Военный госпиталь N. Конец весны 1943 года
Могучая плюха ударной волны впечатала Сашку в снег, щедро отходив по спине комьями выдранной взрывом мерзлой глины. Щеку оцарапала ледяная корочка проломленного наста, однако боли он даже не ощутил. Близко легло, мать-перемать! Глаза запорошило снежной пылью и дымом, ноздри забила тухлятина сгоревшего тротила. Не успел он прийти в себя, как рвануло еще раз: ТУ-Д-ДУМ! Почва мощно вздрогнула, короткой судорогой подкидывая тело; по спине, уже не ощущавшей ударов, снова замолотили комья, по твердости сравнимые с камнями. Беззвучно, словно в старом немом кино, рухнула перебитая у комля сосна, ломая сучья и обрушивая вниз слежавшуюся снеговую шапку. Дышать было нечем; повсюду, во всем мире, внезапно сузившемся до размеров больничной койки, осталась только эта тошнотворная вонь.
«Следующий – мой», – отстраненно подумал Гулькин, отчего-то не испытав вовсе никакого страха. Страх, равно как и все остальные чувства, остался где-то там, в прошлой жизни, которая закончилась с началом артобстрела. По самому краешку оглушенного сознания скользнула ленивая мысль – все повторяется. Подобное уже было меньше двух лет назад. Тогда, под падающими с выворачивающим душу воем немецкими минами у него тоже не осталось никаких эмоций и чувств. Все повторяется… Только тогда было лето, и ноздри забивала всепроникающая пыль, а сейчас – начало весны и снег. Одно только обидно: на этот раз перепахивающие землю осколочно-фугасные гранаты – наши.
Журчания нового снаряда осназовец не услышал: уши напрочь забило несуществующей в реальности ватой еще в самом начале обстрела. Не услышал, зато почувствовал. Всем, как говорится, естеством ощутил.
Тяжелый удар близкого разрыва. Разрывающий легкие екающий толчок перепада давления. Короткая резкая боль в перебитой осколком ноге. Темнота, где нет ни начала, ни конца…
Лейтенант оперативной группы СМЕРШа Александр Викторович Гулькин, сдавленно захрипев, в очередной раз родился заново и проснулся на скомканной, мокрой от пота госпитальной простыне…
Твою ж мать, снова! Да сколько ж можно-то?! Каждые несколько дней, с завидным постоянством – один и тот же сон-воспоминание. Поначалу он еще и орал как резаный, подсознательно пошире раскрывая рот и спасая от баротравмы барабанные перепонки, чем пугал медсестер и соседей по палате, но затем научился обходиться стоном или хрипом, вот как сейчас. И все равно неприятно.
Полежав несколько минут, успокаивая дыхание и зашедшееся в бешеном ритме сердце, Александр осторожно огляделся сквозь прищуренные веки. Вроде все в порядке, никого не разбудил. И то хлеб. Пятиместную палату, куда, как подозревал Гулькин, его положили по большому «блату» (в остальных помещалось куда больше раненых, а кое-кто и в коридорах располагался), заливал ровный свет раннего утра. Легкий ветерок лениво колыхал накрахмаленные занавески на окнах – уж вторая неделя пошла, как окончательно растеплелось, и окна перестали закрывать на ночь.
Соседи дрыхли по койкам, наслаждаясь последними минутами до побудки: поднимали в госпитале рано, в шесть уже начинались процедуры. Кому назначенный врачом укол, кому горсть таблеток, кому обработка раны, перевязка или физиопроцедуры, остальным – просто подъем, чтобы жизнь медом не казалась. Тем, кому никаких назначений не полагалось, в принципе, не запрещалось покемарить еще часок, но попробуй тут усни, когда по всем коридорам и палатам начинается ежеутренняя движуха! А спать фронтовой люд приучен чутко, не на гражданке, чай. Это там, на фронте, можно и под грохот канонады задрыхнуть, а здесь, в тылу, все наоборот. Эдакий парадокс…
Осторожно, чтобы не скрипнуть пружинами, присев на койке, Сашка с наслаждением пошевелил пальцами. Раненая нога уже с неделю не подводила хозяина – и перебитая кость срослась, как нужно, несмотря на сложный оскольчатый перелом, и пальцы работали нормально. Так что зря переживал, пронесло, не стал он инвалидом. И ногу не отняли, и на костыле до самой старости хромать не придется. Значит, не комиссуют; значит, скоро обратно на фронт, к ребятам! Поработать, конечно, придется: мышцы от долгого бездействия ослабли – «атрофировались», как по-научному обозвал это военврач, – так что нужны постоянные тренировки. Ну да ничего, дело наживное. Тем более, тренируется он каждый день – сбегает потихоньку в дальний угол окружающего госпиталь старого фруктового сада и разрабатывает ногу, потихоньку увеличивая нагрузки. Сначала просто ходил кругами, считая шаги, затем начал приседать, дойдя до десяти за раз. Еще неделя – и восстановится. Некогда ему тут разлеживаться, и без того кучу времени зазря потерял…
Ощутив, что мочевой пузырь настойчиво требует уделить ему внимание, Гулькин встал. Привычно поправил перекрученную постель, взбил и ровненько уложил пропотевшую подушку, ликвидируя видимые последствия очередного кошмара. Вроде все, никаких следов. А следы таким, как он, оставлять категорически нежелательно. Усмехнувшись собственным мыслям, прихватил с тумбочки баночку с зубным порошком, щетку и мыло в целлулоидной мыльнице, перекинул через плечо казенное вафельное полотенце с размытым лиловым штампом в углу и двинул к выходу. Первые несколько метров до двери в коридор он еще заметно хромал, припадая на выздоравливающую ногу, но с каждым новым шагом утренняя скованность проходила, и движения давались все проще и проще. Отлично, выздоравливаем! Ура, товарищи!
В дверях столкнулся с медсестрой Оленькой – юным созданием лет восемнадцати от роду, в которую было тайно влюблено народонаселение всех близлежащих палат. Некоторые, к слову, пытались сделать тайное явным. С разочарованием убеждаясь, что Оленька не только способна постоять за себя, но и внушить ухажерам, что понятие субординации и прочей дисциплины для нее не пустой звук и обязательно к исполнению. Обламывались, проще говоря. Сашка на подобном не погорел – сначала не до того было, едва на костылях до санузла добредал, с тремя остановками на передохнуть, а после вовремя раскусил, что к чему. Живущая при госпитале вместе с матерью, работавшей здесь же санитаркой, медсестричка, по слухам, имела жениха, воюющего где-то на фронте, и делать глупостей никому не позволяла. Причем к начальству с жалобами не бегала, несмотря на юный возраст, справляясь с проблемами самостоятельно. Так что Гулькин, за два военных года порядком оголодавший в отношении противоположного пола, сразу сказал себе решительное «стоп». А пару раз, несмотря на раненую ногу и контузию, даже переговорил в курилке с особо ретивыми «женихами». Поговорил – в смысле именно что словами, без рукоприкладства. Оленька об этом, к счастью, не узнала – только этого не хватало…
– Доброе утро, товарищ лейтенант, – приветливо улыбнулась девушка, кокетливо поправив выбившуюся из-под медицинской шапочки челку. – Снова первым проснулись? Позволите?
– Конечно, красавица. – Сашка галантно отступил в сторону, помогая вкатить в палату скрипучую больничную тележку со шприцами в никелированных лотках, перевязочным материалом, разложенными по отдельным коробочкам таблетками и прочим медицинским добром. – Разрешите идти, товарищ самый главный военврач?
– Ступайте, только долго не ходите. Витамины ждут. Оставлю на тумбочке. – Поколебавшись мгновение, заговорщицким шепотом спросила: – Что, снова кошмар приснился? Опять под артналетом побывали?
– Было дело, – пожав плечами, не стал спорить Гулькин. – Привык уже, нормально все, Оленька. Вроде никого не разбудил – и то дело. Как дежурство?
– Привыкла уже, нормально все, – с улыбкой вернула девушка его же фразу. – Про витамины не забудьте, товарищ лейтенант. И физиопроцедуры не прогуливайте, пожалуйста, особенно массаж. Поймите, это для вашей же пользы! Иван Палыч – прекрасный массажист, а вам мышцы нужно разрабатывать. Кстати, ногу сильно не перегружайте, очень прошу. Вы, конечно, контрразведчик, да только про ваши занятия в парке главврач давно знает. Пока молчит, но просил присматривать. Вы уж меня не подводите.
– Будет исполнено в точности, – шутливо раскланявшись, Гулькин выскользнул в коридор. Задумчиво хмыкнул – вот оно, значит, как? Главный врач в курсе, а он об этом ни сном ни духом. Хорош особист, нечего сказать, ага…
Прикрывая дверь, услышал за спиной привычное:
– Доброе утро, товарищи ранбольные! Подъем, просыпаемся, утренние процедуры…
* * *
Закончив с утренним туалетом и ежедневными процедурами, надоевшими хуже горькой редьки, Гулькин, убедившись, что ушел незамеченным, уединился в глухом уголке парка. Сначала сделал несколько обязательных кругов быстрым шагом, разогревая мышцы, затем немного побегал и перешел к гимнастике. Приседания – отдых – укороченный гимнастический комплекс для верхних конечностей – отдых – еще десять приседаний. Нога вела себя все лучше и лучше. Значит, недолго осталось, никуда не денутся, скоро выпишут! Отыскав в дупле старой груши слегка заржавленный штык от «СВТ» (нашел под госпитальным забором еще в один из первых дней – то ли с прошлого года тут валялся, то ли кто-то из раненых припрятал да забыл), отработал серию бросков из разных положений. Клинок послушно впивался в измочаленную кору. Нормально, навыки не забыл, попадает в точности туда, куда нужно. И тут полный порядок.
Полсотни раз отжавшись от одуряюще пахнущей весной земли, Александр перекатился на спину и расслабился, закинув руки за голову. Не положено, конечно, если кто заметит, тут же к главврачу потянут: мол, нарушение режима, простудитесь. Но как не поваляться в молодой траве, вымахавшей уже на добрую ладонь? Да и с чего б ему простужаться, уж май месяц на дворе! Лето скоро… третье военное лето. Позади и битва под Москвой, и Сталинград. Хоть немец пока еще силен, все равно победа скоро. Выдохся он, гад фашистский, выдохся. Еще совсем немного надавить – и сломается. Меж ранеными уже давно слухи ходят, что летом большое наступление будет. Наше, в смысле, наступление. И слухам этим Сашка, несмотря на профессиональную недоверчивость с прочей подозрительностью, склонен верить практически на все сто процентов. Давно уже все к этому идет. Потрепали фрица, ослабили, силы поднакопили – пора б и назад гнать… Эх, скорее бы на фронт, мужики, поди, заждались! Костя Паршин, Серега Максимов, Витька Карпышев…
Вспомнив о последнем, Александр тяжело вздохнул. Ох, Витька, Витька, как же ты так, братишка?..
Район Ржевско-Вяземского выступа. Март 1943 года
Подтаявший за день ноздреватый снег за ночь прихватило морозом. Лыжи с хрустом продавливали шершавый, словно наждачная бумага, наст и шли туго, замедляя и без того не слишком быстрый темп движения. Двое пленных тоже скорости не добавляли, поскольку двигались с двойной нагрузкой. Привалов больше не делали – до рассвета оставалось всего ничего, и за это время нужно было кровь из носу проскочить передок и выйти к своим.
Как они ухитрились оказаться за линией фронта? Отдельная история, на войне и не такое случается. Линия фронта вовсе не всегда обозначена траншеями, минными полями и заградительными сооружениями. Особенно в незнакомом лесу. А свериться с картой не всегда есть возможность – да и смысл, ежели на ней нанесена в лучшем случае вчерашняя обстановка? Вот и они, преследуя немецкую разведгруппу, и сами не заметили, как оказались «на той стороне». Фрицы, скорее всего, тоже. Четверо диверсов просто всеми силами пытались оторваться от невесть откуда появившихся русских, не особо разбирая, в каком именно направлении они движутся.
Погоня закончилась тем, что с дороги сбились и первые, и вторые. В конце концов немцы решили устроить засаду и обрубить надоевший «хвост». Гулькин, уже давненько ожидавший от противника чего-то подобного (окажись он на их месте, давно бы уже так и поступил), на уловку не повелся, результатом чего стал быстротечный бой с результатом отнюдь не в пользу первых. Обойдя засаду с флангов, осназовцы положили пару фрицев на месте и еще двоих захватили живыми и практически целыми. Практически – поскольку одного прилично приложило близким разрывом гранаты (без осколочной рубашки, ясное дело).
Кое-как привязавшись к местности, двинулись в обратном направлении, попутно внезапно и выяснив, что ухитрились забраться в немецкий тыл. Связаться со своими возможности не имелось: рацию они с собой не брали, планируя обернуться максимум за сутки. А фашистский «funk» разбило шальной пулей до состояния полной неремонтопригодности, и радиостанцию пришлось бросить, для гарантии доломав прикладами. Навьючив на пленных пожитки и оружие погибших камрадов, двинулись в обратном направлении. Планируя к рассвету оказаться у своих. И почти дошли…
– Слышь, командир, – выдохнул в Сашкину спину догнавший его Карпышев. – Давай все же хоть на пяток минут притормозим. Пленные совсем сдулись, едва бредут, особенно контуженный. Пусть передохнут, все равно мы тех фрицев, что на опушке окопались, уже всяко обошли. Как думаешь?
– Ну, давай, – нехотя согласился Гулькин, которому отчего-то категорически не хотелось останавливаться. Но товарищ прав, загонят пленных – и что дальше делать? На себе переть? С грузом да по такому снегу? Сворачиваем вон туда, видишь, вроде овражек какой. Там и пересидим минуток с десять. Но не больше, вот-вот светать начнет. Ступайте следом, я первый.
– Принял, – Виктор легонько хлопнул его по плечу, возвращаясь к основной группе.
Передохнув в крохотном распадке и заставив пленных сделать по несколько глотков шнапса, у них же и затрофеенного, собрались двигаться дальше. Но не успели: в морозном предутреннем воздухе курлыкнул первый снаряд, и метрах в пятидесяти вздыбился могучий куст разрыва.
Не теряя ни мгновения, Гулькин рывком поднял ближайшего гитлеровца за лямки ранца и пихнул вперед, свирепо заорав по-немецки:
– Vorwärts! Sie wollen leben – Lauf! Verschieben oder Tod! Schneller! Мужики, давай обратно, в лес! Укроемся под деревьями! Рассыпались, толпой не бежать! Лыжи бросить!
Остальную часть фразы он проорал исключительно на русском командном, помянув и женщин легкого поведения в крайне интересных положениях, и всем известную мать, и отдых, из-за которого они потеряли добрых десять минут, и неведомых артиллеристов, которым именно сейчас приспичило перемешивать с землей немецкие позиции…
Фрицы оказались понятливыми – ломанулись вперед так, что едва угонишься. Перли по снегу, что те аэросани. То ли Сашкиных матов испугались, то ли жить хотели аж до усрачки, пусть даже и в страшном русском плену. Да еще и ранцы с разряженным оружием не бросили, поскольку приказа такого не получили. Осназовцы рванули следом, спеша укрыться в лесу. А советские гаубицы, судя по ощущениям, калибром как минимум в сто двадцать два мэмэ, продолжали гвоздить квадратно-гнездовым, нащупывая цели. Пока еще не слишком часто, просто пристреливаясь.
«А вот когда беглым накроют – тогда все, пиши пропало, – автоматически подумал Гулькин. – Да твою ж мать, как обидно-то! Совсем немного не успели, самую капельку. Под своими снарядами лягут – и не узнает ведь никто, запишут в пропавшие без вести – и привет. А ведь не хотел останавливаться, зудело что-то в груди, царапало. Как чуял!»
ТУ-ДУМ! – очередной снаряд ударил метрах в двадцати по ходу движения. Падая, Александр успел пихнуть в спину ближайшего пленного, заваливая того в снег. Второй фриц внезапно запаниковал, видимо, впервые попав под артобстрел. Или недавняя контузия так сказалась? Бросив вещи и оружие, плюхнулся на колени и, закрыв голову руками, истошно завыл, раскачиваясь из стороны в сторону. Оказавшийся ближе всех Карпышев рванулся к нему, опрокидывая на землю и падая рядом. И тут же обоих скрыл пронизанный коротким огненным всполохом куст взрыва. Над головой протяжно пропел осколок, заставляя Гулькина уткнуться ничком, следом прошла, запорашивая спину снегом, ударная волна. Было ли это прямое попадание или осколочная граната ударила в нескольких метрах от людей, Сашка так и не понял. Но никто из двоих после разрыва не поднялся. А разбираться времени не осталось.
Боковым зрением отметив, что Максимов с Паршиным еще живы и со всей возможной скоростью несутся к деревьям, он подхватил «своего» фрица и тоже погнал к лесу. Всего метров тридцать осталось, пустяки… Но убежать удалось недалеко – новый взрыв разбросал их, словно тряпичные куклы. Последним, что еще успел заметить осназовец, прежде чем на секунду потерял сознание, было то, что падал пленный плохо, словно внезапно сломавшись в поясе. Самого его, сорвав со спины вещмешок, протащило по насту несколько метров, едва не впечатав боком в комель старой сосны. Еще полметра – и совсем бы кисло стало, как минимум ребра переломало.
Придя в себя, Александр нащупал автомат, отчего-то оказавшийся под коленями, приподнялся на локтях и огляделся. Отброшенного взрывом немца он не видел, только взрыхленный снег, серый от копоти, да торчащую из-под него ребристую подошву ботинка. Убило, что ли? Все равно нужно проверить, вдруг еще жив. Обидно пустыми возвращаться, непрофессионально как-то…
С трудом заняв горизонтальное положение, попытался забросить на плечо автоматный ремень, не сразу поняв, что тот перебит осколком. Голова кружилась, из носа текло, согревая губы и подбородок, что-то липкое и теплое. Мысли скакали стреляными гильзами, соскальзывая с одной на другую, и не позволяли собраться. Пленный, которого нужно оттащить в лес, Витька Карпышев, артиллеристы, машущий рукой и что-то кричащий Костя, темные проплешины гари на снегу, новый автоматный ремень – этот уже никуда не годен, как ножом срезало, в аккурат у антабки, сизый дым над уродливой кляксой воронки, поваленное дерево с расщепленным стволом, снова Паршин, зачем-то бегущий в его сторону, пропавший вещмешок… Так, все, нужно успокоиться! Соберись, подумаешь, контузия, впервые в жизни, что ли? Сейчас, вот уже прямо сейчас он возьмет себя в руки, и все будет хорошо…
Могучая плюха ударной волны нового взрыва опрокинула и впечатала Сашку в снег, щедро отходив по спине комьями мерзлой глины. И, как порой и бывает на войне, это неожиданно привело его в чувство. Впрочем, совсем ненадолго…
* * *
– Да что ж вы такое делаете-то, товарищ лейтенант?! – знакомый голос выдернул Гулькина из нежданно-негаданно нахлынувших грустных воспоминаний. Елки-палки, ну он дает – едва не задремал, пригревшись на солнышке! Даже не заметил, как Оленька подошла: хорош контрразведчик, нечего сказать! Совсем от этой тыловой жизни расслабился, хватку потерял…
Рывком сев, Александр уставился на застывшую в паре метров девушку. Выглядевшую, нужно признать, весьма решительно: руки уперты в бока, лицо раскраснелось от праведного гнева, из-под медицинской шапочки выбивается непокорная русая челка. На несколько секунд он откровенно залюбовался, хоть ситуация к подобному определенно не располагала. Ох, хороша, даже жаль немного, что жених имеется! Так бы и влюбился! Вот честное слово, взял бы – и влюбился, ей-ей! Приударил, как говорится…
– Ну, как вам не стыдно, разве можно так? – продолжила Ольга уже без прежнего возмущения в голосе. – Вам только воспаления легких не хватает! Вставайте немедленно и марш в палату! Мало того, что режим нарушаете, еще и антисанитарию разводите. Здесь лечебное учреждение, а не передовая. А еще командир, фронтовик, в особом отделе служите. Вот доложу врачу, будете знать!
– Виноват, – смущенно произнес осназовец, торопливо поднимаясь на ноги и тщательно охлопывая госпитальную пижаму, словно это могло избавить ее от микробов. А девушка, между прочим, кругом права: санэпидрежим нарушать вовсе последнее дело, в госпитале и без того инфекции хватает. Тьфу ты, стыдобища какая… – Только не нужно никому говорить, хорошо? Больше не повторится, слово офицера. Договорились? А пижаму мне сегодня все одно на смену сдавать, еще вчера предупреждали.
– Ладно уж, что с вами делать, – смягчилась медсестра, с трудом пряча улыбку. – Ишь, как покраснели, видать, и на самом деле стыдно. Но только в последний раз, вы обещали! Как нога?
– Да нормально, Оленька, честное слово! По утрам еще чуток прихрамываю, но как расхожусь – как новенькая! – излишне оптимистично заявил Сашка, скосив глаза на так и торчащий из ствола груши штык. Блин, совсем забыл! Может, не заметит?
Заметила, проследив за его взглядом. Ну, и кто из них после этого контрразведчик?
– Между прочим, оружие, товарищ лейтенант, во время лечения при себе иметь не положено!
– Да какое ж это оружие, товарищ самый главный военврач?! – делано возмутился Гулькин. – Смотрите, какой он ржавый. Так, железяка бесполезная. В траве под забором нашел, вот и решил побаловаться…
– А покажете?
– Что показать? – искренне не понял Александр. – Штык?
– Да сдался мне этот ваш нож! – с улыбкой хмыкнула девушка. – Как вы его бросаете, покажете? Интересно же. Ни разу не видала.
Не найдя, что и ответить, осназовец молча подошел к дереву и с натугой выдернул застрявший клинок. Интересно, это-то ей зачем? Неужели и на самом деле интересно? Странно все как-то. Гм, а как она его вообще в этом углу нашла? Следила, что ли? Да нет, глупости, к чему бы? Вот делать ей больше нечего, честное слово…
Провернув в ладони штык, перехватил за лезвие и расслабленно опустил руку вдоль туловища. Сделал несколько шагов и, не оборачиваясь, буркнул – ситуация, с его точки зрения, становилась все более непонятной. Если их кто сейчас заметит, объясняйся потом, что да почему.
– Скажите, когда бросать.
– А вот прямо сейчас… давайте! – азартно скомандовала Ольга.
Резко развернувшись, Сашка дернул рукой, метнув клинок из нижней позиции. Глухой стук – и воткнувшийся в дерево штык замер, слегка подрагивая. Девушка восхищенно выдохнула:
– Ух ты… Первый раз такое вживую вижу. А в немца вы так же метко попадете?
– Попаду, коль нужно будет, куда ж денусь, – угрюмо согласился Гулькин, выдергивая клинок и пряча его в дупло.
– Какой вы молодец, товарищ лейтенант! Р-раз – и в цель! Ну что, пойдемте в палату?
Пожав плечами, Александр потопал в сторону госпитального корпуса. Медсестра пристроилась рядом, порой бросая на него быстрые взгляды снизу вверх – ростом она была почти на голову ниже осназовца. Несколько секунд девушка молчала, а затем… затем произнесла то, чего он, пожалуй, ожидал меньше всего:
– Товарищ лейтенант, вы меня простите, но можно личный вопрос? Всего один?
– Э-э, можно, конечно.
– А у вас жена есть? Или невеста?
– Что?! – Сашка настолько опешил, что резко остановился.
– Просто за все время вам всего одно письмо пришло, и то с фронта, я адрес видела, – не глядя на него, глухо произнесла Оля. – Вы не подумайте, я не специально подсматривала, просто письма-то я раненым по палатам разношу. Случайно внимание обратила. Только вы это, если не хотите, так не отвечайте, – неожиданно зачастила она. – И вообще, забудьте, не интересует меня это и не интересовало никогда! Извините, глупость сморозила, теперь стыдно. Все, давайте в палату, и на этом все.
Встряхнув головой, медсестричка решительно двинулась вперед. Да так, что Гулькин, несмотря на выздоравливающую ногу, догнал ее только через пару метров:
– Оля, погоди. Да погоди ты, ну! Нету у меня ни жены, ни невесты и не было никогда. Не сподобился, сначала служба на границе, потом война. Я ответил?
– Ответили, – не останавливаясь и по-прежнему не глядя на него, едва слышно пробормотала та.
– Только это, Оль… а зачем спрашивала-то? У тебя же вроде жених имеется?
На этот раз девушка остановилась. Помолчав, медленно обернулась, встретившись с лейтенантом взглядом:
– Был жених, Федором звали. Погиб в сорок втором где-то под Москвой. Хотите спросить, зачем такие слухи распускаю? Так люди-то разные бывают, сами ведь знаете. Как увидят смазливую мордашку, так и норовят под халат залезть… впрочем, неважно это. А почему спрашивала? – она снова помолчала.
И, собравшись с духом, выпалила, густо покраснев:
– Затем, что дурак вы, товарищ лейтенант, каких еще поискать! Ничего вокруг себя не видите и никого! Нравитесь вы мне, вот и весь сказ! Как впервые вас увидела, так и…
Внезапно хлопнув себя ладошкой по губам, она торопливо отвернулась, судя по заблестевшим глазам, едва не расплакавшись:
– Вот же дура, что такое несу?! Идиотка! Все, не было ничего, забудьте!
– Оля, я…
– Забудьте, сказала! Немедленно! Ничего я вам не говорила, ни единого словечка! Послышалось вам!
И побежала, по-женски отмахивая руками, в сторону главного корпуса, оставив Александра буквально с раскрытым ртом переваривать неожиданную информацию…