Пока перепуганная Валюша, похожая на маленькую взъерошенную синичку, перевязывала раненых, в число которых на сей раз попал и ваш покорный слуга, красноармейцы под командованием поручика прочесав окрестности, убедились, что никто из фрицев не ушел живым. По уже заведенной традиции, собрали оружие, боеприпасы и провизию.

Настроение, несмотря на победу, было мрачным – и вовсе не из-за раны, тем более что Гурский первым делом засунул в мой карман брошку, и я уже ощущал описанный им зуд в раненом плече. В бою погиб Серега Якунов и еще четверо бойцов. Танкист, старавшийся постоянно находиться поближе к Якову, и в последнюю атаку пошел вместе с ним, видимо надеясь, случись что, успеть заслонить собой старшего лейтенанта. Смерть его оказалась мгновенной: не пробежав и первых трех метров, Сергей получил пулю в голову.

Кроме погибших в сократившемся наполовину отряде появилось и трое раненых. Если у меня и еще одного бойца ранения были легкими, то шансов у третьего, увы, не было: одна пуля попала в живот, вторая в бедро, перебив кость. Тащить его с собой мы не могли, да и не выдержал бы он транспортировки, и я тайно надеялся, что он, как ни жестоко это звучит, умрет раньше, чем мы будем готовы идти дальше.

– Вот и снова из-за меня гибнут люди, – неожиданно глухо проговорил сидящий рядом со мной Яков. Парень волновался, из-за чего кавказский акцент, до того практически отсутствовавший, стал более заметным. – Я хотел умереть как мужчина, в бою, но это за меня снова сделали другие. Сначала бойцы моей батареи, затем – ваши. Да ведь и вы с лейтенантом тоже потеряли всех своих людей ради моего спасения…

– Товарищ старший лейтенант… – Мгновение поколебавшись, я все-таки продолжил говорить, убедившись, впрочем, что нас никто не слышит. – Яша, хочу, чтобы ты понял кое-что…

Услышав неожиданное обращение, артиллерист дернулся было, но тут же вновь понуро опустил плечи. То ли признал, что я имею право так его называть, то ли окончательно в депрессию с прочим самоуничижением ударился. Вот, блин, ну и как его растормошить? Нет, можно, конечно, продемонстрировать мои «будущанские» часики, рассказав, что никакого специального отряда ОСНАЗа не было, так что и казнить себя не за что, а мы с поручиком – простые путешественники во времени, причем еще и из разных эпох. Это его уж точно отвлечет, гарантированно, можно сказать… вот только как бы Яков Иосифович при этом вовсе с катушек не съехал. Парню и так тяжело, а тут еще и какие-то «хронопроходимцы». Нет, точно не стоит.

– Так вот, пойми главное: все, что произошло, во многом просто немыслимое совпадение, череда случайностей, приведшая к такому, – я покрутил в воздухе кистью правой руки, – неожиданному результату. Да, атака на твою батарею была заранее спланирована и блестяще проведена немцами, но в чем тут твоя вина? Вот ответь, в чем? В том, что ты, как настоящий советский человек и красный командир, решил не отсиживаться в тылу, не прятаться, прости за резкие слова, за спиной товарища Сталина, а воевать? Нет в этом твоей вины и быть не может! Согласен?

Джугашвили, по-прежнему глядя в землю перед собой, лишь коротко дернул плечами. Вот же упрямец! Ну ладно, слушай дальше:

– Отлично, будем считать, согласен. Теперь насчет нападения на колонну Гудериана – даю тебе слово, мы даже понятия не имели, кто именно в ней едет. Вчерашней ночью мы с лейтенантом хотели просто добраться до расположения батареи, чтобы убедиться, что ты не попал в плен. Или освободить, если это уже произошло. Когда выяснилось, что мы опоздали, на обратном пути напоролись на немцев, при допросе которых и узнали, что перед рассветом по дороге проедет некий большой начальник. Дальше, полагаю, понятно? Хоть мы и провалили основное задание, никак не могли упустить шанс нанести противнику урон, тем более что и бойцы, и оружие с боеприпасами имелись. Вот и решили устроить засаду. Так что, как видишь, и здесь твоей вины нет. Или снова не согласен?

– Но сейчас-то снова погибли бойцы… – Покрасневшие от усталости глаза старлея глядели на меня в упор. Взгляд был тяжелым, подавленным, но где-то в глубине уже мелькала искорка робкой надежды. – И лейтенант Якунов. Да и тебя вон тоже ранили.

Ага, отлично, Яша принял-таки навязанный стиль общения, тоже обратившись ко мне на «ты». Уже прогресс.

– Ну, тут-то уж совсем просто! – широко улыбнувшись, ободряюще сжал его плечо. – Мы все – и бойцы, и лейтенант с сержантом, и ты, и даже вон Валюша, – я шутливо кивнул в сторону санинструкторши, – просто спасаем свои жизни, как ни банально это звучит. И возвращаемся к своим, чтобы затем снова бить врага везде, где он только появится. Вот и вся моя философия. И как бы вы, товарищ старший лейтенант, ни спорили, нет в этой самой философии места для вашей вины. Поди, когда тому эсэсману пулеметным прикладом полбашки снесли, никакими комплексами вины не маялись?

Джугашвили робко улыбнулся – едва ли не впервые с момента нашего знакомства.

– Так что хватит переживать, нам еще фрица до Берлина гнать, да Гитлера на фонаре вешать. Вот там за всех наших павших и сочтемся. И вот еще что…

Отстегнув тугую пуговицу, я снял с пояса почти пустую флягу погибшего танкиста:

– Давай помянем погибших да станем собираться. Этих мы перебили, да не ровен час еще кто к нам прилепится. До утра мы, кровь из носу, должны до наших дотопать…

Подошедший поручик, узнав, за что пьем, понимающе кивнул и тоже сделал глоток. С минуту помолчали, вспоминая павшего товарища – шебутной, но искренний и немного наивный Серега, так уж вышло, оказался первым, кто повстречался нам в этом времени, и мы уже успели к нему привязаться. И от этого на душе становилось еще тяжелее.

Вернув мне фляжку, Гурский сообщил:

– Собираемся, мужики, нужно уходить. Один из немцев был еще жив, когда мы его нашли, так что удалось задать пару вопросов, прежде чем помер. Их группа, к счастью, была единственной, но кроме них следом за нами бросили еще фельджандармов и пехоту. Правда, если он не соврал, в этом квадрате их нет, но засиживаться на одном месте все равно опасно. Кстати, собака у них действительно была, тут ты угадал. Подорвалась на наших минах вместе с проводником и еще двумя эсэсовцами. Виталий, как твоя рана? – Вопрос, разумеется, был с подтекстом, понятным только нам двоим, но не отвечать же прямо, что, мол, пустяки, через часок окончательно зарастет?

– Нормально, командир. – Я незаметно подмигнул Гурскому. – Вообще не болит. Да и какая там рана, так, тьфу, глубокая царапина. Валюша меня перевязала, так что до свадьбы заживет.

– Добро, тогда я к бойцам пойду, а вы с товарищем лейтенантом пленных развяжите, пусть немного кровь разгонят перед дорогой, засиделись, поди.

Увидев, как я подхожу к ним со свежеперевязанной рукой, в покрытой темными пятнами подсохшей крови гимнастерке и с трофейным штыком на поясе (заточку эсэсовского «хынжала» я собственной кожей оценил еще во время драки, так что после боя немедленно прибрал его к рукам вместе с ножнами), немцы заметно напряглись, чисто интуитивно подтянув в подсознательном защитном жесте поближе к животу согнутые в коленях ноги. Ну, понятно, решили, что я решил отомстить за погибшего товарища. Или их выражение моего лица напугало? Похоже, правильно мне жена говорит, что я за собственными эмоциями следить не умею…

Наклонившись над сжавшимся Лунге, освободил тому стянутые ремнем кисти, кивнув на ноги: мол, самообслуживание, херр полковник. Разомкнув следом наручники на запястьях фон Тома, убрал браслеты в карман – нужный девайс, вдруг еще разок пригодится – и отошел в сторону, наблюдая, как фон-бароны, неумело орудуя затекшими руками, освобождают стреноженные нижние конечности.

– Danke… – пробормотал генерал-майор, не глядя мне в глаза. Судя по покрасневшим ушам, фрицу было слегка стыдно за предположение о моей кровожадности.

– Битте шён, – буркнул я, использовав еще одно из знакомых мне из просмотренных фильмов «про войну» немецких слов. И, припомнив любимую детскую книжку про четырех отважных танкистов и собаку, не удержался и выдал:

– Гиб мир зи, битте, дизен фрош!

– Was?! – на округлившего глаза сверх всякой меры фон Тома было жалко смотреть, и я с трудом сдержал готовое вырваться «капуста, квас», просто указал рукой на сидор с шифровальной машинкой, развернулся и потопал прочь.

Гордый зараза оберст так и промолчал, не опустившись до выражения благодарности грязной русской свинье. Вот же гад неблагодарный! Ну и ладно, сам виноват, значит, тебе первому груз и тащить. И парочку пулеметных лент в придачу, ибо, как говорится, не фиг…

Лишнее оружие, которого после боя у нас оказалось в избытке, с собой решили не тащить: закинув в чащу затворы, притопили вместе с патронами в небольшом бочажке, предварительно наполнив фляги свежей водой. Теперь все бойцы были вооружены исключительно автоматическим оружием. Правда, патронов к такому количеству «МП-40» оказалось не столь уж и много, меньше, чем по три магазина на ствол, но зато и скорострельность значительно возросла. Как там это называется, «масса залпа», что ли? Или это только у артиллеристов? Нужно будет у Феклистова поинтересоваться, так сказать, ради общей эрудиции.

Несмотря на сократившийся количественно отряд, поручик все-таки решил взять с собой оба пулемета, столь успешно служившие нам в последних боях, благо патронов к ним оставалось еще изрядно. Причем на одном из них мы даже сменили, изрядно повозившись, ствол на менее изношенный, сняв его с эсэсовского, пришедшего в полную непригодность после того, как ему покорежило пулей затворную коробку и расщепило приклад. Насчет замены – это уж я дотумкал перед самым выходом, припомнив, что именно возможность быстрой смены перегретого ствола считалась одним из главных плюсов «МГ-34».

Несколько часов, почти до самых сумерек, шли без остановок – чтобы сэкономить время и подкормить бойцов, Гурский разрешил на ходу пожевать галеты, затрофееные в ранцах перебитых эсэсманов. Найденную там же банку сгущенного молока разделили между ранеными (по понятной причине свою долю я отдал Валюше – рана практически не болела, можно было возвращать артефакт поручику). Пленным тоже выделили по несколько галет: возможно, пухлому Лунге и хватало собственных подкожных запасов, но генерал-майор похвастаться особо плотным телосложением не мог и наверняка испытывал неслабый голод. Галеты фрицам я раздал лично – нет, что вы, как говорилось в той бородатой шутке «Русского радио», я не злопамятный, просто злой и память у меня хорошая. Поначалу оберст было гордо вздернул подбородок, собираясь отказаться от большевистской подачки, но наткнулся на взгляд фон Тома, раздраженно дернул щекой и взял свою долю, процедив сквозь плотно сжатые зубы нечто вроде слов благодарности. Ну и то хлеб – корона ж не упала? Зато, как до передка дотопаем, не станет демаскировать отряд бурчащим животом…

А затем поручик, в который раз сверившись с картой, и своей, и найденной в планшете погибшего унтерштурмфюрера, остановил отряд, наказав выставить охранение и сидеть тихо, словно мыши под веником, и вместе с Феклистовым пропал почти на четыре часа. Вернулись разведчики уже ночью. Устало привалившись спиной к комлю здоровенной сосны, под которой сидел я, Гурский долго пил из протянутой фляжки, а затем произнес только два слова:

– Дошли, Виталий…

Рассказ отдышавшегося и утолившего жажду поручика много времени не занял. Сначала они со старшиной просто шли, ориентируясь на четко слышимую канонаду, куда-то «в сторону фронта», до которого, судя по тому, что уже можно было различить ружейно-пулеметную стрельбу, оставались считаные километры. Затем разведчики наткнулись на болото, лезть в которое в сумерках, разумеется, не стали, двинулись в обход. Когда лес поредел, они вышли к достаточно широкой грунтовой дороге, на которой застыло десятка полтора попавших под авиаудар наших танков и автомобилей с пушками на прицепе. Понаблюдав некоторое время за грунтовкой, Гурский рассудил, что немцы просто не могли плюнуть на столь удобный путь, ведущий прямиком к фронту. Следовательно, коль они не растащили по обочинам остовы сгоревших грузовиков и разбитые танки, значит, колонну отступающих войск разбомбили не далее, как сегодня днем. Да и внешний вид погибших бойцов тоже это подтверждал.

Сделав вывод, что фронт уже совсем близко, они с Феклистовым отправились дальше и буквально в километре наткнулись на расположившуюся на опушке леса немецкую тыловую часть. Близко подходить, конечно, не стали, опасаясь напороться на часовых, ограничившись наблюдением в бинокль. Дымили полевые кухни, копошились в моторах затянутых маскировочными сетями грузовиков шоферы, чуть дальше под деревьями удалось рассмотреть несколько многоместных палаток. Выяснять, кто такие, обычная пехота, какое-нибудь банно-прачечное хозяйство или кашевары, смысла не было, так что двинулись дальше, обходя немцев по широкой дуге.

А еще через неполный час лес закончился. Впереди лежало обширное открытое пространство, которое уже можно было считать полноценной линией фронта. По крайней мере с той точки, откуда Гурский вел наблюдение, удалось разглядеть в сгустившихся почти до полной темноты сумерках изогнутую линию немецких окопов, огибающую небольшой овраг, и несколько расположенных по флангам укрепленных бревнами пулеметных точек.

Пронаблюдав до темноты и набросав в свете запускаемых немцами осветительных ракет примерную схему немецкой обороны, поручик прикинул, как лучше пробираться на ту сторону. Овраг, к сожалению, отпадал: во-первых, он шел параллельно окопам, во-вторых, немцы не настолько глупы, чтобы не заминировать его. Подсвечивая прикрытым ладонью трофейным фонариком с опущенным синим светофильтром, Гурский сделал в блокноте еще несколько пометок и решил возвращаться.

Назад шли напрямик, оставляя в стороне и болото, и тыловиков, так что обратная дорога заняла почти вдвое меньше времени. Несмотря на имеющиеся карту и компас, под самый конец пути разведчики слегка заплутали, но, наткнувшись на уже знакомую грунтовку, сориентировались и благополучно вышли к лагерю.

Передохнув с полчаса и подкрепившись одной на двоих со старшиной банкой каши с мясом, поручик скомандовал подъем. Отдохнувшие красноармейцы с готовностью поднимались с земли, выстраиваясь привычным порядком: завершение блужданий по немецким тылам и скорое возвращение к своим настроило всех на нужный лад. Первым, показывая дорогу, шел Гурский, следом я, Джугашвили и пленные, за ними старшина, в обязанности которого входило присматривать за немцами, и остальные бойцы, по очереди тащившие пулеметы и боекомплекты к ним.

К началу третьего ночи мы, ни разу не сбившись с пути, вышли в точности туда, куда и планировали. Потратив еще сорок минут на наблюдение и разработку окончательного плана перехода, спрятали, прикрыв травой и прелыми листьями, оба ненужных более пулемета в какой-то яме и двинулись вперед. Бросать верные Maschinengewehr-34 было немного обидно, но и ползти с тяжеленными железяками через немецкие окопы и нейтральную полосу нереально. Да и патронные ленты без коробок не потащишь, звякнет разок или зацепится за что-то в темноте – и все, спалились…

Как ни странно, линию немецких окопов мы преодолели без проблем: поручик не зря столько времени потратил на наблюдение. Да и время перевалило за три часа ночи, притупив бдительность часовых, а обычные пехотинцы уже видели десятый сон, так что шансы оказаться замеченными отлучившимся по нужде фрицем были минимальны. Дождавшись, пока весь отряд подтянется к неглубокому окопу, поручик со штыком в руке спрыгнул вниз и, убедившись, что поблизости никого нет, махнул рукой.

Место он выбрал не случайно: с одной стороны траншея заканчивалась тупиком с вырубленными в глине ступеньками, с другой – делала резкий изгиб-поворот, не позволявший рассмотреть, что делается в глухом «аппендиксе». Перебравшись на ту сторону, мы растянулись на добрых два десятка метров и поползли в сторону советских окопов, пережидая запускаемые с поистине немецкой педантичностью через каждые пять-семь минут осветительные ракеты. Остальное вам уже известно: последний из преодолевающих проволочное заграждение бойцов то ли зацепил колючку, то ли уронил одну из установленных старшиной подпорок, и резко дернувшаяся проволока выдернула шток из взрывателя «шпринг-мины»…

Спихнув драгоценный сидор в ближайшую воронку, я рванулся вперед, ухватил Якова за ремень и сильно дернул, указывая направление движения. Ссыпавшись следом за старлеем, кое-как разместился рядом, осматривая в свете подвешенной над головой «люстры» автомат. Вроде нормально, а то показалось, будто зачерпнул стволом землицы. Под боком зашевелился, пихая меня острым локтем, пытающийся разложить приклад Джугашвили: воронка оказалась неглубокой и тесной для двух мужиков и угловатого ящика.

Стреляли теперь со всех сторон: к первому немецкому пулемету, лупящему практически одними трассерами, присоединился второй, вразнобой захлопали карабины. Спустя несколько секунд со стороны наших позиций тоже затарахтел пулемет, судя по длинным очередям, «Максим», и забухали «трехлинейки», звук которых я уже успел выучить. Немцы стреляли в основном туда, где располагалась колючая проволока: видимо, решили, что на мину напоролась русская разведгруппа, собирающаяся навестить их позиции в поисках «языка». Вполне логичное предположение, вот только наших бойцов жаль. Если кто-то из замыкающей тройки и уцелел под шрапнелью, сейчас их шансы уцелеть стремились к нулю. Наши же били по немецким окопам, наводя оружие по вспышкам пулеметов противника. И, похоже, небезуспешно: один из «МГ» вдруг замолчал. А спустя миг и второй. Или у них просто патроны в ленте закончились? Сколько им там на перезарядиться времени нужно, секунд пять? Десять?

Высунувшись из обрамленной пластами вывороченной земли воронки, торопливо осмотрелся в свете последней догорающей ракеты. Ни поручика со старшиной, ни пленных не видно, наверное, успели укрыться. Хорошо, ежели так. А там у нас кто? Осветительная ракета погасла, но перед этим я успел разглядеть санинструкторшу, вместе с одним из красноармейцев тащившую в нашем направлении кого-то из раненых бойцов. Твою мать, Валя! Нашла время! Так, и что делать? Может, пока темно, рвануть на помощь? Все, поздно, уже не темно: вслед за неслышимыми за канонадой хлопками сигнальных пистолетов над нами вспыхнули две осветительные ракеты. Да ложись же дура, замри!

Внезапно ожил немецкий пулемет, к счастью, только один, второй молчал. Молодец наш пулеметчик, задавил-таки гада! Вот только надолго ли?

Пихнув в бок Якова, торопливо зашептал ему на ухо:

– Вот что, Яша, за машинку отвечаешь головой. Если что, дождись, пока попритихнет, и ползи к нашим. А сейчас прикрой, только сильно не высовывайся. Просто выпусти пару магазинов над землей в направлении их окопов и стволом туда-сюда поводи.

– А ты? – опешил тот.

– Там Валя. Попробую вытащить, жаль девчонку.

– Я с тобой! – решил проявить кавказский характер старлей, но к подобному я был готов, рявкнув в ответ:

– Нет! Ты должен дойти к нашим вместе с машиной, пленными и документами. Это спасет тысячи жизней и, возможно, изменит весь ход войны. Пойми, это огромная ответственность, и мы с лейтенантом не собираемся ее бесконечно тащить только на себе. Теперь твоя очередь, Яша. Все, прикрой…

Выбравшись из воронки, торопливо пополз туда, где в последний раз заметил санинструктора. На Валю наткнулся в тот момент, когда погасла вторая «люстра». Потряс за плечо:

– Валюха, жива?

– Ой, это вы? – Что-то в ее голосе мне очень не понравилось. Категорически не понравилось. – А ребята погибли, когда по нам из пулемета попали. А я почему-то ног не чувствую. Сначала было больно, а сейчас уже нет. И спать хочется. Это хорошо, да? А как ваша рана, тоже уже не болит? Мы уже доползли, да?

– Доползли, Валюша. Теперь все будет хорошо. – Скрипнув зубами, я ухватил девушку за ремень и потащил к заранее примеченному кусту, росшему на крохотном пригорочке, за которым можно худо-бедно укрыться. Тело санинструкторши казалось совсем легким, тянуть ее было вовсе не трудно. Добравшись до укрытия, навалился сверху и замер: над головой вспыхнули одна за другой еще две ненавистные «люстры». Пока горели, рассыпая искры, ракеты, я успел бросить короткий взгляд на ее ноги. Увы, так и есть, пулеметная очередь прошлась по бедрам, примерно посередине между коленями и ягодицами. Судя по кажущимся в контрастном химическом свете абсолютно черными галифе, Валя уже потеряла много крови, видимо, пуля перебила бедренную артерию. Значит, все…

Ракеты погасли, и я, нащупав в санитарной сумке жгут, на ощупь наложил резиновую ленту на правую ногу потерявшей сознание девушки. Левую пришлось перетягивать ее собственным ремнем, потому вышло топорно и ненадежно. Да и смысла, если честно, уже не было: даже если ее прямо сейчас отправить в санбат, все равно не довезут. Но и не дать ей пусть и эфемерного, но шанса я не мог. Не как фельдшер, как человек… и мужик…

Интенсивность стрельбы меж тем снизилась: немцы, похоже, решили, что с нарушителями покончено, наши тоже не стали попусту тратить боеприпасы. По крайней мере в этот раз в небо взмыла всего одна «люстра». И вдруг произошло то, чего я ожидал меньше всего: со стороны наших позиций несколько раз хлопнуло, и спустя пару секунд раздался противный вой падающих мин. Когда-то я читал – да и от поступавших в госпиталь ребят не раз слышал, – что нет ничего хуже, чем попасть под минометный обстрел. Но сейчас я наслаждался этим выворачивающим душу звуком.

Первый залп лег с недолетом, короткими вспышками высветив немецкие окопы, второй – накрыл цель. Спустя еще два залпа все стихло: видимо, мин у наших оказалось не столь и много. Осветительная ракета погасла, и нейтральная полоса погрузилась в тишину. Дующий со стороны немецких окопов ветерок принес тухлый запах сгоревшего тротила.

Нащупав пальцами сонную артерию, попытался уловить едва ощутимое биение жизни. Как ни странно, пульс еще был – совсем слабый, нитевидный, но был. Неожиданно раздавшийся рядом голос поручика едва не заставил меня испуганно заорать.

– Я так и знал, что ты на месте не усидишь. Держи, возможно, еще не поздно, – в мою ладонь легло что-то небольшое, узнаваемо-тяжеленькое.

– Поздно, Виталик, – буркнул я, тем не менее запихивая брошку в карман Валиной гимнастерки. – Остальные все живы?

– Лунге погиб, прямо в голову попало. И Феклистова зацепило, когда стрелять начали, но неопасно, пуля по касательной скальп на темени содрала, я перевязал, как сумел. Ладно, потом поговорим. Ну что, потянули? – Гурский подхватил Валентину под мышку. – Бери с другой стороны…

Спустя полчаса – немцы больше не стреляли, видимо, отходя от неожиданного минометного обстрела, – мы были в наших окопах, где нас, как выяснилось, встречали, первым делом разоружив. Не особенно вежливо подталкивая в спину, еще не отошедшие от короткого боя вздрюченные красноармейцы во главе с пехотным лейтенантом отвели всех в командирский блиндаж.

Из бросаемых бойцами отдельных реплик мы с Гурским сделали вывод, что имело место очередное невероятное совпадение: оказывается, они ждали возвращения с той стороны разведгруппы, потому и готовились угостить фрицев минами. Собственно, увидев среди нас немца с генеральскими погонами, нас поначалу за разведчиков и приняли, тут же, увы, убедившись, что мы не слишком похожи на ушедшую вчерашней ночью группу. Недолгая перепалка на повышенных тонах закончилась признанием того, что наше требование срочно отвести к командиру или особисту в принципе вполне правомочно. Вот нас и отвели. Единственное, на чем мне удалось настоять, так это на срочной отправке раненой девушки если не в медсанбат, то хотя бы на ПМП.

Как вести себя в разговоре, мы с Гурским, донельзя измотанные событиями сегодняшнего сумасшедшего дня, не особо представляли, но тут неожиданно проявил себя Яша. Да так, что я едва на пол не грохнулся. Смерив взглядом заспанного капитана, ожидавшего нас в блиндаже, он неожиданно осведомился стальным голосом:

– Товарищ капитан, вы знаете, кто я?

– Что? – Обалдевший от подобного напора со стороны заросшего щетиной красноармейца в грязной изодранной гимнастерке, капитан аж подскочил, едва не опрокинув сколоченный из досок стол. – Ты что себе позволяешь?! Да я тебя сейчас…

– Я – старший лейтенант Яков Иосифович Джугашвили. Рядом со мной – генерал-майор Вильгельм фон Тома. Требую немедленно предоставить мне связь как минимум со штабом армии!

– Да мне по…ть, кто ты такой! Связь ему! Ты там в своих горах хоть раз телефон-то видал?

Судя по прищуренным глазам и раздувающимся ноздрям Якова, пехотный капитан определенно сказал лишнее. Пора было брать инициативу в свои руки, что Гурский и сделал… Ну, по крайней мере попытался:

– Товарищ капитан, разрешите прояснить ситуацию? Старший лейтенант Лукин.

– Заткнись, – оборвал его тот. – Ефименко, зайди!

Насколько я помнил, так звали одного из бойцов, что сопровождали нас по пути. Ну, или конвоировали, что скорее.

– Сержант, бери вот этих вот да веди…

– Отставить. – Обернувшись, мы с поручиком и Яшей встретились с оценивающим взглядом подтянутого, словно и не четыре утра, командира с петлицами младшего лейтенанта НКВД.

– Андрей, выйди, покури на свежем воздухе, – спокойным голосом произнес тот, обращаясь к капитану.

– Что?

– Потом объясню, давай бери папиросы, и чтобы я тебя с полчаса не видел, если не хочешь под трибунал угодить. Время пошло, Андрюха…

Дождавшись, пока за капитаном захлопнется щелястая дверь, сколоченная из досок от снарядных ящиков, энкаведист неспешно обошел стол. Достав папиросы, бросил помятую картонную пачку на стол, но закуривать не стал. Неожиданно взглянул Якову в глаза и произнес то, чего все мы ожидали меньше всего:

– Ну, здравствуйте, Яков Иосифович! Я ведь вас еще там, снаружи узнал, а почему не сразу пришел, так транспорт приказал готовить, через десять минут выезжаем, к утру будем в штабе фронта. А на товарища капитана не обижайтесь, он командир дельный, просто устал, наверное. Сами знаете, какие у нас тут дела… А это что за ящик?

– Шифровальная машина «Энигма», захвачена нами при разгроме колонны генерал-полковника Гудериана.

– Гудериан? – опешил особист, скользнув взглядом по фигуре фон Тома.

– Погиб во время боя. Также нашей группой уничтожен генерал-полковник Гот и генерал-майор фон Функ вместе со своим штабом. Зато нами захвачен генерал-майор Вильгельм фон Тома. – Услышав свое имя, немец занял некое подобие строевой стойки, коротко дернув подбородком. – И документы особой важности, которые должны быть доставлены в Москву как можно скорее.

Несколько секунд тот смотрел на Яшу – нет, не ошарашенными даже, а именно что обалдевшими глазами, затем выдавил, дернув пальцами воротник гимнастерки:

– Это… точные сведения?

– Товарищ младший лейтенант госбезопасности, разве я похож на шутника? – дернул уголками губ Джугашвили, в голосе которого снова прорезался грузинский акцент. – Мои товарищи могут все подтвердить.

Блин, а вот это он, пожалуй, зря! Боюсь, с этим парнишкой наша легенда насчет некоего спецотряда не прокатит.

– Товарищи, это так? Вы вообще откуда?

– Простите, товарищ лейтенант, – неожиданно твердым голосом ответил поручик. – Не обижайтесь, но на этот вопрос мы отвечать не имеем права. Вы должны понимать. Все подробности – только непосредственному командованию. Там. – Гурский дернул подбородком в сторону бревенчатого потолка.

– Понял. Едете с нами?

– Я – да, а вот мой товарищ пока, – Гурский интонировал это самое «пока», незаметно мне подмигнув, – останется здесь. Ну, если вы, конечно, не против.

Последнюю фразу особист истолковал верно: «Мол, ты хороший мужик, но есть многое, о чем тебе знать не стоит…»

– Коля, что ты за бред нес? – зло прошипел я в ухо поручику, когда энкавэдист умчался готовить транспорт.

Вместо ответа тот обернулся к Яше:

– Товарищ лейтенант, вы не могли бы оставить нас ненадолго?

Если Джугашвили и удивился, то вида не подал, молча выйдя из блиндажа. Фон Тома поручик, видимо, не стеснялся – все равно по-русски ни шиша не понимает.

– Можешь мне не верить, но брошка… я не знаю, как объяснить. Она мне… э-э… ну, сообщила, что мы с тобой выполнили задание и можем вернуться домой.

– Коля, ты это… не переутомился? Не контузило тебя?

– Так и знал, что ты подумаешь подобным образом! – раздраженно и в то же время грустно дернул Гурский щекой. – Нет, я не сошел с ума. Это… я просто вдруг понял, что знаю, что все именно так и обстоит…

– Но ведь она у Вали… ну, была…

– С Валей все в порядке, поверь, я знаю. Теперь она выживет. А брошка… когда ты отправишься домой, она… э-э… «инактивируется», я правильно произнес это ужасное слово? Превратится в простое украшение. И сейчас уже неважно, где она, у меня, у тебя или у девушки. Там еще говорилось что-то про наведенное поле высокой плотности, но уж этого я вовсе не понял.

Н-да уж, подобных терминов поручик точно знать не мог…

– Почему ты остаешься, Коля? – Нащупав в кармане «командирские» – смотри-ка, не потерял! – я вложил часы в протянутую в прощальном жесте ладонь поручика.

– Тебе не понять, но попытаюсь объяснить… – Неожиданно Гурский, изменившись в лице, до боли сжал мое плечо и потащил к выходу из блиндажа. – Виталий, прощай, время! Я весьма горд, что сражался рядом с тобой плечом к плечу! Право, как же много хочется сказать, когда нет времени даже на прощальное рукопожатие!

– Это она тебе сообщила? – с легкой иронией осведомился я, однако ответить поручик не успел, торопливо делая шаг назад.

Перед моими глазами вспыхнуло знакомое ослепительно-алое сияние, и все исчезло…