Чтобы описать наши болотные похождения, мне хватило буквально трех слов: мокро, противно и мерзко. Болото я видел впервые в жизни, о чем нисколько не жалею – как по мне, так и ну его на фиг. Переть вперед с черепашьей скоростью по грудь в прохладной, воняющей тиной жиже, ежесекундно рискуя потерять в липкой трясине сапоги, отнюдь не предел мечтаний. А учитывая, что многие красноармейцы были в ботинках, могу себе только представить, какими эпитетами они меня награждали. Ко всему прочему, приходилось еще держать над головой оружие и ранцы… вы потолок когда-нибудь белили? Помните, как быстро руки затекают? Ну, так и представьте, что в руках у вас не легонький малярный валик, а пятикилограммовый кусок металла с гордым именем maschinenpistole, подсумок на четыре запасных магазина – еще килограмма полтора – и набитый всякой крайне нужной для выживания фигней ранец весом под добрых десять кило. Представили? Вот примерно так все и обстояло…

Справедливости ради скажу, что подобное мучение продолжалось не столь уж и долго: спустя примерно полчаса дно поднялось, и дальше мы брели уже по пояс в воде, так что можно было повесить оружие на шею и забросить за спину ранцы и солдатские сидоры, у кого они имелись. Идти стало чуток веселее. Искупаться «с головкой», оскользнувшись на илистом дне, ухитрились всего трое: наш санинструктор Валюша (не простудилась бы девка), один из бойцов и немецкий оберст, который в тот момент как раз тащил тяжеленную шифровальную машинку. Последний, видимо, решив, что за подмоченный трофей ему немедленно обломится «вышак», поднялся на ноги и, передав угловатый сидор с «Энигмой» Вильгельму фон Тома, замер в картинной позе со скрещенными на груди руками, облепленными болотной тиной. За что и огреб не пулю, конечно, а увесистый тумак в ухо от приставленного присматривать за пленными старшины, отчего Лунге искупался еще разок, а его орган слуха стал похож на покрасневший от стыда вареник:

– Ну и чего встал, вражина? Бери мешок, да вперед, нечего честной народ задерживать. Или думаешь, их генеральское благородие за тебя потащит? Так не евонная очередь. Ну, форвердс, говорю, шнель. Тьфу ты, вот же германец непонятливый стал, вовсе нормального языка не разумеет. – Укоризненно покачав головой, Феклистов впихнул ему в руки потемневший от воды вещмешок и подтолкнул в спину. – Форвердс, говорю давай! Вперед, стало быть…

А затем болото как-то внезапно и закончилось: еще несколько минут назад мы из последних сил брели по склизкому, засасывающему ноги дну и вдруг выбрались на твердую почву. С одежды стекали грязные ручьи, в сапогах жизнерадостно хлюпала, выплескиваясь при каждом шаге, вода. Прилипшие к обмундированию клочья тины и ряски делали нас похожими на прошедших подготовку в центре спецназа бомжей.

– Не останавливаться! – внезапно рявкнул поручик, заметив, что кто-то из бойцов собирается опуститься на землю. – Нужно отойти подальше. – Он с сомнением взглянул на широкую полосу разорванной ряски, которая вовсе не собиралась затягиваться, и на истоптанный берег. – Хотя бы на несколько километров. Заодно немного обсохнем и согреемся. Все, вперед. Феклистов, пусть теперь машину генерал несет. Бегом марш!..

Километра через три наш отряд окончательно вымотался, даже неугомонный поручик. Впрочем, Гурский все же выглядел посвежее других – видимо, сказывалось действие артефакта. Команда «отдых» прозвучала хрипло, красноармейцы и пленные в изнеможении опускались на землю прямо там, где стояли, приваливались спинами к стволам деревьев. Усталость оказалась столь сильной, что мне даже было абсолютно наплевать на липнущую к телу влажную одежду и хлюпающую в сапогах воду. Хотя ногами, следуя совету генералиссимуса Суворова, нужно будет заняться в первую очередь, благо сухие портянки, нарезанные по совету поручика из наиболее заношенных гимнастерок еще в первый день, в ранце имеются, целых три пары. Так что можно будет поделиться с Яковом и еще кем-нибудь, поскольку у Гурского свой запас имеется. Санинструкторше вон отдам, пусть у девчонки хоть ноги сухими будут, коль уж искупаться ухитрилась.

Полежав без движения несколько минут и ощутив, как начинает клонить в сон, я решил, что хорошего понемногу, и занялся ревизией ранца. Припомнив единственный данный мне поручиком урок, с трудом перемотал портянки и, морщась, натянул мокрые сапоги. Не сказать, чтобы ногам стало вовсе уж сухо и комфортно, но все ж куда лучше, чем до того. Оставшиеся две пары отдал, как и собирался, Джугашвили и Вале, причем девушка, узнав, что они хоть и нарезаны из списанных гимнастерок, но еще ни разу не использовались, обрадовалась, будто я ей шубу подарил. Причиной столь неожиданной реакции оказалось то, что Валентина решила сначала использовать их в качестве полотенца для лица и влажных волос и только потом для переобувания. Н-да, мне бы и в голову не пришло… Нет, все-таки женщина остается женщиной всегда и везде, и война – отнюдь не исключение.

Оглядев лица отдыхающих бойцов, я вздохнул и потопал разговаривать с Гурским: вовсе не нужно быть психологом или медиком, чтобы понять, что оголодавшие и ослабевшие люди без длительного отдыха и кормежки далеко отсюда не уйдут. А долго оставаться на месте чревато: даже если фрицы пойдут в обход болота, времени у нас не так и много. Вряд ли мои растяжки угрохали кроме собаки больше трех-четырех человек, так что основной отряд будет продолжать преследование. И наша главная задача сейчас – сбить их со следа.

Вот примерно в таком ключе я и высказался, присев рядом с отдыхающим поручиком. Николай Павлович задумчиво кивнул:

– Ты абсолютно прав, люди устали, если гнать их таким темпом и дальше, отряд окажется полностью небоеспособным. Нужно устроить привал и накормить бойцов, полагаю, около часа у нас есть. Затем уходим в этом направлении. – Гурский раскрыл планшетку со слегка подмокшей с одного бока картой. – Если не удастся сбить погоню со следа, нам придется… – Он сделал небольшую паузу, словно решая, стоит ли продолжать. И сообщил твердым голосом: – Придется принять бой. Иначе до завтрашнего утра нас просто загонят.

С трудом удержавшись от улыбки – уж больно поручик в этот момент напоминал актера Владимира Машкова в роли каперанга Мазура из популярного кинофильма, – даже слова почти совпали! Тот, правда, если мне склероз не изменяет, говорил «мы принимаем бой», – я ответил:

– Тоже так считаю. И все же нужно постараться уйти без стрельбы. Но ты, как двинемся, все же присматривай место для засады. На крайний случай можно будет оставить заслон с одним из пулеметов. Бойцов, конечно, жаль, но и выбора у нас нет – теперь мы просто обязаны любой ценой выйти к фронту.

– Полагаешь, я этого не понимаю? – поморщился Гурский. – Более чем понимаю, увы…

После обеда настроение личного состава заметно поднялось, поскольку на этот раз поручик распорядился выгрести наши скудные запасы провизии почти подчистую, оставив в качестве НЗ лишь три банки тушенки. Так что каждый умял по целой консерве с несколькими сухарями или галетами, запив парой глотков шнапса. Немцев тоже накормили, пожертвовав банкой консервированной каши с мясом и двумя сухарями. Красноармейцы на подобный перевод продуктов глядели хмуро, но старшина Феклистов быстренько сунул парочке особо недовольных кулак под нос, напомнив, что командир на то и командир, чтобы лучше знать, как оно в жизни правильно, а как – наоборот. Позволив людям передохнуть еще минут пятнадцать, поскольку особой скорости от насытившихся бойцов ожидать было глупо, поручик скомандовал подъем.

Шли в темпе, но не надрываясь, экономя силы для долгого марш-броска. Через пару часов поручик слегка повеселел, да и места пошли более проходимые, не приходилось постоянно обходить подтопленные низинные места или перебираться, теряя время, через нагромождения бурелома. Но самое главное – впереди снова стала слышаться далекая, едва можно различить, канонада. Как бы там ни было, к фронту мы определенно приближались.

Останавливались только дважды: сначала – чтобы умыться и наполнить фляги из полноводного ручья, затем – обнаружив упавший советский самолет. Наверное, в нашей ситуации следовало, не теряя времени, просто пройти мимо, но я разглядел в кабине искореженного падением на лес лобастого «ишачка» погибшего пилота. Не спрашивая разрешения, махнул поручику рукой, «идите, мол, догоню», и порысил к истребителю. Никогда не увлекался военной археологией, но тем не менее слишком хорошо помнил, насколько тяжело опознавать павших бойцов, до сих пор числящихся пропавшими без вести. Потому и решил забрать у летчика документы – пусть хоть семья узнает, что он погиб героем. Кроме того, возможно, ошибаюсь, но семье командира, факт гибели которого подтвержден документально, вроде бы платили пенсию, а вот тем, чей кормилец пропал без вести, только небольшое пособие. Хотя, могу и ошибиться, в документах тех времен я не силен, увы. Уже забираясь на крыло, заметил боковым зрением подходящих красноармейцев – Гурский отчего-то остановил отряд.

Судя по внешнему виду пилота, истребитель сбили дня три-четыре назад. Стараясь не глядеть на обезображенное лицо летчика и пореже дышать, с трудом расстегнул летную куртку и нащупал в кармане потемневшей гимнастерки картонку удостоверения личности. Поколебавшись, забрал еще пистолет и планшетку, где тоже могли остаться какие-то личные вещи или бумаги. Спрыгнув с изодранной пулями и ударом плоскости, наткнулся на взгляд поручика. Отчего-то смутившись, развел руками:

– Виноват, тарщ старший лейтенант. Просто подумал, может, у него мать или жена имеется, дети там. Пусть знают, что погиб как герой, – и протянул тому документы, пистолет и планшет.

И тут поручик меня удивил, вот, честное слово, удивил:

– Отряд, смирно! Бойцы, сегодня утром мы не смогли предать земле наших павших товарищей. Вы знаете, что на счету была каждая минута, что нам нужно было уходить от преследователей, которые и сейчас идут за нами. Не сможем мы похоронить и этого героя. – Поручик раскрыл командирскую книжку. – Младшего лейтенанта Еременко Тимофея Ильича. Но мы обязаны помнить о нем. Салют в честь героя!

Вылущив из рукоятки «ТТ» обойму и передернув затвор, убеждаясь, что в стволе нет патрона, Гурский поднял пистолет над головой и трижды вхолостую щелкнул бойком.

– Отряд, продолжить движение, держать темп. Вперед, бойцы!

Во дает товарищ поручик – я б так точно не смог! Аж мурашки по коже. И не только у меня: успел заметить, как некоторые красноармейцы торопливо смахивают выступившие на глазах слезы. Нет, все-таки кадровый офицер-фронтовик, к какой бы армии он ни принадлежал и на какой войне ни сражался, это профессионал экстра-класса! Знающий не только, как правильно воевать, но и какие слова произнести в тот или иной момент. Вот только два коротких внимательных взгляда, поочередно брошенных на него Яковом и Феклистовым, меня немного смутили. Хотя, конечно, их тоже можно понять: ведь мы с Гурским для них – бойцы отряда особого назначения, эдакие «специалисты узкого профиля», заточенные под конкретную боевую задачу, – и вдруг такое красноречие с прочими эмоциями. С другой стороны, мы что, не люди, что ли? Зато бойцы определенно вдохновились: вон какими глазами на поручика сверкают! Похоже, зауважали куда больше, нежели до того…

А еще через час, форсируя на подручных средствах реку, не то саму Лучесу, не то один из ее крупных притоков, мы поняли, что сбросить с хвоста погоню не удалось. Гитлеровцы показались на берегу, когда мы уже уходили в лес по другую сторону русла. К сожалению, нас тоже заметили и даже обстреляли, к счастью, никого не зацепив. Ну, вот и все, тихо добраться до линии фронта нам не удалось: теперь немцы слишком близко, можно сказать, в затылок дышат. Значит, придется, как недавно сказал поручик, принимать бой…

Одно хреново: излишне шустрые эсэсманы не оставили нам шанса не то что разорвать дистанцию, но и подготовить толковую засаду. А в том, что это именно «электрики», сомнений, увы, не оставалось: подобный камуфляж вермахт не использует, да и река не настолько широка, чтобы не разглядеть в бинокль петлицы с печально известными сдвоенными молниями…

* * *

– Готов? – тихонько шепнул Гурский, легонько сжав мое плечо. Похоже, поручик волновался; впрочем, немудрено. Когда выяснилось, что за нами идут не какие-нибудь там фельджандармы или обычные пехотные зольдатики (тоже, кстати, противник весьма опасный), а самые настоящие эсэсовцы, мне лично стало не до шуток. Как и поручику, который примерно представлял, кто это такие. А вот танкист с Джугашвили, как ни странно, об этих самых Waffen-SS почти ничего не знали. Якунов про них вообще не слышал, поскольку за свою недолгую фронтовую карьеру ни разу не сталкивался. Более же подкованный в информационном смысле Яков искренне считал, что занимаются они исключительно «охранными мероприятиями и карательными акциями на оккупированных территориях». Пришлось кратко просветить, после чего наш сложившийся как-то сам собой разношерстный военный совет из Гурского, Джугашвили, танкиста и старшины засел за разработку засады, поскольку оставлять заслон и уходить в отрыв было поздно.

Правда, оставался неплохой шанс уйти только с Яковом и пленными, оставив остальных в прикрытии, тем более жестокая логика войны однозначно говорила в пользу именно такого решения. Но тут старлей проявил неожиданную твердость, заявив, что сейчас он намерен поступить не как сын товарища Сталина, а как простой командир Красной Армии. И что он лучше застрелится, чем бросит бойцов, заплативших жизнями товарищей за его освобождение. Все наши попытки изменить его решение – особенно старались поручик с Якуновым, а вот Феклистов, наоборот, поглядывал с искренним уважением – уперлись в непробиваемую стену: мол, в плену он уже побывал и назад не собирается, зато намерен смыть позор кровью, хоть собственной, хоть вражеской! Короче, переклинило Яшу конкретно и намертво… насчет «намертво» – тьфу-тьфу, конечно…

В общем, как бы его ни била жизнь в детстве и юности и как бы к нему ни относился Сам, сейчас парень проявлял не столько упрямство, сколько именно что характер. И я неожиданно подумал, что так, возможно, даже лучше. Или не лучше, а правильнее, что ли? Погибнет? Значит, нам так и не удалось изменить его судьбу. Но зато погибнет не подавленным несколькими годами концлагерей и изощренными геббельсовскими провокациями, но так и не сломленным узником, а свободным человеком, боевым офицером, встретившим смерть с оружием в руках! Хотя, конечно, если все так закончится, мне лично будет не просто обидно, а обидно просто до безумия, прошу прощения за тавтологию! Поскольку, как ни банально звучит, за сегодняшний день я, сравнивая реального Якова Иосифовича с тем, как его описывали в моем времени, успел как-то даже привязаться к этому нелюдимому парню…

– Да готов я, готов, – буркнул я. – И вообще, успокойся. Они, конечно, элита, все дела, но не киборги же? Обычные люди, просто обученные немного лучше нас. А вооружены мы даже лучше.

– Кто?

– Что «кто»? – не врубился я, но потом дошло: это Гурский на «киборгов» отреагировал.

– А, понял. Неважно, Коля, «неологизм», как ты говоришь. Как-нибудь потом объясню.

Неожиданно я, как обычно не вовремя, тихонько фыркнул себе под нос.

– Ты чего? – с подозрением в голосе шепнул поручик, видимо, ожидавший от меня каких-нибудь очередных «киборгов».

– Да вот, просто подумалось: тебе ведь, как старшему группы, за освобождение Якова, уничтожение нескольких высших военачальников вермахта, захват секретных документов и шифромашинки Звезда Героя Советского Союза положена! Скорее всего, даже не одна, а с чем-нибудь еще, вроде ордена Ленина.

– Издеваешься? – насупился тот, услышав ненавистное имя. – Нашел время… и вообще, я, между прочим, Георгиевский кавалер!

– Самое смешное, Коля, что не издеваюсь и даже не шучу. Звезда тебе по совокупности заслуг всяко выходит, точно говорю. И при чем тут Георгиевский кавалер? После сорок третьего особого запрета на ношение полученных за Первую мировую наград не будет. Думаешь, вы с Феклистовым единственные, кто в ту войну кровь проливал? Поверь, это не так.

– Давай после об этом поговорим, хорошо? И кстати, все, внимание, вон они идут! Один, два, три… восемь…

…Как я уже говорил, времени подготовить достойную встречу воспитанникам Пауля Хауссера и Генриха Гиммлера мы никак не успевали, так что пришлось импровизировать. Первым делом укрыли в небольшом овражке Валю с одним из раненых, у которого после болота и беготни по лесам снова открылось кровотечение, и пленных. Генерал-майора фон Тома сковали трофейными наручниками, а оберста Лунге просто связали ремнями. Я было предложил сковать руки не просто так, а вокруг ствола подходящей толщины деревца, но поручик, поглядев на меня, словно на дурачка, буркнул, что это уж перебор и издевательство над пленным, пребывающим не только в высоких чинах, но и возрасте. Ну, нет так нет, не сильно-то и хотелось…

Несостоявшийся командир 17-й панцердивизии, несмотря на усталость и подавленность всем происходящим, аж кипел от возмущения, пребывая в крайне оскорбленных чувствах, поскольку перед этим дал слово офицера и дворянина не пытаться бежать. Не дававший никаких обещаний Ланге оказался куда сдержаннее и просто презрительно молчал, гордо глядя поверх наших голов. Беда с этими фонами да баронами, экие они, оказывается, обидчивые да гордые. И как только с таким апломбом войну собирались выигрывать?

Оставив раненому красноармейцу один из автоматов и строго-настрого наказав им с Валентиной с шифровальной машинки и пленных глаз не спускать, в случае побега стреляя по ногам, мы отправились занимать позицию. Не знаю, что именно подумали немцы, увидев, как Яков уходит вместе со всеми, но что удивились – точно. Фон Тома вон даже раздраженно бурчать себе под нос перестал, ошарашенно округлив глаза: не ожидал, что тот, для спасения кого потрачено столько сил и погибло столько людей, вдруг возьмет автомат и пойдет в бой, словно рядовой боец! Ха, а ты как думал, фриц? Мы, русские, такие, невзирая на национальность…

Прекрасно понимая, что за нами идут вовсе не некие абстрактные носители сдвоенных молний, а подготовленные именно для поиска и уничтожения вражеских диверсантов и партизан спецы – а иначе как бы они смогли целый день переть за нами, словно привязанные невидимой нитью? – я больше всего боялся, что нас обнаружат слишком рано. Потому бойцы получили строжайший приказ: замаскировавшись, больше не шевелиться и не переговариваться, что бы ни случилось. Как выразился поручик, стремясь как можно доходчивее донести до них всю серьезность момента: «Пусть лучше на вас какой зверь нужду справит, приняв за бугорок лесной, чем из-за вашей халатности боевые товарищи погибнут». Красиво, короче, сказал, вот только я все равно испытывал большие сомнения относительно того, что не обученные ничему подобному красноармейцы сумеют пролежать без движения хотя бы час. С другой стороны, вряд ли у нас этот самый час имеется, подозреваю, фрицы куда раньше подгребут. Главное, чтобы они дозор по сторонам от натоптанной нами тропки не пустили, тогда все наши ухищрения до одного места. Опытный егерь или фронтовой разведчик нашу маскировку с пяти метров расколет, если вовсе не с десяти…

Обошлось: эсэсовцы шли гуськом, один за другим, выдерживая положенную дистанцию. Грамотно идут, это тебе не сидящие в бронетранспортере солдатики, одной очередью всех не накроешь. Держа бинокль так, чтобы не выдать себя случайным бликом в свете садящегося солнца, пересчитал фрицев. Отлично, все восемь в наличии. Можно работать. В первую очередь нужно выбить пулеметчика, вон он, третьим идет. «МГ» у него в варианте ручного пулемета, то есть с круглым коробом-магазином на полсотни патронов, так что огонь откроет сразу, ленту-то ему заправлять не нужно.

Приблизившись метров на сто, немцы внезапно остановились и, повинуясь жесту командира группы, присели, контролируя фланги. Блин, неужели что-то заподозрили? Вроде не должны, они ведь только-только нашу крайнюю пулеметную позицию миновали… хотя кто этих волков знает? Лишь бы ни у кого из красноармейцев нервы не сдали, немцам еще метров сорок нужно пройти, чтобы в сектор обстрела второго пулемета втянуться. Ну и чего застыли, видите же, нет тут никого, птички вон лесные поют, ветерок листиками шелестит, солнышко, блин, к закату клонится… ну, форверд же, камрады, форверд!.. Уф, пронесло – немцы начали осторожно подниматься на ноги. Вот и хорошо, вот и ладуш…

Кто именно из наших выстрелил, мы после боя так и не узнали. Но, как зачастую и случается в жизни, выстрел, вряд ли особенно прицельный, оказался поистине снайперским. Еще не успев опустить бинокль, я прекрасно разглядел, как пуля угодила точнехонько в лоб одному из эсэсовцев, растянувшему губы в довольной ухмылке. Понятия не имею, чему он так радовался в последний миг своей жизни, но явно, что не случайной удаче излишне нетерпеливого русского бойца…

А дальше размышлять стало просто некогда, поскольку все наши первоначальные планы организованной толпой отправились коту под хвост и пришлось… нет, теперь уже даже не импровизировать, а попросту стараться свести к минимуму потери. В том, что оные неминуемы, повода сомневаться не было: прежде чем наши пулеметчики вместе с остальными бойцами врубились, что все пошло не по плану, и открыли огонь, фрицев на месте уже не оказалось. И две длинные, патронов по двадцать, очереди лишь впустую перепахали опустевшую тропу и посекли близлежащие кусты. Собственно говоря, эффективный огонь сейчас мог вести лишь тот пулемет, что должен был зажать их с левого фланга, поскольку правофланговый установлен так, что почти не накрывает немцев, и бойцам придется под огнем менять позицию. Ну не ожидали мы, что войнушка столь рано начнется, не ожидали!

Оставив на земле два трупа – кто-то из эсэсовцев все же оказался недостаточно расторопным, – немцы укрылись в зарослях, начав стрелять в ответ. Жаль, что вторым убитым оказался не пулеметчик: когда фрицы установят пулемет, нам придется совсем кисло… Все, блин, уже установили! Резанувшая по нашим позициям очередь прошлась над головами, срезая ветки и с глухим стуком ударяя в плюющиеся щепой стволы деревьев. Вот зараза, у их maschinengewehrschütze, похоже, первый патрон уже в стволе был и затвор заранее передернут! Профессионал, блин, Анка-пулеметчик…

– План «Б», полагаю? – припомнив очередной мой «неологизм», убийственно-спокойно осведомился закаменевший лицом поручик, лежащий неподалеку от меня.

– Нет, Коля, аллес, закончились планы! – заорал я, добавив несколько таких выражений, что даже попривыкший к моей манере разговора Гурский только растерянно сморгнул. – Стреляй, Коля, стреляй! Если они сейчас нас по кустикам обойдут да с флангов прижмут, полярный лис всем! И тем, кто в овражке, тоже! Так что патронов не жалей, они нам могут больше уже не понадобиться!..

– Не учи ученого, – сквозь зубы выдохнул Гурский, щедро поливая лес длинной, на весь магазин, очередью. Стараясь не отстать от Николая Павловича, я тоже спалил свои первые тридцать патронов. Видимо, не безрезультатно: попал – не попал, но немцев разозлил. На миг прервав стрельбу, «тридцать четвертый» со всей дури лупанул по нам. Снова посыпались щепки, сбитые листья и какой-то поднятой рвущими дерн пулями лесной мусор. Мы с Гурским дружно уткнулись мордами в землю, пережидая короткий свинцовый шквал и искренне сожалея, что не можем секунд на пять уменьшиться в размерах раз эдак в сто.

– Виталик, все спросить хочу, – неожиданно проорал поручик. – Ты в Бога веруешь?

– Верую, конечно, сам же крест видел, когда мы переодевались.

– Прекрасно. Тогда вот что. – Перевалившись на бок, Гурский торопливо перезарядил автомат, дослал первый патрон. – Тогда молись, как только можешь! И делай, как я! Готов?

Я понятия не имел, что задумал поручик, но определенно нечто очень нехорошее, ужасно опасное и немыслимо героическое. Например, рывком уйти с пристрелянного места и кустиками рвануть во-он в ту сторону, намереваясь первыми обойти противника с фланга. Он что, серьезно? Их же шестеро, а нас всего двое?!

– Готов, Коля. Рванули?

– Давай…

И мы рванули. Сначала бегом и пригнувшись – никогда не думал, что умею так быстро бегать по лесу, на полном автомате перепрыгивая какие-то кочки, с разбега продираясь сквозь кусты и перескакивая через вросшие в землю упавшие деревья. Затем, когда наш забег засекли и по стволам снова бойко затукали пули, мы плюхнулись на землю и поползли по-пластунски.

– Еще немного, – ободряюще хрипел поручик где-то справа, – близко уже, метров тридцать всего. Держишься?

– Нет, блин, сплю на ходу!

Потом я, кажется, нес еще какую-то чушь – память просто не сохранила большей части тех воспоминаний, только какие-то хаотичные, не связанные между собой обрывки. Перепачканная землей и засохшей болотной тиной гимнастерка ползущего первым Гурского, мое собственное сиплое дыхание, слышимое, казалось, аж на противоположном конце леса, резкая боль в колене, напоровшемся на не замеченный в траве камень, торопливый набат стучащей в висках крови, короткий металлический лязг зацепившегося за ветку автомата… и, финалом, искаженное гримасой ярости лицо здоровенного эсэсовца в глубокой каске, затянутой камуфляжным чехлом…

Сознание, как уже бывало в моменты крайнего напряжения, фиксировало мельчайшие, никому не нужные, детали: нашивку унтерштурмфюрера с узкой зеленой полоской и двумя дубовыми листьями с желудями над ней, небольшой шрам на покрытой рыжеватой щетиной щеке, застрявшую в петельке нашлемного чехла веточку…

Встреча оказалась настолько неожиданной для нас обоих, что мы даже не стали стрелять, просто сцепившись в рукопашной. Собственно, эсэсовец выстрелить и не мог, меняя опустевший магазин, а мой «МП» был в левой руке, вот я и ударил кулаком правой. Фактор неожиданности оказался на моей стороне, уклониться фриц не успел, получив неслабый хук в челюсть. Однако уже в следующую секунду он отмахнулся разряженным автоматом, и теперь уже я нехило словил тяжеленной железякой в живот, да так, что даже оружие выронил, переломившись в поясе. Если он сейчас добавит по затылку, мне конец. Боднув его головой, подхватил под колени, резко дергая на себя и вверх. Получилось: не ожидавший от противника подобной прыти унтерштурмфюрер – память совершенно не к месту подсказала вдруг, что это звание соответствует армейскому лейтенанту, – потерял равновесие и упал на спину. Ну а я соответственно навалился сверху. Несколько секунд мы просто мутузили друг друга кулаками под аккомпанемент близких очередей – похоже, поручик тоже с кем-то воевал, правда, не столь первобытным способом, – затем фриц рывком сбросил меня, в свою очередь придавив к земле. Вот же бугай, мать его!

Когда он успел вытащить заточенный по обеим кромкам штык, я пропустил, успев в последний момент лишь подставить под опускающуюся руку левое предплечье. Лезвие замерло буквально сантиметрах в десяти от груди. Хрипло дыша мне в лицо сквозь сведенные судорогой ярости желтоватые зубы, эсэсовец усилил нажим, и я понял, что долго не продержусь, от силы секунд пять. Попытавшись пару раз съездить правой рукой ему по ребрам, лишь рассадил костяшки об автоматный подсумок, наткнувшись на что-то твердое в собственном кармане. Пистолет! Собрав последние силы, зарычал, отталкивая гитлеровца, и наконец пропихнул руку в карман галифе. Оставался ли в стволе патрон, я не помнил, да и времени вспоминать не оставалось – лезвие штыка уже коснулось гимнастерки, проколов ткань, – потому просто взвел курок и, направив ствол куда-то вверх, нажал на спуск. Кожу обожгло выстрелом, затворная рама больно ударила в бедро, но и немец вдруг дернулся, на секунду ослабив натиск. Хэкнув, я приподнял его над собой, выдернул, разрывая карман, оружие и, уперев ствол в камуфлированную грудь, трижды нажал на спусковой крючок. Несколько мгновений эсэсовец непонимающе смотрел на меня, затем сдавленно всхлипнул и обмяк.

Отвалив в сторону тяжеленную тушу и пытаясь протолкнуть в сдавленные легкие порцию воздуха, я зашарил по траве в поисках автомата – это описывать нашу схватку долго, на самом же деле все заняло не больше десятка секунд, и бой продолжался. Перекатившись на бок, быстро осмотрелся, найдя взглядом поручика. Укрываясь за посеченным пулями стволом, Гурский увлеченно лупил куда-то короткими очередями.

О, а вот и мой автомат! Подтянув оружие за ремень, приподнялся, собираясь помочь товарищу огнем, но заметил метрах в пяти за его спиной пригнувшуюся камуфлированную фигуру. Фи, как некрасиво в спину стрелять! Сместив прицел, срезал гитлеровца очередью, оставившей на ткани маскировочного костюма строчку темных отметин. Вздрогнув, поручик быстро оглянулся – немец еще падал – и коротко кивнул в благодарность. Хотел улыбнуться в ответ, но вынужден был уткнуться носом в землю: кто-то из фрицев заметил мои телодвижения со стрельбой и перенес огонь на меня. Очередь прошлась буквально в полуметре, запорошив голову прелой листвой. Блин, хорошо поручику, у него дерево есть, а мне как быть? Да вот как – торопливо отполз чуть в сторону, кое-как укрывшись за телом унтерштурмфюрера. Не дерево конечно, но от автоматных пуль защитит. Главное, чтоб пулеметчик на меня не отвлекся, иначе нашинкует обоих в капусту. Рыжему верзиле-то уже все равно, а мне будет обидно и больно…

Выставив из-за неожиданного укрытия ствол, дожег магазин куда-то «в направлении противника» и торопливо перезарядился. Прилетевшая в ответ очередь прошлась по трупу, заставляя мертвого эсэсмана легонько дергаться при каждом попадании, но навылет ни одна пуля не прошла. Что ж, спасибо, фриц, защитил. Хоть какая-то от вашей братии польза. Бросил взгляд на поручика – почему не стреляет? Гурский торопливо скручивал защитный колпачок у гранаты, еще две «колотухи» с уже подвытянутыми из рукояток шариками лежали на земле. Активировав запал, поручик, как я его учил, выждал пару секунд, коротко размахнулся и запулил гранату в дальние кусты. Следом вторую с расчетом, что упадет она на несколько метров левее, и третью, еще дальше в сторону. Кстати, неплохо получилось: гранаты взорвались одна за другой, по кустам словно прошлись очередью из не существующего в этом времени автоматического гранатомета. Пора позицию менять, у немцев, между прочим, тоже гранаты имеются, а дурной пример, как учит история, заразителен…

Убедившись, что занавешенные грязно-серым дымом кусты перестали огрызаться огнем, рванул вперед, спустя пару секунд шумно плюхнувшись на землю рядом с поручиком.

– Спасибо, Коля, – прохрипел я, пытаясь отдышаться. Каждый вдох пока давался с трудом, бугай-унтер хорошо мне ребра помял. – Вовремя ты со своим артналетом…

– Аналогично, – улыбнулся тот, запихивая в приемник автомата последний магазин. – Ты тоже не опоздал. Виталь, ранен?! – тревожно добавил он, разглядев на моей груди бурое пятнышко. – И лицо в крови.

– Не, это так, хулиганы ножиком слегка кольнули. Лицо? – Я мазнул себя по щеке, с удивлением разглядев на ладони алые пятна. – Понятия не имею, наверное, фриц забрызгал, когда в него свои попали. Что делаем? Если вперед попремся, как бы под свои пули не попасть.

И в этот момент оба наших пулемета замолчали, и, хотя выстрелы вокруг еще грохотали, я внезапно понял, что и немецкий «МГ» тоже не стреляет. То ли стрелок меняет короб, то ли нашим удалось его подавить. Удивленно переглянувшись с Гурским, я открыл было рот, собираясь предложить, пока затишье, рвануть вперед, как вдруг раздалось такое знакомое и родное: «Ур-ра!» Да они там что, совсем с ума посходили?! Какая атака в лесу?! Судя по округлившимся глазам поручика, наши мысли совпадали.

Первые двое красноармейцев, оба с автоматами, шумно вывалились, стреляя длинными очередями, из кустов неподалеку от нас. С другой стороны появились еще трое, но что это были за трое! Впереди, отчего-то с «МГ-34» в руках, бежал Джугашвили, за ним старшина и кто-то из бойцов. Как ни странно, пулемет старлей держал вполне профессионально, за пулеметную рукоятку и скособоченные сошки. Торчащая из окна приемника патронная лента судорожно дергалась, уползая внутрь, на срезе пламегасителя плясал желтый огненный венчик.

Ну, Яша, ну, блин! Мало тебя отец народов в детстве порол! Больше нужно было! Рот артиллериста был широко распахнут, но что именно он кричал, «ура» там или что-то по-грузински, за грохотом выстрелов разобрать было невозможно.

– Вперед! – первым поборов оторопь, пихнул меня локтем поручик. – Огонь! Ура!!!

Поскольку ничего более умного мне в голову не пришло, я неожиданно даже для самого себя заорал:

– За Родину! За Сталина! Ура!

И бросился вперед, вламываясь в посеченные пулями заросли вместе с остальными красноармейцами, многие из которых теперь тоже кричали «за Сталина!», причем я вовсе не был уверен, что имелся в виду именно вождь, а не тот, кто бежал сейчас рядом с ними…

На чем бой, собственно, и закончился – до настоящей рукопашной не дошло, троих последних эсэсовцев, к этому времени уже по несколько раз раненных, просто добили, причем одного – лично Яков, расстрелявший к тому времени все патроны и использующий пулемет в качестве здоровенной дубины.

То, что недавний вопрос Гурского оказался пророческим и в этой атаке я поймал-таки свою пулю, навылет пробившую левый бицепс, заметил только после боя, почувствовав, как по руке, щекоча кожу, бежит что-то теплое и липкое…