основательно проблевался. Помогло, но не особо — мутить стало чуть меньше, но тошнота не прошла.

Плюхнувшись на свое место, Василий надолго присосался к бутылке с минералкой, выдув за раз почти две трети. Припомнив наставления Геманова, бросил в рот пару мятных конфет и откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. Успевший надоесть чемоданчик-кейс он пристроил на соседнем сиденье, так, чтобы не оттягивал руку. Тошнота понемногу отступила, и Василий сам не заметил, как заснул…

…И снова было море, ласково качающее две человеческие фигуры, её и его. Волны лениво толкались в грудь, не особо и стараясь, пытались опрокинуть. Смеясь, Соня хваталась за его плечи, прижимаясь все ближе и ближе. И наконец настал тот миг, когда «ближе» уже стало просто невозможно. И снова, как тогда, ее губы пахли морем, солью и йодом, а его руки, позволившие себе то, чего раньше не позволяли, — отчего-то соляркой, порохом и кровью. Запах солярки был похож на запах моря. Такой же соленый и всепроникающий. Порох пах… да просто порохом, наверное. Чем ему еще пахнуть-то?

А вот кровь? Ее неповторимо-железистый аромат, сводящий оскомой скулы, не смог перебить даже запах гниющих на берегу водорослей, выброшенных недавним штормом. Тому, кто однажды его ощутил, не забыть уже никогда. Жизнь не может так пахнуть, только смерть…

Страшнее только запах горящей человеческой плоти; сгорающего заживо танкиста с перебитыми осколками ногами. В полуметре над головой — распахнутый люк и райское голубое небо с невесомыми кляксами облаков. И в полуметре же под ним — разверзшийся огненный ад горящего дизтоплива. И он — между ними, на искореженной немецкой болванкой командирской сидушке. Вверх — никак не получится, перебитые ноги не слушаются. Да и какие там ноги, если обломки костей торчат из штанин разорванного комбинезона? А ступней и вовсе нет, оторвало. Вниз — обидно. В чем он виноват, чтобы вниз?!

Значит, так и оставаться где-то посередине, глядя в чистое и невинное, словно улыбка матери, небо — и ощущая мертвыми ногами адское пламя горящей соляры. Боль? А что это такое, боль? Нет никакой боли, а есть просто отсчитываемые Вселенскими часами секунды до того, как пламя доберется до боеукладки, и его душа воспарит куда-то далеко, за эти самые невесомые ватные облака. Наверное, это даже неплохо: танкисты редко гниют в безымянных могилах, едва присыпанных землей. От них просто ничего не остается, кроме горстки пепла или скрючившегося обгорелого трупика размером с грудного ребенка…

Нет, он сможет! Сможет! Закричав, Краснов отпихнул повисшую на плечах Соню и рванулся вверх, к спасительному небесному люку. Вверх. Вверх… Совсем немного; всего-то подтянуться на руках, и он спасен! А превращенные в месиво из обломков костей и размозженных мышц голени? Ничего, и без ног люди живут, вон его сосед, инвалид империалистической, живет ведь? Пьет, правда, по-черному, но живет. Вырезает из дерева детские свистульки, да продает на углу. А деньги пропивает. Но — живет. Почему же он должен сгореть, превратиться в…

— Вася, Васенька, — Соня попыталась его удержать, обхватив руками за шею, прижимаясь всем телом, но отчего-то не вызывая ровным счетом никакого отклика. — Любимый, тебе туда рано, срок не пришел, слышишь? Нельзя тебе пока туда! Рано!

А он изо всех сил пытался сбросить ставшие невероятно сильными девичьи руки, оттолкнуть ту, кого любил больше всех на свете. Ту, которая сейчас пыталась заставить его остаться в пышущем жаром боевом отделении горящего танка. Окружающая их морская вода отчего-то не торопилась потушить огонь, и ноги жгло все сильнее. Скользкая от воды рука вдруг скользнула по влажной бархатистой коже и наотмашь хлестнула по девичьему лицу. Соня дернулась, мгновенно разжав объятия, и отступила на шаг. Вода снова стала прохладной, усмиряя боль в обожженных ногах. На голой груди девушки остались несколько нитей водорослей — в точности, как тогда, когда они были близки; в их первый и единственный раз. В широко распахнутых глазах девушки застыло непонимание и боль:

— Зачем, Вась?! Ведь я люблю тебя. И ты меня любишь. Почему ты меня ударил? Я всегда буду рядом, честное слово… и знаешь еще что? У нас скоро будет ребеночек… твой ребеночек…

Застонав от пронизавшего все его естество стыда, танкист рванулся к девушке, но вода внезапно затвердела, охватывая тело, будто вязкие оковы, и не позволяя сдвинуться с места. Краснов рванулся к ней еще раз, и еще… и проснулся.

Никаких оков не было, просто на его плечах лежали могучие ладони одного из спецназовцев:

— Тихо, братишка, тихо. Что, приснилось что? Бывает. Дергаться больше не будешь? А то ты чуть из кресла на пол не спланировал.

Василий торопливо помотал головой, и боец убрал руки.

— Полковник говорил, что ты вроде контуженый. Воевал?

— Угу, приснилось, — свободной рукой танкист отер со лба обильный пот. — Воевал. И контузия имелась. Вот только летать не приходилось.

— Всё нормалёк? — не слишком уверенно переспросил тот, отодвигаясь. — Точно?

— Да точно, точно. Прости. Просто сон. Ты иди, ладно? Мне б в себя прийти…

Как выяснилось после взгляда на наручные часы проспал он, несмотря на кажущуюся скоротечность сна, больше полутора часов. Самолет уже подлетал к Москве, и немногочисленных пассажиров попросили пристегнуться. Перебравшись на сиденье возле иллюминатора, Краснов справился с замком привязного ремня — учитывая, что действовать пришлось одной рукой, это оказалось непростой задачей — и попытался рассмотреть, что происходит снаружи. Не преуспел, разумеется: за толстенным стеклом была все та же темнота, лишь изредка рассекаемая на несколько секунд огоньками пролетаемых населенных пунктов. Бросив в рот очередной мятный леденец, танкист откинулся на спинку сиденья. Жаль, конечно, ну да ничего. Насмотрится еще, когда сядут…

Интересно, что за странный сон ему приснился? Война-то ладно, от этого уже никуда не денешься, она с ним навсегда. А вот при чем тут Соня? Неужели с девушкой что-то произошло?! Да, нет, вряд ли, ведь он видел ее всего-то несколько часов назад, и с ней все было в порядке. В относительном, конечно, порядке: огнестрельные ранения так просто не проходят, уж это-то танкист знал, как никто другой. Соня лежала в отдельной палате, не имеющей ровным счетом ничего общего с теми госпиталями, где Василий успел побывать за два года войны, и умирать, определенно, не собиралась. Поговорить им разрешили буквально минут пять, после чего Василий был решительно выдворен из палаты врачом в ослепительно-белом халате, зачем-то надетом поверх смешной пижамы синего цвета. Уже в коридоре доктор объяснил, что состояние Сони стабильное, операция прошла успешно, а бледность и общая слабость объясняются исключительно кровопотерей и перенесенным во время транспортировки болевым шоком. И переживать, мол, не о чем, еще несколько дней — и девушка сможет даже самостоятельно вставать. Но вот тревожить ее сегодня не стоит, тем более что операция проводилась под общим наркозом, реакция на который у каждого своя…

Зарулив на отведенную для стоянки площадку, «Як-42», легонько качнувшись остановился. Василий облегченно отстегнулся от кресла и вслед за конвоирующими английского шпиона спецназовцами двинулся к выходу, благо трап уже подали. Ощутив под подошвами кроссовок твердую почву, танкист заметно воспрянул духом, искренне радуясь, что двухчасовое мучение завершилось. Ну, не создан он, как выяснилось, для столь дальних полетов, не создан! Собственно, как и для любых других. Вот на танке — пожалуйста. На любое расстояние, хоть на командирском месте, хоть за фрикционами — без малейших проблем. А сидеть в мягком кресле на высоте в десять километров — определенно не его тема. Кстати, странно, но на этот раз тело десантника, наверняка привыкшего и к полетам, и к парашютным прыжкам, ничем не помогло.

— Младший лейтенант Краснов, как я понимаю? — раздавшийся за спиной голос заставил Василия вздрогнуть и резко обернуться.

Перед ним стоял невысокий мужик лет пятидесяти с небольшим в гражданской одежде.

— Простите, а…

— Полковник Логинов, можно просто Анатолий Анатольевич, — верно истолковав его замешательство, представился тот.

— Э-э… простите, товарищ полковник, виноват, не признал, — торопливо забубнил мамлей, попытавшись встать по стойке «смирно».

— Брось, лейтенант. Самое время тянуться, будто нам больше заняться нечем. Да и как бы ты меня узнал, если ни разу не видел? Вольно.

Опустив взгляд, он заметил в руке Василия чемоданчик-кейс. Усмехнулся:

— Вижу, Олег Алексеевич в своем репертуаре. Ну, и на фига было тебя напрягать, будто не мог просто передать? Вот же Алексеич юморист. Одесса-мама, понимаешь ли, все дела… ну да ладно…

Полковник вытащил из кармана никелированное колечко с несколькими небольшими ключиками и, выбрав нужный, отстегнул от запястья Краснова надоевший груз. Не глядя, протянул застывшему позади парню, видимо, адъютанту:

— Вадик, отнеси в машину и заводись, сейчас поедем.

— Там секретные документы, — на всякий случай счел нужным сообщить Краснов, проводив подозрительным взглядом полковничьего помощника. — Товарищ Геманов просил передать лично в руки.

— Так ты и передал лично в руки, разве нет? — фээсбэшник усмехнулся, легонько хлопнув мамлея по плечу. — Как долетел-то, лейтенант?

— Да нормально, — стушевался тот, отводя взгляд. — Укачало только немного. Не привык я на таких махинах летать. Мутит. А так в порядке все.

— Ну, на «тридцатьчетверке», поди, немного дольше б вышло ехать, верно? — Логинов снова ухмыльнулся. — Ладно, пошли в машину, по дороге поговорим.

Пока шли, Василий успел заметить, как пленного резидента запихнули на заднее сиденье здоровенного черного автомобиля с тонированными стеклами. Оба сопровождающих спецназовца уселись по бокам, а тот, что подходил к нему в самолете, занял место рядом с водителем. Взревев мотором, внедорожник рванул к выезду с летного поля. Следом пристроился еще один, в точности такой же.

Следом двинулось и авто полковника. Как выяснилось, забравший кейс Вадим оказался его личным водителем.

— Ну, вот и все, — прокомментировал их отъезд Логинов, облегченно вздохнув. — То, о необходимости чего так долго говорили большевики, таки да, свершилось. Ура, товарищи.

— Простите, товарищ полковник?

— Да ничего, — отмахнулся Анатолий Анатольевич. — Не обращай внимания, Василий. Это я так, от избытка чувств. Мы с Алексеичем уж которые сутки на нервах. Но пока все вроде грамотно срастается. И тебя у супостата из рук выхватили, и его самого к рукам прибрали. Короче, сказал же, не обращай внимания. Все хорошо, что хорошо кончается…

 

Глава 8

Дмитрий Захаров. 1943 год.

Следующая неделя прошла на удивление тихо и спокойно, словно растянувшийся на семь суток парко-хозяйственный день. «Пэхэдэ», или, говоря более понятным любому военному человеку языком, — «пропал хороший день». Обслуживали технику, получали почту и боеприпасы, в свободное время читали порядком запоздавшую прессу или слушали сводки Совинформбюро. Из которых Захаров, против недавних ожиданий, не вынес для себя ничего ценного: одни общие слова о грядущей победе советского оружия и продолжавшемся переломе в войне. Одно радовало, кормили неплохо, определенно не по тыловому нормативу, а так, словно они стояли на самом, что ни на есть, переднем крае. Что, собственно, было недалеко от истины: от линии фронта их отделяло не столь уж и великое расстояние.

На восьмой день вынужденное безделье закончилось, по крайней мере, для мамлея Краснова-Захарова. Чему он, к слову, был только рад: танки взвода стараниями экипажей уже приближались к вылизанным до последнего болтика эталонным образцам (за этим Дмитрий, то ли к месту, то ли наоборот, вспомнив доставучего прапора Махрова, следил лично), разве что гусеницы черной краской не покрасили. Ну, а от ежедневных политинформаций ощутимо пухли уши. Нового ничего, зато куча знакомого еще по ферганской учебке пустословия, начиная от завоеваний Великого Октября, на которые посягнул коварный захватчик, роли коммунистической партии и лично товарища Сталина, и заканчивая… гм, да этим же, собственно, и заканчивая.

Нет, против Иосифа Виссарионовича Захаров ничего не имел, совсем даже наоборот: спасибо, девяностые с первой половиной «нулевых» научили правильно расставлять приоритеты и отделять от плевел хрестоматийные зерна. Но и бесконечно выслушивать равнодушно бубнящего себе под нос замполита капитана Рогинского, чередующего ленинские и сталинские цитаты с выдержками из уже знакомых фронтовых сводок, особого желания не было. Понятно, конечно, что человек просто делает свою работу, но сколько ж можно?! Будто они и без того не понимают, чего ждет от них командование и весь народ? И что совсем скоро именно от них, от их героизма и готовности пожертвовать собой во имя поистине великой цели, будет зависеть исход всей войны?

К собственному удивлению, Дмитрий отметил, что и остальные танкисты испытывают примерно такие же чувства, хоть и не подают виду, и это его успокоило. В конце концов, армия — всегда армия. И дело армии — громить врага. Так было раньше, так есть сейчас и так будет в будущем — в его будущем. Ну, или не в его, а в некоем параллельном мире — разницы-то? Главным, на самом-то деле, являлось то, что все они были готовы идти в бой. Все. До последнего заряжающего, пехотинца или кашевара.

Поначалу подобное стремление идти на смерть успевшему повоевать на двух войнах десантнику казалось излишним, а то и вовсе наигранным, ведь большинство бойцов, особенно ветеранов, прекрасно понимали, каковы их реальные шансы уцелеть в бою, но вскоре Захаров наконец понял, в чем дело. Все оказалось совсем просто. До обидного — для него самого — просто. Менталитет. Он-то, наивный, подсознательно сравнивал людей этого времени со своими современниками, удивляясь их искренней готовности умереть за Родину. Вот в этом-то и крылась главная ошибка: эти люди и на самом деле были готовы умереть за свою страну и свой народ! Просто готовы, потому что понимали, что ждет впереди, если не уничтожить врага, пусть и ценой собственной жизни! Они не воевали за материальные ценности или идею, они воевали… нет, не за себя даже, — а за всех тех, кто остался за их спиной. Матерей, жен, детей. Даже в том случае, если всю их родню уничтожили оккупанты. Да, даже в этом случае они шли в бой не мстить за мертвых, а сражаться за живых!

И когда Дмитрий окончательно все это осознал, ему внезапно стало безумно стыдно. И за себя, и за тех, кто остался в сытом высокотехнологичном будущем общества тотального потребления. Способны ли они, возникни необходимость, повторить судьбу предков? Хватит ли у них решимости пойти в бой, зная, что шансы уцелеть равны нулю? Или всё, на что они способны, — бесконечно (и безопасно для себя, разумеется) сраться в коментах в уютных интернет-блогах? Ну, или, предположим, стоять на разномастных и хорошо оплачиваемых «майданах» очередной «цветной революции»?

Осознав всё это, Захаров неожиданно нашел ответ и на еще один вопрос, мучивший его с того самого дня, когда их с Васькой Красновым сознания на миг стали единым целым. Поначалу-то он никак не мог понять, что нашла в наивном и простодушном лейтенанте соседка Сонька, которую он запомнил хоть и не по годам умной и эрудированной, но довольно-таки взбалмошной и ветреной девчонкой образца две тысячи десятых годов. А сейчас понял. Привыкшая совсем к иному окружению, иным нравам и запросам сверстников девушка вдруг увидела перед собой настоящего мужика. Или нет, не так, не мужика даже, а человека. Личность. Того, для кого наличие в кармане пухлого кошелька, навороченного смартфона и крутой «тачки» ничего не значит, вообще ничего. Любящая «початиться» в Сети или подрыгать ногами на ночной дискотеке на морском берегу, девушка оказалась куда глубже и дальновиднее, нежели он представлял. И это его весьма и весьма обрадовало.

Возможно, и общение с ним самим тоже наложило свой отпечаток: виделись они хоть и не часто, но уж коль затрагивалась тема политики, социума или бесперспективного будущего общества тотального потребления, в выражениях и комментариях Захаров не стеснялся. Сонька, впрочем, практически всегда с ним соглашалась, полностью разделяя точку зрения «соседа дяди Димы», чем порой его немало удивляла…

Так что вызов к комбату Захаров воспринял практически с радостью, хоть и подумал мельком, что вряд ли подобное сулит что-либо хорошее. Война идет, что уж тут может быть хорошего? Но и бесконечно копаться в собственных мыслях откровенно надоело.

Собственно говоря, так и вышло: «батя», не делая ненужных прелюдий, сразу сообщил, что необходимо провести разведку боем, поскольку, по сведениям командования, немцы скрытно группируют силы в десяти километрах отсюда, то ли подготавливая плацдарм для очередной попытки прорыва фронта, то ли загодя готовя базу дислокации техники для будущего наступления. Разумеется, о том, что оное наступление случится еще не скоро, комбат ни словом не обмолвился, скорее всего, и сам точно не знал. Но Захаров понял все именно так. Точнее — предположил, опираясь на собственное послезнание. Но факт оставался фактом: немцы определенно что-то готовили. Или к чему-то готовились. Авиаразведка ничем помочь не смогла, маскировка у противника оказалась на уровне, как и зенитное прикрытие: потеряв две машины, полеты летуны прекратили. А посланная разведгруппа, успев передать на открытой частоте, что вступила в бой и свои координаты, обратно не вернулась и больше на связь не выходила. Потому штабом и было решено провести «шумную» разведоперацию с участием бронетехники.

Для выполнения задачи Краснову придавался взвод легких танков, ленд-лизовский бронетранспортер и семеро бойцов из состава разведроты. Действуя по обстоятельствам, танки под его командованием должны были либо сымитировать прорыв, либо случайное столкновение с противником во время штатной передислокации войск (угу, вот только всех войск — аж пять легких танков и один броневик, очень смешно), тем самым обеспечивая разведке возможность выполнить задание. Гениальный план, конечно, но спорить не приходилось, как и выбирать. Впрочем, на резонный вопрос, отчего именно он, Дмитрий, все же получил не менее резонный — с точки зрения командования — ответ: мол, он неплохо себя зарекомендовал, когда вместе с погибшей разведгруппой прорывался через линию фронта. Н-да, гениальное умозаключение, если рассудить. Особенно посыл.

С другой стороны, может, и не стоит все усложнять. Скорее всего командование просто не нашло более подходящей кандидатуры, вот и весь секрет. Ну, не нашло — так не нашло. Проблем-то? Нужно — значит, нужно, приказы, как известно, не обсуждаются. Волею судеб сержант Захаров прыгнул сразу аж в лейтенанты, пока только в младшие, правда, так что стоит оправдывать доверие. Да и засиделся он на одном месте, если честно.

Вот только поставленная задача все же казалась какой-то не слишком понятной. С одной стороны — аккуратненько вскрыть планы немцев, с другой — вернуться назад живыми, что в некотором роде друг другу противоречило, поскольку Дмитрий прекрасно представлял, насколько подобное реально. Практически с точностью до наоборот. Нет, «семидесятка» — хороший танк, кто спорит, только не в подобном случае. Для поддержки пехоты в скоростном бою — самое то, а вот, допустим, для вскрытия замаскированных позиций ПТО, которые там наверняка найдутся? Очень сомнительно. Пожгут ведь на предельной дистанции даже из морально устаревших Pak-35/36 калибром аж в целых тридцать семь миллиметров, и не почешутся! А уж ежели там найдутся пушечки посерьезней, что, скорее всего, так и есть, то шансов и вовсе никаких. Разве что просто разменять пять Т-70 на возможность разведке нормально отработать свое задание.

Поиграв желваками, Захаров решительно склонился над картой, сообщив комбату, что в план разведывательного рейда необходимо внести некоторые изменения. Удивленно взглянув на лейтенанта, «батя», пожав плечами, кивнул: говори, мол. И Дмитрий выложил ему собственные соображения, уже успевшие к этому времени более-менее уложиться в голове. Не до конца, конечно, но хоть как-то… А чего бояться-то? Как говорилось в этом времени, «дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут». Вот и нечего дергаться. В конце концов, советского десантника учили не только захватывать и удерживать плацдармы, но и быть диверсантом. И он, хочется надеяться, оказался не самым плохим учеником.

Хмыкнув, комбат неожиданно предложил закурить, первым подав пример. Отказываться Дмитрий не стал, тем более что «Казбек» в картонной коробке с откидной крышкой последний раз видел еще в детстве, в конце семидесятых, когда о сей вредной привычке по молодости лет даже и не задумывался.

— Интересный ты человек, лейтенант. Не напрягайся, Василий, не напрягайся, ничего эдакого в виду не имею. Да и послужной список у тебя о-го-го, мало кто аж с самого начала войны сражается, еще и так успешно. К сожалению, мало таких, да… Самородок, честное слово!

— Скажете тоже, товарищ полковник! — подавившись дымом, разыграл смущение Дмитрий, внутренне напрягшись. «Самородок», понимаешь ли! Ага. Прям счас. Нет, приятно, конечно… только вот что-то не очень и хочется подобные комплименты от командования получать. — Обычный танкист. Просто везет, наверное. Скольких мужиков схоронил, а сам живехонек. Давно уж воюю-то, вот и подумал — ну, пожгут фрицы танки, что им те «семидесятые»? Так, на один зубок. А можно ведь и иначе сделать, — наученный прошлым опытом, Захаров старался говорить попроще, хоть порой и приходилось делать над собой определенное усилие:

— Как наши разведчики воюют, я насмотрелся, парни опытные, коль уж позволили в бой себя втянуть и все там полегли, значит, немцы серьезно подступы стерегут. Потому и предлагаю сначала обозначить атаку… ну, или там случайное боестолкновение, на месте будет ясно, как оно лучше, — в одном месте, и быстренько отступить. Вот здесь, я уж показывал, — Дмитрий ткнул пальцем с неубиваемым «траурным» танкистским ободком под ногтем в точку на карте. — Или даже сразу разделить взвод. Одни вдарят тут, вторые, — десантник сделал вид, что задумался, хотя давно уже прогнал в уме немудреную партитуру, — вот тут. С разницей во времени в полчаса примерно, не больше. Возможно, что и одновременно. В ответ фрицы по-любому свои позиции рассекретят — ну, не пропустят же они танки в глубину своей обороны? Это уж и вовсе идиотизм. Разведчикам же этого хватит, чтобы незаметно просочиться за линию обороны — ну, или чего там у них? Вот, примерно, так. Нет, я понимаю, что на деле все может выйти совсем иначе, но это всё ж лучше, чем бросать танки на верную гибель. А вообще, товарищ полковник, решать нужно будет на месте, поскольку исходных данных маловато.

Комбат ответил не сразу, сперва докурив и аккуратно затушив окурок в пепельнице, изготовленной из донца снарядной гильзы. Повозил пальцем по карте, прикидывая расстояние, прокашлялся:

— А знаешь, Краснов, что это ведь не я тебя самородком обозвал, а товарищ Луганский. Угу, начальник особотдела. И заодно просил за тобой присматривать. Мол, перспективный командир, обидно будет, если по глупости погибнет. Уж не знаю, отчего он так к тебе воспылал, но факт, как говорится, остается фактом. Не знаешь, почему?

— Никак нет, товарищ полковник, не знаю, — поспешил на всякий случай откреститься десантник. — Я его и видел-то всего дважды. Сперва, когда он меня… ну, того, типа, опрашивал после выхода из-за линии фронта, а затем — когда документы возвращал. Ну, это уж после того было, как мы немцев отбросили, что на ремонтников и санбат перли. Всё, собственно.

— Да, знаю, — отмахнулся «батя». — Знаю. Ладно, Василий. План я твой, считай, одобрил. Действуй, как считаешь нужным, лишь бы результат был. Все, ступай. Познакомься с экипажами и разведгруппой и отдыхай, выступаете в полчетвертого, самое удобное время. Пока доберетесь, как раз светать начнет. Сейчас поутру туманы стоят, апрель на дворе, вам всяко на руку будет. Начнете засветло, так лучше. Удачи, лейтенант, — комбат пожал протянутую руку. Рукопожатие вышло жестким, рука у «бати» оказалась по-мужски сильной.

Четко развернувшись через левое плечо, Захаров покинул штабной блиндаж. На душе было тяжело, однако Дмитрий не мог понять, отчего именно: то ли от разговора с комбатом, то ли от предстоящего задания. Еще и этот Луганский… Сначала предупреждает, чтоб в плен не попадал, потом выдает такие характеристики! «Самородок», блин! Хотя, судя по всему, решение послать в разведрейд именно его всецело принадлежит комбату, так что искать тут некий «кровавогэбистский» заговор определенно не стоит. Да и вообще, хватит рассуждать об окружающей действительности с точки времени «попаданца в прошлое». Все, нет больше никаких попаданцев! И никакого будущего и прошлого тоже нет, осталось одно настоящее, которое он сам себе выбрал, когда в последний раз общался с Васькой Красновым!

Так что вперед, де́сант! Никто, кроме нас!

* * *

— Леха, ты точно понял, что от тебя нужно? — Захаров испытующе взглянул на командира ведущего танка.

— Так точно, понял, — без особого энтузиазма в голосе подтвердил тот. — Продвигаюсь до опушки, оцениваю обстановку, и далее…

— Значит, ни хера не понял, — тяжело вздохнул Дмитрий. — Если ты, выкатившись на опушку, застопоришься и начнешь оценивать обстановку, тебя почти наверняка сразу и сожгут. Кстати, без предупреждения. И обе других «коробочки» следом, с вашей-то броней. А мне от вас совсем другое нужно. Вопросы?

— А почему «коробочки»? — разумеется, старшина задал самый дурацкий из всех возможных вопросов.

— Потому что потому и кончается на «у», — буркнул десантник. — Так танки называют, чтоб фриц по радиообмену не понял, о чем речь. Что, не знал? Ну, так теперь знаешь. Ладно, давай еще раз: нужно, чтобы вы скрытно — скрытно, понимаешь? — подошли к опушке леса, оценили обстановку и лишь затем обозначили себя. Ну, то есть делаешь так, чтоб немцы вас заметили. Наблюдаешь через орудийный прицел, на башню не вылазь. Как только поймешь, что вас засекли — открываешь огонь, осколочно-фугасными, но не больше трех-пяти выстрелов на ствол, и немедленно отходишь назад. Немедленно, это-то хоть ясно? Попадать никуда не обязательно, главное, чтобы шума побольше было. В бой ни в коем случае не вступаешь, это приказ! Ну, если вас, конечно, совсем не зажмут, что вряд ли, не успеют фрицы так быстро отреагировать. Разворачиваешься и с максимальной скоростью уходишь в расположение. Остальное тебя не касается, ротному передашь мою записку, на вот, — Захаров протянул танкисту сложенный вдвое листок, вырванный из командирского блокнота.

— Да, и вторую часть мехгруппы не ждать и на помощь не идти. Это тоже приказ, если что. Ясно?

— Так точно… Товарищ младший лейтенант, а вы как же?

— А мы, Леха, уж как-то так, уяснил? Немец должен поверить, что вы на них случайно нарвались, испугались, пальнули с перепугу, да рванули к своим. Обязан поверить, понимаешь? Иначе выйдет, что весь план псу под хвост. Все, выполнять. Разделяемся, — хлопнув старшину по плечу, Захаров спрыгнул на землю.

Легкие танки, окутавшись сизыми облачками выхлопа, развернулись, выворачивая узкими гусеницами пласты влажной после недавних дождей глины, и один за другим скрылись в утреннем тумане. Всё, началось, теперь назад ничего уже не вернешь. А комбат прав, туман им на руку, и скрытности добавляет, и звук мотора глушит. Да и немцы, если что, охотнее поверят, что группа из трех русских «leichte Panzer» вполне могла случайно заблудиться. Жаль только, что уже почти рассвело, и туман больше часа никак не продержится.

— Ну, что, командир, едем? — спросил высунувшийся из кабины двухосного «Скаута» М3 разведчик в маскировочном костюме. На десантнике красовалась точно такая же двухцветная «амеба», добытая Захаровым всеми правдами и неправдами — пришлось даже сослаться на приказ комбата, о котором тот, само собой, был ни сном, ни духом. А вот приказ о назначении его командиром разведгруппы и на самом деле имел место. Мужики сначала покривились, но и спорить не стали, чему Дмитрий был искренне рад, поскольку именно этот момент считал самым опасным в его плане. Разведка — всегда разведка, элита армии, так что могли б и рогом упереться. Но не стали. То ли авторитет «бати» помог, то ли просто решили действовать по принципу «много таких видали, посмотрим, на что в бою способен». Скорее всего, и то, и другое.

— Ага, время, — кивнул Дмитрий, забираясь на сиденье рядом с водителем и захлопывая тяжелую дверцу. — Километра с три пойдем первыми, затем пропустим танки вперед. Ну, а дальше, как договаривались. Ждем, пока наш отвлекающий маневр шум поднимет, и начинаем работать. Все, погнали, у нас минут сорок, максимум час.

Приноровившись к тряске скачущего по узкой лесной дороге бронетранспортера — особо доставали корни росших по краю просеки деревьев, превращавшие и без того далекую от идеала грунтовку в полосу препятствий, усеянную природными «лежачими полицейскими», — Дмитрий раскрыл планшет и, подсвечивая трофейным фонариком, в который раз вгляделся в карту. Угу, на сей раз карту ему все-таки выдали, причем нормальную полноцветную типографскую трехверстку. Никаких условных обозначений на ней нанесено не было, однако Захаров и без этого прекрасно понимал, что сейчас они уже, по сути, за линией фронта. Ну, плюс-минус полваленка, разумеется. Просто оной «линии», несмотря на стабилизацию фронта, на данном участке не наблюдалось в принципе. Ну, или в частности. На чем и строился его план: могли русские танкёры сдуру забрести к немцам? Вполне. Во-от…

Поморщившись, когда дерматиновое сиденье амерского броневика в очередной раз упруго лягнуло в копчик, десантник закрыл планшет. Все правильно, если не заглохнут ни они, ни танки, минут за сорок доберутся до точки. Там замаскируют транспортер, отправят вперед обе «семидесятки» и двинутся следом — уже пешочком. Обе дороги, и та, что идет вдоль лесной опушки, и эта, в нужном месте практически сходятся. Значит, когда первая мехгруппа вступит в бой, они всяко услышат. И начнут шуметь сами — командиры обоих «Т-70» проинструктированы так же, как и старшина Леха Корольков: обозначить боестолкновение, открыть огонь и отступить, на полной скорости уходя к своим. Дальше уж их забота. То есть работа. Срисовать, что там и как, нанести на карты, вернуться и передать разведданные в штаб. Остальное — дело бомбардировщиков, которым, в отличие от разведывательных самолетов, все равно, замаскированы ли вражеские позиции, или нет. Хотя, учитывая неслабое зенитное прикрытие, командование может и пожалеть летунов, накрыв нужный квадрат артогнем или залпами реактивных минометов.

Вот только для этого нужна самая малость, практически пустячок: добыть эти самые сведения и вернуться обратно, доставив их в штаб.

Уложив на колени автомат, Захаров прикрыл глаза, насколько возможно расслабляясь. Блин, и еще почти полчаса такой тряски! Пожалуй, даже родная «БМП» по серпантину мягче шла, хоть афганские горные дороги и достойны отдельного описания, местами — исключительно матерного. Интересно, а отечественный «БТР-40», прототипом которого и послужила эта машина, мягче б ехал? Хотя какая разница? Перетерпит, не сахарный…

Бронетранспортер спрятали метрах в тридцати от дороги, накрыв масксетью и забросав свежесрубленными ветками. «Скаут» им еще понадобится, когда будут уходить от погони, а четыре колеса и стодесятисильный мотор куда лучше, чем ноги. А в том, что возвращаться придется в темпе вальса, десантник практически не сомневался.

Сделав небольшой крюк по лесу, вышли в заданную точку и затаились. Бросив взгляд на циферблат наручных часов, удовлетворенно кивнул: нормально пока. Танкисты дали им оговоренную фору, и сейчас обе механизированные группы сближались с противником. Разведчики же ждали развития событий…

Аккуратно отодвинув в сторону тяжелую от утренней влаги ветку, Захаров прополз еще несколько метров и, отстегнув верхнюю пуговицу, вытащил из-за пазухи балахонистой куртки бинокль. Срывавшиеся с куста тяжелые капли выпавшего на землю тумана едва слышно тукали по ткани маскировочного костюма, неприятно холодили голую шею под отброшенным на спину капюшоном. Молодая весенняя трава была мокрой, и перед камуфляжа немедленно потяжелел от впитанной влаги. Локти елозили по размокшей глине и тоже оптимизма не добавляли. Отерев влажные ладони о куртку, десантник приник к окулярам, осматривая мысленно разбитую на сектора местность. Сперва справа налево, затем наоборот.

Рядом засопел, устраиваясь поудобней, его заместитель, младший лейтенант Иванов. Собственно говоря, именно он до приказа комбата и командовал группой, потому первое время Дмитрий испытывал определенные сомнения относительно того, сработаются ли они. Однако разведчик к вынужденному двоевластию отнесся на удивление спокойно, так что проблем не возникло, по крайней мере, пока. Да и не прислушиваться к советам более опытного товарища Захаров вовсе не собирался, прекрасно осознавая свое настоящее место. Думают, что он приставлен к ним ввиду особой важности предстоящего задания? Ну, и пусть себе думают, коль так, ему-то какое дело? Главное — задание, остальное вторично, то бишь глубоко похер.

Иванов меж тем тоже достал бинокль и легонько ткнул Захарова в бок:

— Ну, чего там, Вась? Засек чего?

— Да вот, хрен пойми, Дениска… глянь-ка вон туда, — едва слышно шепнул десантник, указав рукой направление. — Ориентир — кривое дерево, метров семьсот — семьсот пятьдесят отсюда. Нашел? А теперь медленно веди влево, видишь, ветерок как раз туман разогнал? Что наблюдаешь?

— Хер его знает, — глубокомысленно сообщил тот, сосредоточенно водя биноклем. — Вроде есть чего в зарослях, машина, что ль, замаскированная? Отсюда не разглядишь, но что-то там определенно имеется. Листва сейчас еще молодая, зеленая, а заросли — будто осень, разноцветные какие-то. Масксеть, что ли?

— Вот и я так подумал, — одобрительно кивнул Захаров. — Именно маскировка, причем более подходящая к лету — осени. А теперь выше гляди, до верхушек деревьев. Ничего странного не замечаешь?

— Опа, антенна?!

— И не одна, лейтенант. Минимум три, разной длины. Просто фрицы их кусками маскировочных сетей обмотали. Радиоузел это, причем не самого последнего разряда. И весьма неплохо замаскированный. Похоже, надолго тут обосновались, суки, — Дмитрий вовремя прикусил язык, едва не ляпнув «минимум до июля». — Уж больно маскировочка грамотная, явно не на день-два делалась.

— Блин, а «батя»-то думал, что тут чуть ли не целая танковая дивизия сховалась…

— Ты с выводами-то не спеши, мамлей, а то вдруг успеешь, — пробормотал Захаров, продолжая осматривать местность. — Жопой чую, это мы просто случайно на ихних связистов нарвались, а главное-то вовсе и не тут. Слишком много шума из-за какого-то сраного радиоузла. Про зенитчиков не забыл? Немцам что, больше делать нечего, как две батареи ради этих вон разворачивать? Да и стоят они отсюда далековато. Не стыкуется как-то, согласен?

— Согласен, чего там. Вообще, если честно, не стыкуется. Никак.

— Тогда слушай дальше, если с чем окажешься не согласный, так сразу и говори. Но я вот чего думаю — эти самые связисты нам и даром не всрались, пусть себе и дальше прячутся. Нанесем на карту, прилетят наши и сровняют тут все с землей-матушкой. Что-то мне подсказывает, что мы тут явно не по их душу, а наша цель — километра на полтора севернее.

— А чего мне говорить? Согласный я. Ты карту помнишь, танкист?

— Помню, а что?

— Да то, что в паре километров болото начинается, летом-то оно подсыхает, а сейчас, после зимы, самую силу набрало. Как считаешь, если мы оттуда пойдем, немец нас ждать будет?

— Не будет однозначно. Максимум — заминирует подступы к болоту. Только как ты себе это представляешь? Это ж какого кругаля давать, чтобы выйти в точку, которая сейчас от нас в полутора кэмэ?

Иванов хмыкнул:

— Слушай, Василий, я с твоим планом согласился? И, кстати, искренне считаю, что план толковый, я б до подобного не додумался, честно говоря. Но сейчас… давай я пока покомандую, идет? Или ты собрался мимо радистов прошвырнуться и дальше напрямик?

Дмитрий мысленно хмыкнул: ну, наконец-то! А то прямо какая-то семейная идиллия, честное слово! Собственно, разведчик прав, ему и местность более знакома и всякие прочие реалии. Давно бы так.

— Согласный я, — усмехнулся десантник, повторив слова разведчика и постаравшись как можно точнее передать его интонацию. — Не напрягайся, лейтенант, все я понимаю. Командуй.

— Точно? — похоже, Иванов удивился. — Так ведь командир группы, типа, ты?

— Забудь. Временно. Просто прислушивайся ко мне, если что, ладно? Не первый год воюю, много чего повидал. Разного. И долбое…а командного, который завсегда кровью бойцов оплачивается, в том числе. Договорились? А сейчас — давай, руководи. Болотом — так болотом.

Дмитрий оттянул свободный рукав костюма, вгляделся в циферблат:

— Кстати, наши уже должны подходить, минут десять еще максимум. Будем ждать или уходим?

— Уходим, — мгновение поколебавшись, принял решение разведчик. — Нам теперь уже без разницы.

— Тогда вперед и с песней. — Захаров решительно пополз назад, не к месту припомнив поляну со сбитым «Шторхом», окруженную охотящимися за портфелем покойного оберста эсэсманами. Нет, все-таки ползать жопой вперед — определенно не его тема. Обидно как-то…

 

Глава 9

Подмосковье. Спецобъект «110-7».

Василий Краснов, недалекое будущее.

Дорога от аэропорта ничем особенным Василию не запомнилась: дорога, как дорога. Не хуже других — и не лучше; в конце концов буквально вчера он и сам ухитрился посидеть за баранкой автомобиля, так что мог считать себя почти что опытным шофером. Конечно, там, в его времени, дороги были совсем иными. Да и какие на войне дороги — одни направления, числящиеся дорогами исключительно на штабных картах! Или разъезженная до полного изумления грунтовка, в заполненных мутной жижей колеях которой по весне вязли даже танки, или лежневка, выстланная измочаленными траками бревнами.

Впрочем, полковничья «Волга» показалась измученному перелетом танкисту излишне комфортной и мягкой, и уже спустя полчаса его нещадно укачало. Наверное, его укачало б и в роскошном лимузине покойного Карася, но необходимость как можно скорей доставить раненую девушку в больницу сработала куда лучше всяких мятных леденцов. В тот раз организм попросту не разменивался на всякие мелочи, вроде «морской болезни», зато сейчас, когда напряжение схлынуло, решил сполна отомстить хозяину.

Бросивший пару коротких взглядов на побелевшее лицо Краснова, полковник негромко предложил:

— Лейтенант, ты это, не геройствуй. Если совсем хреново, скажи, мы притормозим и подождем, пока ты до кустиков сбегаешь. Так как?

Ощутивший, как предательски запылали щеки, Краснов упрямо помотал головой:

— Нормально, тарщ полковник. Просто мутит немного после самолета. Долго нам еще?

— Скоро уж приедем. — Логинов протянул лейтенанту початую бутылку минералки. — Держи, танкист. Пей маленькими глотками. И давай без дуростей, ладно? Почувствуешь, что подперло, так и говори. И окошко открой, пусть ветерок обдувает, вон там кнопка на поручне, справа от тебя.

Доехали, впрочем, без эксцессов и остановок. На въезде их не досматривали, просто распахнули перед машиной не какой-нибудь там шлагбаум, а полноценные металлические ворота, еще и увенчанные поверху спиралями колючей проволоки, зловеще отблескивавшими в свете фонарей. Глядя на невиданную в его времени «колючку», Василий представил, что станет с идущим в атаку немцем, ежели он с ходу запутается в этих переплетенных кольцах — и впечатлился..

Стоящий со стороны водителя охранник в камуфляже и бронежилете, откинув за спину короткий автомат, заглянул в салон, подсвечивая себе небольшим фонариком, и, узнав сидящего на переднем сиденье полковника, козырнул, отступая в сторону. Машина въехала на территорию и, покружив несколько минут по узким внутренним дорожкам, затормозила возле двухэтажного здания.

— Вылезай, танкист, — весело скомандовал Логинов, первым покидая авто. — Вот мы и дома. Ну, что, пошли поселяться? Думаю, часика три у тебя на поспать есть, — полковник, не скрываясь, зевнул. — Я б и сам минуток на сто двадцать подушку придавил, да служба зовет. Со страшной силой.

Краснов взглянул на посветлевшее на востоке небо, видимое над темными верхушками деревьев:

— Рассвет скоро. Может, и ложиться не стоит?

— Я тебе дам, не стоит! А ну марш спать! Это приказ, Краснов. Вадик, проводи лейтенанта в комнату, — последнее относилось к водителю. — Только быстренько, одна нога здесь, другая тоже здесь. У нас еще дел куча. А ты, Василий, постарайся выспаться, я не шучу. Утром за тобой зайдут. Да, кстати, держи вот, — полковник протянул ему незнакомый мобильник, явно и не его собственный, и не трофейный. — В памяти только один номер забит, мой. Если вдруг что-то срочное, наберешь. Все, бегом спать!

Несмотря на полученный приказ, прежде чем лечь, Василий принял душ. Конечно, на фронте он порой обходился без бани и по месяцу, и дольше — всякое бывало; главное, вшей не подхватить. За гигиеной приходилось следить по мере возможностей: мыльно-рыльные принадлежности имелись у каждого, а найти подходящий ручеек в теплое время года или нагреть в ведерке воды в холодное большой проблемой не было. Ну, или попросту растопить в том же ведре или котелке снег на решетке МТО. Побриться да умыться, размазав по коже пороховую гарь и солярочную копоть — и все, утренний туалет закончен. Как шутили в роте — подробностями поделилась память Краснова — «вот Берлин возьмем, там и устроим банно-прачечный день, прямо внутри Рейхстага».

Но сейчас, в этом мире и в этом времени, ходить грязным как-то не хотелось. Посетить душ в комнате отдыха полковника Геманова танкист постеснялся, хоть и видел, что душевая кабинка в санузле имелась. О чем позже, когда они с Олегом Алексеевичем навещали в госпитале Соньку, и пожалел: пока барахтался да перестреливался с бандитами в доме Карася, пропотел капитально. Стыдно было — жуть. Хорошо, хоть девушка ничего не заметила: не до того было, бедняжка едва из наркоза вышла.

С наслаждением стянув многократно пропотевшую футболку, Василий забрался в душ и основательно вымылся. Кран, правда, оказался каким-то странным, ни тебе вентиля с горячей водой, ни с холодной, только какой-то никелированный «клюв». Повозившись несколько минут (сначала из «гусака» попер кипяток, затем, когда слегка ошпаренный танкист излишне резко повернул хромированную штуковину в другую сторону, — холодная вода), Краснов разобрался. Всё оказалось вовсе не сложно: «клюв» был всего лишь банальным смесителем, в зависимости от положения подающим в душ воду требуемой температуры. Завершив мытье потоком бодрящей холодной водички, мамлей досуха растерся обнаружившимся в санузле новехоньким банным полотенцем и неуверенно напялил невиданное ранее одеяние — махровый халат. Наверное, стоило б побриться, щетина на подбородке уже начала ощутимо колоться, однако ничего похожего на бритву в санузле не обнаружилось.

Пригладив перед зеркалом мокрые волосы, оглядел себя. Спасибо, хоть Захаров стригся коротко, по-военному, так что достаточно просто провести пару раз ладонью — и все, прическа готова. Н-да, уж чистый барчук, про которых в школе рассказывали. Учитель истории говорил, помнится, что любили всякие разные баре в подобных халатах по собственным усадьбам расхаживать. Снова взглянув в запотевшее зеркало, танкист усмехнулся: не, на барина он вряд ли похож, мордой лица, как говорится, не вышел! Внешность не та. Самая, что называется, рабоче-крестьянская внешность! А вообще, приятная одёжа, если начистоту, особенно после бани…

Заметив нечто необычное, придвинулся ближе: странно, может, он и ошибся, но седины в короткостриженых волосах вроде бы стало меньше. Да и небольшой шрам на виске как будто стал менее заметным. Припомнив еще кое-что, танкист, иронически хмыкнув — выдумал тоже! — стянул халат с правой руки, оголив ее по локоть — ничего себе, похоже, что и шрам от пулевого ранения на бицепсе изменился! Уменьшился в размерах, что ли, или сгладился? Что еще за хрень? Нет, показалось, наверное. Можно подумать, что он это самое «свое-чужое» тело каждый день в зеркале рассматривал. Вот делать больше нечего, баба он, что ли? Да, нет, точно показалось… просто выспаться нужно, тут полковник на все сто прав. Столько всего за эти дни приключилось, что ему раньше на добрый год жизни б хватило. Даже с учетом войны.

Застирав футболку, трусы и носки, танкист развесил их вместе с полотенцем прямо на дверце душевой кабины — больше оказалось негде — и двинулся в жилую комнату, одну из двух. Несколько минут постоял у раскрытого окна, глядя на темные верхушки деревьев на фоне еще больше посветлевшего неба. Осознание того, что Москва, легендарная столица великой страны, где-то совсем рядом, куда ближе, нежели когда-либо в его жизни, приятно будоражило кровь. Вот ведь, как бывает: всю жизнь мечтал увидеть море и искупаться — свершилось. Ну, не совсем так, правда, как он представлял, но, тем не менее…

Второй заветной мечтой Васьки Краснова лет с семи было побывать в столице. Когда-то он думал, что пройдет по древней брусчатке Красной площади после победы. Пройдет, с искрами вбивая в камни подковки начищенных до зеркального блеска офицерских хромовых сапог. Или проедет на танке, стоя в люке в парадной форме и отдавая честь стоящим на трибуне Мавзолея военачальникам и товарищу Сталину. Наивная мечта, конечно: шансов дожить до Победы у рядового лейтенанта-танкиста было… почти никаких не было, если уж честно.

Однако сейчас мечта имела все шансы исполниться: неужели полковник будет против, чтобы он увидел легендарный город?! Ну, хоть одним глазком? Наверняка не будет. Тут и ехать-то, насколько он понял, меньше часа. Да ему много и не нужно, разве что увидеть Кремль, Красную площадь, Мавзолей, постоять у могилы Иосифа Виссарионовича, пройтись по одному из тех широких проспектов, о которых он столько слышал и видел на фотокарточках. Посетить музей Великой Отечественной, конечно…

Неожиданно сильно захотелось спать, и до кровати, несмотря на взбодривший душ, Василий едва добрел. Сбросив халат прямо на пол, он забрался голышом под простыню (переодеться оказалось просто не во что, сменки-то не было, а его исподнее сохло в санузле) и мгновенно провалился в сон. На сей раз — в отличие от самолета — ему ничего не снилось. Ни Соня, ни война, ни даже Москва.

Стук в дверь раздался неожиданно: казалось, мамлей едва только коснулся щекой подушки — и тут же вскинулся, пробуждаясь и стыдливо натягивая на тело сползшую простыню. Из-за двери донесся молодой женский голос:

— Просыпайтесь, товарищ лейтенант! Приказано разбудить в десять.

— Минутку, — танкист соскочил с кровати и метнулся в санузел, торопливо натягивая еще сырое белье и носки. Еще пара минут ушла на то, чтобы окончательно облачиться в джинсы и зашнуровать кроссовки. Голова немного кружилась, видимо, от недосыпа, но в целом Краснов чувствовал себя вполне сносно — на фронте бывало куда хуже.

Отомкнув защелку, Василий распахнул дверь, с удивлением воззрившись на стоящую в коридоре миловидную девушку. Смущенно улыбнувшись, та сообщила:

— Доброе утро! Простите, что разбудила, но Леонид Львович просил не затягивать.

— Здравствуйте, — пробормотал сбитый с толку мамлей. — Нет, я это… ну, проснулся уже.

— Меня Люда зовут, — представилась девушка. — Давайте, я отведу вас в столовую. Сейчас как раз последняя смена завтракает, если опоздаем, до обеда придется голодать, и Леонид Львович снова станет на меня ругаться. Пошли?

— Конечно, — пожал плечами танкист, автоматически захлопывая за собой дверь. Замок негромко щелкнул, и Краснов неожиданно понял, что ключа у него нет. С другой стороны, и его вещей в комнате не осталось. Да и какие там у него могут быть вещи? Початая пачка сигарет да зажигалка в кармане джинсов — вот и весь его невеликий багаж.

— Идемте, — Люда первой двинулась к лестнице на первый этаж, на ходу пояснив:

— У нас тут питание трехразовое, завтрак, обед и ужин. Есть еще небольшой магазинчик и кафешка, но там особого выбора нет. Так что лучше не опаздывать. Но кормят вкусно, и порции ненормированные.

Не дождавшись от Краснова ответа, девчушка, ничуть не смутившись этим фактом, вновь затараторила. Василий же отчего-то вдруг вспомнил известный плакат, где женщина в косынке прижимает к губам указательный палец: «Не болтай!»

— Леонид Львович говорил, вы какой-то крупный специалист по нашему проекту из Одессы, да? Вы тоже ученый? Военный, наверное, потому и лейтенант?

— Угу, — буркнул Краснов, просто не зная, как себя вести. Раз его представили, как «специалиста по проекту», стало быть, в истинное положение вещей рядовые сотрудники не посвящены. Значит, и ему не стоит языком молоть, а лучше и вовсе помалкивать, на всякий случай и во избежание. Английская разведка, вон, уже засветилась, и кто его знает, какие спецслужбы еще в игре. Американские, например, а то и вовсе немецкие. Так что пусть Люда не обижается, но он лучше помолчит. Так оно всяко надежнее… К счастью, в этот момент они как раз подошли к утопающему в летней зелени уютному строению с надписью «Столовая» над входом, и проблема разрешилась сама собой.

Начавшаяся после плотного завтрака «научная карьера» Краснова оказалась вовсе не такой, как он предполагал. До самого обеда танкист проходил медкомиссию. Кроме рентгена, анализа крови и обследования у терапевта, измерившего давление и выслушавшего легкие и сердце, все остальные процедуры были танкисту незнакомы. Нет, Василий, разумеется, представлял, что за прошедшие годы современная медицинская наука шагнула далеко вперед, но зачем, скажите, нацеплять на голову кучу каких-то проводов (проводивший обследование врач назвал их электродами) или запихивать его, лежащего на подвижной кушетке, в непонятное кольцо, внутри которого нельзя двигаться? МРТ называется. Впрочем, что означает эта аббревиатура, ему так и не объяснили. Еще было УЗИ (тоже не объяснили), окулист и, зачем-то, стоматолог.

После обеда лейтенанта — против его робких ожиданий — тоже в покое не оставили, отправив на обследование к психологам. Кто это такие и чем занимаются, он понятия не имел, но созвучие с «психиатрами» определенно настораживало. Еще сочтут психом контуженым, и что тогда? Как выкручиваться, доказывая, что не верблюд? А ведь и он сам, и Захаров на самом-то деле как раз контуженые! Впрочем, все прошло на удивление спокойно: Краснову показывали всякие донельзя глупые картинки, задавали не менее идиотские вопросы или просили передать своими словами смысл той или иной поговорки. Потом он прошел несколько тестов, что оказалось единственным более-менее интересным. Читаешь вопрос и затем ставишь галочку напротив одного из готовых ответов. Хоть какое-то развлечение после проведенного во власти медиков дня.

Ближе к вечеру танкиста наконец оставили в покое. И даже позволили передвигаться по территории без сопровождения, пояснив, впрочем, что имеется в виду только поход в столовую, и не более того. В качестве пропуска выдали непонятную пластиковую карточку, которую следовало прикрепить к одежде. Карточка, как ему объяснили, одновременно являлась и удостоверением личности, и ключом, отпирающим дверь в его апартаменты, покидать которые после десяти вечера запрещалось: до семи утра на территории действовал комендантский час. О том, что к нему приставлено постоянное наружное наблюдение, Краснов, разумеется, не знал. Логинов же не собирался повторять прошлых ошибок и подстраховался.

Поужинав в знакомой столовой, танкист послушно вернулся в номер. Как открывается дверь, он уже знал — нужно было просто провести карточкой по считывающему устройству, встроенному в стену возле косяка. Привыкший уже ничему не удивляться Василий сделал, как учили, услышав в ответ негромкий щелчок замка. Захлопнув дверь, мамлей, не раздеваясь, вытянулся на кровати, только сейчас неожиданно ощутив, что прилично устал. Вот странно, на фронте порой по несколько суток спать не приходилось, и не просто не спать, а еще и вкалывать на пределе сил, что в бою, что в промежутках, а тут…

Но отдохнуть не удалось: в дверь негромко постучали и, дождавшись разрешения, в комнату вошли двое — незнакомый мужик с ежиком коротких седых волос на голове и старик с тростью в руке и короткой «профессорской» бородкой:

— Добрый вечер, Василий, — первым поздоровался тот, что помоложе.

— Здравия желаю, — Краснов торопливо подорвался с кровати, поочередно пожав протянутые руки.

— Меня зовут Леонид Львович, я один из руководителей проекта «Игра». Собственно, даже не совсем так, поскольку именно я и занимаюсь информационной составляющей всего эксперимента, его основой. По большому счету, как раз я ответственен за ваше здесь присутствие, молодой человек. Надеюсь, вы не в обиде, товарищ младший лейтенант? А это профессор Мякишев, Сергей Николаевич (старик коротко кивнул, пристально вглядываясь в лицо танкиста из-под угрюмо насупленных бровей), в середине восьмидесятых — разработчик ряда экспериментов по перемещению во времени.

— Нет, что за глупости, какие еще обиды! — вскинулся, было, танкист, но ученый лишь примирительно взмахнул рукой:

— Присаживайтесь, молодой человек, и успокойтесь. Наш разговор пока еще впереди, так что не торопите события. Сергей Николаевич, вы тоже присядьте, полагаю, вон в том кресле вам будет удобно. Мне есть о чем рассказать, Василий, но прежде ответьте всего на один вопрос. Если можно, ответьте не задумываясь. Готовы?

— Да, конечно, — пожал плечами танкист, опускаясь обратно на диван — стоять и дальше смысла не было.

— В последнее время вы не ощущаете в себе, гм, никаких изменений? Понимаю, вопрос глупый, но тем не менее? Отвечайте, не задумываясь, Василий. Это важно.

— Нет, — поколебавшись, твердо ответил лейтенант. — Никаких изменений я не ощущаю. Вот, разве что…

— Я вас слушаю? — подавшись вперед, напрягся ученый. — Говорите же?

— Ну… мне сегодня показалось, что седых волос стало меньше. И шрамы вроде того, ну, рассасываться, что ли, начали. Один вот, — Краснов коснулся виска. — А второй на плече, под футболкой не заметно. Еще один на боку есть, но его трудно рассмотреть. Глупости говорю, да?

— Да нет, возможно, как раз наоборот, — обменявшись с профессором быстрым взглядом, задумчиво протянул Леонид Львович, рассматривая танкиста так, словно впервые его увидел. — Позвольте полюбопытствовать?

— Что? — искренне не понял тот.

— Ну, можно нам с коллегой осмотреть шрамы? Тот, что на руке? Поскольку ваш выдающийся висок я и так прекрасно вижу, — с улыбкой пояснил ученый, отложив в сторону принесенную с собой папку.

— А, вы про это… конечно, товарищ ученый, — Краснов стянул через голову футболку, автоматически взглянув на собственный бицепс — и неожиданно мысленно присвистнул: «Ох, ни хрена ж себе!» Шрам — по сравнению с тем, что он видел утром, — практически полностью исчез, оставив лишь небольшой, светло-коричневый, словно от прививки оспы, след.

— Полагаю, вы и сами заметили изменения, не так ли? — подал голос собеседник.

— Да уж, — пробормотал сбитый с толку мамлей. — Еще утром он был немного больше. А раньше — ну, там, в Одессе, — еще крупнее. Что это за чушь, а, товарищ ученый?

— Отчего же чушь, возможно, что вовсе и не чушь, — Леонид Львович пощупал бицепс и, раскрыв папку, перебрал какие-то бумажки, видимо, результаты сегодняшних исследований. Профессор Мякишев, кряхтя, поднялся на ноги и, постукивая тростью, подошел к мамлею. Внимательно осмотрев шрам, хмыкнул и вернулся на свое место, так и не проронив ни слова.

— Видишь ли, Василий… не против, если я перейду на «ты» (Краснов торопливо кивнул, боясь пропустить что-то важное)? — меня весьма смутили данные сегодняшнего обследования. Захарову, чье тело ты сейчас занимаешь, больше сорока, он прошел войну, имел несколько ранений и контузий и, скажем прямо, частенько злоупотреблял алкоголем и куревом, порой даже весьма серьезно злоупотреблял, однако все внутренние органы у него словно в два раза моложе. Никаких, так сказать, возрастных изменений, ни в печени, ни в легких или сердце, ни в прочих органах. Ну, чтобы ты понял, объясню проще: у меня сложилось впечатление, что ты, попав в его разум, вызвал определенные положительные изменения в теле. Ладно, скажу еще проще: тело Захарова, вне всякого сомнения, омолодилось.

— И что это…

— Что это значит? Понятия не имею, — почти весело докончил за него ученый. — Но это чрезвычайно, просто поразительно интересно!

— Ой ли? — внезапно подал голос Мякишев. Старый ученый сидел, опершись обеими кистями на трость и уперев в них подбородок. — А иную причину подобных изменений вы не рассматриваете, коллега?

— Простите, вы о чем, Сергей Николаевич? — похоже, вопрос и на самом деле застал завотделом врасплох. — Не совсем вас понял.

Оставив вопрос без ответа, профессор внезапно обратился к Василию:

— Молодой человек, насколько я понимаю, эти отметины Захаров получил в Афганистане, не так ли? — голос у Мякишева неожиданно оказался вовсе не стариковским — как и направленный на танкиста взгляд.

— Ну, да, где ж еще. В Афгане Дмитрий и воевал. Уж на что, на что, а на шрамы я нагляделся. Вот эти два — пулевые, а висок, видать, осколком задело, только маленьким совсем. Или крошечным камушком, выбитым пулей из бруствера.

— Еще не догадались? — теперь Сергей Николаевич вновь обращался к коллеге. — Ладно, поясню: а что, если исчезновение шрамов есть следствие того, что в некоем ином варианте нашего настоящего Дмитрий Захаров не попал на афганскую войну и, соответственно, не был там ранен?

— Я вас понял, коллега, — излишне поспешно ответил Леонид Львович, указав многозначительным взглядом на заинтересованно прислушивающегося танкиста. — Но полагаю все же, что вы не правы. Допустим, в истории и в самом деле произошли некие незначительные изменения, касающиеся лично Захарова. Но как быть с омолодившимися внутренними органами? Не сходится, коллега. Впрочем, ваша версия, разумеется, достойна существования и требует более подробного обсуждения. Сегодня же мы еще к ней вернемся. А пока, если позволите…

Ученый повернулся к лейтенанту, взглянул в упор:

— Василий, я, собственно, пришел не только по поводу изменений в твоем нынешнем теле. Точнее, совсем не по этому поводу. Скажи, ты готов вернуться в свое время? Насовсем вернуться? А вот теперь можешь сразу не отвечать, сперва подумай. Мне нужен абсолютно точный и, главное, осознанный и честный ответ.

Этого вопроса Василий ждал столько времени. Собственно, с самого первого дня в этом мире ждал. Сначала, когда он только оказался в будущем, Краснов немедленно и не задумавшись ни на долю секунды, закричал бы: «Конечно, готов!» Но тут в его жизни появилась Соня, и думать о возвращении — по крайней мере, немедленном, — стало как-то некогда. Интернет, поразительные исторические сведения, касающиеся прошлого — его прошлого! — новые технологии, почти ежедневное общение с девушкой, в конце концов… да, был момент, был, когда ему стало просто безумно интересно. Он с головой окунулся в пучину новых знаний, жадно их поглощая, поскольку был уверен, что рано или поздно вернется обратно, в родной сорок третий. И уж там, в прошлом-настоящем они, эти самые знания, определенно не будут лишними.

А затем? Ночное море, неожиданное признание девушки — и все, что произошло следом, капитально перевернуло жизнь мамлея Краснова. Думать о том, кто он, зачем он здесь и что делать дальше стало просто некогда. Поскольку Васька вновь попал на войну. И пусть теперь он защищал не всю Родину, а только свою женщину и собственную жизнь, все равно это была война, где в него снова стреляли и где он стрелял в ответ. И убивал. Впрочем, последним его трудно было бы смутить.

И вот сейчас ему задали вопрос, которого он столько ждал — и лейтенант вдруг всерьез задумался, едва ли не с ужасом ощутив, что не знает ответа. Вернуться? Да, как боевой офицер и комсомолец он просто обязан вернуться. А Соня? Ну, что ж, ее придется оставить, расстаться навсегда… точнее, на семь десятков лет. Собственно, это и есть навсегда, поскольку встретиться им будет уже не суждено. Да, он любит ее, как и она — его; любит больше жизни, но что ж поделать, если он здесь, как ни крути, чужой? С другой же стороны… Даже самому себе он ни разу так и не признался, как устал от этой бесконечной войны, начавшейся для него в далеком сорок первом возле начисто сметенной бомбардировками деревеньки со смешным названием Видово. С одной стороны, эти, определенно, паникерские мысли его раздражали, с другой… он знал и еще кое-что. Об этом, впрочем, он и вовсе не хотел даже думать.

Совсем недавно ему тоже начали сниться афганские сны; сны, не имеющие никакого отношения к его разуму, пусть и занимающему чужое тело. Он, грубо говоря, начал ощущать бывшего десантника. Нет, не так, не ощущать — скорее, улавливать общий настрой его мыслей. Захаров так и не вернулся со своей войны; не нашел себя здесь, в мирной и приторно-лживой с его точки зрения жизни. Там же, в сорок третьем, он ожил, ощутив себя там, где и хотел очутиться все эти годы. Он вернулся на войну, как-то сразу и навсегда ставшую его войной. Краснов же, хоть всеми силами и пытался гнать прочь эти предательские и мещанские мысли, пожалуй, наоборот, готов был бы остаться в будущем. Нет, он не был дезертиром и не считал себя таковым — он просто передал бы кровавую эстафету своему близнецу, с которым они были повязаны даже не кровью, а сознаниями. Общим прошлым. Единым настоящим. Одними на двоих воспоминаниями.

И еще была Соня…

Взглянув в ответ в глаза ученого, Василий, пожалуй, неожиданно даже для самого себя, вдруг сказал вовсе не то, что собирался:

— Да, я готов, Леонид Львович. Вот только мне бы только хотелось сперва кое с кем попрощаться.

 

Глава 10

Дмитрий Захаров. 1943 год.

Болото радовало еще меньше, нежели недавняя лесная «дорога». Угу, именно так, в кавычках. Большую часть пути шли по грудь в довольно-таки прохладной жиже, меньшую — по пояс. Вещмешки и оружие, разумеется, приходилось держать как можно выше, отчего руки жутко немели. Про сапоги, мгновенно наполнившиеся грязной водичкой, говорить и вовсе не приходилось: не потерять бы в трясине. А ведь он идет практически налегке, только тощий «сидор», подсумки с запасными магазинами да «ППС». Другим еще тяжелее, особенно радисту с его увесистым десятикилограммовым ящиком «Севера» на плечах. Спустя первых полчаса подобного времяпрепровождения в голове Захарова вполне предсказуемо возникло аж целых две мысли. Не то, чтоб особенно своевременных или конструктивных, но уж на какие сподобился вздрюченный неслабым испытанием мозг.

Во-первых, насколько же все-таки тяжело было воевать — и побеждать — предкам! И в каких условиях они это все делали! И ведь не роптали, ни разу не роптали! В детстве и юности Дмитрий перечитал кучу мемуаров участников войны — и нигде не встречал ни слова сожаления о том, что пришлось вынести их авторам на фронтовых дорогах. Люди просто понимали, что иного выхода нет. Или — или. Или Победа — или смерть. Смерть на полях ли сражений, в концлагере или в качестве рабов при дворе господ из «просвещенной Европы», столь утонченно ценивших абажуры и блокноты из человеческой кожи. И мыло из человеческих костей. Особенно дамское. С запахом лаванды, к примеру. Чтобы кожа истинных владычиц нового мира была упругой и вечно молодой, и не стыдно было орать «хочу ребенка от фюрера». Поскольку, «Deutschland uber alles». Понятно и без перевода.

Во-вторых, Дмитрий неожиданно пришел к мысли, что там, «за речкой», было не столь уж и тяжело. Да, марш-броски изматывали тело и душу; случались бои, когда возможностей выжить оказывалось куда меньше, нежели шансов вернуться на Родину в цинковом ящике в грузовом отсеке «черного тюльпана»; было много того, что обычный выпускник советской средней школы не смог бы представить в самом страшном сне, даже если уже успел посмотреть в кооперативном видеосалоне некогда запрещенный боевик о непобедимом Джоне Рэмбо.

И все же то, что происходило сейчас, оказалось куда страшнее. А еще страшнее было то, что уже произошло после двадцать второго июня сорок первого года. Сожженные вместе с жителями белорусские деревни, женщины и дети блокадного Ленинграда, Бабий Яр, чудовищные преступления войск СС и местечковых националистов… стоит ли продолжать? Sapienti sat, ага…

Была еще и третья мысль — неважная, скользнувшая по самому краешку сознания, словно ушедшая в рикошет от брони пуля. Касалась она его нынешнего тела и звучала примерно так: насколько же все-таки предки были сильнее нас! Не только морально, но и физически. Вот он, здоровый лоб, бывший десантник, прошедший, как ему недавно казалось, и Крым, и рым, и медные трубы, занял тело двадцатилетнего пацана, выросшего в годы хронического недоедания. Да, именно так: родившийся в начале двадцатых годов Краснов никогда особенно сытно не ел. Просто не имелось у его поколения такой возможности. Сначала Гражданская, затем разруха и коллективизация, следом — великие стройки тридцатых и становление Советского Союза как величайшего на планете государства. Редко кто мог в те годы похвастаться особенно сытой жизнью. А те, кто жировал да хвастался, зачастую куда-то пропадали, порой — навсегда. Ну, и откуда тогда в этом теле такая поразительная сила, такая выносливость?! Ведь он, сержант ВДВ Дмитрий Захаров, уже б сдулся, пожалуй, пыхтел из последних сил, дожидаясь привала, ан нет, идет наравне со всеми…

В этот момент размышления прервались: с той стороны, что осталась за спиной, грохнуло. Раз, другой. Вот и все. Их отвлекающий маневр вступил в бой. Десантник не смог отличить, какое именно орудие стреляет, но более опытный Иванов, оглянувшись, коротко прокомментировал:

— Наши, танковая «сорокапятка» бьет. Точнее, две. А вот это уже немцы, что-то покрупнее калибром. Давайте скорее, мужики. Вперед. Уже недолго осталось.

Идущий третьим в цепочке Захаров, раздвигая грудью взбаламученную ряску, жалел лишь об одном: что нельзя закрыть уши и не слышать приглушенных расстоянием и зарослями хлестких ударов немецких противотанковых пушек. Поскольку прекрасно понимал, что каждый выстрел может стоить жизни кому-то из пацанов-танкистов, защищенных лишь тремя с половиной сантиметрами брони…

* * *

— Вот так ни хрена себе… — Лейтенант Иванов опустил бинокль и взглянул на десантника. — Не ошибся комбат, получается? Все-таки танки. Интересно, как они их сюда незаметно перегоняют-то? Это ж какая колея должна остаться, грунт-то после зимы еще не просох.

— Угу, танки. А как перегоняют? Сперва через лес, там и прятать ничего не нужно, с воздуха все одно ничего не разглядишь, потом вон по той балке, что на карте отмечена. Ночью, разумеется, да и не каждый же день эшелоны приходят. До станции меньше восьми километров, затемно можно любую колонну провести. А насчет колеи — невнимательно смотришь, товарищ разведчик. Они ж, гады предусмотрительные, весь путь, что по открытому месту идет, то ли плитами бетонными выстелили, то ли бревнами, отсюда точно не разглядишь. Что такое лежневка, не забыл? А для маскировки в светлое время — вон туда глянь, там небольшой отрезок дороги виден — прикрывают чем-то, только не пойму чем. Сетки маскировочные, что ль?

Разведчик на несколько минут приник к биноклю, затем коротко и зло выматерился себе под нос.

— Ну, и думалка у тебя, танкист! И глаз ничего. Завидую, прям. Они ж дорогу щитами с натянутой масксетью прикрывают. Ну, или рамами каркасными, но поверх все одно сетка и ветки нарубленные. Слушай, Вась, это ж какая работа-то? Всякий раз после прохождения техники все сызнова маскировать?

— Да не такая уж и неподъемная работенка, если подумать. Ну, сам посуди: сколько тут открытого пространства между балкой да лесом, где они технику прячут? Километр от силы, может, меньше. Да и танки не каждый день идут — и не каждую неделю, полагаю. Прошла колонна, лежневку подлатали да снова щитами — или чего там у них? — прикрыли. Ну, разве что свежих веток нарубить да сверху накидать, взамен подсохших. Опять же, обрати внимание (внутренний голос немедленно припомнил старую телерекламу «…сделано в Германии!». Кстати, да, очень даже в тему), фрицы вполне грамотно используют и рельеф местности, и естественные насаждения, кусты там, деревца отдельные. Не порубили, а оставили, чтобы тень давали. Если с самолета смотреть, да на приличной скорости, всяко ничего не разглядишь. Ну, и плюс зенитки. Согласен?

— Угу, — на сей раз Иванов ответил кратко.

— Кстати, Денис, не так уж и давно у них все тут налажено. Вон, погляди туда, где под деревьями танки стоят. Я и десятка не насчитал. Видать, только начали технику сюда свозить.

— Примерно так. Вот только машины какие-то незнакомые, ни разу не видал. А ты, танкист?

— Видал, к сожалению, — буркнул Захаров, неожиданно припомнив свой предпоследний бой, проведенный в виртуальном пространстве — как он тогда считал — «Танковой схватки». Тот самый, когда их рота громила забитую эшелонами с немецкими танками, ГСМ и боеприпасами железнодорожную станцию. А потом напоролась на успевшие разгрузиться «Тигры». И сгорела. Собственно, с того «проигрыша» все и началось — он захотел сыграть еще раз, завел левый аккаунт… и попал сюда, в весну сорок третьего года. Как там его тогда звали? Иван Торсов, что ли?

Внезапно Дмитрий ощутил, как по коже пробежали щекотливые мурашки и неприятно шевельнулись волосы на голове. А ведь тогда тоже была весна! Да и происходило все, если память не врет, примерно в этих местах, где-то на южном фасе Курской дуги! Так, интересно, очень интересно… ну, и что это означает? Ведь теперь-то он твердо уверен, что никакого «виртуала» не было, а был реальный бой! Еще б и название станции вспомнить, но где там, напрочь стерлось из памяти. Неудивительно, впрочем, больно много всего с тех пор произошло…

— Ты чего, Вась? — встревоженно зашептал разведчик. — У тебя такое лицо стало… нехорошее, в общем. Вспомнил чего?

— Вспомнил. «Тигры» это, новые немецкие тяжелые танки.

— Серьезно? — лейтенант снова приник к биноклю. — Ни разу вживую не видел, только слышал. И как?

— Что «и как»? — не понял десантник.

— Ну, как они в бою?

— Нормально. Всю мою роту пожгли, до последнего танка, а сами только три машины потеряли, да и те в борт подбить удалось, вот как они в бою, — не глядя на товарища, ответил Захаров. И лишь после этого понял, что в очередной раз сказал то, чего говорить категорически не следовало. Ведь в той атаке сражался и погибал не он, а старший сержант Ваня Торсов. И если разведчик запомнит его короткий рассказ, проблем у него прибавится. Впрочем, особых переживаний Дмитрий не испытывал — сначала нужно вернуться обратно, а уж там? А уж там — как кривая вывезет. Не впервой.

Помолчав, товарищ легонько коснулся рукава его камуфляжа, после болотной эпопеи окончательно потерявшего былой вид:

— Вась, ты это… извини, я ж не знал… я ж все понимаю… извини, ладно?

— Да нормально все, Дениска, нормально. Привык уже. Проехали.

— Слушай, как по мне, так уходить пора.

— И как можно скорее, — криво усмехнулся десантник. — Давай с картой поработай, а я пока понаблюдаю. Кстати, если что, комбату передашь, что никакого прорыва они не готовят, тут «батя» ошибся.

— Отчего так считаешь? — рассеянно поинтересовался разведчик, нанося на карту условные обозначения.

— Сам посуди: если и устраивать прорыв — так только, пока фронт окончательно не устаканился, так? То есть в ближайшие дни, в крайнем случае, недели. Наблюдаешь ты тут подходящие силы? Я, например, нет. Прорыв — это не только танки, а еще и артиллерия, и тылы, и главное — пехота. Значит, что? Значит, готовятся не к прорыву, а к полноценному наступлению. Но не сейчас. Может, в мае, что вряд ли, а, скорее, в июне — июле. Пока же просто копят силы. Правильно рассуждаю?

— Ага, — не прерываясь, кивнул головой товарищ. — Верно рассуждаешь, танкист. Что-то еще?

Понаблюдав пару секунд за порхающим в руке разведчика простым карандашом, пятнавшим девственно-чистую карту условными пометками, Захаров докончил, торопливо пряча за отворот бинокль, чтоб не мешался при движении:

— Уходить нужно, лейтенант. Прямо сейчас. Времени нет.

— Что там? — вскинулся тот. — Мои-то молчат?

— Твои-то, может, и молчат, а вот моя задница — нет. Предчувствие у меня, понимаешь ли, хуже некуда. И вон та тропка очень не нравится, категорически просто. Видишь? А проходит она слишком уж от нас близко, и десятка метров не будет.

— И что? Нас в зарослях и с пяти метров не разглядишь. Отползем тихонько, ежели патруль засечешь. Мне еще минут пять нужно, карту оформлю.

— Дениска, а вон там и там ты чего опытным и зорким взглядом наблюдаешь? — Захаров указал рукой, куда именно смотреть. — Не знаю, как ты, а я наблюдаю самые что ни на есть собачьи какашки, в просторечье — псиное говно.

— Твою мать! — дернув щекой, мгновенно сложил два и два опытный разведчик. — Патрулируют с собаками? Так вот, значит, как прошлая группа нарвалась — не подумали мужики про собачек, а те унюхали.

— К гадалке не ходи. Не с кошками же. Уходим. У нас хоть табак есть? Про красный перец и не спрашиваю.

— Да хрен знает, я-то сам не курю. Наверняка у кого-то из ребят махорка имеется. Но спецсостав в рейд не брали.

— Ладно, тогда уходим немедленно, потом хоть слегка следы припорошим.

— Снова через топь?

— А вот тут не уверен, долго слишком. Может, напрямик? Вон там, по зарослям обойдем — и на рывок. Вдоль опушки, но в лес сильно не забирая. Нам главное — аккуратненько просочиться между радиоузлом и этой дико секретной танковой выставкой. Да, и знаешь еще что, Денис Батькович? Нужно подготовить передачу открытым текстом, чтоб с шифрами не заморачиваться. Если зажмут — сразу и передадим, пусть наши летят да бомбят. Второй раз эти твари сюда уж не попрутся, это сто процентов. А карту ты прячь, по памяти дорисуешь.

— Слушай, танкист, может, перед уходом еще орудийные позиции срисуем, хоть издалека? Мы ж, по сути, ничего про оборону так и не узнали. Зря, что ли, пацаны в танках грудью на пушки шли?

— Жадность фраера губит, Денис. Слыхал такое выражение? А оборону и танкисты вскрыли. Надеюсь только, будет кому об этом рассказать да на карте показать. Так что не дури, уходить нужно, да поскорее.

Мгновение поколебавшись, Иванов молча кивнул, соглашаясь. Еще через несколько секунд, подав остальным разведчикам условный сигнал, лейтенанты растворились в зарослях, не потревожив ни одной ветки.

* * *

На место, где приняла бой, напоровшись на немецкие пушки, вторая часть невеликой мехгруппы, вышли, в общем-то, случайно. Просто в какой-то момент более опытному в подобных делах разведчику вдруг что-то не понравилось, и он вместе с двумя бойцами пропал на добрых полчаса. Вернувшись, кратко сообщил, что впереди ждет засада, организованная хоть и второпях, но вполне грамотно, так что придется обходить стороной.

Вот и обошли, неожиданно наткнувшись на два раскуроченных взрывами остова, все еще чадящих душным бензиновым дымом с примесью того самого, столь знакомого Захарову, запаха сгоревшей человеческой плоти. Похоже, ни о каком «обозначить себя огнем и отступить» и речи не шло: немцы просто заранее пристреляли все возможные выходы из леса и, едва на опушке появились советские танки, просто расстреляли их, словно в тире. Как обстояло дело с первой частью группы, Дмитрий не знал, хоть и подозревал, что танкам Королькова повезло не намного больше. Внимание-то они отвлекли, но вот уйти без потерь — вряд ли успели. И это — его вина. Должен был предусмотреть, предупредить… но кто ж знал, что у них тут все столь серьезно? Да и комбат настаивал именно на таком сценарии разведоперации. А ведь вполне могли и без танков обойтись, точно могли! Болото-то никто не отменял, что с танками, что без них — прошли б через топь и все разведали. Так нет же…

Глядя на размотавший гусеницы «семидесятый» со свороченной набок башней, Дмитрий мысленно извинился перед сгоревшими танкистами. «Простите, мужики! Оправдания искать не стану, у меня его нет. Потому просто простите… Но вы не зря сгорели, карта с координатами целей — вон она, у лейтенанта в планшетке. Значит, задание выполнено, как бы оно ни было. За вас отомстят. Я отомщу. Обещаю!». И все же стоит подойти поближе, вдруг кто-то из танкистов уцелел, успел выбраться? Вон, вроде и движение какое, в аккурат за дальним танк…

— Вась! — неожиданно сдавленно вскрикнул мамлей Иванов, отталкивая десантника в сторону и прыгая следом. — Атас!

Ничего не понимающий Захаров послушно плюхнулся в кусты, больно заехав себе автоматным рожком в бок. Рядом шумно приземлился разведчик, а со стороны сожженных танков уже захлопали первые выстрелы. В ответ протарахтел «пэпээс», следом еще один, гулко хлопнула граната, и Дмитрий наконец понял, что произошло. Понимание оказалось обидным: они обошли засаду, почти наверняка поставленную именно из расчета действий в тылу вражеской разведгруппы — то есть против них! — но ухитрились напороться на немецкий отряд, отправленный осмотреть подбитые танки! Одно слово — везуха…

А дальше думать стало некогда. Уйдя перекатом в сторону, Дмитрий сорвал с плеча пистолет-пулемет, рванул затворную раму и дал несколько коротких неприцельных очередей, приноравливаясь к не слишком знакомому оружию. «Лучший пистолет-пулемет Второй мировой» не подвел, несмотря на сложенный приклад, стрелять оказалось удобно, да и ствол почти не задирался. Неподалеку деловито тарахтел, словно небольшая, но громкая швейная машинка, «ППС» разведчика. Живой, стало быть! Ну, и здорово, ну, и ладненько…

Снова сменив позицию и сместившись еще на пару метров, десантник замер, пытаясь разобраться в ходе неожиданного боестолкновения. Вот только поди тут разберись, когда стреляют со всех сторон! Между прочим, даже из пулемета! Хотя если прикинуть хрен к носу да вспомнить их с лейтенантом кульбит в кусты, то выходит, основной отряд по-любому остался слева-сзади, а противник — впереди и по обоим флангам. Наверное. Скорее всего. Ладно, пока так и будем считать. А вот пулемет — это совсем не гут, это, как говорят продвинутые европейцы, полное Scheiße! Пулеметом их сейчас намертво зажмут, останется только разделиться и уходить зарослями… кому повезет, конечно, не такие уж тут и чащобы, все прекрасно простреливается.

Значит, что? Значит, нужно срочно менять тактику, пока еще есть возможность, и гасить пулеметчика. Взглянув на самозабвенно пуляющего «в направлении противника» разведчика, Захаров нащупал в траве стреляную гильзу и бросил в товарища. Дернувшись, Денис повернул к нему напряженное лицо. Надеясь, что лейтенант его поймет — в принятых у нынешних диверсантов условных знаках Дмитрий, понятное дело, силен не был — он, как мог, объяснил, что собирается сделать и какая помощь требуется. Товарищ вроде понял, кивнул, поудобнее перехватывая автомат.

Тогда вперед — оттолкнувшись от земли, Дмитрий рванул в сторону под аккомпанемент прикрывавшего его автомата, лупившего длинными очередями. Три метра, пять, семь, десять… все, хватит испытывать судьбу. Куда хотел, туда почти добежал. Плюхнувшись на землю, десантник, не сбавляя темпа, перекатился под прикрытие давным-давно упавшего дерева. Прополз еще пару метров. Все, он на месте. И, похоже, фрицы его пока не срисовали. Переведя дыхание, осторожно выглянул между трухлявыми корнями выворотня, оценивая обстановку. Ага, вот они где, красавцы. Человек пять укрываются за подбитыми танками, еще трое залегли прямо на дороге десятком метров дальше. Больше никого не видно, что вовсе не означает, будто их нет. Суслика, как известно, тоже не видно, а он есть…

Вооружены карабинами, автомат только у одного, погон не разглядеть, но определенно офицер. Ага, а вот и пулемет… ну, точно Scheiße, тут он угадал на все сто. Поскольку пулемет оказался не сам по себе, а с нагрузкой в виде пятнистого полугусеничного бронетранспортера. Ну, и пулеметчика, конечно, ныне увлеченно стреляющего длинными очередями в сторону залегших разведчиков. А ведь на бэтээре и второй MG имеется, вон, на кормовом кронштейне, просто пока стрелять из него некому. Но когда кто-нибудь из фрицев доберется до бронемашины, станет совсем кисло. Перекрестный огонь из двух пулеметов — это, товарищи, полный и гарантированный песец. Что ж, значит, его выход. Сольный, так сказать. Зря, что ли, под пулями бегал?

Захаров разложил приклад, прикинул, сколько должно остаться в магазине патронов, и на всякий случай сменил на новый. Проверил прицел: целик стоял на отметке 10, что означало дистанцию до ста метров. Нормально, больше и не нужно. Уперев локоть в более-менее крепкий корень, тщательно прицелился. Сейчас мазать нельзя, сейчас нужно попадать, иначе размажут уже его. Из пулемета. Вытянув слабину на спусковом крючке, на миг замер, выдыхая. Огонь…

«ППС» огрызнулся недлинной очередью. Первые пули высекли искры из верхнего края борта, следующие пошли чуть выше, как и планировал десантник с учетом заброса ствола. Голова пулеметчика дернулась, вроде бы даже дважды, и он исчез за срезом брони. Падая, немец так и не разжал руки, держащейся за приклад, и теперь дырчатый кожух МG-34 смотрел почти в зенит. А Дмитрий продолжал стрелять, дожигая патроны. Прошелся очередью позади кормы ближайшей к нему «семидесятки», расшвыряв пулями троих укрывшихся там фрицев, не отпуская спускового крючка, перенес огонь на второй танк, однако боек щелкнул вхолостую. Пока менял магазин, поминая добрым словом покойного, увы, Калашникова (в его будущем, разумеется, покойного, поскольку сейчас, в сорок третьем, Михаилу Тимофеевичу исполнилось только двадцать четыре года) и его гениальное быстроперезаряжаемое творение, немцы пришли в себя и на трухлявое укрытие обрушился град пуль.

Прекрасно понимая, что от винтовочной пули гнилой выворотень не защитит, Захаров торопливо отполз на пару метров, изо всех сил вжимаясь в покрытую перепревшей за зиму листвой землю. Немецкие пули глухо тукали в сухое дерево, разбрасывая в стороны кусочки коры и трухи, поднимали крохотные султанчики выбитой земли. Некоторые проносились совсем близко, и десантник слышал их короткий и уже неопасный свист. Что ж, пулеметчика он снял, да и фрицев проредил, теперь дело за ребятами. Поскольку его зажали, и всерьез.

Перевернувшись на бок, десантник вытащил из подсумка гранату, свел усики. Смешно, но за семьдесят лет «фенька» совсем не изменилась — в Афгане им выдавали в точности такие же. Выдернув кольцо, выждал, пока плотность огня немного снизится — перезаряжаться-то немчуре нужно, «Маузер» — штука мощная, но, на его счастье, всего-то пятизарядная — и, чуть приподнявшись, перекинул гранату за ствол, стараясь отбросить как можно дальше. Вжался в землю, ощутив всем телом короткий толчок взрыва: БУХ! И следом еще несколько взрывов, грохот которых почти потонул в треске автоматных очередей. Молодцы ребята, правильно отреагировали. Похоже, капут немцам. Сейчас прижмут уцелевших огнем да закидают гранатами. А там и он…

Движение Захаров уловил боковым зрением. Дернувшись, повернул голову, смещаясь в сторону и готовясь перевернуться на спину, отражая нападение. Единственный вариант в его положении — принять атакующего на прикрытую автоматом грудь, отпихнуть, взять на болевой и дотянуться до ножа за голенищем. Или просто придушить.

Но на него никто не нападал. По крайней мере, никто живой не нападал. Просто в метре лежала такая до боли знакомая Stielhandgranate 24. Обостренное опасностью сознание зафиксировало порядком исцарапанный — и где ее фриц таскал? — серо-зеленый корпус с надписью «Von gebrauch Sprengkapsel einsetzen» и курящуюся мутным дымком полую рукоять с резьбовым переходником на конце. Крышечки-заглушки, какая обида, разумеется, не имелось…

Отчаянно хотелось жить. И Захаров рванулся в сторону отсчитывающей последние мгновения его жизни осколочной смерти, стремясь успеть схватить ее и отбросить за дерево. Ствол трухлявый, но осколки удержит, главное — успеть. Наверное, он бы успел. Но когда пальцы уже почти обхватили рукоятку, шальная немецкая пуля зло дернула плечо, перебив ключицу и толкнув Дмитрия в сторону, и его рука лишь скользнула по гранате.

Последнее, что он все же успел сделать, — рвануться еще раз, уже без особой надежды и почти теряя сознание от жуткой боли. Рвануться — и столкнуть смертоносную штуковину в заплывшую неглубокую яму, много лет назад оставленную корнями поваленного упавшего дерева…

Затем мир исчез.

 

Глава 11

Василий Краснов. Дмитрий Захаров.

Недалекое будущее.

Попрощаться с Соней так и не удалось — девушка должна была прилететь только через три дня, благо состояние здоровья уже позволяло перелет, а эксперимент назначен на сегодня. Поразмыслив, Василий пришел к выводу, что так даже лучше. Правильнее, что ли. Уж больно тяжело оказалось бы взглянуть в ее глаза. Ведь, как бы то ни было, возвращаясь в свое время, он предавал любимую.

В итоге танкист, попросив бумагу и ручку, просто написал короткое прощальное письмо, в котором в очередной раз признавался в любви и просил его понять и не держать зла. Вложив не исписанный и наполовину листок в конверт, лейтенант оставил его незапечатанным на столе и отправился в лабораторный корпус. На душе было тяжело, ощущение совершаемого предательства жгло огнем, и даже попытки оправдаться перед самим собой офицерским долгом и памятью павших товарищей помогали не слишком. И от осознания этого Василию становилось еще более стыдно и мерзко…

Поэтому появление Леонида Львовича, встретившего танкиста у входа в лабораторию, парень воспринял едва ли не с облегчением. Да, так будет правильно. Пусть уж лучше все поскорее закончится!

Его поместили на удобном раскладном кресле, более всего напоминающем стоматологическое, и надели на голову нечто, отдаленно схожее с тем обручем, с которым он пришел в себя в квартире Захарова. Разве что датчиков оказалось больше; запаянные в резиновые кружки электроды покрывали практически весь череп. Датчики, о назначении которых Василий даже не подозревал, разместили и на запястьях, и на груди, напротив сердца. Одним словом, спустя десять минут лейтенант оказался опутан проводами, словно угодившая в сеть муха — паутиной. Часть из них тянулась к компьютеру, похоже, что и не к одному, часть — к непонятным приборам явно медицинского назначения. Наконец все было закончено, и над Красновым склонился заведующий лабораторией:

— Василий, теперь послушай меня. Первое, что тебе необходимо сделать, — это полностью расслабиться и не препятствовать тому, что будет, гм, происходить. Тебе нужно — обязательно нужно! — захотеть вернуться в свое время. Запомнил? Вот и молодец, тогда поехали дальше.

Несколько секунд ученый молчал, собираясь с мыслями, затем продолжил:

— Есть несколько сложностей, сам понимаешь, ничего подобного мы раньше просто не делали. Первое — никто даже приблизительно не знает, какое время суток сейчас там, в прошлом. И какой точно день, кстати, тоже. Если твой, гм, близнец, сейчас в бою или, наоборот, отдыхает, контакт может не состояться или внезапно прерваться, а то и вовсе оказаться нестабильным. И тут уж все будет зависеть только от тебя. Если контакт удастся, ты должен убедить Дмитрия совершить обратный обмен разумами. Наверняка мы этого не знаем, но подозреваем, что для успеха нужно именно обоюдное согласие. Это важно, запомни! Если сорвется, не переживай, мы, гм, вернем тебя обратно и попытаемся еще раз.

— А второе? — равнодушно осведомился Краснов. Обаятельный ученый начинал его раздражать. «Необходимо сделать», «нужно», «ты должен»… А какого хрена он вообще что-то и кому-то должен?! Когда его выдернули в будущее, пересадив в чужое тело, не спрашивали, поди, согласен он или нет? Зато теперь он неожиданно всем стал что-то должен!

— Второе? Так необходимость убедить Захарова вернуться — второе и есть! Изначально мы полагали, что достаточно согласия одного из вас, однако теперь в этом далеко не уверены. Скорее всего, ментальное… ну, то есть мысленное, сопротивление «оппонента» не столь легко преодолеть. Поэтому я и сказал, что нужно его именно убедить. Так сказать, не пробивать его оборону, а договориться. Вот примерно так, лейтенант.

— Ладно, я понял, — буркнул мамлей. — Давайте уж начинать. Долго еще ждать?

— Да, собственно, все готово. Поехали?

— Поехали, — равнодушно пожал плечами Краснов, не догадываясь, что именно вкладывал в это пожелание ученый: про первого космонавта Земли он так и не успел узнать, как-то мимо прошло.

— Запускайте программу, — скомандовал ученый кому-то из помощников-лаборантов.

И в следующий миг все исчезло. Не стало ни низа, ни верха, ни света, ни тени, вообще ничего не стало. Но, самое главное, больше не было ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Само Время остановилось, с интересом глядя на двух смешных человечков, решивших вдруг совершить невозможное. И в некий не определяемый ни человеческим сознанием, ни самыми совершенными измерительными приборами миг он, младший лейтенант Василий Краснов, вдруг перестал существовать. И в то же самое мгновение перестал существовать и бывший сержант-десантник Дмитрий Захаров.

Время остановилось — но только лишь для них двоих.

Самое сложное во Вселенной устройство, обычный человеческий мозг, пыталось осознать происходящее. Точнее, два человеческих мозга, которым внушили, что они разделены семью десятилетиями. Или… или все-таки один?

Они узнали все друг о друге и безмолвно согласились, что возвращаться поздно. Пусть история идет своим чередом, но их собственные жизни уже изменились бесповоротно. Хотя бы просто потому, что каждый из них нашел, что искал.

И оборвать все это означало предать, а предавать они не умели. Ни один, ни второй. Даже в мыслях. Два офицера, два солдата… две чистые бессмертные души, так и не испорченные ни страшной войной, ни бессмысленной жизнью в обществе тотального потребления.

Дмитрий Захаров в тот миг вернулся на свою войну — да, именно так, теперь уже именно свою! Окончательно и бесповоротно.

А двадцатилетний мамлей-танкист? Да тоже, собственно, вернулся. Что он, если уж рассудить, видел за свою недолгую жизнь? Полуголодное детство и юность? Нет, это не в упрек, что вы! В отличие от аморфной серой массы нынешнего «офисного планктона» (ага, сейчас, в этом неведомом «вневременье», он знал и понимал все, что знал и понимал его близнец), он уже в десять лет осознавал, что это нужно Стране. Не лично «товарищу Сталину», а именно Стране. Так и вышло. Страна поднялась. И тут ударил немец. Подло. В спину. И пришлось идти на фронт. И что он видел там, на полях сражений, кроме крови, размазанных по тракам кишок да разбитых и сгоревших танков, как своих, так и чужих? Да ничего, собственно, и не видел. А уж на любовь точно времени не оставалось, наверное, потому и с Сонькой так вышло. И кто теперь виноват, да и виноват ли?..

* * *

— Ну, здоров, танкист!

— Привет, десант! Я правильно ударение поставил? На первый слог?

— Ага, нормально. Как оно там, в светлом будущем? Не стошнило еще?

— Спасибо Соньке, нет. Хотя противно и бывает. Ладно, разберусь….

— Да, я уж в курсе, лейтенант! Смотри, береги девку, хорошая она. Справишься? Да, и вот еще что, о стариках моих позаботься, лады?

— Само собой. А ты как? Ну, там, у меня? Тоже справишься?

— Да мне-то что, с одной войны да на другую. Как и хотел. Ты ж теперь все обо мне знаешь, как и я про тебя. Справлюсь. И автограф на Рейхстаге намалюю, не переживай. От нас обоих, ага. Только, знаешь, Васька, просьба имеется… обещал я.

— Сделаю, Димыч, знаю. Найду ребят, и похороню по-человечески. Не переживай. Полковника помочь попрошу, если что, думаю, не откажет.

— Ну, тогда, стало быть, все? Прощаемся?

— Ага, пора. Ты это, извини, ежели что не так.

— Ну, и ты тоже зла не держи, что послал тебя на эту войну, пусть не объявленную, зато нечестную да подлую. Главное, запомни: за детей нужно биться, за умы их! За детей! И за ваших с Сонькой тоже. Так что не подведи меня, брат. Ладно, бывай, увидимся еще… где-нибудь, да увидимся.

— Бывай, десант!

— До встречи, мазута!..

* * *

Время, словно выпущенный из пращи камень, рванулось вперед, вернувшись к привычной скорости течения. И где-то в сорок третьем году тревожно всхрапнул во сне, заворочавшись на жестких нарах, лейтенант-танкист Дмитрий Захаров, которому приснился самый странный в его жизни сон.

А в не менее далеком будущем тело сержанта-десантника Василия Краснова вдруг выгнулось, сбрасывая с себя датчики и обрывая тянущиеся к компьютеру и мониторам контроля провода, и тут же расслабилось на мягком покрытии.

Рванувшиеся к испытуемому лаборанты прижали его к креслу, однако Краснов уже успокоился. Единственный оставшийся подключенным кардиомонитор вычерчивал на экране идеальные кривые пульса и дыхания. Краснов просто спал, но разбудить его удалось только через несколько часов…

* * *

…Сгущенка была сладкой и вкусной. Пробитая в двух местах штык-ножом банка щедро делилась лакомством, ставшим под жаркими лучами полуденного афганского солнца жидким, почти как обычное молоко. По крайней мере, вполне можно было именно пить, а не выскребывать жестянку алюминиевой ложкой. Круто! Не, ну, реально ж круто: сегодня придет «броня», и их полуторанедельные мучения «на точке» закончатся! А там, внизу, и помыться нормально можно будет, и пожрать. И даже — если комроты не соврал — смотаться на полдня в Кабул, где есть все шансы прикупить к дембелю самый настоящий японский двухкассетник, коробку пустых кассет к нему и пару-тройку блоков американских сигарет. Разве не круто? Через месяц-другой — долгожданное возвращение в Союз; об этом им уже чуть ли не официально объявили. Так хоть вернется, как человек, с трофеями, можно сказать! Будет чем похвастаться перед бывшими одноклассниками! Двухкассетная «Соня» — это всяко сила! Это ж можно будет, страшно представить, самому перезаписывать жутко дефицитные альбомы, «Кино» там, например, или чего из иностранщины!

Ну, а пока можно, никого не стесняясь, жрать сгущ, поскольку они честно отсидели свой срок, и, значит, нерастраченные продукты уже, по-любому, списаны. И робко мечтать о магнитофоне всенародной японской фирмы «Сони».

Гм, странно, отчего это название отождествляется в его разуме с неким живым человеком? «Сони»-Соня. Соня-«Сони». Это что еще за Соня такая? И отчего размякшая на жаре сгущенка льется на бушлат, покрывая его липкой пленкой, похожей на начинающую загустевать кровь? Пальцы вязнут, и очень больно в боку и руке. А над головой грохочут, нарезая невидимыми пластами разреженный горный воздух, винты атакующих «двадцатьчетвертых», полосующих дымными жгутами стартовавших НАРов склон с засевшими «духами».

Стоп, какие «духи», какой склон?! И при чем тут Соня, девушка, пахнущая морем и любовью? Морок, все это просто морок, обман, страшный сон, не имеющий с действительностью ничего общего! Нужно проснуться, нужно просто проснуться — и тогда…

* * *

— …Дмитрий, очнись. Да очнись же! — кто-то решительно тряс его за плечо. — Ну, приходи в себя, давай! Что произошло, нам необходимо знать, что произошло, ты понимаешь? Можешь говорить? Был контакт? Обмен завершен?

Раскрыв глаза, Василий с трудом сфокусировал взгляд на лице склонившегося над ним Леонида Львовича. Сильно кружилась голова, и даже одна мысль о том, чтобы встать на ноги, вызывала тошноту. Интересно, сколько прошло времени? Минуты? Часы? Самостоятельно определить, как долго он находился в том странном «вневременье», будучи одновременно и Захаровым, и Красновым, танкист не мог. Субъективно — так вроде не дольше пары секунд, а вот сколько на самом деле, поди разберись. Вон как ученые встревожены, словно он тут сутки без сознания при смерти провалялся.

— Могу, — хрипло выдавил он сквозь пересохшее, наждачное горло. — Водички б только сначала.

— Конечно, — не оглядываясь, Леонид Львович, отдал распоряжение и вскоре протянул мамлею открытую бутылку минералки. С трудом приподнявшись на локтях, Василий напился, стараясь не проливать на грудь. Полегчало, даже головокружение поменьше стало. Живем!

— Рассказывай все, что знаешь, пожалуйста, это очень важно. Ты хоть что-то помнишь? Кем ты себя сейчас осознаешь?

— Все я помню, Леонид Львович, не волнуйтесь, — откинувшись на опущенную спинку кресла, Краснов прикрыл глаза: уж больно неприятно их резал свет. — Сейчас расскажу.

— Хм, ты знаешь, как меня зовут, значит, обмен не состоялся, так? — по-своему истолковал ответ ученый. — Ведь Захаров моего имени никак знать не мог.

— Состоялся. Только не обмен, а то, что вы назвали «контактом».

— То есть вы общались? — оживился тот, снова перебив танкиста. — Значит, это возможно, как я, собственно, и предполагал! Поразительно. Вы слышите, товарищ Мякишев? Продолжай, пожалуйста.

— Ну, не то чтобы именно общались, — Василий едва заметно улыбнулся. — Просто некоторое время мы были одним человеком. Я был и самим собой, и Дмитрием, а он, соответственно, и мной, и тоже самим собой. Я знал все, что знал и помнил он, — и наоборот, понимаете? Мы разговаривали — без слов, разумеется, ну, мысленно, что ли.

— Долго? Разговаривали, в смысле, долго?

— Да, нет, — Краснов на миг задумался. — Буквально несколько фраз. Просто там… ну, в том месте, где мы с ним оба находились, не было времени. Вообще не было. Никак не поймешь, сколько прошло — может, секунда, может, сутки.

— Дмитрий… то есть Василий, а что ты имел в виду, говоря, что там «не было времени»? Как это? Сможешь объяснить?

— Нет, не смогу, — легонько, чтоб не спровоцировать головокружение, покачал головой танкист. — И Дима б не смог. Да и у вас, наверное, тоже не получилось бы. Я словно был одновременно и живым, и не живым, находился и нигде, и сразу везде… нет, простите, не смогу я этого объяснить, даже пытаться не стану. Наверное, подобное только писателям-фантастам под силу, у них под это мозги заточены.

— А ты теперь и в фантастах разбираешься? — искренне удивился собеседник. — И фразы ты как-то немного иначе стал строить, — голос ученого стал задумчивым.

— Разумеется! — в свою очередь удивился его непонятливости Краснов. — Я ведь уже объяснил, что теперь знаю про Дмитрия все. Хотя правильнее будет сказать: «знаю все, что знал он до момента контакта». Мы словно скопировали в разум друг к другу свои воспоминания. А Дима фантастику с детства читать любил.

— Поразительно… потрясающе даже! Впрочем, ладно. Так что там, собственно, с обменом сознаниями? Что-то мы с тобой никак до сути не дойдем. Неужели Захаров отказался вернуться в свое тело?

— Почему ж именно Захаров? — хмыкнул танкист. — Мы оба. Одновременно. Понимаете, когда мы стали одним целым, то просто вдруг поняли, что как раз сейчас каждый на своем месте; что каждый из нас нашел свое место. Диме… не знаю, как правильно сказать… наверное, так: ему нужна война. А мне? Я наоборот, просто устал воевать, понимаете?

Горько усмехнувшись, лейтенант помолчал. Молчал и ученый. И Василий заговорил, торопливо, словно боясь, что его прервут. Или просто желая поскорее выговориться:

— Считаете меня предателем? Впрочем, можете и считать, если хотите. Только я никого не предавал. А вот если б вернулся — значит, предал бы. Соню предал! Да и не видел я ничего, кроме войны, только школу да танковое училище. А на Соньке я жениться собираюсь! Потом в спецназ служить пойду, мне товарищ Геманов обещал посодействовать. Я ж уже подготовленный, мне Захаров все свои навыки и знания передал. Без дела сидеть не стану, я ж не «манагер» какой, а боевой офицер. Ну, а считаете это предательством? Ваше право…

— Тихо, Василий, угомонись. Не считаю я так, не переживай. Да и какое я вообще право имею тебя судить? Меня другое волнует.

— Помню, Леонид Львович. Вот только какая уж теперь разница, если мы оба знаем одинаково? Да и что Димка сможет изменить, если через пару месяцев там Курская битва начнется? А уж дальше все и так нормально получится, до самого Берлина.

— Ладно, лейтенант, к чему теперь языками молоть. Ты прав, все уже произошло, так или иначе. Но ты должен будешь еще раз подробно обо всем рассказать, хорошо? Сейчас отдохни, в себя приди, а потом мы тебя еще немного помучаем. Пообследуем, в смысле, не напрягайся. Послушай, я вот одного так и не понял: когда вы с Дмитрием, гм, объединились — вы были равны, так получается? Никто не мог никому приказывать?

— Это вы про возможность еще раз попытаться нас «обменять»? — понимающе хмыкнул танкист. — Вот тут вынужден вас разочаровать: не получится. Если б вы сами там побывали, поняли бы, о чем я. Не было никакого «сопротивления», которое мне следовало, как вы раньше предполагали, «преодолевать». Если бы Дима сам не захотел меня впустить, ничего бы не произошло. А он не только хотел, он меня ждал, чтобы вместе принять окончательное решение. Насколько я понимаю, теперь, даже если меня убедить в необходимости еще одного контакта — ну, под гипнозом там или под какими-то подавляющими волю препаратами — все равно ничего не выйдет. Он просто не захочет. А без обоюдной готовности контакт невозможен, тут вы ошиблись. Грубо говоря, ТАМ я просто никого не найду и автоматически вернусь.

— Понятно, — пробормотал ученый, — что ничего не понятно… Хорошо, Василий, отдыхай. Если хочешь перекусить, чаю попить или подымить — мои ребята все сделают. А мы с Сергеем Николаевичем пока отойдем. Сам понимаешь, доложить нужно.

— Понимаю, конечно. Скажите только, долго я без сознания-то провалялся?

— Что? А, ты об этом. Долго, почти три часа. Первые минут тридцать просто лежал, все показатели, в том числе и мозговой активности, были в норме, затем вдруг дернулся, словно эпилептик, чуть все провода не порвал. Мы к тебе бросились, но ты уже и сам успокоился. И заснул. Разбудить тебя удалось только сейчас. Все, отдыхай, я скоро. Пойдемте, профессор.

Пожав плечами — отдыхай, так отдыхай, он разве против? — Краснов поудобнее вытянулся на лежанке. Ни голода, ни жажды он не ощущал, даже курить не хотелось. Просто полежать в тишине, чтоб никто не трогал и не мешал размышлять…

В свой номер танкист вернулся только поздним вечером, донельзя вымотанным. Сначала его заставили подробно повторить рассказ, задав по ходу множество уточняющих вопросов. Все, разумеется, записывалось на диктофон и камеру. Затем он прошел кучу тестов и почти полтора часа снова отвечал на вопросы. Насколько лейтенант догадался, делалось это, чтобы убедиться, что он и на самом деле знает то, о чем раньше не подозревал (зато прекрасно знал десантник Захаров), и, таким образом, подтвердить истинность рассказа. И действительно, ну откуда простому танкисту из сорокового года знать имя-фамилию комбата и ротных, под командованием которых служил в Афганистане Дмитрий? Или, допустим, слабые стороны станкового автоматического гранатомета «Пламя» и особенности его применения в условиях горной войны? Или подробности знаменитых бандитских разборок девяностых? Или полный перечень препаратов индивидуальной аптечки Советской Армии по нормативам 1985 года? Или, или, или… Этих самых «или» оказалось много, на все полтора часа разговора. Некоторые вопросы оказались достаточно личными, касались бывшей жены, одноклассниц или отношений с родителями, и, отвечая, танкист отводил взгляд и краснел.

В итоге устали все, и испытуемый, и испытатели. Но на вопросы Васька ответил четко — не на все, конечно, многое подзабыл и сам Захаров, особенно, если некие события пришлись на то время, когда ушла жена и он всерьез пристрастился к алкоголю, но на большинство ответил. Помогала память десантника… впрочем, говорить подобным образом было не слишком верно, ведь теперь прошлое Димки навсегда стало частичкой его собственной памяти. Что будет дальше, мамлей прекрасно понимал: ответы станут сравнивать с данными из его личного дела, многократно проверяя и перепроверяя. И правильно, на то госбезопасность и существует. Но попотеть ребятам полковника Геманова теперь определенно придется, одних только свидетелей скольких нужно будет опросить!..

Вернувшись к себе, Василий принял душ, с вялым интересом убедившись, что шрамы, и пулевые на руке и теле, и оставленный крошечным камушком на виске, практически полностью исчезли. Да и седины в волосах стало еще меньше. Похоже, он и вправду молодеет… ну, то есть не он, а доставшееся ему тело. Впрочем, на то, чтобы удивляться, уже не оставалось никаких сил, и лейтенант, рухнув на кровать, мгновенно уснул. Последней мыслью было то, что послезавтра утром прилетает Соня. Его Соня. Любимая. Невеста. Да, теперь-то уж точно невеста, которую он все-таки не предал!

Краснов улыбнулся во сне и отрубился до утра…

 

Глава 12

Дмитрий Захаров. 1943 год.

А вообще в госпитале оказалось на удивление неплохо. Наверное, попади туда десантник на месяц-полтора раньше или, тем более, в июле — впечатление оказалось бы совершенно противоположным. И лежать бы пришлось в лучшем случае в коридоре, если вовсе не в одной из разбитых во дворе палаток. Но сейчас, благодаря той самой оперативной паузе, раненых было относительно немного… по фронтовым меркам, разумеется.

Лежал Дмитрий в самой настоящей палате на четверых, что считалось если и не шиком, то уж точно большой удачей. Высокий потолок, выкрашенные светло-зеленой масляной краской стены, распахнутое по причине теплой погоды двухстворчатое окно и даже тумбочка возле каждой койки. Вместе с Захаровым в помещении находились двое выздоравливающих и один тяжелый. К выздоравливающим относился «ходячий» танкист с изуродованным ярко-розовыми шрамами лицом и кистями и летчик-истребитель со сломанными при аварийной посадке голенями, сейчас уже практически сросшимися, но пока не позволявшими самостоятельно передвигаться.

Тяжелым был подорвавшийся на немецком фугасе немолодой сапер, лишившийся обеих ног и трех пальцев на левой руке — после освобождения весной одного из поселков разминировал школьное здание, где перед тем находился немецкий штаб, и напоролся на оставленный фрицами «сюрприз».

Четвертым обитателем палаты оказался сам Захаров, пока тоже числящийся среди тяжелых, правда, с более-менее оптимистично звучащей припиской «состояние стабильное, с положительной динамикой». В том бою десантник не только получил очередную в своей (и Васькиной) жизни контузию, на сей раз тяжелую, но и оскольчатый перелом левой ключицы, перебитой немецкой пулей.

Как он попал в госпиталь, Дмитрий даже понятия не имел. Нет, понятно, конечно, что не сам пришел, а разведчики дотащили, но никаких подробностей в памяти не отложилось. Последнее, что он запомнил, — обшарпанный корпус проклятой «колотушки», скатывающейся от его толчка в яму под корнями, и жуткую боль в перебитой ключице. И — все. Дальше только темнота и тишина, где не было ничего, даже боли.

В себя десантник пришел уже в госпитале почти месяц спустя. Угу, именно месяц — когда узнал, сначала не поверил. И не верил, пока календарь не показали. Тяжелейшая контузия, перешедшая в трех с лишним недельную потерю сознания, практически кому. Просто чудо, что еще ни слух, ни зрение не потерял, да заикаться и под себя ходить не начал. Хотя насколько он помнил азы медицины — из того, своего времени — последствия еще вполне могли проявиться в будущем, вплоть до психических расстройств или паралича. Не дай бог, конечно, но мозг — штука тонкая, и ему не слишком нравится, когда в паре метров от башки гранаты взрываются.

Впрочем, не менее опасным оказалось ранение — пуля не просто перебила ключицу, но еще и расколола ее на несколько частей, и лишь благодаря немыслимому везению ни сама пуля, ни один из осколков не повредили жизненно важных сосудов, иначе б он просто умер от потери крови еще в лесу. Понятно, что пока ребята, наспех перевязав рану, тащили его до транспортера и везли в бригаду, а оттуда в госпиталь, обломки кости окончательно сместились, да и крови он все-таки потерял прилично. И тут ему снова свезло: и операционная оказалась незанятой, и немолодой заведующий хирургическим отделением в звании майора медслужбы был свободен.

Случись по-другому, принимай госпиталь поступающих с передовой раненых, никто б не стал с ним возиться: остановили кровь, наложили гипс да отправили на койку. Срастется ключица правильно? Отлично, можно дальше воевать. Ну, а если нет, ежели станет одна рука короче другой и частично потеряет подвижность? Значит, отвоевал ты свое, паря, комиссуем, да и поедешь в тыл. В танковых училищах такие ветераны, как ты, нарасхват. Станешь молодых учить, как немца правильно бить, при этом живым оставаясь.

Но Захарову повезло. И Пал Савелич больше часа собирал раздробленную кость воедино. Да и гипсовую повязку собственноручно накладывал. Правда, смешливая медсестричка Варя, ухаживавшая за лишенным подвижности десантником, как-то раз, хихикая, обмолвилась, что привезшие его в санбат разведчики в грязнючих маскировочных костюмах, долго о чем-то препирались с майором, убеждая того, что «этот танкист им всем жизнь спас и должен вернуться в строй целехоньким». Судя по описанию девушки, одним из этих самых «грязнючих разведчиков» был мамлей Дениска Иванов, чему Дмитрий, в принципе, не особенно и удивился. Хороший парень, надежный. Если б не он со своими парнями, хрен бы он сейчас тут с красивыми сестричками болтал.

А затем — ну, в смысле, после того как десантник пришел в сознание — начались нудные госпитальные будни, похожие друг на друга, словно унитары в боеукладке. Через неделю ему разрешили понемногу вставать, переведя в категорию средней тяжести. Впрочем, «вставать» — это, конечно, сильно сказано: пять минут в сидячем положении со спущенными вниз исхудавшими, словно у жертвы немецкого концлагеря, ногами, — вот и все «вставание». Голова все еще сильно кружилась, порой накатывала тошнота, и любое усилие давалось с трудом. Перед глазами мельтешили надоевшие хуже горькой редьки искры, по-научному называемые «фотопсиями», ослабевшие за месяц лежания пластом ноги не хотели держать тело. В общем, полный аллес и прочий северный пушной зверек с ценным мехом…

Но, как известно, «все проходит, пройдет и это». К концу мая Захаров уже мог самостоятельно ходить, да и надоевший гипсовый корсет наконец сняли, чему десантник был несказанно рад. Облюбовав тихую полянку на заднем дворе, он, втайне от строгого завотделением, начал понемногу разрабатывать левую руку, мышцы которой порядком атрофировались за время вынужденного лежания, используя для этого найденную под забором гильзу от 76-миллиметрового унитара. Если подсыпать внутрь песок, можно постепенно увеличивать нагрузку. Через пять дней Захаров получил от хирурга разнос — и неожиданный презент в виде пары двухкилограммовых гантелей.

Жизнь, как говорилось в том бородатом анекдоте из его времени, налаживалась. И не только в физическом плане, но, как ни странно, и в духовном: с некоторого момента десантник начал ощущать со стороны Вари явно выходящий за пределы профессиональной сферы интерес. Разумеется, исключительно в допускаемых реалиями этого времени пределах. Иногда они гуляли перед отбоем по больничному парку, порой он помогал остававшейся на ночное дежурство девушке вертеть марлевые салфетки и ватные шарики, однажды поднес здоровой рукой из автоклавной биксы со стерильным инструментом и бинтами. Пару раз он — страшно сказать! — даже читал ей стихи… ну, то есть не совсем стихи, с этим у него еще со школы были проблемы, просто декламировал отдельные куплеты из Визбора, Митяева, Высоцкого или Трофима. Стихи девушке нравились. А ему нравилась сама девушка. Пожалуй, даже с приставкой «очень». Вот только Дмитрий прекрасно понимал, что никакого будущего у них почти наверняка нет. Он — танкист, в таких, как он, нельзя влюбляться. Особенно накануне крупнейшего в истории сражения. Слишком уж призрачны шансы встретиться вновь…

В самом конце месяца его неожиданно навестил мамлей Иванов, сопровождавший в госпиталь двоих раненых разведчиков и сломавшего руку механика из рембата. С собой Денис привез кое-какие продукты и несколько новостей. Первая касалась самого Краснова-Захарова: комбат передавал, что штаб фронта еще в апреле утвердил представление на очередное звание, так что можно прикручивать к погонам вторую звезду и возвращаться в родную бригаду сразу на должность ротного. А чтобы было чем ее сполоснуть, разведчики презентуют ему флягу спирта. Остальные новости были общего характера — бригада получила новые танки, в том числе ленд-лизовские, и вовсю готовится к летним боям, так что разведка работает в поте лица, порой навещая немцев по несколько раз в неделю. Ну, и так далее…

А еще Дмитрий все чаще и чаще поглядывал на календарь, показывающий уже первую декаду июня. Времени оставалось все меньше и меньше. Ему нужно, просто категорически нужно вернуться в бригаду до начала летнего наступления! Как бы то ни было, сейчас он — танкист, причем с приличным боевым опытом! И его место — на командирском сиденье родной «тридцатьчетверки»!

Впрочем, есть еще кое-что, возможно, куда более важное. За время, проведенное в сорок третьем, он уже не раз называл себя «неправильным попаданцем», искренне полагая, что ничего не сможет изменить. Собственно говоря, так оно и было, если уж честно. Однако в последние недели ему стали сниться странные… нет, пожалуй, не сны. И не сниться даже — по крайней мере, в прямом значении этого слова.

Возможно, дело было в перенесенной травме головного мозга; возможно — в чем-либо ином, но сейчас бывший десантник до мельчайших подробностей помнил; знал историю грядущей танковой битвы. Знал, где накануне сражения будут скрытно размещены немецкие танки и самоходные орудия; знал, куда окажутся направлены первые немецкие удары, а куда стоит ударить нашим. Много чего знал. По крайней мере, того, что можно было узнать из многочисленных письменных источников или видеофильмов по истории и хронологии Курского сражения.

Все, некогда прочитанное или просмотренное, в определенный момент словно ожило в сознании, тревожа и не давая покоя почти каждую ночь. Мельчайшие подробности, на которые сидящий перед монитором компьютера десантник просто не обращал внимания в своем времени, сейчас застыли перед тем самым хрестоматийным «мысленным взором», о существовании которого Дмитрий никогда в жизни не задумывался, считая просто красивой литературной аллегорией. В том, что он не ошибается, Захаров нисколько не сомневался. Сам же недавно говорил, что «мозг — штука тонкая».

В то же время он прекрасно понимал, что командование его не то что слушать не станет, а немедленно отправит обратно в госпиталь. Откуда он в лучшем случае попадет в психбольницу с каким-нибудь весьма неприятным диагнозом, а в худшем — в особый отдел, где придется долго объяснять, откуда получены подобные сведения да с какой целью проводилось их распространение среди командного состава.

И все же Захаров всеми силами стремился на фронт, в родную часть. Если не высовываться раньше времени; если переговорить с комбатом за несколько дней до пятого июля! Рассказать, что после травмы у него было… ну, прозрение, что ли? Типа, он башкой ударился, и вдруг недалекое будущее увидел. Назвать номера частей, количество и типы танков, укомплектованность личным составом, имена немецких командиров — если напрячь разведку, наверняка ведь можно будет подтвердить его правоту? «Батя» — нормальный человек, адекватный, неужели не поверит? Ну, или хотя бы не захочет проверить сведения? Хотя да, не поверит, конечно, это и к бабке не ходи. А ведь как было бы здорово — на рассвете пятого числа не просто первыми начать артподготовку, опередив немцев, а нанести удары по конкретным квадратам и координатам, по батареям, аэродромам и скоплениям техники и живой силы!

Вот только как убедить комбата проверить его данные, как? Не поверить ему, нет, а попросить именно проверить сведения. Пусть возьмет под арест, ради такого дела не жалко и на гауптвахте покантоваться. Хотя в танке от него определенно пользы больше. Или, может, сразу еще и с особистом поговорить? Все равно ведь без особого отдела не обойдется. Пойти, так сказать, ва-банк? Луганский тоже вроде мужик ничего, вдруг, да чего дельного получится? Шансы, конечно, практически нулевые, ну, а вдруг? В конце концов, юродивых на Руси всегда уважали, а он со своим диагнозом вполне под это определение подходит.

Ну, а если отставить шутки и говорить серьезно, то единственный шанс что-либо доказать — это если его слова полностью совпадут с уже имеющимися разведданными. Ведь разведка-то работает, уж в этом-то он имел возможность на свою голову убедиться. Причем «на свою голову» — не литературный оборот, а констатация факта, ага. Да и мамлей Иванов недавно подтвердил — еще как работает!

Зато, если уж совпадут, тогда к нему, возможно, и прислушаются: ну откуда он мог все это знать, если почти месяц провалялся без сознания, а затем безвылазно находился во фронтовом госпитале, под постоянным надзором медперсонала и на глазах у сотен раненых? А ведь именно в это время гитлеровцы и начали передислокацию частей и накопление сил! Вот то-то же.

В этом — его единственный шанс. Крохотный, конечно, шанс, но он есть.

Как тот суслик, которого не видно…

* * *

— Можно, я тебе писать стану? — не глядя на Захарова, едва слышно спросила Варя, подозрительно шмыгнув носом.

— Обязательно напиши, Варюш! Я твоих писем очень-очень ждать буду, честно! — излишне оптимистичным голосом ответил десантник. — Главное только, чтоб письма за нами угнались! Мы ж скоро фрицу так вломим, что без остановок аж до самого Берлина погоним. Где уж тут почте нас догнать!

— Все шутишь, Вась? — девушка подняла лицо, встретившись с ним взглядом. В уголках глаз застыли прозрачные капельки-слезинки. — А я вот не шучу, Вась, я правда писать стану. На, вот, на память, а то ведь, как немца погонишь, так и позабудешь, как выглядела…

Невесело усмехнувшись краешками губ, Варя отстегнула тугую пуговку нагрудного кармана его новенькой гимнастерки и что-то вложила внутрь. Провела ладошкой по карману, на миг задержала руку. Дмитрий накрыл узкую девичью ладонь своей, сильно прижал к сердцу, не отпуская. И замер, не зная, как себя вести дальше. Но девушка и не стремилась убрать руку, наоборот, неожиданно прижалась всем телом. Так они и простояли несколько минут — молча, просто прижавшись друг к другу.

— Останься, пожалуйста, живым, — медсестра мягко оттолкнулась от его груди, и он отпустил ее руку. — А если ранят, я снова стану за тобой ухаживать. Ты только живым останься…

Шутить и балагурить больше не хотелось, и Захаров так же тихо спросил:

— А если таким, как тот сапер, вернусь? Зачем я тебе такой?

— Главное, чтобы живым. Я тебя любым ждать стану, Вась. Все, пора тебе, вон шофер уж машет, — приподнявшись на цыпочки, Варя коротко и неумело поцеловала десантника в сжатые губы и, не оглядываясь, побежала к госпитальному зданию.

Проводив ее взглядом, Дмитрий вытащил из кармана небольшую черно-белую фотокарточку улыбающейся девушки в простеньком сарафане, явно довоенную. Перевернул, прочитав написанные округлым девичьим почерком строки: «тов. лейтенанту Василию Краснову на долгую память от ефрейтора Варвары Слепкиной. Июнь, 1943 год». И все. Вот только эта наивно-казенная строчка, тем не менее стоящая куда больше длинных и слезливых признаний в «вечной любви» из его времени…

Спрятав фото обратно, Захаров застегнул клапан и пошел к ожидавшей его «полуторке». Уже забираясь в кабину, все же не выдержал и оглянулся. Варя стояла в дверях, однако, заметив его взгляд, тут же смущенно нырнула внутрь здания. Улыбнувшись, десантник устроился на продавленном сиденье, уложив в ногах тощий вещмешок, и захлопнул дребезжащую скрипучую дверцу.

Письмо от девушки он все-таки получил. Первое и единственное. Отправленное накануне начала Курского сражения, оно догнало его только в конце августа. Варя сообщала, что госпиталь перебазировался поближе к линии фронта, и потому, «если ты, Вась, не слишком увлечешься погоней за проклятыми сволочами-фашистами, возможно, нам удастся увидеться. А нет, так хоть напиши пару строк». Ну, и дальше в подобном духе. Заканчивался исписанный знакомым почерком тетрадный листок словами о том, что девушка сильно соскучилась, и пожеланием покрепче бить ненавистного врага. И снова ни слова о любви, лишь скромное «целую» в самом конце.

Во время одной из выдавшихся между боями передышек Захаров написал и отправил ответ, однако спустя месяц треугольничек вернулся с пометкой «адресат выбыл». О том, что произошло, десантник случайно узнал лишь осенью, незадолго до начала Киевской наступательной операции: переполненный ранеными госпиталь был разбомблен немцами еще в середине июля. Среди почти трех сотен погибших при авианалете оказалась и сестра милосердия ефрейтор Варвара Слепкина. Его Варя… так и не успевшая стать по-настоящему «его»…

* * *

— Нет, я, конечно, понимаю, что ты немецкой гранатой на всю голову ударенный, но не настолько ж?! — комбат рвал и метал. — Какое еще на хрен прозрение?! Ты вообще соображаешь, что именно рассказываешь и о чем меня просишь?! А если соображаешь, так задумайся, могу я тебе теперь не то, что роту доверить, но и вовсе в самый завалящий танк посадить? Вот нашелся ж на мою голову ясновидец! Вольф Мессинг, понимаешь!

— Мессинг мысли читал, товарищ полковник, — буркнул десантник. — А я вовсе про другое вам говорю.

— Говорит он! — похоже, «батя» начинал потихоньку остывать, по крайней мере, уже не рычал так, как несколькими минутами назад. — Разговорчивый, видишь ли! Заслуженный, бля, лектор культпросвета!

«Похоже, караульного звать пока не собирается, — хмыкнул про себя Захаров. — Хотя и не факт».

Тяжело опустившись на табурет, комбат, яростно сопя, закурил. Пристукнул кулаком по столу — раз, другой:

— Слушай, Василий, ты ж у меня один из лучших командиров, «самородок», блин, и вдруг такое? Может, я еще чего не знаю, а? Ты говори, не стесняйся, что уж теперь? Ну, с чего тебе подобная чушь в башку взбрела?

— Товарищ полковник, — Дмитрий старался говорить, тщательно подбирая слова, — я прекрасно понимаю, что вы сейчас обо мне думаете. И не менее четко осознаю, на что шел, начиная этот разговор, и какие будут последствия. Для меня. Чем бы все это ни закончилось, теперь я уже постоянно буду… — Десантник на миг замялся. — Э-э… под надзором, так сказать. Но я готов.

— Готов он, — сварливо буркнул тот. — Пионер юный. К чему готов, лейтенант? К тому, что я тебя обратно в «медицину» отправлю? Или к тому, что в особый отдел сдам?

Захаров промолчал, и «батя» махнул дымящей папиросиной:

— Ладно, продолжай. Если хошь, кури вон.

— Так вот. Я все прекрасно понимаю и потому не прошу вас мне верить. Я только прошу проверить мои сведения, — десантник кивнул на сложенную вчетверо карту и стопку желтоватых листов писчей бумаги, куда он в течение нескольких часов переносил все известные ему подробности грядущей битвы. — До этого готов находиться под арестом.

— «Верить — проверить»… рифмоплет, бля, тоже мне. Был танкист, как танкист, герой, ветеран, кавалер — и все такое прочее, а тут…

«Пожалуй, пора», — решил Дмитрий.

— Товарищ полковник, сегодня — двадцать девятое июня, а операция «Цитадель» начнется пятого июля в три часа ночи, наземная часть наступления — около шести утра. Поскольку нашему командованию это известно, в ночь на пятое силами двух фронтов будет произведена контрартподготовка, время я указал. Расход боеприпасов — примерно четверть боекомплекта. На рассвете немцы нанесут свои удары, артиллерией и авиацией, после чего будет произведен основной удар в район Ольховатки, затем — Понырей… Владимир Анатольевич, я воюю с лета сорок первого и прекрасно понимаю, что вы просто не можете быть не в курсе. Фронтовая разведка усиленно работала все последние недели, поэтому у вас просто не может не иметься хоть каких-нибудь данных о расположении соединений войск противника на данный момент времени….

Чем дальше он говорил, тем заметнее играли желваки на «батином» лице и громче скрипели зубы. В какой-то момент Дмитрий даже испугался за их целостность. Нет, кроме шуток. Наконец тяжелый кулак шарахнул по дощатой столешнице с такой силой, что подпрыгнула, жалобно звякнув стеклом, керосиновая лампа. По стенам штабного блиндажа метнулись тревожные изломанные тени:

— Откуда ты это знаешь, лейтенант?! — вскочивший со своего места полковник, с поразительной для его комплекции грацией обогнувший стол, гранитной скалой навис над Захаровым. — Откуда?!

— Отсюда, — с трудом оставшись спокойным, десантник коснулся рукой собственной многострадальной головы. — Прошу вас, товарищ полковник, просто сверьте мои данные с теми, что у вас уже имеются! И если хоть что-то совпадет, отнеситесь серьезно и ко всему остальному, — Дмитрий кивнул на принесенные им бумаги и карту.

Отодвинувшись от стола, комбат выпрямился, пригладил ладонью непослушный ежик седых волос:

— Я с тобой точно с ума свихнусь, Краснов. Честное слово. Ты ведь и вправду не мог этого знать — если не шпион, конечно. А если даже и шпион, то какой тебе смысл мне обо всем этом рассказывать? Не понимаю…

— И не понимайте, — глядя в стол, негромко ответил тот. — Не понимайте, не верьте, считайте меня немецким шпионом или законченным психом — главное, сравните данные. И если совпадут, сообщите наверх, как минимум, на фронтовой уровень. Все, что мне, гм, привиделось, отмечено на карте и записано, — расстегнув ремень, Захаров снял портупею, положил на стол. Кобура с ТТ глухо стукнула о доски.

— Ну, а это еще чего? Как понимать?

— Полагаю, до принятия какого-либо решения мне лучше находиться под арест…

Вот тут десантник, похоже, ошибся:

— Ты что себе позволяешь, сопляк?! Это ты чего, сам себя арестовываешь, что ли?! Совсем охренел?! А ну привести себя в подобающий вид и встать по стойке «смирно»! Доложиться!

Дмитрий торопливо перепоясался, разгладил гимнастерку и поискал глазами фуражку. Головной убор обнаружился на вбитом около двери гвозде, однако добраться до него оказалось не суждено. Успевший сделать лишь один шаг десантник был остановлен новым приказом комбата:

— Назад. Садись. Сядь, тебе говорю! Разговор еще далеко не окончен, — полковник крутанул ручку полевого телефона, назвал дежурному двухзначный номер:

— Витя? Не спишь еще? Ну, теперь и не уснешь. Подойди-ка ко мне, очень тебя прошу. Да, срочно. Что? Нет, немцы тут ни при чем. Все гораздо хуже. Или лучше. Добро, жду…

В который уже раз опустившись на табурет, комбат снова закурил, глядя куда-то мимо Захарова:

— Ладно, Василий. Сейчас Луганский придет, вот кому-кому, а ему я верю, как самому себе. И ты нам все сызнова расскажешь, от начала и до конца. Убедишь и его тоже — значит, повезло. Ты главное пойми: кое-что из твоих, гм, «разведданных» я и сам смогу проверить, но вот просто так взять да передать сведения в штабы фронтов, а то и выше — увы. Не мой уровень….

 

Глава 13

Подмосковье. Спецобъект «110-7».

Недалекое будущее.

Несмотря на более чем поздний час — лабораторные часы показывали половину четвертого утра — оба ученых еще не ложились. В кружках парил черный кофе (у Леонида Львовича) и не слишком крепкий чай — у профессора Мякишева, который вот уже более десяти лет кофе не злоупотреблял. И сердце не позволяло, и особого смысла в употреблении этого напитка он не видел. Кофе — удел молодых ученых; тех, кто горит на работе, продвигая науку вперед, порой забывая об отдыхе и спасаясь от предательски подкрадывающегося сна исключительно огромными количествами бодрящего варева. Ему же последние десятилетия ничего подобного не грозило. Почетная отставка и тихая жизнь, пусть и не простого, но все ж пенсионера, — вот и все, что оставалось. Се ля ви.

Но несколько дней назад все, казалось, изменилось. А то и вернулось назад: по крайней мере, Сергей Николаевич вдруг снова почувствовал себя нужным, ощутил почти забытый зуд активной деятельности. Срочный переезд в Подмосковье, знакомство с успехами и просчетами нового проекта и наконец сегодняшний — то есть уже вчерашний — эксперимент. «Неудачный эксперимент», как его определил Леонид Львович. А вот старый ученый вовсе не был столь однозначен. И имел относительно произошедшего свое мнение. Да, с точки зрения нынешних руководителей проект окончился полным провалом, однако Мякишев так не считал. В чем вот уже который час и пытался убедить своего более молодого коллегу.

Во-первых, он не слишком-то верил во всякие «теории бабочки», скорее склоняясь к озвученным в разговоре с полковником Логиновым предположениям о том, что с течением времени все произведенные в прошлом изменения будут либо нивелироваться, сходя на нет к моменту, откуда проводилось воздействие, либо — в подобное он тоже не слишком верил — станут причиной возникновения некой «альтернативной ветви истории». Которая, в свою очередь, либо создаст полноценную параллельную реальность в направлении «точка изменения прошлого» — «бесконечность» (что весьма сомнительно), либо тоже благополучно «обнулится», слившись с основной ветвью истории (в подобное верилось больше, но тоже не до конца).

Ну, а во-вторых? Во-вторых, послушав объяснения Краснова, Сергей Николаевич успел набросать в уме еще одну теорию, на сей раз его собственную. С которой сейчас и знакомил скептически настроенного коллегу. Скепсис, впрочем, относился, скорее, не к откровенно сырой теории Мякишева, а к плохому настроению захандрившего ученого.

— Вот и снова вы меня не поняли, уважаемый Леонид Львович, — профессор шумно отхлебнул начинающего остывать чая. Утвердив кружку на застланной салфеткой поверхности лабораторного столика, продолжил: — А я утверждал и буду утверждать, что никаких, так сказать, глобальных изменений реальности ждать не приходится! История пойдет своим чередом, пусть даже с незначительными изменениями! Нет, я даже готов допустить, что в некоем, как ныне принято говорить, «параллельном мире» все и изменится радикально, но не здесь. Наше с вами, коллега, основное различие в том, что я все-таки физик до мозга костей, а вот ваш кругозор куда как шире. Наверное, оттого и непонимание. Хотите возразить?

— Нет, Сергей Николаевич, воздержусь. Мне, собственно, просто нечего противопоставить вашим доводам. Пусть и бездоказательным.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно кивнул старик, улыбнувшись чему-то своему. — Тогда, уж будьте так любезны, выслушайте до конца, хорошо? Это не займет много времени.

— Прошу вас, коллега, — устало пожал тот плечами в ответ. И подумал, что пить остывший кофе не хочется, а заваривать новую порцию — тем более. Завтра и так перегруженное кофеином сердечко даст о себе знать…

— Благодарю. Тогда слушайте, что мне пришло в голову. Да, кстати, а знаете, когда и, главное, отчего пришло? Когда вы позавчера обмолвились, что обмен сознаниями наших героев произошел, по сути, в результате ошибки программы. Вот я и подумал: ведь вы пытались нащупать канал для внедрения психоматрицы наобум! По принципу «а вдруг, да удастся», разве нет? Ведь не проводилось — да и не могло проводиться, насколько я курсе наших возможностей — никаких тестирований на психологическое соответствие разумов донора и реципиента. И вот случайно получилось — да и то из-за программного сбоя, на основе анализа которого ваши специалисты, собственно, и создали нынешнюю программу, столь блестяще сработавшую вчера. Да, да, не спорьте, именно блестяще! Настоящего успеха «Игра», как бы вы ни упирались, достигла именно вчера, когда мы стали свидетелями соединения двух разумов, разделенных огромным временным отрезком! Пока все понятно?

Дождавшись кивка Леонида Львовича, отчаянно борющегося со сном, профессор продолжил:

— Вы пейте кофе, коллега, пейте. Можете считать меня старым дурнем, но пока не выскажу все, что надумал, все равно спать не отпущу. Итак, а теперь ложка дегтя. Знаете, в чем главный провал проекта? Именно в этих двух парнях! Не поняли? Поясняю: провал проекта в том, что вам просто немыслимо повезло! Не ожидали? Думаете, я совсем из ума выжил, а? А вот и нет. Просто разум Захарова идеально подошел к разуму Краснова — ну, и наоборот, разумеется. Два солдата, для которых честь — не пустое слово, два патриота своей Родины — и прочее, и прочее. Вспомните, что сказал наш танкист: если Захаров не захочет, он просто никого не пустит в свой разум. Вот и подумайте, произошел бы обмен, окажись на месте бывшего «афганца» какой-нибудь пятнадцатилетний юнец, не помнящий даже даты начала или окончания войны? Но вам, повторюсь, просто немыслимо повезло, такое вот совпадение, встречающееся один раз на миллион! Случайность, коллега; вмешательство того самого «его величества Случая»!

— Погодите, Сергей Николаевич, — попросил ученый, наморщив лоб. — Значит, по-вашему, если б не это совпадение, ничего бы не произошло?

— Именно так. И никакой сбой программы бы не помог.

— Хм, любопытно, и на самом деле весьма любопытно. Хоть, как я уже говорил, абсолютно бездоказательно. Полагаю, это еще не все?

— Совершенно верно, есть еще кое-что. Еще более бездоказательное, разумеется. — Мякишев негромко усмехнулся. — Я тут прикинул дальнейшие перспективы проекта…

— Вы серьезно?! — Похоже, профессору удалось-таки удивить Леонида Львовича.

— Вполне. Да и для шуток сейчас не самое время, полагаю. Ладно, время позднее, так что обойдусь без долгих предисловий. Насколько помню, Анатолий Анатольевич называл проект «оружием последнего шанса», или как-то схоже. То есть использовать его предполагалось только в самых исключительных случаях и для точечного воздействия на события недалекого прошлого, так? Вот я и предположил, что с учетом вчерашнего «провального успеха» новой программы нужно развивать «Игру» в двух направлениях. Кстати, название я бы уже изменил, глупо как-то звучит. Впрочем, продолжу. Итак, первое направление, требующее более серьезной подготовки: подсадка специально подготовленного, гм, «агента влияния» в подходящий ему разум-реципиент. Сложность в том, что придется заранее подготавливать подробнейшую психологическую карту каждого объекта воздействия, подыскивая подходящего «донора», а то и нескольких. Конечно, в век информационных технологий это не столь уж и невыполнимо, если речь не идет, к примеру, об американском президенте… хотя, как говорится, было бы желание. Ну, это я так, отвлекся. Если развивать проект в этом направлении, придется создавать какой-нибудь там психолого-аналитический отдел, а то и не один, тут я не советчик. Пока понятно?

Собеседник кивнул, воздержавшись от комментариев.

— Тогда вот вам и второе направление. С этим попроще, но и перспективы не столь впечатляющие, поскольку я предлагаю обмениваться разумами одному и тому же человеку.

Мякишев хитро взглянул на ученого:

— Ладно, не хмурьтесь, объясняю. Иногда для того, чтобы не допустить нежелательных последствий, достаточно ведь просто предупредить виновника произошедшего заранее, верно? «Предупрежден — значит, вооружен», не так ли? Зато никаких проблем с психологической совместимостью, просто обмен… даже не разумом, а памятью между «имяреком-будущим» и «имяреком-прошлым». А уж дальше в его руках все возможности изменить ход событий, не допуская прошлых ошибок или не позволяя другим их совершить. Вот, собственно, и все. Ну, как вам?

— Лихо! Честное слово, профессор, пока мне просто нечего сказать. Выкладки ваши пока что сыроваты, разумеется, да и саму, так сказать, процедуру переноса сознания вы слишком уж упрощаете, но подумать, право слово, есть о чем! Ведь, если всерьез развивать вашу теорию, это и в самом деле может дать проекту дальнейшее развитие! Если нас, конечно, раньше не прикроют. Ну, или если вскоре не начнутся изменения реальности, в которые вы не верите.

— Мне не привыкать, — хмыкнул Мякишев, допивая окончательно остывший чай. — Может, прикроют, может — нет. Но обоснование мы в самое ближайшее время должны разработать и предоставить вышестоящим органам — уж не знаю, кто там у вас сейчас все решает. Ну, что ж, коллега, пойдемте спать, пожалуй? Светает уже.

— Конечно, Сергей Николаевич, — Леонид Львович первым поднялся на порядком затекшие от долгого сидения ноги. — Последний вопрос, если не против?

— Прошу вас, — профессор с интересом взглянул на собеседника.

— Помните, перед началом эксперимента мы навещали Краснова? И вы предположили, что омоложение, назовем это так, хоть сей термин мне категорически не нравится, может быть следствием как раз начавшихся изменений настоящего? А сейчас убеждали меня, что никогда не верили ни в какие «теории бабочки»?

— Ах, вы об этом… думаете, подловили на противоречиях? — улыбнулся тот. — Извольте. Во-первых, я говорил об изменениях, происходящих с конкретным человеком, а не об изменениях истории вообще, в которые по-прежнему не верю. А во-вторых? Ну, хорошо, хорошо, каюсь, ошибался. В конце концов любой ученый, будь он хоть семи пядей во лбу, имеет право на ошибку! Я ведь все-таки физик, сугубый технарь до мозга костей. Полагаю, инцидент исчерпан, коллега?

— Ну, что вы, Сергей Николаевич, какой еще инцидент, скажете тоже! Пойдемте, я провожу вас до вашей комнаты, нам по пути…

Опустевший лабораторный блок погрузился во тьму. Пульсирующий на настенной панели зеленый индикатор мигнул и погас — звукозаписывающая система, больше не получая сигнала с внешних микрофонов, перешла в режим ожидания.

Василий Краснов. Недалекое будущее.

В назначенный день Соня не прилетела. Накануне Краснова никто не трогал, разве что утром знакомый охранник принес пакет с несколькими комплектами сменной одежды. Заодно предупредив, чтобы Василий в ближайшее время по территории не разгуливал, отлучаясь только в столовую, поскольку объявлено особое положение, ограничивающее перемещения всего персонала, к которому, нужно полагать, отнесли и мамлея.

Краснов лишь плечами пожал — ну, особое, так особое, ему-то что? Несмотря на все произошедшее, он по-прежнему ощущал себя военным человеком, привыкшим четко подчиняться приказам. Да, собственно, почему «ощущал»? Они с Захаровым и были военными. Вот разве что курево еще вчера закончилось. Впрочем, дымить, как ни странно, практически не хотелось. И танкист, сочтя это последствиями эксперимента и необъяснимым «омоложением» его нынешнего тела, решил просто махнуть рукой. В конце концов, у него, можно сказать, свадьба на носу, вот и сделает и себе, и молодой жене подарок, курить бросит. Тоже мне, проблема…

А утром Василия разбудил телефон. Поскольку до сих пор на врученный полковником мобильный так никто и не звонил, танкист не сразу понял, что незнакомая мелодия — именно звонок. И потому вызов принял с непростительным для боевого офицера промедлением.

— Слушаю?

— Спишь, танкист? — голос Анатолия Анатольевича лейтенант узнал сразу, инстинктивно подобравшись и окончательно проснувшись.

— Никак нет… то есть, так точно, товарищ полковник! Виноват!

— Ну, так просыпайся да спускайся гостей встречать. Мы внизу, — и аппарат коротко запикал гудками отбоя.

Оделся Краснов быстро, пожалуй, даже быстрее, чем того требовали нормативы боевой тревоги. Едва ли не с разбегу впрыгнул в джинсы, натянул новую камуфляжную футболку, сунул босые ноги в кроссовки — на носки и шнурки времени не было, словно прорвавшие оборону немецкие танки уже вышли на дистанцию прямой наводки. Бывало такое в его прошлом, бывало: не успевшие толком высохнуть портянки — в карманы, босые ноги — в сапоги, туловище — в танк. Обуется нормально после боя… если выживет.

Спустя две минуты Василий уже толкал под удивленным взглядом охранника подпружиненную входную дверь жилого корпуса. Неужели сейчас он наконец увидит Соньку?!

Полковничья «Волга» стояла на том же месте, что и в ночь приезда. Сам Анатолий Анатольевич, опершись о капот, с усмешкой глядел на торопящегося мамлея. Девушки нигде видно не было, и Василий неуверенно остановился в паре метров от авто. Как, почему?!

— Здоров, лейтенант, — первым протянул руку Логинов. — Ты чего такой? Не проснулся еще, что ли?

— Так точно, тарщ полковник… то есть никак нет! Проснулся. Просто я думал… ну, что вы это…

— Думал он, — усмехнулся фээсбэшник. И тут же став серьезным, продолжил:

— Та, о ком ты думал, тебя в Одессе ждет. Обстоятельства изменились, так что тащить ее сюда теперь особого смысла нет. Скоро по-любому увидитесь. Да и слабая она еще. А вот нам с тобой нужно серьезно поговорить.

— А почему вы сказали «мы внизу»? — взяв себя в руки, спросил лейтенант. Обидно, конечно, словно мешком по голове отоварили, ну, да что уж теперь. Начальство лучше знает, как оно правильно.

— Да просто вон товарищ Геманов все никак по мобильному не наговорится, — хмыкнул полковник. — Хотя нет, вру. Уже наговорился. Иди, поздоровайся. Да не тянись ты так, Василий, мы сейчас по-простому, без чинов, так сказать. Расслабься.

Танкист повернулся к покинувшему салон автомобиля Олегу Алексеевичу, прячущему в карман джинсов мобильный телефон.

— Здравия желаю, товарищ…

— Вольно, Краснов, вольно, — улыбнулся Геманов, протягивая для рукопожатия широкую ладонь. — Слушай, а здорово тут у вас, — полковник с шумом вдохнул напоенный густым сосновым ароматом воздух. — Хорошо устроились, чистый курорт. Ну, что, пошли внутрь? Поговорим, благо, есть о чем.

И, предвидя готовый сорваться с губ Краснова вопрос, полез в карман, протянув сложенный вчетверо лист бумаги:

— Держи, танкист. Просили передать. Потом почитаешь, в спокойной обстановке, хорошо? — подмигнув, полковник первым двинулся в сторону входа, где уже ждал нетерпеливо постукивающий пальцем по наручным часам Логинов.

Разговор, против ожиданий танкиста, оказался не столь и долгим: оба полковника и на самом деле спешили. Сначала Василий в который уже раз рассказал об эксперименте, затем ответил на несколько вопросов. Технические подробности ни Логинова, ни Геманова, разумеется, не интересовали, только его собственные ощущения или умозаключения. Наконец разговор сошел на нет, и в комнате воцарилось молчание. Недолгое, впрочем — Краснов, разумеется, не мог не выяснить того, что его волновало уже столько времени:

— Товарищи полковники, а со мной-то что дальше? Так здесь и сидеть? Надоело уже, да и не привык я так, без дела-то.

«Товарищи полковники» переглянулись. Ответил Олег Алексеевич:

— Ну, а что с тобой, Вась? Домой тебе пора, вот что. Опять же, девушка ждет. Там и придумаем, чем заниматься станешь. Полагаю, вместо Захарова ты работать не станешь, не по тебе оно, так что трудоустроим как-нибудь. Не переживай, лодырем жить не будешь.

— В спецназ возьмете? — с надеждой спросил танкист. И, увидев на лице Геманова недоумение, торопливо пояснил:

— Вы ж мне обещали, помните, когда вместе в автомашине ехали? Ну, после того как тех боевиков шпионских ваши парни прибрали, а Соньку «Скорая» увезла? Я вам подойду, точно говорю, подойду, у меня ж теперь все Димкины десантные навыки имеются! Нет, подучусь, конечно; курсы там, какие нужно, пройду, тренировки! Стрелять я неплохо умею, с рукопашкой тоже в порядке. Я служить хочу, мне в мирной жизни места нету, честное слово!

Олег Алексеевич несколько секунд молчал. Наконец ответил, серьезно глядя на парня:

— Нет, Василий, в спецназ тебе, похоже, дороги нет. И в армию тоже.

— Почему? — упавшим голосом пробормотал тот, едва ли не против воли опуская голову. Казавшаяся такой радужной перспектива возвращения на привычную военную службу стремительно таяла, словно поднятый взрывом осколочной гранаты дымный султан под ветром.

— А сам разве не понимаешь, лейтенант? — подал голос Логинов. — Ты ж теперь секретоноситель, причем хрен пойми, какого уровня. Тебя пристрелить проще, чем трудоустроить. Или держать лет десять за высокими заборами с колючей проволокой поверху, во избежание, так сказать.

— Ну, и стреляйте тогда, — глухо буркнул танкист. — Только с Сонькой попрощаться дайте. И это — ее не трогайте, она все равно почти ничего не знает.

— Толич! — коротко бросил Геманов, незаметно покрутив пальцем у виска и состроив жуткую гримасу. — Ты это, тарщ полковник, не переигрывай. Парень и без того такое перенес, что не приведи господь каждому! Закругляйся с ужастиками, короче. А ты, Вась, его не слушай, шутит он. Как всегда, неудачно.

— Ладно, Василий, извини! — мамлей ощутил на плече тяжелую руку Логинова. — Ну, признаюсь, не шибко умно пошутил, извини. Настроение такое… странное. Никто никого стрелять да за заборами прятать не собирается, конечно. Но и в спецназ тебе никак нельзя. Причем по самой простой причине: староват ты для спецуры, даже не глядя на твое удивительное «омоложение». Да и опыт Захарова тут не особенно бы и помог: десант — это одно, а спецназ госбезопасности — вовсе даже другое. А вот как ты смотришь…

— Толич, давай дальше уж я? — внезапно перебил товарища Олег Алексеевич. — Так вот, как ты смотришь насчет послужить во благо Родины в одной серьезной организации? Парень ты надежный, да и в Захарове у нас никаких сомнений нет. А мне как раз заместитель нужен, а в будущем, глядишь, даже и преемник. В далекой перспективе, конечно, особо губу не раскатывай.

Василий поднял голову и обвел удивленным взглядом обоих офицеров:

— Вы это что, серьезно?

— Абсолютно, — пожал плечами Геманов. — Ну, сам посуди, на гражданке тебя никто, конечно, не оставит, разве что под кучей расписок, ограничений и контролей. Оно тебе надо? Да ты и сам сказал, что не прельщает тебя подобная жизнь. А так послужишь еще. Ты ж у нас сейчас мамлей? Ну, прыгнешь в виде исключения через звание-другое, документы подготовим, не проблема. Заодно и под присмотром будешь. И в то же время — свободный человек, офицер государственной безопасности. Звучит, а?

— Да что вы меня, словно шпиона какого, вербуете, — хмыкнул Василий, с трудом сдерживаясь, чтоб не заулыбаться, — будто я без того не согласный!

— Вот, — Геманов обернулся к товарищу, — что и следовало доказать. А ты еще спорил.

— Я не спорил, товарищ полковник, а испытывал определенные сомнения, что, знаешь ли, две большие разницы! Ладно, твоя взяла, — товарищи рассмеялись.

— Короче, так, товарищ самый младший лейтенант. Не далее как завтра мы с тобой улетаем обратно, причем на рейсовом борту из Домодедова. Ты ж, помнится, хотел на большие самолетики посмотреть? Вот и поглазеешь. Доволен?

— Так точно, товарищ полковник! Доволен. Разрешите вопрос?

Геманов демонстративно взглянул на наручные часы:

— Валяй, только быстро.

— А что с тем шпионом-то? Раз мне можно возвращаться, значит, уже не опасно? Все закончилось?

— А что со шпионом? — на сей раз ответил Анатолий Анатольевич. — Нормально все с ним. Сотрудничает. Помнишь поговорку: «Не было бы счастья, да несчастье помогло»? Вот примерно так все и вышло. Благодаря вашей с Соней пляжной прогулке мы в итоге вскрыли просто роскошную разведсеть, существующую еще с конца восьмидесятых — начала девяностых. Причем не только в Одессе и области, но и тут, в России. Подобных успехов уж лет двадцать не бывало! А заодно и про роль во всем этом наших заокеанских «друзей» кое-что выяснили. «Гость» наш, правда, поначалу позапирался для порядка. Поторговался, точнее, цену набивая, но уж как в цене сговорились, так все по накатанному пошло. Пока тянем время, периодически вбрасывая дезу о продолжении безрезультатных экспериментов да о том, как тупые русские бездумно расходуют государственные средства. А вот если почувствуем, что рыбка наживку надежно заглотнула, тогда, возможно, намекнем, что «Игра» на самом деле — просто прикрытие чего-то куда более важного, к чему агент пока подобраться не может, но прилагает все силы. Остальное сугубо дело техники, тебя это волновать не должно. Да и о том, что сейчас услышал, забудь. Я ответил на вопрос?

— Так точно.

— Вот и ладно. Подписок с тебя брать никто не станет, сам должен понимать, что все это — гостайна. Впрочем, скоро сам подобного коснешься, как только к работе приступишь.

— Обижаете, товарищ полковник, я все понимаю! Что вы в самом деле, я ж не пацан!

— И это правильно! — не своим голосом, видимо, кого-то пародируя, резюмировал Логинов. — Все, Краснов, давай прощаться. Увидимся еще, глядишь, и не раз. Курева тебе оставить?

— Не, не стоит, тарщ командир. Бросил. Дурная привычка. Да и вредно, от сигарет сердце болит и рак бывает.

— Молодец, лейтенант, хвалю. Верное решение! Не трави себя, дольше проживешь. Тем более, вам с Сонькой еще детишек рожать.

Поколебавшись, Краснов все же решился: тут уж, как говорится, или сейчас — или никогда:

— Просьбу можно?

Полковники снова переглянулись, и Логинов со вздохом остановился, уже почти дойдя до двери:

— Ну, что еще, Василий? Давай в двух словах, видишь же, спешим.

— Так это… — стушевался тот. — Мне б Москву посмотреть, а? Всю жизнь мечтал. Хоть глазочком?

— Что?!

— Ну, мы ж недалеко совсем… мне б только Красную площадь увидеть, Мавзолей там, могилу товарища Сталина! Когда еще попаду? И попаду ли вообще…

— Ох, ну ты и нудный, танкист! — вроде бы даже с уважением протянул Анатолий Анатольевич, в который уже раз переглянувшись с ухмыльнувшимся в ответ Гемановым.

— Алексеич, а почему, собственно, нет? Все равно ж вечером мы с тобой на Лубянскую едем, давай и парня захватим? Заночует в управлении, а завтра по столице прогуляется, сопровождающего подберем, разумеется. Ваш аэроплан в десять вечера отчаливает, времени вагон.

— Да я разве против? — хмыкнул тот. — Захватим, конечно.

И, украдкой показав танкисту кулак, докончил:

— Только чтоб больше никаких просьб до самой Одессы-мамы, ясно? Все, отдыхай, вечером уезжаем. Понял?

— Так точно, понял! Спасибо, товарищи командиры!

Глядя на захлопнувшуюся дверь, Василий от избытка чувств несколько раз сжал-разжал кулаки и, не скрываясь, улыбнулся. Неужели завтра он увидит Москву?! А послезавтра — Соню? Здорово-то как…

 

Глава 14

Дмитрий Захаров. 1943 год.

Возможно, история не имеет сослагательного наклонения, и переданные командующим Центральным, Воронежским и Степным фронтами сведения ничего не изменили и не могли изменить; возможно — нет. Бывший десантник просто физически не имел возможности оценивать развитие ситуации в целом, в стратегическом, так сказать, ракурсе.

Хотя бы просто потому, что эту самую ситуацию Дмитрий видел исключительно сквозь командирский прицел родной «тридцатьчетверки» или из башенного люка, если удавалось выглянуть, не рискуя схлопотать в голову шальную пулю или осколок. То бишь видел не тактически даже, а на дистанции действительного огня танковой пушки, порой сокращавшейся до всего-то полукилометра — с более дальнего расстояния стрелять просто не имело смысла.

Разумеется, никто не посвящал Захарова ни в какие подробности происходящего (комбата он и вовсе не видел после того памятного разговора, продолжавшегося после прихода особиста аж до самого утра), однако десантник прекрасно понимал, что в целом история Курской битвы шла своим чередом. Как и в «его» истории, утром пятого июля, за несколько часов до немецкого артналета и начала наступления, была проведена мощная артиллерийская контрподготовка, нанесшая противнику значительные потери, особенно на северном фасе дуги. На юге, где и располагалась их бригада, входившая в состав одного из корпусов Пятой гвардейской танковой армии, потери немцев оказались не столь впечатляющи, поскольку Хауссер еще не успел полностью вывести войска на исходные позиции. Наносились ли какие-либо дополнительные удары по указанным им местам скоплений вражеской техники и живой силы, Захаров не знал, так что в оценке последствий артиллерийского и авианалетов мог и ошибаться.

Начавшаяся пятого числа Курская оборонительная операция стремительно развивалась, однако впервые встретиться с немецкими танками Дмитрию довелось лишь двенадцатого июля, когда Пятая гвардейская ТА, сосредоточенная перед тем на позициях к северо-востоку от Прохоровки, нанесла контрудар. Перед рассветом бригаду подняли по тревоге. Впрочем, не то, чтобы именно «подняли» — первые столкновения с немцами произошли еще одиннадцатого, да и до того танкисты уже который день спали в машинах, там же принимая пищу.

Что же до развития событий в целом, то история Прохоровского сражения, насколько помнил десантник, довольно существенно различалась в зависимости от патриотизма или элементарной человеческой порядочности автора очередного «исторического исследования». По сравнению с канонической версией, вошедшей во все советские энциклопедии и справочники по периоду Великой Отечественной войны, появившиеся в «либерально-демократические» времена «вариации» претерпели значительные изменения. Например, уменьшилось количество участвовавших в бою танков и САУ. Особенно с немецкой стороны, разумеется. Изменилось и соотношение потерь — понятное дело, что с тенденцией к уменьшению потерь противника при неизменных наших. Посыл, в принципе, понятен: ну, не могли сиволапые иваны на своих устаревших дрянных танках набить такое количество высококлассных арийских панцеров, не могли — и все тут! Ведь у немцев были непобедимые «тигры»! Новейшие «пантеры»!! Непробиваемые «Фердинанды»!!! Ну, и так далее…

Реальным же количеством участвовавших в сражении новых тяжелых танков и САУ мало кто из доморощенных или откровенно проплаченных «исследователей», порой живущих на западные гранты, интересовался. Равно, как и тем фактом, что танков Pz-V Panther на Прохоровском поле и вовсе не было, как и «Фердинандов», воевавших на северном фасе Курской дуги. Довольно-таки неудачно воевавших — достаточно вспомнить, что более двадцати из девяноста самоходок подорвались на минном поле, где и остались. Да и использовали их немцы, мягко говоря, не слишком тактически правильно.

Возможно, Дмитрий несколько и утрировал, вспоминая, как разнились сведения «из Интернета» с данными серьезных источников, например, Центрального архива МО, но в целом все примерно так и обстояло. Поскольку Интернет как та хрестоматийная бумага, «все стерпит». И даже больше…

Но как бы там ни было в постперестроечных исследованиях и современных интернетах, сейчас Захаров воочию видел как раз самую настоящую историю величайшего танкового сражения.

И ему было страшно…

Наверное, именно поэтому события нескольких следующих, поистине «огненных», дней отложились в памяти хаотичным нагромождением отдельных боевых эпизодов, нарезанных неведомым кинооператором по одному ему известному принципу и в ему же одному понятной последовательности. Эдакий набор ожившей фронтовой кинохроники, только, к сожалению, со звуком и цветом. К сожалению — поскольку на виденных в его времени черно-белых кинокадрах старой хроники смерть выглядела почти совсем не страшной. Кровь не резала взгляд кумачовой яркостью и казалась просто темным пятном на мундире или броне, а рвущееся из люков неистовое черно-рыжее пламя не ревело, заглушая нечеловеческие крики сгорающих заживо танкистов. Здесь же с цветопередачей все было, увы, в порядке. Равно как и с запахом. Тяжелым и неповторимым запахом Войны, железисто-кровавым, удушливо-сладковатым, солярочно-соленым, кисловато-пороховым.

В какой-то момент в голову Захарова вдруг пришло, что на настоящей войне запах и цвет становятся одним целым, сплетаясь в некое немыслимое и не существующее в природе сочетание, позабыть которое невозможно уже до самой смерти. Кровь, например, всегда пахнет алым или бурым, сгоревшая плоть — антрацитово-черным, оголившаяся кость — белым с кровавыми брызгами, а вывалившийся из распоротого осколком живота кишечник — серовато-розовым, с желтыми прослойками жировой ткани…

А вообще, конечно, это был ад. Самый настоящий ад, на несколько дней воцарившийся на, как говорилось в описании окрестностей Прохоровки, «сильно пересеченной местности с глубокими балками, оврагами и поймами рек».

По сути, Прохоровское поле, ограниченное с одной стороны рекой Псёл, с другой — высокой железнодорожной насыпью, было не столь уж и большим, около десяти километров в поперечнике. Но плотность танков, САУ, противотанковых орудий и людей, сошедшихся в одном месте и в одно время, поистине поражала. Дмитрий не знал, за что воюют панцергренадеры из «Рейха» или «Мертвой головы», но за проведенные в сорок третьем месяцы уже более чем разобрался, за что сражаются советские люди — танкисты, артиллеристы, летчики, пехотинцы… он сам, в конце-то концов! Да, теперь он знал; и это знание поддерживало его ничуть не хуже, чем необходимость любой ценой выполнить поставленный приказ.

Разумеется, в детстве и юности он не раз смотрел озеровское «Освобождение», поражаясь массовым боевым сценам и прекрасно снятым эпизодам рукопашных схваток оставшихся «безлошадными» танкистов. Но никогда не думал, что сам станет участником чего-то подобного. Только во сто крат более страшного, жестокого и кровавого.

Батальон, в состав которого входила и рота Захарова — комбат все-таки сделал его ротным. И, что уж и вовсе из области фантастики, он снова принял под командование танк под номером «сто двадцать четыре» вместе с экипажем! — вступил в бой после полудня двенадцатого июля. Местность, в одних условиях идеально подходящая для организации танковых засад и проведения скоростных обходных маневров, в других играла с танкистами злую шутку. Зачастую побеждал тот, кто успевал первым заметить и занять подходящий овражек или укрыться за невысоким холмиком.

Прекрасно понимая, что шансов напороться именно на «Тигры» у них не столь и много, Дмитрий заранее проинструктировал взводных, напирая на то, что бороться им, скорее всего, придется со вполне знакомыми «четверками» и «тройками», пусть и новых модификаций. Ну, и с самоходками, разумеется, куда ж без, мать их, «штурмгешютцев», чтоб им сгореть, да с детонацией? Противник смертельно опасный даже на предельной дистанции, кто спорит, но отнюдь не непобедимый. На вопрос, что делать, если все ж появятся тяжелые танки, десантник не колеблясь ответил: в лобовой бой на дистанции свыше полукилометра ни в коем случае не вступать и снаряды попусту не тратить, по полной использовать преимущество в скорости и маневренности, сближаться и бить наверняка, в борт или корму. При возможности — атаковать противника сразу двумя-тремя машинами. Максимально использовать рельеф и естественные укрытия, пропуская вражеские танки мимо себя, и опять же бить в борт или корму. И, конечно же, опасаться пехотного сопровождения, поскольку для того, чтобы прилепить к борту Panzerknacker или запихнуть в ходовую связку гранат, много ума и времени не нужно.

Встречный танковый бой достаточно быстро превратился — по крайней мере, там, где сражалась рота Захарова — как раз в подобные смертельные «пятнашки». Игру, в которой победитель получал главный приз — жизнь, а проигравший — приз утешительный. Смерть. Потеряв в первые пятнадцать минут схватки пять машин и оставив на поле три горящих немецких танка, рота рывком сблизилась с противником. Похоже, проведенный инструктаж всуе не пропал: «тридцатьчетверки», пусть и не слишком умело — не было времени потренироваться, — но маневрировали, сбивая фашистским наводчикам прицел.

Десантник постепенно уводил роту влево, стараясь, чтобы фрицы раньше времени не разгадали его маневр. Если все пойдет, как задумано, уцелевшие танки пройдут метров триста по неглубокой балке с пологими склонами и сухим дном, выйдя немцам во фланг. А уж там вся надежда на расторопность механиков-водителей да мастерство наводчиков: взять в борт Pz III или IV любой, хоть самой распоследней модификации для их 76-миллиметровок не проблема.

Разумеется, вышло не совсем так. Точнее, совсем не так. Выломившись сквозь разросшийся поверху балки кустарник, рота и на самом деле оказалась во фланге наступающих эсэсовцев. Первым же залпом гвардейцы сожгли три немецких танка — один записал на свой счет Захаров, воткнувший болванку в борт длинноствольной «четверки» модификации «Н», — и несколько бронетранспортеров с пехотой, идущих следом. На этом удача закончилась, и танки Захарова неожиданно попали под огонь замаскированной противотанковой батареи, первым же залпом спалившей две «тридцатьчетверки» и серьезно повредившей еще один танк.

Проводив взглядом два взметнувшихся в небо дымных столба, Дмитрий принял единственно возможное решение, отдав приказ рассредоточиться и на максимальной скорости уходить из-под огня, сближаясь с противником. Если успеть смешаться с немцами, ПТО не смогут вести прицельный огонь, опасаясь попасть в своих. К сожалению, немецкий командир тоже умел принимать правильные, а главное, быстрые, решения, развернув танки навстречу неожиданно появившимся русским. Вот тут-то и закружилась, сменяя кадры-картинки, та самая смертельная карусель, прокатиться на которой и уцелеть мог лишь самый подготовленный или удачливый…

Вот стреляет с «короткой» одна из «тридцатьчетверок» — и, не успев вновь набрать ход, напарывается на немецкую болванку. Сноп искр, различимых даже в дымной круговерти, — и шестигранная башня-«гайка» вдруг приподнимается над корпусом, скрываясь в огненном всполохе сдетонировавшего боекомплекта. Приподнимается — и тут же падает обратно, неохотно сползая вниз. И в тот же миг в сотне метров от погибшего танка точно так же взрывается немецкий Pz-IV Ausf. Н. Угловатая башня с сорванными взрывом противокумулятивными экранами переворачивается через ствол, тяжело рушась кверху погоном на выжженную, изрытую гусеницами и воронками землю.

А чуть в стороне охваченный огнем «Т-34», оставляя за кормой дымный шлейф горящего соляра, на полном ходу врезается в борт немецкой «тройки» с командирским тактическим знаком. Спустя мгновение мощный взрыв скрывает оба танка, срывая башни и разбрасывая вокруг сорванные бронеплиты корпусов. Первый, увиденный десантником вживую танковый таран — но не последний за эту битву.

Осколочно-фугасная граната попадает в двигатель похожего на камуфлированный колун полугусеничного «Ганомага». Отделяющая десантный отсек от бака противопожарная перегородка не выдерживает ударной волны, и полторы сотни литров вспыхнувшего этилированного бензина выплескиваются внутрь корпуса, превращая его в огненный ад. Охваченные пламенем панцергренадеры сыплются через борт, пытаются выскочить через задний люк — и тут же падают, скошенные меткими пулеметными очередями, продолжая гореть уже на земле.

Останавливается, размотав перебитую гусеницу и подставив борт затаившейся в неглубоком овражке длинноствольной StuG III, танк из второго взвода. Немецкий наводчик хладнокровно добивает потерявшего подвижность противника: Захаров видит короткий высверк пробивающей броню болванки. Но танк не загорается, а через люк механика-водителя выбираются двое уцелевших танкистов. Один, видимо, ранен, и товарищ помогает ему покинуть машину, практически вытаскивая на себе. Секунда — и тела бойцов судорожно дергаются под ударами автоматных пуль, падая возле танка. Подбежавший к «три-четыре» эсэсовец взбирается на опорный каток, проталкивает в приоткрытый башенный люк гладкое яйцо наступательной М-39 и спрыгивает, торопливо укрываясь в глубокой воронке. Взрыв подбрасывает крышки люков, наружу выплескивается облачко мутного дыма, но боекомплект так и не детонирует.

Два танка останавливаются практически рядом, в каких-то двадцати метрах друг от друга. У «Т-34» разбита ходовая и намертво заклинена пушка; у немецкого панцера, длинноствольной «четверки», — попадание в двигатель, лениво курящийся сизым дымом. Экипажи покидают обреченные машины, не дожидаясь, пока их добьют более удачливые соперники. Покидают — и, обменявшись несколькими неприцельными выстрелами, сходятся в рукопашной. Падает с проломленной прикладом автомата головой немец в танковом комбинезоне с эмблемой Totenkopf на рукаве. И тут же опускается рядом советский танкист, получивший в спину короткую очередь от его товарища. Катаются по перепаханной земле командир немецкого танка и командир танка советского. Победа достается неизвестному ефрейтору, даже с эсэсовским кинжалом между лопаток не разжавшему сведенные на горле врага окостеневшие пальцы. Его убийца мягко опускается в полуметре с раскроенным лопатой черепом: механик-водитель «тридцатьчетверки» успевает сорвать с брони родного танка шанцевый инструмент. Победителей в этой схватке не будет. Как и проигравших.

Но бой продолжается. Ведь на календаре все еще двенадцатое июля…

* * *

— Короткая! — не слыша собственного голоса, заорал Дмитрий, пихая сапогом механика.

Ефрейтор понял, «тридцатьчетверка» сбросила ход, притормаживая, и десантник нажал педаль спуска.

БА-БАХ!

Беззвучно — Дмитрий уже давно оглох от безумного грохота — лязгнул отброшенный отдачей казенник, улетела вниз курящаяся дымом гильза. Сдавленно перхая, черный от копоти заряжающий воткнул в ствол новый унитар. И схватился за хомутик боеукладки, чтоб не упасть: танк снова набирал скорость, рывком уходя из вероятно пристрелянного вражеским наводчиком сектора.

Ни вентилятор, ни приоткрытые люки уже не помогали, боевое отделение давно заполнилось тухлым кордитным дымом и солярочной гарью. Дышать с каждой минутой становилось все труднее, пекло глаза и сжимало стальным обручем судорожного кашля грудь под промокшим насквозь, хоть выжимай, комбинезоном. Да и откуда взяться свежему воздуху, когда снаружи все сплошь завешено поднятой взрывами и гусеницами пылью да дымом от горящих танков? А ведь на дворе еще и июль, самая жара, броня раскалилась — не притронуться, хоть яичницу жарь…

«Промазал, — отрешенно подумал десантник. — Ну, и хер с тобой, живи, сука. В другой раз точно спалю. А яичница — это тема, сейчас бы навернуть, да с салом, да чтоб хлеба ломоть с ладонь размером… тьфу ты, что за херня в башку лезет! Не угореть бы только, сознание не потерять, обидно будет».

Дмитрий снова приник к налобнику прицела, противно липнущему к потной и грязной коже, выискивая цель. Танк нещадно мотало из стороны в сторону: опытный дядька Иван Федорович тоже хотел жить, делая все возможное, чтобы усложнить фрицевскому наводчику задачу. Хрен тут прицелишься. Да и как целиться, если вообще ничего не видно? То ли горит кто-то уж больно жарко, то ли дымовую шашку сбросили, фиг разберешь. Интересно, чего Яшка-радист со своего курсового палить перестал? Надышался, что ли? Или башкой о броню приложился, когда они тот «Ганомаг» в борт таранили, а после еще и переехали? Танк тогда неслабо тряхнуло, он себе губу прокусил, до сих пор по подбородку что-то липкое течет. Зато как эсэсманов пораскидало, любо-дорого было смотреть! Все такие пятнистые, в крапчатых камуфляжах, с молниями на отворотах… и прямо под гусеницы. А Федорыч еще и прокрутился по ним, молодец мужик!

— …оман…р! — Заряжающий дергал десантника за рукав комбеза. — …ы …рим …орим… мы! …аш это …ым!

— Да не слышу я все равно! — в сердцах рявкнул он. — Чо, б…, орешь-то?

И неожиданно понял, что тот кричит: «горим мы, говорю, наш это дым!»

Несколько секунд Захаров соображал, «собрав мысли в пучок», как говаривал в прошлой, доафганской еще жизни суровый прапорщик Махров, затем до него наконец дошло: танк загорелся, а ветер сносит дым по курсу движения, заволакивая его прицел. Потому и не видно ни хрена. Вот так здрасте! Приехали…

— Огнетушитель готовь, я счас выгляну, — отпихнув Серегу, десантник откинул крышку люка и, собравшись с духом, высунул наружу голову. Секунда, вторая… все, харе с судьбой в русскую рулетку играть. Особенно, если в барабане все патроны на месте. Все и так понятно: им разворотило навесной бак, соляра выплеснулась и загорелась. Все бы ничего, да только выплеснулась она в аккурат на решетку МТО, откуда сейчас валил жирный черный дым с прожилками пламени. Если не потушить, двигателю определенно песец, особенно на такой жаре.

— Федорыч! — поднырнув под казенник, проорал Захаров в самое ухо мехвода. — Горим мы. Подыщи, где схорониться, а то буево будет.

Фрунза неопределенно дернул могучими плечами, показывая, что понял. Взрыкнув дизелем, танк круто изменил направление, отклоняясь куда-то вправо и, вроде бы, съезжая вниз. Еще несколько секунд — и машина остановилась, плавно качнувшись взад-вперед. Издав определенно нехороший металлический звук, словно всхлипнув, дизель заглох.

Поколебавшись мгновение, Дмитрий снова высунулся из башни. Сначала на секунду, затем осмотрелся внимательней. Механик не подвел: танк стоял в небольшом, едва поместились, топком овражке — ключ тут, что ли, бьет, или ручеек какой? — заросшем измочаленным траками кустарником. А что, неплохо. Снаружи их, пожалуй, что и не видно. А валящий из решетки моторного отсека дым с короткими всполохами рыжего пламени даже на руку, маскировка, понимаешь. Вот только кончать пора с такой маскировкой, пока движок не расплавился или баки не рванули.

Из соседнего люка выглянул чумазый заряжающий — слой копоти на лице был настолько толстым, что сбегающие из-под шлемофона ручейки пота просто скользили по нему, не оставляя за собой светлых дорожек. Красавец! Чистый негритос… ну, то бишь, простите, афроамериканец. Впрочем, можно подумать, сам он лучше выглядит!

Сдернув с головы шлемофон, рявкнул, с трудом различая собственный голос:

— Чего застыл, Сережа?! Туши давай! У нас, мля, самообслуживание!

Испуганно кивнув, заряжающий выскочил на броню, направив на огонь раструб углекислотного огнетушителя. Скрипнув массивной крышкой, из танка торопливо выбрался мехвод, сжимавший в руках второй огнетушитель. Спрыгнув вниз, десантник собрался было оказать посильную помощь, набрав мутной воды из продавленной гусеницами колеи, но понял, что из этого ничего не выйдет: прикрученное проволокой к буксировочному тросу жестяное ведро сейчас представляло собой совершенно абстрактную скульптуру. Такое ощущение, что все встреченные за сегодня немцы специально стремились попасть именно в него. Причем успешно.

Впрочем, помощь не требовалась, экипаж вполне справлялся, и Дмитрий решил узнать, что с радистом. Обойдя «тридцатьчетверку», заглянул в люк механика-водителя. Поморгал, заново привыкая к дымной полутьме отделения управления, и осторожно потормошил за плечо привалившегося к рации парня:

— Яшка, ты жив, а? Яша! Да Яшка же!

Стрелок-радист зашевелился, выпрямляясь на сидушке, и уставился на командира мутным взглядом:

— А? Что? Ой, товарищ лейтенант, я…

— Угорел, что ли?

— Не… не знаю, товарищ командир. Наверное. Укачало сильно, тошнить стало. Потом мы тот броневик протаранили, и я головой о рацию ударился. Больше ничего не помню. Простите… — Охнув, танкист торопливо скрючился, издав весьма специфический желудочный звук.

— Ладно, как проблюешься, вылезай да воздухом подыши. Это ж у тебя первый бой, насколько помню, так что не напрягайся, у всех бывает. Пройдет.

Дмитрий сползал в танк за автоматом. Подумав, прихватил бинокль и распихал по карманам комбеза пару гранат, убедившись, что усики на чеках надежно разведены. А то еще выйдет, как в том старом черно-белом фильме про самоходчиков с Михаилом Кононовым в главной роли…

Товарищи уже закончили тушить загоревшийся двигатель, и сейчас со стороны кормы доносился сдавленный мат механика, виртуозно чередующего исконно русские бранные слова с незнакомыми Дмитрию молдавскими. Некоторые словоформы, впрочем, были интуитивно понятны. Застывший с израсходованным огнетушителем в руках заряжающий молчал, уважительно внимая старшему товарищу. Перенимал, так сказать, бесценный опыт. Улыбнувшись, десантник пополз вверх по глинистому склону — пора и осмотреться, а то как бы они в этом овраге сами себя в ловушку не загнали.

Бой, похоже, сместился почти на полкилометра в сторону: по крайней мере, на видимом с его наблюдательной точки участке местности чадили только подбитые танки. И не только танки: дымилась сама земля — подобное Захаров видел впервые в жизни. Между застывшими бронемашинами перебегали, пригнувшись, уцелевшие; периодически вспыхивали и тут же стихали короткие перестрелки. Кто-то орал и матерился; откуда-то доносился нечеловеческий вой с трудом сдерживаемой боли. Негромко и совсем нестрашно хлопали в огне горящих танков взрывающиеся в дисках и лентах пулеметные патроны. Гулко ухали ручные гранаты в укладках и куда громче — не сдетонировавшие сразу снаряды. Горячий, словно где-то рядом во всю мощь работала исполинская духовка, ветер доносил тяжелый и плотный, хоть ножом режь, смрад только что закончившегося боя: солоновато-тухлый запах сгоревшего топлива, кордита и тротила; тошнотворный — горящего человеческого мяса; химический — обгорающих резиновых бандажей и пузырящейся на раскаленной броне краски…

Насчитав больше трех десятков сгоревших или поврежденных танков — на самом деле их было больше, значительно больше! — Дмитрий лишь хмыкнул себе под нос. А ведь их батальон атаковал на сравнительно небольшом участке, меньше полутора километров по фронту. Одновременно бои шли и справа, и слева от них. И там сходились уже не сотни, а тысячи танков и самоходных орудий! Да еще и при поддержке штурмовой авиации и пикирующих бомбардировщиков.

Снова вспомнился кинорежиссер Юрий Озеров, которому в шестьдесят девятом году так и не разрешили проводить съемки «Огненной дуги» на местах реальных событий — по причине того, что на местах боев еще оставалось достаточное количество неразорвавшегося военного железа, которое теоретически могло сдетонировать от взрывов пиротехнических зарядов или многократного прохождения техники. Что ж, теперь он более чем охотно в это верил, поскольку мог представить, что до сих пор хранит эта изувеченная на метры вглубь земля.

Впрочем, ладно, побоку не слишком своевременные мысли о будущем, которое с его нынешней позиции пока еще не свершилось. Нужно думать о настоящем, а именно — о том, что предпринять здесь и сейчас. Причем думать быстро. Блин! Так все, думать поздно, нужно действовать. Тоже быстро.

Съехав вниз по осыпающемуся склону, десантник махнул товарищам:

— Федорыч, Серега, за танк бегом! Затихарились — и чтобы ни звука, ни писка! И Яшку предупредите. К нам гости, но я сам справлюсь.

Обежав «тридцатьчетверку», десантник присел, укрываясь за закопченной кормой, ядрено воняющей гарью и соляром. Ноги вязли в размокшей глине, ручеек и на самом деле имел место быть, и он мельком подумал, что если танк простоит тут достаточно долго, то самим им отсюда не выбраться, завязнут. Взглянул на автомат — и, поколебавшись, отложил его на сухое место. Пожалуй, особенно шуметь не стоит, мало ли что. Да и немцев всего трое, справится и так.

Вытянув из-за голенища трофейный штык — тот самый, что подарил три месяца назад его первый мехвод, Коля Балакин (с ума сойти, всего-то три месяца — а кажется, будто несколько лет прошло!), Дмитрий замер, привалившись плечом к залепленному глиной, выдранной травой и какими-то крайне подозрительными комками и изодранными окровавленными тряпками ведущему катку.

Затрещали иссушенные летним зноем чахлые кустики, несколькими тонкими ручейками потекла вниз глина, и по пологому склону шумно спустились трое. Коренастый танкист, рослый парень в крапчатом камуфляже — и безвольно обвисший на их плечах панцерман в разодранном на груди черном комбинезоне. Безвольно опущенная на грудь голова раненого со спекшимися от крови светлыми волосами болталась из стороны в сторону: немец без сознания. Осторожно опустив товарища на землю, немцы огляделись, разумеется, уделив особое внимание русскому танку.

Но стоявший с распахнутыми башенными люками dreißig vierter с закопченной кормой и откинутой кверху решеткой моторного отсека их не напугал — мало ли в округе поврежденных и брошенных экипажами танков? Все и так ясно: подбитый русский panzer из последних сил сполз в овраг, укрываясь от огня, где и застрял в грязюке. Экипаж, разумеется, сбежал, спасая свои никчемные варварские жизни от заслуженной кары носителей истинных ценностей европейской цивилизации!

Что-то со смехом сказав товарищу, «крапчатый» опустился на корточки, склонившись над оставленной гусеницей глубокой колеей, уже заполнившейся более-менее чистой водой, и принялся шумно умываться, пытаясь оттереть с закопченного лица смешанную с потом грязь. Автомат, такой знакомый Дмитрию «эмпэ», он положил на землю в полуметре от себя, видимо, чтоб не забрызгать. Какая трогательная забота о боевом оружии. Замечательно.

Танкист же, тяжело опустившись рядом с раненым камрадом, вытащил перевязочный пакет и принялся зубами раздирать прорезиненную оболочку. Автоматического оружия при нем не наблюдалось, только кобура на поясе. Что характерно, сдвинутая аж на самую поясницу. Ну, совсем хорошо. Всё, работаем. Главное, в ремень не попасть.

Отстегнув клапан кобуры, десантник левой рукой вытащил «ТТ» и взвел курок. Досылать патрон, разумеется, нужды не было — не салага-первогодок вроде. Перехватив поудобнее клинок, примерился и коротким замахом метнул в цель. Сверкнув на солнце, штык с тупым хрустом вошел в затянутую камуфляжем спину в сантиметре от ремня Y-образной портупеи, спереди на которой болтались подсумки с запасными автоматными магазинами.

Эсэсовец еще падал лицом вперед в заполненную водой колею, когда Захаров уже выметнулся из-за танка, бросаясь к танкисту, так и не успевшему ничего понять и застывшему с зажатым в руках распотрошенным индпакетом. Подскочив, десантник упер ствол пистолета в затянутую комбинезоном грудь и, не испытывая ровным счетом никаких эмоций, спустил курок. Выстрел, как и ожидалось, вышел вовсе не громким. Отброшенный пулей немец рухнул на спину; незаметное на черном фоне отверстие чуть дымилось. Размотавшийся бинт покатился по земле, и отчего-то сознание с особой тщательностью зафиксировало именно этот факт: снежно-белая полоса на грязной земле.

Переведя ствол на так и не пришедшего в сознание раненого, Дмитрий задержал палец, готовый выдавить спуск до конца. И в этот миг взгляд наткнулся на серебристые черепа со скрещенными костями на отворотах комбеза, и пистолет дважды толкнулся в ладонь.

Из-за танка показались товарищи — первым с автоматом в руках шел Фрунза; Серега и Яша держались за широкой спиной мехвода.

— Знатно ты, командир, ножичками кидаться умеешь, — уважительно пробасил Иван Федорович. — Где научился?

— Тяжелое детство, деревянные игрушки, — буркнул не расположенный откровенничать десантник, с натугой выдергивая штык и отирая потемневшее лезвие о камуфляж панцергренадера. Подумав, оттащил труп чуть в сторону, чтобы кровь не попала в воду — хотелось хоть немного умыться, пока есть время.

— Соберите оружие и документы. Яшка, лезь в танк, мне связь с бригадой нужна. Федорыч, когда поедем? А то скоро завязнем тут намертво.

— Никогда, командир, — погрустнел ефрейтор.

— Не понял?

— Накрылся дизелек, не понимаю, как досюдова дотянули. Глянь-ка вот. — Фрунза указал на искореженный закопченный бак. — Дыру видишь?

— Ну?

— Так бачок-то не осколками порвало, то в нас попали. Помнишь, после того как мы с броневиком разделались, по броне шарахнуло? Так то не рикошет был, а болванку в движок захерачили. Мелкое что-то, типа ихней «колотушки», вон, видишь след на броне? Сквозного пробития не было, конечно, но осколки в дизель попали. А сверху еще и соляром горящим залило. Не заведусь я.

— Может, попробуешь?

— Попробую, конечно, отчего ж не попробовать? Только я ведь на тракторном заводе работал, забыл? Не заведется, точно говорю. В рембат нужно.

— Та-ак… — протянул Захаров. — Отлично. Просто класс. Федорыч, я в твоих способностях нисколько не сомневаюсь и все такое прочее, но ты все ж попробуй завестись, попробуй! А я пойду с бригадой говорить, ежели наш Яшка своей шибко умной башкой рацию не расколотил.

В этот момент ветер донес нарастающий рев танковых моторов. Вскинувшись, Дмитрий переглянулся с механиком-водителем. Иван Федорович ухмыльнулся в пышные усы:

— Так это наши, сам не слышишь разве? «Три-четыре» идут, взвод примерно.

— Слышу. Только фрицы тоже трофеи используют. Бегом все в танк, бронебойный в ствол, башню развернуть на источник звука. И попробуй все же завестись. Я погляжу, что там.

Оскальзываясь на осыпающемся склоне, Захаров поднялся наверх и, устроившись за кустом, поднес к глазам бинокль. Вглядевшись, облегченно выдохнул: и на самом деле наши!

Спустя несколько минут на краю овражка притормозила головная «тридцатьчетверка». Высунувшийся из люка танкист, дождавшись, пока ветер раздует поднятое гусеницами пыльное облако, спрыгнул вниз:

— Здорово, славяне. О, Краснов, ты, что ль? Не узнал, богатым станешь. А мы, честно говоря, думали, спалили тебя.

— Леха, а вы тут откуда?

— Так комбат резерв в бой ввел. Как у вас тут?

— А сам не видишь? — Захаров зло дернул подбородком в сторону десятков подбитых танков. — Повоевали.

— Вижу, конечно… извини, лейтенант, глупость сморозил. Тебе, это, помощь нужна?

— Нужна, — не стал спорить десантник. — Дизель сдох. И вытащить нужно. Я пока не знаю, что у меня со связью, так что ты передай в бригаду, лады?

— Лады! Ну, все, Васька, мы рванули. Удачи!

— Удачи, Лешка.

Вернувшись к танку, Дмитрий стянул шлемофон, бросив его на измочаленную тараном надгусеничную полку. Взглянул на наручные часы, попутно удивившись тому, что не догадался посмотреть на них раньше. Без двадцати три.

— Товарищ командир! — крикнул высунувшийся из люка механика-водителя радист. — Есть связь! Вас комбат зовет!

— Иду, Яша, — десантник только сейчас неожиданно осознал, насколько он устал. — Счас уже иду…

 

Глава 15

Москва — Одесса. Недалекое будущее.

Москва оказалась немного не такой, какой представлял Краснов. Точнее, совсем не такой. Нет, по фотографиям и роликам из Интернета лейтенант, безусловно, знал, насколько изменилась столица за прошедшие десятилетия, да и свежеприобретенная память Захарова помогала, но все же он представлял ее несколько иначе. Где-то глубоко в душе гнездилась некая иррациональная уверенность, что легендарный город просто обязан оставаться неизменным, словно экспозиция в музее.

Проблемы начались еще на подъезде. Сначала полковничья «Волга», несмотря на поздний час — было уже почти десять вечера, — надолго застряла в вызванной аварией пробке на кольцевой автодороге. Спустя почти сорок минут въехали в город, где снова попали в пробку. Одним словом, к знаменитому монументальному зданию бывшего страхового общества добрались, под сдавленный мат полковника Логинова, чуть ли не в полночь. Дорогу Василий вынес стоически, после въезда в город уставившись в распахнутое окно и разглядывая ярко освещенные ртутными лампами улицы. Ну, и что, что ночь? Ведь Москва же!..

Ночевать снова пришлось в комнате отдыха при кабинете полковника: похоже, подобное уже стало доброй традицией. Впрочем, Василий не спорил, попривыкнув за последнее время к нынешним реалиям, и потому тупо завалился спать. Чему не помешало даже осознание того, что именно в этом здании некогда работал сам легендарный нарком внутренних дел Лаврентий Павлович…

На долгожданную прогулку по столице мамлей отправился вместе с Вадиком, уже знакомым ему не то личным водителем, не то порученцем полковника Логинова. В принципе правильно: мало ли что. Он-то Москвы не знает, и память десантника Захарова тут мало в чем может помочь, поскольку Дмитрий тут никогда не был. Да и про вражеских шпионов забывать не следовало: может, их разведсеть и накрыли, конечно, но мало ли что?

— Машину предлагаю не брать, — сразу же сообщил Вадим, здороваясь. — Все равно в центре пробки, мама не горюй. А тебя, насколько я понял Анатоль Анатолича, исключительно центр и интересует. Ты как насчет прогулки пешочком?

— Положительно, — пожал плечами танкист. — Пешком всяко лучше. А в военный музей как доберемся? Тоже на своих двоих?

— Ты про Поклонку или Центральный музей Вооруженных сил? — осведомился тот. И, не дожидаясь ответа, продолжил:

— Так на метро, как еще? Метро тебе, как я понимаю, тоже интересно?

— Ага! — от вопроса Василий аж задохнулся. Увидеть настоящее московское метро — это же… ну, обалденно, короче!

— Тогда сначала погуляем по центру, потом перекусим где-нибудь, а уж затем по музеям двинем, договорились? Кстати, держи вот, полковник распорядился, — собеседник протянул несколько пятисотенных купюр, картонку временного пропуска в здание ФСБ и знакомый по Одессе паспорт на имя Захарова.

— Ну, это так, на всякий случай. Кстати, мобилу не забудь. Вдруг в толпе отстанешь, позвонишь, сейчас свой номер продиктую. Если что, не геройствуй, город тебе не знаком, просто вызови такси или частника лови. И езжай прямо на Лубянку, тут уж не ошибешься.

— Что, все так сложно? — осведомился танкист, распихивая по карманам документы, деньги и мобильный телефон. Память одессита Захарова неожиданно подсказала, что документы и деньги лучше положить в передний карман джинсов, откуда их ни один щипач-карманник не вытащит.

— А ты как думал? — с какой-то непонятной интонацией в голосе пробурчал Вадим. — С тенденцией к ухудшению, блин. Ну, то бишь к возрастанию. Почти двадцать миллионов душ в одном городе — как тебе? Так и живем…

— Сколько?! — ахнул Краснов, замерев. — Двадцать?!

— Угу, сколько слышал. Две Белоруссии или половина твоей Украины. И все в одном городе, поскольку за МКАДом, как известно, жизни нет. Ну, не все, разумеется, москвичи с пропиской или хотя бы временной регистрацией, сам понимаешь… хотя да, вот ты-то как раз и не понимаешь. Ладно, прикрыли тему. Собрался? Тогда пошли.

Пожав плечами, Краснов двинулся за Вадиком, все еще пытаясь осмыслить услышанное: нет, ну как подобное возможно? Двадцать миллионов человек в одном городе?! Немыслимо! Как они тут живут-то?! Это ж вообще не город, это ж какая-то отдельная страна! Одуреть можно, честное слово… и ему еще Одесса шумной да многолюдной казалась! «Даже не смешно», как наверняка сказал бы Димка Захаров. Кстати, интересно, как он там, на войне? Узнать бы, да вот только нужно ли? Теперь у каждого из них своя жизнь — и своя война…

Лейтенанту повезло: как ни странно, в этот день Красная площадь оказалась практически пустынной — разумеется, настолько, насколько вообще может быть пустынной главная площадь страны в летний день. Но, по крайней мере, организованных туристических групп не наблюдалось, так что танкисту удалось спокойно пройти по древней брусчатке, не уворачиваясь ежеминутно от ищущих «рашен экзотик» приезжих.

Вот и шел Василий, вспоминая виденные в Интернете кадры кинохроники, на которых по заметенным ноябрьской поземкой камням лязгали траками отправляющиеся на фронт танки, до боли знакомые «седьмые» бэтэшки, КВ да «тридцатьчетверки» ранних выпусков. А следом шли бойцы, такие же, как он сам. Замерзшие в своих новеньких шинельках, но не сломленные. Знающие, что уже завтра окажутся на передовой, но четко печатающие шаг. Знаменитый парад Седьмого ноября сорок первого — тот самый, в честь двадцать четвертой годовщины Великой Октябрьской революции, проведенный, когда фронт подошел к Москве на считаные десятки километров.

Да, теперь Краснов, конечно, знал, что аналогичный парад — еще и с участием авиации — проводился и в Куйбышеве, где перед представителями английской военной миссии и равнодушными к происходящему камерами иностранных фоторепортеров промаршировало двадцать тысяч бойцов. Но именно этот, московский, парад стал символом несгибаемой воли советского народа к победе. Именно отсюда парадные части, получив боекомплект, сухие пайки и горючее, прямиком шли в те самые «белоснежные поля под Москвой», где большинству из них предстояло навеки сгинуть, растворившись в Вечности ради Великой Победы.

В себя Василий пришел, стоя напротив Мавзолея. Желающих посетить усыпальницу оказалось немного, всего пара десятков, и лейтенант решительно пристроился в конец недлинной очереди. Подошедший следом Вадик шепотом объяснил, как себя вести и что делать, и отошел в сторону. А затем Краснов выполнил то, ради чего, собственно говоря, и пришел на знаменитую Площадь.

Могилу Иосифа Виссарионовича венчал даже не памятник, а установленный на высоком постаменте бюст. Вождь, потупясь, смотрел куда-то вниз, словно чего-то стыдясь, и Василий, возлагавший купленные у станции метро гвоздики, внезапно тоже испытал острый стыд. Не то за уморенные летней жарой цветы, не то за несуразный памятник, явно не соответствующий величию покоящегося под ним человека, не то за… ну, «за вообще», короче говоря.

Коротко козырнув — и наплевать, что с непокрытой головой честь не отдают, сейчас-то можно! — Краснов двинулся в сторону Исторического музея. Любопытно было поглядеть еще и на памятник Жукову: в Сети Василий много чего о нем прочитал, и о самом маршале Победы, и о памятнике, вызвавшем столько обсуждений. Памятник, как памятник, собственно. Не хуже и не лучше прочих. Маршал на коне, попирающем бронзовыми копытами стяги поверженной Германии. Красиво, между прочим. И символично, да…

Послеобеденное время посвятили осмотру военных музеев, Вооруженных сил и Центрального музея Великой Отечественной на Поклонной горе. И тот, и другой лейтенанту понравились, особенно знакомые по виденной в Интернете хронике нацистские стяги, что в конце июня сорок пятого летели к основанию Мавзолея, и площадки с военной техникой, где Василий задержался надолго. Уж больно непривычно — или странно, что ли? — оказалось видеть танки, на которых он воевал, в качестве экспонатов, навеки застывших на музейном дворе. Особенно родные «тридцатьчетверки», что с башней образца сорок первого, что с граненой «гайкой». А уж когда увидел целехонькую немецкую «тройку» в родном желто-зеленом окрасе — руки и вовсе самовольно сжались в кулаки: помнил, сколько бед мог нанести этот «панцер» со своей вроде бы несерьезной пятидесятимиллиметровой пушкой во встречном бою. Хотя «четверка», конечно, была куда более опасным врагом.

— Василий, пошли, пожалуй? Нет, ты пойми правильно, просто, пока доберемся, часа полтора пройдет. Начало шестого, сейчас час пик начнется — и амба. Собственно, он уже начался, пятница ж. Так что добираться нам долго придется, а у вас с полковником самолет в двадцать один с минутами. Если опоздаем, нам начальники таких звиздулей выпишут, что мама не горюй.

— Ага, пойдем, — рассеянно кивнул лейтенант, отступая от установленного на постаменте танка, «тридцатьчетверки» выпуска сорок второго года. Такая машина была у него до переноса в будущее, когда он сдал ее рембатовцам. А Димка Захаров, если не врет их общая ныне память, получил уже новую машину, с шестигранной башней. Еще раз оглянувшись на навеки застывший на пьедестале танк, Краснов решительно двинулся следом за товарищем. Ну, или кто он там сейчас: «сопровождающий»? Впрочем, какая разница? Слишком много впечатлений для одного дня. Конечно, его разум уже адаптировался, как назвал это Леонид Львович во время их последней встречи, но все же, все же…

Даже «адаптированному» мозгу не столь уж и легко было увидеть на стеллажах в музейных залах то, к чему он еще каких-то несколько недель назад пер со всей дури по колено в крови и грязи. Например, те самые нацистские штандарты: сколько тысяч километров предстояло намотать на гусеницы, чтобы вживую увидеть хоть один из них? Или что предстояло пройти ему — или такому, как он — между сорок третьим и победным сорок пятым, дабы лично увидеть алое знамя над Рейхстагом? То самое, что он сегодня имел возможность рассмотреть во всех подробностях в музее? И в какой-то момент Василий неожиданно понял, что все эти музеи — не для него. По крайней мере, пока. Да, именно так — пока. Слишком жива еще память о недавних боях и павших товарищах; слишком многое он еще не успел забыть — и слишком хорошо помнит удушливый запах пузырящейся на раскаленной броне крови, смешивающийся с вонью кордита и горящей солярки. Да, благоговейная, как принято говорить, тишина музейных залов пока что не для него. Наверное, просто рано. Срок не пришел. А вот когда придет — тогда его и накроет; накроет по полной…

Вот тогда он и придет к стоящей на вечной стоянке «тридцатьчетверке» — наверняка есть подобный памятник и в Одессе — и напьется вдрызг. И ему вовсе не будет стыдно, поскольку танкист будет помнить, чего стоило выжить и победить! И неважно, поймет ли его хоть кто-нибудь в этом времени.

Впрочем, Сонька должна понять, должна!..

Кстати, да, Сонька. Похоже, ему и на самом деле пора возвращаться. Срок пришел. Пора. Он вернулся со своей войны, передав кровавую эстафету сержанту Захарову. И теперь, как правильно сказал Димка, пока они общались в том непонятном межвременье, у него своя война. Необъявленная и незримая. Подлая. Война за память, война за умы детей, в том числе и еще не рожденных.

И сдаваться или проигрывать ее младший лейтенант Краснов не собирался…

* * *

Василий медленно опустил поднятую было руку. Вот смешно, всего-то и делов — нажать на смешную пупочку звонка — и ему откроют. Нет, не откроют, а откроет. Она откроет. Его Соня, его невеста, его женщина, будущая мать его детей. Но отчего-то он оттягивал этот миг, хоть на секунду, но оттягивал.

Там, в прошлом, он, наоборот, в основном спешил. Например, спешил ударить сапогом по педали спуска, понимая, что собственным замешательством дарит немецкому наводчику лишнюю секунду, цена которой — собственная жизнь и жизни его экипажа. Но то на войне. А вот сейчас? Отчего-то ему было страшно; так страшно, как, пожалуй, не бывало еще ни разу в жизни. А вдруг в квартире никого нет? Вдруг Соня ушла, сочтя все произошедшее нелепой случайностью? В конце концов, кто он для нее такой? Всего лишь заброшенный в далекое будущее танкист, случайно занявший чужое тело, не столь уж, будем честными, и молодое.

Здесь, в этом времени, если трезво рассудить, у него вовсе ничего нет, только разум да никому не нужные воспоминания о войне и недолгой предвоенной жизни. Ну, разве что любовь. Та самая, что поддерживала его все это время. Любовь — и робкая надежда на будущее семейное счастье. Более чем робкая. Кто знает, восприняла ли девушка ту единственную их близость на пляже так же серьезно и однозначно, как воспринял ее он сам? Это не просто другое время, но и совсем другой мир со своими законами и порядками — успел кой-чего узнать, пока бродил по просторам Интернета. Еще и ранение — ведь Соню, как ни крути, из-за него ранили! И никто, кроме него, в этом не виноват: не сумел защитить, подставил девчонку под вражеские пули. Хорош боевой офицер и фронтовик, нечего сказать…

Криво усмехнувшись, младший лейтенант Василий Краснов взял себя в руки и нажал кнопку звонка. Чему быть, того не миновать. Не он сказал, кто-то из древних мудрецов. А им всяко виднее. Да и что им до какого-то запутавшегося во времени и собственных чувствах мамлея, стоящего перед дверью теперь уже собственной квартиры с букетом купленных на углу ромашек? Мудрецам, в смысле? Им-то, определенно, ничего, а вот ему?

А вот ему отчего-то было страшно — не до безумия, конечно, но страшно…

Щелкнул замок, и на пороге показалась Соня. Все еще бледная после ранения и стоявшая с небольшим наклоном на раненый бок. На полузабытых губах блуждала легкая улыбка:

— Привет, Вась… а я знала, что ты именно сегодня прилетишь. Вот не поверишь, но чувствовала, честное слово. Обед даже сготовила, надо ж когда-то учиться нормально готовить, правда? Ты как, голодный?

— Соня… — Лейтенант сделал вовсе не то, что собирался.

Он просто вытянул перед собой букет изнуренных летним зноем ромашек и, опустившись на колено, бухнул, с трудом протолкнув давным-давно заготовленные слова сквозь ставшее внезапно неподатливым горло:

— Сонечка, ты это… замуж за меня пойдешь? Люблю я тебя сильно, очень, короче, люблю. И я это, серьезно, если что! Нет, если тебе подумать нужно, так я подожду, я ж понимаю…

— Дурачок ты у меня, товарищ самый младший лейтенант, — тихонько произнесла девушка, делая шаг вперед. — Хоть бы в дом зашел, что ли. Кто ж на пороге руку и сердце предлагает? Ты б еще в лужу у подъезда плюхнулся, танкист ты мой ненаглядный.

Соня обхватила голову Краснова руками, порывисто прижав к животу. От надетого поверх домашнего халата фартука пахло чем-то домашним, вкусно-кухонным. И Краснов неожиданно вспомнил: именно так пахло его детство. Так пахла мать, суетящаяся возле старенького примуса на крошечной коммунальной кухоньке. Это был запах дома. Родного, теплого, единственного дома…

И в этот миг девушка едва слышно докончила:

— Ну, конечно, я согласна, глупый. Неужели ты сомневался? Только сильно не обнимай, ребра еще болят и позвоночник, пока что вон даже с палочкой хожу, словно старуха какая. Так что про секс и думать забудь. Ладно, давай уж, вставай на ноги и заходи в квартиру, товарищ лейтенант.

— Да, пока не забыла, — дождавшись, пока тот закроет за собой дверь, сообщила Соня. — Тут тебе на днях бандероль какая-то странная пришла, легонькая совсем. Хорошо, почтальонка знакомая принесла, тетя Валя, так что отдала без документов. Я не открывала, конечно, хоть от любопытства чуть с ума не сошла. Глянь, вон на полочке лежит.

— Какая еще бандероль? — искренне удивился парень. — А, ну так это, наверное, не мне, а Димке.

— А вот и нет, — загадочно хмыкнула девушка. — Ты имя адресата прочитай, и кто отправитель. Я ж говорю, второй день от любопытства сгораю.

Пожав плечами, Василий взял в руки бандероль, и в самом деле совсем небольшую, размером с обычный почтовый конверт. Вчитался в написанные от руки строки — и взглянул на Соню:

— Мне?! Что за… — В следующий миг до него дошло: отправителем был Дмитрий Захаров. Правда, обратного адреса не значилось, только имя. Судя по маркам и оттискам почтовых штемпелей, послание прибыло откуда-то из России.

— Это… как?

— А я знаю, Вась? Давай уж, раскрой, что ли.

Зашуршала бумага, и спустя несколько секунд Краснов уже держал в руках старый портсигар. Самый обычный, алюминиевый, с затертой от времени картинкой и несколькими вмятинами на поверхности. И тем не менее он сразу понял, что это такое. Да и не только понял, но и узнал, поскольку видел несколько раз у мехвода Балакина. Ничего себе…

Кроме памятной вещицы, в посылке оказалась еще заламинированная фотография, определенно оригинал, а не отсканированная и распечатанная на принтере копия. Черно-белая, пожелтевшая, с поблекшей чернильной надписью на обратной стороне «Берлин, февраль 1945 года». Возле застывшего на фоне полуразрушенного Рейхстага «Т-34-85» с гвардейским знаком на башне стоял, опершись на смятую и почти оторванную надгусеничную полку, молодой капитан-танкист. Да, собственно, он сам и стоял, Василий Краснов то есть…

И еще был сложенный вдвое блокнотный листок с несколькими написанными синей шариковой ручкой строчками: «Здравствуйте, Василий. Меня зовут Варя. Дедушка просил отправить вам фотографию и портсигар, но не раньше, чем его не станет. Сейчас я уже могу выполнить его последнюю волю. Он сказал, что вы все сами поймете и знаете, что нужно с ним сделать. Ниже я привожу координаты, вы должны разобраться, где это. Еще дедушка просил, чтоб я пока не давала вам наш адрес (я не знаю, почему, честное слово). Он говорил, что должно пройти несколько лет после его смерти. Вот, собственно, и все. Простите, что вышло немного сумбурно, но объяснить я все равно ничего не могу, потому просто сделала так, как он просил. До свидания».

Танкист медленно отложил в сторону письмо, вновь взглянув на фронтовую фотографию. Значит, война закончилась почти на три месяца раньше. Но как, как подобное возможно?! Или… возможно?

— Соня, Сонечка, — лейтенант замялся, подбирая слова. — Послушай, ты только не удивляйся, ладно? Просто ответь, когда война закончилась? Ну, Великая Отечественная, в смысле?

— Что? — удивленно взмахнула ресницами девушка. — Странный вопрос, Вась. Неужели сам не знаешь, ты ж столько в Сети просидел? Двадцать восьмого февраля сорок пятого, конечно, когда ж еще? В последний день зимы. А это у тебя портсигар, да? Можно, я письмо прочитаю?

Краснов машинально протянул ей листок, продолжая думать о своем. Ничего ж себе, это что же получается: о том, что в той, другой реальности война завершилась девятого мая сорок пятого года, только он и помнит? А для всех остальных ныне живущих месяцем Великой Победы стал февраль? С ума сойти… наверное, нужно залезть в Интернет, а потом позвонить полковнику? Или сначала позвонить?

— Ничего не поняла, но тебе, наверное, виднее, — Соня аккуратно сложила листок, положив письмо на портсигар. — Это ведь твое прошлое, Вася. Ладно, пошли в комнату….

 

Эпилог

Зимними февральскими ночами,

Отгремев, закончились бои.

Где же вы теперь, друзья-однополчане,

Боевые спутники мои…

Сидящий на закраине командирской башенки и придерживающийся за застопоренную по-походному крышку люка капитан-гвардеец Дмитрий Захаров равнодушно обозревал обочины. Морозный ветер периодически швырял в лицо пригоршни снега, однако после удушливой жары боевого отделения это было даже приятно. Снежинки таяли и крохотными капельками сбегали вниз, под подбородок, оставляя за собой полоски более-менее чистой кожи.

Стянув рукавицу, Дмитрий провел рукой по броне, набирая в пригоршню снег, и протер чумазое лицо, не обращая внимания на ледяные струйки, скрывавшиеся за воротником комбеза. Последние дни «умываться» приходилось в основном именно так: их Гвардейская танковая бригада практически безостановочно перла вперед, задерживаясь лишь для того, чтобы дать немного отдохнуть дизелям и людям, заправиться да дождаться отставших тылов. Ну, или в том случае, если драпающие фрицы оказывали серьезное сопротивление, которое не могли подавить безраздельно господствующие в воздухе штурмовики и пикирующие бомбардировщики. А как не переть, если до Берлина — последняя сотня километров?!

Бывший десантник (впрочем, он все реже и реже отождествлял себя с сержантом ВДВ Захаровым и все чаще — с капитаном-танкистом Красновым) подозревал, что командование все-таки решило приурочить окончание войны к 23 февраля, Дню Советской Армии. Что, с его точки зрения, отягощенной тяжким бременем послезнания, было верхом идиотизма, расплатиться за который предстояло сотнями, а то и тысячами погибших. Воевать зимой тяжелее, нежели весной или летом, а уж тут, совсем недалеко от германской столицы, и подавно. Хотя, конечно, выглядело б это весьма символично, весьма.

Впрочем, все то же в равной мере можно сказать и о немцах: для организации серьезной обороны им катастрофически не хватало времени. Одно дело — весна, как было в его истории, и совсем иное — выдавшаяся достаточно морозной зима, когда закапываться в землю приходится не лопатами, а ломами и тротилом, дробящими смерзшуюся почву.

Но приказы, как водится, не обсуждаются, тем паче сейчас, когда до победы остались если и не дни, конечно, то уж определенно считаные недели. Три фронта под командованием Рокоссовского, Жукова и Конева безостановочно продвигаются вперед. Немцы сопротивляются отчаянно, вот только — в отличие от той истории, о которой в этом мире знает лишь он один, — здесь все-таки наконец научились беречь людей. И без полноценного авиационного налета или основательной артподготовки никто не бросает наземные части на верную гибель. По крайней мере, так было, пока фронты неудержимым потоком шли по территории Восточной Пруссии, перед тем проведя ряд поистине блистательных операций, почти полностью повторивших известные Захарову сражения — разве что потерь оказалось меньше, а сроки сократились. Впрочем, чему удивляться, если изменился ход легендарной Курской битвы, одним из участников которой был он сам. Пусть не полностью, не стратегически, но изменился с явным перевесом в нашу сторону. Что означало уцелевшие танки, самолеты и, главное, экипажи обстрелянных и опытных ветеранов. А это сотни боевых машин и тысячи бойцов.

Ну, а уж что явилось тому причиной, некие ли неподвластные ему материи, пресловутые документы погибшего оберста, содержимое портфеля которого он все-таки дотащил до своих в том самом памятном сорок третьем году, или переданные им сведения о дислокации вражеских войск накануне битвы? Или же в этой реальности по каким-то своим, ему неведомым причинам верховное командование принимало несколько иные решения, отличные от тех, что остались в его прошлом? Кто знает? Нет, может, кто и знает, но уж точно, что не он. То ли рылом, как говорится, не вышел, то ли просто не следует знать того, что определенно выше его понимания. Но факт оставался фактом: Великая Отечественная, как бы оно ни было, наверняка окончится на несколько месяцев раньше, в феврале — марте сорок пятого. Или в апреле, если станет вовсе уж туго. Все-таки между летом сорок третьего и осенью — зимой сорок четвертого немец был еще очень и очень силен. Правда, в отличие от его истории, здесь добиванием сопротивления в Венгрии, Австрии и Чехии занялись несколько позже. По мнению командования, это позволяло снизить уровень потерь с одновременным возрастанием масштабов капитуляции вермахта и войск СС. Последних, впрочем, еще с зимы сорок четвертого в плен практически не брали. Вообще.

Что же до желания командования преподнести Верховному подобный подарок именно в канун главного военного праздника? Пусть попробуют… вот только где гарантия, что позже, когда Иосиф Виссарионович узнает о реальных потерях операции, которые наверняка окажутся немаленькими, головы победителей, образно говоря, не полетят под ноги, словно те самые штандарты поверженных дивизий — на брусчатку Красной площади?

Нет такой гарантии, поскольку еще поздней осенью сорок третьего Сталин же и сказал:

«Мы окончательно переломили ход величайшей и кровавейшей в человеческой истории войны. И мы теперь знаем: мы не просто победим, но и станем величайшей в истории армией свободы! Самой мощной, самой лучшей, самой профессиональной и непобедимой. Мы больше не станем разменивать своего бойца на нескольких вражеских; свой танк и самолет на два-три танка или самолета противника. Отныне мы — и только мы — решаем, с каким счетом выиграть бой и как завершить битву. Теперь пусть окончательно и бесповоротно боятся только наши враги. А мы больше ничего опасаться не будем. Мы будем побеждать. Сначала на своей земле, затем на земле коварно захваченных нацистами стран, а затем и на территории самого оплота мирового зла, германского нацизма и фашизма! И ни один боец, ни один офицер Советской Армии не успокоится, пока не дойдет до Берлина. И потому я повторю великие слова: враг будет разбит, товарищи, Победа будет за нами!»…

В очередной раз отерев лицо от налетевшего снега, Дмитрий проморгался. Натягивать на лицо трофейные очки-«консервы» не хотелось, они хоть и лучше отечественных, но чувствуешь себя в них, словно идиот. Чистый Ихтиандр, блин! Да и снегом забивает куда чаще, нежели оголенное лицо. Еще и подсознание, как водится не вовремя, напоминает о памятном ночном бое в Афгане, когда он только и мечтал, чтобы стянуть наконец с пропотевшей и основательно прокоптившейся от пороховых газов физиономии надоевший «ночник». Тоже трофейный — правда, не немецкий, а американский…

Кстати, насчет обочин… Красивые, между прочим, обочины — для того, кто понимает, разумеется. Аж душа радуется. А понимает тот, кто хотя б полгодика повоевал. Примерно то же самое, что было у нас летом сорок первого: спасибо памяти Краснова, знает, с чем сравнивать. Правда, есть и разница: там и тогда наша техника была в основном разбитой или выведенной из строя. Здесь и сейчас — просто брошенной. Тоже в основном. Неведомо почему, немцы даже не пытались уничтожить свою заглохшую из-за недостатка горючего или мелких поломок технику, бросая ее по сторонам дорог. Зачастую с боекомплектом; порой с заправленными баками. Первое время Захаров удивлялся столь нетипичной немцам расточительности, подозревая некий умысел, потом махнул рукой. Ему-то что? Пусть трофейщики разбираются, поскольку неудержимым валом катящимся на Берлин войскам никакая броня лишней не станет, пусть даже брошенная прежними хозяевами, бедная никелем и покрытая совершенно бессмысленным циммеритом, эффективности от которого не добились даже сами немцы. Ну, не использовали мы массово магнитных мин, не использовали! Так что кто-то в германском военном ведомстве тупо «попилил» немалое «бабло», обмазывая танки антимагнитным составом. Война ведь, как народная мудрость гласит, кому и мать родна… А захваченные танки? Вон у соседей, говорят, аж два батальона трофеями укомплектовали, «Пантерами» и «Тиграми» вроде. Сам, правда, не видел, но, кажется, и в его истории нечто подобное имело место. Вспоминаются виденные в Интернете фотографии захваченных Pz V с огромными звездами на башнях — чтобы свои сдуру не шмальнули, уж больно профиль знакомый и ненавистный.

Мягко шлепая забитыми снегом траками, захаровский «восемьдесят пятый» проехал мимо очередного брошенного панцера, съехавшего правой гусеницей с дороги и оттого стоящего косо, нелепо задрав в небо длинный ствол 75-миллиметровой пушки. «Пантера» последней модификации, с командирской башенкой и катками, унифицированными с «поздним» «Тигром». Крайне опасная кошечка, впрочем, как и ее предшественница. Увы, была возможность познакомиться, до сих пор вспоминать не хочется, и пробитая сколами брони нога ныть начинает…

А вышло в том бою под Секешфехерваром почти так же, как в песне замечательного барда Михаила Калинкина «Дуэль с «Пантерой», разве что подставила им хищная немецкая кошка из состава Пятой танковой дивизии СС «Викинг» не днище, а борт. Но в остальном — весьма похоже, поскольку, согласно песне, «тридцатьчетверка» и в самом деле «Пантеру» в лоб не пробивает. Не пробивает, разумеется, особенно из 76-миллиметровки. А новые машины с пушкой в восемьдесят пять мэмэ тогда еще мало кто получил.

Вот и сжег один-единственный немецкий танк с километрового расстояния аж три новехоньких «Т-34» его роты. Спалил так, что из двенадцати мужиков только трое и уцелели, в разной степени сохранности. И командирскому «три-четыре», в башне которого матерился последними словами готовящийся героически погибнуть Дмитрий, в двигатель болванку уложил, тварь. А следом — и еще одну, в корпус. С пробитием. Наводчика на месте убило, остальной экипаж сильно осколками посекло, да и Захарову досталось: казенник пушки прикрыл от осколков грудь, но левую ногу в нескольких местах пробило. В принципе, им тогда свезло: двигатель загорелся, задымил, вот эсэсовский Oberleutnant — или кто он там был по званию, танк-то определенно командирский, с тактическим номером «II-04» на башне — и решил, что и с четвертым русским танком тоже покончено, подставив, сука, увешанный шанцевым инструментом борт. Да еще и ближе подъехал, метров до семисот.

А Захаров пошел на принцип, мужикам скомандовал покинуть машину, но сам наружу не полез и, задыхаясь от сочащейся сквозь разбитую стенку МТО и смотровые щели солярочной гари, впихнул в казенник предпоследний бронебойный. И надолго приник липким от пота, крови и грязи лбом к прицелу — слезящиеся от дыма глаза мешали нормально навести орудие, приходилось постоянно смаргивать жгучие слезы и заново подводить марку, высчитывая упреждение. Спасибо хоть считавший себя абсолютным победителем панцер полз совсем небыстро. Дмитрий выстрелил, уже практически ничего не видя из-за острой рези в глазах и заполнившего боевое отделение дыма. Выстрелил, тут же рванув наружу — легкие разрывались от нехватки воздуха и жара.

До сих пор не понимает, как ухитрился с треснувшей берцовой костью в считаные секунды выбраться из танка через башенный люк, да еще и вниз спуститься. Но как-то умудрился — и пополз прочь от неохотно горящей «тридцатьчетверки», с яростью глядя сквозь стоящий в глазах мутный туман на ненавистную «Пантеру», в которую он то ли попал, то ли нет.

Попал, как оказалось: из раскрытого башенного люка вдруг выметнулся многометровый фонтан живого, поистине очищающего огня, и еще через миг сдетонировал боекомплект. Кстати, опять же словно в той песне из его то ли прошлого, то ли будущего! Увенчанная длинным стволом KwK 42 башня на миг приподнялась над погоном и тяжело ухнула обратно на корпус, неторопливо съехав куда-то вбок. А Дмитрий, исступленно лупя кулаками по изрытой гусеницами земле, еще долго истерически хохотал и орал что-то обожженным горлом, пока не потерял сознание и его вместе с остальным уцелевшим экипажем не подобрали санитары…

Выздоровел он на удивление быстро. Ранее не сталкивавшийся с антибиотиками организм Краснова с помощью банального пенициллина поборол попавшую в рану заразу, а перебитая кость срослась без смещения. Уже через два месяца вернулся в родную бригаду — уже старлеем и с новехонькой «Звездочкой» на гимнастерке. Второй по счету в этом времени. И третьей — вообще.

И там, среди своих — правда, из тех, с кем Дмитрий воевал перед ранением, осталось меньше трети, — с удивлением узнал, что ухитрился ухайдакать аж целого капитана, чуть ли не какого-то там фон-барона, считавшегося одним из лучших асов своей дивизии. Между прочим, чистокровного немца, несмотря на носимое дивизией скандинавское название. Точного имени, правда, не запомнил: не до того было. Но на душе, когда узнал, определенно потеплело…

…Зато сейчас впереди лежал Берлин. Логово фашистского зверя, как говорится. И он будет не он, если позволит себе сгореть вместе с танком где-нибудь в пригороде или на мощенных древней брусчаткой улицах гитлеровской столицы. Нет уж! Он дойдет, обязательно дойдет — и распишется на закопченной, избитой пулями и осколками колонне Рейхстага! Распишется и за себя, и за Ваську Краснова, и за медсестричку Варю, и за всех остальных мужиков, что прямиком на небо в солярочной копоти отправились!

И еще нужно будет сфотографироваться на память — придет срок, и фоточка эта очень пригодится.

Да, он обязательно дойдет…