Загорский район Московской области. Ноябрь 1941 года
Запираться и дальше гауптман не стал. Говорил он нехотя, с частыми остановками и паузами, то ли на самом деле переводя дыхание, то ли тщательно обдумывая следующую фразу, но, судя по всему, в целом не врал. В такие моменты Лупан многозначительно хмурился, в очередной раз приближая лезвие ножа к той самой «части тела», которую пообещал отрезать первой. Немец дергался, пытаясь свести стреноженные спущенным комбинезоном колени, зло зыркал на снайпера и продолжал рассказывать.
Десант и на самом деле состоял из двух независимых друг от друга групп, «Антона» и «Берты», которую и возглавлял герр гауптман Йозеф Шутце. Вот только задачи у них оказались разными. Группа «А», численность которой вдвое превышала количество бойцов Шутце, разделившись на маневренные отряды, должна была захватить основные переправы через канал и перекрыть автодороги и узкоколейку, создавая препятствия подходу подкреплений. Насколько знал гауптман – вернее, насколько руководство сочло необходимым довести до него, – в течение ближайших суток в рамках операции «Тайфун» планировался армейский удар в направлении на Дмитров и далее Загорск и Ногинск с целью замкнуть вокруг Москвы кольцо окружения. В успехе немцы практически не сомневались, поскольку несколькими днями раньше уже были захвачены Солнечногорск, Клин и Яхрома.
«Ага, значит, не ошибся товарищ «Первый», когда именно про ТРИ самолета говорил, – мысленно хмыкнул Гулькин. – Получается, в первой группе аж целых тридцать диверсантов. Тридцать два, если точно. Ого, многовато… не поскупились фрицы. Видать, и в самом деле что-то серьезное планируется».
«Берте» же предстояло выполнить особую задачу немецкого командования. Весьма своеобразную задачу, а именно – захват или предупреждение эвакуации церковных ценностей Троице-Сергиевой лавры, представляющих огромную материальную, культурную и историческую ценность. Пользуясь возникшей неразберихой, диверсанты должны были либо атаковать лавру, либо перехватить конвой с ценностями, после чего дождаться в условленном квадрате подхода передовых частей вермахта. В случае же, если в ближайшие двое суток этого не произойдет, о чем будет сообщено по радио, парашютистам надлежало устроить в лесу тайник, заминировав подходы и составив подробную карту минных полей, и уходить по резервному плану.
Но «Берте» не повезло с первых же минут. Сильный ветер не только отнес егерей в сторону от района высадки, но еще и разорвал группу на две неравные части. Бо́льшая, состоящая из одиннадцати парашютистов, приземлилась на заболоченную луговину реки Воря, пятеро – где-то в лесном массиве. Связи с ними не имелось, поскольку радиостанция была всего одна. Встретиться планировалось в одной из заранее оговоренных точек, которые гауптман с готовностью показал на карте.
Из трех сброшенных транспортных контейнеров спасти удалось лишь один, с оружием. Остальные пропали, так что группа осталась без взрывчатки, запасного комплекта батарей к радиостанции, мин и провизии. Привязавшись к местности, парашютисты решили добраться до обозначенного на карте крохотного хутора, где просушить одежду и передохнуть, после чего соединиться с камрадами и приступить к выполнению задания. О том, что поселение давно заброшено, они не знали – что, впрочем, поначалу лишь обрадовало: значит, и искать тут никто не станет. Неожиданное появление русской поисковой группы оказалось для них крайне неприятным сюрпризом…
Закончив рассказ, гауптман попросил воды. Напившись, Шутце на всякий случай напомнил, что это – все, что ему известно, и подтвердить его слова может любой из подчиненных, поскольку суть операции доводилась до всех. Последнее Гулькину крайне не понравилось: выходило, что «потерявшаяся» часть группы может попытаться все же выполнить задание или хотя бы его часть. Правда, диверсанты остались без связи и тяжелого вооружения: радиостанция и единственный пулемет были захвачены, а второй благополучно утонул где-то в болоте вместе с контейнером, но все же…
– Ладно, допустим, – задумчиво протянул Александр, на самом деле с трудом скрывая радость. Раскололся фриц, практически до донышка, что называется, раскололся! Конечно, кое-что он мог утаить или попросту посчитать неважным, но это уж задача оперативников УОО – на повторных допросах вспомнит все, что знал и не знал. В том же, что в целом гауптман не соврал, младлей был практически уверен, поскольку все время наблюдал за его лицом, анализируя мимику, движения губ и выражение глаз, как учили на занятиях. – Ваня, натяни ему штаны, пока совсем хозяйство не отморозил, и веди в сени. А сюда радиста давай, послушаем, что тот напоет.
Взглянув на парашютиста, нахмурился и коротко бросил:
– Ты особо пока не радуйся. Твой рассказ еще проверить нужно. Если соврал – сам знаешь, что с тобой мой товарищ сделает. А я ему со всем тщанием помогу. Верно говорю, Вань?
– Абсолут, – отчего-то по-молдавски бросил Лупан, поднимая пленного на ноги. – Вперед пошел, быстро. – И прошептал ему в ухо злым, свистящим шепотом: – Знаешь, очень хочу, чтобы ты соврал. Тогда меня даже командир не остановит. Двигай!
Допрос остальных пленных много времени не занял. То ли на них подействовал подавленный вид «господина капитана», то ли сами поняли, что церемониться с ними никто не собирается, но рассказ Шутце они полностью подтвердили. Да и вопросы Гулькин задавал ПРАВИЛЬНО, тоже, как учили, пытаясь подловить на мелких деталях и несоответствиях. Когда последнего отвели обратно в сени, Александр устало улыбнулся:
– Ну чего, братцы, похоже, все? Аллес, как эти вон говорят? Ваня, готовь связь, я сейчас текст набросаю. Вот только мне та пятерка из головы не идет. Куда они пойдут? Что делать станут?
– Да разберемся, Саш, – пожал плечами Паршин. – Главное, этих взяли и разговорили. Дальше пущай начальство думает, у него геометрия в петлицах богаче. Наше дело маленькое, приказы выполнять.
– Хорошо бы… Ладно, все, не мешай. – Гулькин вытащил блокнот и чудом не сломавшийся после всех «телодвижений» карандаш.
Составляя сообщение «Ясеню», Александр продолжал размышлять. Интересно, что там со второй группой, с этим самым «Антоном»? Взяли их наши или успели фрицы набедокурить? Все ж таки тридцать отлично подготовленных диверсов, да с пулеметами и взрывчаткой – это реальная сила. Если захватят переправы и устроят засады на тыловых дорогах, таких дел могут натворить, что мама не горюй. А с прорывом что? Ох, если немцы фронт продавят, совсем плохо может получиться. Москва-то совсем рядышком…
Но волновался младший лейтенант зря. Гитлеровский прорыв не удался, хоть ожесточенные бои шли двое суток. Диверсантам и на самом деле удалось захватить мост через канал, расположенный между Дмитровом и Яхромой, дождавшись передовых частей 7-й танковой дивизии вермахта. Немецкие танки двинулись в сторону города, однако были остановлены сначала намертво вцепившимися в господствующую над переправой высоту пехотинцами 23-й стрелковой бригады, сумевшими продержаться несколько первых часов, а затем и подошедшим им на помощь со стороны железнодорожной станции Вербилки бронепоездом № 73 войск НКВД. Бой с немецкими танками длился около семи часов, но к городу ни один так и не прорвался. Командование, прекрасно осознавая, насколько опасна возникшая ситуация, бросило в бой все имевшиеся резервы, даже бойцов Дмитровского стройбата и морпехов 64-й бригады Тихоокеанского флота, недавно разгрузившихся на станции Хотьково.
Вторая группировка, с ходу захватившая часть села Перемилово, также была остановлена бойцами 29-й бригады Первой ударной армии. После почти суток боев, ранним утром, немцы были вытеснены бойцами 50-й бригады обратно за канал, а сам мост, для предотвращения новых попыток наступления, – взорван. Сброшенная из канала в реку Яхрому вода сделала местность практически непроходимой для вражеской техники. Спустя всего неделю соединения Первой ударной перешли в контрнаступление, через двое суток кровопролитных боев выбив гитлеровцев из Яхромы, ставшей первым городом Московской области, освобожденным от фашистов. А уже к 11 декабря был освобожден и весь Дмитровский район. Эвакуация церковных ценностей так и не началась, хоть к подобному развитию событий все и было самым тщательнейшим образом подготовлено заранее…
Но узнать о недолгом успехе камрадов гауптман Шутце никак не мог, поскольку обе группы соблюдали режим радиомолчания, опасаясь быть запеленгованными. Разрозненные остатки «Антона» еще несколько дней гоняли по подмосковным лесам, после чего полностью уничтожили, поскольку сдаваться гитлеровцы не собирались. Пятерых отбившихся от основной группы диверсантов «Берты» взяли на подступах к Загорску, на одной из указанных пленным точек встречи.
Но пока ни гауптман Шутце, ни младший лейтенант Гулькин об этом не знали.
В эфир ушло лишь первое сообщение «Рябины-5»:
«Рябина-5» – «Ясеню». Вне всякой очереди! Диверсионная группа противника ликвидирована в квадрате 45–12. Уничтожено 7, захвачено 4. Потерь нет. Имею сведения чрезвычайной важности. Каковы мои действия? Конец связи».
Теперь оставалось только ждать ответа «Ясеня»…
Который пришел даже быстрее, чем ожидал Александр:
«Ясень» – «Рябине-5». Вне всякой очереди! Времени нет. Докладывайте немедленно. Только факты. Допустима передача клером. Срочно. Конец связи».
Александр, насколько сумел кратко, передал добытую информацию.
Ответ оказался лаконичным – и примерно таким, как он и ожидал:
«Ясень» – «Рябине-5». Благодарю. Ваша информация крайне важна. Оставаться на месте, ожидать прибытия группы. Соблюдать осторожность, быть готовым отразить нападение противника. Особо позаботиться о безопасности пленных. Конец связи».
Вернувшись вместе с радистом в избу и оглядев подчиненных, Гулькин распорядился:
– Работаем, мужики. Жаль, что остальных без нас возьмут, но полученный приказ я вам озвучил. Сейчас пленные важнее. Координаты ближайшей точки встречи нашим переданы, так что ждет диверсов горячий прием.
По правде сказать, Сашка был слегка удивлен: отчего-то ему казалось, что им прикажут немедленно выдвинуться вместе с пленными куда-нибудь поближе к обитаемым местам, где их и встретят. Но командованию, видимо, виднее. С другой стороны, на занятиях им говорили, что в их деле лишней информации не бывает. Значит, прибывшей опергруппе НКВД найдется чем заняться: уничтоженных диверсантов следует сфотографировать и снять отпечатки пальцев для возможного будущего опознания, забрать личные жетоны и так далее. Глядишь, и пригодится когда. Фрицы ведь сюда не на прогулку пришли, а со спецзаданием…
Да и трофеев у них прилично: не бросать же? А с собой тащить тяжеловато, так что командование правильно все рассудило. Не только радиостанция, но и оружие, боеприпасы, ременно-плечевые системы с подсумками для автоматных магазинов, ранцы и все такое прочее представляют немалую ценность. Дефицит вражеского снаряжения, оружия, одежды и даже обуви – огромный, а ведь все это может понадобиться самим же осназовцам. Мало ли какие впереди операции предстоят? Вдруг придется действовать под видом немцев? Да и для отчетности нужно, как там товарищ Ленин говорил: «Социализм – это учет и контроль»? Вот именно. Война на дворе, потому можно и перефразировать чуток – «социализм в военное время – это воинский учет». В том числе и трофеев.
– Командир, – голос Паршина отвлек его от размышлений.
– Чего тебе, Костя?
– С трупами что делаем?
– А что с ними делать? – хмыкнул младлей. – Уложите вон рядочком под стеной. И часовых перебитых не забудьте притащить, Макс тебе поможет. Или лучше фрицев припаши, пусть потрудятся, им полезно будет. Остальное уже не наше дело – придет опергруппа, пускай возятся. Только за пленными повнимательней приглядывай, вдруг что случится, со всех нас головы мигом снимут. Вместе с шапками. Гляди, чтобы нож не припрятали, еще вены порежут.
– Обижаешь, командир! – возмутился товарищ. – Разве сам не понимаю?
Гулькин кивнул, коротко поморщившись. Рана, зараза, снова разнылась, простреленный бицепс дергало тупой, монотонной болью.
– Добро. Все, мужики, давайте за дело. Нашим-то кружлять не придется, напрямик пойдут, так что скоро тут будут. С пленными мы с Костей останемся, остальным занять круговую оборону. Замаскироваться, контролировать периметр. Пулемет из сарая заберите, установите фронтом вдоль дороги. Собрались, ничего пока еще не закончилось. Выполнять.
Мучительно потекло время ожидания. Пленные никаких хлопот не доставляли – сидели себе под стеночкой, стреноженные ремнями по рукам и ногам, и угрюмо молчали, поскольку разговаривать им Гулькин запретил под угрозой немедленного наказания. Которое исполнит Лупан, ага… Как ни странно, фрицы, очень на то похоже, даже испытывали нечто вроде облегчения: видать, думали, что после допроса присоединятся к погибшим камрадам, которых их же и заставили таскать. В назидательных, так сказать, целях: мол, на их месте могли оказаться вы. Когда же выяснилось, что впереди маячит вовсе не пуля в затылок, а всего лишь плен, пусть и с неясным финалом, гитлеровцы заметно воспрянули духом. Хоть и прекрасно понимали, что та самая пуля пока еще никуда не делась, но шансы на более-менее благополучный исход появились…
А затем среди жиденьких кустиков лесной опушки замелькали фигуры бойцов в знакомых маскировочных халатах. Следом двигались бойцы НКВД уже в обычных шинелях, с карабинами в руках. И наблюдавший эту картину через выбитое окно младший лейтенант Гулькин, впервые за долгий день, не переваливший, впрочем, еще даже за обеденное время, позволил себе немного расслабиться.
Руководил группой встречи их куратор Старик, собственной персоной. Подойдя к спустившемуся по прогнившим ступеням крыльца Александру, он несколько секунд вглядывался в его лицо, серо-пятнистое от грязи и пота, затем неожиданно улыбнулся, притянул к себе и сильно обнял, похлопывая по спине. Не сдержавшись, Сашка застонал от боли в раненом плече.
Старик торопливо отстранил его от себя, взглянул в глаза:
– Ранен? Серьезно? Почему не сказал?
– Некогда было, товарищ командир, – младлей не к месту припомнил, что так и не узнал его звания и настоящего имени. – Да и какая там рана, так, пустяк. Мякоть прострелили, само заживет.
– В нашем деле пустяков не бывает, лейтенант. Если ты этого до сих пор еще не понял, значит, или нас невнимательно слушал, или мы вас плохо учили. А это наказуемо. Впрочем, ладно, не сейчас. Ступай в машину, вон она, уже подъехала. Отправлю тебя первым, вместе с пленными.
И, выждав несколько секунд, с усмешкой бросил в его спину:
– Но ты все равно молодец. Отличный результат. Все, после поговорим, сейчас не до тебя. Командование после вашей РД на ушах стоит, сам видишь, какая движуха началась, а тут еще под Дмитровом серьезные бои, ситуация крайне серьезная.
Гулькин, сделав еще пару шагов, медленно обернулся:
– Все-таки прорыв?
– Да, – зло поморщился Старик, отчего обезображенная шрамом щека коротко дернулась, искривив уголок рта. – Один мост парашютисты все же сумели захватить и закрепиться. Ничего, справимся. По прибытии в расположение – немедленно в медсанбат. Затем – рапорт на мой стол, подробный. С указанием всех мелочей – и особо отличившихся.
– А если все особо отличившиеся, товарищ командир? Все четверо?
– Значит, всех и вписывай. Всех ПЯТЕРЫХ. – Куратор усмехнулся: – То, что скромный – ценю. Это правильно. Советский человек, особенно боец Красной Армии или сотрудник органов государственной безопасности, обязан быть скромным. Ну и вообще… не за медали воюем, за Родину. Кстати, а гауптмана-то кто расколол? Или тоже все вместе? Гуртом, так сказать?
– Гауптмана Шутце расколол красноармеец Лупан. С первого раза. Инициатива тоже его. Я укажу в рапорте, каким именно образом.
– Ваня?! – похоже, Старик был не на шутку удивлен. – Гм… ну, добро. Хоть и неожиданно, признаться. Ладно, понял тебя. Свободен, ступай к грузовику…
* * *
В санчасти Сашка долго не задержался. Знакомый еще по первичной медкомиссии военврач третьего ранга со смешной фамилией Барыга, привычно балагуря, очистил и обработал рану и наложил новую повязку. Чему Гулькин оказался крайне рад, поскольку ковыряние в ране зловеще отблескивающим никелированным зондом особого удовольствия ему не доставило. Завершив мучительную процедуру, врач поставил укол против столбняка и, делано печально разведя руками, сообщил, что резать, к сожалению, ничего не нужно. И поэтому товарищ младший лейтенант может идти выздоравливать самостоятельно, но не нагружая чрезмерно раненую руку. Поскольку боевой сотрудник особотдела – такая штука, на которой все отчего-то заживает как на собаке и даже быстрее. Если, конечно, не забывать вовремя приходить на перевязки, поскольку невыполнение врачебных предписаний будет рассматриваться как саботаж и членовредительство – и никак иначе. А вот хорошенько выспаться, приняв перед этим граммов сто пятьдесят водки, он настоятельно рекомендует, как бы ни смотрело на это непосредственное командование. Ибо стресс можно снимать всего двумя способами, но первый недоступен, а второй – надежнее. Когда до Сашки дошло, что имелось в виду под «первым способом», он позорно покраснел и поспешил покинуть манипуляционный кабинет под негромкое хихиканье эскулапа.
Постояв некоторое время на крыльце и подышав свежим морозным воздухом, напоенным густым сосновым ароматом, Гулькин окончательно пришел в себя. Нужно писать рапорт, Старик зря слов на ветер не бросает. Вот только много писать он, хоть и вырос в семье учительницы, терпеть не мог. Даже банальные школьные сочинения с трудом давались. Эпистолярный жанр, мать его, определенно не для него создан. Словами все передать – без малейших проблем, а вот изложить то же самое на бумаге… ух, полный мрак. И фразы корявые выходят, и нужных слов не подберешь, и вообще… рука устает. А товарищ военврач, между прочим, рекомендовал раненую конечность не нагружать, вот! С другой стороны, приказы на то и существуют, чтобы их выполнять. Так что, увы…
Но судьба в этот день определенно продолжала благоволить к Александру, и писать ему ничего не пришлось. В коридоре учебного здания он столкнулся с куратором, уже успевшим сменить маскхалат и комбинезон на привычную форму без знаков различия. Смерив младшего лейтенанта тяжелым взглядом, Старик бросил: «Чего так долго, аппендикс тебе, что ли, вырезали?» – и кивнул в сторону одной из комнат:
– Заходи, поговорим. А рапорт позже оформишь, сейчас времени нет. Да и рука у тебя раненая, незачем ее лишний раз напрягать. Пока что устно доложишь.
«Разговор» младшего лейтенанта откровенно вымотал. Настолько, что в какой-то момент Сашка даже поймал себя на мысли, что по сравнению с этим недавний допрос пленного гауптмана – сущие цветочки и прочий детский лепет. Присутствующих в комнате – а кроме Старика там находился начальник спецкурсов, незнакомый майор НКВД и армейский подполковник с малиновыми пехотными петлицами – интересовало буквально все. Нет, начался разговор вполне предсказуемо. Расстелив на столе подробную карту Загорского района, Гулькина попросили показать весь их маршрут от дороги до заброшенного хутора. После чего он в мелочах повторил рассказ Шутце, указав точки встречи со второй частью диверсионной группы. Самого гауптмана, как догадывался Александр, сейчас тоже допрашивали, сверяя сказанное на хуторе с тем, что он говорил сейчас. Как и остальных диверсантов и бойцов его группы, которые могли обратить внимание на что-то, ускользнувшее от внимания командира. В принципе, нечему удивляться: важны любые мелочи, ведь на кону, ни много ни мало, судьба немецкого наступления. Все это не заняло больше сорока минут, после чего подполковник, захлопнув блокнот, где он делал какие-то карандашные пометки, забрал карту и вышел из класса, поочередно кивнув присутствующим.
Гулькину же предложили чая (отказываться Сашка благоразумно не стал, поскольку живот потихоньку начинало крутить от голода, а на обед его определенно отпускать никто пока не собирался) и продолжили «разговор», на сей раз растянувшийся почти на два с лишним часа. Задаваемые вопросы на первый взгляд казались откровенно странными. На второй, впрочем, тоже. К примеру, окурки каких именно сигарет или папирос и какие именно шоколадные обертки они нашли по пути к хутору? Как выглядели отпечатки подошв прыжковых ботинок и у всех ли диверсантов они были одинаковыми? На первый вопрос Александр ответил, хоть и пришлось напрягать память, – запоминать любые мелочи их учили. А вот со вторым оплошал: не было у него времени ботинки пострелянных фрицев рассматривать. Да и в голову бы не пришло.
Удовлетворяли ли ответы присутствующих в комнате командиров, он понятия не имел: перед ним не отчитывались, а по лицам ничего не прочитаешь. Вопросы задавались ровным тоном, ответы выслушивались молча, безо всяких там «хорошо, молодец, что внимание обратил» или «что ж ты так, младший лейтенант?».
Затем перешли к разбору боевых действий его группы. Спрашивали много, требовали подробностей, иногда просили повторить или рассказать еще раз. Мол, понимал ли он, на какой риск идет, принимая решение атаковать фашистов гранатами? А если бы всех насмерть положило? Про трибунал думал? А как отреагировали товарищи? Сразу согласились или спорили? Почему не вызвал помощь? Как действовал во время захвата? Вот блокнот, нарисуйте схему помещения и укажите, где находился каждый из противников? Как оцениваете действия подчиненных? Парашютистов? А свои? Ну, и так далее…
Отвечал Сашка честно, лишь изредка ненадолго задумываясь: не для того, чтобы что-то скрыть, а припоминая подробности или подбирая нужные слова. Чай, не у фашистов на допросе, свои кругом. И вспылил всего один раз, уже под самый конец, когда майор-энкавэдист неожиданно осведомился все тем же ровным тоном:
– А вам не кажется, что этот ваш Лупан слишком легко немецкого капитана расколол? Подумаешь, пригрозил… Так их ведь тоже учат, как язык за зубами держать. И хорошо учат, насколько мне известно. Вы уверены, что точно поняли, о чем они говорили с пленным? И что именно ему рассказал ваш товарищ? А то ведь под оккупантами жил, язык противника откуда-то отлично знает… всякое может быть…
Подобного Гулькин не ожидал. Несколько секунд он молчал, осмысливая услышанное, затем, играя желваками, начал медленно подниматься. Руки сами сжались в кулаки, ногти до боли врезались в ладони. Ах ты ж, сука! Да ты хоть знаешь, что Ванька пережил?! Да я тебя сейчас…
– Сидеть! – рокочущий голос Старика мгновенно пригвоздил младлея к стулу. – Спокойно, курсант. Ну?!
Гулькин тяжело плюхнулся обратно, шумно раздувая ноздри и с яростью глядя на майора сквозь зло прищуренные глаза.
Инструктор обернулся к энкавэдисту, неодобрительно качнув головой:
– А ты, Витька, помягче, что ли? Ребята у меня боевые, особенно этот. Захочет шею свернуть или просто по физиономии съездить – я ведь могу и не успеть помочь. Годы уже не те, сам понимаешь.
Майор хмыкнул в ответ:
– Ну, ладно, перегнул слегка палку, признаюсь. Виноват. Хотя над выдержкой твоему бойцу еще поработать стоит. Что за товарища горой – это, разумеется, правильно, это молодец! Но несдержанный он, сам ведь только что видел. Контролировать себя нужно уметь в любой ситуации!
– Поработаем, – буркнул куратор, скрывая улыбку.
– Да не зыркай ты на меня с такой ненавистью, лейтенант, – примирительным тоном сказал майор. – Ничего твоему товарищу не грозит, чист он, как стекло. Сто раз уж проверили. И более того, весьма интересен лично для меня. Ну, мир?
Да твою же мать! Это его что, снова проверяли, что ли?!
– Товарищ младший лейтенант, – подчеркнуто официально обратился к нему Старик. Дождавшись, пока Сашка подорвется со стула и вытянется по стойке смирно, докончил: – На сегодня вы свободны. От лица командования выражаю благодарность за отличное выполнение боевого задания. Группе – трое суток отдыха, вам – явиться ко мне завтра в десять ноль-ноль. И про перевязку не забывайте. А сейчас – отдыхать и отсыпаться, это приказ. Все, больше не задерживаю.
– Служу Советскому Союзу, – на автомате заученно выдал младлей. Впрочем, судя по всему, его все равно никто не слушал. Лишь Старик коротко дернул головой в сторону выхода: иди, мол, не до тебя…
Четко развернувшись через левое плечо, пребывающий в спутанных чувствах младший лейтенант вышел в гулкий коридор, аккуратно притворив за собой дверь. Остановившись и несколько раз глубоко вдохнув-выдохнув, Сашка успокоился окончательно. Так, все посторонние мысли – прочь. Отдыхать – так отдыхать, с приказом вышестоящего начальства не спорят. Тем более с таким. Интересно, как там его ребята, освободились уже? Или это только его так мурыжили? Кстати, товарищ военврач насчет водки очень даже недвусмысленно сказал, практически распорядился. Правда, где ж ее взять? Ну, будем считать, что трофейный шнапс тоже подойдет…