Вот таким невероятным образом и началось утро этого дня, который, как выяснилось гораздо позже, потянул за собой череду взаимосвязанных событий, полностью изменивших привычную историю. Разумеется, изменения эти начались не сразу и не повсеместно и поначалу не были особенно заметны, но ведь и катящемуся под гору снежному кому тоже нужно время, чтобы набрать скорость и превратиться во всесокрушающую лавину. Но в одном я отчего-то был уверен уже сейчас: если в «моей» истории блицкриг благополучно захлебнулся только к концу года (а по сути, под Смоленском), то теперь это произойдет гораздо скорее. Дело, пожалуй, не только и не столько в Гудериане, а в том, что в привычное течение времени привнесены весьма серьезные коррективы.

И мне вдруг стало абсолютно неважно, прислонят ли меня к ближайшей стенке после беседы с первым встречным особистом или придется выдержать колючий взгляд сквозь стекла знаменитого пенсне и вдохнуть ароматный дым «Герцеговины Флор». Мы с поручиком и так сделали практически невозможное!

Впрочем, подобные мысли посетили мою многострадальную башку гораздо позже.

Пока же я, окончательно поверив в невероятную удачу, обернулся к фон Лестену и требовательно протянул руку:

– Ключи от наручников! Живо!

Видимо, тому все стало понятным и без перевода, так что уже через несколько секунд сын генсека немного ошарашенно потирал запястья.

– Товарищ старший лейтенант, вы посидите пока в машине, хорошо? Я вам позже все объясню. Поверьте, это для вашей же безопасности.

Ответом был откровенно недоуменный взгляд, в котором четко угадывались одновременно и оторопь, и поднимающееся из глубины раздражение. С другой стороны, а как бы я повел себя на его месте? Заглянул в машину какой-то немолодой, порядком расхристанный и небритый рядовой и начал указывать. Впрочем, рассусоливать у меня времени не было:

– Феклистов, Якунов, – призывно махнул я рукой. – Мужики, давайте быстренько, вытаскиваем фрица. Да осторожнее вы, под спину поддерживайте! Поднимайте, как мамку родную! Вот сюда его, на травку.

Старшина с танкистом выполнили мою не то просьбу, не то приказ молча, не успев даже удивиться, с чего это я раскомандовался, и только потом ошалело завертели головами, разглядев второго пассажира. Я же торопливо склонился над столь неожиданным пациентом.

Аккуратно сняв портупею и расстегнув окровавленный китель, осмотрел рану. Что ж, похоже, «быстроногий Хайнц» все-таки отбегался: пуля вошла ему в правый бок, пробила кишечник и вышла через левую подвздошную область, судя по кровотечению, задев при этом один из крупных брюшных сосудов. Спасти одного из блистательных гитлеровских военачальников могла лишь немедленная и весьма сложная операция, которую в этом времени сумели бы провести отнюдь не в каждом госпитале, если б вообще сумели. Да и то без малейших гарантий на успешный исход и при условии, что на операционном столе он окажется не позднее чем через полчаса. Короче говоря, никаких шансов у «главного танкиста Рейха» не имелось, о чем я, отойдя в сторонку, и сообщил – через поручика, разумеется, – фон Лестену. Сжав губы в узкую бескровную полоску, он сдавленно спросил (Гурский с каменным лицом переводил):

– Это точно?

– Да. Не смотрите на мою форму, господин обер-лейтенант, я военный врач с неплохим стажем, не раз и не два ассистировавший при операциях. Ваш командир обречен, ему остался максимум час-полтора. Пуля серьезно повредила кишечник и перебила крупный кровеносный сосуд. Он умрет от потери крови куда раньше, чем его убьет перитонит или болевой шок.

– Откуда вы знали, что мы поедем именно здесь? – неожиданно спросил немец, бросив на командира короткий взгляд.

– Мы об этом даже понятия не имели, – ответил за меня Гурский. – Все вышло случайно. У нашего отряда была абсолютно другая цель. Полагаю, вы догадываетесь какая.

– Сын вашего вождя… – опустив голову, пробормотал фон Лестен совершенно убитым голосом. – Ну конечно, он не мог не послать спецотряд, и он его послал… какое чудовищное совпадение…

И тут холеного немца неожиданно прорвало, словно попавшего под залп гвардейских минометов пехотинца, да так, что поручик едва успевал переводить:

– А я ведь знал, я подозревал! Я еще вчера говорил Хайнцу, что это глупая и опасная идея – лично везти его на аэродром! Но он уперся, хотя раньше всегда прислушивался ко мне! Он решил лететь в Берлин вместе с этим, с этим… – Обер-лейтенант внезапно кинулся обратно к автомашине, в салоне которой так и сидел старлей Джугашвили, на ходу дергая клапан пустой кобуры: видать, позабыл, что оружие у него отобрали.

Пробежал он ровно два метра: откуда в руке Гурского появился револьвер, я, к своему стыду, даже не заметил. Негромко хлопнул выстрел, и Иоахим, судорожно дернувшись, сделал еще шаг и кулем осел на землю. Пуля попала точнехонько под левую лопатку. Н-да, все-таки интересно, где милейший Николай Павлович научился так стрелять…

Наблюдавший за этой сценой Гудериан неожиданно слабо взмахнул рукой. Мы с Гурским подошли. Чувствовалось, что говорить «Хайнцу-урагану» было тяжело, он часто останавливался, делая небольшие паузы, заполненные тщетными попытками восстановить сбитое дыхание:

– Иоахим, увы, порой не умел себя сдерживать. Жаль, он был толковым офицером и подавал неплохие надежды. Впрочем, ладно, теперь это уже не важно. Я не слышал всего разговора, но суть уловил. Прошу ответить честно – сколько мне осталось?

– Около часа, господин генерал-полковник. Я могу вас перевязать, но это мало поможет. Ранение смертельное, кровь мне все равно не остановить.

– Хорошо, я так и понял. Наверное, это и есть рок – вчера Герман с Хансом, сегодня я.

– Простите, о чем вы? – заинтересованно переспросил Гурский.

– Вчера русские обстреляли из гаубиц штаб 7-й панцердивизии, почти все погибли, в том числе генерал-полковник Гот и генерал-майор фон Функ… Такими темпами генералы у фюрера закончатся быстрее, чем снаряды у русских… – вымученно усмехнулся Хайнц. А я, услышав перевод, ошарашенно уставился на поручика. Да уж, такого я и представить себе не мог! Ничего себе мы вчера постреляли…

– Впрочем, теперь это уже не имеет никакого значения, – снова раздался искаженный болью голос Гудериана. – Господа, вы позволите мне завершить жизнь, как и подобает германскому офицеру?

– Разумеется. – Я достал из кармана «вальтер» и взвел курок. Хотел было вытащить обойму, но решил все же не оскорблять Гудериана – в конце концов, хоть и гитлеровец, но понятие об офицерской чести имеет. Протянул рукояткой вперед. – Только один вопрос, не против?

– Нет, – выдохнул Хайнц, устало прикрыв лихорадочно блестевшие глаза.

– Не волнуйтесь, я не выпытываю никаких тайн. Просто интересно: лейтенанта Джугашвили предали свои или захватили ваши диверсанты?

– Наши, группа особого назначения «Бизон». Это все? Тогда давайте покончим с этим, господа. Мне очень больно.

– Прощайте. – Вложив пистолет в холодную руку Гудериана, я отвернулся, краем глаза заметив, что поручик продолжает держать ситуацию под прицелом «нагана».

За спиной коротко ударил одиночный выстрел…

– Виталий, нужно уходить. – Подошедший ко мне поручик протянул три полных магазина. – Держи, ты, так понимаю, почти пустой. А уходить нужно быстро. Ума не приложу, отчего за нас не взялись всерьез еще вчера, но сейчас такое начнется…

– Да уж, шухер будет мама не горюй… – задумчиво пробормотал я, оглядывая наш сократившийся почти на треть отряд. Увы, потери, как выяснилось, оказались велики: немецкие пулеметчики недешево продали свои жизни. Пятеро красноармейцев погибли во время боя, еще двое почти сразу скончались от ран. А вот с ранеными нам повезло, тяжелых не было, лишь трое легких, в число которых попал и Серега Якунов. Он поймал шальную пулю в бедро по касательной. Разгромленную колонну осматривали быстро, забирая только боеприпасы, документы и продукты. Заодно встал вопрос, что делать с пленными. Которыми, между прочим, оказались генерал-майор Вильгельм Йозеф фон Тома и его начальник штаба, полковник Лунге. По иронии судьбы, фон Тома следовал в семнадцатую танковую, чтобы заменить на посту ее прежнего командира, фон Вебера, временно возглавившего лишившуюся после нашего артобстрела командования 7-ю панцердивизию. Усмешка судьбы – или самой истории – была в том, что в моей реальности он ее и так возглавил примерно в эти же дни, заменив смертельно раненного под Смоленском Вебера, который теперь имел все шансы уцелеть. Собственно, теперь уже не возглавит, поскольку отпускать его никто не собирался. Вот такой удивительный выверт злодейки-судьбы…

– Коля, пленных с собой берем? – задал я уже давно мучивший меня вопрос.

– Сам как считаешь? – угрюмо осведомился тот.

– Знал бы – не спрашивал. Ну не расстреливать же? Все ж таки генерал, комдив.

Поручик несколько секунд помолчал, прежде чем ответить:

– Тогда берем. Но если станут серьезно задерживать отряд, сам понимаешь. Нам сейчас главное поскорее до линии фронта добраться, ставки слишком велики. У нас на руках не только Яков, но и целая куча секретной документации, которая обязательно должна оказаться у наших. Ты даже не представляешь, какие любопытные бумаги и карты мы захватили!

– Все-таки «наши», а? – Подмигнув, я легонько ткнул Гурского в бок.

Белогвардеец поморщился:

– Виталий, может, уже хватит меня подначивать? Я русский офицер, прошедший две войны, и свой выбор давно сделал. Я сражаюсь за Родину, за Святую Русь. И да, коль хочешь знать, мне не столь уж и важно, как моя страна называется сейчас.

– Прости, – стушевался я. – Нет, правда, извини, само вырвалось. Просто, сам понимаешь…

– Понимаю. Очень даже хорошо тебя понимаю. Для меня ведь все тоже произошло слишком быстро. Мой, как ты там назвал, перенос, да? – в будущее, и снова война, теперь уже третья. Голова кругом. Так что давай закончим этот разговор, ладно?

– Угу. – Я пристыженно отвел взгляд. И на самом деле, чего это я? Нашел, блин, время.

– Кстати, как ты с лейтенантом – поговорил?

– С Яковом-то? Поговорил. Сложно сказать, но он вроде поверил…

А разговор с сыном Сталина и на самом деле вышел непростой. Яков был слаб и несколько заторможен, да и выглядел он не очень. По крайней мере уже успевший налиться синяк чуть ли не в половину лица его определенно не красил и здоровья не добавлял. Похоже, добровольно сдаваться старлей не стал, вот и огреб по полной. Засветили ему неслабо, и, похоже, прикладом. Как бы еще и сотрясения не было. Кстати, нужно будет одолжить у поручика артефакт и испробовать его на постороннем человеке. Если не поможет, мы ничего не потеряем, если наоборот – будет очень даже здорово. Вот Гудериану брошка точно бы не помогла: никакая сверхбыстрая регенерация не спасет человека с массированным кровотечением и разорванным кишечником, а вот на Якове можно и проверить.

Наскоро осмотрев старшего лейтенанта на предмет ранений, каковых не оказалось, я осведомился относительно того, может ли он самостоятельно передвигаться. Вот тут уж он не выдержал окончательно, и я услышал в ответ насчет того, кто я, собственно, такой буду и по какому праву вопросы старшему по званию задаю? Мол, за спасение спасибо, конечно, но и точки над «i» и прочими «ё» стоит расставить прямо здесь и сейчас. Н-да, похоже, сказывалось чудовищное напряжение последних дней, обреченность и стыд от попадания в плен, наложившиеся на излишне строгое воспитание вкупе с отцовскими генами…

Вообще, судя по тому, что я читал о нем в своем времени, Яков – в сравнении с харизматичным отцом – представлялся мне личностью достаточно заурядной. Не то чтобы забитой и задавленной отцовским авторитетом, но именно заурядной. Сталин не особенно любил старшего сына, уделяя куда больше времени и тепла Светлане и Василию. И хотя Яков вырос столь же упрямым, как и отец, несвойственная другим детям вождя врожденная скромность не позволяла ему винить других в собственных неудачах и проблемах. Лично у меня он всегда вызывал приязнь и расположение, смешанные с легкой жалостью к его незавидной судьбе, не делавшей особых подарков ни в детстве, ни в юности. Да и зрелость, если так подумать, ничего хорошего не принесла. По крайней мере в этом варианте истории…

Но после его наезда я тоже не выдержал. И, плюнув на последствия, не особо стесняясь в выражениях, вывалил лейтенанту все, что думал на тот момент: типа, получив агентурные сведения, согласно которым его неминуемо захватит немецкая спецгруппа «Бизон» (спасибо Гудериану за наводку), за ним была отправлена спецгруппа ОСНАЗ. Которая и полегла практически в полном составе в кровавом бою с гитлеровцами, кроме нас с поручиком… ну, то бишь с капитаном НКВД Лукиным. И если его что-то не устраивает, так милости просим, кто ж спорит, идите лесом… к линии фронта. Оружие и провизию дадим, а дальше – сам.

Ну да, согласен, вспылил и вообще был, как в мои времена говорилось, «неполиткорректен», но сколько ж можно?! Не рассказывать же про концлагерь, побег со смертельным исходом и провокационные листовки, разбрасываемые над нашими позициями?! Про то, что даже Сталин поверил геббельсовской липе и изощренным провокациям. Тогда уж проще сразу признаться в своем будущанском происхождении. Психанул я, короче говоря, не думая в тот момент ни о последствиях, ни о том, что могу случайно и лишнего сболтнуть. Просто нервы не выдержали, что и неудивительно, после столь насыщенных дней…

Но Яков, как ни странно, меня понял. И даже извинился, примирительно сжав рукой плечо. Похоже, как раз эта вспышка и весьма эмоциональный монолог окончательно его и убедили в том, что это не подстава, не игра спецслужб и мы действительно свои. А уж после этого мы и поговорили не то чтобы по душам, но нормально.

Рассказанная старшим лейтенантом история шестой гаубичной оказалась весьма трагичной. Батарею атаковали еще затемно. Вырезав часовых, гитлеровцы навалились с трех сторон, но аккуратно, стараясь не допускать лишних жертв: по палаткам не палили, гранаты не применяли. Судя по описанию камуфлированной униформы, еще не столь распространенной в сорок первом году, матерые волки из какого-то спецподразделения «СС». Почти всех взяли живыми, согнали на лесную опушку – насколько я понял по описанию, именно там Гурский и нашел разложенные с немецкой педантичностью трупы. Несмотря на то что на предложение добровольно выдать комбатра никто не отреагировал, Якова опознали практически сразу – гитлеровцы знали, кого искать. Захватчиков не обмануло даже то, что старлей не успел натянуть гимнастерку, будучи захваченным в нижней рубахе.

Поскольку Яков прекрасно понимал, что в плен ему попадать нельзя, он ударил и повалил ближайшего эсэсовца и бросился к лесу, надеясь, что его застрелят по пути, благо белая нательная рубашка прекрасно заметна даже в темноте. Но стрелять немцы не стали, догнав его и избив. Затем на его глазах, видимо в качестве акции устрашения, казнили комиссара. А вот о том, что и всех остальных артиллеристов расстреляли, для чего-то забрав документы, старший лейтенант не знал и весьма впечатлился моим рассказом. Настолько, что сломал в дрожащих от волнения пальцах три папиросы, пытаясь закурить.

Озвучив наши планы относительно скорейшего прорыва к своим, я оставил Якова докуривать и отправился к поручику, разговор с которым вы уже слышали…

– Знаешь, Виталя… – Поручик кивнул на разгромленную колонну. – Похоже, на этот раз мы сами себя перехитрили.

– Почему это?

– Да потому, что сейчас как раз не грех воспользоваться транспортом, а мы оба бронеавтомобиля… – Гурский упорно называл бэтээры на старый манер, – подорвали. Можно было пустить вперед авто генерал-полковника, наверняка его тут все знают, а следом броневик с бойцами. Пока то да се, мы определенно успели бы отъехать на приличное расстояние.

– Ну, я бы не особенно на это рассчитывал, – скептически пожал плечами я. – Может, и успели бы, а может, наоборот. Напоролись бы на встречную колонну или пост фельджандармерии, и все. С колонной на такой узкой дороге никак не разъедешься, а то, что местные гайцы (поручик промолчал) не решатся остановить автомобиль Гудериана, так это еще вилами по воде писано. Особенно ежели он с час назад уже проезжал в противоположном направлении: ты ж сам говорил, что эта дорога здесь чуть ли не единственная, помнишь? А боестолкновений нам теперь нужно всеми силами избегать.

– Возможно, ты прав. Ладно, давайте выступать. Сразу предупреждаю, идти будем без остановок и привалов, у нас сейчас каждый пройденный километр на счету. Раненые пойдут налегке, я распоряжусь. Все, выдвигаемся. – И поручик решительно пошел к бойцам, при приближении командира торопливо поднимавшимся на ноги. Откровенно пялиться на сидящего на подножке генеральской машины Якова они опасались, напуганные приказом Гурского о соблюдении государственной тайны. Это поручик сам придумал, дабы избежать излишнего ажиотажа: мол, никто не должен догадаться, что среди нас находится столь важная персона, поэтому повышенного интереса к старшему лейтенанту не проявлять, в разговор не вступать, вопросов не задавать, события сегодняшнего утра не обсуждать, и вообще, поскорее все забыть. Ну, примерно в таком роде – я-то сам его не слышал, общаясь с Джугашвили.

Разумеется, порой красноармейцы все же бросали на того быстрые любопытные взгляды, но их можно было понять: это ж какой шик будет после войны неожиданно вставить в разговор эдаким равнодушным голосом: «А я сына самого товарища Сталина видал, вот прям как тебя сейчас, даже ближе. Да что там видал, мы с ним в июле месяце воевали вместе!» Вот только до этого послевоенного разговора еще нужно дожить… но кто в восемнадцать-двадцать лет задумывается о собственной смерти?..

Грустно вздохнув, скользнул взглядом по застывшему на дороге связному бронетранспортеру, пытаясь ухватить за хвост какую-то короткую, но очень важную мысль, мелькнувшую на самом краешке сознания. Что-то связанное с Гудерианом, его броневиком, английской разведкой и фотографиями из Интернета. Ну и в чем прикол? Английская разведка, насколько помню, завербовала главу абвера адмирала Канариса, Гудериан тут ни при чем, фотографий времен войны в Интернете миллионы, а Хайнц вряд ли пользовался радиомашиной в качестве личного транспорта, используя ее разве что для сеансов связи и передачи шифрованных сообщений… Стоп, ну конечно!

Перед глазами встала черно-белая фотография, сделанная в десантном отсеке такой же машины связи – как бы не этой самой! Гудериан стоит в проходе, вдоль борта сидят операторы, перед ближайшим к фотографу – шифровальная машинка с откинутой крышкой, знаменитая «Энигма». Блин, ну конечно! «Энигма», портативная электромеханическая шифрмашина роторного типа! Та самая, за которой чуть ли не с сорокового года гонялась разведка Великобритании! Точнее, гонялась она не за самой машинкой, применявшейся в банковском деле еще с двадцатых годов для защиты переводов, а за роликами – или роторами, – которых в гражданской версии было два, а в военной – от трех до четырех. И в этом полугусеничнике она точно должна быть! Вот это будет подарочек нашей фронтовой разведке и контрразведке! Блин, а я ведь туда гранату запулил, идиот! Хотя роторы, скорее всего, должны уцелеть…

Боясь спугнуть удачу, я торопливо бросился к бронетранспортеру, отвалил в сторону посеченную осколками створку десантной двери и забрался внутрь. Твою мать, сколько ж крови-то! Скотобойня… Осторожно, чтобы не измазаться, пробираясь вперед, осмотрел отсек и вскоре обнаружил искомое. Взрыв сбросил продолговатый чемоданчик с откидной крышкой на пол, сверху навалился труп одного из фрицев. Сдвинув мертвого гитлеровца в сторону, я вытащил шифрмашину. Вроде целая, лишь пара сколов и царапин от осколков. Тяжелая, зараза, куда проще вытащить эти самые роторы, вот только как это сделать? Ладно, позже разберемся.

Выбравшись наружу, я отер валявшейся под ногами немецкой пилоткой корпус «Энигмы» от крови и под удивленными взглядами бойцов порысил к поручику, рядом с которым стоял, что-то ему объясняя, наш самый главный артиллерийский старшина.

– Это еще что? – Гурский кивнул на непонятный ящик.

– Это, чтоб вы знали, товарищ лейтенант, жутко секретная шифровальная машина под названием «Энигма». По нашему, значится, «загадка». И нашей разведке она ой как нужна! Англичане вон до сих пор за ней гоняются, а нам она, можно сказать, на халяв… сама в руки упала! Да нам только за этот чемодан должны внеочередные звания присвоить и по ордену на грудь привинтить. А товарищу Феклистову еще один, за штаб седьмой танковой.

Поскольку из первой части моего эмоционального монолога Архип Петрович мало что понял, он, привычным жестом пригладив усы, степенно спросил:

– Стал быть, не смазал я? Попал, кудой орудии наводил?

– Не просто не смазал, старшина, а отправил на тот свет аж самого генерала-полковника Гота, командира всей 3-й танковой группы, которая тут таких дел наворотила, чтоб ей от поноса сдохнуть! Со всем штабом 7-й дивизии!

– Это дело. Не потерял, значится, сноровки, – удовлетворенно кивнул тот, скрывая довольную улыбку. – А орден? Дык, кто ж мне его даст, свидетелей-то не имеется. Мы ли тудой попали, али другой кто…

– Разберемся, старшина. – Я повернулся к Гурскому: – Коля, ты-то хоть меня понял? Это очень ценная штука. Немцы, конечно, сменят шифры, но, пока это случится, наши будут способны читать любые их сообщения. Да и сам принцип шифровки-дешифровки будет полезно изучить специалистам…

– Да понял я, – одернул меня поручик. – Ты, главное, сам поменьше кричи. Тяжелый ящик?

– Угу. В принципе весь он нам не столь и нужен, только шифровальные роторы, но я понятия не имею, как их оттуда вытащить.

– Хорошо, запихнем в сидор и навьючим пленных, пусть тащат. Это все?

– А что, мало?! – делано возмутился я.

– Тогда выходим, – сухо буркнул тот. И, придержав меня за локоть, шепнул на ухо: – Виталь, очень прошу, успокойся. Я все понимаю, у меня тоже нервы… не того, и тем не менее сдерживай эмоции. Если поможет, хлебни спирта, разрешаю – и вперед. Как минимум до обеда остановок не будет, может, и дольше, идем напрямик к линии фронта, на карте Гудериана как раз указано расположение частей на вчерашний вечер.

– Слушай, ваше благородие, – припомнив недавние мысли, так же тихо шепнул я. – Одолжи ненадолго брошку?

– Яков? – мгновенно раскусил мою идею поручик, расстегнув карман. – Держи. А как ты ему объяснишь?

– Понятия не имею, – честно сообщил я, пожав плечами. – Придумаю что-нибудь.

– Хорошо, только смотри не потеряй. Уходим…