Через полкилометра интенсивного движения мы остановились, найдя подходящую полянку. Чуть в стороне журчал крохотный ручеек, что тоже было не лишним: стоило набрать воды да и умыться. Забираться и дальше в лес, расположенный в непонятно какой местности, смысла не имело: только заблудиться для полного счастья не хватало без еды. Всю дорогу поручик топал молча, сосредоточенно сопя под нос и, видимо, о чем-то напряженно размышляя. Я, разумеется, с вопросами не лез – вот только полемику разводить не хватало. Самое время.

Сбросив с плеча лямку одного из баулов, я с удовольствием растянулся на траве, привалившись к мешку спиной. Рядом расположился поручик, уложив на колени винтовку. Несколько минут молчали, отдыхая, затем Гурский заговорил:

– Виталий, я все же хотел бы спросить…

– Ну так и спрашивай, время пока есть, – пожал я плечами, подставляя вспотевшее лицо под ласковые солнечные лучи, пробивающиеся сквозь древесные кроны. Ух, хорошо-то как!

– Послушай, там, на дороге… я ведь видел на боку и на крыше того автобуса знак Красного Креста. Почему же пилот открыл огонь? Он не мог не заметить.

– Да потому и стрелял, что знал, что цель беззащитна и в ответку он ничего не получит, разве что пару неприцельных винтовочных пуль.

– Но это же ужасно, Виталий! Просто чудовищно!

– Бывало… ну, то есть будет и хуже. Я ведь тебе про сожженные вместе с жителями деревни рассказывал? Концлагеря в Интернете видел? Ну вот, примерно так и будет.

– Это… – Поручик замолчал, видимо, подбирая слова. – Это не война, это просто какая-то бойня! Безумие…

– Ой, можно подумать, на твоей войне было что-то другое, Коля. Я, конечно, не великий историк, но примерно помню, что происходило в Крыму в те годы. Ты «ледовый поход» прошел, верно? Корнилов ведь отдал приказ пленных не брать, так? Было же? Было. И не брали. Каледина, полагаю, тоже помнишь. А в других местах? В той же Сибири, например? Или на Дону – казачки, помнится, тоже особой добродетелью к ворогам своим краснопузым не страдали? Да и вообще, ты ведь у нас образованный, историю, полагаю, учил – вспомни хотя бы Французскую революцию. Там тоже кровушки человечьей пролилось ой-ей-ей сколько. И как шуаны с фонарями по полю от выстрелов бегали, и как передвижные гильотины по Франции ездили, а?

Поручик молчал, то ли переваривая информацию, то ли соглашаясь.

– А вообще… знаешь, Коля, я уже давненько пришел к выводу, что большая часть нашей – ну, человеческой в смысле – истории не меньшее безумие, чем то, что происходит сейчас. Да и не только сейчас, но и в мое время тоже – ты просто не успел об этом узнать.

Помедлив, Гурский негромко спросил:

– Расскажешь?

Прежде чем ответить, я тоже выдержал паузу: ну и о чем я могу ему рассказать? Про бездарно прос…ную кучкой зажравшихся или перекупленных заокеанским капиталом партийных бонз великую державу? Про безумные девяностые, когда некогда великую армию великой страны практически уничтожали и солдаты-срочники в дальних гарнизонах голодали и страдали от авитаминоза и чуть ли не цинги, словно зеки в лагерях? Когда в частях РВСН отключали электроэнергию и командир части высылал вооруженный наряд к распредщиту, чтобы этого не допустить? Когда за долги оставляли без тепла и света целые воинские части вместе с жилыми городками, но солдаты и офицеры молча сидели и ждали, хотя могли бы взять в руки оружие, но оставались верны присяге и долгу перед Родиной? Когда летчики годами не поднимались в небо просто потому, что не было керосина?

Или, может, рассказать ему про «гуманитарные бомбардировки» Югославии в тех же девяностых? Про разнообразные «цветные революции»? Про Ближний Восток нулевых? Про события недавнего времени на братской Украине, залившие восток страны кровью тысяч невинных людей – детей, стариков, женщин? Про всемирное рабское поклонение зеленым бумажкам с портретами давно почивших президентов? О чем же тогда?

– Может, и расскажу. Но не сейчас. Ты мне лучше скажи, с винтовкой все в порядке? А то что-то мне подсказывает, что оружие нам может понадобиться. Я-то в таком старье, увы, не разбираюсь, только в музее и видел.

– Сейчас гляну, Виталий. – Не прореагировав на «старье», поручик сочно клацнул затвором, осматривая трехлинейку.

– Ну, тут все в порядке, хоть сейчас в бой. И патронов прилично, почти полсотни в подсумках. Да, прости, что не поблагодарил сразу – спасибо за револьвер. Жаль, патронов всего семь.

– Хорошо, что напомнил. – Подтянув к себе полевую сумку, я вытянул из петельки фиксирующий ремешок и откинул клапан. – Поглядим, что внутри, может, и боеприпасы к твоему короткостволу отыщутся.

Уже привыкший к множеству непонятных слов Гурский смолчал, с интересом наблюдая за моими изысканиями. Патроны и на самом деле нашлись, целые три узкие картонные коробочки с не вызывавшей сомнений надписью «Револьверные патроны, калибр 7,62-мм. 14 штук». Поскольку ничего подобного я раньше не видел, ради интереса вскрыл одну. Патроны в коробке оказались расположены в шахматном порядке, один капсюлем кверху, второй наоборот. Из горлышек зауженных кверху длинненьких латунных гильз виднелись заглубленные плоские головки пуль.

Помимо боеприпасов в планшете обнаружилась чистая школьная тетрадка в линейку, пара очиненных карандашей, с десяток патронов к трехлинейке россыпью, половина с зелеными вершинками, половина с красными, банка рыбных консервов, простенький перочинный нож с одним лезвием, початая пачка «Беломорканала», коробок спичек, три завернутых в видавший виды носовой платок сухаря и сложенная пополам газета. Карты, на которую я втайне надеялся, не нашлось. С другой стороны, если б и нашлась, толку-то? Все равно не к чему привязаться, а значит, и определить свое местоположение – времена GPS и прочих ГЛОНАСС канули в небытие.

Кстати, смешно – только сейчас я неожиданно понял, что за все это время ни разу не вспомнил о столь привычном любому человеку двадцать первого века мобильнике. Усмехнувшись про себя, вытащил из кармана джинсов телефон, убедившись, что соответствующая пиктограмма на экране сообщает о поиске сети. Выключив сотовый, хотел было зашвырнуть его подальше в кусты, но передумал – незачем такие следы оставлять, еще найдет кто. Это ж артефакт почище, чем в компьютерной игрушке «Сталкер»…

А вот газета – интересно. Куда более интересно, чем отсутствующая карта. Хоть какая-то информация, может, узнаем наконец, когда именно находимся. Звучит коряво, признаю, но вопрос именно так и стоит: «Когда?» А «где» по большому-то счету не столь и важно. И так понятно, что или Украина, или Белоруссия.

Порядком истершаяся на сгибах газета оказалась «Правдой», датированной четвертым июля сорок первого года. Четвергом, как выяснилось. Что ж, чего-то подобного я и ожидал. Всю передовицу занимала большая, в половину страницы, фотография Сталина и текст его знаменитого выступления. Того самого, что начиналось со слов: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!» В шапке (оказывается, в те годы никаких орденов рядом с названием газеты не было и в помине), справа от набранного памятными по моему детству и юности буквами заголовку «ПРАВДА» – еще один призыв: «Все наши силы – на поддержку нашей героической Красной Армии, нашего славного Красного Флота! Все силы народа – на разгром врага! Вперед, за нашу победу!» О как… что ж, буду знать. Увлекаясь историей, я как-то даже не подозревал, что придется подержать в руках оригинал того самого номера газеты. Кстати, интересно, какое сейчас число? Ведь неведомый лейтенант, расстрелянный в полуторке, мог таскать ее с собой и месяц – вон как истерлась. Но, скорее всего, сейчас все-таки июль.

Протянув газету поручику, я сложил найденное добро обратно. Кстати, насчет патронов: если ничего не путаю, зеленый окрас головки пули – трассер, красный – пристрелочно-зажигательная. Могу и перепутать, конечно, но, скорее всего, так. Что ж, вполне могут и пригодиться, смотря что именно мы с милейшим Николаем Павловичем собираемся далее предпринимать. Ежели заниматься партизанской и иже с нею деятельностью в тылу врага, тогда точно сгодятся. Подозреваю, что бензобаки и прочие соломенные крыши от попадания подобной пули должны вполне так себе недурственно гореть.

Туда же отправил, бегло проглядев, и документы погибших на лесной дороге бойцов, рядовых Новорощенко Виталия Степановича (водила полуторки), Иванова Семена Кузьмича и лейтенанта Лукина Николая Андреевича. Шоферу, как я и предполагал, оказалось аж целых тридцать пять лет, остальным – одному восемнадцать, второму – двадцать один. Служили все трое в шестьдесят девятом стрелковом корпусе. Кстати, шофер, несмотря на невысокое звание, успел на Финской побывать.

– Странно, Виталий… – зашуршав газетной бумагой, подал голос поручик, видимо, прочитавший сталинскую речь. Кстати, быстро он, молодец: первые дни, помнится, едва не по слогам читал без всех этих привычных ему «ятей» и «еров». – Право же, у меня определенно дежавю. Не поверишь, но нечто подобное я уже читал однажды, и тоже в газете. В моем времени, разумеется. И касалось оно, кстати, тоже начала войны с Германией.

– Что? – искренне не понял я. – Что еще за дежавю? И в какой это газете в своем времени ты мог читать речь Сталина?

– Да не Сталина, – поморщился тот. – При чем тут Сталин? Я про самодержца российского.

– Поясни? – понятнее мне не стало.

Гурский криво ухмыльнулся:

– Видишь ли, если память не изменяет, двадцатого или двадцать первого июля четырнадцатого года Николай Второй издал манифест о войне. Ну, если упрощенно, это когда Австрия начала бомбардировки Белграда и Германия объявила нам войну. Так вот, там тоже был портрет государя на первой странице, как раз примерно такого же размера. И текст высочайшего манифеста, собственно.

– Ну и к чему ты это? – Я аккуратно сложил протянутую газету и спрятал ее в полевую сумку.

– Да вот, знаешь, подумалось вдруг… – Поручик определенно выглядел несколько смущенным. – Этот твой Сталин хоть и тиран, но обратился «братья и сестры», а император – «наши подданные». Иными словами, он к подданным обратился, а Сталин – к народу, к которому причислил и себя самого, понимаешь?

– Николай Павлович, да ты, гляжу, прямо на глазах становишься все более политически подкованным. – Не сдержавшись, я громко фыркнул. Нет, по-умному-то, разумеется, не стоило его лишний раз доставать, но вот само вырвалось, честное слово. – Того и гляди вовсе большевиком станешь.

– Не юродствуй, пожалуйста, – негромко буркнул тот, глядя в сторону.

Смущенно хмыкнув, я легонько тронул его за плечо:

– Прости, Коля, похоже, и на самом деле глупость сморозил. Не обижайся.

– Да я и не обижаюсь, – также равнодушно передернул Гурский плечами. – Какие уж тут обиды. Просто, полагаю, ирония совершенно не к месту, вот и все. Кстати, держи, я видел, как ты забирал документы у павших подле авто. – Поручик протянул мне солдатскую книжку.

Еще ничего не понимая, я раскрыл ее, вчитываясь в заполненные от руки строчки: «Гвоздева Вероника Матвеевна, 1923 года рождения. Санинструктор». И тут до меня дошло:

– Коля, это что, той девочки?! Ну, там, возле автобуса?

– Да, – не глядя на меня, кивнул поручик. – Мне показалось, что так будет правильно. Ты ведь не забрал.

– Знаешь, я не смог…

– Да я понял, Виталий. Ты просто не был на настоящей войне. Вернее, был, но не в качестве солдата. А вообще? Знаешь, ты прав. Я видел многое, очень многое. Меня, увы, не удивить кровью и зверствами. Просто, попав в твое время и проведя там несколько дней, я хотел все забыть, просто выбросить из памяти, хотя бы ненадолго. Мне казалось, что получится, я даже почти в это поверил. Но сегодня убедился, что сие тщетно: война продолжается, война во мне самом. Она не отпустит. И снова будет все то же самое: кровь, смерть и страдания. А помянутая тобой Французская революция? Это прошлое. Сейчас все иначе. Особенно сейчас. – «Особенно» поручик заметно интонировал.

Поднявшись на ноги, Гурский отставил в сторону винтовку и кивнул на принесенные баулы:

– Кстати, а зачем нам вся эта одежда?

– Ну, вся нам и даром не нужна, а в остальном – разве сам не догадываешься? На дворе сорок первый год, так что мы как бы не совсем по моде одеты. А ты вон еще и джинсы кровью измазал.

– А знаки различия? – немедленно врубился в тему куда более подкованный поручик. – В армейском обмундировании, но без погон… то бишь, пардон, без принятых у большевиков петлиц… Как боевой офицер я скажу, что далеко мы не уйдем – в глазах первого же встреченного кадрового офицера будем выглядеть сущими дезертирами, если вовсе не шпионами. И если он нас тут же расстреляет по закону военного времени, то будет абсолютно прав.

– Вот сейчас и поглядим… – буркнул я, в душе признавая правоту поручика. Гм, об этом я как-то не подумал, да и авторы многочисленных книг «про попаданцев» не слишком-то акцентировали внимание на подобных мелочах. Нет, переодеться-то, конечно, стоит, но и щеголять в форме без знаков различия тоже не слишком разумно: Гурский прав на все сто – первый же встреченный окруженец в командирском звании за предателей примет. К стенке, конечно, не поставят, нет в лесу стенок, а вот шлепнуть у ближайшей сосны или патриотической березы вполне могут.

Нет, легенду-то выдумать несложно: допустим, мы оба с ним мобилизованные, нас успели обмундировать и отправили в часть. До которой мы не доехали, попав под немецкий авианалет. Колонну раздолбали «мессеры» (интересно, этот термин тут уже в ходу? Не факт, так что лучше говорить просто «немецкие самолеты», без конкретики), уцелевшие разбежались по лесам, а мы с товарищем, осознав, что оказались во вражеском тылу, прорываемся к линии фронта.

Ну а что? Вполне себе версия. Насколько понимаю, в неразберихе первых военных месяцев бывало и похуже. Проблема всего одна, зато глобального характера: мы просто тупо не знаем, где находимся! А без этого все рассуждения о «поисках своей части» или «прорыве к линии фронта» выглядят, мягко говоря, несерьезно. Кровь из носа нужно узнать, куда именно мы попали. А заодно придумать, почему у нас нет документов. Хотя относительно последнего есть вариант: документы были у погибшего командира и сгорели вместе с расстрелянной машиной.

Впрочем, имеется и другой вариант, пусть и ненамного, но все же более безопасный для нас… Идея эта мне, скажу прямо, категорически не нравилась – исключительно из моральных соображений, – но если ничего иного не останется, то можно воспользоваться документами погибших на дороге красноармейцев. Мне придется выдать себя за водилу расстрелянной полуторки, благо по возрасту – самое то. Конечно, я старше его почти на десятилетие, но в этом времени мужики обычно выглядели старше своих лет. А поручик станет лейтенантом Лукиным. Тут и вовсе попадание в «десяточку»: и возраст, и звание практически один в один. Да и командовать умеет, если что: фронтовик все ж таки. Что ж, пожалуй, этот вариант все же лучше. Как ни тяжело на душе, но лучше. Да и номер части знаем, уже меньше выдумывать придется.

Изложив поручику свои соображения (идея с документами погибших ему тоже особенно не импонировала, однако он признал, что это – вполне так себе вариант), я развязал баул с формой и вывернул содержимое на землю.

Снова посоветовавшись с Гурским, я перебрал с десяток бэушных комплектов, видимо, и на самом деле после «прожарки» в госпитале, и подобрал более-менее подходящие по размеру. Поручику – с малиновыми с черным петлицами, пехотными, мне – черными с красным кантом, автобронетанковыми. Шофер я или где? Практически, блин, танкист… Кстати, проблема, как выяснилось, крылась вовсе не в петлицах, а в отсутствии эмблем родов войск: на большинстве гимнастерок их вполне предсказуемо не имелось. Но тут нам откровенно повезло: некоторые петлицы оказались с эмблемами, которые, подозреваю, просто поленился содрать перед обработкой какой-нибудь местный санитар. За что ему огромное попаданческое спасибо. Униформу я, разумеется, выбрал наиболее поношенную – во избежание, так сказать. В итоге поручик стал вполне так себе лейтенантом-пехотинцем (зеленые, то бишь полевые кубари пришлось позаимствовать с гимнастерки кавалериста), а я – рядовым автобронетанковых войск.

Закончив с формой, занялся ревизией санитарной сумки погибшей медсестрички: между прочим, весьма полезная вещь. В конце концов, даже если я простой шофер, может, у меня батя врачом был, вот и научил сына повязки накладывать да уколы делать. Ну, я и подобрал у расстрелянной колонны сумку, чтобы боевым товарищам помощь оказывать. Кстати, что у нас тут? Так, четыре перевязочных пакета в вощеной бумаге, резиновый жгут для остановки кровотечения, вата, металлическая коробочка с парой многоразовых шприцов и иглами – в детстве я и сам подобные застал – и бутылочка с притертой пробкой, судя по всему с йодом. И еще одна, грамм на сто, со спиртом. Ну, хоть что-то.

В небольшом внутреннем кармашке обнаружились и немудреные личные вещи: несколько писем, еще не фронтовых треугольников, а обычных прямоугольных, с марками, зеркальце, полупустая жестяная пудреница, граненый цилиндрик губной помады и расческа с парой застрявших в зубчиках русых волос. Ощутив, как предательски защипало глаза и в горле застрял вязкий комок, я поспешно убрал все обратно. Глупо, конечно, таскать с собой женские вещи, но не выбрасывать же? Отчего-то мысль показалась кощунственной… ладно, спрячу где-нибудь.

– А знаешь, пожалуй, нам и на самом деле стоит придерживаться этой версии, – неожиданно подал голос поручик, отвлекая меня от грустных мыслей. – Право же, подобная трактовка наших приключений вполне может сойти за правду. Сопровождая санитарный транспорт, попали под авиационный налет. Уцелели только мы вдвоем, поскольку ехали в головной машине, а немецкий аэроплан сперва ударил по автобусу. Все погибли, а мы прорываемся к своим. Вроде бы ничего необычного – офицер и его шофер, правда? Не слишком похоже на шпионов или диверсантов?

– Командир, – автоматически поправил я. – Звание «офицер» Сталин вернет только в сорок третьем.

– Да, прости, командир. Как тебе?

– Шикарно, Коля. Практически не подкопаешься, – криво усмехнулся я. – Кроме одного: ты хоть примерно представляешь, где мы находимся? И где именно к своим прорываемся: в Белоруссии, на Украине? Сам посуди: ну не можем же мы этого не знать? Полагаю, идея с контузией не прокатит – нас на этом любой особист… – увидев непонимание на лице поручика, пояснил: – Ну, то есть контрразведчик на раз расколет.

– Проблема, – согласился Гурский, закончив подгонять обмундирование. Ну да, ему проще, униформа рабоче-крестьянской не столь уж сильно и отличалась от привычной ему. Всяко не мой привычный камуфляж-«флора» времен второй чеченской. Нет, офицерский френч сидел бы куда лучше, но, как говорится, за неимением гербовой подтираться можно и писчей. На мне же и гимнастерка, и заправленные в яловые сапоги (без портянок, что характерно и не есть хорошо) галифе сидели, мягко скажем, как на корове седло. Хотя, возможно, так оно и лучше: я ж не кадровый, а просто шофер. Ну, или шофер, ага. Мне, главное, машину в нормальном состоянии содержать, а не по плацу вышагивать.

Поручик же – с явно видимым удовольствием – натянул портупею с кобурой, вполне профессионально ей перепоясавшись. Полевая сумка, ясное дело, тоже досталась новоявленному «лейтенанту Лукину». Я же нацепил на себя солдатский ремень с подсумками и флягой. Вот же блин, это что, мне теперь и трехлинейку на себе тащить? Вот не было печали… а оно мне надо?!

Уже когда совсем было собрались выступать, поручик неожиданно осведомился:

– Виталий Анатольевич, тебе сапоги как, не жмут?

– Что? – В первый момент я искренне не понял, о чем он.

– Да то, что без портянок ты и версты не пройдешь. Сапоги, да на ноги в тонких носочках – это, поверь моему опыту, совсем беда. Ступни в кровь сотрешь – и дальше как? На плечах я тебя далеко не унесу.

– Есть варианты? – угрюмо буркнул я, признавая его правоту. С другой стороны, я разве виноват, что служил в те времена, когда обуваться полагалось в берцы и носки? Дубовые солдатские кирзачи я, разумеется, быстренько сменял у знакомого прапора-каптерщика на нормальные шнурованные ботинки, но о портянках тем не менее и слыхом не слыхивал.

– На первое время есть, – серьезно кивнул Гурский. – Сейчас распустим пару самых застиранных гимнастерок – там ткань помягче, благо нож у нас есть, – пояснил он в ответ на мой удивленный взгляд. – Но после все одно следует найти нормальные портянки.

Хмыкнув, я лишь развел руками: крыть было нечем и незачем. Опытному фронтовику из двадцатого года всяко виднее. А вот неизрасходованную униформу вместе с нашими «попаданческими» шмотками следовало, как минимум, спрятать. А еще лучше – уничтожить. Война – войной, но и о конспирации забывать не следует. Лейблы американских производителей на джинсах в этом времени, знаете ли, вполне могут стать весьма весомым пунктом в обвинительном приговоре: ленд-лиза-то пока нет, ага!

От идеи сжечь невостребованную одежку пришлось сразу же отказаться: во-первых, на подобное потребуется время, и немалое, во-вторых, это демаскирует, в-третьих, нам для полного счастья только лесного пожара устроить не хватает. Поскольку пехотных лопаток ни у кого из погибших красноармейцев не нашлось, а прихватить из кузова полуторки замеченную там обычную штыковую лопату я не догадался, задача неожиданно оказалась достаточно нетривиальной. Выяснилось, что даже в лесу не так-то и просто спрятать пару немаленьких брезентовых баулов с формой и обувью.

Кстати, смешно, прочитав, пусть и «по диагонали», не один роман о «попаданцах», никогда не думал, что с первых же часов пребывания в прошлом возникнет столько мелких, но трудноразрешимых проблем. Ну, вот нет у тебя, допустим, банальной лопаты – и все. Как хочешь, так и выкручивайся. Или перочинный нож: вот не найдись он в лейтенантском планшете – чем портянки из старых гимнастерок нарезать? Или банку консервов вскрыть?

В конце концов, мы просто подыскали подходящий выворотень, при падении вырывший корнями приличную ямину, где и спрятали оба мешка. Причем сначала – это уж я извратился – на самое дно сбросили нашу «будущанскую» одежку и при помощи винтовочного приклада присыпали ее землей, а уж сверху расположили баулы, в свою очередь, замаскировав их дерном и прошлогодними листьями. Вышло вполне нормально: если не искать специально, точно не найдешь. А к осени все это и вовсе станет историей. Поразмыслив, я штыком вырыл под самым стволом упавшего дерева еще одну ямку, куда после определенных душевных колебаний отправил мобильник, портмоне с остатками денег и личные вещи погибшей медсестрички: носить подобное с собой было не просто глупо, а опасно.

Украшенное моей цветной фотографией водительское удостоверение я от греха подальше и вовсе сжег, что стоило парочки обожженных пальцев: горела заламинированная картонка из рук вон плохо. Хотел было еще и присыпать тайник табаком из раскрошенных папирос, но решил, что подобное будет уж вовсе перебором и паранойей. Хотя, как вещает народная мудрость, «если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами никто не следит». А вот наручные часы, поколебавшись, решил оставить, разве что на руке не таскать. Во-первых, просто жалко: я эти «командирские» сразу после дембеля купил, в память об армии родной. А во-вторых, не столь уж и демаскируют: часики не электронные, а механические, на циферблате красная звезда и название… ладно, решено – оставляю.

Вновь встал вопрос с направлением движения: куда именно идти, мы по-прежнему не знали. Нет, понятно, что на восток, в сторону линии фронта, но вот конкретно? Конкретно никакой ясности не было. Со сторонами света мы определились даже без пресловутого «растущего на северной стороне стволов деревьев мха», но вот в остальном? В остальном просто топали по лесу, периодически делая недолгие привалы, пока не услышали…